Похищение Европы Гольман Иосиф

15. Девятый день плавания теплохода «Океанская звезда»

Кантабрийское море

Утро. День

Ефим сладко потянулся, окончательно выбираясь из затянувшихся объятий Морфея – после утренней встречи с Агуреевым и фотосъемки действительно роскошного восхода солнца он еще успел часик с лишним вздремнуть.

– Итак, что у нас на сегодня? – сам у себя вслух спросил Береславский. И сам же себе ответил: – Чертова школа – раз…

Преподавать рекламу сегодня не хотелось, хотя занятие это обычно доставляло ему удовольствие. Однако теплоход добрался до почти теплого моря, и Ефиму мечталось понежить себя на уже ощутимом, но еще не сжигающем солнышке.

– Поснимать – два, – продолжил рекламист: на пленке осталось пять кадров, а Береславский собирался в Ла-Корунье отдать ее в проявку. – Поближе познакомиться с Еленой Феликсовной – три, – удовлетворенно подвел итоги утреннего планирования рекламист.

Все же Елена Феликсовна, волоокая красавица средних лет, несмотря на ехидные замечания розовокудрой старушки Евстигнеевой, того стоила. Кстати, три утренних часа семинара – может, не так и плохо: ведь в борьбе за женское внимание все средства хороши, тем более такие, как впечатляющий интеллектуальный багаж г-на Береславского.

И в этот момент в чреве корабля – совсем близко – что-то заскрежетало, загудело и застучало. А потом раздался взрыв!

Ефим мгновенно катапультировался с койки, быстро – в жизни так не одевался – засунул себя в основные предметы одежды и, схватив самое дорогое – кофр с фотоаппаратом, – рванул на выход. Но, не успев закрыть дверь, вернулся.

Еще через минуту выскочил вновь, уже облаченный в пробковый ярко-оранжевый спасжилет. Одной рукой он поддерживал болтающийся на плече кофр, второй – держал огромную швейцарскую шоколадку, купленную им еще в Амстердаме: по книгам и фильмам Береславский точно знал, что при кораблекрушениях и прочих ужасных катаклизмах герои долго – вплоть до самого спасения – жевали последнюю плитку.

С грохотом пронесшись по железному трапу, Береславский коленом открыл незапирающуюся палубную дверь и выскочил на палубу.

– Ефимчик, вы очаровательны! – обернувшись на шум, радостно встретила его бывшая зэчка Евстигнеева. – Ваше отношение к условностям – умиляет! – хихикнула она.

А Лесная Даша даже не хихикнула. Потому что отчаянный хохот, вырвавшийся из девушки, на хихиканье был непохож абсолютно.

Береславский, не ответив, осмотрел себя в затемненном салонном стекле. Отраженное зрелище того стоило: ботинки в отличие от носков были разного цвета и фасона. С носками подобной катавасии не произошло, потому что вторая нога была вообще без носка. Рубашка была недозастегнута и надета наизнанку.

И это не самое страшное, потому что недозастегнутая рубашка куда лучше, чем вовсе не застегнутые брюки. Довершал внешний вид заслуженного очкастого рекламиста большой, кислотного цвета спасательный жилет, делавший его похожим на сильно разъевшегося инопланетянина из знаменитого фильма Спилберга.

– Ефимчик, я поняла, на кого вы похожи! – веселилась Людмила Петровна, аж розовые кудельки тряслись. – На Дени де Вито! Просто вылитый! Только чуток повыше, – смягчилась она в конце фразы.

– Ладно, Ефим, ты выиграл! – Помощь пришла, откуда не ждали: вылезший на общий хохот Агуреев сразу вник в ситуацию и решил отмазать приятеля. – Мы с ним поспорили, – объяснил он зрителям, которых как-то враз стало больше, – хватит ему тридцати секунд на сборы или нет? С меня ящик пива, – великодушно сказал Николай.

– Надо, чтоб все хотя бы раз потренировались, – поддержал их подошедший боцман, в отличие от расхожих представлений – щупленький мужчина лет сорока. Но команду держал как надо. – А то когда учебную тревогу играли, к шлюпкам вышли двенадцать человек. Это из сотни! – укоризненно добавил он. – А вы – молодец, – одобрил боцман подвиг рекламиста.

Ефим потихоньку, незаметно из разряда придурков перешел в разряд героев. Уверенности добавило и то, что на его штанах наконец застегнулась упрямая молния. Благодарно кивнув Агурееву – тот только подмигнул: мол, свои люди, сочтемся, – Береславский пошел к каюте, перед уходом все же спросив боцмана о природе столь паскудных звуков.

Все оказалось проще простого: взрыв – от петарды, сынок одного из пассажиров развлекся, ему уже сделано внушение. А скрежет – стравили якорную цепь: предназначенная «Океанской звезде» причальная стенка пока занята, и придется поболтаться здесь, на подходе к порту.

Через двадцать минут умытый и по-человечески одетый Ефим уже сидел в столовой. Надо сказать, каждый прием пищи был здесь для Береславского огромным удовольствием.

Во-первых, он сидел у окна. Настоящего окна, а не небольшого круглого иллюминатора, который был в его халявной каюте. И в этом окне имелись постоянно сменяющиеся, но никогда не надоедающие ему картинки.

Он откинул легкую белую занавеску. Сейчас вода была спокойная, с синеватым оттенком – в отличие от ранее наблюдаемых зеленых, – с совсем маленькими пенными белыми гребешками. Их уже предупредили, что штиль здесь – гость нечастый, а впереди, в Бискайском заливе, почти наверняка будет штормить. Но то, что впереди, никогда особо не волновало Ефима, и он вернулся к приятному, хоть и безмолвному, обсуждению прелестей местной гастрономии.

Итак, во-вторых, на судне замечательно кормили. Например, на сегодняшний завтрак Бог послал путешественникам на выбор три вида каш, замечательную телячью отбивную – особо нежную из-за того, что ее предварительно долго вымачивали в пиве, – множество видов чая или кофе и неограниченное количество фруктов. Кроме того, был также «шведский стол», с которого любой желающий мог почерпнуть еще немало вкусных и питательных закусок, напитков, салатиков и овощей.

Ефим каждый раз давал себе слово ограничиваться в еде, но при виде такого изобилия вынужден был переносить реализацию этого решения на завтра. Евстигнеева, попросившаяся за их стол вместо изгнанного Кефира, лишь ехидно ухмылялась, видя растущую вокруг Ефима груду тарелок, тарелочек и блюдец с разнообразной снедью.

– Ефимчик, дорогой, если все будут так питаться, экология не выдержит, – лукаво заметила бабуля. Впрочем, это было сказано не для него, а для княжны, «завести» которую было очень легко.

Ева с сожалением посмотрела на старушку-веселушку, но встревать не стала. Тогда инициативу взял на себя Ефим, который терпеть не мог «гринписцев» и особенно – в силу своего мужского шовинизма, – как он их называл – «гринписек».

То есть к природе он относился хорошо и защищать ее был не прочь, сам даже не раз разражался достаточно острыми статьями по этому поводу. Но его приводили в бешенство две обязательные ипостаси наших «экологических воинов» – да, кстати, и не только наших, – с одной стороны, фанатически агрессивный характер их действий, а с другой – часто демонстрируемая полная безграмотность в научных вопросах, которые они так любили обсуждать. Кроме того, он видел, что «зеленые» настроения слишком многие – от политиков и бизнесменов до сумасшедших и шпионов – начинают активно использовать в личных целях.

– Ева, а можно вам задать вопрос? – спросил Береславский.

– Валяйте, – легко разрешила та. Княжна считала беседы с сильным оппонентом полезными для оттачивания аргументации. Даша тоже обрадовалась повороту, поскольку в результате от злого на язык рекламиста ненавистная Ева могла пострадать. Агуреев, наоборот, укоряюще покачал головой: мол, утром я тебя выручил, а ты теперь снова заводишь эту волынку.

Но Ефим уже продолжал:

– Смотрите, какая штука получается. Ваши коллеги выставляют два главных требования. Первое – борьба с бедностью на всей планете.

– А вы считаете, это справедливо, когда один из десяти – шикует, а остальные девять – голодают?

– Экзактли, – согласился Береславский. – Разумеется, несправедливо. Голодать должны все десять. (Даша мысленно похлопала.) Это будет справедливо. – И, не дав даме возразить, продолжил: – Но не об этом речь. Вторая ваша идея – борьба за чистую окружающую среду.

– Конечно, – согласилась Ева, напряженно ища подвох и здесь.

– О’кей, – снова вбил гвоздь Ефим. – Теперь смотрим вглубь. Хорошая жизнь, в переводе на язык джоулей, – это просто высокий уровень энергопотребления. И стоило десяти процентам населения Земли зажить неплохо, как планета оказалась основательно загаженной. Потому что джоули даром не даются. Чем больше джоулей, тем больше проблем: от загрязнения отходами до загрязнения теплового. Причем второе – глобально.

– Именно об этом мы и кричим, – расслабилась княжна.

– А представляете, как уделают Землю, если оставшиеся девяносто тоже взойдут на тот же потребительский уровень? Это даже без учета роста населения.

Ева не сразу сообразила, что ответить, а потому перешла на личности.

– А как вы сами себя поведете, если все люди вокруг будут жить лучше вас?

– Как и вел, – спокойно пожал плечами рекламист. – Двадцать лет назад я был, по нынешним меркам, нищим. Рецепт пребанальнейший – больше пахать. И никогда ничего ни у кого не просить. А ваши голодающие страны все время чего-то просят. И самое страшное, что им дают.

– Что ж вы такое говорите? – ужаснулась княжна.

– Да вы не пугайтесь, – успокоил ее Ефим. – Я не против кормления и лечения больных и слабых. Но – только больных и слабых. Молодых и крепких подачки развращают. Смотрите сами: в африканских странах, куда поступает бесплатная гуманитарная жратва, фактически уничтожено фермерство. А какой смысл надрывать пупок, производя то, что все равно не купят? И кто купит за деньги то, что можно получить на халяву?

– Вы предлагаете не помогать Африке? – возмутилась Ева. – Пусть дети мрут?

– А может, не надо делать столько детей, если не можешь их прокормить? – спросила Людмила Петровна. Ева метнула на нее уничтожающий взгляд.

– Не то что детей – собак с кошками и то жалко, – объяснил до конца свою позицию Береславский. – На улице кинут голодный взгляд – сердце кровью обливается. Сам на даче двух подкармливаю. Но постройте для них дворцы, дайте им вдоволь еды и питья – и они завалят вас миллионами очаровательных котят и щеночков. Которых тоже придется кормить и поить. А их какашки – не к столу будь сказано – придется вывозить вагонами и складывать в гору до неба.

– Это вы замшелого Мальтуса вспомнили? – съехидничала княжна.

– Не такой уж он, к сожалению, замшелый, – вздохнул Ефим. – Но позвольте, я закончу мысль. В нашем добром и гуманном примере рано или поздно настанет момент, когда еды у вас не хватит. И тогда кошки начнут вас царапать, а собаки – кусать. И будут правы – ведь это вы приручили их и приучили к безответственной жизни. Значит, вам и отвечать.

Покрасневшая от злости княжна уже открыла рот, чтобы ответить, но ее перебил супруг.

– Вот что, народ, – внушительно сказал Агуреев, демонстрируя собравшимся свой огромный, размером с дыньку, кулачище. – Хорош за завтраком – о политике. У меня от нее желудочный сок не выделяется. А тебе, Ефимище, – отдельное спасибо. Старый провокатор!

Дальше завтракали без политики. Ефим пристыженно молчал – конечно, ему не стоило все время задевать княжну: хоть и дура, но все же жена приятеля. Но в том-то и дело, что не дура! И Береславского бесконечно злили эти борцы за всеобщее счастье, которые всегда хотят «как лучше», а получается – «как всегда».

Ну неужели кому-то еще не ясно, что ориентироваться надо только на себя, на собственные силы? Еще, может, на друзей, если они настоящие. А то ведь доходит до маразма. Друг из Конго приехал, рассказывал: в деревнях могут сдохнуть от жажды, но пока не получат грант от ЮНЕСКО – колодец копать не начинают. А в каждой безумно бедной стране, требующей (!) помощи от сытого Запада, обязательно присутствует некоторое количество безумно богатых граждан. Причем чем больше помощь – тем богаче эти граждане…

Что же касается благотворительности, то «Беор» действовал на этом поприще не так часто, как хотелось бы, и помогал только адресно, конкретно, отдавая тяжело достающиеся деньги на слуховой аппарат, лекарство от гемофилии или протез для солдата-инвалида…

После завтрака Ефим отправился на лекцию.

На удивление – пришли все. Краем глаза Береславский отметил присутствие Елены Феликсовны, с которой рассчитывал в скором времени пообщаться без отчества. Красивая, высокая, в идущем ей льняном светлом платье, дама была в полной сохранности – зря Людмила Петровна на нее наезжает. Ну и пусть к сорока, а не тридцать три, как было сообщено. Главное не паспорт, а лицо. А с лицом у Лены все в порядке. И с мозгами тоже, что – хорошо: Ефим просто не мог тесно общаться с дурочками. Точнее, мог, но – недолго. А то потом опять придется прятаться, как от доброй официантки. Потому что по три раза на дню общаться физически он не намерен – да и был бы намерен, что бы это изменило?

«Сложная ситуация», – печально думал Ефим. Красивая дурочка – не устраивает. Корявая интеллектуалка – тоже. Да, круг его возможных пассий существенно уже, чем хотелось бы.

Тема сегодняшней и нескольких последующих лекций была для восприятия довольно непростой. Ефим намеревался дать обзор имеющихся – и используемых в рекламе – методов печати. С одной стороны – чисто «железячные» премудрости. Одно перечисление чего стоит: глубокая, высокая, плоская, трафаретная, цифровая и т. п. виды печати. Причем возможны пересечения: ризография – это цифровая и трафаретная печать одновременно. Дальше – хуже: каждый из подвидов тоже можно подразделить – например, те же принтеры бывают струйными, лазерными, сублимационными, матричными и т. д. А струйные, в свою очередь, делятся на термоструйные, включая устройства с твердыми чернилами, и пьезоструйные, которые, в свою очередь…

Короче, уж очень некруизная тема.

С другой стороны, в рекламной полиграфии крутятся деньги существенно большие, чем в электронных медиа, как бы это ни казалось парадоксальным. Но никакого парадокса здесь нет. Минута прайм-тайма на ТВ действительно может стоить десятки тысяч долларов. Однако количество минут в сетке вещания строго лимитировано. В то же время визитки, буклеты, календари, годовые отчеты – et cetera – заказывают все, от частных предпринимателей до крупнейших банков. И этот рынок в отличие от телевизионного имеет огромные перспективы. Недаром даже в развитых странах с устоявшейся экономикой норма прибыли в полиграфии редко бывает менее пятидесяти процентов годовых.

Поэтому Ефим был убежден в том, что люди, пришедшие в рекламный бизнес, основы полиграфии должны были знать.

А значит, придется сейчас грузить собравшихся по полной программе: от введения начальных терминов до объяснения отличий в технологиях линейного и стохастического растрирования. А еще – отделочные процессы и механизмы. А еще – бумаги и иные носители. А еще…

Ефим собрался с духом и начал лекцию. К его удивлению, народ – несмотря на заоконные пейзажи – отнесся к теме внимательно и очень старался понять все, что говорил преподаватель. А когда очень стараются, то получается даже невозможное. К концу третьего часа все были в мыле, но у Береславского появилась чувство, что за отведенные им на тему пять встреч его ученики что-то в своих головах оставят. А такое чувство резко повышает настроение любого педагога.

– Да, – сказала Елена Феликсовна, когда они с Ефимом вышли на прогулочную палубу. – Круто. Особенно с моим высшим филологическим.

– Но с этим все равно надо разобраться, – сказал Береславский, смачивая натруженное горло пивком. – Уж слишком много бабок можно потерять из-за незнания. Я, кстати, приятно удивлен, что все это понимают.

Елена Феликсовна как-то странно хихикнула.

– Вы не согласны? – удивился Ефим.

– О да, – улыбаясь, согласилась женщина. – Народ и в самом деле попался сознательный.

– А что тут смешного? – спросил педагог. – Я, кстати, просил Агуреева в связи со сложностью темы простимулировать учащихся.

– Он и простимулировал, – откровенно захохотала та.

– Давайте без тайн! – разозлился Ефим.

– Хорошо, – согласилась Елена. – Только вы меня никому не заложите?

– Чтоб я сдох! – поклялся рекламист.

Дама взяла Ефима нежной ладонью за кисть его правой руки – «Очень приятные пальчики», – подумал, переключаясь, рекламист – и объяснила механизм агуреевского стимулирования.

Бывший зенитчик сформулировал проблему предельно четко: все, кого Ефим не сочтет лентяем, получают либо ящик пива, либо дорогие французские духи – по выбору. Остальных – то есть вызвавших его преподавательский гнев – по-разному накажут, в зависимости от степени гнева: минимум – высылка из ближайшего аэропорта на Родину, максимум – увольнение с хорошо оплачиваемых должностей; «Четверка» никогда не была жмотской компанией.

– А я-то думал… – разочарованно начал Ефим.

– Да вы нормально рассказывали, – утешила его Елена Феликсовна. – Но, знаете, мне как-то проще отличать ямб от хорея, чем CMYK от RGB. Я ничего не перепутала? – кокетливо улыбнулась она.

– Нет, – подтвердил Ефим. – Вы просто умница. – И краем глаза убедившись, что в пределах видимости никого нет, деликатно приложился губами к теплой щечке Елены Феликсовны. «И кожа такая нежная», – удовлетворенно отметил Береславский, чувствовавший себя сейчас настоящим естествоиспытателем. Он, кстати, и реакцию дамы на поцелуй проанализировал: не отшатнулась, хотя и не активизировалась. А значит – вариант три, то есть деликатно, без спешки, но настойчиво.

Ефим считал себя большим специалистом по женщинам, однако, как любой нормальный ученый, понимал высокую вероятность ошибок в своих оценках. У него уже однажды было, когда субтильная «тургеневская» девушка, с которой отношения развивались по варианту пять – то есть максимально нежно и мельчайшими шагами, – оставшись с ним на пару минут наедине – в соседней комнате гуляла остальная компания, – изнасиловала его резко, умело и недвусмысленно, даже раздеться толком не успел.

А бывало наоборот: казалось бы – легкомысленная вертушка, а такая «динама»…

В общем, он отдавал себе отчет в необъяснимости женского поведения и в его непредсказуемости. Но тем интереснее было с ними общаться.

– Леночка, а не пора ли нам на ты? – спросил он у собеседницы, осторожно приобнимая ее за упругую талию. Они как раз дошли до кормы и спустились по лесенке в одно из укромных Ефимовых мест, где их никто не должен был засечь. Здесь, правда, солнышко тень не пробивало, но синь волн и неба была видна, а легкий шумок маленьких волн навевал самые романтические ощущения.

– Надо подумать, – сказала девушка. «Нет, ей никак не может быть к сорока, – закончил наконец осмотр Ефим, аккуратно, по сантиметрам опуская вниз обнимающую руку. – Глаза такие яркие, морщинок нет». А с другой стороны, какая ему разница – есть морщинки или нет, если ветерок так весело шевелит длинный подол ее льняного платья и под этим полупрозрачным подолом просвечивают стройные ноги и красивые бедра в темном белье?

– А чего думать? – ухмыльнулся Ефим.

– И в самом деле… – задумчиво протянула дама. – «Вы – привлекательна, я – чертовски привлекателен. Жду в полночь возле амбара».

– Помню, помню, – разочарованно произнес Береславский. – И еще у нее муж волшебник, который умеет превращать в крысу.

– Ну, мужа у меня нет, – усмехнулась Елена Феликсовна. – А в остальном – верно.

«Вариант пять, – печально подумал Ефим. – И то в лучшем случае».

– К тому же вы – мой педагог, – добавила она.

– Ну и что? – спросил Береславский. И тут же догадался. – Вот черт! – выругался он. – Я типа служебное положение использую?

– Я так не сказала, – мягко заметила женщина, но Ефим уже серьезно расстроился. Подлостей он себе никогда не позволял, и даже мысль о подобном раскладе его серьезно задевала. Это даже не вариант пять. А похоже – вообще не вариант.

– Жалко, – искренне сказал он. – Я как-то не сообразил, что от меня что-то может зависеть. – Он даже засопел от расстройства – Елена Феликсовна была ему очень симпатична.

– Да не думаю я так вовсе, – взяла его за руку женщина. – На вас достаточно денек посмотреть, чтобы исключить такие мысли. А мы с вами девятый день плаваем.

«Вариант три», – подумал Ефим, но теперь уже никуда не спешил.

– Меня другое смущает, – вдруг серьезно сказала она. – А что, если я в вас влюблюсь? Оно мне надо?

– Не уверен, – честно сказал Ефим. Менять свою Наталью на даже самую раскрасавицу он никак не собирался: красавиц – много, а Наталья – одна.

– Вот и я не уверена, – со вздохом сказала Елена Феликсовна, выпуская его руку из своей теплой ладони.

– Ну ладно, – тоже вздыхая, сказал Береславский. («Вариант сто, – подумал он. – Зато перед Наташкой совесть мучить не будет».) – А все равно вы очень красивая. Я долго разглядывал.

– Я заметила, – печально улыбаясь, сказала Елена Феликсовна. – Я тоже вас разглядывала.

– Ну и на кого я похож? – подначил Береславский.

– На большого и доброго Карлсона, – честно ответила та.

«Ну вот, – подумал Ефим. – Вчера – Дени де Вито, сегодня – Карлсон. Хорошо хоть не Винни-Пух».

– Что, пойдем к людям? – спросил он.

– Сейчас, – ответила дама. – Мне надо решить один вопрос. – И даже глаза прикрыла от какого-то внутреннего напряжения.

– Какой? – спросил Береславский.

– Уже решила, – вместо ответа, через несколько секунд паузы, сказала она и, тесно прижавшись, обеими руками обняла своего собеседника.

– О Господи! – только и успел прошептать Ефим, потому что очень скоро ему стало не до разговоров. Если бы не одежда, то все бы уже свершилось.

Первой опомнилась Елена Феликсовна.

– Все же – не здесь, – сказала она. – Пойдемте в каюту.

– У вас – одноместная? – спросил Ефим.

– Уже можно на ты, – как-то невесело улыбнулась Лена. – И лучше – в твою каюту. Я могу прийти через несколько минут, чтоб не слишком все было заметно. Только номер скажи.

Ефим на секунду замешкался, припоминая номер. Лена восприняла заминку по-своему:

– Я не нарушаю твоих планов?

– Нет, конечно! – выпалил он. – Еще как не нарушаешь! – Но для очистки совести все же спросил: – А жалеть не будешь? А то ты так серьезно ко всему подошла.

– Буду, конечно, – держа в зубах заколку и очень женственно поправляя волосы, ответила Лена. Потом освободила рот и мягко, уже без страсти, поцеловала Ефима в губы. – Просто я подумала, что для того, чтобы потерять, сначала надо иметь. Я пошла, – выскальзывая из его рук, сказала она. – Приду через десять минут. Если передумаешь, можешь просто подольше погулять по палубе. – И, не дожидаясь ответа, легкой походкой пошла к трапу, ведущему на прогулочную палубу. Она уже шла по солнышку, и ее классная фигура хорошо просматривалась сквозь тонкий некрашеный лен.

– Попробуй тут передумай, – тихо пробурчал Ефим. Совесть все-таки заковырялась в нем. Но долго грустить рекламист не умел, искренне считая, что сильная половина человечества не очень-то вольна в своем поведении, руководимая не столько лидерами и идеями, сколько – причем гораздо более жестко – еще одним, небольшим, однако иногда довольно твердым предметом.

Поэтому он честно отстоял в своем закутке еще три минуты, глядя на море и думая о том, чем осчастливит Наташку после своего возвращения. В качестве подарка – кроме него самого – сначала фигурировал «рено-меган», на который супруга уже давно заглядывалась. Потом, вспомнив про цену «мегана», не жадный, но экономный рекламист решил порадовать ее симпатичной и гораздо менее дорогой «нексией». «Но она мечтала о «мегане», – витиевато развивалась мысль Береславского. – Поэтому «нексии» в полной мере не обрадуется. Может, купить советскую? Или вообще не покупать тачку? – разумно подумал он. И сам себе устыдился: – Вот ведь гад!»

В конце концов успокоился на посудомоечной машине, которую жена тоже давно просила.

Он глянул на часы – пора было идти – и двинулся к трапу, как вдруг сзади раздался негромкий свист. Ефим обернулся и увидел метрах в десяти розовокудрую Евстигнееву. Старушка еще даже пальцы изо рта вынуть не успела. Но улыбалась широко.

«Вот же мисс Марпл!» – вздохнул Ефим. Конечно, она все видела! И винить некого: сам же, идиот, показал ей это укрытие! Но ведь могла же выйти или, скажем, покашлять! Нет, конкретно неделикатная старуха.

– Ефимчик, вы молодец! – зашипела она таким шепотом, что, если б не шум волн, на верхней палубе бы услышали. – Я горжусь вами, Ефимчик! Эх, мне бы лет тридцать скинуть!

– Мы просто беседовали о рекламе, – сделал хорошую мину Ефим и снова развернулся к выходу. Однако сзади вновь раздался свист.

Береславский повернул голову и не поверил глазам: старушка, светясь от счастья и тряся кудрями, показывала ему высоко поднятый средний палец, в среде молодежи именуемый – в такой демонстрации – только конкретным английским термином!

– Ну, мисс Марпл! – заржал потрясенный Ефим и прыжками поскакал по трапу: до назначенного времени оставалось три минуты, и Береславский был жестко намерен успеть.

16. Десятый день плавания теплохода «Океанская звезда»

Порт Ла-Корунья, Испания

Из дневника Даши Лесной

«Как ни пыталась себя заставить, однако вернулась к дневнику лишь сегодня. И то только потому, что меня не взяли в город. Просто-таки выставили вон. И сделал это тот самый единственный человек, которого я люблю.

Вместо меня на экскурсию по Ла-Корунье с Агуреевым поехал Береславский. А мне соответственно – отказ. Причем в самой безобразной, я бы даже сказала – извращенной форме: слова о том, что Даше Лесной надлежит остаться на судне, были произнесены по судовому радио. Не смог меня якобы быстро найти и обратился, можно сказать, всенародно.

Но – по порядку.

Сегодня утром умотала на реактивной «метле» моя «любимая» Ева. У нее какие-то очередные заморочки. Глобальные. Точнее – антиглобальные: поскольку она – антиглобалистка. В аэропорт дама поехала на такси, Агуреев ее не провожал. Сей милый факт очень порадовал мое утомленное любовью сердечко. Может, они поссорились?

Хотя – вряд ли. Я выдаю желаемое за действительное. Ну да грех небольшой: чего бы девчонке не помечтать?

Да и что мне остается делать? С Кефиром – все порвато-растоптато. Слава Богу, что «Арбатское» оказалось в нужном месте. Иначе – после его любви – я бы чувствовала себя очень хреново. Все ж таки ребеночек – это еще не все. От Кефира – не хочу. Хочу – от Агуреева. В общем, решила подождать Колю. Тот, правда, пока не в курсе, но я умею добиваться своего. Не мытьем, так катаньем. Главное – не суетиться: какие наши годы?

Ну вот. Сейчас зареву. Поэтому буду писать про круиз. Береславский говорит, что писание дневников – упорное и ежедневное, с тщательным выписыванием мелких деталей – есть лучшая тренировка для журналиста и писателя. А я ведь журфак закончила! Кефир всегда считал меня бездарью, но Ефиму Аркадьевичу так не кажется: он посмотрел мои опусы и похвалил за стиль и чувство юмора. Правда, назвав его «специфически девичьим».

Так что – буду оттачивать стиль и детали. Прямо сейчас.

Итак, опишем характерных – с ударением на втором слоге – персонажей.

Коля мой ходит по кораблю в линялых шортах, которыми раньше, наверное, его водитель протирал машину. Майка у него желтая, с темно-синей надписью «I love Dostoevski». Почему Dostoevski – скрывает. Может, думает, что это – пиво?

(Вот ведь я гадина! Ну зачем так? Разве что – от неразделенной любви-с…) Но – продолжим «деталировку». На шее – косынка бандитская, на носу – темные очки китайского производства. Причем, думаю, и среди китайских они не были дорогими.

Вчера он, кстати, майку снял – позагорать решил в укромном месте, где Береславский устроил тайное лежбище. Но я все их точки знаю и пару раз мимо продефилировала. Так что обнажался любимый почти на моих глазах. На спине – огромный шрам, от низа лопатки почти до поясницы. Наверное, с афганской войны, он никогда ничего про войну не рассказывает. Мне стало его так жалко, что чуть слезы не потекли.

Он ведь на самом деле весь больной! Шахтеры да бизнесмены – у нас самые болезнетворные профессии. Наверняка его надо кормить по диетам, наверняка ему нельзя острого, наверняка нужно есть по часам.

Да только кто за ним будет следить, не эта же вертлявая, глобально-озабоченная мымра! Так что Николай Максимович кушает все подряд, причем преимущественно – с градусами. Нет, он, конечно, не пьяница. Но тот, кто его любит, не имеет права пускать все на самотек.

Только вряд ли Ева его любит…

Поехали дальше.

Ходит мой Коля в основном на пару с Береславским, если тот не на лекциях. Тоже тот еще хлыщ! Одет примерно аналогично, а вчера я наблюдала его вообще в одном носке, разных туфлях и рубашке наизнанку (про незастегнутые брюки – опустим). Мой любимый пока себе такого не позволяет. Но – все впереди: как говорится, с кем поведешься.

Да, Ефим Аркадьич – не пьет. Точнее, не пил, потому что вчера вечером, уже после швартовки, они так нажрались с моим любимым-единственным, что Муса с Алехой тащили их под руки. В честь чего – пока не знаю.

Знаю только, что утром Береславский прочитал нам классную лекцию, в которой самыми приличными словами были «пьезоструйное сопло с изменяемым размером капли». У меня так сразу же ассоциации с насморком проявились.

А потом мисс Марпл – так Береславский припечатал бабку Евстигнееву – застукала его с новой теткой, тоже семинарской (я ее постоянно вижу на лекциях – в общем, ничего, в круизе сгодится). Людмила Петровна по секрету рассказала мне. Она своим Ефимчиком гордится, а я думаю – кобель как кобель. Свалил из дома – и давай куролесить. Все они одинаковые.