Похищение Европы Гольман Иосиф
Блоха тоже видел тело и чувства испытал противоречивые. С одной стороны, мог бы – сам бы убил. На совести Зеленцова – боец его группы, который наверняка остался бы жив, прилети «вертушка» вовремя. Но когда Болховитинов увидел, что сотворили с несчастным майором, содрогнулся. Его не просто били, кололи и резали. Над ним гнусно издевались, как это обычно проделывали самые свирепые душманы.
Погибни он в одной из своих командировок, старлей и Блоха вздохнули бы с облегчением. Но он был убит в шести километрах от авиабазы, и слишком много народу знало – как пишут в милицейских протоколах – о неприязненных отношениях между покойным и десантниками из разведвзвода. Слишком много, чтобы коллеги погибшего не заинтересовались этими отношениями.
Вот об этом и зашел предупредить друга Блоха.
– А в принципе все довольно неплохо, – пережив первый испуг, размышлял старлей. – Смотри, грохнули его вчера вечером, так?
– Так, – подтвердил сержант.
– Я в это время был на боевом дежурстве, меня человека три постоянно наблюдали. И еще человек двадцать – периодически.
– Это хорошо, – одобрил Болховитинов.
– Теперь ты, – по порядку шел старлей. – Вы весь день были на полигоне. И ночи кусок прихватили.
– Да, – сказал Блоха, но как-то без энтузиазма.
– Значит, отобьемся! – весело подытожил зенитчик. – Пусть душманы за него и отвечают. Очень удачно.
– Что – удачно? – не понял друг.
– Смотри, – благодушно пояснил старлей. – Если б его мы грохнули, надо бы было «легенду» сочинять, допросов бояться – чтоб не забыть, что в прошлый раз говорил. А здесь говори правду – и порядок.
– Мойша ему угрожал, – сказал Блоха. – При свидетелях.
– Вот дурак! – хлопнул себя по толстой ляжке старлей. – Что он сказал?
– Что Вовкина душа придет за его, майорской.
– Вовка – это ваш «двухсотый»? – тихо спросил Николай.
– Да. Володя Семенов. Из Пензы парнишка.
– А кто слышал?
– Кто только не слышал! – махнул рукой десантник. – Его же клинит! Он тогда ничего не соображает.
– Это хуже, – согласился Агуреев. – Но – опять не так страшно. Мойша ведь был с тобой на стрельбах?
– Да, конечно.
– Вы спали в казарме?
– Нет, там остались, в палатках.
– Но он вернулся с вами в палатку?
– Да.
– Ну и о чем базар?
– Он уезжал ночью часа на три, – понизил голос сержант.
– Куда? – похолодел старлей.
– Спроси у него, – разозлился Блоха. – Вылез тихо, отвел, видно, мотоцикл подальше, не включая двигатель, и уехал.
Старлей знал, что у разведчиков был свой неучтенный мотоцикл, на котором они, как правило, решали личные дела. Мотоцикл был любовно ухожен и даже дооснащен особым устройством, делавшим выхлоп гораздо менее слышным.
Злые языки говорили, что эта доработка была произведена специально для Блохи, частенько подкатывавшего на нем к стенам санбата: как известно, рядом с медучреждениями необходимо соблюдать тишину.
– А караул его видел?
– С караулом я договорился. Это мои бойцы.
– Кто-то еще видел? – почему-то перешел на шепот зенитчик.
– Надеюсь – нет. Ребята выматываются и спят как мертвые. Кстати, он форму в палатке оставил.
– Голый, что ли, уехал?
– В местной робе. Ты что, не знаешь, сколько у него тут корешей? – усмехнулся сержант.
– Да уж, – содрогнулся старлей, вспомнив парочку Мойшиных друганов, Самума и Рашида. – Так ты думаешь, майора Мойша уделал?
– Короче, – сказал Блоха, – Мойша спал в палатке. По крайней мере я так думаю.
– И я, – торопливо согласился Агуреев.
– Но если кто-нибудь видел его на мотоцикле – подтвердишь, что он приезжал к тебе и был долго. О’кей?
– Это – зона, – невесело улыбнулся зенитчик.
– Если докажут, – невозмутимо сказал Блоха. – И если доживем, – добавил он.
– Типун тебе на язык! – махнул рукой суеверный старлей. – Все, договорились. Хоп!
Война – штука быстрая. Не прошло и четырех часов, как ушел Князь, а по авиабазе уже вовсю ползали параши – дурные слухи. В соответствии с ними, в двенадцати километрах отсюда шел настоящий бой. В том месте, где все с военной точки зрения казалось стерильно чистым и душманов не видали чуть ли не с начала кампании.
Агуреев, узнав о бое от дежурного, принялся разнюхивать ситуацию. Выяснил немного: получалось, что враги зажали какую-то тыловую автоколонну в «Чертовых тисках» – единственном пригодном для засады месте в этом районе. Но именно потому, что оно – единственное, «тиски» всегда были окружены плотным заслоном из целой роты десантуры. Правда, неделю назад спокойное место сдали местным частям.
Вот они и поработали, надо думать. Если не сами, то пропустили кого-то из полевых командиров. Может, за деньги, а может – по-родственному. Или готовя почву под дальнейшее существование без русских – все к тому и шло.
Старлей принялся названивать по полевому телефону начальству: двенадцать километров для его «шилок» – это двенадцать минут, дорога была хорошая, с твердым покрытием, что для Афгана явление нечастое.
Телефонная связь не работала. Связался по рации. Несмотря на плохую слышимость, сумел понять, что работу не по специальности ему категорически запретили. Не потому, что «шилки» бы не справились. А потому, что начальство у Агуреева и у попавшей в беду автоколонны было совершенно разное. И агуреевское вовсе не хотело отвечать за весьма возможные боевые потери. Тем более что по боевому уставу зенитчикам отнюдь не предписано гоняться за наземными моджахедами.
Сцепив зубы, Агуреев подчинился: он никогда не был революционером или бунтовщиком.
А еще через пять минут к нему вбежал солдатик, посланный за новыми слухами, и сказал, что в «Чертовых тисках» зажали колонну с их же авиабазы: пустые наливники шли за керосином. Авиаподдержка ввиду полной безопасности маршрута предусмотрена не была. Значит, охраняла колонну только их же, базовская, десантура. То есть – с высокой вероятностью – его лучший друг Саня Болховитинов был сейчас там.
Старлей до хруста сжал пудовые кулаки. Он отлично представлял себе «Чертовы тиски» – проезжал их раз сто, а то и больше. По непонятной игре природы ровная в общем-то окрестность – настоящие горы начинались гораздо дальше – имела лишь одно рельефное место. Дорога по-прежнему шла горизонтально, но с обеих сторон, почти отвесно, над ней нависало несколько скальных гор – каких-то странных выходов твердых пород. Зажатый горами участок был недлинным – не более полутора километров, – однако имел на своем протяжении два крутых поворота и был просто идеален для скрытых засад.
Это понимали обе стороны, из-за чего серьезные потери шурави понесли здесь лишь однажды, в самом начале войны: моджахеды, дав длинной, тоже тыловой, колонне втянуться во внутренний участок, сожгли из гранатометов головной и замыкающий танки конвоя, после чего уничтожили почти всех.
Солдаты в том конвое были не слишком опытными – большая война только начиналась. Впрочем, здесь и опыт не особо бы помог: «духи» практически сидели в природных каменных дотах – они пробивали сзади, из защищенного скальной стенкой места, амбразуру и стреляли оттуда, как из-под брони. Индивидуальные пещерки-бронеячейки не всегда становились могилкой для их обитателей даже при прямом попадании снаряда. Правда, не ушедшие вовремя душманы погибали стопроцентно – скрыться незамеченными по равнине нельзя. Но в Афганистане цена жизни никогда не была очень высокой.
После того разгрома «Чертовы тиски» были под жесточайшим контролем, и подобного более не повторялось. «До сегодняшнего дня», – вздохнул старлей, мучимый самыми страшными предчувствиями.
– Есть связь! – выкрикнул оператор за его спиной. Он уже минут десять лазил по всем диапазонам, ловя хоть что-то о свершавшейся на их глазах трагедии.
– Давай сюда! – крикнул старлей. Солдатик сорвал с головы наушники и передал их командиру.
Это был радиотелефон. Сквозь треск помех доносился чей-то повторяющийся крик.
– На помощь! – звал его неведомый обладатель. – Помогите! Мы все погибнем! – И непонятно у кого спрашивал: – Где же вертолеты?
Агуреев вдруг понял, что треск в наушниках – не от эфирных помех. Это сливались в одну симфонию боя автоматные и пулеметные очереди.
Голос на мгновение замолчал. Но потом прорезался с новой силой:
– Все, кто нас слышит! Мы не сдались! Седьмой взвод не сдается! Отомстите за нас!
– Все, – поднимаясь, спокойно сказал старлей. – По машинам!
Команды ждали: у палатки стояли командиры экипажей. Надев шлемофон, уже на бегу, Агуреев уточнил приказ:
– Первой, второй, третьей и пятой – за мной. Остальные охраняют базу.
Его выбор был прост и ни для кого не обиден: в бой пойдут первые по номерам машины. «Четверка» останется на базе, потому что у нее от рождения неважный дизель, а им придется двигаться быстро.
Экипажи мгновенно заняли свои места. Взревели мощные барнаульские дизеля, и машины выползли задним ходом из специально отрытых неглубоких окопов-капониров. Первая батарея, почти в полном составе – за исключением медленной «четверки», – рванула по шоссе к месту боя.
А в ущелье хозяйкой была смерть. Все происходило по сценарию многолетней давности. Точно так же колонне дали зайти внутрь огневого мешка, точно так же на головы не подготовленных к отпору солдат после уничтожения переднего танка обрушился свинцовый град. Только танк разбили не с помощью древнего «РПГ» – новые боевые машины уже давно имели динамическую защиту и многослойную броню, – а радиоуправляемым мощным фугасом. Замыкающий «Т-80» уцелел, но уханье его орудия оказывало, скорее, психологическую поддержку: даже максимальный угол возвышения не позволял стрелять прицельно по амбразурам. Гораздо более полезен был его крупнокалиберный зенитный пулемет, управляемый из башни. Однако и его огневых возможностей не хватало для достойного отпора.
На дороге был сущий ад. Горели черным дымом – Агуреев чуть позже увидит эти столбы за несколько километров – порожние наливники, взрывались топливные баки разбитых машин. Обезумевшие солдатики батальона аэродромного обеспечения, никогда ранее не бывавшие в боях, метались вдоль отвесных скальных стен, ища укрытие. Но находили только смерть.
Бойцы разведвзвода пытались оказать сопротивление, и от их пуль несколько душманов нашли-таки свою погибель. Мойша своими глазами видел – сам Семен так бы никогда не сумел, – как его командир, выпустив короткую, в три патрона, очередь из своего «калаша», подавил одну из огневых точек на склоне горы. Правда, ненадолго. Двадцати секунд хватило второму «духу», чтоб оттащить убитого или тяжелораненого от амбразуры и самому начать поливать пулями беззащитных, чуявших смертную тоску людей.
Даже в этой каше не потерявший спокойствия Болховитинов нашел-таки более безопасное место: с левой по ходу движения стороны дороги горная стенка поднималась с отрицательным углом, образуя маленькое естественное укрытие. Туда немедленно оттащили трех раненых. К несчастью, полупещерка была небольшой и не могла вместить всех нуждавшихся в укрытии.
Сам Блоха распластался неподалеку, прямо на земле, плотно прижавшись спиной к скале. Он высматривал, откуда стреляли душманы, и выпускал туда короткую очередь. Это была игра со смертью: в кромешном хаосе, который происходил внизу, его жизнь длилась только до того момента, пока «духи» не засекут его «голос».
Правда, сержант делал все, чтобы это произошло как можно позже. В частности, были задействованы все имеющиеся в наличии дымовые шашки. Но все равно их гибель была только вопросом времени: его бойцы не могли уничтожить атакующих, вырваться из ущелья – тоже. А патронов у нападавших, видимо, было более чем достаточно: огневой шквал не ослабевал. И уходить от наверняка предстоявшей погони моджахеды тоже, похоже, не торопились.
То, что произошло дальше, Мойша видел своими глазами и запомнил на всю жизнь. Сквозь прорехи в рассеивающемся химическом дыму они увидели огромную фигуру в национальном халате. Мужик стоял почти на гребне, примерно на сорокаметровой высоте, и поливал сверху вниз из устаревшего, но не переставшего быть смертоносным «РПД» – ручного пулемета конструкции Дегтярева. Его во множестве производили в Китае, откуда он поступал в Афган. Пулемет весом более семи килограммов казался игрушкой в руках этого азиатского богатыря, стрелявшего очень прицельно.
Пули скосили бежавшего с безумным лицом солдатика из хозвзвода, потом девчонку из баннопрачки. А потом Блоха вскочил на ноги, отбежал на несколько шагов в сторону – чтоб дым не заслонял цель, – поднял свой «калаш» и нажал на спуск.
Гигант видел перемещения комвзвода и тоже выцелил его. Пули понеслись на встречных курсах, выпущенные практически одновременно. И все нашли свою цель. Тело Болховитинова – от левого плеча до правого колена – прошила кровавая строчка. Он вскрикнул и упал, неестественно подогнув правую ногу: сквозь порванную штанину была видна белая кость.
Афганский батыр тоже получил свое: пули сержанта пробили могучее тело, и оно, потеряв опору, сначала медленно, а потом все быстрее заскользило вниз, на последнем участке сорвавшись в отвесное падение.
Мильштейн бросился к другу, уже понимая, что это – конец. Сашка еще дышал, но на него было больно смотреть. Мойша пытался оттащить его ближе к относительному укрытию, но командир бессильно махнул рукой – чтоб зря не мучил себя и его. Тогда он сел на землю рядом с Болховитиновым и отключился от всей этой какофонии. Мойша сжимал свой «карл-густав», бесполезный на серьезной дистанции, и ожидал момента, когда моджахеды спустятся за трофеями и пленными. Вот здесь он еще успеет сказать свое слово.
Однако – не сказал. Потому что моджахеды не спустились. Потому что из-за поворота с ужасным рычанием, усиленным скальными стенками, выползли одна за другой четыре «шилки». Эти чудища могли стрелять под любым углом. А их экипажи просто жаждали команды открыть огонь. И настал миг, когда она поступила.
Каждая «шилка» нашла себе цель и изрыгнула четыре струи раскаленного железа. Эффект был устрашающим: снаряды, шедшие вплотную, один за другим, буквально прогрызали горную породу, находя за ней теплые человеческие тела, ставшие вмиг такими же беззащитными, как и те, что лежали, сидели или бегали внизу.
«Тт-рррр-ррр-шшш!» – грохотала очередь, и одна огневая точка мгновенно переставала существовать. А один, два или даже пять человек навсегда вычеркивались из списка живых. На месте природного дота оставалась лишь дыра с неровными оплавленными краями. И куча слегка орошенного кровью битого камня – вперемешку с человечьим мясом, обломками костей да обрывками одежды… Если бы родственники решили похоронить убитых, это были бы очень условные похороны.
– Сашка, наши пришли! – вытирая с глаз слезы, тормошил Болховитинова Мойша. – Слышишь? Наши пришли!
Но тому уже все было безразлично…
За тот бой Агурееву ордена не дали. Ограничились медалью, припомнив самоуправство. Орден получил его начальник.
Счастливчик Мойша не поимел в этом эпизоде даже царапины, а еще через три месяца, выслужив срок, демобилизовался.
Расстрелянный душманом Блоха попал в госпиталь, где над ним колдовали действительно талантливые хирурги, лечили его действительно эффективными лекарствами, а ухаживали – действительно заботливые медсестры. Если б хоть один компонент отсутствовал – прилетел бы Блоха к маме в цинковом гробу. А так – приехал в инвалидном кресле.
Понадобилось еще несколько лет – и безумных усилий мамы с Леркой, и серьезных денег Равиля, и полных боли ночей, которые надо было во что бы то ни стало пережить, – чтобы Александр Болховитинов снова встал на ноги – во всех смыслах.
И понадобилось еще две с половиной секунды – на три выстрела, – которые свели на нет усилия всех, кто поднимал Сашку. И разбили души тех, кто его любил.
25. Четырнадцатый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Средиземное море, широта Ларнаки, Кипр
Международные воды, 27 морских миль от берега
Облака с темным низом и белесыми, подсвеченными луной, боками быстро скользили по ночному небосклону. А черную, совершенно спокойную и тоже чуть отсвечивающую в лунных отблесках водную гладь неспешно, но уверенно раздвигало небольшое транспортное судно.
Широкий, внешне коротковатый корпус и характерные обводы сразу указывали опытному глазу, что этот кораблик – несмотря на невпечатляющие размеры – добротно построенный океанский «ходок». Хотя, конечно, полторы тысячи тонн дейдвейта – маловато только на море, где встречаются мастодонты-танкеры с водоизмещением более миллиона тонн! Если же переходить на абсолютные величины, то груза, лежащего в трюмах и палубных контейнерах, тоже было в общем-то немало. Особенно с учетом характера товара перевозимого старенькой, но вполне еще крепкой «Луизой».
Кстати, имя это сухогруз получил недавно, ранее судно ходило под японским флагом. Прежний владелец продал его в порту Нагасаки всего за сто семьдесят тысяч американских долларов. Цена вполне пристойная с учетом непенсионного возраста корабля и высокой степени автоматизации механизмов: собственно судовая команда состояла всего из семи моряков. Касательно нынешнего флага много говорить не стоило: флаг теперь был таков, что все понимали бессмысленность поиска следов корабля в порту приписки – речь могла идти только о налоговых интересах судовладельца.
Конечно, это не криминал – тысячи судов, суденышек и даже упомянутых выше мастодонтов-нефтевозов плавают под флагами стран, образующих так называемый интернациональный налоговый рай.
И вовсе не поэтому нервничали капитан «Луизы» и – в еще большей степени – человек, не занимавший никакой морской должности и записанный в судовой роли как «пассажир, бизнесмен».
Абдул Раззак и в самом деле был в какой-то степени бизнесменом, ибо достаточно ответственная должность в палестинской администрации – а он был одним из руководителей Управления морских перевозок – всегда влечет за собой некий бизнес. И до тех пор, пока эту администрацию возглавляет лауреат Нобелевский премии мира Ясир Арафат, данный бизнес будет всегда завязан с очень серьезными вещами.
Имеются в виду вовсе не детские забавы типа организованных краж автомобилей на территории Израиля или контрабанды сигарет в автономию – эти «мелочи» могли стать опасными для жизни, если только какой-нибудь отмороженный придурок забудет поделиться с руководством или его многочисленной родней.
Речь идет о совершенно другом бизнесе, гораздо более прибыльном, но и несравнимо более чреватом – терроре. Ибо именно в этой отрасли крутятся настоящие миллионы. И здесь же – максимальна вероятность получить в виде невыгодного коммерческого результата свою собственную безвременную кончину.
Раззак никогда не относился к числу людей, получавших кайф от игры в «русскую рулетку». Даже в юности, когда каждый бывает немножко революционером, его не тянуло на приключения. Скорее наоборот: он хотел лишь достатка и покоя для своей многочисленной фамилии, с незапамятных времен проживающей в Газа. Семеро детей не рекорд для палестинской семьи, но не всякий плодовитый араб может похвастать семью сыновьями! И для Абдула Раззака любой из них был единственным и самым любимым.
Любящий отец жестко следил за тем, чтобы эмиссары многочисленных джихадов не сумели сделать из его подраставших детей очередных зомби: пока, хвала Аллаху, несмотря на все перипетии бесконечно-кровавого конфликта, ни один из его деток не погиб.
Как же удалось прожить годы противостояния и даже рук кровью не замарать? Рецепт Раззака был прост: сначала он прилежно учился, потом – не соблазнившись войной и политикой – тяжело работал, став, безусловно, одним из наиболее грамотных специалистов по морскому транспорту в нарождающейся государственной единице.
Конечно, ему не удалось бы прожить двадцать рабочих лет в белых перчатках: приходилось и морскую переброску контрабанды прикрывать, и возить помаленьку наркотики для Европы – впрочем, не в таких количествах, чтобы в случае провала испортить с ней отношения.
Бывало, спускались с его судов – прямо в воду – молчаливые серьезные люди в гидрокостюмах. Далеко не все из них возвращались домой: израильтянам по понятным причинам не нравилось, когда ночные гости минировали их дома и детские сады. (Здесь Раззак должен был признать, что, по его сведениям, невернувшихся диверсантов было гораздо больше, чем вернувшихся. Разведка врага была весьма коварной, активно используя тот же инструмент убеждения, что и их противники, – деньги. В итоге гостей часто – слишком часто для того, чтобы быть простым совпадением, – прямо на месте высадки уже ждали специалисты, стреляющие из своих малокалиберных «беретт» так, что, как правило, хватало всего одного выстрела…)
Да, по большому счету жизнь Раззака совсем безрисковой не назовешь. Но риск, как правило, был все же относительным: сам Абдул, будучи талантливым менеджером и администратором, моряком не являлся и на борту своих судов жизнью и свободой не рисковал.
И, откровенно говоря, так и рассчитывал прожить свою трудовую жизнь на хорошей должности. Здесь его знания и навыки ценили, легко прощая некоторую аполитичность, или, другими словами, некоторый недостаток ненависти к проклятому Израилю вообще и евреям в частности.
Ан не удалось. Он помнил, как предательски дрогнули колени, когда его вызвали к всесильному шефу исламской контрразведки. Как по-настоящему называлась его должность, не знал никто. Зато не было ни одного жителя Газа, достигшего приличного общественного положения, который бы не знал о полномочиях этого человека. Ведь здесь тебе не проклятый Израиль: принять решение о физическом устранении предателя могли в течение пяти минут. И безо всякого суда – раз, и нет шпиона. (Или, например, конкурента. Или мужа понравившейся женщины. Или мало еще кого, кто каким-либо образом мешает власть имущему, – шпионом и коллаборационистом в автономии может стать каждый).
Кто-то назовет такой подход недемократичным – возможно. Зато он очень эффективен. В эпоху «интифад» нашли свою смерть тысячи арабов. Причины – разные: один, штрейкбрехер, открыл лавку во время всеобщей забастовки. Другой позволил поганые слова про любимого председателя. Третий… Да разве можно перечислить все причины! В итоге единодушие народных масс стало поистине удивительным. А также их послушание и готовность к любому исходу событий.
Поэтому в карательных акциях стреляли редко – не было нужды тратить патроны. Не сопротивлялся практически никто, безропотно позволяя себя зарезать или удавить на глазах несчастных близких.
Вот к такому «парню» предстояло идти – по вызову, добровольно в жизни бы не напросился! – хорошему специалисту и добропорядочному семьянину Абдулу Раззаку.
Всю аудиенцию с морского администратора, несмотря на включенные кондиционеры, градом катился пот. Как ни странно, боссу такая картина показалась приятной: ему нравилось, когда его боялись. Он даже счел возможным успокоить беднягу Раззака, заверив его в своем уважении и приязни. В другой момент подобное заявление окрылило бы чиновника: иметь такого покровителя в тяжелой и переменчивой палестинской жизни совсем не плохо. Но перед одобрительными словами босс успел выдать задание. И вот оно-то лишило Раззака сна и покоя.
…«Луиза» шла не быстро, однако практически не снижая хода. В итоге она проходила за сутки вполне приличное расстояние в 360 морских миль. А это значит, что еще сутки-двое – и судно войдет в родной порт Газа. Или не войдет, если произойдут какие-либо подозрительные накладки. В этом случае «Луиза» продефилирует мимо, направляясь вниз, к Суэцкому каналу, а перегруз будет осуществляться порциями, прямо на ходу. Мелкие суденышки перевезут все в тот же Газа.
В любом случае максимальная опасность рейса проявится именно на конечном участке. Так что сейчас еще можно расслабиться.
Но как же тут расслабишься, если агенты МОССАД мерещатся повсюду! Кто даст гарантию, что моряки уже не донесли, какой груз достался им в Атлантике? Хотя грузились, несмотря на заметное волнение, в открытом море.
В принципе не должны продать: все они палестинцы. Но доллары – и в Палестине доллары. И желание хорошо заработать может перевесить страх смерти, несмотря на постоянно бродящего по судну Али.
Должность этого человека также не была отражена в судовой роли. Зато все на борту знали, что в кобуре угрюмого парня, ни разу за время плавания не сошедшего на берег, лежит большой пистолет. А на боку – граната. Никто не сомневался, что случись проблема – и Али во имя Аллаха не пожалеет никого, в том числе самого себя.
«Ладно», – остановил печальные мысли Абдул. Если все время бояться, то и свихнуться недолго. В любом случае пока опасности нет. Они идут в международных водах, под нейтральным флагом. А в судовых документах груз обозначен как «механические части электроагрегатов».
И никто никогда не узнает, что это за «механические части». Не должен узнать. Потому что в порту Газа верные люди разгрузят судно, после чего большинство «деталей» уедет через израильские блокпосты в другие города автономии. Пройти контроль не так уж и сложно: по норвежским мирным соглашениям административные чины автономии не подвергаются обыску на границах. А административных чинов, слава Аллаху, в нарождающемся Палестинском государстве более чем достаточно.
«Разгрузится «Луиза», – размечтался Раззак, – уедем в отпуск. Уедем по-настоящему – на Кипр или еще дальше». Денег хватит: перед отлетом в Японию, на другой конец света, занес домой аванс – двадцать тысяч американских долларов. Еще столько же должен получить после выгрузки «запчастей». Так что хватит и останется.
А следующего рейса, может, и не будет вовсе: хитрый и изворотливый босс, как правило, не повторяется в своих «изобретениях».
Абдул вытер вспотевший, несмотря на свежий ночной ветерок, лоб. Зашел в каюту к капитану: тот должен был заступать на вахту через несколько минут.
– Ну что, Махмуд, похоже, подплываем? – спросил он моряка.
– Подплывает дерьмо, – проворчал тот. – Судно подходит, – и улыбнулся. Оба относились друг к другу хорошо. Да и чего б не относиться хорошо? Работали вместе почти два десятилетия.
– Наверху тихо, – сказал Абдул.
– Лучше бы штормило, – ответил Махмуд.
Оба замолчали. Да, пожалуй, лучше бы штормило. Израиль не имеет большого флота, а катера и вертолеты в сильный шторм не выходят из укрытий.
– Да ладно, – успокаивая больше себя, чем капитана, сказал чиновник. – Мы в международных водах. У нас легальный груз.
– Тебе виднее, – согласился моряк. Он сам заварил по чашечке кофе себе и сослуживцу: в таком маленьком экипаже стюарда не полагалось. По каюте поплыл ароматный парок элитного кофе.
Мужчины взяли по крохотной чашечке и синхронно поднесли их к губам. Но насладиться тонким вкусом не успели…
– Капитана срочно в рубку, – по громкой связи передал вахтенный матрос-рулевой. И еще раз повторил: – Очень срочно!
– Ну что там еще? – пробурчал Махмуд, одним глотком допив крепчайший кофе.
А Абдул вдруг почувствовал, как сосущая пустота начала разливаться по низу его живота. «Ничего не может быть, – уговаривал он себя. – Мы в международных водах!» Но страх, принявший его в свои холодные объятия, уже не отпускал.
Капитан быстро прошел в рубку, а Раззак выбрался на палубу. С одного борта было тихо – он уже подумал, что, может быть, проблемы внутрикорабельные, это было бы просто славно, – но, перейдя к другому борту, чиновник понял все. Схватился за сердце. Потом, быстро найдя в кармане металлический цилиндр с сердечными, бросил одну пилюлю в рот.
Нет, сдаваться нельзя! Ему надо что-то придумать! Его сыновьям нужен отец, и значит, он что-нибудь придумает.
А к борту «Луизы», сигналя мощным фонарем, на полном ходу летели три патрульных катера. Уже слышался грозный рокот их турбин. Флаги в темноте были не видны, но Раззак и без того прекрасно знал национальную принадлежность приближавшегося врага.
Три израильских патрульных катера совместным залпом противокорабельных ракет «гарпун» могли разнести вдрызг судно и гораздо большего размера, чем их «Луиза».
А можно было и без ракет обойтись: на каждом катере в носовой части стояла башенная установка с 30-миллиметровой шестиствольной пушкой «вулкан-фаланкс». Абдул Раззак не знал ее точных технических характеристик, но хорошо представлял, какое действие произведет с корпусом старого сухогруза вылетевшая из этой пушки огненная струя.
– Стоп, машина! – услышал он команду Махмуда. И через некоторое время: – Полный назад!
Значит, капитан решил обойтись без войнушки. Теплоход дернулся, осаженный мощью двух дизелей, и с легким уходом влево стал сбрасывать скорость.
«Правильно», – решил Раззак. Свое решение он тоже уже принял. Он не собирается быть героем и взрывать судно. Скажет все, что знает. В обмен на анонимность и вывоз семьи – израильтяне свои обещания выполнять умеют.
Чиновник вытащил из кармана сотовый телефон – только уж очень специально запрограммированный – и швырнул его за борт. Тонна тринитротолуола в трюме, снабженная хитрым радиовзрывателем, так и останется невинным веществом, похожим на обычное хозяйственное мыло.
Махмуд вышел из рубки и прошел к приятелю.
– Где Али? – спросил он.
«Где Али?» – молнией теперь сверкнуло и в его мозгу.
На палубе уже собралась почти вся команда, кроме двух мотористов, которые не могли отойти от механизмов. А катера тем временем швартовались по левому борту. Точнее, швартовались два катера. Третий, отойдя на кабельтов, держал «Луизу» под прицелом.
– Сбросьте им трап! – приказал капитан. Два матроса сбросили веревочный трап, и по нему один за другим ловко вскарабкались пятеро: четверо бойцов-командос и один, огромный, в обычной полевой форме, без хитрых «марсианских» приспособлений – офицер.
– Что везем? – на иврите спросил он Раззака, безошибочно угадав в нем главного.
– Запчасти какие-то, – еще не потеряв надежду, ответил тот. – Следуем в Порт-Саид. Мы, кстати, в международных водах, – вежливо напомнил он.
– Запчасти – так запчасти, – дружелюбно ответил офицер. – Можете по рации сообщить об инциденте. Мы не возражаем против широкой огласки. – И, окончательно обрезая возникшую было надежду, добавил: – Сейчас посмотрим, что тут у вас за запчасти!
«Все. Конец», – понял Раззак. Но ни на миг не пожалел, что избавился от псевдомобильника. Взорвись они все вместе – лучше бы не стало никому: про девственниц, на небесах поджидавших шахидов, чиновник не верил – образование мешало. Да и не нужны были ему девственницы: он любил свою единственную жену и не нуждался в дополнительных развлечениях.
– Давайте, смотрите, – устало произнес он. Было ясно, что израильтяне пришли сюда не просто так. Значит, кто-то продал. И этим кем-то мог быть кто угодно, хоть сам босс!
Раззак на секунду испугался собственной смелости, но тут же вспомнил, что этих неприятных парней его босс боится не меньше, чем он сам – босса. Так что – квиты.
«Сколько ж мне дадут? – печально думал чиновник. – Хотя, с другой стороны, им надо доказать, что я знал о грузе. Это не автономия. Здесь будет суд и будут адвокаты. А еще можно договориться со следствием, здесь такое широко практикуется. А еще у них есть «Программа защиты свидетелей». Нет, надо взять себя в руки и думать о будущем». Он нужен детям и жене.
И тут по трапу поднялся заспанный Али. Выйдя на палубу, мгновенно понял, в чем дело. Подскочив к Раззаку, схватил его за одежду:
– Дай телефон, сволочь! Дай телефон!
– Я выбросил его в море! – силясь оторвать от себя руки фанатика, произнес Раззак. В потасовке они развернулись так, что Али оказался прижатым спиной к леерам.
Большой офицер дал знак командос не вмешиваться, внимательно вслушиваясь в реплики – похоже, он и по-арабски понимал.
Наконец Али понял, что подрывной пульт и в самом деле на дне.
– Да проклянет тебя Аллах! – отпустив Раззака – тот сразу отпрыгнул в сторону, – торжественно произнес шахид и полез рукой под длинную кофту.
– У него граната! – закричали одновременно капитан и Раззак. Но их крик опередили грохочущие дымные очереди, вылетевшие из четырех «узи» сразу.
Свинцовые струи буквально вымели фанатика за леера. Даже крови на палубе почти не осталось.
Тело глухо бухнуло в воду и, задержавшись на пару секунд – солдаты и моряки вместе рванулись к борту, – медленно ушло под темные волны.
Все. Нет Али.
– Ладно, пошли смотреть «запчасти», – спокойно скомандовал офицер.
Больше героев не нашлось, и после очень короткого осмотра – израильтяне, видно, и в самом деле имели подробнейшую информацию – «Луиза» сменила курс. Плыть ей теперь оставалось лишь до Хайфы. А к приходу судна там уже была подготовлена солидная пресс-конференция: нечасто удавалось столь доказательно предъявить мировому сообществу «миротворческие усилия» палестинской администрации.
Моше Кацнель немного расслабился. Чертов корабль, о котором ходило столько слухов, в их руках, а его адское содержимое уже никогда не будет убивать израильских детей. Особенно приятно посадить в лужу этого старого убийцу из Рамаллы, столь любимого европейскими демократиями.
Но что-то мешало хоть на десять минут спокойно попочивать на лаврах.
Он посидел, подумал. Солдаты уважительно сели поодаль. Чтобы не мешать.
Наконец понял. Не было внутреннего ощущения завершенности эпизода. Почему – не ясно. Но не было.
26. Восемнадцатый день плавания теплохода «Океанская звезда»
Средиземное море, 16 миль от берега Италии
Когда «Океанская звезда» прошла Гибралтар, все как-то расслабились. Этому способствовало и ощущение того, что круиз идет к завершению, и очень даже греющее – но уже не сжигающее – солнце Медитеррании.
Стоянки по-прежнему не совпадали с расписанием, «компенсационные» экскурсии по-прежнему были бесплатными, однако автобусы теперь уходили заполненными наполовину, а то и на треть. Люди предпочитали пляжи и шезлонги роскошным античным развалинам, во множестве аккумулированным на древних берегах.
А уж про морские переходы и говорить нечего: все лежаче-сидячие места на открытых палубах были постоянно заняты, и если турист отходил от своего шезлонга или пластмассового топчана, то непременно оставлял на нем книжку, кепку или солнцезащитные очки – вместо таблички «Занято».
На самом деле мест было достаточно, просто у каждого появились собственные особо любимые уголки полного релакса.
Для Ефима таким уголком по-прежнему оставался заповедный для туристов нос судна, рядом с грузовой лебедкой и появившимися недавно в ходе морской перегрузки контейнерами. Точнее – просто большими, в рост человека, ящиками: до двадцати– или тем более сорокафутовых морских контейнеров эта, хоть и добротно сделанная, «тара» явно не дотягивала.
Ефим сначала был чрезвычайно раздражен их появлением. Он на секунду забыл, что свой шалаш из парусины и алюминиевых трубок, молчаливо «не замечаемый» палубной командой, сам соорудил в запретной, рабочей зоне. Но потом успокоился, убедившись, что, покрашенные в ярко-синий цвет, ящики играли роль естественного укрытия, защищая его сибаритствующее высочество от ветра и брызг, взметавшихся при столкновении острого форштевня «Океанской звезды» со свежей волной.
Кроме того, его сильно примиряло с присутствием ящиков знание того факта – им поделился Агуреев, – что их «проезд» был оплачен кругленькой суммой в 17 000 наличных американских долларов. Узнав про подобные «расценки», Ефим был готов взять пару ящиков поменьше даже в свою каюту.
Но высокая цена, как выяснилось, определялась только обстоятельствами. Сдавший груз кораблик, плававший под панамским флагом с украинско-молдавским экипажем, получил выгоднейший заказ на работу в Западной Африке. И ему было совсем не с руки чапать аж в Санкт-Петербург из-за пары тонн навигационных приборов для торгового пароходства. Как раз тот случай, когда проще заплатить.
Николай же сразу разрешил капитану «Звезды» подобрать попутный груз, тем более что убытков рейс принес достаточно, а срок поставки приборов был вполне приемлемым. На обратном пути завезут.
Некоторые проблемы вызвала лишь перегрузка в открытом море – мешала свежая волна. Однако палубная команда в очередной раз подтвердила свое мастерство, и ящики встали там, где им определил место стивидор.
Сейчас на море был полный штиль, и упаковка от навигационных приборов защищала Береславского не от ветра и брызг, а только от солнца.
Он возлежал в теплой тени, в патрицианской позе, с выражением ленивого благодушия на, деликатно выражаясь, неосунувшемся лице.
Читать не хотелось, работать – тоже: включенный ноутбук стоял рядом, но к трудовой деятельности не стимулировал.
Есть пока тоже не хотелось.
Оставалось лишь тихо дремать, с удовольствием дыша сладким морским воздухом и время от времени открывая глаза, чтобы по-хозяйски осмотреть бескрайние голубые окрестности.
Короче, он не был особенно занят. И поэтому нисколько не разозлился, услышав сначала шаркающие, но быстрые шаги, а потом и ехидный старушечий голосок:
– Ефи-имчик! Вы здесь? Я не нарушу вас покой?
– Нет, – отозвался, стряхивая дрему, Береславский. – Не нарушите.
– Вы один? – выпытывала Евстигнеева.
– Вдвоем, – ответил Ефим. – С ноутбуком. – Он слегка повернул голову и увидел знакомые розовые кудри. – Проходите, Людмила Петровна, – хлебосольным жестом предложил рекламист.
– Спасибо, дорогой, – сказала дама, аккуратно присаживаясь на предусмотрительно прихваченную тряпочку-подстилку. Даже максимально закрытый купальник не скрывал худобу ее подсохшего тела. – Умеете же вы выбирать места, – наконец одобрила она. – С таким чутьем и в тюрьме не пропадешь.
– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Ефим. – А где же Хусейн?
– Сейчас придет, – пообещала Евстигнеева. – Что-нибудь разнюхивает по дороге.
Как будто услыхав слова хозяйки, через три минуты появился Хусейн. Он уже знал на пароходе всех и в общем-то ко всем относился доброжелательно: Хусейн в отличие от знаменитого тезки был собакой дружелюбной и незлобивой. Разве что «дружка» своего, Никифорова, терпеть не мог. Но и это трудно поставить ему в вину: вряд ли кто-либо другой остался бы довольным, доведись ему не по своей воле пролететь три этажа между теплой, солнечной палубой, полной веселых, доброжелательных людей, и холодной водой Атлантики, которая еще долго отзывалась в нежном желудке песика соленым рвотным позывом.
Ну и еще на господина Береславского Хусейн однажды обнажил свои мелкие зубки. Гуманный рекламист, упаси Бог, не пытался поддать нежной твари ногой или еще каким-то образом нанести ему физическое оскорбление. Более того, Береславский очень даже симпатизировал этому представителю городской фауны. Но что взять с журналюг-литераторов? Ради красного словца они и солидного человека не пожалеют, не то что беспородного кобелька. Короче, Ефим попытался как-то ласково назвать зверька мистером Ху, на что тот и совершил вышеуказанный политический демарш.
Береславский был изумлен реакцией. Ее неслучайность тут же проверил, повторив фразу.
– Он что, действительно все понимает? – изумился рекламист.
– А ты, Ефимчик, только что это понял? – с долей презрения ухмыльнулась Людмила Петровна.
Но пес и на самом деле был с высшим собачьим образованием. Причем Ефима поражали не столько многочисленные Хусейновы дипломы – в этих школах не один Хусейн обучался, – сколько его чисто бытовые, однако чертовски удивительные навыки.
Читать бесплатно другие книги:
