Белый хрен в конопляном поле Успенский Михаил

ГЛАВА 14,

Мужицкий король был безутешен.

— Что же я натворил, ген дубовый, клон стоеросовый! Мне не царствовать, мне кожи мять — самое подходящее занятие! Дети, дети! Зачем я вас из гнезда выпустил? Почему при себе не задержал? Провалилось бы оно к очам лягушачьим, это классическое образование! Сто лет бы вы без него прожили!

Известие о том, что четыре десятка самых лютых убийц и грабителей бежали с этапа, до столицы дошло не скоро. А уж подробностей побега и вовсе никто не знал: стражники, боясь наказания, дезертировали с государевой службы и скорее всего подались за рубеж — вертухаи везде нужны.

И, разумеется, никто не связал это прискорбное происшествие с царевичами, которые, по всем расчетам, должны были уже пересекать степи Уклонины.

Страшное для немногих посвященных известие привез младший конюший, вернувшийся с конской ярмарки в Генеральных Водах.

— Что я, своих коней не узнаю, что ли? — говорил он. — И клейма наши. Из-за клейм я их и выкупил за бесценок — кто же с королевскими конями станет связываться? Только как они туда попали, я не выяснил — Лебедок и Воронок уже через столько рук прошли!

Только после поимки первого из беглецов Стремглав смог чуть-чуть перевести дыхание. Подклетный вор Береза со слезами на глазах уверял, что ничего плохого они двум плашкетам не сделали, потому что это было бы в падлу и не по понятиям. Коней, конечно, отобрали, денег там маленько, сумы дорожные…

На дыбе он все же признал, что сопливых терпил для верности самих заколотили в бочки и спустили в ближайший овраг. Но лично он в этом не участвовал, его там и близко не было, он уже в Столенграде вовсю мышковал, ой, за что, начальник, без суда-то, без следствия? Кол ведь остры-ый…

Посланные на поиски принцев егеря действительно нашли в одном из оврагов рассыпанные дубовые клепки, но самих близнецов не обнаружили.

— Может, их звери лесные сожрали! — рыдал безутешный отец. Потом постановил: — Поезжай, друг Ироня, за старцем Килостратом! В любом состоянии привези его сюда!

Ироня обернулся за три дня, но привезенный старец все еще был никакой. Король самолично таскал его на руках то в парилку, то в пруд. Потом велел принести старцу крошечную рюмку совиньона и хрустальный шар для ясновидения.

Килострат долго-долго вглядывался в глубину черного хрусталя и, наконец, объявил:

— Живые они. В какой-то дом стучатся. Дальше ничего не вижу… Нет, вижу. Только не Тихона с Терентием. Грядущее зрю, да такое, что лучше бы и не зреть!

— Что, что видишь? — поторапливал его Стремглав.

— Война будет, — сказал старец. — Большая война по всему материку. Великое войско пойдет, все сметая на своем пути. Бьются эти воины молчком, смерти же вовсе не боятся. И на знамени у них цветок бессмертника. Горит Ковырра, пылает Плюхен, а вот и посконские дружины отступают. Горе, горе! Тебя, Стремглав, беспамятного в плен берут!

— Что ты такое несешь? Когда эта война случится?

— Может, через год. Может, через два. Но уж точно на твоей памяти.

— Значит, есть время подготовиться, — сказал король. — Только откуда бы взяться в наше время великому войску, если даже Пистон угомонился?

— Не угадал я в свое время, — сокрушенно сказал Килострат. — Не счастливый конец ждет человечество, а весьма паршивый.

— И никакого избавления нет?

Килострат осушил рюмочку и побледнел. Изо рта у него пошла пена. Он забормотал:

— Темной ли ночкою, ясным ли днем белый свет перевернется вверх дном. Тогда горбатый простится с горбом, приедет всадник пустой на белом коне вороном…

А потом лег на пол, вытянулся, вздрогнул — и помер.

По-настоящему помер. И похоронили его в простом гробу, без всяких колесиков.

Других пророков в Посконии не было.

ГЛАВА 15,

— Кто же нас без денег переночевать пустит? — жалобно сказал Тихон.

Избитые, ограбленные, в буквальном смысле опешившие близнецы подходили к покосившейся избушке, которая, вероятно, считалась на этой неустроенной дороге постоялым двором.

— Не боись, я кое-что заначил, — еле-еле выговорил Терентий.

Нижняя губа у него была порвана — один из первенцев посконской свободы просто-напросто выдернул украшавшее парня колечко и, убедившись, что никакое оно не золотое, остальных украшений трогать не стал. А заплатанного Тихона даже и обыскивать не попытались.

Потому и Василек уцелел, а то ведь наверняка разбойники со страху шарахнули бы его об камень.

— Брат, а в ту ли сторону мы идем? Это ведь другая дорога!

— Куда-нибудь да приведет… На ту дорогу мне что-то сейчас не хочется. Спросим у людей!

После катания по крутому склону оврага в бочках тела близнецов болели и ныли до последней косточки.

Над входом была приколочена обшарпанная вывеска:

Дверь постоялого двора была закрыта. Терентий грохнул по ней кулаком.

После долгого ожидания братья услышали нехороший голос:

— Кого принесло?

— Нам бы переночевать… — робко начал Тихон.

— Нету места!

— Что ты брешешь, старый пень! — заорал Терентий. — На дворе ни одной телеги! Конюшня пустая! Голосов не слышно!

— Так они же все немые! — не растерялся хозяин нехорошего голоса.

— Кто немой, ноль тебе в кошель?

— Постояльцы!

— Миленький, нам бы только передохнуть… Перекусить… — заплакал Тихон.

— А деньги есть?

— Найдутся, чуму тебе в суму! Отворяй, а то сожжем! Нам терять нечего, мы на все способны!

И шепнул Тихону:

— Только не вздумай сказать, что мы королевичи или даже купеческие дети — он цену поднимет! Пусть лучше думает, что мы лихие люди!

— Врать дурно, — пискнул Тихон и осекся.

Врать, конечно, дурно, а голодать и под звездами ночевать — еще того дурнее.

Загремели засовы.

Хозяин оказался на вид не лучше своего голоса: маленький, лысый, конопатый и безбровый. Видно, это и был старый Киндей.

— Вперед покажите деньги!

Терентий покопался в своем стоячем ярко-малиновом гребне и добыл оттуда золотой.

Сверкающая денежка возымела действие свое: дверь широко распахнулась.

Близнецов обдало спертым духом — чуть с ног не попадали.

Видно, этот постоялый двор предназначался для кого угодно, только не для людей: обеденную залу разделял пополам длиннющий высокий стол, но ни стульев, ни табуретов не наблюдалось.

Стол этот не вытирали и не сметали с него объедков лет примерно тридцать шесть или даже все тридцать восемь.

Еще дольше не сметали паутину по углам, а пауки выросли с добрый кулак. Да и как им было не вырасти, когда целая тысяча мух обитала в воздухе!

— Вы откуда такие? — ахнул хозяин, приглядевшись к гостям.

— Откуда надо! Болтай поменьше, сучок дубовый! Ты нас не видел, мы тебя не слышали! Крепче спишь — меньше знаешь! Язык долгий — век короткий!

Тихон с удивлением понял, что братец ведет себя и говорит точно так же, как неблагодарные арестанты.

— Хавку тащи, муфлон сарацинский! Берло давай, леопард отмороженный с вершины Килиманджаро! Бациллу неси, не то все чакры тебе позатыкаю!

— Так бы и сказали сразу, что правильные люди! — обиделся старый Киндей. — Сейчас все разогрею, я тоже не без понятий…

— Братец, миленький, не нравится мне тут…

— Не привередничай, Тиша. Нам выбирать не приходится…

Хозяин проявил неожиданную расторопность и вскоре притащил две большие дымящиеся миски, доверху наполненные большими кусками тушеного мяса с овощами.

Вместо ложек были какие-то замурзанные деревянные лопаточки, а вилки тут вряд ли когда и водились — небось не королевский дворец.

— А почему стульев нет или хотя бы скамеек?

— Встояка-то гости больше сожрут! — сказал Терентий.

— Так гости устанут быстрей, — объяснил Киндей. — Угомонятся, ночью бесчинствовать не будут. Ладно, ешьте, а я наверх схожу, посмотрю, что там у меня немтыри делают…

Как ни голодны были братья, как ни вкусно пахло угощение, но едва они сумели проглотить по куску.

— Что за диво? — сказал Терентий. — Вроде бы только что готов был хоть кошку съесть…

И добавил совершенно для себя несвойственное:

— Не к столу будь сказано!

Обычно-то он за столом как раз про всякие гадости говорил.

— Да я уже сыт, братец. Надо Василька покормить, миленького нашего…

Василиск, оказавшись на столе, весело забегал туда-сюда, опустошил сперва одну миску, потом другую, потом все кости и объедки уничтожил и даже столешницу вылизал!

— Странное создание наш Василек, — задумчиво произнес Терентий. — Жрет, жрет, а гадить не гадит…

— У него, миленького, метаболизм такой! — заступился за василиска Тихон и бережно отправил питомца отдыхать за пазуху.

Вернулся хозяин и почему-то страшно удивился, что все съедено. Он с недоверием взял миски и внимательно их осмотрел со всех сторон.

— Ага, — сказал он. — Вы, значит, еще и заговоренные… Вот что я вам скажу, ребятки, как свой своему. Я ведь в молодости тоже пошаливал! Не надо вам здесь ночевать. Я и сам бы не остался, да ведь растащат все без меня. Боюсь я этих немтырей. Что им надо, почему окольными дорогами ходят? Здесь обычно чужих не бывает, а заходят только такие, как вы. Какие между своими счеты?

— Что же нам — на конюшне ухо давить, чушка алюминиевая?

Старый Киндей не обиделся.

— Зачем на конюшне? Если пройдете по дороге шагов триста, то на той стороне увидите хороший большой дом. Там тоже постоялый двор. Хозяин добрый, любезный — не то что я. Он не наших земель человек. У него и чище, и дешевле, а уж как он любому постояльцу радуется!

ГЛАВА 16,

Кладбище в Столенграде большое и неуютное. Посконичи полагают, что мертвым уют ни к чему, а живым и так сойдет.

Не дошли еще руки у короля Стремглава до погоста, не успел он его обустроить, как в иных землях, — чтобы мог человек в грустную минуту пойти, полюбоваться каменными фигурами, почитать надписи, сделанные на черных плитах, посидеть на скамейке под темными елями (кипарисы в Посконии не росли), подумать, помянуть ушедших, попечалиться о себе и обо всем роде человеческом, поплакать и на время успокоиться.

Даже почва здесь была какая-то негостеприимная — рыжая охристая глина, зимой превращавшаяся в камень.

Королевские стражники — старые, надежные мужики — разрывали свежую могилу и шептались между собою, изредка опасливо поглядывая на стоящего поодаль Стремглава.

— Он, как сыновья со двора съехали, чудесить начал…

— Тебе бы так чудесить! Остался один как перст! Только старца схоронил — ан и лучший друг в сырую землю подался…

— Может, он у нас некромантом заделался?

— Скажешь тоже! Он колдовство на дух не переносит!

— А помнишь, как тогда, ну… когда королева-то?

— Не болтай! Не нашего это ума дело!

— На что же ему мертвый Ироня понадобился?

— Значит, понадобился. У мертвых много чего интересного можно узнать!

— Жалко Ироню. Я его еще по мятежному времени знал…

— Как-то поспешно его похоронили вслед за старцем. Ни тебе тризны, ни музыки…

— Стой, а это что за будыль торчит?

— Это бамбук называется, южное дерево…

— Смотри, прямо в крышку уходит! Ой, нечисто здесь!

— Помалкивай! Тех, кто шута Ироню погребал, от службы освободили и по дальним деревням разослали, земельный надел дали с хорошим пенсионом! Будем молчать — может, и нам повезет. Надоел мне этот город…

— Лезь с веревками вниз, ты помоложе… Да не подводи так близко к краю!

— Тихо! Батька Стремглав идет!

— Ну, вы скоро там, волки сивые?

— Сейчас, ваше величество!

Гроб вытянули и поставили на землю. С торчащим из него высоким коленчатым стеблем он походил на лодку с мачтой — да ведь у варягов, к примеру, и хоронят в ладьях.

— Все, — сказал король. — Спасибо. Ступайте к майордому, он знает, что с вами делать. Служили вы мне хорошо, доживайте век спокойно… Если только сужден нам этот покой! А факелы оставьте.

Стражники, кланяясь и бормоча благодарности, исчезли во тьме.

Король подошел к гробу, выдернул бамбуковый стебель, отбросил его в сторону, поднял лопату и подцепил крышку — только гвозди взвизгнули в кладбищенской тишине.

— Природа, мать зеленая! Неужели получилось?

— Хрен с вами, государь! — раздалось из гроба. — Дуракам везет. Килострат мне ничего не гарантировал. Да ты хоть руку-то подай, боевой товарищ!

Стремглав протянул руку.

Горбатый шут ухватился за нее, но… восстал из гроба совсем не горбун. Поднялся из домовины высокий стройный человек самого совершенного сложения.

Ироню бонжурские воины называли иногда в шутку «железный рыцарь Эйрон». Именно такой и восстал.

Король обошел приятеля, присвистнул:

— Ну, хорош! Теперь тебе точно быть коннетаблем!

— Не раньше, государь, чем принцев разыщу, да и то еще подумаю…

— Оголодал за неделю?

— Есть маленько.

Ироня сделал шаг, наладился было упасть, но Стремглав подставил свое плечо.

— Тебя и не узнать нынче!

— Так ведь у покойников борода быстро растет! И хорошо, что не узнают. А то принцы недовольны станут, что к ним опять няньку приставили…

— Только были бы живы, а там пусть ворчат, сколько влезет, — с тоской сказал король. — Нет, безумец я все-таки!

— Торопыга ты безбашенный, — сказал шут (да какой шут? На вид — герцог, не меньше!). — Вот сейчас подкреплюсь немножко — и в дорогу.

— Сколько раз в жизни я слышал, что горбатого, мол, могила исправит, — сказал Стремглав, — а не думал, что пословицу можно проверить делом.

— Я бы и сам не додумался… — ответил Ироня и вдруг воскликнул: — Государь! Я теперь на огонь могу глядеть и не смеяться! Вот спасибо Килострату! Когда он по дороге мне об этом толковал, я-то думал — хмельная болтовня… Кроме того, без его снадобья вряд ли бы такое средство сработало.

— Страшно было?

— А ты думаешь! Пока лежал, всю свою жизнь вспомнил и обдумал до мгновения. А как жизнь вся кончилась, стали мерещиться в темноте такие гнусные хари, каких сроду не видел: певец беззубый, лебедь рябой, бабка Босомыга, три нетопыря, лысый волк и семеро из мешка. Вот где я страху натерпелся! Не заметил, как седьмица пролетела! Килострат же этот последний глоток эликсира берег для себя. А потом говорит: не хочу, мол, смотреть, как все мои труды прахом пойдут. Я, говорит, все сделал, что было в моих силах, а теперь извольте сами. Ну да пророчество его ты сам ведь слышал.

— То-то что слышал. А понять ничего не понял. Как может белый конь быть вороным, а вороной — белым?

— Ну, может, он оговорился. На белом коне и на вороном… Постой, да не про тех ли он коней говорил, на которых мальчики поехали?

И чуть было снова не упал.

Стремглав взвалил шута на плечи и понес в сторону королевского терема.

— Это вздор, — говорил он, сопя. — Коней они уже потеряли, а может, и головы. Какие из них спасители?

— Ничего, — отозвался Ироня. — Спасение, бывает, оттуда приходит, откуда и не ждешь сроду. Помнишь ли, как помирали мы от жажды в русле высохшей речки? Кто нас тогда выручил? Одноногий карлик.

— Найди их, верни. Ничего не пожалею.

— Найти найду, — сказал Ироня. — А если я их только в Бонжурии догоню? И оттуда возвращаться? Детям целый год терять? В невежестве жить? Ты лучше, пока я странствую, наладь почтовую службу. Мы тебе все вместе напишем, как и что. Только коня мне подбери не белого и не вороного, а буланого: очень я эту масть уважаю…

И уснул — будто в могиле выспаться не было времени.

ГЛАВА 17,

Когда принцы подходили к обещанному хозяином постоялому двору, лягушки и жабы в ближайшем болоте подняли среди ночи страшный шум — должно быть, до них уже дошла дурная слава о близнецах как о мучителях земноводных. Это людей можно ввести в заблуждение, переменив имя и одежду, а природу не обманешь.

Ущербная луна с сожалением оглядывала себя, отраженную в трясинной промоине. На поверхности воды плавала дамская шляпка — похожие братья видели в гардеробе фрейлины Чумазеи.

Дом был большой, в два этажа, старый, но крепкий, выстроенный на совесть. Не постоялый двор, а настоящая гостиница, как в городе. Над дверью висела вывеска:

— С понятием человек строился, — сказал Терентий. — Тем более — иностранец. У него небось порядку побольше… Только тихо у него тоже и лошадей не слышно. Опять, что ли, пешие немтыри?

Он отвел было руку, чтобы как следует постучаться, да дверь внезапно отворилась сама…

Внутри дом был ярко освещен, но не пахло ни свечным салом, ни горелым маслом. И прогорклой пищей не пахло.

Близнецы, озираясь, вошли в гостиницу. Что-то в ней было не так. Сразу и не сообразишь, что именно.

Ага, вот что: все в ней было только черно-белое. Ну, понятно, с оттенками. А вот ничего зеленого там или желтого с красным не водилось…

— Терешечка, мне тут страшно…

— Вот нытик! А на дворе ночевать не страшно? С немтырями?

С потолка свешивался шнур, а на конце шнура сиял так, что после темноты пришлось прищуриться, невиданный доселе светильник в виде шарика.

Раздался мелодичный голос:

— Чем могу служить?

Голос принадлежал молодому, ненамного старше братьев, человеку с узким белым лицом и пронзительными черными глазками.

Он сидел за деревянной стойкой, скрывавшей его по грудь.

Не дожидаясь, пока братец вывалит какую-нибудь грубость, Тихон жалобно сказал:

— Нам бы переночевать…

— Сколько угодно! Живите хоть до самой смерти! Мы с мамочкой всегда рады любым гостям! Будем знакомы — Норман Бейтс!

Он говорил на чистейшем посконском, но голос его словно бы принадлежал другому человеку: губы шевелились не в лад со словами…

— Чисто живешь, — одобрительно сказал Терентий вместо ожидаемого хамства.

— Это все мамочка, — сказал Норман Бейтс. — Она у меня такая чистюля… Да вы проходите, проходите, смелее. Вот только я ваши имена в книгу запишу… Назовите их, пожалуйста.

Братья переглянулись, явно предостерегая друг друга от возможного нарушения тайны.

— Леон я… — сказал Тихон.

— А я Парфений, — сказал Терентий. — Мы дети лесоторговца Таская…

И, подумав, добавил:

— Покойного…

Норман Бейтс вытащил из-под стойки толстенную книгу, взял круглую черную палочку и что-то написал. Потом перевернул книгу к гостям и палочку им предложил:

— Распишитесь, пожалуйста!

Тихон с удовольствием увидел свое новое имя и вывел с помощью удивительной палочки: «Леон».

А Терентий прочитал не только свое и брата имена, но и то, которое было последним до них.

— Э, да у тебя, никак, девка ночует! Хороша ли?

Владелец гостиницы сперва побелел, потом покраснел.

— Н-не знаю, — сказал он. — Мисс Мэрилин внезапно уехала. Мне показалось, что она от кого-то скрывается…

Терентий крякнул.

— Жаль! Уж от меня бы не скрылась!

— Поднимемся наверх, — сказал Норман Бейтс. — Я покажу вам ваши комнаты. Вот и ключи от них. Мама, я сейчас! — предупредил он невидимую маму.

Ключи, небольшие и блестящие, прикреплены были к деревянным грушам.

— Что же он про деньги ничего не сказал? — прошептал Тихон, когда поднимались по лестнице.

— А мы встанем пораньше и смоемся! — ответил Терентий. — Как хорошо, что каждому по комнате! Надоел ты мне за дорогу-то!

— Можете принять душ, а потом поужинать, — предложил Бейтс.

— Я с удовольствием! — воскликнул Тихон. — А что такое душ?

Вместо ответа гостинник открыл одну из десятка дверей, идущих вдоль коридора.

Там оказалась небольшая комната, освещенная таким же ярким светильником, что и внизу. Стены были выложены белыми плитками. По стенам шли железные трубы, уходили вверх, а уж оттуда свисала перевернутая железная чашка.

К трубам были прикреплены рычаги.

— Это — холодная вода, а это — горячая, — объяснил Норман Бейтс.

Он тронул один из рычагов — из чашки пошел дождь!

— Здорово! А дом не зальет? — встревожился Тихон.

— Так тут же слив есть…

Действительно, под дождевой чашкой в пол был вделан белый лоток с отверстием. Тихон внимательно смотрел, как вода уходит не пойми куда. А на краях лотка водяные капли были какие-то темноватые…