Techne. Сборка сообщества Красавин Игорь

Буржуазию в прямом и переносном смысле убили кризис, внутренние войны и репрессии. Теряя социальные связи из-за государственного произвола и частного насилия, имперское сообщество распадалось на меньшие территориальные образования. Кризис пытались преодолеть бюрократическими методами: государство монополизирует экономику и гражданское управление. Силы и умы чиновников направлялись не на улучшение положения жителей империи, а на собираемость налогов и принуждение к исполнению государственных нужд. Если принять во внимание войны по всему периметру границ и попытки отделения провинций, их можно понять, но эффект был прямо противоположный. Политическая анархия, внешние и внутренние войны, обеднение населения, инфляция будут продолжаться весь третий век, вызовут трансформацию империи и необратимый регресс.

Нужно заметить, что не только Рим крутило в корчах: нечто подозрительно похожее происходило дальше к востоку. Падение торговли и оскудение финансов прекратило существование такого любопытного государства, как Парфия. Последняя представляла собой эклектичную конфедерацию эллинистических полисов, аграрных областей, горных и кочевых сообществ. Парфяне вели полукочевой образ жизни в южной Туркмении; когда в войнах с Римом пала империя Селевкидов, они во II в. до н. э. подчинили территории Ирана, Ирака, исторической Армении. Выгодное местоположение сочетало утонченную культуру самостоятельных городов Междуречья и кочевников пустынь восточного Ирана. Их государство держалось на транзитной торговле, важнейшие пути которой проходили по контролируемой территории. Кочевое прошлое обусловило стиль управления – раздробленное объединение сообществ, согласовывавших внешнюю политику и самостоятельных во внутренних делах.

Закованные в доспехи всадники (прообраз танка) были парфянским изобретением и рассеивали римские легионы до тех пор, пока те не позаимствовали этот род войск. Разбить парфян в поле смог Траян в 114—117 гг. н. э., но действительно серьезные проблемы вызвало падение международного обмена и жестокий кризис в Римской империи. Как только денежный поток стал иссякать, местные царьки потеряли интерес к поддержанию центральной власти. В междоусобных войнах победили персы, и с 226 г. династия Сасанидов возродила персидскую империю. Внутренняя политика под влиянием негативных обстоятельств заметно одревнилась: все население было поделено на замкнутые сословия, самоуправление городов исчезло, ибо те потеряли источники богатства и власти, вырос царский домен, сделавший правителя крупнейшим землевладельцем, а сепаратизм стал бичом государства. Отличала Иран от прошлого религиозная политика. Зороастризм насаждался в качестве общей религии, а остальные культы преследовались, чтобы сообщества империи могли объединиться вокруг общих символов.

Свой кризис Сасанидский Иран получит в V—VI вв., когда собственность сконцентрируется у аристократии и олигархии, а рынок разорит крестьян и снизит налоговую базу. На фоне этого возникнет эгалитарное религиозное движение маздакитов, благодаря которому были перераспределены крупные активы. В середине VI в. н. э. царь царей Хосров I даст крестьянам право на отчуждение земли в частную собственность наравне с аристократами, и это продлит жизнь империи на сто лет, пока не придут арабы. Империя падет, поскольку избавиться от чрезмерной концентрации собственности в частных или государственных руках так и не сможет.

Когда в Риме в 284 г. к власти пришел император Диоклетиан, среднего класса уже не было. Страна в буквальном смысле лежала в руинах. Урбанистическое сообщество с развитым разделением труда превратилось в аграрное. Не видя выхода из плачевной ситуации, он решает замкнуть общество в абсолютной статике; впоследствии его дело продолжил Константин. Самоуправление городов отменяется. Каждый человек приписывается к своему социальному статусу и месту проживания, независимо от происхождения и богатства 231 . Для пущего контроля налагается запрет на изменение места проживания и сферы деятельности. Чтобы сохранить собираемость налогов, обязанность их сбора была возложена на местных буржуа и аристократов, а они отвечали за это имуществом и физически: наказание «отцов города» плетьми на центральных площадях лицезреть можно было повсеместно. То, как должны собираться деньги в казну, никого не интересовало, и финансовый террор вышестоящими нижележащих стал обыденностью. Стоило трижды подумать, прежде чем пытаться стать буржуа, ибо последние могли вести дела только состоя в куриалах – профессиональных объединениях, через которые распределялись обязанности поставок и выполнения работ для государственных нужд, за малую плату или без оной.

Росли государственный сектор, в частности производство вооружений и торговля роскошью, что присуще бедным странам. Статус большинства был неустойчив. Была только одна категория населения, которая могла спокойно извлекать выгоду и не бояться за свое будущее, – крупнейшие аристократы из сословия сенаторов. Именно к ним уходила б о льшая часть доходов как натурой, так и драгоценными металлами. На них не лежало бремя муниципальных расходов, армейских реквизиций и уплаты налогов. К ним под патронаж уходили целыми городами, их огромные замкнутые владения жили своей жизнью, со своими производством, армиями, дворцами, полями и деревнями. Жизнь остальных людей лежала в иной реальности. Типичные для II в. н. э. вопросы оракулу звучали так: «Стоит ли мне жениться?» или «Выгодна ли мне эта сделка?». Сто лет спустя тональность меняется: «Будет ли наложен арест на мое имущество?», «Стану ли я нищим?», «Не помешают ли мне бежать?». 232 Всякая социальная группа старалась выжить за счет других, эксплуатируя и дискриминируя слабейших, используя государственные институты в своих интересах.

Неудивительно, что христианство, чей тезис – жизнь есть страдание, а Бог есть любовь, стало одной из главных религий. Ко времени Христа мессию ждали уже давно. Смешение вер и языков на Ближнем Востоке, начавшееся со времен эллинизации, требовало общего культурного пространства, в пределах которого люди могли бы друг другу доверять во вражде и мире. Гонения на эту религию были связаны с ее фундаментализмом, и в своей ранней версии она вряд ли получила бы одобрение у современных иерархов, ибо проповедь коллективного ухода из мира и сейчас преследуется уголовно. Религиозные течения различной степени массовости конкурировали уже лет двести и представляли монотеистическое либо дуальное изображение борьбы добра и зла. Настойчивая проповедь коллективного спасения стала успешной в связи с педалированием идеи сообщества. Деформация социальной структуры породила мощный запрос на объединяющие смыслы, которым хотелось бы верить. И, судя по тому, в какой форме он был удовлетворен, отчаяние было велико.

Различия кожи, черепа и языка сказались уже внутри христианства. Множественность идентификаций, преодолеваемая мировой религией, развернулась в виде огромного числа ересей. После институциональной перестройки и превращения «просвещенной монархии» в деспотическую логичным завершением стал массовый культурный инвариант идентификации индивидов и групп. Натурализация экономики и культура неграмотных крестьян вытеснили сложный урбанистический винтаж. Ненависть к инакомыслию и разного рода умникам заставила общество пройти через радикальный регресс и опрощение.

После утверждения государственной религии при Феодосии и законодательства Юстиниана империя, уже Византийская, совместила бюрократию и рынок. В благополучные годы развивалась городская рыночная экономика, в неурядицы прогрессировала сельская натуральная. Это общество подточили акцент на религиозной чистоте, постоянные войны, частый дележ власти и собственности. Но и в таком виде империя прожила тысячу лет, а это, согласитесь, немало.

Как можно видеть из всего вышесказанного, существование римского сообщества отмечено несколькими трансформациями институциональной структуры. Первая произошла в ходе борьбы аристократов и плебса в царский период. Она привела к созданию республики, состоявшей из системы выборного управления, в котором мог принять участие любой гражданин, и режима политического правления, которое осуществляли аристократы и крупная буржуазия. Обширные завоевания, огромный поток военной добычи и обилие возможностей частного обогащения, последовавшие за этими изменениями, привели к кризису республики, который заключался в разорении большей части сообщества и неконтролируемом росте доходов отдельных участников элиты, влияние которой превосходило республиканскую власть.

Борьба внутри сообщества привела к введению автократического режима принципата и созданию имперской централизованной бюрократии, которая согласовала интересы разных социальных групп. Бурный социально-экономический рост и урбанизация сообществ обеспечили процветание империи, но достижение пределов роста вызвало кризис, в ходе которого основное население обеднело, а наиболее богатые и влиятельные участники обзавелись огромными земельными поместьями, автаркичными и независимыми от рынка.

Превращение урбанистического сообщества с высоким уровнем жизни в аграрную страну с гораздо меньшими доходами сказалось на состоянии государства. Сохранение его единства в эпоху нестабильности привело к тому, что политический режим приобретает репрессивный характер домината, а «золотой век» остается лишь в воспоминаниях. Более богатая и урбанистически развитая восточная часть сохранила государственность, тогда как сельская бедная западная часть прекратила существование, в V веке доставшись варварам.

Глава 4 Страна, плотная, как сыр

§1. Канон перемен

Если народ богат, то им легко управлять. Если народ беден, то им трудно управлять.

Гуань-цзы

Коллективизм, патриархальность, наверное, сыграли свою роль в становлении китайской культуры, придав ей определенный колорит. Но как сообщество оно развивалось без отличия от остальной Евразии. Социальный исследователь, к сожалению, лишен лабораторий с экспериментальным временем, и непрерывность истории Китая, который прошел череду социальных кризисов, – подходящее подспорье. Взявшись за палку-копалку в конце V тыс. до н. э., три тысячи лет спустя люди перешли к созданию храмовых хозяйств, письменности, выплавке металлов и основанию государств: климат и удаленность от развитых сообществ Евразии притормозили прогресс.

Шан-Инь – первое сообщество, о котором что-то известно, было теократией, во главе стоял правитель-жрец. Несколько городов и меньших поселков, связанных со столицей Инь, образовали нечто вроде конфедерации. В каждом городе власть принадлежала нескольким семьям, для них существовала частная собственность; центральная власть распределяла часть продовольствия, все промышленные изделия и содержала ремесленников, – как это происходило в шумерских городах. Шан-Инь вело регулярные войны и торговлю с соседями: ловили «дикарей», собирали дань. Активная деятельность Шан-Инь способствовала складыванию периферийных иерархических сообществ. В конце II тыс. до н. э. одна коалиция победила другую, на расширенной территории воцарилась династия Чжоу 233 .

Так называемый «феодализм» характерен для территорий, где контакты и обмены слишком малы и редки для повседневного администрирования, а поддержание власти зависит от наличия военных. Отношения носят даннический характер, а местный правитель (наследственный или пожалованный) обладает всей полнотой полномочий. Отсутствие денег или иного средства обмена заставляет продолжать эту схему далее, вплоть до профессиональных военных, которые кормятся, собирают налоги, вершат суд на подвластной территории. Рынок стягивает сообщества друг к другу, они становятся лояльными и правительство перестает нуждаться в вассалах, чьи полномочия слишком широки, а управление пристрастно. Если центральное правительство слишком слабо, если его интересы не совпадают с потребностью зависимых областей – государство распадается на более мелкие образования, где и происходит централизация.

То, что принадлежало семьям многих сообществ, стало принадлежать семьям немногих ванов. Триста лет они получали разрешение на управление территориями, пока не стали наследственными правителями. После этого еще пятьсот лет сообщества развивались по уже знакомой схеме: торговля – частная собственность – социальная дифференциация – борьба буржуа и аристократов – централизация власти, и бесконечные войны удельных царств 234 . Период Чжаньго (Сражающихся царств) в V—III вв. до н. э., когда весь Китай пришел в движение, нарушились старые иерархии, был временем бурной урбанизации, коммерциализации и культурного развития. Города исчисляются десятками, широко распространяется частная собственность, появляются деньги, а торговые маршруты связывают сообщества друг с другом. В Китае не сложились политические режимы демократий или олигархий, но общее публичное пространство существовало. Об охвате образования и потребностях осмысления проблемы управления новыми реалиями свидетельствует появление «ста школ» – конкурирующих группировок интеллектуалов, чьи представители кочевали от одного правящего двора к другому, предлагая свои услуги сочинения «советов государю» и работы чиновниками 235 .

Ограничив аристократов с помощью бюрократии и буржуа, государства вступают в борьбу за контроль над всей территорией Китая. Поединки благородных аристократов сменяются резней массовых армий. Всех государей и их советчиков занимал один насущный вопрос: как увеличить доходы и не поступиться устойчивостью подвластных сообществ? Царство Чжэн в центральном Китае так и называли – «торговый народ» 236 . Царство Ци на востоке являлось самым богатым и, как следствие, обладало наиболее развитой наукой, представленной в IV—III вв. до н. э. академией Цзися, где ученые сочиняли трактаты об административном, монетарном и прочих видах управления. В периферийных государствах, напротив, буржуа были слабы и правитель опирался на чиновников и аристократов. Одним из таких царств было западное приграничное Цинь, с высокой степенью централизации, сильной армией, но малым населением и отсутствием денег. Социально-экономическая слабость этого царства не давала навязать политическую волю конкурентам, поэтому в IV в. до н. э. оно стало площадкой для рациональной модернизации.

Школа легистов (фацзя) и человек по имени Шан Ян происходили из другого, более развитого царства Вэй. На родине он не мог применить свои знания на практике, но, приехав в Цинь, показал, на что способен эффективный менеджмент. Были узаконены операции с землей, проводилось принудительное разделение общинных земель – это ускоряло коммерческое производство и появление маргиналов, будущих рабов для промышленной и аграрной индустрии. Были унифицированы основные меры: веса, длины, объема, денег. Все царство разделили на административные округа, единицами которых выступали семейные общины, связанные круговой порукой за уплату налогов. Бюрократия стала служилой, а для гражданского деления ввели двадцать степеней знатности на основе имущественного ценза и выслуги. Это была автократия, капиталистическая олигархия и просвещенная монархия одновременно. Размыкание традиционной структуры общества и оптимизация отношений превратили Цинь в машину, но человеческие издержки перемен оказались слишком высоки.

В III в. до н. э. Цинь достигло достаточной мощи, чтобы к 221 г. до н. э. его правитель Ин Чжэн 237 захватил все остальные царства и объединил их в империю. Преобразования легистов были продолжены. Этнонимы отменялись, все жители назывались «черноголовыми». Взамен местных, порою весьма сложных графических систем вводилась общая упрощенная письменность. Образование стало только государственным, остальные школы преследовались, особенно конфуцианцы с их любовью к социальной стагнации. По всей стране были развернуты стройки ирригации, дорог и дворцов на пользу стране и правителю во славу. Налоги выросли в двадцать – тридцать раз; реквизиции, безудержная коммерциализация обогатила лишь кучку циньцев и крупнейших ростовщиков. Нищета и долги отправляли людей в латифундии в качестве рабов, а стройки, в том числе Стены на севере для защиты от кочевников, сопровождались огромной смертностью. К огромному облегчению подданных, император умер в 210 г. до н. э., и началась гражданская война.

В отличие от аристократов, полагавших войну чисто военной операцией, деревенский староста Лю Бан договаривался с крестьянскими общинами, обещая возврат к патриархальному земледелию и запрет частной собственности на землю. С ним начинается династия Старшая Хань. Сохранив большую часть циньских порядков, вернуться к традиционной социальности с ее натуральным хозяйством она все-таки не смогла. Торговля и частное производство были необходимы для обеспечения страны деньгами и связывания территорий. По мере выправления экономического положения населения высокие налоги на торговлю и запрет ростовщичества сходят на нет.

«Нетитулованная знать» становится союзником императора против строптивой аристократии. Растет число частных коммерческих хозяйств, их потребность в пролетариате обусловила возврат к практике круговой поруки долгового рабства: семьи должников отправляются на частные и государственные работы. Во II—I вв. до н. э. экономика на подъеме, растет благосостояние, население и его учет. При императоре У Ди (140—87 гг. до н. э.) ведутся обширные ирригационные работы, для обеспечения торговли роются речные каналы, вместе с техническими изобретениями развивается промышленное производство, а чрезмерные землевладения конфискуются.

Повсеместный рост повысил спрос на деньги, и на это время приходятся рискованные эксперименты монетарного управления экономикой, вызвавшие неожиданные колебания. Рефлексия бюрократии, реагируя на состояние сообщества, рождала публичные дискуссии чиновников, которые предваряли принятие государственных решений и институционально ограничивали самоволие власти. Одним из таких обсуждений был «Спор о соли и железе», заключавшийся в выборе государственной социально-экономической политики 238 . Вводить ли запрет на частную собственность на землю, чтобы уберечь крестьян от разорения со стороны «тех, что объединяют и совмещают в одних руках [прибыли от разных занятий и чужое имущество]»? Ввести ли государственные монополии для содержания армии и бюрократии или, наоборот, управлять обществом через рынок, положившись на то, что «природа вмешательства не терпит. Вмешательства также не терпит богатства и бедности путь»?

После установления постоянных контактов со Средней Азией, через которую поддерживались контакты между Индией и Ближним Востоком, и появления Шелкового пути следует взрывной рост внешней торговли и промышленности, а затем расширяется частное землевладение. В обществе, где доминировал аграрный сектор, а труд оставался ручным, земля была лучшим объектом для инвестирования. Любой здравомыслящий буржуа, аристократ или чиновник стремился к тому, чтобы стать рантье 239 . Рынок вел к социальной поляризации, а войны с кочевниками за Шелковый путь – к повышению налогов.

Добывая средства для армии, государство вводит монополии на соль и железо (товары наибольшего массового спроса), которые не были эффективны вне больших городов с развитым рынком, и начинает брать в долг у крупнейших откупщиков налогов. Неконтролируемый рост частного богатства позволил буржуа и верхушке бюрократии завладеть основным массивом земель, а крестьян за долги сделать долговыми рабами. Правительство, как ни пыталось, не смогло ограничить олигархию, даже государственный переворот Ван Мана в 9—23 гг. не помог перераспределить активы. Разорение налогоплательщиков вызвало закономерный финал: казна была пуста; когда в конце I в. до н. э. кочевники перекрыли Шелковый путь, начались восстания, и династия Старшая Хань исчезла.

После подавления восстаний воцаряется новая династия Младшая Хань. Учтя уроки прошлого, поначалу социально опасное рабовладение ограничивается, вместо этого распространяются отношения аренды, более устойчивый и дешевый способ извлечения прибыли. Вновь экономика на подъеме, расширяется промышленная и сельская индустрия. Население, в среднем пятьдесят – шестьдесят миллионов человек, обусловило создание гигантского внутреннего рынка, благодаря которому страна фактически могла жить, не контактируя с иностранцами 240 . Плотность его расселения стала условием необычайной конкуренции, всегда отличавшей китайское общество. Внутреннее давление вкупе с огромными возможностями организации и служили механизмом, который запускал социальную трансформацию. Поэтому крестьянские общины настаивали на запрете частной собственности на землю и ограничении капитала, тогда как городская буржуазия, верхушка знати, напротив, были заинтересованы в неограниченной собственности и свободных операциях в торговле и финансах. Эта ситуация обусловила как быстрое связывание рынка и мощный рост, так и необходимость в государственной бюрократии, чья задача (ради сохранения стабильности режима) состояла в ограничении крупнейших собственников в пользу мелких участников, плативших налоги и поднимавших восстания.

Сообщество обладало колоссальным производственным и торговым потенциалом. Помноженные на промышленные технологии, социальные возможности давали невероятную прибыль как на внутреннем, так и на внешнем рынках. Эти деньги были способны купить любую власть. Крайние формы монополизация принимала за счет большого ресурса расширения и отсутствия необходимости договариваться с теми, кто не имел ни денег, ни власти. Достигнув пределов расширения, социальная структура порабощала десятки миллионов собственных подданных (об объемах и дешевизне живого «сырья» говорит и круговая порука, отдававшая в рабство даже не семьи, а целые деревни, что предоставляло широчайшие возможности для шантажа). Такое количество обездоленных было крайне опасно, а потому финал накопления богатств был одинаковым и заканчивался гражданской войной. В этот момент крайней слабости власть и капитал уступали патриархальному распределению и натуральной экономике, но лишь на время.

В конце I—II вв. н. э. китайские войска доходят до Средней Азии, восстанавливается Шелковый путь, и цепочка событий образует уже знакомую спираль. В этот период снова устанавливается трансъевразийский транзит из Китая в Рим и обратно. Правительство целенаправленно поощряло денежную экономику и накопление капитала, последовательно боролось за торговые пути, рынки сбыта и порты в центральной Азии и южном Китае (так был установлен морской путь в Индию). Умножение богатств ведущих буржуа и чиновников опять ведет к концентрации активов. Как и в Риме, магнаты владеют огромными автаркичными поместьями, к ним под патронаж уходят миллионы разорившихся в условиях свободного рынка крестьян.

Во 2 г. н. э. – в конце правления Старшей династии Хань – в Китае впервые была проведена перепись населения по числу хозяйств и душ, показавшая соответственно цифры: 12 233 062 и 59 594 978, т. е., как и обычно в древности, около пяти душ на хозяйство. В самом начале правления Младшей династии Хань перепись зафиксировала всего 21 млн человек, но в течение длительного правления Гуан У-ди имел место неуклонный рост числа налогоплательщиков, количество которых к концу I в. н. э. достигло 53 млн человек, что означало соответствующее возрастание доходов казны. Однако уже через полтора десятка лет перепись показала убыль подданных империи почти на 10% – и это в то время, когда, по свидетельству источников, у империи «не было дел», т. е. ни внутренних смут, ни внешних кровопролитных войн… Когда в 146 г. обнаружилось дальнейшее сокращение податного населения – причем за один только год на 4%, – наиболее дальновидные государственные деятели сочли это показателем агонии государства… Число податного населения катастрофически падало (от 50 млн единиц в середине II в. до 7,5 млн в середине III в.)… Государство все увеличивало налоговый гнет, цены на продукты непомерно поднялись, в результате «люди превратились в людоедов, и кости мертвецов были разбросаны по всей стране», – сообщает «История Младшей династии Хань» 241 .

Во II в. н. э. налогооблагаемая база опять сужается до минимума, чрезвычайные реквизиции растут, а экономика из денежной постепенно превращается в натуральную: в начале III в. специальным указом была отменена монета. После потери контроля над Шелковым путем государство начинает бедствовать, хотя его лучшие слуги были богатейшими людьми и отличались крайним мотовством. Они же, потеряв канал сбыта и покупки товаров, пускают капитал в скупку земли и займы. Чрезмерные свободы в экономических отношениях и главенство денег, или собственности, над человеком приводили к тому, что частная собственность пожирала сообщество.

Создав внутри государственной юрисдикции собственные обширные анклавы поместий, власть собственника над которыми была безгранична и суверенна, богачи переставали нуждаться в социально-экономической поддержке со стороны остальной части сообщества. Эти территории фактически выключались из окружающего мира, и первой жертвой экономического «обезвоживания» становилось государство, уже не способное к защите и управлению. Апофеозом кризиса стало очередное восстание, на сей раз Желтых повязок. После этого вплоть до VII в. страну будут терзать кочевники, а единое государство раздробится на ряд мелких княжеств.

§2. Небесное повеление

Капитал может быть употребляем двумя различными способами.

А. Смит. Богатство народов

Несмотря на постоянные войны, в VII в. в центральном и южном Китае заново развиваются торговля и производство, растут города. Южно-сибирские кочевники периодически захватывают северные провинции, но это приводит лишь к последующей ассимиляции захватчиков. Так что китайцам повезло: будь их не так много и живи они среди развитых оседлых культур, преемственность социальной традиции была бы уже много раз нарушена. К 618 г. страна достигает достаточного уровня связности, чтобы объединиться под властью династии Тан. В это время проводятся реформы, со времен династии Хань небывалые. Император ограничивает крупнейших землевладельцев в пользу крестьян, и каждый свободный пахарь получает надел земли, достаточный, чтобы прокормить семью и платить налоги. Государство вело реестр земель и в обязательном порядке обеспечивало необходимый прожиточный минимум. Такая забота о тех, кто «подл», была не совсем типичной. Она преследовала двоякую цель: профилактики протестных выступлений и ограничения притязаний «сильных домов» 242 .

Бюрократический аппарат и способ его комплектации посредством экзаменов получают свое законченное выражение. Торговля, производство строго регламентировались и находились под неусыпным контролем власти, не допускавшим монополий. В результате рыночная экономика била ключом, и государство постоянно расширяло инфраструктуру, прокладывая дороги, роя каналы и строя города. Каждый был свободен в том, какой путь возвышения выбрать: как и в имперском Риме, любой индивид незнатного происхождения и без большого богатства мог сделать карьеру чиновника, сдав вступительные экзамены; чтобы стать буржуа, необходимы были способности, а не наследство. Кодификация права регламентировала деятельность сообщества. Обеспеченная деньгами, империя приступила к завоеваниям и вскоре контролировала всю Восточную и Центральную Азию. Это позволило наладить обмен товаров – государство, его доверенные и частные лица наращивали капиталы, и шаг за шагом четкий регламент отношений начал смещаться от пользы общественной к пользе частной.

С середины VIII в. проступает знакомая картина роста частного землевладения и повальной коррупции. Если в предыдущие периоды социальные диспропорции были связаны с деятельностью буржуазии, то теперь застрельщиками кризиса выступили чиновники. Совмещение всех гражданских функций, включая судебные, давало возможность достаточно легко умножать богатства без угрозы наказания. Примерно сто лет они проедали то, что было создано при первых императорах династии. Тощала казна, легитимность утрачивалась. Наместники окраинных провинций, совмещавшие гражданские и военные полномочия, периодически поднимают мятежи, и страна погружается в распри. На фоне беспорядков удивительным образом процветали буддистские монастыри, бывшие не только местом молитвы, но и банками, землевладельцами, промышленниками, эффективно используя свое исключительное положение в целях капитализации активов. Конфискация их средств в середине IX в. помогла ненадолго; в ходе всеобщих восстаний династия пала, как и другие до нее 243 .

Исключительный взлет урбанизации, культуры, денежной экономики, разнообразных отраслей производства, транспортной инфраструктуры стал итогом деятельности новой династии, пришедшей к власти в 960 г. под именем Сун. При всех неизбежных издержках индустриализации и ведения рынка это был лучший образец капиталистического сообщества на тот момент. Развитие шло, несмотря на постоянные войны с кочевниками, которые выдавливали империю на юг. 80% сунского бюджета (58 млн связок денег) обычно шло на полуторамиллионную армию – государство выступало крупнейшим заказчиком и производителем. Однако, за исключением монополии на железо и производство оружия, в остальных сферах умелое руководство макроэкономикой позволяло обойтись частной инициативой. К XI в. производство каменноугольной и металлургической промышленности достигло объемов, равных британским в XIX в. 244 . Когда кочевники оттеснили китайцев за Янцзы, строительство фортификаций и речного флота сделало южный Китай неприступным.

Государство определяло денежную и хозяйственную политику, а торговцы, банкиры и промышленники инвестировали и управляли операциями. Насыщенность стоимостными отношениями и величина капиталов стали настолько велики, что с XI по XII в. в обращение вошли бумажные деньги. Разумеется, рыночное вторжение в сельскую местность рождало огромное количество маргиналов, но надо отдать должное, ограничения на союз капитала и бюрократии были достаточно строгими, чтобы пресечь монополии. Невозможность перевода денег во власть, сдерживание скупки земли уравнивало издержки перестройки сообщества.

С развитием транспорта посредством рытья каналов и расчистки фарватеров разница в ландшафте и ресурсах, по всей видимости, позволила даже самым бедным воспользоваться плодами разделения труда на местном уровне. Благодаря культивации различных сортов зерновых применительно к разным видам почв резко повысилась урожайность… Массы крестьян стали разнообразить ассортимент пищи и товаров путем продажи излишков и покупки необходимого на рынке. Вдобавок, сезонная работа на мануфактурах была ощутимым дополнением к собственно сельскохозяйственным доходам для миллионов крестьян. Распространение местного, регионального и межрегионального рыночного обмена, задействовало все преимущества специализации (столь убедительно описанные Адамом Смитом позже) и привело к немыслимому повышению производительности на местах 245 .

В военном отношении Сун была слабее кочевников, потому ее правители избрали другую стратегию борьбы, и, если бы исторические обстоятельства им благоволили, рано или поздно они добились бы успеха. Подозревая наличие у военных соблазна использовать силу внутри страны, чиновники всегда стремились ограничить их притязания на власть и ведение активных боевых действий. Вместо этого кочевникам в качестве дани передавались денежные выплаты и товары. Политика Сун, как и поздней Римской империи, развивала рыночные отношения на северных территориях и подталкивала кочевников к созданию иерархизированных сообществ. Племенная верхушка присваивала себе общие активы, и номады устремлялись на юг за добычей.

Постепенно северный Китай был захвачен ассимилировавшимися кочевниками, создавшими свои государства. Этому способствовал очередной институциональный кризис, когда в середине XI в. «поглотители» – богатые землевладельцы и торговцы – захватывали и скупали землю крестьян и манипулировали ремесленными объединениями. Чиновники в полной мере осознавали грозящую опасность, но все попытки реформ, самыми известными из которых стали реформы канцлера Ван Ань-ши, закончились неудачей. То был старый спор: вводить или нет государственные монополии, запрещать или поощрять крупную земельную собственность. Как и в эпоху Хань, госмонополии вне активного рынка лишь усугубляли разорение и были эффективны только в крупных городах, но даже и там были вынуждены прибегать к услугам крупных торговцев и промышленников, контролировавших объединения купцов и ремесленников. Неспособность государства под влиянием богатой элиты последовательно идти хоть по какому-то пути предопределила его беспомощность перед кочевниками, и на смену первой династии Сун приходит Южная Сун, закрепившаяся к югу от Янцзы 246 .

К тому времени, когда Сун лишилась железорудных и каменноугольных месторождений, капиталисты и буржуа южных городов наладили торговлю со всей Юго-Восточной Азией. Морская торговля шелком, фарфором, другими изделиями роскоши взвинтила прибыли и скорость обменов. Смещение государства в район плотного населения, насчитывавшего около 100 миллионов человек, близких морских и речных путей, большого количества городов позволили оставить в стороне спор о соли и железе и пойти по пути рыночной организации сообщества.

Южная Сун стала примером бюрократической олигархии, а всеобщая коммерциализация сопровождалась ростом урбанизации и развития сообщества. Социальная динамика подчеркивается количеством изобретений и общим уровнем культуры, самым высоким за всю историю имперского Китая. Распространение книгопечатания демонстрирует степень урбанизации и взаимодействия социальных групп, дававших и потреблявших знания. Увлечение искусством и стремление к утонченности оставило на сунском обществе изысканный рисунок изнеженности. С XII по XIII в. южно-сунский Китай являлся самым развитым и богатым сообществом со времен Римской империи и до Западной Европы Нового Времени 247 .

В приморских территориях правители переходили от войн и грабежа к практике обслуживания торговцев. В эпоху Южной Сун и позднее, при династиях Мин и Цинь, в Юго-Восточной Азии (задолго до появления Вестфальской системы) сложилась модель мирного политического взаимодействия. В регионе вплоть до XV в. имелся лишь один безусловный политический гегемон, собственно Китай, заботы о населении которого останавливали планы экспансии. Кроме того, интересы местных капиталистов, их плотные сети взаимодействия не позволяли вести кровопролитные войны.

Островные сообщества агрессивных государств не создали. Географически расположение Индонезии и Малайзии напоминает Грецию, с тем существенным отличием, что азиатская природа более богата, и экспорт золота и специй до конца XVIII в. оставался одним из самых прибыльных занятий в мире. Поскольку получить продукт можно было без социальных трансформаций, вполне закономерно, что местные сообщества предпочли традиционную структуру. Периодически под влиянием индийских и китайских торговцев там появлялись городские олигархии, но государства жили недолго 248 .

Обстоятельства гибели Южной Сун во многом продолжали традицию институциональных кризисов, хотя основным фактором явился внешний противник. Китайцы откупались от кочевников Монголии и враждовали с северными китаизированными государствами. Эта борьба способствовала объединению в XIII в. монголов и помогла им победить всех своих противников. В начале Сун выступала союзником монголов, но позднее жестоко за это поплатилась. Однако хотя жизнь такого образования, как империя Южная Сун, и была прервана насильственно, ее торговые, производственные, финансовые и социальные способности оказались достаточно велики, чтобы она могла обороняться в течение сорока пяти лет.

Других противников Чингиз-хан и сыновья кололи за пару-тройку лет. С 1235 до 1280 г. южные китайцы оказывали сопротивление лучшей армии того времени. В середине XIII в. опять наблюдается доминирование крупнейших торговцев и ростовщиков, рост крупного землевладения, и никакие разговоры о реформах повлиять на это не могли. В итоге бремя налогов и военных трат разорили Сун, а попытки государственной централизации активов испугали состоятельных китайцев, которые уезжали к монголам 249 . Последний император сражался на кораблях, когда вся территория и побережье были уже оккупированы, и покончил жизнь самоубийством 250 .

Частота ассимиляции кочевников в Северном Китае, богатые караваны с данью, которые сунский Китай рассылал по землям воинственных соседей, привели к распаду патриархальной структуры племен и превратили их в аристократические военизированные сообщества. Чингиз-хану хватило ума понять, что централизация родов в единое сообщество на основе равных правил сделает монголов еще сильнее. Его реформы, связанные с введением Ясы 251 , напоминали политику китайского императора Цинь Ши-хуанди и определяла взаимоотношения членов сообщества, исходя из функциональной необходимости и потребностей военного управления. Поэтому монголы смогли разбить почти всех противников и создать самое большое государство того времени.

Если земледельцев и горожан оказалось невозможным уничтожить физически, с них нужно было получать доход. Примитивный сбор дани, который кочевники во все времена практиковали в отношении оседлых сообществ, у Чингизидов преобразился в создание транзитного государства. Его главной задачей была эксплуатация местного населения с помощью крупных торговцев. На территории монгольских улусов они стали администраторами, крупнейшими перевозчиками и промышленниками. Наверное, редко когда по всей протяженности Евразии было столько рабов и предприятий на рабском труде. Контроль над территорией от Кореи до Кафы дал самый простой (после грабежа) способ извлечения прибыли, а именно обслуживание крупной торговли роскошью на дальние расстояния. «Кочевой капитализм» зиждился на беспрепятственном транспортном сообщении и низких издержках на защиту. 252 Впервые море отступило перед сушей.

Состояние управляемых сообществ монголов интересовало куда меньше. Правление династии Юань (1280—1368) считается одним из самых тяжелых периодов в истории Китая. Восторженными описания Марко Поло и других европейцев, посещавших монгольский Китай, сделали достижения предыдущей династии, тогда как в целом социально-экономическое развитие опустилось до уровня тысячелетней давности. Концентрация богатств несколькими лицами из числа монгольской знати и иностранных купцов, грандиозные военные операции погрузили страну в нищету. Огромная часть инфраструктуры была разрушена. Хотя Юань уделяла внимание кодификации права, никаких социальных изменений в пользу местного населения сделано не было. Режим держался до тех пор, пока транзитный обмен приносил прибыли, а они росли – процветание Генуи и Венеции на другом конце Евразии тому доказательство.

Но к концу 1330-х гг. объемы торговли начали резко падать, и это при том, что никаких крупных внутренних конфликтов между монгольскими князьями, эпидемий и прочих бедствий в то время не отмечено 253 . Труднообъяснимый факт на самом деле достаточно легко поддается интерпретации. Рынок крупной торговли дошел до своих институциональных пределов: проще говоря, в каждом улусе контроль над производством, торговлей и финансами прибрали к рукам местные монополии купцов. Благодаря политике Чингизидов в контролируемых ими сообществах городов было мало, б о льшая часть населения находилась в нищете, путей извлечения новых доходов уже не было, а обслуживать возросшие обороты стало некому. Неожиданно монголы лишились главного источника поступления средств. И поскольку жизнеспособных социальных форм они не создали, конец их был предрешен. Во второй половине 1340-х гг. чума, которую монголы на себе вынесли из Бирмы, нанесла завершающий удар, и повсюду монгольские государства стали исчезать, не оставив и следа 254 .

Последние две династии, Мин и Цинь, придерживались одинаковой политики. Спор о соли и железе подошел к финалу. Частный капитализм был ограничен, но рынок мелких производителей поощрялся. Запрет на вывод земли в частную собственность сохранял прожиточный минимум для крестьян, которые коллективно владели землей, находящейся в государственной собственности. Сельские общины были одновременно административными и фискальными единицами. С ростом населения доход с земельного участка на человека уменьшался, но постепенность этого движения позволяла компенсировать его возрастанием доли ручной индустрии и услуг. Углубление специализации носило местный характер и в большей степени обеспечивало нужды локальных сообществ, соответственно, там же оставались доходы.

Крупная частная торговля и землевладение ограничивались либо отдавались государственным монополиям, особенно в сфере внешней торговли, которая дублировалась системой подношения даров между правительствами Китая и других стран. Частная торговля и межгосударственная система даров (провоцировавшая потребление китайских товаров знатью) обеспечивали бесперебойный импорт серебра, бывшего в Китае единственным средством платежа 255 . Имущественное обеспечение и появление в XVI в. быстрорастущего риса отразилось на росте населения, от 150 миллионов человек в XVI в. до 400 миллионов к концу XVIII в. Наравне с Индией Китай был самой крупной экономикой мира: оба они составляли по четверти мирового ВВП каждый 256 . Он лидировал по объемам и качеству производства шелка и фарфора, поставляя на мировой рынок десятки и сотни миллионов единиц продукции.

Преимущества Китая прекрасно иллюстрируют морские походы Чжэн Хэ, под началом которого флотилии пятипалубных кораблей («царские сокровищницы» грузоподъемностью в 2000 тонн и вооруженные пушками) в 1421—1423 гг. совершили кругосветные путешествия и открыли Австралию, Америку, исследовали восточные и западные берега Африки. На открытых землях были проведены геологоразведочные работы, высаживались и собирались растения (что резко контрастирует с действиями европейских конкистадоров позднее) 257 . Однако империя не воспользовалась результатами экспедиций, которые были признаны слишком дорогостоящими и провоцирующими расширение внешней торговли с последующими коррупцией и ростом неравенства. Она мало нуждалась в импорте, а экспорт сам приносил достаточно серебра (в отличие от Индии, которая собирала золото), поэтому пускаться в дорогие авантюры не было никакого смысла 258 .

К концу правления Мин знать и чиновники добились-таки частного землевладения и коррупция погубила династию так же, как и раньше. Трудности институционального управления наложились на изменение климата и возможные перебои с поставками серебра – все вместе это спровоцировало массовые восстания на севере страны и крушение правящего режима. Прежнюю политику, главным условием которой было обеспечение большинства населения, восстановили маньчжуры, захватившие Китай в середине XVII в. Следствием такого управления стало процветание китайского общества, о чем было прекрасно известно А. Смиту. Последний называл такой путь развития естественным и противопоставлял его искусственному, основанному на власти и богатстве крупнейших капиталистов и воплощаемому Голландией. Уровень жизни европейских стран не был выше китайского, он был дороже 259 .

…в XVIII в. китайский национальный рынок намного превосходил по своей величине и плотности любой западный национальный рынок. Эти большие размеры и плотность… были связаны не только с намного большей численностью населения Китая, но и с тем, что уровень развития коммерциализации, транспортной инфраструктуры, производительности сельского хозяйства, сложности производства и доходов на душу населения был таким же, как в самых богатых странах Европы, или даже более высоким 260 .

Такое общественное устройство распыляло капитал среди мелких производителей и потребителей, а не концентрировало среди инвесторов. Наиболее доходные статьи производства и торговли, приходящиеся на экспорт шелка и керамики, как и в XXI в., были монополизированы государством. Ограничение крупной частной торговли, финансовых услуг и крупного производства сделали главными экономическими участниками крестьянские семьи и общины, то есть мелких лавочников, ремесленников и земледельцев. В результате каждый имел работу, гарантированный доход, при том, что стоимость такого труда оставалось невероятно низкой, ниже, чем труд английских машин XIX в. 261 . Вместе с тем эта структура отношений не имела ни желания, ни средств к изменениям. В аспекте социальной модернизации китайское сообщество стало статичным. До тех пор, пока у берегов не появились британские пароходы, Китаю никакие изменения были не нужны. Социально-экономическая политика императоров наконец достигла процветания и ограничила неравенство. Оно могло изобретать, но не имело нужды в том, чтобы резко увеличивать военные, производственные, финансовые или иные мощности, тем более подпускать к ним частных лиц.

Хотя институциональное устройство Восточной Азии почти не оставляло пространства для крупных инноваций или инвестиций в основной капитал или торговлю на дальние расстояния, оно открывало прекрасные возможности для развития трудоемких технологий, которые способствовали росту годового дохода на душу населения, даже хотя они не увеличивали производство поденно или почасово 262 .

Для сравнения: Британия как государство, в пересчете на душу населения, была богаче китайской империи. Благодаря государственному долгу размером в 100—150% ВВП, в течение XVIII в. доходы британского государства в несколько раз превысили фискальные поступления Цинь. Безжалостное налоговое давление, для оплаты долга, во много раз превосходило китайское. Это позволяло Британии, в пересчете расходуемых средств на душу населения, тратить на ведение войн и содержание военных сил в десять раз больше Китая (или в два раза меньше Китая при соотношении величины населения 1:20) 263 . В отличие от капиталистических государств, китайская империя не могла создать постоянную концентрацию средств, не поступившись стабильностью политического режима, и не была способна заставить население изменить свои профессиональные практики и образ жизни, исходя из соображений увеличения доходности и международного влияния.

При династии Цинь Китай пережил еще один социально-экономический подъем, но к концу XVIII в. китайское сообщество переживает очередной кризис, зеркально отражающий все предыдущие 264 . Несмотря на последовательную политику правительства, рост крупных деловых предприятий, особенно в прибрежных зонах, был неизбежен, и пока пределы роста не были достигнуты, коммерциализация и концентрация капиталов и предприятий питали китайскую экономику 265 . Но по достижению пределов началось обнищание населения и обогащение верхушки 266 , которые сопровождались вмешательством европейцев. Правительство закрывало внутренний рынок от иностранцев, но британцы нашли способ открыть его с помощью опиума, и кризисное состояние циньского Китая проявилось в эпидемии наркомании, губившей людей и выводившей серебро из страны. Неуклонный регресс китайского сообщества в конечном счете привел к восстанию тайпинов в 1850—1864 гг., введших принудительное имущественное и гендерное равенство, открывших школы и бывших непобедимыми до тех пор, пока императорский двор не согласился с неравноправными договорами, навязанными европейскими державами в ходе второй опиумной войны 1856—1860 гг.

Европейская интервенция для Цинь была унизительной, однако сохранила власть правящей династии; ценой спасения стало открытие внутреннего рынка. Не имея возможности обновить общественный договор, китайское сообщество становилось все более бедным и архаичным. Неравноправные договоры, концессии и колонии, которые европейцы получали в Китае, способствовали проникновению западного капитала на внутренний рынок. Хотя государственные структуры управления практически феодализировались, экономический рост конца XIX – начала XX в. сформировал и богатых буржуа Шанхая, и массу маргиналов. Отдельные попытки модернизации после ряда восстаний и войн с Японией при неспособности режима к трансформации сообщества лишь укрепили чиновников, военных и городских буржуа в решении избавиться от монархии. Свержение Цинь в 1911 г. повлекло распад государства и состояние перманентной войны вплоть до захвата власти коммунистами.

Глава 5 Крот истории

§1. Номады, земли и моря

…вас непременно спросят о роскошной жизни и благоденствии…

Коран. Сура 102

Глобализация Ближнего Востока, форсированная капиталистическими сообществами Древней Греции, была продолжена кочевыми племенами: в VII—VIII вв. арабами и в XIII—XIV вв. монголами. «Вопреки распространенному мнению, кочевники куда менее склонны к переселениям, чем земледельцы» 267 . Как правило, они кружат по местам стоянок; на переселения их могут сподвигнуть изменения климата и социальная поляризация, вызванная проникновением рыночных отношений, как в случае с хунну (гунны) во II—IV вв. (и всем Великим переселением народов IV—VII вв.) или с тюрками в VI—XI вв. Миграции кочевников в этих условиях были разрушительными, но краткими по воздействию, и культурных следов потомкам оставили мало. Социальные изменения внутри варварских племен, инспирированные тесными контактами с земледельческими сообществами, оказали гораздо большее влияние на ход истории. Дикие германцы, например, никогда бы не смогли захватить Западную Римскую империю, не создай они аристократические военизированные сообщества в ходе общения и торговли с римлянами.

Аравийский полуостров с начала времен выплескивал кочевые племена, и они смерчем проходили по нитям земледельческой ирригации, чтобы исчезнуть, будто их и не было. К тому времени, когда Мухаммаду стали являться видения Джабраила, весь Ближний Восток был пронизан связями сообществ и регионов. Попытки экономического, политического и религиозного объединения, начатые Александром Македонским, были продолжены диадохами, римлянами, парфянами и персами. Все они стремились упорядочить взаимосвязи территорий с помощью захватов, идеологии и торговли.

Успех мусульманского завоевания был вызван, с одной стороны, бесконечными войнами Византии и Персии, их чрезмерно репрессивными режимами, в угоду религиозному однообразию уничтожавшими свое население десятками тысяч человек. С другой – ислам бы не возник, не пройди Аравия, через которую пролегали важнейшие торговые пути, в V—VI вв. через болезненный регресс, вызванный климатическими изменениями, усилением засухи и сменой торговых маршрутов, отведенных персами в свой Залив. Контакты кочевых и оседлых арабов были многочисленны, но внутренние возможности (земля, вода) стали крайне малы. Как и в случае с христианством, социальная поляризация (вследствие торговли и концентрации собственности) скученного населения вызвала появление множества пророков, предлагавших различные этосы взаимодействия между людьми 268 .

Поначалу племенная и торговая верхушка арабов из рода Умаййа в Мекке отвергла ислам, но с политическим усилением мусульман приняла их доктрину и политическую власть, а десять лет спустя после смерти пророка полностью подчинила себе сообщество мусульман 269 . Архаичность отношений бедуинов определила характер верховной власти – правителем был монарх-жрец. Тогда же халифы воочию увидели, что общину мусульман объединяла только их религия, тогда как племенные и социальные различия оставались для арабов куда важнее. Единственным способом сохранить общину и власть над ней были завоевание и грабеж сопредельных стран, и именно так они и действовали.

Поначалу Халифат являл собой типичную кочевую «империю», которая жила данью захваченных территорий и государством называлась лишь условно. Этнические и социальные различия спровоцировали появление ересей и раскол на суннитов и шиитов. При халифах Муавийа (603—680 гг.) и Абд ал-Малике (646—705 гг.) из династии Умаййадов власти занялись упорядочением администрирования, провели денежную реформу, но в каждой провинции оставались прежние институты администрации, а сам правитель поддерживал одни провинции в ущерб остальным 270 . Большинство населения составляли дискриминируемые не-мусульмане и новообращенные, – первые платили больше налогов, вторые презирались арабами, все вместе они играли наибольшую экономическую роль, будучи крестьянами, ремесленниками, буржуазией и администраторами. Армия кормилась с выдаваемых наделов и по существу являлась ополчением, но позже стала наемной. Тем не менее завоевания арабов связали в пределах общей юрисдикции сообщества от Испании до Хорезма; Средиземное море находилось под контролем, и вместе с торговлей начался подъем больших и малых городов.

Наконец, с появлением династии Аббасидов (750—1258) разница между мусульманами арабами и не-арабами исчезла (первые мусульмане не платили налогов), и большинство подданных постепенно перешло в ислам. В отличие от Европы того времени, основной доход в Халифате приносила городская, а не сельская экономика, хотя последняя отличалась очень высоким уровнем развития 271 . То были регионы старейших культур, объединенные религией и администрацией в совместно признаваемое политическое и экономическое пространство. Этого оказалось достаточно, чтобы придать исламским территориям импульс огромной силы: экономика росла, несмотря на междоусобные войны и коррупцию.

Вся деловая и культурная жизнь была сосредоточена в городе, где получили развитие текстильная промышленность, металлообработка, парфюмерия, банковское дело и где сообщества были образованны и тратили огромное количество бумаги на литературу и делопроизводство. Купцы и ремесленники объединялись в корпоративные союзы и цеха, а правительство следило за тем, чтобы крупные торговцы не поглотили мелких. Торговые и финансовые связи простирались на Северную и Восточную Африку, Испанию, весь Ближний Восток и Среднюю Азию, благодаря чему мусульманские купцы начинают экспансию по всему бассейну Индийского океана. Вокруг Халифата переживают экономический рост и социальное развитие Византия, Хазарский каганат, Волжская Булгария, сообщества славян и Венеция.

Восстановив административный аппарат персов и византийцев, Аббасиды в VIII—IX вв. превратили Халифат теперь уже в типичную бюрократическую империю с рыночной экономикой и автократичной формой правления, наподобие Ирана. Халиф являлся крупнейшим собственником, другими землевладельцами были местные и арабские аристократы и высшие чиновники. Население империи составляло около 70—80 миллионов человек; ежегодные налоги приносили (по меркам того времени) умопомрачительные суммы.

Общий объем поступлений в конце VIII – начале IX в. колебался от 350 до 400 млн. дирхемов (включая стоимость натуральных поставок). Из этой суммы около 35—40 млн. шло на содержание двора (вместе с гвардией). Кроме того, в личную казну халифа поступали значительные суммы доходов от собственных поместий, торговых заведений и мастерских. В первое столетие правления Аббасидов поступления превышали расходы, и в личной сокровищнице халифов накапливались сотни миллионов дирхемов наличными и огромные запасы оружия, драгоценных одежд, золотой и серебряной утвари. Ненамного отставали от них вазиры, жалованье которых исчислялось сотнями тысяч дирхемов в год. Богатейшими из вазиров были, видимо, Бармакиды, у которых халиф ар-Рашид конфисковал только наличными более 30 млн дирхемов. Миллионные состояния многих высших чинов Халифата не были редкостью. Сотни тысяч килограммов серебра и десятки тысяч килограммов золота, стекавшиеся ежегодно в столицу Халифата, создавали огромный спрос на всевозможную ремесленную продукцию, который привлекал отовсюду в столицу торговцев и ремесленников, строителей и поденщиков. Через несколько десятилетий после основания Багдад превратился в один из крупнейших городов мира с населением по крайней мере в четверть миллиона.… Концентрация средств способствовала развитию производства предметов роскоши внутри Халифата, прогрессу строительной техники, внедрению новых привозных культур… Вовлечение в единую политическую и экономическую систему ряда стран вызвало рост городов в Хорасане, Средней Азии и Закавказье 272 .

Баланс внешней торговли мусульманского региона с Африкой, Дальним Востоком, Индией и Восточной Европой был пассивным. Однако объем внутренней торговли значительно ее превосходил, в связи с чем халифат не страдал от неравных связей с внешним миром. Напротив, мусульманские купцы подчинили западное побережье Индии и проникли в Индонезию. Экономика Халифата была рыночной, а исключительные условия Северной Африки определили складывание там из множества торговых городов капиталистического сообщества, которое примерно на век пережило Халифат.

К середине IX в. империя переживает типичный кризис, связанный с ростом крупного землевладения, снижением торговой и производственной активности, исчезновения малых и средних городов. Денежные поступления Халифата были огромны, но тратились совершенно непропорционально. Богатство правителей и их ближайших придворных соседствовало с вопиющей нищетой основной массы населения. Торговля на дальние расстояния процветала, но действительной интеграции регионов империи осуществлено не было. Коррупция и произвол предопределили неэффективность халифской администрации. С монополизацией богатств и власти на местах наметилась тенденция к сепаратизму, в конце правления Аббасидов расходы уже превышали доходы и хватка центральной власти ослабла. Правящая верхушка не собиралась поступаться личными интересами, так что дееспособность государства снижалась сообразно с сепаратизмом провинций: повсеместно полыхали восстания, обусловленные наследственной властью наместников, этническим сепаратизмом и требованием перераспределения собственности. В конце X в. империя распалась на несколько государств, которые немедленно подверглись атакам кочевников.

Параллельно расцвету и падению Халифата прошла жизнь хазарского сообщества, ставшего другим примером синтеза экстерриториальных сетей торговцев и воинственных кочевников. В Евразии до Нового Времени существовала еврейская сеть торговцев и финансистов, ведших операции внутри своего сообщества от Пекина до Лиссабона. Одно из ответвлений этой сети в Закавказье непосредственно вело торговлю с Ираком, Ираном, Византией, Хорезмом и Сирией. В VII в. эта территория стала подвергаться нападениям кочевых хазар из Поволжья, но, сойдясь поближе, каспийские города и хазарская аристократия к обоюдной выгоде весьма успешно совместили военный контроль торговых путей между Черным и Каспийским морями. Эта связь помогла отстоять территорию от арабов, в VIII—IX вв. установить с ними военный паритет и торговое сотрудничество. Хазары контролировали все торговые пути и территории Северного Причерноморья, Нижнего и Среднего Поволжья, Кавказа, Поднепровья, играя на противоречиях Халифата и Византии.

Совмещение возможностей торгового капитала еврейских купцов и военной силы кочевников дало блестящие результаты, но создание транзитного капиталистического государства вызвало нарастающие изменения в структуре хазарского общества. Обогащаясь, языческая аристократия сближается с иудейской буржуазией, результатом чего было создание военно-олигархического режима, правящая верхушка которого приняла иудаизм и заменила народное ополчение на армию наемников. Вопреки досужим рассуждениям о том, что еврейство подточило хазарскую силу, этот союз, напротив, пришелся на пик могущества Хазарского каганата. Будучи язычниками, хазары относились к вопросам вероисповедания безразлично, и никакого раскола, как и впоследствии в монгольских государствах, это не вызвало. Вместе с Халифатом Хазарию сгубила социальная поляризация и замыкание олигархической верхушки. Пока торговля цвела, каганат контролировал огромную территорию; развал Халифата снизил торговые возможности, и одряхлевшее сообщество не смогло сопротивляться бывшим вассалам в лице восточных славян и варягов.

Кочевники неоднократно в истории выступали союзниками торговцев и создавали недолговечные сообщества и государства, процветавшие на транзите, но исчезавшие при ухудшении конъюнктуры. В этом они сродни морским сообществам, чей облик так часто отличен от сухопутных. На суше сообщества преимущественно склоняются под сень вооруженной власти. Тела и территории сравнительно легко достижимы и проницаемы, в связи с чем простейшим методом влияния на общество является устрашение. На море постоянный контроль невозможен: он дорог, требует больших издержек и знаний. Наличие ограничений и конкурирующих возможностей заставляло сообщества трансформироваться, усложнять свои практики. Так торговцы отнимали у аристократов власть, а сообщества подчиняли капиталу. На суше сила давала деньги, на море деньги давали силу. Жизнь за счет моря трудна, поэтому капиталистическое сообщество менее многочисленно и любые его движения стоят дорого. В социальном отношении, однако, эта структура обладала гораздо большей приспособляемостью за счет динамики отношений, ибо капиталисты опирались одновременно на власть оружия, образования и денег, тогда как патриархальным аристократам денег и образования всегда не хватало.

Контроль сообществ с помощью оружия и денег также различен. Принуждение, как правило, ограничивается взиманием дани, как бы она ни называлась; местные социальные институты не меняются, и подвластные сообщества остаются замкнутыми. Вследствие недостаточной экономической и административной интеграции, как только центр силы ослабляется, на периферии проявляется сепаратизм. Денежный контроль более надежен, так как включает и принуждает сообщества к обмену и они перестраивают свою экономику с учетом постоянных контактов. Но такие нововведения требуют времени, изощренного управления и адекватного распределения капитала. Оказавшись в руках слишком многих, капитал теряет в концентрации мощи, а в руках слишком редких – в производительности. Как таковой, капитал не стремится к социальной справедливости, его к этому принуждают объективные обстоятельства конкуренции между властью, деньгами и остальным сообществом. Если такой конкуренции нет – капитал ставит сообщество под свой полный контроль и концентрируется в собственности у кучки лиц, которые, успокоившись, переходят к обычной консервативной автократии: диалектика денег сменяется риторикой власти.

За несколько веков до взлета итальянских городов, в схожих условиях случился расцвет городской культуры в Северной Африке, на территории бывшего Карфагена. Наибольшую выгоду из экономического процветания Халифата, кроме имперской верхушки, извлекли государства Ифрикии 273 (Магриб). То были относительно небольшие приморские сообщества, чьи условия жизни напоминали Финикию, Грецию, Италию и Нидерланды. Благодаря арабскому завоеванию они, будучи в основном христианскими и поддерживая связи с Византией и Левантом, успешно включились в торговые сети мусульман. Удаленность от метрополии предоставила их самим себе. Аристократы здесь достаточно сильно зависели от буржуа: Ифрикия обладала развитым товарным производством, а сельское хозяйство требовало немалого труда и капиталовложений.

Обстоятельства способствовали кооперации, и с VIII по XI в. здесь наблюдается расцвет аграрного производства, обширных ирригационных работ («малые моря» плотин и водохранилищ), торговли, городской культуры и развитие техники. Урожайность была в 5—6 раз выше, чем в Европе, выращивались средиземноморские, индийские промышленные и продовольственные культуры. Производство являлось одним из лучших в мире, добывались полезные ископаемые, создавались изделия как роскоши, так и повседневного спроса, на побережье существовали крупные судостроительные верфи и оружейные арсеналы. Флот Ифрикии господствовал на Средиземном море, ее пираты терроризировали европейское побережье. Денежная экономика в течение всего периода росла, и велика была доля среднего класса. Социальное устройство напоминало парфянское, итальянское и нидерландское: аристократы предпочитали взимать оплату военной защиты; купцы и банкиры контролировали товарные и денежные потоки; ремесленники и крестьяне вели мелкое производство; была высока доля лиц наемного труда и рабов.

Сообщества Ифрикии стали одними из самых урбанизированных, соперничать в этом с ними мог только сунский Китай: 30—50% населения проживали в городах, в основном малых и средних, основная его часть являлась лицами наемного труда. Огромное влияние Ифрикия оказала на городскую культуру и рыночную экономику в Испании, на территории Кордовского халифата. Распространялось образование, развивались искусство и наука.

Начиная с VIII в. культура Северной Африки развивалась в общей духовной атмосфере Халифата. Помимо религиозных и оккультных наук широкое распространение получили естественные науки (математика, космография, инженерное дело и медицина). Высокая грамотность городского населения, размеренная деловая жизнь, всеобщее пристрастие к музыке, поэзии и красноречию, утонченность нравов и изощренный этикет знатных фамилий являлись наиболее характерными чертами эпохи. В отличие от средневековой Европы, страдавшей от голода и недородов, в Магрибе наблюдалось относительное благоденствие. Хлеба здесь хороши, писал арабский ученый аль-Бакри (XI в.), урожаи необычайно велики, продукты всегда дешевы 274 .

Все большее включение в исламский мир сказалось на количестве мусульманского населения, которое увеличивалось с 10% в VIII в. до 80% в XI. Но характер этого роста свидетельствует о том, что и в благодатной Ифрикии со временем стало не все гладко. К исламу примыкали небогатые слои, маргиналы, особенно в экономически наиболее отсталых районах. За исключением правящей арабизированной верхушки, чем выше был достаток человека, тем с меньшей вероятностью он принадлежал исламской общине. Очевидно, процессы концентрации капитала и собственности проявили себя и здесь. Социальная поляризация населения привела к власти династию Фатимидов во главе религиозного движения исмаилитов шиитского толка. Исмаилиты проповедовали принудительное равенство и состояли из мелких ремесленников, маргиналов и беднеющих крестьян. С помощью берберов Фатимиды в 911 г. подчинили Ифрикию и позже остальные районы Магриба, а в 973 г. завоевали Египет.

Фатимиды впервые попытались институционализировать ислам и создать единые религиозно-иерархические структуры, существовавшие наряду с централизованным аппаратом управления. Они насаждали исмаилитскую доктрину, покончили с относительной веротерпимостью, существовавшей в предшествующий период. Исмаилиты подчинили себе крестьянские общины, торговлю, ремесленное производство; начали вводить монополии на различные отрасли ремесленного и сельскохозяйственного производства 275 .

Недовольство деспотичным правлением шиитской династии привело в середине XI в. к восстанию. В отместку Фатимиды наняли арабских бедуинов и берберов, которые за несколько лет превратили Ифрикию в пастбище. Экономическая активность Ифрикии не прошла даром: среди кочевников Сахары, втянувшихся в рыночный обмен, началась социальная дифференциация. Недовольство бедного большинства привело к распространению среди них исмаилитской доктрины. Структурирование кочевых сообществ с помощью такой идеологии плачевно сказалось на городах Магриба: волны вторжений унесли несколько миллионов погибших; урбанистическая культура вместе с большинством городов, земледельческой цивилизацией были разрушены и превратились в продолжение Сахары. Та же судьба постигла Испанию, контроль над которой установили марокканцы. Гибель Ифрикии освободила Средиземное море, и христиане сразу же этим воспользовались. Вначале активность проявляли норманны в Южной Италии и Сицилии, чьи государства уровнем культуры и богатства напоминали Ифрикию, в XII в. они даже вторгались в Африку 276 . Но лучше всех освоились торговые города Северной Италии.

С XI в. динамика социально-экономического и политического развития на Ближнем Востоке и в Центральной Азии определяется вторжениями кочевников (тюрок): политическая раздробленность и разорение основной массы населения; административная практика ограничивается сбором дани. Исключением являлись отчасти Хорезм (до прихода монголов) и Египет, которые, наоборот, наращивали производство и вели активную политику 277 . Тюрки, чью экспансию обусловили улучшение климатических условий в степи и рост населения, не имели законченного государственного устройства и так и не смогли создать дееспособного государства вплоть до Османской империи. С вторжениями монголов ситуация только усугубилась, тем более что к середине XIV в. монгольские государства находились в полуразрушенном состоянии. Свою лепту внесли и крестовые походы: европейцы подчинили себе почти все Средиземное море, провинции Леванта были разорены. Более всех пострадало их христианское население, которое лишилось производственной базы и контроля торговли, перешедших в Италию и Египет, олигархия которых в XIII—XIV вв. монополизировала торговые пути и экспортное производство в Восточном Средиземноморье.

В XIV—XV вв. Ближний Восток был объединен империей османов, которые заняли территорию Византии и отняли контроль торговли у Венеции и Египта. В течение XV—XVI вв. рост экономики по всей Евразии расширил турецкую империю, а внутренние взаимосвязи вызвали подъем городов и упрочение политических связей. Османы продолжали типичную политику предыдущих империй: контролировали внешнюю торговлю, следили за благосостоянием средней страты и выстроили разветвленный административный аппарат. Их могущество основывалось не только на большой территории, многочисленном населении, но и на участии в общем рынке Средиземноморья, расцвет которого пришелся на правление Сулеймана Кануни. Экономический рост и мобильность населения обеспечили имперскую экспансию, а контроль важных торговых путей – постоянные доходы как для государства, так и для многочисленной буржуазии. Имперский аппарат управления отличался передачей максимума власти главе провинции, однако общая административная и налоговая политика исходила из поддержания постоянных цен и регулирования конкуренции. В ходе подъема росло население империи, появлялось множество новых деревень и малых городов, которые выигрывали от внутренней политики султанов.

С прекращением роста в середине XVI в. экономическая активность обернулась жесткой социальной конкуренцией. Население и государство стали испытывать недостаток в деньгах и залезать в долги. Высокая инфляция и неуплата налогов разоряли людей и государство, с порчей монеты исчезли собственные деньги, в качестве валюты стали пользоваться европейскими реалами и пиастрами. В 1630 г., на фоне финансовых трудностей Южной Европы в ходе Тридцатилетней войны и подчинения европейской торговли Нидерландам, Турцию настигает дефолт, процветает коррупция, а страна погружается во тьму разбоя 278 . С падением доходов экономика становится аграрной, армия и бюрократия неуклонно деградируют. В итоге, если ранее земля с живущими на ней крестьянами давалась за службу, то теперь всеми правдами и неправдами становится наследственной, особенно преуспевает высшая аристократия, крупные чиновники в провинциях, влияние которых на центральную власть оказалось губительным.

Роскошь Сераля соседствовала с растущими частными владениями аристократов, купцов и чиновников. Замкнутые поместья, став наиболее безопасным вложением капитала для его обладателей, изнутри надорвали городскую экономику и ослабили империю, сделав ее аграрной. Чем дальше, тем больше городская экономика и промышленность деградировали. На первый взгляд, Турция отделалась сравнительно легко: государство осталось целостным, внутренних конфликтов было немного, но социально-экономический регресс лишал империю средств и рационального интереса к более сложным формам организации, в отличие от европейцев. До середины XVII в. Турция еще захватывала области в Центральной и Восточной Европе, но уже в Иране она терпела неоднократные поражения, а в конце XVII в. поражения от европейцев стали регулярными. Ситуацию усугубляло всевластие верхушки османского общества: политические перевороты и «ротация кадров» происходила в нем постоянно, но вновь приходящие лишь присваивали активы предшественников. Эти события происходили практически отдельно от остального сообщества, и влияние высшей страты оставалось подавляющим.

Возвратить в лоно империи владения Великого турка, отчужденные во время последней войны в правление султана Мустафы. Это дало бы 50 млн. пиастров к выгоде правительства. Но сии отчужденные владения ныне находятся в руках самых высоких и богатых особ империи, каковые используют все свое влияние, дабы обречь сей проект на неудачу, у султана же отсутствует какая бы то ни было твердость 279 .

Высшая страта благодаря высоким доходам потребляла много, но вместе с перемещением экономической активности из Средиземноморского бассейна в Северную Европу производственные и торговые возможности империи сужались, вместе с ними падала и дееспособность государства, которое было не в состоянии ни мобилизовать, ни перераспределить внутренние активы. Несмотря на дважды затевавшиеся реформы – в конце XVII и в начале XIX в., правительство мало что могло сделать 280 . Одновременно с этим европейская военная и торговая экспансия в Индийском океане, Восточном Средиземноморье, Балканах и Причерноморье фактически подчиняет внешнюю политику Турции и отнимает большую часть доходов. Тем не менее империя не прекращала попыток трансформировать свою структуру в течение всего XIX в., так что, хотя внешние провинции были потеряны, территории, населенные турками, удалось сохранить. В силу внешнеполитических трудностей и экономических ограничений, вызванных общением с европейскими державами, вплоть до недавнего времени внутренний режим был обречен на военную диктатуру, а население на бедность.

§2. Кропотливость сюзерена

Думаю, это выставляет наши владения в самом выгодном свете, и мне сдается, что деньги были потрачены не зря, чему я очень рад.

Лоренцо Медичи

В V в. Западная Римская империя распадалась на независимые области, у правителей которых не было ни экономической необходимости, ни политической воли к объединению, в связи с чем одна за другой они становились лакомой добычей германских племен. Тогда же Европа подверглась нашествиям кочевников, и это был единственный период, когда они серьезно влияли на ситуацию в регионе. Если бы римлян было больше, а Византия вместо войны втянула варварские королевства в рыночный обмен, ассимиляция прошла бы сравнительно быстро. Но этого не случилось, и становление новых сообществ напоминало регресс.

В предыдущие века интенсивный обмен и наемная служба выстроили у диких германцев иерархическую организацию и аристократию, которая направила соплеменников на захват разваливавшейся империи. Деградация урбанистических институтов привела к тому, что конечной целью германцев было осесть на южных землях и вести патриархальный сельский образ жизни. Так что транзитный обмен не появился, торговля была только локальной, производство свелось к рудиментарным формам 281 . Вследствие частых войн и стычек пришлые и местные сообщества упростили сети отношений до необходимого минимума. Политика заключалась в ежегодном сборе дани, в остальном каждый угол жил своей жизнью. Короли и те жили не в городах, а в усадьбах, и ездили на телегах.

Все, что новые королевства могли предложить, – это оружие и рабы в небольших количествах. В таком же объеме у них водились деньги, немного золота, но в основном серебряные мелкие монетки, которые при случае богатейшие собственники изготавливали, «так сказать, на месте» 282 . В VIII в. Средиземное море подчиняется мусульманам, и наступают Темные века. Воды приносили не купцов, но пиратов, дороги давно превратились в проселочные пути, да и сухопутные скорости со времен Ромула до прихода паровозов годились для армии, а не для торговли. Сообщества вплоть до аристократов и королей включительно были безграмотны. Церковь оставалась единственным институтом, который, как и храмовые хозяйства в древнем обществе, практиковал образование и рациональное управление. Ее владения и политическое влияние вследствие этого неуклонно возрастали, и здесь не помогали никакие реквизиции и жалкие попытки конфронтаций.

Небольшого прогресса удалось достичь династии Каролингов в королевстве франков. Пипин Короткий расправился с нелояльными аристократами и потеснил внешних конкурентов; его сын Карл Великий подчинил Центральную Европу, где в изобилии водились язычники на рабский отлов. Был централизован выпуск денег – серебряных монеток; на золотых монетах перепечатывали арабские и византийские надписи 283 . Его империя могла существовать лишь до тех пор, пока не прекращались военные походы, так как других источников дохода не существовало.

Под воздействием христианских королевств языческие государства принимают их религию, что создает общее культурное пространство для передвижений и политического взаимодействия. В Центральной Европе этому способствовали вторжения франков и позднее немцев, в Восточной – контакты с викингами. Ограбление последними западных европейцев в IX—X вв. включило Скандинавию в общую сеть контактов и увеличило торговые обмены на землях восточных славян с византийцами, хазарами и мусульманами. Пока существовала империя Карла Великого, она успешно отражала набеги морских кочевников, но с ее развалом пираты из Норвегии, Дании и Швеции терроризируют население Северной Европы и создают пункты перевалочной торговли от Нидерландов до Новгорода.

В Восточной Европе викинги осваивают торговые пути на Балтике, по Днепру и Волге, которые вели к богатым сообществам Византии и исламских государств. Центром балтийской торговли викингов стал остров Готланд, столица которого, Висбю, впоследствии вошла в состав Ганзейского союза. Викинги грабили Запад, чтобы перекачивать захватываемые ценности на Восток, в обмен на золото и предметы роскоши. В Восточной Европе ими было создано немало укрепленных пунктов, контролировавших вход с севера на речные пути по Волге и Днепру. С населением на торговых путях они сотрудничали, а живших в глубине территорий отлавливали на продажу. Южная часть Днепра и Волги контролировалась хазарами. К IX в. торговля приняла постоянный характер, и варяги институциализировали свою военную власть, договорившись с племенами восточных славян и включив их верхушку в качестве младших партнеров, а впоследствии обрусели сами.

Когда варяги установили военную власть в Новгороде и Киеве, было создано государство, имевшее безопасные речные и морские пути от севера до юга и собственный экспорт (пушнину, мед и рабов) 284 . Постоянные контакты варяжской верхушки Руси с балтийскими викингами сделали Киев инициатором активной торговли и внешних связей с Византией и Хазарией. Этим объясняется относительно высокий уровень грамотности населения главных городов Руси. Являясь точками транзита денег и товаров, они нуждались в образованном сообществе. Но собственные возможности Киевской Руси по созданию капитала и производства дорогого экспорта были невелики, любимейшей добычей князей были соплеменники, обращаемые в рабов для продажи 285 . Промышленное производство было небольшим, капитал дорогим, и сети внешней торговли зависели от возможностей викингов поставлять сырье, а Византии – потреблять его 286 .

Русь жила рентой, ибо отлов рабов, охота на пушного зверя и взимание мыт с проходящих товаров не требует объемного городского производства. Число городов росло, но питались они все из одного транзитного источника. Главной проблемой Руси и впоследствии России являлась чрезмерная обширность территории, население которой было многочисленным, но крайне рассеянным и неплотным. Недостаточная плотность контактов позволяла обходиться рентой и сильно осложняла самостоятельное развитие с помощью рыночной экономики и городских сообществ без дополнительной подкачки капиталов извне. Основные доходы, получаемые на Руси, изымались в пользу государственной власти в лице князя и его приближенных. Реальная власть в Киеве над городским сообществом с XII в. была в руках олигархии, а население неоднократно восставало против долговой кабалы.

С крестовыми походами города Южной Руси приходят в упадок, экономика демонетизируется, становясь аграрной и замкнутой, и распад государства стал неизбежным 287 . Контроль европейцев над Средиземным морем сделал путь «из варяг в греки» избыточным. Денежный поток из Византии иссякает в XII в., когда итальянские купцы вместе с рыцарями обосновались в Палестине. Вся торговля с Византией переходит под контроль итальянцев, а Русь погружается в бесконечные распри князей. Северная Европа теперь была связана с Южной по рекам Франции и Германии, города которых все чаще выступают для Руси поставщиками товаров и денег. Новгород становится для них важным, но лишь ресурсным источником мехов, добыча которых не требовала ни сложного производства, ни торгового флота.

Другое королевство норманнов в Сицилии контролировало судоходство в центральном Средиземноморье, благодаря чему в XII—XIII вв. явило собой образец настоящего романского Ренессанса еще до расцвета Средневековья, отличаясь как от диковатых европейских христиан, так и от фанатичных африканских мусульман. Здесь к XIII в. были прекращены феодальные войны, утверждена централизованная бюрократическая власть государства, поддерживалась религиозная терпимость среди образованного полиэтничного населения. Недаром императоры Священной Римской империи сделали его своим главным призом в войнах с итальянскими государствами, а император Фридрих II Гогенштауфен и вовсе поселился в Палермо. Южная Италия вполне могла бы стать для остальной Европы источником институциональных перемен, поскольку здесь частное управление капиталом совмещалось с искусной институциональной организацией государства. Но в действительности ее богатства привлекли внимание алчных и бедных немецких, французских, иберийских феодалов, а капитал ушел развивать городские сообщества северной Италии.

Помимо гибели Ифрикии другим условием рывка западных сообществ на Восток была административная система Каролингов. У Карла Великого не было возможности связать подконтрольные территории Западной Европы с помощью рынка и администрации, поэтому ближайшей опорой центральной власти являлись аристократы и другие тяжеловооруженные всадники, чьи отряды составляли ядро армии. Им же доверили гражданское управление на местах, фактически это были те же сатрапы с широким кругом судебных, исполнительских и военных полномочий. Отсутствие свободных денег и слабая включенность территорий заставили перейти к вассальной системе, где каждое сообщество автономно, а управление локально. Помимо управляемых областей (марок), которыми на частном праве владели короли, наместникам передавались на кормление земли (феоды), права на которые быстро стали наследственными. Крупные феодалы сталкивались с такой же проблемой содержания армии и местного управления, поэтому процесс дробления не прекращался.

Формально король оставался владельцем большинства земель и выступал в спорах феодалов судьей. Щепетильность в их взаимоотношения вносила церковь. Католическая Европа была пронизана двумя ветвями власти, светской и церковной: государь имел военную силу, а епископ – управленческую; к тому же процедура отлучения от церкви давало последней законодательную власть. Множественность векторов подчинения, «парцелляция суверенитета» 288 сделала власть публичной перед лицом равных аристократов и позволила стать причудливой мозаикой, которой оно всем известно. Но то было равновесие внутри одной социальной группы в лице землевладельцев, чьи полусамостоятельные варварские государства еще не имели достаточно возможностей для контроля обширных территорий.

Пока процесс дробления ширился и рыцари обзаводились деревеньками, с которых снаряжали себе лошадь и доспехи, монополия на власть была возможна только со стороны церкви, знакомой с практикой операционального управления, агротехникой и бывшей для аристократов местом отдохновения последних дней, банком и карьерным поприщем, то есть важнейшей политико-экономической организацией. Король, наоборот, оставался бессилен. Когда же военные управляющие худо-бедно связали территории товарно-денежным обменом, система мелких крепостных хозяйств пришла к своим институциональным пределам. Рыцари ждали продолжения распределения земельного фонда, а крупные феодалы и короли уже нет. Начинается обратный процесс концентрации собственности, шедший вместе с централизацией управления на местах и постоянными конфликтами землевладельцев. Чтобы избавиться от излишков безработных военных, папа Урбан II в 1095 г. объявляет крестовые походы 289 . И они, вместо того чтобы вознести римского первосвященника над всеми государями, привели к возвышению городов и королевской власти.

Крестовые походы принесли Европе не только абрикосы, но и широкие контакты с Византией и Ближним Востоком. Было вполне естественным со стороны жителей урбанизированной Центральной и Северной Италии этими контактами воспользоваться. Купцы из Пизы, Генуи и Венеции обосновались в греческих и палестинских городах, познакомились с банковским делом и включились в торговые и производственные сети Евразии. Будучи изначально пиратами, поставщиками сырья и сталкиваясь с отрицательным платежным балансом в пользу Византии и Ближнего Востока, городские сообщества Италии, получив контроль над средиземноморской торговлей, разворачивают производство и торговлю промышленными товарами с европейскими странами. Это позволило им удерживать на руках большее количество денег, но на ближневосточных рынках европейцы все еще были связаны мусульманским контролем над евразийскими путями.

Другим типом участника, извлекшего немалую выгоду из походов, стали духовные рыцарские ордена. Объединяя военный пролетариат, коим являлись безземельные рыцари, воинствующий «профсоюз» организовывал их деятельность и, как политический участник, заставлял считаться с собой высшую аристократию. Совмещая атрибуты церкви, армии и коммерческой корпорации, ордена действовали в мире власти и в мире капитала одновременно. Экономически и административно они были способны воздействовать на институциональную структуру государств и феодалов, но достичь вершины власти не успели.

Средиземное море теперь служило европейцам, и рыночная экономика оживилась на всем пространстве Западной и Центральной Европы. Результатом этого процесса стало Высокое Средневековье: экономический подъем и культурное цветение европейских сообществ XII—XIII вв. В кодексе чести сохранение жизни противнику все чаще означало выкуп, но собственные возможности рыцарей и феодалов (за исключением грабежа) были не так велики. Аристократы научились мыться и все больше погружались в мир дорогих удовольствий. С крестьян они теперь требовали деньги, а не продукт, и чем больше край был включен в рынок, тем быстрее пахари вырывали себе свободу. Впрочем, даруемая рынком свобода оборачивалась для крестьян социальной катастрофой: их эмансипация проводилась посредством лишения общинной земельной собственности, превращая в арендаторов и пролетариат. Многие бежали в города, где становились чернорабочими, подмастерьями и ремесленниками, а их дети при удачной конъюнктуре поступали учиться в университеты, которые росли вослед экономическому процветанию. С интенсификацией торговых обменов растет влияние городов в лице городской верхушки. Отсутствие сильной административной власти в архаичных европейских сообществах позволило подняться им как центрам денежной экономики и перевести эти возможности во власть – стать независимыми политическими участниками.

В мире, где взаимосвязи были слабы, города легче отстаивали свои права и блокировали притязания аристократов. Это та же древняя община, каждый член которой обладает правами по происхождению и достатку. Отсутствие постоянного администрирования, тощий рынок и социальные группы, производимые локальными и сегрегированными пространствами, могли рождать только замкнутые и обособленные сообщества. Они отличали себя от других, невзирая на лингвистическое и культурное сходство, исходя лишь из местных интересов и потребностей. Расширение коммуникации связывало города и регионы делами – деньгами, религией, товарами, образованием и одновременно деформировало местные социальные структуры. Ход процесса появления новых сообществ принципиальных изменений не претерпел. Средние века отличаются от древности формированием общих культурных пространств – взаимодействие локальных сообществ расширяется; однако их политэкономические и социальные отношения были весьма схожи с теми, что существовали за тысячи лет до этого.

Поэтому динамика восхождения средневекового города не сильно отличается от античного, эллинистического полиса или городов Вавилонии, даже если частные процессы формировались по-разному. Отсутствие регулярного политического контроля, слабое демографическое давление позволили городам самостоятельно развить государственные формы; в Германии, Польше и Литве вслед за расцветом Ганзейского союза распространяется Любекское и Магдебургское городское право. Самые успешные европейские торговые города перешли к созданию территориальных государств, повторив траекторию образования сообществ, впервые обозначенную еще шумерами.

Города попроще, не обладавшие необходимыми условиями для самостоятельного развития, сразу шли на сделку с центральной властью в лице короля. Когда королевское государство было слабо, оно признавало их локальный суверенитет, образуя нечто вроде конфедерации разнозависимых участников. Как только территории и сообщества сплелись общими социальными связями, административный аппарат государства понемногу привел их к упорядоченному и равному подчинению. Финалом трансформаций прав и свобод стало появление бюрократического государства с режимом автократии. Государства Англии и Франции развивались по той же траектории, что и Римская, Китайская или Вавилонская империи, несмотря на время, которое их разделяло.

Динамика развития зависела от внешнего рынка и внутренних возможностей. Если территория была удобна для прохождения товаров по рекам, среди достаточно многочисленного населения – денежный ручей бился и звенел. На этом поднимались городские коммерсанты, вступая в конфликт с живущими рентой феодалами и привечая королевского чиновника. Центральная власть была далека, не так обременительна, как местные суверены, и обеспечивала достаточный уровень защиты и угроз. Если торговые пути задевали территорию лишь по краям, а внутренний рынок был невелик, единственным упованием короля оставались феодалы. С ними король находил консенсус и направлял их на грабеж сторонних государств.

Поэтому французский монарх Филипп-Август (1165—1223) заключал союзы с городами, конфликтовал с феодалами и победил, значительно округлив владения. Его потомок Филипп IV Красивый (1268—1314) поставил себе на службу крупнейшие филиалы католической церкви в своем королевстве и фактически подчинил своей власти римского папу, продававшего церковные должности французской аристократии. Германский же император Фридрих Барбаросса (1122—1190), напротив, мог опираться только на вооруженных аристократов, что он и делал, а за деньгами ходил воевать с Ломбардской лигой в Северной Италии и, как известно, без успеха. Германским императорам так и не удалось создать централизованное государство, а сообщества империи жили своей жизнью и локальными интересами.

На Средиземном море итальянцы чуть более ста лет спустя после начала крестовых походов подчиняют Византию, в ходе жестокой борьбы оставив Черное море за генуэзцами, а торговлю с Египтом за венецианцами. После захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г. Венеция (империя «по-финикийски» 290 ) подчинила Проливы политически и контролировала европейский регион экономически, пропуская через себя наибольшее количество финансов. Образование транзитного государства монголов стало условием возвышения Генуи, его главного европейского торгового партнера. В 1252 г. во Флоренции, банковском центре, который обслуживал более удачливые торговые города, и Генуе, имевшей доступ к монгольским рынкам, начинают чеканить золотую монету, флорин и лиру; позднее то же сделала Венеция, и почин был подхвачен крупнейшими капиталистическими городами и королевствами. Товар и деньги рождают волну урбанизации. Европа покрывается множеством небольших городков и увеличивает население экономических центров 291 .

Между городами, обладавшими развитым производством, выгодным расположением, и городами, имевшими доступ к наибольшей прибыли, была прямая зависимость. Центры легкой промышленности во Фландрии и Брабанте всегда оставались лишь одним из звеньев в сети накоплений итальянских скупщиков и банкиров, к тому же поставляли Южной Европе пролетариат. Ткани Флоренции и металлы Милана значили меньше генуэзских шелков из Китая и венецианских пряностей с Явы. Ярмарки в Шампани, до того работавшие круглогодично, растворились, как только в начале XIV в. объемы поставок возросли и крупные суда освоили путь от Генуи до Антверпена морем, поводом же к таким изменениям стала политика графов Шампани, повысивших налоги на транзит и ярмарочную торговлю. Рейнские города, наоборот, в этот момент пережили подъем 292 .

Рост рынков и городского населения обогатил жителей морских побережий, и в самый расцвет появляются ереси, массово разделяемые жителями наиболее развитых провинций. За ересями стояло как требование раздела накопленных церковью активов, так и независимость от римской церкви, чье признание означало политический суверенитет. Эта борьба, в отличие от религиозных войн протестантов XVI—XVII вв., закончилась для еретиков печально, поскольку богатая церковь, нищее рыцарство и жадные короли оказались союзниками в решении очистить землю от скверны, а власть от посяганий 293 . Церковь становится богатейшей корпорацией, агрегируя огромные земельные и финансовые активы, но конвертация этих преимуществ в реальную политическую власть над крупнейшими государствами не удалась; в споре монарха и папы высшие священники, будучи аристократами, поддерживали монарха, если он был силен, и папу, если монарх оставался слаб.

Центральная власть территориальных государств росла через увеличение личных владений короля. Внутри королевского домена города получали не вольности, а строгий фиск. Претензии на государственный статус предъявлялись всеми крупнейшими феодалами, но сколь бы ни были обширны владения, их примитивная экономика не давала средств, адекватных политическим амбициям. Любой феодал, и король в том числе, сталкивался с оттоком денег: взаимодействие с окружающим миром стоило больше того, что собирали налоги. Становление рынка и административных институтов шло медленно и сталкивалось с повсеместными ограничениями локальных суверенитетов, да и города, за исключением торговых, совсем не жаловали крупную олигархию 294 . Для решения проблемы государство прибегало к корпоративному разбою (уничтожение богатого ордена тамплиеров) и порче монеты, как в случае Филиппа Красивого. Решая сиюминутные потребности королевской казны, девальвация подъедала частные накопления и еще больше укрепляла позиции экономических центров – итальянских городов.

Внутри городов денежная власть распределяла права и свободы на институциональном уровне. Коммуна являлась прежде всего олигархией, чей диктат был гораздо изощренней, нежели свирепость феодалов. Помимо силы денежные мешки признавали только богатство, и чем меньше денег было у гражданина, тем меньше с ним считались. Строгая иерархия отношений, небольшой объем контактов и узость рынка замыкали профессиональные группы в почти сословных рамках цеховых и территориальных ограждений. Конкуренция повсеместно ограничивалась, и изменение статуса было возможным нечасто. Подмастерье редко становился мастером, тот не имел шансов стать купцом, а купец был бессилен перед капиталистической верхушкой. Смена места жительства для горожанина в большинстве случаев означала понижение статуса, так как чужак был максимально ограничен в интересах местных производителей и торговцев. В то же время каждый профессиональный слой, как мог, защищался от конкуренции за счет других. При этом надо специально отметить, что, как и система каст в Индии, цеховые и территориальные ограничения не мешали расти городской экономике: с ростом городов и администрируемых территорий росли и сообщества. Проблемы начались, когда в институциональной структуре власти и капитала закончился рост.

Ремесленники потому объединялись в цеха и требовали своей монополии на производство, что иначе они попадали в зависимость от кредита купцов, и тогда пришлось бы отрабатывать свои денежки на чужих условиях. Благодаря замкнутой структуре цехов рост благосостояния городского населения шел одновременно с ростом рыночной экономики. Цеха являлись корпоративными участниками рыночных и политических отношений и были способны ограничивать конкуренцию и давление других влиятельных групп, в частности коммерсантов. Власть цехов умножала динамика роста: доступные ресурсы делали средний и нижний слои горожан самостоятельнее и позволяли ставить свои условия. В результате рыночные колебания сглаживались профессиональными корпорациями, выступавшими в роли социального регулятора. Капитал рос в порах статичной структуры. Динамика обменов и величина накопления определялись капиталистическими центрами, но сообщество в целом оставалось традиционным и сегрегированным. В этом крылась как его медлительность, так и способность к социальному включению большинства населения в соответствии с их притязаниями 295 .

В момент наивысшего подъема рост доходов стал значительным даже у мелких ремесленников и наемных рабочих. В начале XIV в. жители Фландрии в схватках с феодалами смогли достичь успехов и пешими разбить французскую аристократию при Куртрэ в 1302 г. Итальянский капитал без устали искал себе применения: флорентийские финансовые дома Барди, Перуцци, Фрескобальди, Аккьяуоли стали крупнейшими в Европе. Дешевые кредиты сделали быт аристократов вызывающе помпезным, распространяется «бургундский стиль» показного потребления. Итальянские финансовые дома посредством займов включили в свои сети Англию как поставщика сырья (шерсти), а во Флоренции создали высококачественную текстильную промышленность. Земли, где воздействие рынка было слабым, наоборот, попадали в бесконечную задолженность, и список долгов рос вплоть до наступления кризиса в 30-х гг. XIV в. 296 .

Монополизация трансъевразийских рынков в Монгольской империи вызвала спад торговли, сокращение производства, переход коммерсантов от товаров массового спроса к роскоши и финансовым услугам. Доходы городов и королевств падают, но немногие финансисты концентрируют в своих руках максимум капитала, который дают в рост государствам в надежде на доход с войны. Эдуард III Английский, заняв деньги на войну с Францией у флорентийских домов Барди и Перуцци, поочередно кинул каждого из них. Цепочка банкротств ввергла производство и финансы в хаос, а государства погрузились в войны: столетняя англо-французская, столетняя итальянская и прочие помельче 297 .

Кризис XIV в. ознаменовался множеством восстаний и деградацией монархий, которые повсеместно уступают влиянию и богатству аристократии, от Пиренеев до Скании успешно блокирующей попытки централизации государственной власти. В это время усиливаются государства среднего размера, как Чехия и Бургундия, противостояние которых с большими государствами обогатили итальянских капиталистов, ссужавших вояк звонкой монетой. Смена обстоятельств отразилась на положении сокращаемых ремесленников и пролетариев, которым сразу же напомнили их место, как только они попытались бунтовать 298 , и время, поставив башенные часы на площадях для точного отсчета рабочего времени 299 .

Повсеместно ведутся войны, но странным образом они не истощают сообщества. Чума 1346—1351 гг. пронеслась смерчем, но воздействие ее было двойственным. Забрав до тридцати четырех миллионов человек, она повысила стоимость рабочих рук и норму питания того, кто таковыми обладал 300 . Несмотря на то, что каждый участник этих событий неоднократно терпел ужасающие бедствия, денежный обмен не умер. Множественность капиталистических центров и их политическая независимость спасает Европу от повсеместной натурализации экономики, происшедшей в Римской империи. Эта вариативность политий и экономик сделала Европу крайне уязвимой, но пребывание вдали от кочевников и воинственных эмиров Центральной Евразии позволило состояться «инкубационному периоду» будущих социальных форм.

Государства пытались собрать земли и заключить союзы среди аристократии – отношения внутри сообществ трансформируются вокруг централизуемой власти. Чехия, король которой Карл Люксембургский стал императором Священной Римской империи, расцветала под влиянием Венеции и Ганзы, где при участии немецких купцов создавались на небольшой территории многочисленные промышленные производства, развивалось административное управление и городская культура. Внешнеполитическим залогом процветания стал пакт с крупнейшими феодалами империи, владения которых были привязаны к различным центрам коммерции в Брабанте, на Балтике, Северной Италии и Южной Германии. Рыночное развитие и нарастание неравенства на чешской территории привело к требованию этнической религиозной автономии. Городская верхушка надеялась упрочить свою легитимность перед лицом феодалов, как правило, немецких; простонародье и обедневшие дворяне желали уравнительного перераспределения. В дальнейшем гуситские войны 1420—1434 гг. стали прообразом Реформации, а борьба между социальными группами (чашники и табориты) среди гуситов – примером борьбы буржуа и коммунистов.

Олигархия торговых городов зарабатывала на войнах, а военное сословие внедряло все более изощренные инструменты насилия. Генрих V Английский впервые в средневековой практике предпринял попытку постоянной оккупации вражеской территории в Нормандии во время Столетней войны; до этого походы напоминали разбойничьи рейды. Карл VII Французский ввел постоянную армию и постоянный налог, талью 301 . Короли учились управлению, чтобы оплачивать дорогих наемников. Траты служивых сдабривали даже разоренные территории, которые хотя и бедствовали, но постоянно находились под воздействием денежной экономики, чему вездесущие войны того периода только поспособствовали 302 . Наиболее полно коммерциализация войны была выражена, соответственно, в Италии, где вражда всех против всех носила характер столь же беспощадный, что и Пелопонесская война за две тысячи лет до этого, а наемные полководцы продавали свои победы и поражения.

Наконец, к середине XV в. лидеры капитализма задавили ближайших конкурентов, присвоили их города, земли и торговлю: Флоренцию в Тоскане и Милан в Ломбардии. Венеция и Генуя почти весь XIV век ведут войну за контроль Восточного Средиземноморья и подчиняют всех остальных конкурентов. После кризиса XIV в. экономическая и внешнеполитическая власть над европейскими сообществами сосредоточилась в руках городов, а территориальные государства оказались перед необходимостью «собирания» владений и увеличения доходов. Сами городские сообщества, пройдя череду войн и банкротств, также отдались во власть сильнейших и богатейших. Излишки капитала, который продолжал поступать через имеющуюся сеть производства и дистрибуции, были пущены на государственное и культурное строительство 303 . Капитал сливается с властью, и карликовые территории Ломбардии, Тосканы и Терра Фермы по могуществу и влиянию становятся равными самым большим государствам с куда более обширными землями и многочисленным населением.

Итальянские города также дали пример того, насколько зависима организация и дееспособность государства от внутренней структуры сообщества. В Генуе элиту разрывали конфликты аристократов и нуворишей; когда последние, после поражения Генуи в столетнем противостоянии с Венецией, победили во внутреннем конфликте, их не сдерживали никакие договоренности, и все финансы сообщества оказались исключительно в немногих частных руках, для чего был создан в 1407 г. банк «Каса ди Сан-Джорджо», фактически управлявший городом. С тех пор в международной политике генуэзское государство перестало играть сколько-нибудь значимую роль, тогда как генуэзская олигархия расширяла свой контроль над европейскими рынками, который, однако, не выходил за пределы международных финансов 304 .

В Венеции, напротив, сообщество очень рано оказывается перед необходимостью компромисса между разными группами, и как государство Венеция просуществует более тысячи лет. Ремесленники здесь защищались не только от чужаков, но и от богатых купцов, которые разделили политическую и административную власть наравне с аристократами, а экспансия была поставлена в зависимость от общих интересов сообщества 305 . В годы лишений, независимо от статуса, богатые принуждались к займам государству; появились инструменты мобилизации средств, взаимовыгодные для всех сторон, а бюджет стал крупнейшим в Европе. Даже в самые тяжелые времена никакие банкротства, поражения и нищета не могли разрушить сообщество Венеции.

К доходу Синьории (750 тыс. дукатов) добавлялся доход с материковых владений (Terra Ferma) (464 тыс.) и доход от империи, с «моря» (376 тыс.). Общая сумма в 1615 тыс. дукатов выводила венецианский бюджет на первое место среди всех бюджетов Европы. И даже в большей мере, чем это кажется. Потому что если приписать всему венецианскому комплексу население в полтора миллиона человек, а Франции Карла VI население в 15 млн. человек… Французский бюджет всего в один миллион подчеркивает чудовищное превосходство городов-государств над «территориальными» экономиками… 306 .

Начинается эпоха Возрождения. Именно в это время, а не когда-нибудь еще, итальянцы, а за ними образованная публика других стран открывают для себя античную культуру и находят подходящим следовать ей. Урбанизированное капиталистическое общество увидело своего предка, что прекрасно сознавал Н. Макиавелли. Дворы правителей-капиталистов приобретают блеск, лоск и великолепие. Потребность в деньгах для ведения каких-либо дел на территориях объединяемых королевств выстроила августейших особ в очередь перед флорентийской семьей Медичи. Всем остальным европейцам инвестиции в культуру ясно указывали, кто чего стоит. Другие сообщества были бедны, а в Италии города одеваются в камень, многие жители читают книги, ведут переписку и проводят публичные научные диспуты 307 .

Ввиду неспособности навязать друг другу свою политическую волю или захватить чужие территории итальянские государства после Лодийского мира 1454 г. гарантируют невмешательство в дела друг друга и признают взаимный суверенитет, для чего создают Священную Лигу, главным участником которой, что не удивительно, стал Лоренцо Медичи 308 . Будучи одним из первых актов институциализации взаимного признания, эти действия, однако, закрепили раздробленность Италии и в будущем способствовали ее нарастающей политической зависимости от соседних империй. Итальянцы продолжают сидеть на финансовой и политической вершине, иметь политические интересы во всех концах Европы, но естественным путем уже приближались к тому, чтобы выпустить денежные и властные бразды.

Флорентийские банкиры Медичи превратились в страстных поклонников рыцарских турниров; венецианцы жили торговлей с Ближним Востоком, тратились на оборонительные войны с Османской империей, и ничто не указывало на необходимость изменения проверенных практик. Политическое влияние их было в зените, но территориальное расширение закончилось, настали будни рантье и бюрократии 309 . Множество образованных и опытных профессионалов, не находя себе работы в Италии, мигрировало по всей Европе и предлагало свои услуги инженеров, архитекторов, художников и т. п. Создав небольшие, но могущественные государства, итальянская буржуазия не смогла и не захотела трансформировать их в общую политию и юрисдикцию. Пат в отношениях итальянских сообществ был, но не было консенсуса.

Одновременно происходило объединение крупных государств, уже не как частной собственности монархов, но как территорий управляемых сообществ. Возглавив многочисленное и бедное дворянство, испанская и французская монархии пытаются оружием захватить итальянские сообщества и направить их средства в свою казну. Династии Валуа, Тюдоров, Габсбургов при поддержке аристократии и буржуа переходят к централизованному администрированию своих стран, связанных внешними и внутренними рынками. В результате Средние века закончились тем, чем и должны были, – нарастающей монополизацией власти централизованным государством.

Глава 6 Индоссамент

§1. Бумажный король

Divide et impera.

Поговорка неясного происхождения

Столетний кризис XIV—XV вв. не разрушил европейское общество и не обратил его вспять. Череда коммерциализованных войн обогатила капиталистов, укрупнила владения королей и привела их к соглашению с верхушкой аристократии. Система управления сообществ заметно централизовалась, объединяя мелких участников вокруг крупных на каждом уровне социальной иерархии. Короли подчиняли князей, те – дворян; города объединялись в союзы, а их жители, концентрируя капитал, лишали друг друга свобод и привилегий. Рост экономики и городской культуры пришелся на вторую половину XV в. и первую половину XVI в. После примирения итальянских капиталистов главными направлениями их экономической экспансии стали Северная Африка с Испанией, где вытесненные из Восточного Средиземноморья генуэзцы впряглись в борьбу за торговую монополию, и Германия, в которой Венеция ссужала горных заводчиков и банкиров.

Когда нищие рыцари Северной Германии в XII—XIII вв. на деньги торговых городов колонизировали территорию прибалтийских племен, начался подъем немецких приморских территорий. Если вначале города Любек, Росток поставляли в Прибалтику все необходимое, то по мере освоения и подчинения местных сообществ устанавливается стандартный тип обмена: колонии дают сырье, метрополия – промышленные товары и деньги. На этой торговле поднимается Ганза 310 , союз северонемецких городов; он был не так богат, как итальянцы, но мог выставить в лучшие годы тысячу кораблей на бой и принуждал королей и феодалов принимать свои условия. Германия по периметру была окружена богатеющими торговыми городами, и рынок проникал в глубь ее территории со всех сторон.

В кризисном XIV в. крупнейшие аристократы Священной Римской империи 311 аккумулируют власть и присваивают право избрания императора, а крупные города переходят под полный контроль банкиров и купцов. XIV и XV века были временем, когда наибольшее значение имели малые государства, а в больших доминировали «великие герцоги». Во Франции и Англии среди аристократии развернулась жестокая борьба за контроль монархии; в Германии, Польше и позднее Литве власть монарха уступила союзу крупнейших землевладельцев.

В Западной Европе, с большим населением и меньшей территорией, побеждает централизованная власть короля, поддержанная покорившимися городами. В Восточной Европе, с меньшим населением и большей территорией, напротив, побеждают аристократы, с каждым поколением получая все больше политических прав перед монархом и продавая себя в кабалу торговым городам. Последние в XIII—XIV вв. посредством Ганзейского союза полностью контролировали торговлю государств Северной Европы. Лишь в течение XV в., по мере развития европейского рынка и централизации государств, они постепенно побороли Ганзу, но лишь для того, чтобы впоследствии подчиниться торговой гегемонии Нидерландов.

Несколько иную направленность приняла эволюция России. Имея весьма примитивную и бедную экономику, Россия демонстрировала усиление централизованной власти монарха, перед которым пасовали и города, и аристократы. Условием этого усиления была возможность и способность монархии контролировать денежные ресурсы. Удаленность внешнего рынка ослабляла городскую буржуазию, а введенное монголами централизованное подушное налогообложение – аристократов, делая великого князя, а позднее царя крупнейшим держателем финансовых и военных средств, который требовал покорности, а не согласия.

Ситуация усугублялась политической зависимостью от монгольских государств, выплату дани которым, начиная с Ивана Калиты, контролировали московские князья, которых нередко финансировали азиатские купцы, за откуп получая право сбора дани в Золотую Орду. Александр Невский и его потомки, последовательно уничтожая противников Орды, выстроили систему власти, которая держалась на Орде как финансовом, военном и политическом центре, что вполне устраивало русских князей. Именно с этим связана 250-летняя зависимость России от Золотой Орды, тогда как в остальной Евразии монгольские государства исчезли в начале XIV века. А поскольку монголы, в целях профилактики протестных выступлений, не трогали церковь, правящий режим принял форму светской теократии. Благодаря поддержке Русской православной церкви со стороны Золотой Орды, избавлению от уплаты налогов, РПЦ стала в XIV—XV вв. самым влиятельным участником внутренней политики России, в которой прекратились восстания против выплаты дани. Княжества и города, не принимавшие монгольской власти, присоединялись к литовскому государству (что и сделало возможным его стремительное расширение в XIII – XIV вв.), не платя дани и пользуясь максимальными свободами.

В Центральной Европе в XV в. разрастается городское сообщество, живущее рыночной экономикой – в дисперсном мире сотен суверенов устанавливается равновесие сил, и легитимность порядка институционально закрепляется введением Земского мира 312 . Как и в Италии, зафиксированный диссенсус помог развитию и росту раздробленной Германии, но воспрепятствовал ее дальнейшему объединению. На это время пришелся расцвет Возрождения, и немецкие города испытали его в полной мере, в частности, став лидерами по печатанию книг. С появлением интеллигенции и буржуазии античная культура смогла выступить образцом для подражания. С помощью торговли и добычи драгоценных металлов в Южной Германии развивается банковское дело, а семьи Фуггеров и Вельзеров из Аугсбурга, являясь посредником между банкирами Фландрии и Италии, становятся самыми богатыми в Европе.

Естественным следствием экономического процветания Германии и Италии стали попытки сопредельных государств поставить их под свой политический контроль. В Италии, после кончины Лоренцо Медичи, всю первую половину XVI в. шли войны между Францией, Испанией и австрийскими Габсбургами 313 . В 1519 г. Карл V Габсбург – испанский король, наследник Австрии, Фландрии, Нидерландов 314 и в недалеком будущем Чехии и Венгрии, занял у Фуггеров, Вельзеров и флорентийских банкиров полмиллиона золотом, чтобы немецкие аристократы, враждебно относившиеся к испанцу, согласились избрать его императором Священной Римской империи. Несмотря на избрание, новый монарх получил не гегемонию, а серию непрерывных войн, разоривших как его самого, так и его кредиторов.

Главной проблемой монархов того времени была дороговизна войны и хроническое отсутствие средств вследствие недостаточной связности сообществ и территорий:

Церковная заповедь «Не возложи лихвы» оказалась непрактичной, а опыт дал принцип «Деньги – нерв войны», настолько важный, что из него вышла новая политическая система меркантилизма. В заключительный период Средних Веков среди европейских народов система расчетов натурой в некоторых областях уже распалась, оставаясь в неприкосновенности в других. Траты государственных бюджетов королей и городов все больше приобретали монетарный характер, особенно в отношении крупнейшей статьи – расходов на армию. Поступления, с другой стороны, в случае любого государя, продолжали быть в основном натурой… Более того, они были не всегда доступны в то время и в том месте, где следовало расходы осуществить. Отсюда следовала нужда в крупной и растущей сумме кредита… В самом деле, во многих местах имелись небольшие суммы денежного капитала, который его владельцы желали инвестировать. Продажа аннуитетов городами давала возможность такого рода без нарушения запрета на ростовщичество 315 . С другой стороны, королям в случае нужды было очень трудно воспользоваться кредитом: во-первых, поскольку их личная кредитоспособность была незначительной или отсутствовала, а также в связи с плохой организацией поступления доходов, ограничивавшей использование реального кредита – то есть, под залог доходов – расстройство, которое оказывало разрушительный эффект на их бюджеты 316 .

Государи того (а равно и предшествовавшего) времени финансистам не только не доверяли, но и не видели ничего дурного в том, чтобы перестать платить по счетам. Причина такой безответственности была проста: займы выдавались королям под откуп налогов, торговые и промышленные монополии, так что финансисты зарабатывали много больше, чем давали, как правило, в ущерб остальным участникам. Монархи предпочитали опереться на бюрократию из юристов, в связи с чем идеалом была бюрократическая империя, но этой цели, в отличие от Китая, европейцы достигли лишь отчасти.

В продвижение интересов императора теперь включились фландрские и фламандские капиталисты, непосредственно связанные с Габсбургами и зависимые от них как подданные. Фландрские суконщики и торговцы сотрудничали с немецкими банкирами, являвшимися посредниками между Южной и Северной Европой. Приход в 1501 г. португальских судов с азиатским перцем в Антверпен повернул во Фландрию потоки серебра из Южной Германии, шедшие до того в Венецию. Нидерланды, очень бедные, но очень трудолюбивые, оспаривали у ганзейских городов балтийский рынок и перевозки на северо-западе Европы. Вздувшиеся объемы денежных оборотов образовали у фландрских, итальянских и немецких капиталистов достаточно средств, чтобы заработать на нуждах императора.

С начала XVI в. Германия все больше увязала в конфликтах. Первыми восстали рыцари – бедные помещики, чьи ренты были недостаточно обильны, урожаи скудны, а земля дешевела, в то время как в городах торговля и финансы обеспечивали церковь, аристократов и буржуа вызывающей роскошью 317 . Усиление эксплуатации крестьян помещиками, в свою очередь, вызвало последнюю крупную крестьянскую войну в Европе 318 . Общая политико-экономическая нестабильность и приход фанатично религиозного испанского короля на императорский трон заставили немецкую аристократию обратиться к проповеди Мартина Лютера и начать борьбу за религиозную автономию, тем более что это предполагало изъятие церковной собственности.

Лютеране выиграли лишь частично: религию сохранили, но выходить из империи, опасаясь собственных вожаков, большинство не захотело. Городские буржуа отказали протестующим аристократам в деньгах, поскольку император, хоть и плохо расплачивался, в военном отношении был гораздо опаснее 319 . Кроме того, балтийскую торговлю прибрали к рукам фламандские компании, которые находились под юрисдикцией Карла и, войдя в сотрудничество с итальянцами и испанской короной, обеспечили себе постоянный приток капитала 320 . Торговую войну лютеране проиграли, и на следующие сто пятьдесят лет голландцы полностью завладеют балтийской торговлей.

Протестантов спасло то, что кредиторам императора все труднее было изыскивать свободные средства на его бесконечные войны, а ему – расплачиваться по долгам. Банкиры ссужали не государство, а персонально монарха, что делало взыскание долгов весьма щекотливым. Фландрия, Нидерланды, Италия непрерывно снабжали Карла денежной ликвидностью посредством долгов, возлагаемых богатыми буржуа и аристократами на свои города и провинции 321 . Полвека Фуггеры, занимая на бирже в Антверпене огромные деньги, финансировали войны Габсбургов с Францией, Англией, римским папой, протестантами и ссудили императору большую часть своего состояния, но тот, заключив с протестантами выгодный мир, в 1557 г. объявил по своим обязательствам дефолт.

Победы католиков над протестантами оказали двойственное воздействие на политико-экономическую ситуацию в Германии. Возможности северян стали гораздо более ограниченными, банкиров Южной Германии разорил дефолт императора. Во Фландрии, помимо финансовых потрясений, встала промышленность; активным регионом оставались Нидерланды, но они были бедны. С 1550-х гг. экономику Европы лихорадило: рост экономики Германии и Италии подошел к своим институциональным пределам. Однако обилие средств, накопленных за этот период буржуазией и аристократией во Фландрии, Германии и Италии, позволило генуэзским банкирам аккумулировать их вклады и ссужать испанской короне в обмен на нерегулярные поставки недавно открытого американского серебра 322 . Следствием такого союза стал утомительный империализм габсбургских государств и явление, получившее название Контрреформации.

Реформатские войны были образцом войны всех против всех и совмещали борьбу за свободу вероисповедания с отъемом рынков и суверенитетов. Как известно, отношения Филиппа II с жителями Фландрии и Нидерландов с самого начала не задались. Испания управляла огромной колониальной империей, вела дорогостоящие войны, и все это требовало немалых средств. Помимо экстренных займов испанское государство постоянно учреждало новые налоги, платить которые при неблагоприятной конъюнктуре буржуа не могли и не хотели. Если во время войн с лютеранами Нидерланды и Фландрия спонсировали Габсбургов и к вопросу веры относились равнодушно, то к 1567—1568 гг. влияние протестантов и идеи отсоединения провинций выросло достаточно, чтобы спровоцировать в более бедных Нидерландах восстание.

Религиозная маркировка выражала социальную позицию, политические притязания и экономические интересы, хотя сама их отнюдь не создавала. Протестанты, главным образом мелкое, среднее дворянство и горожане, находились на территориях, привязанных к товарным потокам Северной Европы, политико-экономическая география которой облегчала океанскую навигацию. Правителям новая религия давала церковные средства и, главное, больший суверенитет, но принять ее мог только тот, кто не был напрямую зависим от Средиземноморья, его финансовых центров и могущественных суверенов – либо, наоборот, кто сам был необходим Южной Европе для прибыльных инвестиций и выгодных займов.

Филиппа II Испанского обычно укоряют за бессмысленные войны и трату денег, но выхода у него все равно не было. Восставшие голландцы были его подданными, к тому же промышленной «житницей», которую надо было удерживать во что бы то ни стало; войны с Османской империей спасли Италию от турецкой оккупации. За все время правления монарха европейские финансисты ссудили Испании огромные средства (80 000 000 дукатов золотом) – займы были оплачены более чем 11 миллионами килограммов серебра 323 . Большая часть этих денег так или иначе перешла буржуазии восставших провинций, промышленность и флот которых поставляли в Испанию все, вплоть до гвоздей и канатов. Подавляя восстание, испанские войска разорили Фландрию и разграбили Антверпен, чье население бежало в северные провинции. Более того, оплата операций испанской армии в восставших провинциях стоила испанской короне больше, чем сами они приносили дохода 324 . Капиталистическое сообщество Нидерландов, будучи достаточно удаленным от метрополии, имея доступ к массивным капиталам, опираясь на логистическую сеть, промышленную базу и, главное, внутренний политический компромисс, смогло гораздо эффективнее использовать конфликт, нежели его противники.

Храбрости им придавали самые тесные контакты с генуэзскими банкирами, при том что формально и те, и другие были подданными испанской короны. Это «странное» сотрудничество, которое разворачивалось в среде крупных торговцев и банкиров Генуи и Голландии, спокойно выдержало последующие испано-голландские войны, более того, прекрасно росло на европейских конфликтах. Но голландцы не просто делали деньги, а связали эту задачу с вопросами какого-никакого государственного строительства, тогда как итальянцы работали с Габсбургами лишь до тех пор, пока их военные мероприятия не стали чересчур опасны. Эти и последующие религиозные войны послужили источником процветания Нидерландов, которые зарабатывали на войне всех против всех, независимо от политических убеждений 325 . Обслуживая друзей и врагов, они создали огромный торговый флот, мобилизовали на него большую часть мужчин и обеспечили свои компании огромными капиталами, которые были пущены на торговую экспансию на всех рынках мира, какие голландцы только могли найти.

Испанию бесконечные войны иссушили. Дворянство этой бедной страны не знало ничего, кроме войны и ренты. Остальное образованное городское сообщество, за исключением церкви, не обладало достаточными финансовыми ресурсами и было удалено от отношений международного обмена. Поэтому финансовую верхушку оккупировали итальянцы, а розницей и промышленностью занимались мориски и марраны 326 , жившие в южной части страны со времен урбанизированного мусульманского эмирата. Следствием стало отторжение экономических возможностей страны от испанского общества: чтобы освободиться от итальянцев, у испанцев не было ни денег, ни деловых связей. Пятьсот лет Реконкисты сделали сообщество этнически и религиозно нетерпимым. Крещеные иноверцы оставались сегрегированы и в этом состоянии были опасны, в связи с чем и произошло их изгнание. Занять вакантное место было некому: вместо ремесленников и лавочников города рождали огромное количество идальго, будущих джентльменов и менеджеров. Социальная карьера была доступна только дворянам, и за них себя выдавали все, кто имел образование. Филипп II создал из них огромную бюрократическую машину для управления страной и всеми владениями, разбросанными по миру на годы морского пути. Бюрократия упорядочила управление, но полезного продукта не создала 327 .

Несмотря на обширность имперских владений Габсбургов, их интеграция оказалась невозможной. Владения в Европе оставались нагромождениями анклавов, каждый со своим политическим и экономическим интересом. Ради поддержки на местах Карлу и Филиппу пришлось сохранить местное самоуправление в руках дворян и церкви, не плативших налогов и чуравшихся буржуазных занятий 328 . Политические и налоговые притеснения горожан спровоцировали восстание комунерос в 1520—1522 гг., но общественный договор изменен не был 329 . Большая часть активного населения выехала в колонии, где довольно быстро местная буржуазия продемонстрировала способность к эффективной организации, а местная администрация – заинтересованность в общей поддержке сообщества колонизаторов. Проблема заключалась в том, что американские колонии экономически полностью зависели от итальянских банкиров, управлявших испанской океанической торговлей и не заинтересованных в самостоятельности испанского или колониального бизнеса. Невозможность управления своими внешними связями привела колонии к состоянию периферии, а дальнейшие события в Европе лишь поддержали эту порочную зависимость 330 .

Общее количество капитала в Европе было велико, и в многочисленных войнах он только увеличивался, дешевел и вздувал цены. Первыми, кто извлек из этого выгоду, стали аристократы, переведя свои обширные поместья в режим экстенсивного производства: в Испании и Англии «овцы съели людей», и появились законы против нищих и бродяг. По сути, это была старая добрая рента, только производство теперь определялось потребностями не населения, а внешнего рынка. Стоимость вещей росла, а денег падала, чему в немалой степени способствовали регулярные дефолты испанской короны в 1557, 1575, 1596, 1607, 1627 и 1647 гг.

Стремительная инфляция XVI в. была обусловлена несколькими обстоятельствами: притоком драгоценных металлов из Америки и усложнением технологий и знаний – услуги дорожали, а деньги дешевели. Постоянное обесценение денег от Лиссабона до Москвы 331 заставило сообщества как-то меняться, и делали они это по своим возможностям. Наиболее развитой страной оставалась Италия, чьи товары были дороги, капитал обилен, а средняя обеспеченность населения – наиболее высока. Там появляются первые европейские государственные банки: государство впервые начинает управлять движением платежей и поддерживать финансовую стабильность на своей территории 332 .

Расширение коммуникации сообществ и постоянство нестабильности заставили государства обратиться к практике бюрократии. Ее появление говорит о наличии внутренней связности территорий и потребности в консолидации управляющих институтов. Одновременно сообществам стало необходимо уравновесить влияние богатой верхушки и мелкого дворянства, что, в частности, нашло выражение в противостоянии монархии, дворян и аристократов во Франции в виде религиозных войн. Требование религиозной автономии скрывало потребность в специальном управлении территориями, которые были включены в сети международного обмена и требовали учета своих нужд. Задачей центральной власти было ограничение могущества аристократов и введение единообразного политического и экономического контроля на местах, чтобы обеспечить как исполнение власти, так и поддержание обменов. В целом сообществам для успешного роста были необходимы постоянные тесные контакты друг с другом. Страны, не решившие эту головоломку, отныне постоянно страдали от недостаточных доходов, отсутствия связей между своими территориями, властных и экономических монополий.

Степень погруженности сообщества в рыночные отношения ускоряла или замедляла эту эволюцию. Если сообщество зависело от внешней торговли, не имело обширных территорий и его аристократы были достаточно слабы – дворяне быстро приобщались к коммерции, а коммерсанты достаточно успешно конвертировали богатство во власть, что и продемонстрировали Нидерланды. Богатая и влиятельная аристократия или всевластная олигархия пользовались преимуществом монополии, делая общество статичным, скупая землю и подчиняя государство своей частной выгоде. Пока Италия и Испания были богаты, они могли не обращать на это внимания; когда они стали бедны, возможности трансформации были надолго утеряны. Испанские дефолты и проигранная Тридцатилетняя война, в топку которой католики выбросили свои деньги, выудили из Средиземного моря большую часть капитала. Основное население нищает, разветвленные финансовые, торговые и промышленные сети сворачиваются до локальных размеров. Приходит черед доминирования голландской капиталистической сети, охватившей многие регионы мира.

Становление голландской торговой гегемонии определило зависимый характер развития Восточной Европы. Фактически вся она стала поставщиком зерна, рынок которого был создан голландцами. Экономика восточноевропейских стран оставалась аграрной, и крупнейшие аристократы стали обладателями огромных поместий с рабским трудом. В Польше это привело к беспрецедентному ослаблению центральной власти со стороны крупнейших собственников. В XVI в., когда активный рынок давал достаточно средств и людей для войн и управления, Польша оставалась значительным государством. Ухудшение экономической конъюнктуры и растущая зависимость от Нидерландов в XVII в. вкупе с разорением Тридцатилетней войны сделали Польшу и Германию ареной происков соседних государств.

В России покорение татарских ханств на волжском торговом пути в Персию и расширение торговли через Архангельск вызвало в середине XVI в. бурный расцвет, но неспособность открыть балтийский рынок обернулась опричниной – репрессиями и экспроприацией имущества аристократии в пользу монархии и служилого дворянства. Сначала это привело к нарастающей гражданской войне Смуты, но оставшуюся часть XVII в. Россия провела в колонизации земель, разрастании централизованной власти и попытках модернизации экономики.

Англия на тот момент еще не выделялась среди соседей, но островное положение, политическая и экономическая слабость наложили свои ограничения. Аристократы перебили друг друга еще во время войны Роз, и приведение страны под власть монарха при Тюдорах прошло достаточно гладко. Генрих VIII, борясь с аристократами, одновременно распродал землевладельцам церковное имущество. Крупные сельские помещики, не претендуя на политическую власть, присваивают наибольшие выгоды от воздействия рынка. Чрезмерная зависимость острова от торговли и его экономическая слабость перед лицом континентальных банкиров заставила Елизавету Тюдор поддерживать своих мелких производителей 333 и стабилизировать фунт стерлингов. Но отсутствие доступа к дешевому капиталу или дорогим ресурсам отложили буржуазную трансформацию английского общества на пару столетий.

Купцы и мелкие дворяне, не обладавшие ресурсами для торговых операций, нашли себя в пиратстве. Некрупные размеры острова и населения, сельская экономика не давали ни больших налогов, ни многочисленных должностей на продажу. В XVI в. закончились церковные и государственные земли, но рост поддерживался международным рынком. Ухудшение экономической конъюнктуры в XVII в. вследствие доминирования Нидерландов и чрезмерная коррупция двора заставили джентри подняться на борьбу как с аристократами, так и с абсолютной монархией, выразив свои стремления в протестантизме. Ограничение частной власти крупных собственников было достигнуто за счет диктатуры, которая немедленно принялась шантажировать голландцев для получения части их доходов. Только к XVIII в., когда английским королем стал правитель Нидерландов, горожане, дворяне и монарх смогли использовать капиталистические практики управления и заимствовать для этих целей голландский капитал.

Франция прошла период внутренних войн монарха, аристократов и дворян, завершив их социальным пактом, но разделение страны оставалось опасным, ибо религиозная автономия и внутреннее самоуправление могли в любой момент стать политическими притязаниями на независимость. Поэтому Ришелье и позднее Людовик XIV, подчинив аристократов, принимаются за протестантов. Изгнание последних после отмены Нантского эдикта (1685), конечно, временно нанесло урон французской коммерции и промышленности, но их место занимает католическое дворянство. Образование «нации» началось с благородного сословия; то, что сделали с «благородным» сословием, можно назвать гражданизацией, но инструментом его развития стала коррупция.

Ситуацию, в какой западноевропейские государства собирали под свою власть сообщества, осложняла их бедность в отношениях с банкирами и слабость в отношениях с землевладельцами, которые признали суверенитет монарха, но исполнительное и судебное управление на территориях пока осуществляли сами. Под влиянием политико-экономической динамики развитых урбанистических сообществ аристократы строили карьеру и копили богатства, покупая церковные и государственные должности, которые им любезно предоставили папа и монарх. Играя на местных противоречиях, государство за деньги продавало контроль управления и власти в администрировании, суде и налогах – оно получило источник финансирования, но на местах социальные отношения были отданы локальным властным монополиям.

Франция превратилась в государственную олигархию, власть в которой зависела от должности и уплаченных за нее денег 334 . Если во внутренних отношениях монархия и ее советники, как Ришелье, пошли на вынужденный компромисс с протестантами, то во внешней политике Франция всю первую половину XVII в. поддерживала протестантов против католических Габсбургов, способствуя сохранению разрозненности Германии 335 . Но, став могущественной, Франция при Людовике XIV сама обратилась против протестантов и Нидерландов. Во второй половине XVII в. французская монархия стала самой богатой среди европейских королевств, но долгосрочные последствия такого режима привели ее к краху. Превосходство в населении и территории позволило Франции пытать счастье политически, что оказалось таким же бесполезным, как имперские амбиции Испании.

Нидерланды являли собой типичный образец бедного приморского сообщества, которому капитализм был необходим, чтобы просто выжить. По мере развития хозяйства и освоения побережья треть населения поселяется в городах, обслуживая морскую ловлю и перевозки. Рынок труда в Нидерландах рано становится эластичным, а пролетаризация сельского населения постоянной 336 . Союз власти аристократов и капитала торговцев, принадлежность юрисдикции Габсбургов дали голландцам в руки все, что было нужно для успешного роста. Метрополия нуждалась в промышленных изделиях и торговом флоте, и голландцы ей это предоставили. Итальянцы с облегчением инвестировали в провинции, где доход был гарантирован и безопасен, а долгие войны XVI—XVII вв. обеспечили возрастающий спрос на продукцию и услуги. Более того, нидерландские компании через бразильских марранов финансировали Испанию, в связи с чем у той нашлись ресурсы и амбиции начать Тридцатилетнюю войну и проиграть ее 337 .

Аристократы во главе с династией Оранских, конечно, недолюбливали буржуа, и правительственная история Нидерландов переполнена весьма традиционной борьбой за власть. В годы бурного роста власть контролировалась представителями городской буржуазии (самыми известными из них были братья де Витт). Если экономика находилась в угнетенном состоянии, а политические опасности становились угрожающими, возвращались Оранские, и так они сменяли друг друга каждые двадцать лет. Отдельные семьи олигархов закрепили наследственные должности в администрации, так же как это сделали аристократы в Испании 338 . Вследствие небольшой территории бизнес для Нидерландов был важнее всего: не в силах навязать политическое влияние остальным государствам, они стремились не к окончательному разгрому противников, а к поддержанию состояния всеобщей войны и коммерческого обслуживания ее участников. Фактически почти все крупные войны с конца XVI по конец XVIII в. были профинансированы из Амстердама. Если другие режимы извлекали доходы только из своих сообществ и были связаны их локальными интересами, Нидерланды, контролируя существенную часть мирового рынка, обладали и большими доходами, и большим спектром интересов и возможностей, что упрочивало их политическое положение.

Многообразие войн и гонений в эту эпоху привело сюда множество эмигрантов, обладавших профессиональной квалификацией, капиталами и связями. Нидерланды стали мастерской, складом и перевозчиком для всей Европы и немалой части остального света. Чтобы оценить степень их влияния, достаточно заметить, что, за исключением пары итальянских государств, ни одна другая европейская страна не была в состоянии самостоятельно обеспечить себя ни необходимыми товарами, ни транспортом и не имела бизнеса достаточно крупного, чтобы это все организовать 339 .

Основная часть всех доходов Нидерландов шла на финансирование крупного бизнеса и армию. Рационализация управления заставила Оранских создать профессиональную армию, выдержать расходы которой могло только капиталистическое общество, чьи управляющие институты исходят из максимизации доходов и полезности. Потребности торговли и производства создали разветвленные производственные и исследовательские кластеры предприятий 340 . Это было самое урбанистически развитое сообщество с самым обеспеченным и образованным населением.

Нидерланды последовательно ратовали за свободу торговли, подавляя менее развитую промышленность соседей 341 . Что касается бизнеса, то он превзошел все предыдущие европейские сети накопления. Испанцы и португальцы обзавелись колониями раньше, и в их обустройстве были задействованы деньги многих христианских капиталистов. Эти государства строили колониальные «империи», основанные на выкачивании ресурсов растительного или ископаемого происхождения. Однако монархам никогда не хватало средств на обустройство успешных деловых сетей, так что все, что они ввозили в Европу, проходило через Антверпен, а позже Амстердам и там же приносило наибольшее количество прибыли тем, кто финансировал эти далекие и опасные плавания.

Шкала налогов в Нидерландах была регрессивной, так что бедные выплачивали большую часть своих доходов, а богатые меньшую. Торгово-промышленная экспансия сглаживала этот перекос и давала высокий уровень прибыли. С начала XVII в. действует Амстердамский банк, крупнейший до XIX столетия, и Амстердамская биржа; с их помощью финансируются военно-коммерческая деятельность Ост-Индской и Вест-Индской компаний. Государство-предприятие, созданное в складчину, становится получателем избыточного капитала, накапливаемого олигархией, а его доходы в несколько раз превосходят доходы европейских монархий. Там же появляются люди, которых впервые назвали «капиталистами», – рантье, жившие на доход с финансовых операций и займов государству. С 1585 по 1620 г. Нидерланды переживают стремительный экономический бум, когда им удается подчинить себе всю европейскую экономику и добиться превосходства в Индонезии. Но затем прибыли падают, и для их восстановления Амстердам финансирует подготовку и проведение Тридцатилетней войны католическими и протестантскими сообществами.

Все же к середине XVII века торговля и производство Нидерландов уже не могли плодоносить так обильно, как раньше, как вследствие прочной монополии, которую они уже установили в Европе, так и вследствие запретительных мер и политики меркантилизма со стороны соседей. Ответом Нидерландов становится расширение колониальной империи Ост-Индской компании. Будучи неспособными отобрать португальские колонии в Азии, голландцы извели местных конкурентов в торговле пряностями, а создав монокультурное аграрное производство на индонезийских островах, замкнули на себя торговлю их продукцией. Голландцы сделали поставки прежде дорогих пряностей массовыми, выдавив конкурентов с помощью демпинга. Но чем больше становилась европейско-азиатская торговля, тем больше она требовала дополнительных вложений – совокупный европейский баланс относительно Индийского региона оставался отрицательным, и голландцы подвизались на морских перевозках и распределении поставок на азиатских рынках. Это позволило Ост-Индской компании стать крупнейшим частным торговым предприятием в мире, а Нидерландам поддерживать свою долю прибыли из распределения вещей и капиталов по всему миру. Голландская элита понимала, что вложения в торговлю и производство становились уже чрезмерными, и расцветает финансовый сектор: акции Ост-Индской компании растут в цене (к 1720 г. они вырастут на 1200%), умами голландцев овладевает тюльпаномания, а недвижимость становится самой дорогой в Европе. Чем больше накапливался капитал внутри страны, тем сильнее становилась потребность ссудить его государству – в совокупности долги Соединенных Провинций к XVIII в. составляли двести, а к 1795 г. 450 миллионов гульденов, и принадлежали эти долги олигархии, бывшей экономической и политической элитой страны 342 .

В отличие от расцвета культуры и городской экономики XV—XVI вв., сообщества первой половины XVII в. стали бедны, консервативны и архаичны. На городских площадях, где раньше велись публичные диспуты, теперь жгли ведьм, еретиков и вольнодумцев. Разорение Испании и Италии, массовые потери населения в Германии и Польше во время Тридцатилетней войны, закрытие внутренних рынков вследствие таможенной борьбы государств с Нидерландами сжимали денежную экономику. Большая часть драгоценных металлов была вывезена в Азию, но эмиграция голландцев распространяла знания, связи и технологии, кроме того, европейцы начали массовый ввоз прежде дорогой тропической аграрной продукции, – все вместе это вызвало значительное удешевление товаров и услуг: дефляцию второй половины XVII – первой половины XVIII в.

С окончанием Тридцатилетней войны вчерашние союзники обратились против Нидерландов: поочередно то Англия, то Франция силой пытались отнять то, что не могли взять торговлей и промышленностью 343 . Если ранее миграция капитала оставалась без внимания, то со второй половины XVII в. страны с отрицательным балансом (в пользу Нидерландов) были вынуждены повышать эффективность своего управления и вводить централизованное управление. Отсутствие инфраструктуры управления обменами у сообщества вело к голландскому посредничеству, и все попытки угнаться за капиталистическим центром напоминали Ахилла и черепаху. Но попытки были предприняты: кроме создания профессиональных армий и нападений на Нидерланды, государства начинают корректировать экономические процессы на своей территории – появляется меркантилизм.

Политика, реализованная во Франции Кольбером и перенятая затем остальными европейскими государствами, была попыткой ускорить развитие сообществ бюрократическими методами 344 . Государственный дирижизм регулировал внешнюю торговлю, инвестировал в предприятия, отменял пошлины в провинциях и вводил их на границах, принудительно создавал колониальные компании, строил дороги и регламентировал сельское хозяйство, но особых успехов не достиг вплоть до XVIII в., когда окончательно остановился промышленный и торговый рост Нидерландов, чьи капиталы стали финансировать другие сообщества.

Ограниченность бюрократических достижений коренилась в той цели, ради которой и прилагались усилия: накопление денег и формирование деловых связей внутри своей политической юрисдикции 345 . В результате сообщества опирались лишь на свои небольшие ресурсы, тогда как экономическая экспансия вовне осталась недостижимой: ни во Франции, ни в других странах не было достаточных капиталов для создания крупных компаний и банков, которые могли бы соперничать с глобальными сетями голландцев 346 . Тем не менее благодаря вмешательству государств была расширена океанская экономика и созданы новые рынки: на голландские займы разбивались сахарные плантации на Карибах, куда караваны кораблей привозили рабов из Африки. Французы и англичане заработали на этом немало, но Нидерланды, как финансист и перевозчик, опередили их и здесь: американские производства с самого начала оказались включены в сеть отношений, завязанную на далекий центр в Амстердаме 347 .

§2. Престол изобилия

– Боже мой! – сказал мужчина. – Мне кажется, что у нее с нашей стороны нет щеколды. Вы же заперли нас обоих!

– Обоих? Нет. Только одного, – сказала девушка. Она прошла сквозь дверь и исчезла.

И. А. Айрленд. Гости

География и касты сделали Индию такой, какой она является до сих пор. Всем известно, что до того, как строить технопарки, Индия была образцом традиционности и повсеместных духовных исканий. Однако ее социально-экономическая и политическая история не оставляет сомнений в том, что принципы образования сообщества здесь были такими же, как и в остальном мире.

Урбанизация началась около 2600 г. до н. э. и продолжалась до 1900 г. до н. э. в районе Инда; с сообществами Хараппы поддерживали торговлю Междуречье и города Южной Индии. Появление иерархических сообществ на берегах Ганга связано с передвижением ариев из степей Евразии, освоивших буквально все доступные типы эксплуатации природы в кочевом и оседлом виде. Плодородие почв кормило рост населения, чья плотность сказалась на структуре общества. С X по V в. до н. э. формируются государства, известные по письменным источникам, и начинается ломка первичных социальных разграничений: распространение буддизма с VI в. до н. э. среди аристократов и торговцев свидетельствует об их потребностях в общем пространстве коммуникации и независимости от внутренних отношений сообществ.

Индийская система варн с делением общества на жрецов, военных, крестьян и чужаков есть знакомый неолитический патриархат. Примечательным является не появление варн, а их сохранение и преобразование в касты по профессиональному признаку. Очевидно, это социальное устройство было реакцией на чрезмерную плотность и этническое разнообразие коллективных тел. Разделенные социальные группы не могли конкурировать друг с другом, и на положение в касте (во всяком случае, для низших каст) влияло место проживания – так перекрывалась борьба за выживание и подчинение. Каждая категория населения придерживалась своего места в пространстве отношений и не ставила в чрезмерную зависимость других. Позднее, когда городские сообщества стали многочисленны, а взаимосвязи обширны, отдельные касты при необходимости с легкостью переходили от одного вида занятий к другим. Таким образом, кастовое деление было не удушающим наследием древности, а инструментом социальной регуляции традиционного общества. Сами же процессы социальной дифференциации здесь протекали так же, как на Востоке и Западе.

Территории вокруг Ганга были наиболее пригодны к сельскому хозяйству 348 , и высокая экономическая отдача позволила местным государствам доминировать в Северной Индии и стать источником институциональной структуры – область Магадхи весь древний период оставалась наиболее развитым политическим, экономическим и культурным центром. С распространением сети обменов и городов структура общества деформируется, представители низших групп добиваются богатства, коммерсанты оспаривают у жрецов и военных право на власть, и появляются первые цари низкого происхождения. В период династии Нандов (345—317/314 гг. до н. э.) во многих местах брахманы по бедности уже давно освоили ремесла, а среди богатых попадались шудры 349 . Как и в Китае или Греции, ученые и чиновники сочиняют артхашастры – трактаты об управлении государством, цель которых состояла в упорядочении социально-экономических отношений сообществ и увеличении доходов казны 350 .

Индия была полна всем, кроме лошадей, и фактически могла существовать отдельно от остального мира. Объемный внутренний рынок и теснота проживания способствовали бесконечным войнам и обширным связям сообществ; количество и качество индийских промышленных изделий и агропродуктов было прекрасно известно в Евразии. Спектр политических режимов также был весьма разнообразен – здесь встречаются наследственные и выборные тирании, аристократические и олигархические республики 351 . Перевес оказывается на стороне аристократов, хотя образец настоящей тирании и централизованного администрирования показала империя Нандов. Связано это было, скорее всего, с уничтожением аристократов, которое практиковали первые цари династии, и необходимостью построения собственного управленческого аппарата. На нее не решился напасть даже Александр Македонский, в войнах знавший толк.

Тесные связи между сообществами позволили развернуться обширным империям, существовать которые могли только при регулярной торговле или военном шантаже, собирая дань. Объединение территорий в Северной Индии связывало устья Инда и Ганга, а на юге шло вдоль побережья. Самым обширным государством Древней Индии стала империя Маурьев (317—180 до н. э.), контролировавшая почти весь Индостан. В этот период варновое деление окончательно смешивается с кастовым. Экономика империи была рыночной, шло бурное развитие городов, рос денежный обмен. Собственность была частной, государственной и коллективной, а государственная отделялась от царской, что указывает на более чем развитые формы институционального управления.

Государство делилось на провинции, которые управлялись местной и присылаемой аристократией, а также регулярно инспектировались столичными чиновниками; существовало даже несколько автономных республик. Было введено упорядоченное и весьма значительное налогообложение, от которого освобождались только священники. Города обладали местным самоуправлением из числа аристократов и олигархов, но государство не оставляло попыток привести городские сообщества к централизованному подчинению. Непосредственный контроль населения и передача части его доходов государству лежали на местных аристократах-землевладельцах, верхушке крестьянских общин и богатых торговцах.