Techne. Сборка сообщества Красавин Игорь

«Нефтяной шок» дал СССР неожиданный источник финансовых поступлений, которыми поддерживалась советская экономика и лояльность вассальных режимов. Советские сообщества неотвратимо деформировались под влиянием рынка, и рост благосостояния разделял элиты и остальных людей 597 . Сомнительные внешнеполитические успехи США, в свою очередь, указывали, что пора на эти деньги превзойти военную мощь соперника, тем более что других инструментов коммуникации, кроме бесконечных даров и оружия, у СССР просто не было. Производство вооружений поглощало до трети ВВП, в то время как экономический рост и совершенствование хозяйства практически остановились 598 . Планово-директивное управление позволяло концентрировать средства, но мешало развивать коммуникацию сообщества, так как проще было построить новый завод с не имеющей сбыта продукцией, чем совершенствовать ее качество и разнообразие услуг: освоение бюджетных средств для реализации экономических планов становится самоцелью, в отличие от результата их применения. Дефицит как эффект отсутствия коммуникативной связности институциональной системы стал приметой советского потребления. Городское население СССР постоянно росло, а производство сельскохозяйственной продукции для него оставалось прежним. Уже в середине 1960-х гг. Москва стала импортировать продовольствие, а к 1980-м гг. СССР стал крупнейшим импортером продовольствия в мире. Население СССР имело значительные финансовые накопления, которые оно не могло использовать для потребления и инвестиций, в то время как официальные и реальные цены на товары росли 599 .

Непропорциональные траты при убывающей эффективности стали бичом советской модели организации, что привело к парадоксальному различию между производственными возможностями и реальным местом СССР в мировой политико-экономической системе. Обладая огромным промышленным производством, СССР выживал за счет растущих поставок сырой нефти и цветных металлов на внешний рынок, тогда как гражданская промышленность на мировом рынке была неконкурентоспособна. Его научные институты делали множество открытий, которые сообщество просто не могло использовать вследствие чрезмерно центрированной институциональной структуры и отсутствия рынка. Советский Союз мог произвести практически все, что угодно, но был не в состоянии обратить свои способности в рост и развитие сообщества, его деловых и политических организаций.

Руководство КПСС сознавало имевшиеся проблемы, но их немедленное решение грозило обрушить всю структуру власти, а для постепенных изменений не оказалось времени. Резкое снижение цен на нефть в 1986 г. отняло единственный источник доходов, и с этого момента Москва начинает лихорадочно перестраивать управление экономикой. Как и в случае с повышением цен на нефть в 1970-е гг., столь же резкое их понижение в 1980-х было инспирировано не только конъюнктурой рынка, но и вполне осознанным вмешательством. Действительно, ввиду финансовых потрясений предыдущих лет сокращался спрос, и цены на мировом рынке понемногу снижались 600 . В этой ситуации Саудовская Аравия принимает «интересное» решение о резком увеличении поставок нефти в целях увеличения доходов. За ней последовали остальные поставщики, что привело к трехкратному снижению цен и, как следствие, снижению, а не повышению доходов экспортеров нефти. Даже для обычной компании на рынке подобный демпинг крайне опасен, не говоря уже о государстве с режимом автократии, не имеющем никаких других источников дохода. Позволить себе такую стратегию может только тот, кто заранее договорился о достаточном спросе и его оплате, так что договорной характер этой ситуации и здесь вполне очевиден.

Политика гласности, сопровождавшая реформы М. Горбачева, сделала возможным не только мягкое отстранение КПСС от принятия политических решений, но и движение национализма в союзных республиках. К 1988 г. ввиду оскудения финансов СССР больше не мог дотировать страны Восточной Европы и уже не мог взять кредит в частных западных банках, оставшись без денег и продовольствия, хотя еще в 1986 г. считался первоклассным заемщиком 601 . Ограниченная финансовая и продовольственная помощь Германии, Италии, США была обусловлена неприменением военной силы и политических репрессий в Восточной Европе и в самом СССР: с этого момента советский блок немедленно начал разваливаться 602 .

Государство уже не могло ни произвести гражданской продукции, ни купить ее за рубежом, в бессилии решившись на массированную накачку необеспеченных денег в обращение. Сразу же растет недовольство политической организацией советского сообщества, а в союзных республиках СССР возникают межэтнические конфликты. Закономерным финалом этой нестабильности стала попытка путча в 1991 г., результатом которого могла быть только диктатура. В ситуации финансового банкротства государства это было использовано партийными элитами республик для получения суверенной власти, независимой от власти Союза. Неожиданно как для зависимых сообществ, так и для противников в декабре 1991 г. СССР и созданные им международные организации прекратили свое существование.

§2. Apocalipstic

Государственные ценные бумаги – уже готовая алхимия,

но тиглю нельзя давать переполняться.

Исаак де Пинто. Эссе о циркуляции и кредите

Хотя в 2000-х гг. публика любила рассуждать о том, что слава грядущего века уготована Азии, а власть и доходы этого мира пожнет Китай, далеко не все оказалось таким очевидным. Подъем Восточной Азии является одним из главнейших событий конца XX – начала XXI в., поскольку, в отличие от почившего в бозе СССР, оказался непосредственным условием деформации гегемонии США с последующей сменой мирового политико-экономического порядка. Однако уже сейчас можно утверждать, что результаты этого подъема окажутся вне власти Китая, тем более что Вашингтон приложит максимум усилий для обуздания политической воли Пекина.

В 2010—20-х гг. можно будет наблюдать самоубийственное разрушение американской системы управления глобальным капитализмом и становление новой, более множественной институциональной структуры. Запад останется доминирующим участником международных отношений, но его гегемония опять станет более скрытой, оставив на поверхности несколько региональных центров накопления капитала и власти. Грядущие события заключают в себе не столкновение цивилизаций, а интеграцию регионов (то есть появление институциональных объединений, центрирующих власть и капитал национальных государств), но не все регионы смогут выстроить новую институциональную инфраструктуру. Все эти события являются продолжением трансформации отношений частного капитала и государственной власти 1970—80 х гг., но ведут они не только к глобальной приватизации, но и к складыванию наднациональных бюрократических организаций для продвижения интересов глобальных инвесторов.

Одновременно с агонией СССР произошло довольно странное событие, которое, на первый взгляд, выглядит политическим курьезом. Ирак, прежде наемник США, нуждаясь в средствах, в 1990 г. напал на своего кредитора и союзника, американского вассала, Кувейт, а их арбитр – США, с которыми они консультировались, сначала допустили эту войну 603 , а после изобразили освободительный поход, ставший первым реалити-шоу, в котором воевали и убивали, но больше маневрировали, в прямом эфире 604 . Это была одна из первых необъявленных войн США – манипуляция с международным правом и регламентом международных организаций для проведения военных операций без приличествующих событию ограничений.

«Буря в пустыне» продемонстрировала мощь и нерушимость всеобщей поддержки международного режима «нового мирового порядка», однако хотя заявлен он был президентом США Дж. Бушем-старшим под гром орудий, проведение его в жизнь в 1990-х гг. сопровождалось демилитаризацией США, риторикой открытых границ, свободы торговли и неизбежности глобализации 605 . Вестфальскую международную систему называли прошедшей, указывая на однополярный мир, но как таковая система гегемонии не изменилась. Отличие заключалось в том, что если ранее США внимательно бдили за политической ориентацией зависимых режимов и поддерживали свирепых диктаторов, то теперь эти режимы должны были представлять себя демократически легитимными, а выступления против них, для профилактики зависимости – поддерживаться. По сути же своей все осталось по-старому.

Мировая экономика начала 1990-х гг. была вялой, но, несмотря на финансовые потрясения конца 1980-х, деньги на Западе имелись, и дешевеющий кредит решил все прошлые проблемы населения с занятостью и доходами, сформировав общество всеобщего сервиса, пришедшее на смену индустриальному труду 606 . Поскольку принципиальных противников западного капитализма не осталось, либерализация отношений государств, организаций и частных лиц была объявлена неизбежной и необходимой. С реорганизацией международных отношений и финансов был сформулирован общий подход к управлению глобализацией, получивший название «Вашингтонского консенсуса» 607

После проведения «рейганомики», привлечения долгов бедных стран и запасов японских накоплений финансовые группы Нью-Йорка и Лондона сконцентрировали массивы ликвидности, которые требовали скорейших вложений. Задача Вашингтона состояла в том, чтобы при посредничестве международных организаций – Всемирного Банка и Международного Валютного Фонда – манипулировать национальными экономиками зависимых стран, чтобы обеспечить накопленным средствам применение. Решение задачи было осуществлено с созданием в 1995 г. Всемирной Торговой Организации, членство стран-должников в которой было выменяно на реструктуризацию долгов. Вступая в ВТО, периферийные сообщества открывали внутренние рынки западным компаниям, взамен получая новые кредиты и отсрочку в расплате по старым.

Либерализация торговли и учреждение ВТО, безусловно, помогло богатым странам, обладавшим капиталом, технологиями и рынками, но деловые организации других стран, как правило, не могли конкурировать с западными корпорациями 608 . Торговля США, Европы и Японии, составляя более 80% мирового обмена, замкнулась на богатых странах, и в стоимостных отношениях выглядела самодостаточной; остальные сообщества представляли собой статистическую погрешность. Открытие их внутренних рынков для восстановления после кризисных ситуаций было призвано принести малым экономикам расцвет на волне свободной конкуренции. И действительно, режим ВТО помог развитию экспортных отраслей; часть сообществ в Восточной Азии, Бразилии этим воспользовалась, создавая крупные экспортные компании и развивая внутренние рынки. Но во многих других странах Азии, Африки и Америки чахлые хозяйственные запруды только деградировали, и в 1990-х гг. вместо плохой промышленности они остались вообще без таковой 609 .

Глобализация 1990—2007 гг. стала торжеством частных финансов. На периферии это привело к повсеместному росту цен, объемов спекуляций с активами и неравенству, тогда как американское сообщество, деловым организациям которого поступало большинство мировых капиталов, смогло перейти на ренту. Становление сервисной экономики в условиях концентрации финансовых накоплений и конкурентного рынка сделало время правления Б. Клинтона ренессансом американской гегемонии, доходы которого получило все американское сообщество, несмотря на возрастающий разрыв между бедными и богатыми. Это выразилось в блеске урбанистической жизни американского общества, навязчивой рекламе роскоши, строительном буме и ажиотаже на фондовом рынке. Государство выплачивало старые долги и к 2000-м гг. имело профицит бюджета, который мог пойти на будущее обеспечение населения, но был истрачен на другие цели.

Тогда же прошлые вложения в информационные технологии начали приносить первые плоды. Обилие избыточных средств превратило США в страну венчурных проектов, и горячка вокруг новых технологий распалялась всю вторую половину 1990-х гг. Люди массово устремились на биржу, а вера в чудодейственную прибыльность интернет-магазинов и инфраструктурных сетей превратила небольшие IT-компании в гигантов рыночной капитализации в десятки и сотни миллиардов долларов. Как когда-то в 1920-е гг., опять появилась вера в «новую экономику»: теперь она слагалась из IT-продуктов (они дешевели, а их производительность росла) и непрерывного роста курсовой стоимости акций. Как результат, появилось немало гигантов новой индустрии, но экономику сообщества это изменила незначительно 610 .

Бум «новой экономики» с его «иррациональным оптимизмом» был вызван чрезмерной концентрацией капиталов, поступление которых значительно превышало возможности их инвестирования. Концентрация капиталов основывалась на эмиссии доллара (и долговых обязательств США), приведшей к невероятной прежде кредитной экспансии, которой управляли крупнейшие американские банки – количество долларов в обращении в 1970—2000-х гг. увеличилось на 2000%. Финансовый рынок рос гораздо быстрее производства и нефинансовых услуг, превысив «реальную» экономику во много раз 611 . Следствием этого в 1998—2000 гг. стала волна слияний и поглощений среди крупного бизнеса, в особенности в США и Британии. Разбухание деловых организаций наблюдалось также и в финансах, особенно с 1999 г., когда был отменен закон Гласса-Стиголла, разделявший деятельность инвестиционных и коммерческих банков. Даже те компании, бизнес которых не был связан с финансами, как The Coca-Cola Company или General Electric, становились небольшими придатками своих финансовых подразделений; работники IT-компаний, вплоть до секретарей, получали зарплату с опционов 612 .

Максимизация прибыли, принятая в качестве цели деятельности компаний, когда финансовые показатели, предъявляемые менеджментом акционерам, стали доминировать над прочими, привела к распространению японской системы субподряда и аутсорсинга. Вывод предприятий в страны с дешевым трудом принял обвальный характер, оставив внутри США процессы организации бизнеса и получения прибылей 613 В 1990—1993 гг. было подготовлено соглашение НАФТА 614 , по результатам которого крупный бизнес США скупил канадские компании, а Мексику в 1990-е гг. сделал сборочным цехом, так же как в 2000-е гг. Китай.

Крупные корпорации стали заинтересованными не в обычной собственности на производство и товары – то была проблема иностранных аутсорсеров, а в интеллектуальной собственности на права, патенты, бренды и прочие формы роялти, которые приносили основные прибыли 615 . Из развивающихся стран извлекался дешевый труд, а из развитых – высокая стоимость и объемы продаж. Благодаря этому для американцев, европейцев и японцев вещи дешевели, тогда как услуги, особенно квалифицированные, дорожали, а рабочие места уменьшались. Когда-нибудь это пиршество должно было закончиться, и в 2000 г. произошел «крах доткомов», который, как когда-то с железными дорогами, показал, что само наличие технологии еще не делает ее прибыльной. Тогда же среди американской элиты происходит поворот «за новый американский век», а средства инвестируются в военное продвижение гегемонии в новом «плоском» мире 616

По другую сторону Атлантики ход событий принял несколько иную траекторию: Маастрихтские соглашения 1991—1992 г. стали настоящим прецедентом, когда сообщества Западной Европы создали конфедеративное объединение национальных государств, отменяя внутренние границы, стандартизируя управление экономикой и монетарной политикой, вводя общую валюту и расширяя полномочия бюрократии Европейской Комиссии над правительствами. Особенность работы руководящих организаций Европейского Союза, как известно, связана с их неподотчетностью национальным сообществам, которые могут выбирать политические партии в Европарламент, хотя тот и не является «сосудом власти». Что касается Европейского Совета, Комиссии, центрального банка, то свою легитимность они получают от верхушки национальных бюрократий и крупного бизнеса, даже если личные воззрения отдельных участников не согласуются с таким положением.

Так, результатом либерализации международных финансов и кооперации развитых сообществ стала новая юрисдикция, чьи деловые и политические организации концентрировали власть и капиталы над самой большой и богатой экономикой мира. Хотя США контролировали управляющие институты глобального капитализма, европейские сообщества в совокупности оказались и многочисленней, и богаче. Структура отношений новой организации была еще очень разрозненной, а политическая власть ЕС – ограниченной. Доминирование Парижа, Берлина, ввиду величины их экономик и Лондона, вследствие влияния финансовых групп Сити, было неоспоримым: чем мощнее было сообщество, политически могущественней и экономически богаче, тем больше выгод оно извлекало из процесса объединения. Так что принцип консенсуса стал безусловным достижением, он утопил политику ЕС в бесконечных согласованиях, зато позволил учесть интересы малых стран.

Начало было не самым цветущим; готовясь к введению евро, центральные банки, как могли, усмиряли инфляцию и поддерживали высокую стоимость денег, так что, несмотря на все усилия правительств, безработица оставалась высокой. Германия, самое богатое сообщество, осуществляла интеграцию бывшей ГДР, и этот опыт пригодился в 2000-х гг., когда началось присоединение стран Восточной Европы. В отличие от США, европейский капитализм социально гораздо более устойчив. Зависимость национальных правительств от своих сообществ, сильные позиции гражданских объединений и профсоюзов, доставшихся со времен «государства благоденствия», требовали учитывать нужды граждан и малых организаций. Европейские компании вынуждены платить большие налоги, они не могут по собственному желанию максимизировать прибыль в ущерб другим участникам, а финансовый сектор достаточно жестко привязан к партнерским промышленным предприятиям 617 .

Но перенакопление частных капиталов было явственным и здесь, так что «свободный рынок» неумолимо растворял «государство благоденствия» и вел ЕС по пути экспансии. Восточная Европа, куда хлынул поток дешевых капиталов, быстро оправилась от коллапса советской системы, и в 1990-е гг. их экономики демонстрировали активный рост. Эти страны были уже пригодны для инвестиций и скупки местного производства, а сохранение независимости в управлении внутренней экономикой и финансовой системой помогло местному развитию, так что, несмотря на высокое неравенство, доходы росли у всего населения. ЕС почти не зависим от внешнего рынка, исключая связи с другими развитыми странами. Доля продукции (по стоимости) бедных и развивающихся стран в европейском импорте невелика (в том числе и углеводородов), свои доходы бедные страны предпочитают тратить в богатых, так что западный мир может прожить и без остального 618 .

Крупный бизнес европейских стран расширял свои иерархии и сети компаний, вынуждая национальные правительства идти на взаимное включение сообществ и создавать общее институциональное объединение. Рост экономик Западной Европы оставался низким и в 1990-е, и в 2000-е гг., когда в Европе началась своя волна слияний и поглощений, а поток инвестиций в Восточную Европу лишь нарастал. Вступая в ЕС, страны Восточной Европы свои лучшие активы продавали западным корпорациям. Низовой уровень экономики оставался местным участникам, но банковская система, крупнейшие предприятия и торговые сети становились частью западных деловых конгломератов, и до тех пор, пока головные компании не отзывали прибылей в свои юрисдикции, это не представляло проблем.

С постепенным прекращением роста в западных сообществах правительства, чтобы выполнить высокие социальные обязательства, все больше залезали в долг. Введение общей валюты – евро(в 1999 и 2002 гг.) – помогло сделать государственные заимствования у финансовых корпораций основным инструментом поддержания доходов граждан, особенно в небогатых странах типа Португалии, Греции, но также в Испании, Ирландии, Италии, Франции и Австрии, где зарплаты, пенсии и субсидии финансировались с государственных облигаций 619 . Напротив, Люксембург, Бельгия, Германия, Нидерланды и Финляндия сами предоставляли капитал для частных и государственных кредитов.

Одновременно повсюду происходил бум в дорожающей недвижимости, и государства, не мудрствуя лукаво, снижали налоги и повышали расходы. Поскольку внутренние экономики, налоги и бюджеты оставались национальными, основные меры поддержания стабильности экономики ЕС имели монетарный характер: ЕЦБ все время повышал ставку рефинансирования для сдерживания инфляции. Для реализации нефинансовых услуг и товаров это было неудобно, но для финансовых заимствований и жизни рантье, напротив, лучше всего. Когда машина европейского капитализма в 2011—2012 гг. перестала приносить прибыль, правительства были названы безответственными растратчиками, а население – глупым ленивцем, но правда состоит в том, что непосредственными инициаторами этой ситуации были международные европейские банки, которым доверились правительства.

Но пока этого не произошло, европейцы, пережив краткий энтузиазм по поводу интеграции, оказались, на первый взгляд, в стороне от судьбоносных перемен в работе европейской бюрократии и даже зачастую выражали скептицизм в отношении объединения Европы, подозревая, что интересы элит в данном процессе представлены гораздо лучше, нежели интересы всех остальных участников, разрыв в доходах между которыми непрестанно увеличивался 620 . В ответ Еврокомиссия через культурные и образовательные проекты популяризирует «европейскую идентичность», которую следовало изобрести, несмотря на все различия европейских народов 621 . Идеологически она представлена мифом о европейской исключительности и доктриной прав человека: миф приятен, а доктрина полезна.

В основе того, что можно было бы назвать «идентичностью», лежит модель гражданского управления, которая продвигается руководством ЕС, – институциональное равноправие отношений организаций и частных лиц. ЕС не является демократической организацией, его задача состоит в бюрократическом распределении конкуренции и поддержки среди европейских сообществ, их административной унификации и политическом объединении 622 . В отличие от США, прямо ставящих торговую и финансовую выгоду во главу угла в двусторонних отношениях государств, ЕС занимается трансляцией своего институционального устройства, полное принятие которого ведет к полной же интеграции с Европейским Союзом. Тема свободы торговли в отношениях развитых и развивающихся стран, конечно, исчерпывающе представлена и здесь, но целью, манящей периферию Европы, является полное и равноправное (пока что в теории, а не на практике) включение в состав общего объединения 623 . Все вместе, вышеперечисленные факторы привели к тому, что формирование общеевропейских институций приняло плавающий характер, совмещая локальные предпочтения и цели политического центра в Брюсселе. В итоге всех многосторонних переговоров к концу 2000-х гг. Европа оказалась с почти едиными границами, общей монетарной политикой и техническими регламентами, но с разными бюджетами, административными, экономическими и внешними политиками.

Политическая слабость ЕС проявилась во время гражданской войны в Югославии, когда европейцы не смогли ни предотвратить конфликт, ни пресечь его до тех пор, пока США не возглавили наступление на Сербию. Политическая слабость ЕС проявлялась вообще каждый раз, как только требовалось принять решение, и различия богатых и периферийных европейских сообществ использовались США и Россией, не прекращавших попыток манипулировать ими в собственных интересах. Разнородность внешнеполитических приоритетов европейских стран превращала ЕС в пассивного участника, успехи которого в большей степени обеспечивались объективными обстоятельствами развития европейских сообществ, нежели прозорливостью дипломатов. Помимо этого, ЕС слаб в военном отношении: вооруженные силы Европы через НАТО управляются американским командованием. Наконец, европейские сообщества не смогли принять на референдумах Конституцию ЕС, а Лиссабонский договор, заменивший ее, так и остался на бумаге, до тех пор пока финансовый кризис 2008—2009 гг. не показал, что предыдущая институциональная система глобального капитализма – банкрот.

Российская Федерация в 1991 г. появилась как страна «третьего мира». Коллапс Советского Союза и социальный регресс его бывших сообществ показывает, насколько уязвимой является институциональная структура и что сочетание внешних и внутренних факторов коммуникации может привести социальную систему к деградации, несмотря ни на какой уровень развития. К 1991 г. советский проект был обречен: либерализация и приватизация начались еще в 1987 г. и были использованы номенклатурой для создания частных финансовых активов и перекачки капиталов в офшоры через совместные с иностранцами предприятия и банки 624 Чем недееспособнее становился СССР, тем быстрее среди верхушки КПСС шел процесс создания частных деловых организаций, особенно в сфере внешней торговли и финансов.

Демократизация политической системы сделала общественное обсуждение вопросов перестройки суматошным, а республиканским отделениям партии дала заинтересованность в максимизации своих политических позиций в новой системе выборного представительства, которую готовил М. Горбачев. То, что в итоге СССР развалился, было обусловлено приватизацией капиталов и власти номенклатурой, борьбой за власть среди элиты (испугом от попытки установления диктатуры в 1991 г.) и некредитоспособностью советского правительства при полной потере политической легитимности. Если говорить о реакции населения, то ему дилемма советского государства оставалась безразлична. Но на нежданном обретении независимости злоключения бывших советских республик еще не закончились.

Трансформацию постсоветских сообществ сопровождали экономическая разруха, деградация социальных отношений и разгул преступности. Эта ситуация сильно отличалась от того, как развивались сообщества Восточной Азии, также переходя от централизованной плановой экономики и диктатуры к капитализму и / или демократии. Условием тяжелого состояния постсоветских сообществ в 1990-е гг., помимо исчезновения институциональной системы советской власти, были предыдущие успехи СССР в деле промышленного и урбанистического развития.

Три четверти населения жило в городах, и структура его занятости не имела никакого отношения к рынку. Если бы рабочие и инженеры производили чайники и телевизоры, а еще лучше выращивали картофель и помидоры, становление рынка прошло бы достаточно быстро, но они выпускали танки, в гражданском употреблении бесполезные, так что падение экономики составило около половины ВВП 625 . Либерализация предоставила возможности реализации частной инициативы, а отсутствие контроля над финансами частных лиц, приближенных к власти, сделало государственную поддержку и регуляцию бесполезной. Предприятия, банки и кооперативы, имевшие доступ к ликвидности, предпочитали спекуляции; доходы государства оставались низкими, доходы граждан уничтожила инфляция, в России повысившая цены в 1992 г. в 10 000 раз 626 . Возможно, какие-то действия государства могли бы сгладить ситуацию, но реформаторы, говоря об РФ, были настроены при помощи частной собственности уничтожить советскую институциональную систему и потому непоколебимы в своем либеральном порыве.

На гигантских запасах сырья, которое продавалось в 1990—1992 гг. на внешний рынок, выросли первые крупные капиталы, а посредниками выступили американские и европейские компании и банки. Цепочки организаций, создавшие сети обменов сырья и валюты, а также мест их концентрации и потребления, включали в себя преступные группировки, верхушки местных и федеральных властей, их партнеров в западных деловых предприятиях 627 . Значительная часть поколения, вступившего в борьбу за капитал, полегла, создавая «бандитский капитализм», грязноватый шик которого покрывал бесконечный передел активов.

Резкая смена институциональных условий отразилась на смертности населения (практически следуя анализу К. Поланьи), которое стали подозревать в вымирании 628 . Потому политические предпочтения последнего, очнувшегося от краткой эйфории свободы, обратились к коммунистическому и националистическому популизму. К середине 1990-х гг. в России сформировалась финансовая олигархия, чьи связи уходили к бюрократии и мафии каждого региона страны, но которая в частных целях использовала беспомощность государства, а не создавала с ним нечто общее.

Такой шанс представился на выборах 1996 г., когда между окружением Б. Ельцина и частной олигархией был заключен договор, менявший политическую власть на экономические активы в виде самых прибыльных и крупных промышленных предприятий, приватизируемых по бросовой цене, – явление было точно названо «семибанкирщиной». Справедливости ради нужно признать, что приватизация наиболее крупных промышленных активов даже за те деньги была правильным шагом, и она была осуществлена так, как только и могло быть в тех условиях. А именно: отсутствие финансовой политики у Норильского никеля, ЮКОСА и других крупнейших компаний, потенциально очень прибыльных, но фактически убыточных и обремененных долгами; отсутствие средств в государственном бюджете; небольшие запасы ликвидности у российских банков, выкупавших предприятия (иностранцы не были к ним допущены из стратегических соображений). Несмотря на приватизацию, к середине 1990-х гг. многие предприятия, особенно крупные, существовали за пределами рынка и были неспособны самостоятельно привлекать частные инвестиции 629 .

Основой российского бизнеса стала инсайдерская рента, которая выкачивала деньги из государства и предприятий в пользу частных лиц на каждом этапе любого процесса 630 . Если есть какие-то виды коррупции, они были использованы в России на индивидуальном, групповом и всех институциональных уровнях, включая войну в Чечне (на которой офицеры продавали в рабство солдат) и дефолт государства в 1998 г. под влиянием азиатского кризиса 631 . Политическое взросление привило новой элите вкус к власти, и среди олигархии разворачиваются телевизионные войны за контроль политической активности оппонентов.

В конце концов бюрократии надоела вакханалия безвластия, и в ходе парламентских выборов в 2000 г. сразу несколькими политическими группировками предпринимаются попытки легальным путем консолидировать контроль над парламентом, раз уж президент пребывал в анабиозе. И здесь весьма показательно, что победу одержали не опытные аппаратчики и руководители регионов, включая столицу, а окружение Б. Ельцина, выступившее вместе с частью олигархии в качестве финансово заинтересованных частных лиц, которые уступили административный контроль государственной власти представителям спецслужб, руководство которых также выступило в роли финансово заинтересованных частных лиц.

Девальвация рубля после 1998 г. прибавила прибыльности внутреннему рынку, и потому новый передел активов и власти проходил при возрастающей поддержке населения. После «кризиса доткомов» нефтяные фьючерсы становятся главным хранилищем финансовых инвестиций, и цена на нефть на мировом рынке начинает непрерывно расти. Неожиданный денежный поток увеличивал потребление в России на 10% ежегодно, что позволило В. Путину при полной поддержке населения установить контроль за политическим взаимодействием, распределением активов и работой СМИ. Хотя прозвано это предприятие было «вертикалью власти», в действительности образовалась почти феодальная система отношений. Федеральный центр в лице приближенных президента заключил негласный договор с региональными властями и финансово-промышленными группами, согласно которому последние признавали президента сюзереном в обмен на неоспариваемый контроль подчиненных отраслей и регионов 632 .

...

Это система, которая принципиально противоречит вертикали власти. Там все построено на доступе к власти и привилегиям, и если ты имеешь доступ к власти, закон для тебя не писан. И все это прекрасно понимают, это суть путинской системы, это суть окружения, которое сейчас у него сформировалось, и, радикально не поменяв состав людей, невозможно изменить и саму систему, невозможно перейти к по-настоящему равным правилам игры для всех. А именно этого хотят… 633

Стабильность режима укрепляла малочисленность населения, которое обусловило низкую конкуренцию на рынке труда и, как следствие, отсутствие сильного давления сообщества на государство. При этом отсутствие конкурентных преимуществ у российского сообщества, не обладавшего ни дешевым дисциплинированным трудом, ни дееспособной администрацией, ни значительными капиталами или производством давало элитным группам всю полноту экономической власти, заключавшуюся в контроле каналов поступления ресурсной ренты. Рост происходил, в основном, в торговле и спекуляциях с недвижимостью, строительство которой, как и во многих других развивающихся странах, приняло вид консервации ликвидности. Инсайдерская рента – суть институциональных отношений в Российской Федерации в 2000—2010-х гг., и чем больше растет потребление, тем сильнее деградируют государственные институты, работой которых манипулируют в пользу крупнейших частных собственников и обладателей власти.

Дороговизна капитала, низкий рост, относительная бедность потребления и слабость производства имели итогом отсутствие «экономического чуда» при немалых доходах государства. Отсутствие конкурентного производства и чрезмерная коррупция, изымавшая инвестиции в престижное потребление, стали причиной того, что денежные активы, которых за счет экспорта сырья в 2000-х гг. РФ накопила порядка 500 млрд долларов, были помещены в долговые обязательства ФРС США и другие финансовые инструменты западных банков, а не инвестированы посредством государственного долга во внутреннюю экономику. В результате российское сообщество страдало от нехватки капитала, который приходилось занимать у западных банков, тогда как государственные резервы стали гарантией российских корпоративных долгов за границей, которые к 2012 г. превысили резервы РФ 634

Все это время пропагандируется подобие государственного централизма и пафос социальной заботы, в то время как элита гласно и негласно приватизирует доходы государственных организаций и монетизирует государственные услуги. Огосударствление экономики, в особенности энергетического сектора, необходимо российской правящей элите исключительно для того, чтобы держать население и остальные элитные группы в политической зависимости, тогда как сами отрасли, контролируемые государством, используются для агрегирования финансовых средств, управляемых в отдельных, частных интересах немногочисленных заинтересованных лиц. По сути, российское сообщество превратилось в то, что так презрительно высмеивалось в советской сатире на капитализм.

Плоская шкала налогов оказывает максимум фискального давления на малый и средний бизнес, но для крупных активов она фактически регрессивна; вся система институциональных отношений людей и территорий, на которых они проживают, осложнена коррупционными интересами. Неустойчивость власти внутри страны, отсутствие доступа на внешние рынки обусловили многолетнее отсутствие инвестиций в производство и максимизацию акционерной прибыли. В результате этого с каждым годом усиливается зависимость РФ от сервиса и технологий западных компаний, тогда как российские олигархические группы выступают лишь собственниками и распорядителями ресурсов, прибыли с которых выводятся из страны. Однако здесь есть интересный момент: учитывая размер накопленных советских государственных активов, репрессивный характер управления и относительную бедность населения, можно отметить, что феномен всепроникающей коррупции, поглотившей государство, не так уж плох.

Исторически безразлично, каким образом элиты и средний класс накапливают капитал, и если сообщество не в состоянии его произвести, они будут вытягивать его рентой. Несмотря на контроль над крупнейшими активами со стороны спецслужб и брутальность карательных органов, власть государства над частными лицами в России ослабляется все время нахождения В. Путина у власти 635 . В административной части «свободный рынок» реализовался именно в России, где решения стали предметом повседневного торга, на котором все продается, все покупается и действует множество «невидимых рук».

В краткосрочный период это сделало государство неспособным ни на какие инновации, но в долгосрочном, скорее всего, окажет благоприятное воздействие, когда элиты и средний класс зафиксируют свободу частного лица в отношениях с государственными организациями. Пока же происходит непрерывная консолидация частных активов и присвоение доходов государства, в то время как средний класс, если не уходит в теневую экономику, подвергается бесконечному и разнообразному вымогательству. К тому же исторический опыт показывает и другую вполне вероятную перспективу – при внешних ограничениях сообщество может оказаться неспособным трансформировать себя и, как следствие, его зависимый, колониальный статус и неравномерная социальная структура сохранятся. Примеры этого рассеяны по всем континентам.

Здесь любопытно отметить, что в начале 2000-х гг. правящий режим демонстрировал не только следование западным рецептам управления экономикой, но и надеялся на признание в качестве равноправного участника во внешней политике. Поддержки от США и ЕС, однако, РФ не получила, но напротив, рассматривалась как угроза их влиянию в Восточной Европе, на Кавказе и в Центральной Азии. В середине 2000-х гг. коррумпированные режимы постсоветских государств падали под напором управляемых США «оранжевых революций», на которые, при должной пропаганде, бедное население поднималось, протестуя против беззакония и вопиющего неравенства. РФ, чье сообщество было монополизировано и бедно, не имело экономического влияния на соседей, а политическое заключалось в прямом давлении, и это сделало Россию во внешнеполитическом отношении беспомощной. Во внутренней политике реакцией путинского режима стало «завинчивание» политических «гаек» и тягостное хамство оплаченной поддержки со стороны «инициативных групп». В ответ усиливается миграция в Европу и страны ЮВА части среднего класса, создающего сообщества экспатов, а Лондон становится российским финансовым эксклавом.

До кризиса 2007—2009 гг. Россию часто сравнивали с Китаем, Индией и Бразилией, но реальным двойником РФ являлась Венесуэла. В Бразилии с начала 1990-х гг., при Ф. Э. Кардозу и Л. да Силва, наблюдается «договор» между элитами и остальным сообществом. Как следствие, производство и доходы растут практически во всех секторах экономики, несмотря на сильнейшую бедность и маргинальность населения мегаполисов. Страна оказывается крупным производителем промышленной продукции, демонстрируя технологические, научные достижения, а экономика становится все более самодостаточной 636  – к 2010-м гг. объем ВВП и численность населения Бразилии составили половину ВВП и населения всей Южной Америки. В Венесуэле, напротив, с узурпацией власти Уго Чавесом избранный круг лиц из государственной бюрократии и олигархии приватизировал нефтяные доходы государства, часть которых раздавалась населению для «поддержания штанов», но в основном складировалась на персональных счетах в американских банках, и все это сопровождалось демаршами против США, громкими и бесполезными.

Восточная Азия оказалась совсем в иной ситуации, нежели Латинская Америка или бывший СССР. После Второй мировой войны из всех стран интерес для США представляла только Япония, граничащая с Советским Союзом. Трансформировав свое сообщество во второй половине XIX в., в первой половине XX в. Япония, являвшаяся бюрократической олигархией, смогла, несмотря на ограниченность активов, длительное время демонстрировать мощь и влияние региональной державы, победив в бою Корею, Китай, Россию, Британию, Францию и Нидерланды. Но военная конкуренция привела Токио на грань уничтожения, и Япония стала протекторатом США, взамен принятия политического вассалитета получив экономическое процветание. Американские корпорации предоставили дешевые капиталы, технологии и рынки сбыта для японских компаний, и те, поставив вместе с правительством цель максимального расширения, вплоть до 1980-х гг. демонстрировали десятки процентов роста ВВП ежегодно. Токио начал с трудоемкого экспорта, и первые тракторы и автомобили из Японии вызывали в американской печати смех, но со временем переходил ко все более сложным формам организации и производства. Олигархические группы, владеющие монопольными концернами и дающие почти все доходы в бюджет, отвечали за накопление капитала, тогда как бюрократия обеспечивала управление сообществом и его институциональное развитие.

Все остальные страны представляли собой очень бедную, разоренную войной часть света, которая даже ископаемыми ресурсами была обеспечена только в Индонезии. Процесс развития и роста восточноазиатских сообществ в западной институциональной структуре капитализма после обретения ими политической независимости был обусловлен, с одной стороны, благоприятными внешними обстоятельствами, а с другой – слабостью экономических и политических монополий во внутренней жизни сообществ. Япония единственная имела поддержку в развитии, но не имела в Азии никакой политической власти, сообразной с ее богатством, и начиная с 1970-х гг. Токио сам стал источником капиталов, технологий и рыночных связей для остальных стран, а те – источником трудоемкого экспорта 637 .

Среди них поначалу возвысились лишь города-государства типа Гонконга и Сингапура, которые, пользуясь геоэкономическими преимуществами и небольшими размерами, смогли нарастить промышленность и торговлю, а к 1990-м гг. сравниться с западными сообществами по уровню потребления 638 . Позднее, пережив период нищих диктатур, испытали рост Тайвань и Южная Корея. В большинстве стран ЮВА нет ископаемых ресурсов, и они не были представлены на мировом рынке аграрной продукции, поэтому олигархия и отраслевые монополии отсутствовали, а степень неравенства была невысока. Всеобщее школьное образование и низкие расценки на труд дали нарастающий вал заказов японских и американских компаний, взрастив бюрократические олигархии.

Соседствуя с коммунистическим блоком, они, в целях устойчивости, могли позволить себе совместить работу на экспорт с институциональным развитием и распределением доходов, не опасаясь кар Вашингтона. Инвестиции в производство и банковский сектор со стороны Японии и в меньшей степени США обусловили подъем малых «драконов», которые, вслед за Токио, создавали экспортные экономики. Крупная, представляющая геостратегическую важность Индонезия, где в 1950-х гг. были сильны коммунистические настроения, напротив, при поддержке Вашингтоном режима М. Сухарто получила диктатуру, нищету и «ресурсное проклятие» 639 [в той же ситуации оказались Филиппины. Социалистические страны – Вьетнам, Лаос и Камбоджа – остались просто нищими, без олигархии.

Долгое время ЮВА являлась «сборочным цехом» американских и японских компаний, но все более крупные страны вставали на путь модернизации и капиталистического развития, и этот рост создавал совокупность сообществ сопоставимого уровня институционального развития. Вместе они стали удобной площадкой для работы множества деловых предприятий, образовав быстро развивающийся конкурентный рынок.

В 1980-х гг., особенно после первого договора Плаза, когда Япония столкнулась с пределами роста, а японские компании с падением прибылей, происходит вывоз японского капитала и инвестирование его в страны ЮВА. Прежние методы максимального наращивания экспортного производства и аутсорсинг всех производственных операций были использованы и здесь, так что Малайзия и Таиланд в 1980—90-е гг., присоединившись к «драконам» и «тиграм», образовали с ними «азиатское чудо», которое финансовые аналитики и политические советники предпочитали объяснять не мотивирующими институциональными обстоятельствами, а специфической ментальностью.

Страны Восточной Азии становились «либеральными недемократиями»: реальная власть находится у олигархии и верхушки бюрократии, состоящих из одних и тех же тел, но правящие режимы защищают интересы частных лиц в равной мере. Устойчивость гражданского управления азиатских сообществ обеспечила непрерывный рост, который подстегивался избыточными японскими капиталами. Во всех этих странах государство создавало специальные привилегированные государственные экспортные олигополии, которые по достижению достаточного уровня развития приватизировались местной элитой, но коррупция, вследствие конкурентного рынка, не нарушала работу администрации, что придало устойчивости институциональным режимам. Напротив, в Индонезии и на Филиппинах, где появление олигархии было прикрыто диктатурой, усилия правительства по модернизации были безуспешны, а страны не выходили за пределы ниш дешевого труда или ископаемого сырья, питая богатство монополий.

Договор Плаза 1984 г. ревальвировал иену, девальвировал доллар и наложил торговые ограничения на японские компании, в связи с чем страны ЮВА, привязав свои валюты к доллару, стали удобным объектом для японских инвестиций. Чем сильнее раздувался японский финансовый рынок в 1980-е гг., тем быстрее росли Малайзия и Тайвань. В 1990-е рост в Японии остановился, и вслед за падением цен на недвижимость в Токио наступило «потерянное десятилетие»; инвестиции в США оказались неприбыльны, и к 1994 г. 75% всех японских инвестиций было сосредоточено в Юго-Восточной Азии 640 . Одновременный рост в ЮВА помог Японии в 1985—2000 гг. пройти через стагнацию, а не обрушение рынка, обеспечивая ее олигополистически централизованную экономику подкачкой прибылей извне 641 .

Но крах все равно был неизбежен, так что в 1995 г. США решились на обратный договор Плаза, девальвировавший иену и ревальвировавший доллар 642 . Японские финансы получили передышку, а компании ЮВА столкнулись с падением продаж и торможением роста. Крупнейшие государственные и частные деловые организации накапливали излишки капитала быстрее, чем появлялось удобных объектов для инвестиций; с повышением в 1995 г. стоимости национальных валют избыточные капиталы были направлены в недвижимость и финансовый сектор. «Внезапно» мировой экономике были предъявлены запасы избыточного капитала, доступ к которым был немедленно открыт для западных финансовых организаций, когда по настоянию МВФ азиатские страны дерегулировали свои финансовые рынки.

Условиями азиатского финансового кризиса 1997—1998 гг. стали недостаточные запасы ликвидности у государств и чрезмерная задолженность компаний, чья продукция приносила все меньше прибылей. Открытость финансовых систем стран ЮВА помогла атакам спекулянтов, усилиями которых местные национальные экономики падали одна за другой. Скандалом этого кризиса стали действия МВФ, который при поддержке Вашингтона потребовал открытия внутренних экономик и обеспечения доступа к ним американских корпораций и банков для разрешения кризиса задолженности местных компаний 643 . Эти меры уничтожили инвестиционное доминирование японских корпораций в ЮВА, причинив им значительные убытки, и предоставили американцам качественные активы по невысокой цене. А уже с 2000 г., столкнувшись с перенакоплением капитала на рынке США, американские корпорации сами занимают нишу крупнейших инвесторов ЮВА и потребителей их продукции.

Тот кризис сокрушил режим М. Сухарто в Индонезии, спровоцировал дефолт в России и экономическую нестабильность в Латинской Америке, но совершенно не затронул внутренние экономики Японии, Европы и США. Китай и Малайзия продемонстрировали неуступчивость и закрыли финансовые границы до тех пор, пока не прошли кризисные метания инвесторов, отделавшись минимальными потерями 644 . Уцененные валюты и переключение с японских на американские инвестиции быстро вернули экономики ЮВА к жизни, и они продолжили подъем, переходя ко все более сложному производству и повышая уровень потребления; местом стока избыточных капиталов стал Китай.

Главными условиями превращения Китая в гигантскую экономику и региональную державу явились политика КПК и капиталы китайцев-экспатов в ЮВА. После свержения династии Цинь в 1911 г. китайское сообщество ко Второй мировой войне представляло собой почти распавшуюся на части страну, управляемую множеством кланов, контролирующих военную власть и активы в провинциях. При этом Китай стал крупнейшим источником и объектом инвестиций, и с 1902 по 1945 г. европейские страны, США и Япония посредством частных вложений и государственных займов инвестировали почти десять миллиардов долларов, большая часть которых была получена из внутренних же, китайских источников. Прямые инвестиции привлекались огромным населением и соответствующим внутренним рынком: если каждый китаец хотя бы раз покупал банку тушенки или штаны, обеспечивались огромные прибыли, использовавшиеся для скупки недвижимости в Шанхае и Маньчжурии. Подавляющая часть китайской производственной, торговой и финансовой экономики прямо или опосредовано принадлежала иностранцам 645 . Четыре семьи, включая родственников Чан Кайши, монополизировав местные частные и государственные финансы, составляли верхушку олигархии, которая контролировала социал-демократическое движение Гоминьдан, обслуживала западные колониальные компании и безуспешно сопротивлялась японской агрессии; лишь коммунисты были еще слабее.

Но после того как советские войска оккупировали Маньчжурию, китайские коммунисты воспрянули духом и к 1949 г. установили власть в Китае, за исключением Тайваня. Почти миллиард населения был абсолютно нищ, режим погрузился в репрессии против буржуазии и интеллигенции, а во время войны в Корее не побоялся открыто противостоять США. Для Мао Цзэдуна третья мировая война была желательна, ибо только в ней могло быть прочное спасение власти диктатуры КПК, старания которой так и не привели ни к какому развитию. Директивное планирование не позволяло расти частному рынку, при этом СССР при Сталине ограничивал ввоз технологий. При Хрущеве советские инженеры руководили созданием предприятий, но СССР отказался от противостояния с Западом, и для Мао то был политико-экономический тупик, так как советская модель управления для Китая оказалась совершенно недостаточной. Разрыв отношений с СССР оставил Пекин в изоляции, и после провала всех программ индустриализации «большого скачка» Мао, опасаясь свержения, запустил в 1966 г. репрессии против КПК, совместив их с попыткой вести хозяйственную жизнь без участия бюрократии и отказом от крупного промышленного производства.

«Культурная революция» завершилась в 1976 г. со смертью Мао, причинив гигантские разрушения, репрессировав и погубив десятки миллионов человек. В 1970-х гг., когда КНР установила первые контакты с европейскими странами и США, население Китая буквально голодало, но отсталость китайского сообщества, 80% которого жило в деревне, позволила ввести частный рынок постепенно, вначале в аграрном секторе. У «культурной революции» был положительный результат, и заключался он в том, что после всеобщих кадровых чисток, которые разрушили бюрократические институты управления, КПК осталась хотя и прореженной, но лояльной, а ее функционеры не помышляли о политической независимости, несмотря на высокий уровень автономии провинциальных властей.

С другой стороны, большая часть населения при коммунистах получила бесплатное школьное образование и медицинское обслуживание, что резко повысило его управляемость и, как следствие, административные возможности государственного аппарата. Пример «драконов», переходивших от массового ручного труда на экспорт ко все более сложным формам организации, а также наличие нескольких сотен миллионов китайских рабочих обоего пола внушали мысль о том, что при должном подходе Китай сможет стать мировым производителем, а его внутренний рынок станет крупнейшим в мире. Проблема заключалась в отсутствии капиталов и политической изоляции Китая.

Оба препятствия были преодолены с помощью китайских сообществ экспатов в странах Юго-Восточной Азии. Поддерживая друг с другом тесные отношения и традиционно являясь местной буржуазией, китайцы, как правило, составляли олигархию этих стран. Помимо этого, они представлены государствами, Гонконгом (британская колония до присоединения в 1997 г. к КНР), Сингапуром и Тайванем, первые два из которых являются финансовыми центрами, а Тайвань к 1990-м гг. стал очередным мировым «сборочным цехом». Участвуя в бизнес-процессах японских и американских компаний и накапливая экспортные доходы, китайские сообщества обладали значительными капиталами, которые, по договоренности с верхушкой КПК и провинциальными властями прибрежных провинций Китая, были инвестированы в размещение производств 646 .

Рабочие руки в Китае стоили так дешево, а конкуренция на рынке труда была так велика, что ручной труд по эффективности опять превзошел машинный. Появились первые миллиардеры, но основные активы создавались государственными компаниями, а олигархия состояла из региональных функционеров КПК, среди которых наиболее могущественной стала шанхайская группа бюрократов-олигархов. Доходы иностранных компаний в Китае устойчиво росли, как и уровень коррупции государственной бюрократии, но в связи с тем, что ежегодно миллионы молодых рабочих выходили на рынок труда, Пекину для сохранения стабильности режима требовалось не менее 7% роста ВВП ежегодно, что предопределило достаточно высокую степень дисциплинированности администраций. Советская привычка мерить рост валом, то есть количественными затратами, сделала успехи обманчивыми, но эффект масштаба рынка и скорость исполнения решений придали «китайскому чуду» реальности, которую уже нельзя игнорировать.

Ежегодно в стране происходили тысячи локальных бунтов в связи с результатами приватизации земли, но, несмотря на ужасающие условия на потогонных фабриках, рабочие мигранты из села находили работу благодаря динамичному росту в прибрежных провинциях. К 2010 г. численность городского населения составила полмиллиарда человек, из которых примерно 200 миллионов являлись пролетариями массового ручного труда, 200 миллионов – пролетариями интеллектуального труда или услуг, и около 100 миллионов – «среднего класса», причем величина последнего постоянно увеличивается за счет включения внутренних провинций КНР. «Догоняющее развитие» проявило себя и здесь, но, в отличие от малых стран ЮВА, Китай оказался обладателем растущего огромного внутреннего рынка. Если малые страны, ввиду незначительности внутренних рынков, оставались зависимыми от спроса на их экспорт, то Китай представляет собой слишком большую экономику, чтобы внешний мир не зависел от него.

Все 2000-е гг. американские компании массово вывозили производства в Китай, а американские финансовые организации управляли китайскими денежными накоплениями и финансировали модернизацию Пекина 647 . Экономический альянс США и КНР даже получил название Химерики, настолько тесно взаимосвязанными были интересы американских и китайских деловых предприятий и настолько различными были их политические интересы 648 . Доходы китайских компаний оказались не такими уж и заоблачными: основную прибыль получили американские компании – владельцы брендов, контролирующие западные рынки, поскольку вместо (в среднем) 15 долларов в час американским работникам теперь приходилось платить китайцам всего 1,5. Зато доходы китайского государства, за счет многочисленного населения, стали самыми крупными среди развивающихся стран и составили к 2010-м гг. более 3,5 трлн долларов. Имея столь значительные накопления, КНР, вследствие бедности потребителей и низких расценок на труд, некуда было их инвестировать внутри страны. Поэтому Китай становится крупнейшим инвестором в государственный долг США, благодаря чему американское государство могло поддерживать дееспособность, финансируя свои внешнеполитические экзерсисы и внутренний спрос на товары, производимые в Китае 649

Вопрос об обеспечении контроля над ЮВА встал, по всей видимости, перед Вашингтоном еще в 1990-е гг., но местные страны были так слабы или малы, что почти всегда подчинялись США. Капиталистическая гегемония предполагает контроль кредитной и покупательной способности, поскольку чем выше эти способности, тем большей политической независимости и власти они требуют для своего поддержания. В прошлом США внимательно следили за ростом зависимых сообществ, и ЮВА не стала исключением. Однако если в период противостояния с СССР Вашингтон мог позволить себе откровенных диктаторов, то в 1990—2000-е гг., когда прямых противников не осталось, политическая риторика стала апеллировать к ценностям свободы, развития, правам человека, а место военных переворотов заняли политические выборы.

Учитывая, что экспорт азиатских стран предназначен был, в основном, для США, а также то, что их рынок представлен самыми крупными среди развивающихся стран клиентами американских финансовых корпораций, очевидно, что прежние грубые действия здесь не подходили. Поэтому США с выгодой использовали финансовый кризис 1997—1998 гг., предварительно, явно или неявно, способствовав его появлению. Во избежание в будущем подобных инцидентов азиатские центральные банки, по примеру Токио, стали накапливать долларовые резервы и скупать казначейские облигации США. Эти меры поддерживали рентные доходы Вашингтона и потребление американцев, а для азиатских сообществ явились средством удержания низкой стоимости их валют относительно доллара и страховкой от преднамеренных и случайных воздействий со стороны финансовых спекулянтов. Вхождение в этот круг Китая существенно меняло ситуацию, поскольку потенциально все возможности для того, чтобы деформировать систему американской гегемонии, у китайского сообщества имелись.

Проблемой для США стало растущее могущество Пекина, который, обладая крупной экономикой и значительными финансовыми ресурсами, стал источником инвестиций для стран Африки и Латинской Америки, а в дальнейшем неизбежно становился одним из мировых лидеров с соответствующими запросами на власть. Поскольку КНР представляет собой бюрократическую олигархию, централизованный характер ее организации препятствует манипулированию китайским сообществом извне. Слабостями Китая являются относительная бедность его многочисленных граждан и отсутствие ископаемого сырья. Манипулирование поставками и ценами на сырье вполне могло бы привести к повышению издержек и снижению роста китайской экономики, а политическая неустойчивость в связи с бедностью и конкуренцией на внутреннем рынке труда – сделать Пекин сговорчивее во внешнеполитических вопросах. Открытое противостояние, однако, для Вашингтона – крайний случай, ибо задача заключается в поддержании политической зависимости КНР и извлечении дополнительных прибылей из Химерики, так что ареной новых конфликтов стал Ближний Восток, а поводом к ним – «война с террором».

Война США с политическим терроризмом в 1990-е и 2000-е гг. имела подчеркнуто антиисламский характер, тем более что сами террористы исповедовали религиозный фундаментализм. Благодаря СМИ фундаменталистский характер ислама в целом и арабской культуры в частности был воспринят западным сообществом как само собой разумеющееся, но условия террора не имели никакого отношения к исламу, арабской или персидской культуре. Основные проблемы, возбуждающие конфликты на Ближнем Востоке, заключаются в целенаправленно поддерживаемой США и их сателлитами бедности местных сообществ, экономическом монополизме местной олигархии и западных корпораций, а также политической автократии диктатур. Накладываясь на неумолимый рост городского населения и распространение образования, эти ограничивающие факторы порождают многочисленные сообщества маргиналов, часть которых симпатизирует фундаменталистам, но большинство населения предпочло бы светские режимы, справедливое распределение доходов, равноправие и устойчивое гражданское управление.

После освобождения стран Ближнего Востока арабский национализм питался протестом мелкой городской буржуазии и армии против проколониальных правительств в связи с их коррупцией и неравенством. Все они в 1950—60-х гг. прошли через военные перевороты. Армия, контролируя политический режим, неизменно выбирала турецкий вариант противостояния религиозному фундаментализму и вставала на путь кейнсианской модернизации – догоняющего развития и бюрократической центрации активов. Эти страны столкнулись с противодействием Франции и Британии – последняя провоцировала конфликты арабов с Израилем 650 . Самые ценные активы, типа Суэцкого канала или нефтяных компаний, принадлежали западным корпорациям, в связи с чем их национализация местными правительствами в Иране привела к инспирированному США военному перевороту, а в Египте едва не вызвала интервенцию.

Появление новых государств в регионе, высокая динамика отношений, опасность коммунистического влияния и близость источников нефти привлекли внимание Вашингтона, и если в Иране пришлось менять режим, то в Египте национализация канала была поддержана, а Лондон и Париж удалены с театра политических действий. Арабские лидеры были весьма прагматичны – их устраивала политическая независимость и скорейшая модернизация: строительство новых предприятий, распространение образования, политическое и экономическое развитие. Впрочем, как раз эти пункты для бывших колониальных держав и их гегемона были излишними, и поддержка была оказана не арабам, а израильскому сообществу эмигрантов из Европы и США. Агрессивная политика Тель-Авива, поддерживаемая США, вполне справлялась с военным контролем региона, так что, несмотря на экономическую и политическую поддержку СССР, страны Ближнего Востока оставались бедными и слабыми, проигрывая все столкновения.

Наконец, в 1970-е гг. их элита в основном уходит из орбиты советского влияния и меняет политическую лояльность своих государств по отношению к США на частное богатство. За исключением Сирии, арабские сообщества превращаются в олигархии, которые прекратили индустриализацию, открыли внутренние рынки западным компаниям и установили диктаторские режимы (это и объясняет, почему Египет, исторически бывший крупнейшим производителем зерна, стал одним из крупнейших его импортеров). Если в 1950—1970-х гг. растущие городские сообщества Ближнего Востока были представлены модернизированной арабской интеллигенцией и буржуазией, то позднее бедность населения, отсутствие политического выбора и агрессивная государственная пропаганда вызвали рост религиозного фундаментализма, одинаково обращенный против местных диктаторов и западных гегемонов. Радикальный ислам поддерживался нефтяными монархиями Аравийского полуострова; для них он являлся инструментом как сохранения собственных автократических режимов, так и воздействия на соседей, которые, в свою очередь, беспощадно расправлялись с политическими радикалами, видя в шариате угрозу светским военным диктатурам 651 .

Исламский радикализм с 1979 г. обратился в равной мере против США в Иране и против СССР в Афганистане. Тегеран претендовал на самостоятельность и позволял себе прямые выпады против Вашингтона, поэтому попал в изоляцию, тогда как антисоветские группировки моджахедов финансировались и снабжались оружием. С уходом советских войск и крушением СССР война в Афганистане стала гражданской, а производство наркотиков для финансирования военных действий – самым крупным в мире, став источником капиталов для банковской системы Пакистана, с территории которого происходит организация бизнес– и военных процессов.

В 1990-х гг. радикальные исламские организации, создание и существование которых было связано с финансированием США, Саудовской Аравией и Катаром, разворачивают серию терактов против американцев в Африке и Азии, берут под контроль Афганистан, а кульминацией «джихада» становится ювелирное обрушение арабскими смертниками, прошедшими краткие курсы подготовки пилотов, зданий Всемирного торгового центра в сентябре 2001 г. в Нью-Йорке. Как известно, вокруг этого события сразу же возникла острая дискуссия о его реальном авторстве, эффектность которого, как и войны в 1991 г. в Заливе, была усилена прямой трансляцией по телевидению. Здесь можно заметить, что документальное подтверждение причастности спецслужб США к этому теракту не так уж необходимо. Террор предполагает ответные меры, по которым вполне легко определить, как в действительности участник относится к террору и какие цели преследуют его действия.

Терроризм политических радикалов отнюдь не нов, и в разное время использовался как заговорщиками, так и государствами. Как правило, такой террор на какое-то время погружает всех в оцепенение и страх, но террористов всегда быстро отлавливают, и меры, предпринимаемые против них, в основном являются полицейскими. В 2000-х гг. в США, Европе, России, на Ближнем Востоке исламскими радикалами были осуществлены целые серии терактов, и потому было бы неплохо сравнить политическую реакцию пострадавших сообществ. В России с каждым терактом ужесточался внутренний политический режим, вводилась цензура и ограничивалась свобода политического выбора, хотя военная кампания на Кавказе этого совсем не требовала. Вторжение НАТО в Афганистан не уничтожило радикальные группы, а производство героина, сведенное в 2001 г. движением Талибан до минимума, с обострением гражданской войны вновь пошло в гору, сделав Афганистан крупнейшим поставщиком опиатов. Затем США вторглись в Ирак, предъявив С. Хуссейну обвинения в поддержке террористов и разработке оружия массового поражения, но ни то, ни другое не оправдалось. В Британии, Испании, Аравии, Турции, Египте были предприняты в основном полицейские меры, при этом теракты в США и европейских странах прекратились, а на Ближнем Востоке участились. Как видно, действия, реализованные США во внешней политике, а РФ во внутренней, вышли далеко за пределы «контртеррористических операций», а следовательно, теракты, кто бы ни был их организатором, явились лишь предлогом для политических манипуляций.

Давление на режим С. Хуссейна в Ираке, возобновившись в 1998 г. 652 , совпало по времени с азиатским финансовым кризисом, когда Пекин отказался предоставить западным корпорациям доступ на внутренний рынок, либерализовать финансы и прекратить финансовую поддержку своей банковской системы. Сообщества Ближнего Востока, владеющие запасами углеводородов, такие как Саудовская Аравия, Кувейт, Катар, Бахрейн, ОАЭ – явные сателлиты и протектораты США. Иран и Ирак таковыми не являлись, хотя Ирак исполнял роль наемника, прежде воюя с Ираном. В 1990-е гг. в Иране, ввиду плачевного экономического положения, была проведена частичная либерализация, государство расширило контакты с внешним миром, а верхушка теократии и государственной бюрократии успешно капитализировалась, превращаясь в олигархию.

Потенциально и тот, и другой режим, являясь одним из крупнейших в мире владельцев углеводородов, мог стать нефтяным источником Китая. И если Iraq Liberation Act предполагал относительно мирное отстранение Хуссейна посредством протестных демонстраций и пропаганды силами специально финансируемых неправительственных организаций, то с повышением цен на нефть после «краха доткомов» предпочтение было отдано насильственному сценарию. Свержение репрессивного режима в 2003 г. среди бедного населения с клановой социальной структурой неизбежно вело к гражданской войне, что и произошло. Другая гражданская война обострилась в Афганистане, и режим иранских аятолл, политические претензии которого также росли вместе с ценой на нефть, оказался между двумя источниками нестабильности и двумя рядами американских военных баз.

Война вызвала многочисленную критику со стороны государств и общественности, доказывавших ее бессмысленность и опасность, но это ничего не изменило, да и как изменить такую ситуацию, кроме прямого противостояния США, и кто бы в здравом уме решился на такой политический шаг? Резкое неприятие войны вызвало разговоры об «изоляции США», что, конечно, смешно, ибо изоляция политического и финансового центра мира может быть только «блестящей». «Война с террором» съела профицит бюджета, накопленный при Б. Клинтоне, и увеличила государственный долг США, забрав с 2001 по 2011 г. 2,5 трлн долларов на оплату всех сопутствующих расходов 653 [Это оказалось не смертельно, но не вовремя, так как в 2007 г. США столкнулись с финансовым кризисом, немедленно ставшим глобальным. Условиями кризиса стали неумолимое падение прибылей крупнейших финансовых корпораций по мере разворачивания их кредитной экспансии и чрезмерные инвестиции в потребление (в частности в недвижимость), которые оказались абсолютно убыточными, оставив банки, предприятия, местные власти и домохозяйства по уши в долгах.

Расцвет США в 1995—2005 гг. был основан на концентрации значительных финансовых средств и создании сервисной экономики. Ее узость, однако, поставила капиталистов перед необходимостью постоянного поиска выгодных объектов для инвестирования вследствие перманентного перенакопления капитала. Дешевизна финансовых средств вскормила восторг вокруг IT и вообще новых технологий, которые оказались отнюдь не повсеместно прибыльны и были впоследствии даже названы «изрядным вздором». После «краха доткомов» ФРС для поддержки банковской системы снизила стоимость денег до минимума, и с 2001 г. основными объектами инвестиций американских банков стали нефтяные фьючерсы и операции с недвижимостью.

Чтобы граждане поскорее начали больше тратить и занимать деньги в долг, налоги на богатых с появлением Д. Буша-младшего были в очередной раз снижены 654 . Капитал стал так дешев, что недвижимостью многие американцы обзаводились фактически бесплатно, многие жили в долг, а потребление росло, несмотря на разрыв в доходах между богатыми и бедными. К 2007 г. 1% самых богатых обладали 35% национального богатства, тогда как на нижние 80% приходилось всего 15% национального богатства, и разрыв между ними увеличивался (распределение доходов еще более неравно: 1% самых богатых обладал 42% финансовых доходов, тогда как нижние 80% обладали всего 7% доходов) 655 Помимо того что такая социальная структура неэтична, она еще и свидетельствует о достижении пределов роста и полной монополизации сообщества.

Стараниями гегемонистской политики и финансиализации мировой экономики капитал в сердцевине своих управляющих организаций накапливается быстрее и больше, чем находится выгодных приложений в виде активов и рынков. Результатом глобализации 1990—2000-х стал чрезмерный разрыв в доходах как внутри сообществ, так и между ними 656 . Запас кредитного хода большей части граждан даже богатых сообществ совершенно невелик, а производительная способность любой социальной организации приносить богатство и власть ограничена. Свидетельством потери производительности капитала в богатых, развивающихся и бедных странах являются наросты дорогой недвижимости, по рыночным ценам стоящей сотни миллиардов долларов 657 , но в действительности неликвидной и неиспользуемой, как если бы деньги просто закапывали в землю.

Наше воображение поражают «китайское чудо» и прочие «чудеса», но от четверти до половины населения Земли являются совершенно нищими, большинство населения планеты – это маргиналы, и в существующей структуре глобального капитализма они обречены на примитивные социальные условия и отсутствие развития, результатом чего являются экологическая деградация и перенаселение 658 Всемирная торговая организация, вместо того чтобы поддерживать торговлю сообразно социально-экономическим возможностям сообществ, укрепляет положение богатых сообществ, обладающих всем спектром финансовой, организационной и технической инфраструктуры, и ослабляет положение бедных стран, привязанных к монокультурному производству и ископаемому сырью. Впрочем, США оказалось мало этих возможностей, и в период правления Д. Буша-младшего Вашингтон помимо многосторонних договоров ВТО стал навязывать бедным странам неравноправные договоры о свободе торговли и двусторонние инвестиционные соглашения, предпочитая общаться с ними один на один.

...

Запад так продвигал программу глобализации, чтобы обеспечить себе непропорционально большую долю выгод за счет развивающихся стран. Несправедливым было то, что более развитые промышленные страны отказывались открыть свои рынки для товаров развивающихся стран, например сохраняя свои квоты на множество товаров – от текстиля до сахара, – и настаивали в то же время на том, чтобы те открыли свои рынки для товаров из более богатых стран; несправедливым было то, что развитые промышленные страны продолжали субсидировать свое сельское хозяйство, затрудняя развивающимся странам конкуренцию и настаивая при этом на том, чтобы развивающиеся страны ликвидировали свои субсидии производству промышленных товаров. Западные банки сильно выиграли от ослабления контроля над рынками капитала в Латинской Америке и Азии, но эти регионы пострадали, когда приток в эти страны спекулятивных «горячих денег»… неожиданно сменялся их оттоком. Резко возросший отток оставил после себя обрушившиеся валюты и ослабленные банковские системы. Сегодня на глобализацию сыплются обвинения со всех концов света.… Глобализация помогла сотням миллионов людей поднять свой жизненный уровень выше, чем они сами или большинство экономистов могли себе представить в недавнем прошлом.… Но есть еще миллионы людей, на благо которых глобализация не сработала. Многие из них фактически стали жить хуже, поскольку их рабочие места были ликвидированы, а их жизнь стала менее безопасной. Они чувствуют себя все более беспомощными в противостоянии силам, находящимся вне пределов их контроля. Они видят, что их демократии подорваны, а культуры подверглись эрозии. Если глобализация будет проводиться в том же духе, как это было до сих пор, если мы будем продолжать отказываться учиться на своих ошибках, глобализация не только не будет способствовать развитию, но и будет продолжать создавать бедность и нестабильность 659 .

Современный капитализм обладает широчайшими производительными возможностями, но не использует их, предпочитая не производить, а потреблять. Рост как в центре, так и на периферии, в 2000-х гг. был обусловлен перенакоплением капитала наиболее крупными финансовыми организациями, которые, совместно со своими коллегами из государственных бюрократий, не смогли трансформировать глобальные институциональные отношения в сторону безопасного и устойчивого экономического роста и социального развития. Доходы периферийных стран, по сути, оказались переменной финансовых операций крупнейших банков и страховых компаний, чьи вложения во фьючерсы и другие инструменты вызвали рост цен на сырье и продовольствие. В странах периферии этот рост был медленным, небольшим 660 и не столько принес устойчивость и достаток, сколько поддержал прибыли местных монополистов, приватизировавших транспорт, государственные услуги и монокультурное производство, тогда как оживление массового рынка довольствовалось небольшими и рассеянными капиталами.

Совокупный долг бедных и развивающихся стран богатым сообществам к 2006 г. составил 3,2 трлн долларов, ежегодно создавая около 550 млрд затрат на его обслуживание 661 . К 2010 г. объем долга 139 бедных и развивающихся стран дошел до 4,1 трлн долларов, тогда как сумма их валютных резервов (обычно номинированных в долларах США), накоплений частных лиц и корпораций, помещенных через офшоры в финансовые системы богатых стран, – выросла от 14,2 до 17,2 трлн долл., то есть, как минимум равна ВВП США или ЕС 662 . Формально богатые страны кредитуют бедные и списывают их долги, но в реальности наоборот, это самые бедные субсидируют самых богатых, которым, в то же время, недостает крупных и безопасных для инвестирования рынков.

Слишком медленное развитие периферии, неустойчивость внутренних и международных отношений вследствие институциональной неразвитости бедных сообществ сузило общее социальное пространство и затруднило поддержание неравномерного обмена, который является сутью капитала. Кредитная и покупательная способности американской системы организации мирового капитализма более не могут расти и не имеют приемлемых вариантов к изменению, поскольку их результатом будет потеря власти. Институциональной конфигурацией, способной поддерживать власть в ситуации общего роста сообществ планеты, США не обладают. Так капиталистические элиты стали заложниками ограниченных способностей институциональной организации своей гегемонии.

Предельная степень монополизации видна на примере того, как в начале XXI в. распределены доходы и контроль среди самых крупных деловых организаций. 90% корпоративных доходов глобальной экономики через различные формы собственности принадлежит нескольким сотням корпораций. Деловые организации образуют экстерриториальную структуру отношений; в каждом сообществе и регионе их связи центрируются вокруг крупнейших участников, образуя локальные центры, и самый крупный из них находится в юрисдикциях западных сообществ. Он состоит из 49 финансовых компаний, которые взаимно полностью владеют друг другом, контролируют 40% всех остальных корпораций и получают 80% доходов всего корпоративного сектора 663 . Barclays, JP Morgan Chase, UBS, Deutsche Bank, Credit Suisse, Goldman Sachs и прочие – общеизвестны и не сходят со страниц деловой прессы. Элита бюрократии и менеджмента капитализма является источником финансов и легитимности, что подчеркивает высокий статус близких им СМИ, которые также являются крайне монополизированной сферой, поскольку большая часть новостного, развлекательного и аналитического контента производится и распространяется всего лишь десятком корпораций, в той или иной форме принадлежащих финансовым конгломератам.

Однако властный контроль и способность к институциональным изменениям принадлежит не всем деловым организациям, которые скорее являются инструментами управления активами в пользу крупнейших частных собственников, через трасты и небольшие частные банки скрытно управляющих своими активами и контролирующих крупные корпоративные объединения. Схождение связей ограниченной группы крупнейших собственников, государственных бюрократов и корпоративных менеджеров в центральных организациях, отвечающих за институциональное управление глобальной политикой и экономикой, образует очень тесное и совсем не многочисленное переплетение, что облегчает манипулирование ими в соответствующих интересах частных лиц.

Политический и нормативный аспекты контроля обеспечиваются государственными, международными и наднациональными организациями, управление которыми отчетливо перекошено в сторону элит, поэтому, как бы ни менялись или ни враждовали конкретные элитные сообщества, глобальная институциональная организация в первую очередь реализует их интересы. Элиты капитализма отличают медленная кооптация, коллективное управление активами и полное отсутствие статистики, которое скрывает эти отношения как слишком интимные с гражданской точки зрения. Скрытая власть является наиболее эффективной формой манипуляции, невозможность обнаружения которой делает сообщества односторонне зависимыми от обладателей власти. Неравенство этой структуры обусловлено необходимостью накопления капитала и власти элитой как залога устойчивости организации капитализма, но их сведение под полный контроль элиты делает остальное сообщество неспособным к росту и развитию.

Целенаправленное ограничение власти государств над частными лицами и их доходами прослеживается на примере офшоров, созданных при помощи персональных связей элит 664 . Государства не смогли ни препятствовать, ни изменить ситуацию, в которой владение основными корпоративными и частными активами привязано к офшорным юрисдикциям, большая часть которых находится внутри национальных государств. Что бы ни происходило в мире, финансовые поступления, проходящие через офшоры, как правило, только растут, что видно из неуклонного роста ВВП на душу населения на этих клочках земли 665  К сожалению, публично отследить персональную принадлежность этих активов весьма затруднительно, а следовательно, невозможно определить и степень частного индивидуального и коллективного богатства элит богатых и бедных стран, пределы их влияния на конкретные организации.

По более-менее приближенным оценкам объема офшорных накоплений, к 2012 г. он составляет от 21 до 32 трлн долларов 666 , являясь, таким образом, самым крупным совокупным частным активом, равным примерно от четверти до трети ВВП Земли 667 Вывод капитала из развивающихся стран в 2000-х гг. через офшоры сопоставим с государственными накоплениями: при накоплениях КНР в 3,5 трлн долларов отток составил от 1, 19 до 2,5 трлн; на 500 млрд долларов РФ приходится от 500 до 798 млрд утекших капиталов; на 320 млрд Южной Кореи – 779 офшорных млрд; на 357 млрд резервов Бразилии – 520 млрд; еще от 417 до 500 млрд приходится на Мексику при 150 млрд государственных накоплений; далее идут Венесуэла, нефтяные монархии Залива, Аргентина и т.д. 668  При этом и государственные, и частные актив ы, как правило, номинированы в валютах богатых стран и управляются их банками, которым легальность происхождения денег безразлична. Что характерно, пять крупнейших американских банков (JP Morgan Chase, Bank of America, Morgan Stanley, Citigroup, Goldman Sachs) в 2012 г. владели активами на общую сумму 8,2 трлн долларов. Объем их контрактов по деривативам (производным финансовым инструментам, играющим роль страховки) равнялся нереальной для торгово-производственной экономики сумме почти в 275 трлн долларов 669 . То есть, большинство государств мира являются их незначительными финансовыми придатками.

Все это позволяет гегемону держать в подчинении зависимые сообщества посредством контроля частных состояний периферийных элит и государственных резервов. Здесь показательна роль небольших финансовых организаций, как правило, трастов, практически без отчетности оперирующих в глобальных офшорных финансовых центрах: они принадлежат крупнейшим собственникам из числа американской, европейской олигархии и управляются космополитическим сообществом финансистов, которым нет нужды в нелегальном уводе капитала из своих стран. Сохраняя относительно эффективное гражданское управление в своих сообществах, западные элиты вполне успешно избегали уплаты налогов и финансового контроля. Поток избыточной ликвидности, особенно в США, коррумпировал работу высших государственных организаций и руководства корпораций 670 . Если бы Швейцарии не было, ее бы следовало выдумать, поскольку капитал частных лиц нуждается в «окнах» в нормативной и политической организации сообществ. Поэтому частный интерес является лучшей гарантией нейтралитета и фактической независимости офшоров. Они – «привод» глобальной экономики, через них сообщаются частные, корпоративные и государственные финансы сообществ, даже если те ведут между собой автономную или антагонистическую политику 671 .

Однако если финансы текут по вненациональным юрисдикциям, то остальная деятельность так или иначе пересекается с государственной оболочкой сообществ. Полезно сравнить, в каком состоянии находятся наиболее влиятельные сообщества и какие в этих ситуациях возможны между ними отношения. Гегемон – самая крупная национальная экономика, чей ВВП по паритету покупательной способности равен 15 трлн долларов; при этом США управляют наиболее влиятельными международными финансовыми и торговыми организациями типа ВТО, МВФ и Всемирного Банка; в их юрисдикции находятся самые богатые корпорации, принимаются решения относительно большинства значимых аспектов глобального мира. Инфраструктура управления здесь одна из самых изощренных и представляет собой экспансию частного сектора по всем направлениям жизни сообщества, предлагая вал инноваций и создавая самый высокий уровень урбанистического развития.

Одновременно Вашингтон обладает самым крупным военным бюджетом и наиболее совершенной армией, а также контролирует международные нормы, касающиеся регулирования глобальной экономики. Интеллектуальные права, продвигаемые американскими компаниями, представляют собой инструмент управления через контроль норм, гарантирующих нужную схему разделения прибылей и труда. Ввиду перевода производства на аутсорсинг реальным инструментом обеспечения этих прибылей становится политическое могущество гегемона. При этом США постоянно живут в долг, а для прибыльности их инноваций еще недостаточно социального пространства. Источник их существования заключается в финансовых услугах и способности принуждать остальных участников пользоваться этими услугами, в первую очередь расчетной валютой и долговыми обязательствами. Хронический дефицит государственных финансов, абсолютное влияние элитных групп и снижение прибыльности управляемого капитала делают положение США рискованным. Если вследствие сбоя капиталистической системы они не смогут в полной мере воспользоваться всей машинерией своих институциональных возможностей, результатом станет необратимая потеря политического влияния, а с нею и финансовых средств.

Наиболее крупным источником доходов и политической угрозы одновременно для США является КНР. Пекин обладает самыми крупными централизованными накоплениями и быстрорастущей экономикой, а его полуторамиллиардное население создает ВВП, вполовину меньший американского. Потенциально, ввиду величины населения и динамики роста, Китай станет одним из крупнейших политико-экономических образований, но пока основой его процветания является ручной труд на экспорт. Учитывая численность китайской общины в ЮВА и объемы ее накоплений, в будущем Пекин станет региональным центром Азии, а его влияние будет простираться на Латинскую Америку и Африку, для которых он уже сейчас стал источником заказов, финансов и инфраструктурных проектов.

Однако пока, в действительности, Китай является слабым сообществом и слабым государством, что совсем нетрудно увидеть. Его подушевой ВВП по паритету покупательной способности меньше европейского в 7 раз, а американского – в 10 672 , при этом конкуренция на рынке труда в несколько раз выше, что делает политический режим неустойчивым. Десятки миллионов человек мигрируют ежегодно из деревень в города, где проживает уже почти половина населения. Бедность его потребления сдерживает трату накопленных государством средств, а неравенство провоцирует напряженность, которая очевидна для китайской бюрократии. Несмотря на то, что государственные компании и банки купаются в деньгах, частный бизнес страдает от отсутствия доступа к капиталу и часто зависит от ростовщиков, или подпольных кредиторов 673 При этом уже в середине 2000-х гг. промышленность и банки отметились чрезмерным инвестированием и падением прибылей, накапливая невозвратные долги 674 .

...

В Китае главной заботой должно быть то, что чрезмерное накопление капитала со временем проявит себя в падении прибылей, и то, что оно воздействует на банковскую систему, налоговую систему и возможности роста в целом. Это станет классической развязкой долгого периода кредитной экспансии. В самом деле, это очень похоже на путь, которым шла (перед продолжительным кризисом 1990-х гг.) Япония 675 .

В дальнейшем процессы концентрации капитала и возрастания неравенства только усилились. К 2014 г. в КНР появились не только пустые, свежепостроенные городские районы, но даже целые города, предназначенные для частной скупки недвижимости. Само наличие 4 трлн золотовалютных резервов в стране с полуторамиллиардным бедным населением есть свидетельство экономической слабости Китая, чье производство и торговля пока еще не в состоянии с выгодой использовать государственные резервы, не утопив экономику в инфляции. Перенакопление капитала к 2010—2012 гг. выразилось в неудержимом росте цен на недвижимость, крупные города заполнились пустующими кварталами инвестиционного жилья, а прогрессия социального неравенства приняла угрожающие формы. До тех пор пока в 2020-х гг. численность среднего класса не достигнет 40—50% населения, политический режим КНР будет неустойчив и уязвим для воздействия извне.

Во внешнеполитическом аспекте страны ЮВА далеко не всегда горят желанием склоняться под сень власти Пекина, хотя их экономическое взаимодействие, вследствие открытых торговых границ, процветает. Более выгодной для них является ситуация соперничества США и КНР за предоставление наиболее выгодных условий, что и проявляется в конкуренции американского и китайского проектов «общего экономического пространства» 676 . Политически азиатские сообщества разрозненны, а экономически еще несамостоятельны и в массе своей бедны.

ЕС является наполовину выстроенным институциональным образованием, чья наднациональная экономика чуть больше американской по ВВП по паритету покупательной способности (а население больше в 2 раза), при этом уровень неравенства здесь ниже американского (американские элиты богаче европейских, но в остальных социальных группах динамика обратная). С появлением евро и постепенной реформой управляющих институтов европейская экономика стала самой крупной в мире. Она больше китайской экономики в 3 раза (тогда как население, наоборот, в 3 раза меньше) и больше российской в 10 раз (а население больше в 4 раза) 677 . Состоит она из глобальных финансовых услуг и глобального же производства и, в отличие от Китая, Европа получает гораздо больше прибылей и является крупнейшим мировым экспортером и импортером товаров и услуг.

К 2007 г. ЕС стал крупнейшим импортером 678 (в два раза превосходя США и в пять раз Китай) и экспортером (превосходя США в пять, а Китай в десятки раз) капитала 679 . В целом на 15 стран Еврозоны приходилось 45% мирового рынка инвестиций против 17% Северной Америки 680 . В 2010—2011 гг., несмотря на сильное падение инвестиций в кризис, ЕС продолжил лидировать, в 1,2 раза превосходя Северную Америку; а Южную, Восточную и Юго-Восточную Азию вместе взятые ЕС превзошел в 1,5 раза 681 . На европейские страны приходится треть международной торговли, что в три раза больше американской доли. Несмотря на растущий разрыв в доходах, здесь живет самое многочисленное население из числа самого обеспеченного.

Политическая слабость ЕС связана с незаконченностью его организации; но экономически это самый крупный партнер всех национальных экономик мира. Если США являют собой триумф частной инициативы, то Европа служит примером консенсусного устройства. Способность к достижению компромисса и расширение полномочий наднациональной исполнительной власти делает его лучшим политическим союзником капиталистических организаций. Многие инициативы ЕС, типа экологических, представляют собой не только заботу о здоровье, но и делают европейские сообщества в будущем наиболее пригодными для внедрения сберегающих, «зеленых» и им подобных технологий и получения прибыли на этих новых рынках, создаваемых принудительным (для частного капитала) путем 682 . ЕС в состоянии использовать экономические, политические, культурные связи всех входящих в него сообществ и присутствует на всех континентах (в особенности в бывших колониях). Однако хотя Европа рассматривается как возможный противовес США, она несамостоятельна в военном отношении, а ее элиты предпочитают оставаться в тени Вашингтона, ему же отдавая внешнеполитические риски и издержки.

Проблема ЕС заключается в некредитоспособности периферийной Европы, вызванной неравномерным распределением капиталов и торговли между европейскими странами. Если торговый и платежный балансы Германии и стран Северной Европы положительны, то балансы Южной Европы отрицательны 683 [С начала 2000-х гг., то есть с введением евро и унификацией торговой политики, южные страны систематически теряли свою производительную, кредитную и покупательную способности, тогда как более богатые страны Це нтральной Европы, Бенилюкса и Скандинавии, наоборот, их приобретали. Все это время рост в Восточной и Южной Европе зиждился на инвестициях стран Запада и Севера, банки и корпорации которых выступил и главными бенефициарами интеграции, финансируя на периферии спрос, а в центре – предложение. Этот перекос возмещался государственными займами стран периферии, которые в итоге и сделали их банкротами, когда поток прибылей иссяк.

Финансовый кризис 2007—2009 гг., когда пять ведущих инвестиционных банков США прекратили свое существование, стал первым всплеском, серьезно покачнувшим глобальную систему капитализма, и связан он был с неотвратимым падением прибылей перенакопленного капитала. В отличие от советов МВФ, расточаемых бедным и развивающимся странам во времена их кризисов, правительства богатых стран наплевали на необходимость снятия торговых и финансовых барьеров, урезания бюджетов и сокращения рабочих мест, предпочтя накачать банки дополнительной ликвидностью 684 (исключением стали периферийные страны ЕС, там была применена типичная для МВФ проциклическая политика 685

На тушение финансового пожара в 2008—2011 гг. было эмитировано по 1,2 трлн долларов евро ЕЦБ, которые распылили инфляцию по глобальной экономике, а спасенные банки поставили перед необходимостью инвестирования полученных средств 686 Хотя еще недавно корпорации считались глобальными, в кризис они немедленно стянули все возможные резервы, заставив периферийные экономики балансировать на грани банкротства. В результате уже в 2010 г. западные корпорации стали показывать рекордные прибыли 687 накопив к 2011 г. 4—5 трлн долларов и не спешили их инвестировать вновь 688 , тогда как уровень потребления и доходов граждан по всему миру снижались, а перспективы устойчивого роста, за исключением ЮВА, нигде не просматривались.

Граждане западных сообществ вышли на улицы и демонстрировали недовольство потерей работы и жилья, но, за исключением воинственных воззваний в печати и погромов дорогих магазинов, других результатов не было. Исландия стала единственной страной, граждане которой отказались (и смогли заставить правительство принять соответствующее решение) платить по долгам частных банков, опустошая сбережения вкладчиков Британии и Нидерландов 689 Периферийные страны, например Россия, испытали резкий отток частных капиталов и были вынуждены оплатить из государственных накоплений российские корпоративные долги западным банкам. Восстания и демонстрации в периферийных странах, напротив, крайне насторожили элиты, так как неустойчивость политических режимов сделала их уязвимыми перед инсинуациями извне. Впрочем, ряд развивающихся стран периферии, такие как Китай, Индия, Бразилия, страны ЮВА, быстро оправились от шока и продолжили рост.

Корпорации все больше отдают предпочтение развивающимся странам (хотя здесь велика доля спекулятивной составляющей), которые, в свою очередь, все больше инвестируют в другие развивающиеся и бедные страны. Но отток капитала из развивающихся стран сопоставим с его поступлением; за исключением Бразилии, Китая и ЮВА остальная периферия собственными деловыми организациями и элитами считается весьма ненадежной 690 . Тем не менее продолжение роста на периферии и его остановка в центре указывают на то, что глобальный капитализм подошел к своему Рубикону, и если Вашингтон не упрочит контроль кредитной, производительной и покупательной способностей, Запад рискует расстаться с гегемонией.

Особенностью ответа западных элит на кризис стало отсутствие структурных решений. Все свелось к накачиванию экономики деньгами, раздуванию инфляции и росту спекулятивного капитала, который поддерживал высокие цены на нефть.

...

Изъян… заключается в неверном допущении о том, что «лишние деньги» каким-то образом найдут дорогу к «кошелькам граждан». Иными словами, банки, даже «купаясь в резервах», пока еще «не дошли до готовности давать взаймы». В экономике периода лопнувшего пузыря нет выгодных инвестиционных вариантов… Обычно почти во всем наблюдается избыток, причем (опять же) предложение избыточно по отношению к покупательной способности, а не человеческим потребностям, которые могут быть вообще безграничны. Загвоздка в том, что у «лишних денег» нет дороги к кошелькам граждан. Конечно, граждане были бы не прочь потратить их, попади те им в руки – только вот они так и не попали! 691

Решением проблемы могло бы стать создание более обширных и богатых наднациональных юрисдикций, слияние центральных и периферийных деловых организаций, институциональное развитие периферийных сообществ, повышение их покупательной способности и организация новых рынков, но США такое видение абсолютно чуждо, а в текущих условиях и невозможно. Вместо этого Вашингтон не нашел ничего лучшего, как повторить опыт Плаза Аккорд 1984 г. и предъявить Пекину обвинения в несправедливой торговле, закрытости китайского финансового рынка и заниженной стоимости юаня.

Получи Вашингтон на государственные расходы накопленные КНР триллионы, и проблемы как не бывало: в случае дальнейшего обострения кризиса можно еще влить дополнительной ликвидности, а инфляция будет повышать цены до тех пор, пока бедные сообщества не станут беднее, а богатые богаче, как в 1970-е гг. уже имело место быть. В связи с отказом Пекина от предлагаемых условий в 2010—2011 гг. Ближний Восток охватила «арабская весна» революций, которая свергла правящие режимы в Египте и Тунисе, а в Ливии привела к интервенции НАТО; в аравийских государствах, напротив, все революционные поползновения были подавлены при молчаливой поддержке Вашингтона.

Условиями «весны» стал прошлый рост доходов этих сообществ, большая часть которых досталась олигархической верхушке. Безработица, крайняя бедность при растущем образовании, отсутствие политической свободы и финансовые спекуляции на мировом рынке пшеницы, резко повысившие цены на хлеб, вывели граждан на улицы, а социальные сети помогли их организовать. США и ЕС немедленно поддержали демонстрантов, но готовность пойти на интервенцию в Ливии в 2011 г. показала, что дело отнюдь не только в свободе. В конце 2000-х гг. КНР осуществила множество инвестиций в разработку нефтяных и прочих сырьевых месторождений в странах Африки и Латинской Америки (в частности, в Судане, Нигерии, Анголе, Венесуэле). Ливия заключила немало контрактов с китайскими компаниями, и свержение режима М. Каддафи перечеркнуло эти договоренности. Судан, подписавший нефтяные контракты с Китаем, был разделен на христианскую (с нефтяными месторождениями) и мусульманскую части. На Рождество 2012 г. в Нигерии, также имеющей нефтяные контракты с КНР, начались теракты со стороны радикальных исламистов; здесь страна также состоит из христианской (нефтеносной) и мусульманской частей. Из вышеперечисленного следует, что страны, с которыми Пекин заключил контракты на разработку и поставку сырья, стоят перед опасностью военных переворотов, терактов и раздробления.

Свержение диктатур Северной Африки и Ближнего Востока было поддержано другими американскими вассалами, а именно Саудовской Аравией, Катаром и Турцией. Очевидно, что свержение правящих режимов в странах с бедным населением в отсутствие возможностей роста, как в Египте, ведет к политической напряженности и распространению влияния радикализма, держать которые в узде может только военная хунта; либо к гражданской войне, как в Ливии или Сирии, состоящих из этнических и племенных групп. В связи с этим возникает вопрос о цели таких превращений, которые несут слишком большие риски, чтобы быть лишь инструментом давления на Китай. Разгадкой является концепция «Большого Ближнего Востока», охватывающего всю Северную Африку, Ближний Восток и Центральную Азию. Предложенные еще в начале 2000-х гг. в качестве объекта демократизации и особых экономических договоренностей с США (после чего ЕС немедленно форсировал свой вариант соглашения со странами Средиземноморья) границы «Большого Ближнего Востока» подозрительно напоминают очертания «исламской цивилизации» С. Хантингтона, предложившего версию мироустройства, основанного на конфликте цивилизаций 692 .

Эту мысль можно дополнить рассуждениями З. Бжезинского о необходимости поддержания американского контроля Евразии, разделив ее на враждующие блоки и с каждым выстраивая особые отношения 693 . Политический и дипломатический опыт Г. Киссинджера 694 , основанный на уроках кардинала Ришелье, говорит о том же 695 . Задача «Большого Ближнего Востока» состоит, во-первых, в том, чтобы консолидировать политический контроль над территориями, богатыми нефтью, и закрыть свободный доступ к ним Китаю, а в будущем Индии 696 Во-вторых, создание режимов политических автократий и религиозных теократий по образцу Саудовской Аравии и Катара в бедных странах Ближнего Востока резко повысит напряженность в их отношениях с внешним окружением: Европой, Индией и Китаем. Политический радикализм мусульман будет удерживать европейцев под американским военным контролем, а Индию и Китай сделает заинтересованными в сотрудничестве с США. Если во времена холодной войны было два враждующих блока, то теперь их может быть три или четыре, тогда как США останутся tertius gaudens и в этом статусе смогут и дальше наслаждаться гегемонией.

Продолжением «весны» является давление на Сирию и Иран, вызванное тем, что Тегеран стал главным поставщиком углеводородов в Китай и параллельно ведет разработки ядерного оружия. Исторически США манипулировали Ближним Востоком, разделяя его на нефтяные монархии, бедные страны и Израиль (последний обеспечивал необходимое военное давление). Хотя Тегеран, ввиду теократического характера режима, обвиняют в намерении применить оружие в отношении Тель-Авива, очевидно, что в войне, случись она, Иран будет одинок, и это делает тезис о его воинственности абсурдным. Скорее, «бомба» станет дополнительным преимуществом в политических переговорах: Иран исторически является доминирующим участником региона, и обретение им ядерного оружия меняет стратегический расклад сил. Режим Б. Асада, при всей своей обсессивности, с трудом подавил восстания, что говорит о противостоянии не повстанцам, а профессиональным военным. На западе Ирака фундаменталистские военные группировки активно расширяют зону контроля. Рано или поздно Плодородный Полумесяц будет охвачен гражданской войной. После этого, вне зависимости от того, выведут США войска из Афганистана или нет, Иран будет взят в кольцо 697 .

Безусловно, Вашингтон предпочел бы сменить иранский режим мирным путем, поддерживая недовольство иранцев высокой инфляцией, отсутствием политических свобод и неравенством. Но, скорее всего, поскольку это будет сопровождаться военными угрозами и санкциями, теократия, при тотальной пропаганде, получит поддержку иранского сообщества из протеста внешнему давлению. В отличие от остальных стран региона, Иран много лет готовится к войне с «большим Сатаной», и потому военное решение конфликта грозит всем его соседям настоящим пожаром. Фактическая раздробленность Ирака облегчает вовлечение в военные действия местных шиитов, на территории которых находятся иракские нефтяные месторождения. В Катаре и Саудовской Аравии также проживают, ограниченные в правах, значительные сообщества шиитов. Учитывая, что саудовские нефтяные месторождения находятся на территориях шиитов, а Катар уязвим для атак извне, риски для нефтяных монархий крайне высоки, и они это прекрасно понимают 698 . Даже если они сохранят нейтралитет, израильские ВВС полетят над Аравией и возмездие со стороны персов последует незамедлительно. Обрушение цен на нефть могло бы лишить Иран доходов, как когда-то СССР, но это даст дешевую энергию и сырье Китаю, который является конечной целью американских усилий. Так что монархам придется разделить все опасности вместе с гегемоном, а цены на углеводороды продолжат расти 699 .

Для США первой проблемой является непосредственное участие в войне, заведомо непопулярной и дорогостоящей, но операция в Ливии показала, что американские союзники сами с радостью прольют кровь, полагая это ростом своего политического могущества. США могут поддержать Израиль и Турцию, прикрыть Аравию ракетными и бомбовыми ударами, остальную работу выполнят вассалы и наемники, которых в СМИ называют «Аль-Каедой», «халифатом», даже суннитский Талибан (ввиду противостояния с шиитами) может оказаться союзником 700 . Частные наемные военные и полицейские армии в Ираке и Афганистане, управляемые американскими военными компаниями, уже насчитывают сотни тысяч человек, и они внесут свою лепту, не опасаясь расследований Конгресса 701 .

Единственный нюанс этой комбинации заключается в том, что США будут вынуждены оплачивать все операции, и если война затянется, то ее расходы составят несколько триллионов долларов. Собрать их возможно за счет инфляции и роста нефтяных цен, которые, как и в 1970-е гг., скрутят периферию долговой задолженностью. Необходимость покрытия долгов западных финансовых корпораций и государств заставила ФРС и ЕЦБ в течение 2009—2012 гг. без остановки печатать деньги, и останавливаться они не намерены, ибо других инструментов у центральных банков нет 702 . Неустойчивость экономик развивающихся стран и способность богатых стран к агрегированию значительных финансовых ресурсов даже в неблагоприятных условиях позволяют последним управлять своими финансовыми системами не рыночным обменом, а путем директивного регулирования. Поскольку доллар и евро – основные резервные валюты мира, манипулирование ими путем эмиссии отражается и на всех остальных странах. Это «регулирование» разносит инфляцию по всей глобальной экономике, поднимая цены и девальвируя финансовые накопления остальных стран.

Однако при поддержке Ирана КНР война действительно затянется, а при больших потерях аравийские союзники Вашингтона могут пойти на сепаратный мир, что развалит всю комбинацию. Величина государственного долга США, как и проценты по нему, заставят отказаться от социальной поддержки американских граждан и обустройства инфраструктуры, что приведет к неизбежным волнениям. К тому же опыт 1970-х гг. показывает, что чрезмерная инфляция основной мировой валюты чревата отказом от нее со стороны деловых организаций и государств по всему миру, а это уже настоящая катастрофа 703 . В этом и заключен единственный шанс Китая избежать войны с США или планомерной изоляции и низведения до положения вассала.

Огромные накопления стран Восточной Азии – 6,5 трлн долларов (на 2012 г., половина валютных резервов мира), из которых 3,2 трлн принадлежат Китаю и 1,2 трлн Японии 704 – при недостатке ископаемых ресурсов делают последствия американских операций на Ближнем Востоке для них чрезвычайно болезненными, что дает Пекину возможность консолидировать интересы азиатских сообществ. Страх перед военным вмешательством США и их убийственная экономическая политика не оставят им иного выхода. Инфляция уничтожает долларовые резервы азиатских стран, и поддержка действий Вашингтона, в отсутствие принуждения, станет для них нерациональной. За ними последуют и все остальные 705 . Проблема заключается в том, что сам Китай не в состоянии использовать свою валюту в качестве мировой, поскольку его экономика слишком бедна. Что он может сделать – это предоставить свои капиталы другому участнику, более предсказуемому и менее воинственному, тому, чья экономика в состоянии выдержать мировой спрос на свою валюту. Единственным таким участником является Европейский Союз, стоящий перед проблемой недостатка финансов для решения задачи полноценного объединения.

Если бы мировые финансы управлялись при помощи денежного стандарта с фиксированными стоимостными отношениями, в 2007—2009 и 2012—2014 гг. банковская система западных стран, а после и сами государства должны были обанкротиться. Однако, поскольку стоимость денег стала плавающей, взаимоопределяясь через множество различных финансовых инструментов и валют, крупнейшие банки и регуляторы установили контроль над предложением денег в виде бесконечно растущих взаимных займов и кредитов. Это подвергло денежную стоимость инфляции (в отличие от дефляции в XIX в.), а крупнейшим капиталистическим организациям позволило практически директивно управлять глобальной ликвидностью. Резкий обвал сменился плавным прекращением экономического роста, инфляцией валют и усилил финансовые диспаритеты богатых и развивающихся стран, в связи с чем последние стали приближаться к дефолтам. Потворствовать этим рискам значит ставить под угрозу сам проект панъевропейского объединения, и единственная возможность сохранить ЕС заключается в том, чтобы унифицировать его до конца, что означает централизацию активов и государственного управления Брюсселем.

Следствием задолженности периферийных государств и перенакопления капитала крупными корпорациями явилась приватизация западными компаниями государственных активов в странах-должниках под присмотром Еврокомиссии. Одновременно это сопровождается сокращением национальных бюджетов и обеднением граждан: до 2020-х гг. нижняя и средняя социальные группы будут крайне болезненно переживать снижение доходов, особенно в периферийных странах. Пример Исландии, где граждане принудили государство отказаться от долгов, накопленных под влиянием банков, таит в себе опасный для европейских элит пример 706  Если ему последуют граждане европейских стран, чьи государства – банкроты, по своему эффекту это будет сопоставимо с социал-демократическим и коммунистическим подъемом 1930-х гг. и разрушит элитистский проект Европейского Союза.

Единственный путь сохранить власть и накопления европейских элит будет заключаться в централизации ЕС и унификации управления всей Европой. Структурная консолидация европейских национальных экономик снизит издержки на их рефинансирование 707 , и когда для деловых организаций исчезнут последние границы, а национальные налоги и бюджеты будут контролироваться Еврокомиссией, первый порог объединения окажется пройден. Впрочем, различия в социально-экономической структуре между центральными и периферийными странами Европы так велики, что вполне вероятно разделение развитых и развивающихся стран на разные институциональные объединения внутри союза: вначале консолидация Еврозоны и лишь затем постепенное присоединение к ней Восточной Европы. Если европейцы в очередной раз продемонстрируют готовность к консенсусу и устойчивость институциональных решений, развивающиеся сообщества одно за другим начнут переходить на евро как основную мировую валюту.

Однако до того как Европа сделает исторический выбор, она готова помогать США в их «гуманитарных операциях» (готовность к проведению которых не скрывают в НАТО), несмотря на отсутствие стратегических выгод от сомнительных войн. Нельзя же считать таковыми похвалы в контролируемых СМИ и месторождения сырья в странах, охваченных гражданской войной (впрочем, опыт Конго показывает, что добыче сырья война не помеха). Поэтому, когда Брюссель и Берлин будут искать финансирование на спасение европейского проекта, условием его получения станет отказ от поддержки американских операций. И если ЕС пойдет на это, остальные сообщества сами сделают его гегемоном. Отличие 2010-х гг. от 1970-х состоит в том, что теперь развивающиеся страны, несмотря на многочисленные неудачи, представляют собой гораздо более мощные экономики, урбанизированные сообщества, рынки которых почти непрерывно растут. Инфляция доллара и политические риски уже сейчас заставляют обращаться к расчетам в национальных валютах, но их сдерживает неустойчивость большинства экономик. Являясь самым крупным торговым партнером и финансовым инвестором в мире, ЕС неизбежно начнет доминировать и в денежных расчетах, а американская гегемония – сжиматься.

Хотя США могут сейчас победить кого угодно, вряд ли они воспользуются плодами победы. Войны, инфляция, банкротства, кризис перенакопления, прогрессирующая бедность большинства американцев и чрезмерный долг рано или поздно сойдутся, чтобы лишить государство способности к управлению сообществом. Поскольку проблема чрезмерных долгов и падающих прибылей не решается, к 2018—2020 гг. вполне вероятна еще одна волна финансового кризиса, которая разрушит американскую систему финансового контроля глобальной экономики 708 Чрезмерный контроль элит и их чрезмерные накопления отдадут американское сообщество в частную собственность, ухоженные анклавы которой будут окружены деградирующими территориями.

Объединение Европы, наоборот, завершит ее превращение в центр глобального капитализма, и произойдет это независимо от того, когда США уйдут в закат – после Ирана или после Китая. Как когда-то США поддерживали и финансировали Британию до ее полного истощения и собственного максимума развития, так и ЕС сейчас помогает США. С институциональным объединением и унификацией гражданского управления его контроль мировой кредитной и покупательной способности возрастет, что неизбежно поставит ЕС перед необходимостью притязаний на глобальную власть. Обеднение граждан в ходе долговых распродаж и приватизации неизбежно, но когда «страной происхождения» для европейских корпораций станет ЕС, а не национальная юрисдикция, высокая степень социального консенсуса и величина экономики окажутся залогом будущего роста, хотя становление «третьей индустриальной революции» будет переживаться весьма болезненно.

Впрочем, Европа может и не решиться на такой шаг, а война с Ираном может оказаться не такой уж и катастрофичной для Запада, и тогда насилие под видом «демократизации» сместится на Восток, в Центральную Азию, а в ЮВА будет создан антикитайский военный альянс. В случае войны США с Ираном активность китайцев по добыче сырья в Средней Азии интенсифицируется, уже сейчас их коммуникации ведут на восток, в Синьцзян-Уйгурский район Китая. Поэтому местные автократии столкнутся с нарастающими провокациями и давлением со стороны США, а бедность их граждан и коррупция делают волнения весьма вероятными.

Другой опасностью для них является вовлечение в эти мероприятия исламских радикалов, что неизбежно приведет к гражданской войне в Таджикистане и Узбекистане. Разрушение Ирана почти наверняка поставит Таджикистан на грань экономического коллапса, так что вероятность межэтнических столкновений, гражданских войн и межгосударственных конфликтов окажется крайне высокой. Проникновение в Синьцзян радикалов из Центральной Азии обострит сепаратистские настроения мусульман уйгуров и поможет втянуть Китай в вооруженный конфликт. Единственное, что спасет сообщества Центральной Азии в данном случае, – это аннулирование контрактов с КНР и конкуренция с Россией за поставки углеводородов через Кавказ и Турцию в Европу. Но и Россия точно так же сможет организовать военный конфликт в Закавказье или Средней Азии, способность и готовность к чему она продемонстрировала в провоцировании конфликта на Украине. Москва воспринимает присутствие США у своих границ как непосредственную угрозу текущему политическому режиму и готова идти на опережение, дестабилизируя местные политические режимы и втягивая своих соседей в гражданские войны.

В это же время будет складываться военный альянс – уже сейчас США вовлекают в него Индию, Южную Корею, Тайвань и Японию, а эксперты прогнозируют неизбежность столкновения 709 . Нежелание США нести военные издержки полноценного политического присутствия в Тихоокеанском регионе вызовет милитаризацию Японии. Этот шаг, с одной стороны, противопоставит Токио и Пекин, но если они придут к компромиссу, то вдвоем начнут контролировать Восточную Азию. Впрочем, готовность Пекина применить, прямо или косвенно, военную силу, также очевидна, и правящий режим КПК пугает только неспособность к длительному противостоянию ввиду чрезмерной зависимости от быстрого экономического роста.

Впрочем, реальным противником Индии и Китая является их бедность 710 , и посулов на «приглашение к развитию» может оказаться вполне достаточно, тем более что с ростом заработной платы на предприятиях в Китае западные корпорации переносят сборочные производства в дешевые Индию и Вьетнам. В случае если в будущем Дели пожелает заявить о притязаниях на большие доходы и власть, всегда можно вмешаться в кашмирский конфликт и вовлечь в него Пакистан и исламских радикалов. Наконец, растущее неравенство в КНР делает ее уязвимой, поскольку инфляция и сужение рынков сбыта выведут граждан на улицы.

Наконец, Российская Федерация также движется по расходящимся траекториям вариантов отношений и собственной дееспособности. Хотя формально по паритету покупательной способности ВВП РФ богаче многих развивающихся и бедных стран Азии, Африки и Латинской Америки, подавляющая часть этого богатства сосредоточена в руках бюрократической олигархии, и это тот случай, когда РФ и США стоят рядом. Как организация, правящая элита рассматривает себя в качестве корпорации, но как сообщество, они видят себя исключительно частными лицами, почти полностью подчинившими активы «корпорации Россия» своему эгоистическому интересу, который не может сдержать никакой raison d\'etat 711 . По сути, Российская Федерация была превращена своими элитами в гигантскую «прачечную», через государственный бюджет которой ежегодно выводятся миллиарды долларов. С 2008 по 2011 г. включительно из страны было выведено около 300 млрд долларов; в 2012 г. вывод капитала составил около 100 млрд, что обусловило самое сильное падение экономики и слабое восстановление по сравнению с остальными развивающимися странами 712

В ходе кризиса выводился не только капитал в счет корпоративных долгов, но и средства, выделенные государством для поддержки предприятий и банков. Столь резкое лишение экономики ликвидности мгновенно ее сдуло, и поддержал ее лишь рост цен на нефть. При этом рост потребления роскоши продолжился, а крупные компании охватила волна слияний и поглощений (дополнительным показателем является рост цен на получение мандата депутата парламента). Несмотря на множество мер по восстановлению адекватного управления в науке, здравоохранении, образовании, армии, эффективность их обратно пропорциональна объему финансирования, пропущенного через частные и аффилированные с ними карманы, в связи с чем коррупция дополнилась нарастающим параличом административной системы. Показателем этого паралича является необходимость в постоянном повышении цен на нефть для сведения бездефицитного государственного бюджета. Это означает неостановимый рост инсайдерской ренты в бюджетных тратах. Не будет преувеличением сказать, что не менее половины ВВП России создается путем коррупции и в обход налогов, равно как и не менее половины государственного бюджета предназначено для частного присвоения 713 Другими словами, максимум доходов элиты оставляют себе, а максимум издержек ложится на остальные социальные группы.

Вместе с тем через сообщество проходят значительные массы капитала, а с ростом потребления увеличивается и городской средний класс (или, по меньшей мере, те, кто считают себя таковым, используя в качестве определения степень ответственности перед будущим), который к 2018—2020 гг. составит 40% населения страны 714 . Представители элит в течение кризиса заигрывали с ним, поддерживая болтовню насчет модернизации и постепенных изменений режима, однако возвращением В. Путина в президентское кресло в 2012 г. было продемонстрировано, что никаких изменений не будет. На волне всеобщего роста быть героем легко, но с его остановкой, падением доходов и нарастанием вражды институциональный режим обязан меняться, иначе сообщество изменит его, не спрашивая власть.

То, что власть и олицетворяющие ее элитные группы нелегитимны, – достаточно очевидно (впервые за много лет фальсификации во время политических выборов сделались предметом массовой заботы и обсуждения), и это станет явным вместе с новыми колебаниями мировой экономики, спровоцированными долговым кризисом европейских стран. Центральные капиталистические организации опять агрегируют максимум капитала, владельцы которого сами постараются переправить его из развивающихся стран. Отсутствие контроля сообщества над властью в России делает такой сценарий практически обязательным. Количественный рост среднего класса и его финансовой неустойчивости обеспечат готовность населения к неповиновению, а растрата государственных резервов – банкротство политического режима.

Разумеется, представители элит это прекрасно понимают, и первым оппозиционным выступлениям в 2011—2012 гг. противостояли сплоченные ряды местных элит, опасающихся за свой статус и активы в случае наступления перемен в устоявшейся системе отношений. Государственная пропаганда обвиняет оппозицию в том, что деятельность ее отдельных представителей оплачивается США, применяющих излюбленный прием стравливания сообщества и властвующих элит под благовидным предлогом поддержки демократии. Но если учесть, что российская властная элита сама, не на словах, а вкладами в сотни миллиардов долларов поддерживает существование США в качестве гегемона, а своими действиями внутри страны сохраняет статус РФ как сырьевой колонии, – то, действительно, стоит разобраться, «чья эта элита, наша или ваша».

Экономический кризис толкает российское сообщество к трансформации: размыканию отношений капитала и власти, доступу к ним и обеспечению институциональной устойчивости в интересах всех социальных групп. Накопления элит как частных лиц требуют применения, и самым крупным подходящим объектом присвоения является само государство: образование, коммунальные услуги, энергетика – все, что может быть приватизировано и благодаря чему население может быть поставлено в зависимость от кредита крупнейших банков.

В то же время, активность гегемона в Евразии и его готовность вмешиваться в отношения постсоветских стран усиливает паранойю элит по поводу сохранения своей политической независимости, и это боязнь давления не только извне, но и изнутри 715 Когда готовилось первое издание этой книги, трудно было предположить, что Российская Федерация решится на провоцирование конфликтов в государствах бывшего СССР для защиты своих военных и геополитических интересов, как это произошло в случае с Украиной в 2014 г. Государственные резервы, частные накопления и активы элиты сконцентрированы в Европе и США, а российская финансовая система отныне привязана к западной – стоит обрезать эти нити и любой российский политический режим падет в течение месяца. При крайней необходимости ЕС понадобится несколько месяцев, чтобы уничтожить российскую экономику, вместе с США они управятся за несколько недель. Но их стратегическая заинтересованность, все же, в том, чтобы, оказывая давление на РФ, не допустить формирования блока центральных евразийских держав.

Здесь нужно отметить, что вмешательству РФ во внутриукраинский конфликт общества и власти (поводом к которому послужил отказ Киева, под нажимом Москвы, от ассоциации с ЕС) с последующим аншлюсом Крыма предшествовал конфликт Китая и Японии по поводу островов Сенкаку (Дяоюйдао), для Пекина закончившийся, в целом, неудачно. Помимо этого, РФ и КНР в 2013 – 2014 гг. подписали многочисленные соглашения о взаимной торговле, оказании услуг, финансировании промышленных проектов в России, открытии кредитных линий для российских госбанков и поставках газа в Китай. Москва и Пекин явно заключили негласные договоренности о поддержке друг друга с целью разрушить американоцентричный глобальный порядок, став центральными евразийскими державами, против которых США придется организовать новую Антанту. Гибридные войны в Ливии, Сирии и Украине возвращают мир ко временам Вьетнамской и Афганской войн XX века, с противостоянием великих держав на чужой территории и без риска применения ядерного оружия. Тактически Москва повела себя поначалу эффективно, но стратегически этот путь оказался в никуда. РФ не достигла стратегических целей в виде раскола США и ЕС, сплотила НАТО, не укрепила БРИКС и не расколола Украину ввиду отсутствия там пророссийских элит. Более того, помимо внешнеполитических (не) выгод, действия РФ понукались страхом правящих элит перед российским демократическим национализмом и стремлением канализировать его во внешний конфликт. Политическое осложнение дало немедленные результаты в виде бегства капиталов, уменьшения иностранного финансирования, отказа от поставок оборудования и растущую трату собственных средств на инфраструктуру Крыма, ради которой в 2014 г. было решено отказаться от начисления пенсий. Вместо того, чтобы развиваться в условиях постепенно демонтирующегося американского мирового экономического порядка, РФ сама выступила застрельщиком его политического разрушения, что, естественно, имело обратные следствия.

Российская Федерация стремительно превращается (или, скорее, имитирует такое превращение, как латиноамериканские военные хунты 1960 – 1970-х гг.) в фашистское государство, используя при этом старый штамп советской пропаганды в виде обвинения своих противников в фашизме, где полностью подавляется инакомыслие, а общество имитирует корпоративизм. В этих условиях в России в 2013—2020 гг. будет происходить приватизация государственных активов в пользу элит, сопровождаясь одновременным ужесточением политического режима и ростом симпатий населения к демократическому национализму, как это уже произошло на Украине. Поводом к этим процессам послужит не приватизация как таковая, а произвол элит в сужающемся социальном пространстве и стагнирующей экономике. Это означает нарушение консенсуса среди элит, периферийные группы которых подвергаются давлению центральных, отбирающих в свою пользу активы, вследствие чего нарастает перегруппировка интересов и тел и разрушается «вертикаль власти». В результате невидимо парализуется процесс исполнения важнейших политических решений. Хотя внешне население солидарно с властью, в реальности его реакцией является пассивный цинизм, и от протестов его удерживают отнюдь не пропаганда, а пока еще имеющиеся средства, чтобы выжить. Рост расходов и налогов, изъятие пенсий, монополизация почти всех отраслей экономики и отсутствие реального политического представительства немедленно поставят власть под угрозу, как только населению станет нечем платить.

Чем раньше российские элиты инициируют смену власти, тем она будет более мягкой, с меньшими внешнеполитическими и внутриэкономическими осложнениями, и наоборот. Но поскольку и американская гегемония не вечна, разрушение путинской «вертикали власти» (как части общей американской гегемонистской конструкции с доминированием финансового капитала и высокими нефтяными ценами) – лишь вопрос времени, даже если перед этим сообществу предстоит пережить тошнотворную дурноту.

Глава 4 P. S.

§1. Вавилонская башня

Prevoir pour pouvoir.

О. Конт

Ситуация, которую претерпевает глобальная капиталистическая гегемония во главе с США, напоминает кризис римской республики две тысячи лет назад (то же самое в начале XX в. отмечал В. Парето) 716 . Глобализация конца XX – начала XXI в. делегитимировала институт суверенного государства, которое, вне зависимости от степени своего богатства и развития, сотрясаемо нестабильностью рынка и турбулентностью международной системы. Роль крупнейших деловых организаций, напротив, становится все значительней, и сообщества выстраивают структуру отношений таким образом, чтобы не обделить их регулярной и обильной прибылью, даже если пространство возможностей неумолимо сужается, доходы населения падают, а устойчивость политических режимов ставится под сомнение.

Государственная армия, прежде всего США, уже начала заменяться частными армиями, подотчетными только своим частным и корпоративным заказчикам и владельцам, своего рода новым Ост-Индским компаниям. Многочисленным маргиналам нужны хлеб и зрелища, и к их услугам индустрии шоу-бизнеса и массового питания. Власть и богатство элит все больше отрываются от легитимной институциональной организации, используя сообщества, государства и международные организации в пользу немногочисленных групп частных лиц, их семей и приближенных, аффилированных компаний и контролируемых государств, чьи интересы выдаются за всеобщие. Элиты США и космополитического финансового сообщества, контролирующие глобальные политические и экономические институты, одержимы империализмом; впрочем, деваться им некуда: перенакопление бумажных активов гонит их за все большей и большей рентой, выбиваемой из зависимых стран.

Капиталистическая элита западных сообществ, опираясь на широкие организационные возможности, создает «псевдо-империю» частных лиц и организаций, состоящую из вненациональных офшорных финансовых центров, контролируемых национальных государств и наднациональных объединений. В будущем США могли бы способствовать созданию в ЮВА подобия ЕС, противопоставляя этот союз Китаю, но вряд ли успеют достичь своей цели. Сами США в данных условиях имеют важность лишь постольку, поскольку их армия еще государственная и подотчетна Конгрессу, а национальная экономика создает огромный спрос и государственный долг.

С унификацией ЕС, полным подчинением европейских государств финансовому контролю крупнейших банков и созданием в Азии пространства свободной торговли, подкрепленного военным союзом, важность США как государства и сообщества для своих плутократических элит существенно снизится, поскольку глобальная система гораздо гибче национальной и сулит больше прибылей. Сейчас Вашингтон сопротивляется любым попыткам пересмотра норм и политики глобализации потому, что надеется сохранить контроль над глобальными финансовыми потоками и не беспокоится об издержках управления. Как и в случае с предшествующими системами гегемоний, решение, вполне разумное в текущий момент, в недалеком будущем окажется губительным.

...

Большая часть Западной Европы могла бы тогда принять вид и характер, который теперь имеют части этих стран: юг Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туристами и населенные богачами места Италии и Швейцарии, именно: маленькие кучки богатых аристократов, получающих дивиденды и пенсии с далекого Востока, с несколько более значительной группой профессиональных служащих и торговцев и с более крупным числом домашних слуг и рабочих в перевозочной промышленности и в промышленности, занятой окончательной отделкой фабрикатов. Главные же отрасли промышленности исчезли бы, и массовые продукты питания, массовые полуфабрикаты притекали бы, как дань, из Азии и из Африки 717 .

С того времени, как были написаны эти строки, прошло более ста лет, и вот события вновь повторяются. Но все же представляется, что эта ситуация, как и та, что была описана Гобсоном, временна. Институциональная форма отношений является пределом не только роста, но и власти. Выбор, который сделала глобальная плутократия, фактически уже предопределил границы американской гегемонии. Она не в состоянии контролировать процесс роста развивающихся стран, не может и не хочет решать проблемы бедных сообществ (чья бедность в основном обусловлена гегемонистской политикой, ограничивающей их экономический рост и политическое развитие) и не способствует созданию институциональных возможностей роста богатых сообществ.

Не ограничивай богатые страны развитие периферии, правительствам Европы и США не пришлось бы бороться с нелегальной миграцией. Население периферийных стран и бывших колоний бежит от нищеты и безработицы в бывшие метрополии, и если США и РФ готовы предложить им рынок дешевого труда, то ЕС нет. Как показывает история развитых стран, свободный рост сообществ решает проблему нищеты, перенаселения и гражданских войн расширением рынка, урбанизацией и распределением доходов, а с развитием все более сложных форм производства преодолевается экологическая деградация, как это уже было в XIX—XX вв. в Европе и США.

Разумеется, вполне возможно превратить государства в сборочные цеха транснациональных корпораций или заменить человеческий труд роботами; поддерживать нищету зависимых сообществ; перевести все население Земли на синтетическое питание, производимое химической индустрией; разрушить адекватную социальную структуру, чтобы гарантировать постоянные прибыль и власть небольшим группам привилегированных частных лиц. Можно приватизировать и заставить все проявления человеческой жизни приносить доход крупнейшим собственникам капитала, но очевидно, что такая конструкция отношений не может быть устойчивой, а заинтересованность сообществ в такой политике – долговременной. В конце концов стремление контролировать покупательную и кредитную способность, которое стоит за глобальной политикой маргинализации зависимых сообществ, встречает собственный конец, когда оказывается не в состоянии поддерживать производительность капитала. С его обесценением теряется и власть.

Глобализация, движимая исключительными интересами крупного капитала, предполагает линейную «интеграцию» в виде открытия торговых и финансовых границ национальных государств, не соизмеряя их интересов, ограничений и преимуществ. Для крупных компаний со множеством филиалов страна происхождения всегда имеет большее значение, с ней связываются финансовые и политические отношения, и это усиливает богатые страны и ослабляет бедные. Сейчас и те, и другие стоят перед проблемой роста, но если одни его закончили, другие не могут начать.

Глобализация в целом увеличила доходы, но переориентировала их из местных сообществ в крупные скопления международных капитала и власти, влиятельных деловых и политических организаций. Восполнение сообществами недостаточного капитала через внешний государственный долг не решает проблемы и лишь усугубляет невозможность управления процессами, свидетельством чему является предбанкротное состояние половины европейских стран и сообществ периферии. Чрезмерная централизация капитала всегда нарушает работу социальной системы, сужая ее пространство и снижая заинтересованность участников. Обладая совершенной инфраструктурой по выкачиванию капитала, капиталистические элиты не имеют адекватных институциональных инструментов устойчивого управления этим капиталом.

Примером служит сама западная гегемония, каждая новая версия которой оказывается короче предыдущей: вследствие чрезмерной концентрации активов достижение институциональных пределов роста скоротечно, а коммуникативные возможности сообществ ограничены. Реально устойчивая политико-экономическая конструкция власти и капитала должна уметь преодолевать циклические падения и использовать подъемы путем трансформации своей институциональной структуры. Но без учета интересов всех заинтересованных сообществ это невозможно: только взаимность сделает их способными к производству, накоплению, вложению и потреблению капитала.

Объем власти гегемона и спектр его возможных действий зависят от институциональной организации отношений внутри и между сообществами. Задача устойчивой гегемонии – научиться управлять распределением капитала и власти таким образом, чтобы окружающие ее сообщества могли расти и оставаться лояльными гегемону. Что требуется от гегемона – это создание общих институциализированных пространств отношений в сфере торговли, миграции, инвестиций и совместного администрирования процессов политической коммуникации сообществ. Эгоистичную версию этого подхода Нидерланды, Британия и США использовали для открытия внутренних рынков окружающих стран, поддерживая их экономическую и политическую зависимость. На это же работала их культурная и интеллектуальная экспансия.

Такая политика – не что иное, как мягкая сила, о практике и теории которой уже сказано так много, но чей эффект до сих пор неясен 718 . Мягкая сила суть взаимное управление, создание сетей и иерархий коммуникаций и их институциализация. Продолжение этой политики потребует не только открытого рынка, но и более полной интеграции сообществ через создание общих наднациональных и региональных организаций. Управление коммуникацией в виде новых форм государственных объединений, территориального расширения и экономического роста может принести значительные результаты не только в деле сохранения капитала и власти капиталистических элит, но также развития и обогащения всех сообществ.

Здесь, конечно, встает проблема национального государства, которое неизбежно окажется жертвой грядущих перемен. Однако полный суверенитет государств всегда был лишь желательным, а не действительным состоянием. Апогей национального строительства пришелся на время массового корпоративистского общества конца XIX – первой половины XX в. Финансовая глобализация, начиная с 1970-х гг., создала глобальный капитализм частных лиц и деловых предприятий, и государства, чтобы удержаться в этой конфигурации взаимодействия, вынуждены перестраивать свою институциональную структуру.

Пока глобальное пространство существует главным образом для элит, но в дальнейшем оно будет заполняться сообществами, которым потребуются новые формы государственной организации – регионального, континентального и мирового уровней. Все это даст устойчивость развития и роста, но трудно себе представить, чтобы подобные меры были осуществлены в централизованном или хотя бы договорном порядке. В конце концов, мягкой силой пользуются, когда не могут применить силу твердую. И все же благодаря сохранению глобального капитализма, несмотря на вероятные войны, кризис американской гегемонии открывает возможность реализации конкурентного сценария, в котором претенденты на гегемонию будут вынуждены использовать собственное развитие и мягкую силу для обеспечения роста союзных сообществ.

Два основных условия глобального справедливого и взаимного включения – сохранение мирового рынка и рост крупных периферийных сообществ, таких как Китай, Индия, Бразилия и Россия. Их развитие, во-первых, оттянет на себя часть глобальной покупательной, производительной и кредитной способностей. Во-вторых, их политическая конкуренция как друг с другом, так и с богатыми странами позволит малым и зависимым сообществам выбирать между наиболее подходящими предложениями со стороны крупных сообществ и использовать их конкуренцию для обеспечения собственных выгод и роста.

В этом отношении весьма полезным окажется опыт европейских стран XIX в. Их ситуация заключалась в том, что гегемон (Британия) поддерживал трансформацию сообществ, демократизацию политических режимов и экономический рост, вместо того чтобы препятствовать им, как это было в странах Латинской Америки и Азии. Условиями такого отношения была политическая заинтересованность Британии, конкурирующей с Россией, в поддержке со стороны остальных европейских стран, что перевешивало краткосрочные экономические выгоды односторонней монополии. И поскольку рост континентальной Европы не мог избежать посредничества банков Сити и кабинетов Уайтхолла, Британия сохраняла свою гегемонию, а ее соседи – способность к развитию.

В XXI в. развивающиеся страны, в особенности Восточная Азия, повторяют траекторию Европы XIX в. Ни Китай, ни США, которые создают свои зоны свободной торговли на Тихом океане и рассчитывают на военные союзы, не смогут в полной мере подчинить ЮВА, но своей конкуренцией будут способствовать росту и развитию местных сообществ. В той же ситуации окажутся страны Латинской Америки вследствие конкуренции США, Бразилии и ЕС; страны бывшего Советского Союза вследствие конкуренции ЕС, России, и Китая. По отдельности каждое из крупных сообществ будет пытаться организовать такие зоны интеграции, которые будут нацелены на одностороннее извлечение выгод, учитывая главным образом интересы своих корпораций и лишь отчасти интересы малых сообществ. Но конкуренция с другими крупными образованиями заставит их как-то привлекать своих союзников, и регулируемый рынок в гораздо большей мере, чем прежде, станет характеризовать международные отношения сообществ.

В политическом аспекте крупные государства будут эксплуатировать страх малых стран перед чей-то монопольной властью: финансовое хищничество США, всевластие китайской бюрократии или торговое давление ЕС сподвигнут малых участников к постоянному лавированию, торгу уступок и расширению требований к организуемым пространствам интеграции. В то же время искореженная социальная структура периферийных сообществ во время трансформации будет нести существенные риски, а пример глобальной политики США или России в Закавказье показывает, как крупные участники могут манипулировать малыми в свою пользу, избегая больших войн, провоцируя малые и поддерживая неопределенность в целевых регионах.

Сворачивание американской гегемонии кардинальным образом повлияет на статус и работу важнейших международных организаций, таких как ООН, МВФ, Всемирный Банк и ВТО. Реформа ООН, о необходимости которой твердят уже столько времени, представляется одной из наиболее легких операций, поскольку реальной власти ООН никогда не имела. В то же время эта организация является важной глобальной легитимирующей публичной политической площадкой, и нужду в ней большие и малые государства обнаружат уже совсем скоро. Расширение Совета Безопасности придаст больше власти как самой организации, так и ее наиболее влиятельным членам, в противном случае ООН просто исчезнет. И вопросы, решение которых ее реанимирует, будут касаться не только прекращения войн на Ближнем Востоке, но и организации более справедливой международной торговли.

Пожалуй, реформа экономических организаций окажется гораздо длительней и труднее, и вряд ли участники согласятся на некое действительно международное образование, наподобие кейнсианского варианта Бреттон-Вудской системы, c банкором в качестве глобальной валюты. Конвертируемость валюты, а в особенности ее статус в качестве резервной, дает очевидные преимущества странам, ее печатающим. Эти преимущества – относительное «исчезновение» внешней торговли (отсутствие необходимости менять свою валюту на другую), свобода от дефолта и возможность финансовых спекуляций на внешних рынках. Поэтому ни США, ни ЕС, ни КНР не будут содействовать продвижению централизованной глобальной финансовой системы, оставив себе способность к экспансии. Скорее всего, будет создано несколько региональных зон, отличающихся своими финансовыми институтами, используемой международной валютой и фокусирующихся вокруг своих капиталистических центров 719 .

Тем не менее логика конкуренции и торга уступок проявит себя в первую очередь здесь, поскольку целью политических ухищрений будет оставаться управление глобальными обменом и ликвидностью, а для этого нужна признаваемая институциональная организация. Таким образом, конкуренция ЕС и Китая за политическую поддержку других стран сделает гораздо больше для изменения международной торговли и финансов в пользу их более справедливого устройства, нежели все протесты антиглобалистов, вместе взятые. Наконец, благодаря всему вышеперечисленному и неизбежному росту на периферии произойдет ослабление властной монополии местных элит с последующей трансформацией сообществ, которая ускорит их развитие и демократизацию.

США, положив себя на сдерживание Китая, вряд ли смогут сохранить свою гегемонию после разрушения управляемой американскими банками долларовой системы ликвидности. Это означает, что между 2020 и 2030 гг., вне зависимости от того, будет война США с КНР или нет, их зона военного, финансового и торгового контроля сузится до рынков Тихого и отчасти Индийского океанов как наиболее динамичных регионов, чьи экономики, благодаря высоким темпам роста, способны поглотить избыточный капитал. Сохранение глобального рынка и временного политико-экономического контроля Вашингтона в ЮВА поддержит американскую плутократию, так что она уже не столкнется с серьезной политической оппозицией, которая могла бы поколебать ее положение внутри США. Это означает, что будет продолжено движение в сторону все большей финансиализации американского сообщества, замыкания рассчитанных на богатых потребителей частных анклавов собственности, инфраструктуры и услуг, наряду с прогрессирующей маргинализацией остальных групп. Отдельные острова частного благополучия будут расцветать посреди общего деградирующего социального устройства, что сделает крупные города США похожими на их латиноамериканских собратьев.

Первую половину XXI в. США встретят, будучи просто большой страной, с многочисленным и относительно бедным населением при сравнительно высоком уровне жизни. Это население будет еще и необразованным, пополняясь все новыми мигрантами из Азии и Латинской Америки, которым вряд ли по карману будет оплата образования. Ужесточение неравенства в отсутствие лишнего капитала обострит отношения внутри сообщества, в котором параллельно с маргинализацией населения будут нарастать реваншистские настроения и вражда к мигрантам. Военные базы, рассеянные по всему миру, постепенно закроются, тогда как политическая активность ЕС и Китая, а с ними и периферийных сообществ, напротив, возрастет. Хотя отдельные американские деловые или общественные организации, группы влияния еще не раз смогут стяжать успех, в целом их сообщество будет долго идти по инерции и, по сравнению с остальным миром, расти и развиваться очень медленно.

Этот неполный упадок скажется на том, что сообщества Центральной Америки будут находиться в орбите влияния Вашингтона, а значит, их роль поставщиков дешевого труда и маргинальное состояние сообществ будут выражены гораздо ярче, чем в других странах. В то же время испанизация населения впоследствии облегчит интеграцию Северной и Центральной Америк. Безусловно, ослабление США даст им больше свободы, но Мексика через свою элиту останется в зависимости от американских корпораций, а влияние стран Южной Америки будет сдерживаться их бедностью.

Коррумпированные элиты Латинской Америки, монополизировавшие власть и капитал своих сообществ, – основной внутренний фактор бедности этих стран, и банкротство долларовой финансовой системы, поддерживающей этот монополизм, приведет к их демократизации и разностороннему развитию, покончив с неоколониальной зависимостью. Здесь уже на первый план выходит Бразилия. Ее сдерживает бедность населения и недостаточная инфраструктура, но уже в 2020-е гг. она будет в состоянии перевести МЕРКОСУР из бумажной формы бытия в реальную, а затем вступить в острое соперничество с США за экономическое и политическое влияние в Центральной Америке. С ростом могущества латиноамериканских стран Южная Атлантика приобретет такое же стратегическое значение, как и Северная. При этом, однако, самое серьезное влияние, как экономическое, так и политическое, на весь континент и амбиции местных государств окажет Европейский Союз, который будет претендовать на гегемонию так же, как когда-то это делали США.

ЕС, несмотря на свою административную рыхлость, станет основным претендентом на глобальную капиталистическую гегемонию. В XXI в. Европа повторит пример Нидерландов XVII в., когда они, не имея централизованного административного и военного управления, оставались связанными отношениями деловых организаций и интересами элит. Европейский Союз будет демонстрировать финансовую, производительную и торговую мощь, но при этом постоянно находиться в острой экономической и политической борьбе со своими конкурентами, доказывая обоснованность своих притязаний. С преодолением кризиса, в 2020—2030-х гг. глобальный мир вступит в очередной бум, который изменит внутреннее устройство европейской интеграции.

Уничтожение избыточного финансового капитала и централизация администрирования в кризис определит политико-экономическую конфигурацию власти ЕС. В периферийных европейских сообществах подавляющая часть экономических активов будет контролироваться компаниями богатых стран, прежде всего Германии, однако с уменьшением давления избыточного капитала возрастет активность производственной экономики, и наибольшим рост будет как раз в странах Южной и Восточной Европы как менее капитализированных. Британия по многим внешнеполитическим вопросам перестанет иметь свое мнение и подчинится власти Брюсселя, но в сфере финансов, и особенно частных, Лондон останется, по сути, офшором, через который европейцы смогут перекачивать свои накопления. Для британцев это означает, что ситуация внутри их сообщества будет зеркально отражать ситуацию в США с высоким уровнем неравенства. На руку европейцам будет статус евро как основной резервной валюты: другого такого емкого финансового рынка и устойчивого сообщества в мире какое-то время просто не будет, и данный фактор поддержит гегемонистские устремления ЕС даже в отсутствие политической стратегии.

Власть центральных институтов ЕС будет представлять собой бюрократическую олигархию еврочиновников, панъевропейских корпораций и элиты крупнейших собственников. Еще долго ЕС не будет пользоваться той легитимностью в глазах европейцев, какой пользуются национальные государства, но лояльность верхушки сообществ окажется куда важнее. Конец гегемонии США приведет к удалению американских военных баз из Европы и к изменению военного союза НАТО, который будет превращен фактически в Министерство обороны ЕС, и текущая программа специализации стран в разных аспектах военной индустрии и подготовки только ускорит этот процесс 720 . Во внешнеполитических отношениях централизация Европы немедленно обрамит ее место в глобальной экономике в реальные политические притязания. Это означает, что США, Россия, Китай, страны Ближнего Востока и Латинской Америки окажутся по соседству с новым монстром, во много раз превосходящим своих партнеров и конкурентов по мощи, устойчивости и власти.

Все это время европейские национальные государства, как богатые, так и не очень, будут неумолимо терять налоговый, военный, внутри– и внешнеполитический контроль над своими сообществами. Этот процесс означает плавную дезинтеграцию институтов национальных государств и образование двухуровневой системы управления: региональной и наднациональной 721 . Превращение национальных государств в подобие муниципий выдвинет на первый план наиболее динамичные регионы типа Северной Италии, Рейнско-Рурского региона, Каталонии, Сконе, приграничья Нидерландов, Бельгии и Германии и т. д. Корпорация привлечет соединение выгодного геостратегического положения, близости к коммуникациям, наличие производства и прочих выгод.

С ослаблением национального контроля у местных властей будут появляться свои политические интересы и потребность в их представлении на общеевропейском уровне, что наконец-то наделит Европарламент толикой власти. С одной стороны, процесс распада национальных институтов может исключить наиболее отсталые регионы из динамичного развития. С другой – поддержание консервативной структуры отношений в них помимо внешней конъюнктуры зачастую связано с сохранением контроля местных элит, как, например, в Южной Италии, и потеря поддержки в национальных центрах (вместе с бюджетными ассигнованиями) может серьезно их ослабить и динамизировать развитие местных сообществ.

Период до 2020-х гг. и, скорее всего, позднее будет отмечен значительными изменениями в устройстве производственной экономики, образования и занятости населения. Появление новых технологий и вынос старых индустрий на периферию приведет к тому, что рано или поздно количество промышленных рабочих в богатых странах станет статистической погрешностью, как это уже произошло с многочисленными крестьянами, превратившимися в редких фермеров. Современная конкуренция требует регулярного перехода к производству, которое еще не реализовано в других странах и может быть предложено современной наукой и корпорациями, выступающими основными потребителями и производителями новых технологических и организационных решений. Существование технологических цепочек обусловлено центрацией бизнес-процессов и получением прибыли. Это означает, что смена технологий и постоянная замена дорогого труда дешевым в отраслях будет вести к постоянному переносу производств в более бедные сообщества, и таким образом все они включатся в совместное обслуживание глобальной экономики. И чем более успешным будет управление периферийными сообществами, тем скорее и в б о льших объемах они испытают количественный рост и качественное развитие.

Те же самые вопросы регулярной институциональной перестройки стоят перед населением и администрацией сообществ, и задача эта совсем не тривиальна. Можно не сомневаться, что промышленные рабочие и представители многих других профессий лягут костьми, чтобы не допустить грядущих перемен; они будут считать, что можно просто закрыть границы и сохранить социальный порядок, который достался им в свое время с таким трудом. Максимум, чего они достигнут, – оттянут время, каждый год которого будет работать против них. И поскольку внутри ЕС выборная политическая власть зависит от настроений избирателей, изменения не пойдут одно за другим, а примут характер «тяни-толкая», раскачиваясь в разные стороны интересов социальных групп.

Однако если в Европе национальные государства будут растворяться, то в других частях света они до середины XXI в. укрепятся, и участие в разного рода интеграционных объединениях и военных коалициях пока не приведет к складыванию централизованных наднациональных союзов. Что касается Восточной Азии, то ее развитие пройдет в первой половине XXI в. под постепенно ослабляющимся контролем США 722 . Несмотря на большие финансовые потери и неспособность содержать значительные военные силы, США постараются сконцентрировать свои политические и экономические усилия в ЮВА, работая над провоцированием противоречий между местными сообществами и институциональным закреплением своей центральной роли политического арбитра и финансового инвестора. Эта работа уже вовсю ведется и заключается в создании в регионе военного союза, нацеленного против КНР, которая стремится навязать соседям свой исключительный статус «великой державы».

Стратегически Китай в военно-политическом и экономическом отношениях еще очень слаб. Он не может управлять остальными азиатскими государствами посредством своего глобального влияния, ведь последнего в виде признаваемой системы отношений, где бы всеобщим посредником был Пекин, просто нет. Поэтому Китай не может «дружить» против США, тогда как те, наоборот, могут. Ситуация толкает КНР ко все большей агрессивности во внешней политике и тактике запугивания соседей, как для дележа ресурсов, так и для противостояния влиянию США. В этой части действия Китая в Азии и России в Европе 2010-х гг. выглядят очень похожими.

Экономический путь сдерживания США экспансии Китая заключается в учреждении на Тихом океане зоны свободной торговли в ходе переговоров со странами АСЕАН о создании Соглашения по транстихоокеанскому стратегическому экономическому партнерству 723 , ведущихся при значимом отсутствии на них Китая, который продвигает свои программы приграничного сотрудничества, несмотря на их пока малую выгоду. Конкуренция США, Японии и Китая заставляет их всех оказывать помощь странам ЮВА: финансировать проекты инфраструктурного строительства, инвестировать в совместные предприятия, строить морские порты, железные дороги и военные базы, привлекать образованных студентов для обучения в своих университетах и участвовать в разрешении приграничных конфликтов. У стран ЮВА, в то же время, просыпаются амбиции: как и Китай, они стремятся получить максимум в территориальных спорах и готовы идти на обострение конфликтов, помогая США управлять регионом по своему усмотрению 724

Специализация крупных участников связана с их институциональным состоянием – американские деловые предприятия в большей степени выступают в роли финансовых инвесторов в местные предприятия, тогда как китайские заинтересованы в контроле производственной экономики. Япония, будучи крупнейшим азиатским инвестором региона и слабой в военном отношении страной, более всех нуждается в американском присутствии, но при этом не может игнорировать отношения с КНР как крупнейшим национальным рынком региона. Япония окажется в таком же двойственном положении, как и Британия в середине XX в., когда та лавировала между следованием интересам Вашингтона и участием в делах континентальной Европы, с той разницей, что сейчас выбор придется делать между США и Китаем. Другая же разница заключена в том, что в процессе ослабления США будут снижаться и их военно-политические способности, а следовательно, Японии придется подумать о том, какой военно-политический статус соразмерен ее богатству.

Другой исторический сюжет, который можно здесь найти, это прекращение экономической зависимости КНР и США – распад Химерики и неприкрытое военно-политическое противостояние. Вследствие нескольких факторов произойдет постепенная утрата американскими корпорациями интереса к китайской промышленности. Во-первых, это роботизация и постоянный поиск корпорациями снижения издержек, обостренный нестабильной прибыльностью мирового рынка. Во-вторых, развитие внутреннего рынка Китая ведет к росту цен и зарплат, при том, что внутренний китайский рынок вследствие чрезмерной конкуренции не сможет компенсировать американским корпорациям растущие издержки. Прекращение экономической зависимости и политическая конкуренция ведет Китай и США по пути нарастающей конфронтации, как в XIX веке это произошло в отношениях России и Британии.

Это противостояние неизбежно подстегивает гонку вооружений и здесь мы можем столкнуться с еще одним интересным феноменом, а именно различного воздействия «кейнсианского милитаризма» на КНР и США. Ввиду хронической нехватки ликвидности, падения прибылей и обеднения среднего класса, для США, при всем их превосходстве, такая гонка – это путь к недофинансированию гражданской экономики и социальной поддержки граждан. Для Китая, структурная стабилизация экономики которого еще не наступила, напротив, поддержка военной промышленности и создание океанского флота поможет и поддержать экономический рост, и расширить военное присутствие.

Нельзя так же оставить без внимания перенос предприятий из Китая в Индию или Индонезию, где труд дешевле китайского и со временем станет таким же массовым и квалифицированным. Точно так же, как ранее профессионалы стран-гегемонов мигрировали в поисках заработка и разносили по миру знания и связи, так и теперь американские и японские компании в поисках прибыли мигрируют по странам Азии, разнося инвестиции, технологии и доли рынка. Мощную поддержку раздвоенной политической конфигурации в Азии окажут китайцы, проживающие в ЮВА. Нелегальный отток капитала из Китая сопоставим с государственными накоплениями, и для владельцев и управляющих этих капиталов будет гораздо выгоднее инвестировать их одновременно в экономику ЮВА, пользуясь военной защитой США, и в Китай, где стараниями КПК устраивается внутренний рынок.

В такой же конфигурации политических отношений будет заинтересована бюрократия стран ЮВА, тесно связанная с местной олигархией. Пока США обладают значительным финансовым влиянием в регионе, они будут выстраивать подобие НАФТА, пытаясь контролировать азиатские финансы, разделение капитала и труда местных корпораций. Но когда рост азиатских сообществ даст им значительную устойчивость, государствам силу, а деловым предприятиям финансовую самостоятельность, они перестанут нуждаться в США, и КНР, как самый крупный участник, постарается выдавить из региона военные базы американцев и замкнуть финансовые потоки на Шанхае.

Внешнеполитическое давление и дорожание рабочей силы в КНР вполне реально могут снизить экспорт и, как следствие, ослабить напор прибылей государства и партийной олигархии. Однако замедление формальных показателей экономического роста в действительности сделает рост китайского сообщества и его политико-экономическое развитие более сбалансированными. Когда основным источником прибылей элит станет внутренний рынок, они будут вынуждены следить за распределением доходов и регулировать издержки приватизации. Замедление темпов роста в переполненной населением стране, конечно, опасно, но всевластие региональных элит и крайнее неравенство еще опаснее. Руководству КПК придется вспомнить политику императорского Китая по созданию экономики малых и средних участников рынка, предотвращая поглощение общественного капитала олигархией.

Вслед за ростом доходов китайцев последует демократизация внутренней политики КНР, и то же самое можно сказать об остальных сообществах Восточной Азии. Примером для них будет служить Япония, олигархический режим которой вкупе с развитым гражданским управлением использовал демократические институты, несмотря на то, что реальный демократический выбор в этой стране весьма условен. Относительная бедность населения в азиатских странах в первой половине XXI в. будет проверять их на устойчивость, но величина сообществ и высокие темпы роста сделают их экономику динамичной, а обслуживание потребностей восточноазиатского рынка распространит рост на сырьевые страны. В отличие от США и ЕС, КНР еще не скоро сможет использовать свою валюту в качестве универсальной. Коммерческие сделки с юанем распространяются уже сейчас, но устойчивость валюты зависит от кредитной и покупательной способности сообщества, а в стране с бедным населением устойчивости достичь непросто. Тем не менее уже к 2030-м гг. юань, скорее всего, вытеснит доллар на частных и государственных рынках ЮВА, а КНР сменит США в качестве регионального гегемона.

Хотя Индия гораздо медленнее входит в мировой рынок, нежели страны Восточной Азии, распространение образования и социальной инфраструктуры предоставит ему миллионы рабочих рук и голов, благодаря которым «китайское чудо» сменит «индийское». Во время стремительной трансформации сообщества перед Дели будет стоять та же дилемма, что и перед Пекином: как прокормить и обеспечить работой всех желающих. Но политическая система индийской демократии, основания которой лежат в локальных предпочтениях местных сообществ, сдержит монополизацию сообщества, ослабив политическое давление населения на элиты и государственную бюрократию. В свою очередь, появление у Дели стратегических интересов и политических амбиций в Индийском океане затруднит прямое противостояние стран ЮВА и США с Китаем. Более того, рост доходов и влияния у еще одной страны с миллиардным населением будет снижать способность Вашингтона к манипулированию местными сообществами. И чтобы повлиять на кого-то из участников, Индии будет достаточно просто расти, даже если она не вступит в прямой военно-политический союз (нейтралитет Дели очень похож на позицию Пекина на старте догоняющего развития) 725

Индийский рост потянет за собой сырьевые страны бассейна Индийского океана. На суше разрешение конфликтов на Ближнем Востоке и в Центральной Азии сделает возможным проведение трансъевразийского транспортного коридора. Пока проведение скоростных железнодорожных и автомобильных путей через разоренные края Центральной Азии представляется не более чем мечтой, но с расширением рынков Индии и Китая их сообществам потребуется множество ископаемых ресурсов, а в обмен они предложат огромные объемы товаров. Наземные и воздушные транспортные коммуникации, как и железные дороги в XIX в. в Европе и США, опутают северную, среднюю и южную Евразию с востока на запад и с севера на юг, вызвав подъем сообществ Центральной Азии и Ближнего Востока, где эти пути будут сходиться 726

Несмотря на то, что развивающимися сообществами будет поддерживаться спрос на углеводороды, нефтяные монархии, как и Израиль, почувствуют крайнюю нехватку американской гегемонии. Потребление углеводородов КНР, Индией и ЮВА поддержит доходы нефтяных монархий, но без поддержки США они уже не смогут оказывать необходимого политического влияния. С прекращением военных действий в этом регионе и освобождением арабских стран от изоляции и несправедливых торговых отношений начнется новый виток соперничества Турции и Ирана. В 2020-х гг. преимущество будет на стороне Турции, находящейся в более тесных отношениях с европейским капиталом, но иранское сообщество многочисленнее, а с наличием ископаемых ресурсов имеет все возможности стать богаче и политически могущественнее.

Рост ближневосточных сообществ вызовет имплозию исламского фундаментализма, снизит накал религиозных противоречий суннитов и шиитов и вообще ослабит политическое влияние религии. Развитие Египта и Сирии будет означать снижение влияния нефтяных монархий и страха перед Израилем, но вряд ли это вызовет новые конфликты, поскольку источником современного израильско-арабского антагонизма является не столько политика Тель-Авива в отношении Палестины, сколько бедность населения сопредельных стран. Скорее всего, здесь не будет явного лидера, однозначно диктующего свои условия своим соседям, а это значит, что при внешних благоприятных обстоятельствах во второй половине XXI в. могут осуществиться значительные интеграционные проекты.

Наиболее нестабильной останется Африка, в которой глобальный бум вызовет не только рост и развитие сообществ, но и волны внутренних и межгосударственных конфликтов. На это будет работать множество факторов: примитивность административной организации, нищета населения, экологическая деградация территорий, тотальная коррупция элит и сильная зависимость от окружающих крупных сообществ – ЕС, Индии, Китая и США. В начале XXI в. даже самые крупные сообщества здесь крайне далеки от устойчивости, богатства и власти: в ЮАР подавляющая часть активов приватизирована белым меньшинством и от мирового рынка зависит куда сильнее, чем от внутреннего; все остальное население, как правило, крайне бедно и необразованно. Как следствие, государство этой страны беспомощно во внешней и внутренней политике, и пока сообщество не преодолеет этот разрыв, оно не станет дееспособным. Если взять другое многочисленное сообщество – Нигерию, то его государство приватизировано элитой, интересы которой идут не дальше своего кармана. В отсутствие каких-то сдерживающих институциональных факторов говорить об устойчивом развитии сообщества здесь не приходится, поскольку нигерийская элита зависит не от сообщества, а от британских офшоров. Поэтому судить не только об интеграционных процессах, но и об устойчивом развитии африканских сообществ вообще можно будет не ранее 2030—2050-х гг. Тем не менее до того момента потребность Азии в ископаемых и растительных ресурсах Африки будет столь велика, что на этом смогут подняться не только олигархические диктатуры, но и демократические республики, которые покончат с нищетой и произволом (уже сейчас в Гвинейском заливе складывается аналог Персидского залива как всемирного нефтяного источника).

С трансформацией системы глобальной гегемонии, снижением влияния частных финансов и цен на нефть наступят перемены и в России. Демонополизация российской экономики и внутренней политики откроет экономическую экспансию, а с нею и активную внешнюю политику. Эти перемены возможны лишь под давлением растущего городского среднего класса, который будет поддерживаться продолжающимся ростом мировой экономики, несмотря на потрясения финансового кризиса. Компромисс групп влияния и социальных страт вызовет заинтересованность в кооперации, а баланс политический власти и ее постоянная общественная легитимация успокоит, наконец, инвесторов, как своих, так и чужих. Естественно, элиты все понимают, но пока среднего класса нет, делиться не с кем. Когда он составит примерно половину городского населения, столкновение и «победа» среднего класса к 2020-м гг. станет неизбежной. Но реальное управление сообществом останется в руках тех же элит, что проедают его богатство сегодня: с изменением общественного договора они, наконец, станут делать то, что от них требуют сейчас.

Уже скоро по соседству с РФ вырастут гиганты, ЕС и КНР, и если Китай будет сдерживаться США, то ЕС, как только обретет необходимый политический статус, немедленно начнет давить как экономически, так и политически. Рано или поздно экспансия европейского проекта накроет пространство бывшего СССР, и вопрос в том, какого качества будет российская социальная структура, которая ближе к середине XXI века подвергнется интеграции c ЕС, – олигархическая полуколония наподобие Мексики или относительно равноправное, конкурентное и богатое сообщество. В 2020—2030-х гг. рост и развитие в России будет способствовать взаимодействию всех бывших республик СССР, но создать новую «империю» вряд ли удастся. По всему периметру эти страны подвергнутся воздействию не только России, но и других крупных сообществ: на Западе активность ЕС будет постоянной, в Закавказье будут конкурировать ЕС и Турция, в Средней Азии – ЕС, Иран и Китай. Благодаря этому сообщества, которых Москва до сих пор считает своими вассалами, смогут извлечь немалую выгоду, а РФ придется вести взаимовыгодную политику.

Вся эта благостная картина не означает, однако, наступления капиталистического рая, хотя бы потому, что неравновесное состояние мировой политико-экономической системы, в которой каждый из участников пытается стать экспансивным сообществом (пусть у большинства и не получается), означает неизбежное нагнетание конфликтов по всей периферии крупных сообществ, пытающихся манипулировать глобальной институциональной структурой или отдельными ее частями. С другой стороны, любые альянсы в такой конфигурации связей временны, что сужает войны до скоротечных или локализованных, хотя и кровавых конфликтов. Пример Афганистана показывает, как происками чужих государств ради геополитических выгод десятилетиями может поддерживаться состояние гражданской войны.

При этом сообщества сами, ввиду крайнего неравенства, болезненно реагируют на волнения глобальной экономики, и большинство политических режимов, за исключением богатых стран, не могут быть уверенными в сохранении гражданского мира в период резких колебаний. В то же время будет действовать фактор глобального рынка, нуждающегося в мире ради сохранения капитала. Повсеместное расщепление политических институтов в частную и государственную пользу не позволяет вести политику такой жесткости, как это делалось еще сто лет назад. Многочисленная частная инициатива, зависящая от глобального рынка, является важным стабилизирующим фактором системы коммуникации сообществ, предопределяя политические предпочтения государств.

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

История Древнего мира – от самых ранних, научно документированных событий и до падения Римской импер...
Книга Любови Левиной «Компьютерный букварь для ржавых чайников» имела оглушительный успех и заняла п...
В книге собраны истории жизни и деятельности величайших финансистов мира. Это и крупные ученые, и вы...
Каждая женщина мечтает встретить мужчину своей мечты. Мужчину, с которым она станет счастлива, а он ...
Книга «Карманные записки молодого священника» раскрывает перед читателем уникальный опыт реального ч...
В этой книге собраны афоризмы, изречения, любимые притчи и размышления выдающегося российского физик...