Techne. Сборка сообщества Красавин Игорь

Россия долго пыталась понять себя и занять свое место в мире, совершив множество полезных и бесполезных деяний. Свершения и злоключения российской истории часто объясняются особенностями специфической ментальности, произрастающей в пику проискам многочисленных врагов и жестоким морозам. Реальной проблемой, однако, являлись трудности организации социального пространства, в котором, в силу объективных условий, самые большие успехи были недостаточны при чрезмерной цене, которую за них приходилось платить. Единственным участником, кто усиливался, несмотря ни на что, было государство, чье всевозрастающее давление провоцировалось задачами внешней политики и нуждами внутреннего управления.

Россия вышла из Смуты в начале XVII в. наполовину разоренной и дезавуированной из активной внешней политики. При первом царе из семьи Романовых центральная власть, по бедности, была слаба и нуждалась в поддержке сословий и провинций, собирая Земские соборы для очередного повышения налогов и других общегосударственных вопросов. Все же опричнина и гражданская война не прошли даром: с самостоятельной политической ролью аристократии было покончено и государство при помощи бюрократии централизовало управление внутренней политикой. В целом сообщество развивалось вяло, и на то были свои причины.

Обширная территория при очень низкой плотности населения определила медленный ход социальных процессов, мелкий рынок и слабую урбанизацию сообщества. Сухопутные коммуникации были дороги для торговли и удобны для военных операций, что отдало провинциальные сообщества в распоряжение государства, монополизировавшего основные доходы. Ввиду наличия бедности и отсутствия конкуренции управляющие институты жили только за счет ренты; никакой политический фактор не мог изменить ситуацию даже и при благоприятной конъюнктуре. Все участники, сверху донизу, находились в односторонней зависимости от государства, которое, вследствие слабости сообщества, легко эксплуатировалось частными лицами, находящимися у верхушки социальной пирамиды. Уровень урбанизации, грамотности населения составлял считанные проценты, а подушевой ВВП был в полтора-два раза ниже, чем в развитых странах Европы и Азии 480 .

...

Принципиальным для формирования внутренней структуры политической элиты… является тот факт, что выступающие в качестве условий выживания социума потребности и задачи государства не соответствуют ресурсам государства, а цели последнего опережают возможности его граждан и не соответствуют интересам конкретных хозяйственных субъектов. Это закладывает основы противоречий не только между интересами государства и его граждан, но и внутри самой политической элиты: если верховная власть выражает интересы государства, то правящий слой артикулирует интересы хозяйственных субъектов. Результатом этих противоречий является не только конфликт интересов между государством и обществом (что создает предпосылки для формирования жесткого политического режима), но и несовпадение интересов верховной власти и политического класса 481

Внешняя политика и содержание армии съедали почти все налоги, и государство забирало в свое пользование все источники капитала. Русские торговцы были бедны, их обороты медленны, часто безденежны. Доступ к получению капитала всегда опосредовался государством, так что злоупотребления «особ, приближенных к государю» и его доверенных лиц были «нормальным» состоянием дел 482 . Торговый и промышленный рост наблюдался лишь в Москве, малолюдном Поморье и Поволжье. Землевладельцы, служившие государству в обмен на управление крестьянами и получение с них дохода, практически не могли поддерживать эти доходность и управляемость без полицейской помощи государства. Без доступа к богатым рынкам и без капитала земля могла дать дворянам какое-то пропитание, но не больше.

Узость рынка и малопродуктивность экономики заставляли крестьян постоянно мигрировать вопреки юридическим запретам и, разоряя землевладельцев, они колонизировали окраины страны. При этом активность крестьян как основного податного сословия, вынужденного оборачиваться и зарабатывать, была высокой, но создаваемый ими рынок – очень мелким, не рождавшим концентрированных капиталов 483 . Поскольку прикрепление к земле и эксплуатация крестьян были основным ресурсом для поддержания институционального управления, правящие группы и государство проводили целенаправленную политику социального исключения и ограничения экономической деятельности большей части российского сообщества. Остальные сословия, прежде всего горожане, защищались от конкуренции со стороны пришлых крестьян и не допускали их поселения, так что русские города оставались малы и невзрачны. Изыскивая средства на внешнюю политику, государство пыталось выудить драгоценные металлы из массового обмена для концентрации их в казне, заставляя население пользоваться медными деньгами по стоимости серебра, и только перспектива полного разорения заставила общество предъявить государству счет, закончившийся расправой 484 .

Характерно, что сообщество, вплоть до высшей аристократии включительно, особенно церковь, отличалось страстью к торговле, и «царь здесь – первый торговец», но эта страсть была обусловлена бедностью и перманентной финансовой нестабильностью. Торговый баланс был положительным, но объемы невелики. Полуфабрикаты типа кож, веревок, парусины и вывоз мачтовых сосен давали основной доход во внешней торговле, как бы мала она ни была во льдах Белого моря. Во внутреннем торге ничто не могло сравниться с водкой, которой, по радению за народную трезвость, опаивали только в специальных царских кабаках. С начала XVII в. Россия была исключена из активной внешней торговли, но конкуренция европейских торговцев привела к тому, что они сами являлись в Архангельск с товарами, а в Москву – с «прожектами» о развитии сырьевых отраслей хозяйства и посреднических услугах.

Московское правительство, хоть и сознавало плачевность своего положения, но о потенциальных преимуществах тоже было осведомлено. Не имея возможностей развиваться самостоятельно, оно регулярно выступало против предлагаемой роли колонии, например, путем создания голландских хлебных плантаций в Поволжье или продажи транзита персидского шелка 485 . В связи с такой политикой российская верхушка оставалась беднее своих польских коллег, из-за близости к рынкам и коммуникациям пошедших противоположным путем. Однако долгосрочные процессы оправдали действия Москвы, которой удалось сохранить, по крайней мере, политическую независимость. В краткосрочный период Россия, наоборот, уступала Польше как в экономическом развитии, так и в политическом могуществе. Военные победы и округление территорий 486 дались России лишь потому, что в Тридцатилетней войне Польша оказалась полностью разбитой и разоренной Швецией 487 . После Медного бунта денег на войну не стало, и победы прекратились.

Ко времени Петра власть давно уже создала армейские полки в западном стиле; закупка новейших технологий, коими тогда было оружие, составляла главную часть импорта со времен Ивана Грозного. Применялся меркантилизм, строились заводы, которым, однако, освоение новейших технологий не давалось, и они обслуживали внутренний рынок потребительских товаров. Как и в остальных европейских странах, работать на этих заводах и мануфактурах отправляли нищих, бездомных и бродяг, отлавливаемых для труда за паек 488 . Понимание внешнеполитической опасности со стороны модернизированных соседей заставило многократно ускорить эти процессы, но результаты петровских реформ оказались весьма двусмысленными, поскольку военные победы и открытость внешнему рынку дались тотальным разорением страны. Помимо государства, ограбившего население непомерными налогами, от них выиграла безмерно обогатившаяся верхушка «птенцов» и иностранные торговцы, полностью завладевшие российской внешней торговлей, возросшей, действительно, в десять раз 489 . На бумаге не было государства, чьи законы поощряли и принуждали к коммерции и производству более, чем в России. Внутренней политикой заведовала Берг-коллегия (Министерство промышленности), но реальность оставалась неприглядной.

Из построенных заводов выжили лишь уральские, продукция которых была критична для побед армии, а ресурсы огромны и дешевы. Все остальное было неважным по качеству и дорогим, живя лишь субсидиями. В первой половине XVIII в., вследствие достижения Нидерландами пределов роста и непрерывных войн, европейский рынок пребывал в угнетенном состоянии, поэтому экономика урбанизированных сообществ развивалась слабо. Ради сохранения созданных мануфактур были монополизированы отраслевые рынки и запрещена крестьянская торговля. Для царя, очарованного богатством Голландии и мощью ее торговых олигополий, это был самый простой и доступный путь извлечения дохода, но хозяевам заводов это не помогло 490 .

Большинство населения, включая массу дворян и купцов, оказалось разорено, центральные провинции пришли в запустение в связи с высокой смертностью и вынужденной миграцией крестьян, так что прозвание Антихриста за Петром Великим в том времени закрепилось недаром. Поступающие доходы целиком шли на армию и флот, но армия, включая офицеров, голодала, а флот быстро гнил. Коррупция стала системным институциональным фактором. Страна превратилась в нечто среднее между заводом и казармой, жизнь городов и деревень замерла. Зато роскошной была жизнь олигархии друзей и приближенных Петра 491 , и отличие колониальной Бразилии от России заключалось лишь в политической независимости последней. Эта независимость была упрочена с такой авторитарностью во внутренней политике, что сообщество превратилось фактически в частную собственность монарха, став совершенно бесправным.

Ни о какой самостоятельности во внешней торговле не могло быть и речи, капитал и бизнес практически отсутствовали. Европейские государства признали Россию участником, с которым стоит считаться, но экономического влияния на них Россия не имела, а политическое было привязано исключительно к ее военным способностям и оставалось нестабильным. Завидная оперативность и бесцеремонность российской политики в контролируемых государствах (впрочем, совершенно обычные для всех держав) заставила все соседние государства, и особенно Англию, энергично приняться за выдворение ее войск из Германии во время Северной войны.

Отношения с Англией были весьма показательны в той структуре связей, которую могла создать и получить Россия. Англия долгие годы была стратегическим торговым партнером России, грубая продукция которой идеально подходила для ее флота, поэтому какие-либо военные столкновения между ними исключались, кроме самых крайних случаев. Это не мешало англичанам неустанно политически изолировать Россию, как только та пыталась манипулировать кем-либо, помимо Польши. Сама же Россия такой возможности была лишена, единственной ее разменной монетой в любых союзах были тела ее солдат. В 1730-х гг. внешняя и внутренняя торговля специальными договорами почти полностью подчиняются Англии, и хотя Елизавета Петровна восстановила юридическую самостоятельность российской торговли, роль британцев оставалась подавляющей, так что вплоть до 1917 г. заговор «дщери Петровой», благодаря которому она взяла власть, был единственным, не финансировавшимся пронырливыми англосаксами.

Дворцовые перевороты, занявшие целый век, были настойчивыми попытками среднего класса – дворян, получить доступ к доходам, создаваемым экономикой страны. Управление властью было надежно закрыто от них нищетой, и олигархия приближенных к престолу спокойно «пилила» казну и активы: менялись действующие лица – сподвижники Петра, остзейские бароны, русская аристократия, – ситуация оставалась прежней. Первое время дворянство было аполитичным и просило единственно не задерживать выплат по службе и не бить почем зря. Однако по мере роста международного рынка мотивация недвижимостью и людьми становилась необходимой ради политической поддержки, и волны земельных раздач росли с каждым новым переворотом. Бедность дворян определила политические заговоры вплоть до Екатерины II включительно; после ее царствования перед заговорщиками встали вопросы внешней политики и изменения институционального режима 492 .

Ко времени императрицы голландский капитал вышел из прямой торговой конкуренции с компаниями остальных стран, перейдя к масштабным финансовым операциям: приходят времена, которыми и запомнился XVIII в. Российское дворянство получает свободу от обязательной службы 493 и устремляется в деревни и города обустраивать хозяйство – наступает экономический, политический и культурный расцвет 494 . Растущий рынок и предложение капитала вызвали появление множества предприятий и мануфактур на селе и в городах. Европейские и российские города требовали хлеба, производимого дворянскими хозяйствами. Этим двигалась внешняя политика государства, на амстердамские займы приступившего к аннексии Белоруссии, Украины и Северного Причерноморья 495 . Коррупция магнатов и происки соседей к тому времени превратили Польшу в «failed state», по той же причине Турция оказалась не в состоянии сопротивляться русским войскам.

Указ о вольности дворянству создал мелких предпринимателей и интеллигенцию, которые все царствование Екатерины рассуждали о свободах и эффективном управлении. Но те же процессы приватизации и экономической либерализации, которые вызвали столь живое биение мысли, привели к обширным восстаниям крестьян, чей тяжелейший труд содержал общественное богатство. Стремление сохранить институциональный режим и упорядочить управление растущего сообщества вели к централизации контроля и ужесточению внутренней политики. Начало новой централизации было положено Г. Потемкиным; к XIX в. общеевропейский кризис и Французская революция сделали относительно либеральный режим административно-полицейским.

Россия поначалу отнеслась к революции безразлично, так как считала нелишним осложнить жизнь Британии и Австрии. Но стремительная экспансия Наполеона и хрупкость политических режимов европейских монархий заставили изменить точку зрения, а британские фунты вывели русские полки на поля сражений. Сумей Франция заменить Британию в качестве главного внешнеторгового партнера России, и с гегемонией Лондона было бы покончено. Но Париж специализировался на роскоши и ничего не желал от Петербурга взамен, кроме денег и политической покорности. Континентальная блокада лишала российских землевладельцев доходов, а следовательно, и покорности, так что финальная схватка была предопределена уже в день подписания Тильзитского мира 496 . Нашествие Наполеона стало неизбежным, и не начни Франция войну первой, это пришлось бы сделать России.

Священный Союз, созданный после войны по инициативе Александра I, не только закрепил еще недавно казавшийся анахронизмом политический режим абсолютных монархий и роль России в качестве «жандарма». Другой его стороной было «европейское равновесие» – центральный момент британской политики (а позднее американской, когда от Союза не осталось даже воспоминаний) на протяжении XVIII, XIX и первой половины XX в. Европейская интеллигенция не случайно считала Российскую империю оплотом политической реакции. Не имея многочисленной городской буржуазии, сосредоточив большую часть активов в руках государства и верхушки аристократии, Россия была обречена и на крепостное право, и на абсолютную монархию: попытки демократизации обернулись бы еще б о льшими злоупотреблениями и последующим возвратом к абсолюту власти.

По сравнению с XVIII в. экономика на континенте стала куда более чахлой. С разрушением старых экономических связей Амстердама рынок и городские сообщества Европы сникают, всю первую половину XIX в. держатся низкие цены на хлеб – освобождение и пролетаризация крестьян, еще недавно обсуждаемые российскими землевладельцами, откладываются в долгий ящик 497 . Таким образом, залогом внешнеполитического влияния Петербурга была сопоставимая ситуация в Европе, где правящие режимы находились в постоянном страхе вольнодумства своих подданных. Этот момент делал Австрию и Пруссию (державших под контролем Италию и Германию) крайне заинтересованными в военной поддержке со стороны России, но он же был пределом ее влияния. Экономически и идеологически в континентальной Европе господствовала Британия, а ее политическая гегемония в долгосрочных процессах оказалась куда устойчивей, нежели российская, и такое положение дел будет воспроизводиться еще не раз.

Бедность европейской экономики в первой половине XIX в. была обусловлена теми же причинами, какими была вызвана ее бедность в XVII в.: концентрация капитала в деловых организациях гегемона. Британским компаниям была необходима экспансия собственного производства и торговли, и отсутствие конкурентов на континенте оказывалось им только на руку. Распространение машин снизило потребность британской промышленности в российском дереве и железе. Избавление от взаимной зависимости развернуло бывших партнеров в сторону нарастающей политической и экономической конкуренции.

Следствием этого было закрытие торговых границ Российской империи, небольшой подъем ее легкой промышленности и тяжелая, длительная депрессия уральских заводов, чей рабский труд не требовал машин, а продукция не находила сбыта. Поддерживая незыблемость порядков в Европе, Россия активно вмешивалась во внутренние дела Персии и Турции, предполагая вырастить из них верных сателлитов и подчинить их внутренние рынки. Чем успешнее была эта политика в 1820—1840-х гг., тем большее противодействие Петербург встречал со стороны Лондона и позднее Парижа, элиты которых были движимы сходными интересами. Борьба за политический контроль Балкан и подчинение внутреннего рынка Турции в итоге привела к Крымской войне, в ходе которой обнаружилось, как непрочно было российское влияние в сопредельных ей странах.

Хотя российское сообщество было в несколько раз беднее сообществ Британии, Франции или США, оно избежало колонизации и прямого подчинения своей экономики и политики. В сравнении с ним сообществам Египта и Турции повезло меньше. Необходимость модернизации была там осознана к началу XIX в., и в Египте Мухаммад Али с 1805 по 1848 гг. предпринял ряд реформ, подобных реформам Петра I, создав регулярную армию и развивая промышленность. В сходном направлении в Турции в то же время шли реформы Махмуда II, но если в Египте власть была жестко централизована, то в Турции это оказалось невозможным. Под военным и экономическим воздействием европейских стран, включая Россию, Францию и Британию, режим турецкого сообщества был оставлен неизменным. Самостоятельность Египта и его развитие прекратились со смертью Мухаммада Али, когда Британия военным давлением подчинила внешнюю торговлю и внутреннюю экономику страны.

Поражения русской армии печать и дипломаты объясняли предательством Австрии, которую так благородно спас Николай I в 1848—1849 гг. во время Венгерской революции. Однако поведение вчерашнего союзника было вызвано отсутствием у России каких-либо средств воздействия, кроме военных. В неменьшей степени современники сознавали и то, что неудачи внешней политики стояли в тесной связи с порядком ведения дел во внутренней. Разрушение Севастополя совпало с началом двадцатилетнего экономического бума, и российское дворянство вновь озадачилось превращением крестьян в пролетариев, чей труд на внешний рынок должен был принести их бывшим владельцам капиталы, а с ними – либеральные свободы образованного сообщества.

Ликвидация в 1861 г. крепостного права дала половинчатые результаты. Дворяне не могли освободить крестьян бесплатно не только потому, что юридически это была их собственность, но и потому, что сами дворяне были поголовно в долгах и не имели средств к созданию хозяйств и производств со свободными рабочими. Государство предоставило кредит, однако большинство дворян, в силу разных причин, так и не смогли стать образцовыми капиталистами, а обремененные долгами и отработками крестьяне не стали ни фермерами, ни пролетариями. Для облегчения аграрного экспорта Россия проводит политику свободной торговли, но аграрные хозяйства не росли так быстро, как хотелось бы, а открытие торговых границ стало сильным ударом по местной промышленности, уступающей европейской в качестве и цене.

Но каковы бы ни были реформы Александра II, они помогли урбанизации и росту: с введением местного самоуправления и суда присяжных государство начинает относиться к своим подданным почти как к гражданам 498 . Недостаточность внутреннего рынка делала страну зависимой от внешнего мира, что закрепляло за Россией роль аграрного производителя, но доступность внешнего рынка оказалась недолговечной. С приходом в 1873 г. Депрессии XIX в. конкуренция ужесточается, и манящие выгоды капитализма опять оборачиваются издержками.

С изменением внутреннего управления активизируется внешняя политика. Благодаря поддержке России в 1871 г. появляется Германская империя, которая в ходе франко-прусской войны в 1870—1871 гг. уничтожает Вторую империю Наполеона III, что меняет в Европе весь политический расклад 499 . Немедленно Петербург одно за другим аннексирует последние ханства в Средней Азии, а также усиливает давление на Турцию, стремясь заново обрести влияние на Балканах и превратить Турцию в вассала. И опять влияния и сил оказывается недостаточно, а результаты кровопролитных сражений половинчатыми: Британия и Австрия сумели сохранить Турцию, нивелировать российское влияние на Балканах и добавить себе территорий в счет посреднических услуг 500 .

В тихоокеанском регионе Россия вообще заранее отказалась от территориальной экспансии. Слабая внутренняя связность страны, ее малое социальное пространство заставили правительство не жалеть об упущенных Калифорнии, Гавайях и даже приплатить американским конгрессменам, чтобы те согласились в 1867 г. купить Аляску. Между тем возросшая внешнеполитическая активность России опять вызвала к жизни конфликт с Британией как по поводу Проливов, так и афганской границы. С поднятием торговых барьеров в 1891 г. и последующим подъемом российской промышленности росли российские амбиции и британские страхи за Индию, но и эта Большая Игра закончилась для Петербурга неудачно.

Несмотря на периодические кризисы и перманентную нехватку средств (из-за чего правительство наращивало экспорт зерна даже при неблагоприятной конъюнктуре и в условиях голода среди крестьян), в Петербурге, Прибалтике, Москве, Закавказье и на Украине появляются многочисленные промышленные предприятия, растут внутренний рынок и численность населения, множатся городские сообщества. Российская промышленность росла посредством государственных займов. Во внешних отношениях российское сообщество не могло быть кредитором, а во внутренних делах государство выступало крупнейшим кредитором всех социальных групп. Следствием этого был не только управляемый экономический рост, но и политическая слабость сообщества. Во внутренней политике распространение гражданских свобод и образования при плохо растущем рынке, высоком неравенстве и бедности привело к всплеску терроризма интеллигенции, чьей жертвой оказался и сам император. В ответ на террор началось ужесточение режима, поддержка которого со стороны населения обеспечивалась прекращением фритредерской политики прошлых лет. Избыток дешевого капитала в Европе и нарастание конкуренции закрывали торговые границы государств и создавали внутри юрисдикций конгломераты предприятий.

Благоприятные условия в виде разросшегося городского, но бедного сообщества и дешевого заемного капитала позволили проведение политики Витте-Столыпина. Принимаемые ими решения поддерживали активность экономики, расширяли инфраструктуру и меняли институциональный режим. Темпы экономического роста были одними из самых высоких в мире, что свойственно развивающимся странам, и только теперь Россия присоединяется к управляемому Лондоном золотому стандарту. Динамичный рост привлекал множество инвестиций, и к 1913 г. половина тяжелой промышленности и банков принадлежала иностранным владельцам 501 . Вместе с инвестициями росли и монополии, которые к 1913 г. подчинили не менее половины всей частной экономики России, а к 1917 г. вообще практически все отрасли, продукция которых могла потребляться воюющей армией.

Увеличение присутствия промышленных конгломератов на рынке не давало, однако, им той полноты политической власти, какую они получили, например, в США. Главным источником и посредником получения капитала оставалось правительство, что сохраняло политическую слабость российских капиталистов. Любопытен подход С. Витте к привлечению иностранного капитала: понимая тесную взаимозависимость крупных банковских домов с правительствами европейских государств, особенно Британии, он привлекал средства мелких вкладчиков. Деньги средних, мелких буржуа и служащих в совокупности составляли значительные капиталы, тогда как политического веса в международных отношениях эти лица не имели вовсе. Рост не прекращался, за исключением времени первой революции (1905—1907), и держатели государственных облигаций получали свои проценты, пока две революции 1917 г. не похоронили старое государство.

В это же время государство в последний раз предприняло распространение частного капитализма среди крестьян. Последние составляли около 70—80% населения, и их численность быстро росла. Активы, напротив, только уменьшались, поскольку уравнительный режим крестьянской общины не был предназначен для активного рынка. Государство сохраняло круговую поруку, равное перераспределение, поскольку так было проще управлять, взимать налоги и рекрутировать мужчин в армию, оставляя население заинтересованным в сохранении коллективной зависимости. Теперь осуществлялась противоположная политика: отменялась круговая порука, из общинной собственности выделялись земельные наделы, выдавались кредиты и осуществлялась колонизация Сибири. Но неграмотность крестьян, частые кризисы на рынке зерна, низкая плотность коммуникаций при больших пространствах сдерживали рыночную эмансипацию, и большинство селян существовало на грани выживания, как и в Средние века, каждые несколько лет сталкиваясь с голодом.

Частными хозяйствами обзавелись в итоге лишь 10% крестьян, тогда как остальные (больше половины населения страны) остались в уравнительной общине. К началу XX в. богатство и численность российского сообщества росли и совершенствовалась ее институциональная система, но рост был крайне неравномерным, зависимым от внешней конъюнктуры.

По сути, начиная с XIX в. Россия все еще занималась замещением докапиталистического институционального режима, и монархия эту задачу так и не выполнила. Подушевой ВВП и качество социальной жизни российского сообщества в два-три раза уступали европейским и вчетверо – США 502 . Экономика страны почти на 70% была аграрной; внутренних социальных ресурсов стране не хватало, и никакой рост не мог компенсировать этот разрыв 503 .

С общим ростом деловые организации и государство расширяют свое присутствие на периферии. Постройка железных дорог и финансовые инвестиции упрочили влияние в Закавказье, северном Иране и Средней Азии, связали с европейской частью Сибирь и Дальний Восток. Рынок Восточной Азии уже тогда расценивался как самый перспективный в мире: если российский Дальний Восток развивался вяло, то контролируемая Петербургом Маньчжурия, напротив, была очень активна за счет большей плотности населения Китая и близости к тихоокеанским коммуникациям. Эта активность опять вызвала обеспокоенность Лондона, который профинансировал войну Японии с Россией. К моменту окончания войны финансы обеих стран находились на грани коллапса, а в России к тому же начинается революция. Поражение, как вследствие некомпетентности высшего военного управления, так и вследствие недостаточной инфраструктуры, отодвинуло границы влияния от незамерзающих морей и успокоило Британию, что позволило в 1907 г. присоединить Петербург к антигерманскому союзу Антанты.

С ростом в начале XX в. городского сообщества при отсутствии политического представительства и крайнем неравенстве опять распространяется терроризм: радикальная интеллигенция взрывает и отстреливает высших чиновников десятками. Этнические меньшинства, населявшие значительные области страны, подвергались принудительной русификации и дискриминации, и поскольку некоторые из них обладали старой городской культурой, развитие российского сообщества приводит к распространению национализма. Финансовый кризис Российской империи, истратившейся на войну, политическое недовольство интеллигенции, нужда рабочих и крестьян и жестокость ответных действий властей вызывают революцию 1905—1907 гг. Частный капитал бежал из страны, одновременно с уличными перестрелками и казнями банки накрыла волна банкротств. Чтобы подавить восстания, преодолеть голод среди крестьян и залатать дыры в бюджете, требовались кредиты, а чтобы их получить, было необходимо разрешить политический кризис – учредить парламент. Но парламентарии первого созыва занимались антиправительственной агитацией и требовали не только от царя – ввести конституцию, но и от иностранных кредиторов – не платить царскому правительству.

...

Переговоры, – сообщало 4 марта 1906 года «Новое время», – все время велись на почве формального обещания, что Дума будет… Доверие публики к русскому режиму, благодаря которому произошли несчастные события последних двух лет, подорвано. Внешние поражения с одной стороны, революционные движения с другой нарушили европейское равновесие. Публика живет целый год в страхе, что со дня на день у нас может разразиться война с Германией и что Россия, разоренная своей войной и смутой, может перестать платить по своим купонам… Доверие французской публики не вернется сразу. Прежде всего Дума должна собраться, а собравшись, доказать свои государственные способности умеренностью и твердостью своих приемов, умением не разбрасываться, а отделить существенное от второстепенного, быть последовательною, справедливой и не желать перевернуть сразу все вверх дном… России нужен не заем, ей нужно несколько займов… Но от того, чем окажется Дума по своему составу и тенденциям, от симпатий, которые она пробудит в самой России, будет зависеть доверие, которое она возбудит в себе за границею в финансовом смысле. Дума с революционными поползновениями отпугнет от себя иностранные капиталы, потому что всякий капитал по своей природе пуглив и боится неизвестности. Дума чересчур услужливая, лишенная здравой инициативы, произведет такое же действие, как если бы ее не было вовсе 504 .

Хотя стихийные восстания крестьян и митинги рабочих, демонстрации в крупных городах были повсеместны, хотя имели место быть бои организованных радикалов и восстания в армии, монархия смогла сохранить политический режим. Уступки, в итоге, свелись к тому, что была гарантирована свобода личности, слова, профессиональных и политических союзов, но парламент представлял интересы не большинства сообщества, а лишь крупных собственников 505 . Политического договора с другими социальными группами не вышло; власть пожертвовала своей легитимностью перед сообществом, дав ему свободу слова и не дав политической власти. Это означало, что при новом политическом и / или экономическом кризисе революция повторится, что, как известно, и произошло.

Положение крестьян без скорейшего изменения институционального порядка вообще не имело возможности разрешения: допусти власть экспроприацию имущества землевладельцев, она потеряла бы политическую и экономическую поддержку среднего класса, которым являлись помещики. Крестьяне же, находясь в общине, не смогли бы компенсировать эти издержки, и с ростом их численности ситуация обнищания повторилась бы вновь, держа в голоде не менее четверти населения страны.

Если внутренним следствием революции было дальнейшее неравномерное политико-экономическое развитие сообщества, то внешним – усилившаяся зависимость от интересов элит Антанты. Подавление восстаний было оплачено иностранными кредиторами, и теперь они предъявили свой счет: Россия присоединяется к антигерманской коалиции, которая разрешает с ней политические противоречия и финансирует подготовку к войне 506 .

Заинтересованность России в войне на стороне Антанты заключалась в ее стремлении контролировать черноморские проливы для прохождения военного флота (величина торгового российского флота была несущественной) и Балканы для политического влияния в Восточном Средиземноморье. Разногласия с Германией не были настолько велики, но Балканы и Проливы оказывались на перекрестье интересов Лондона, Петербурга, Берлина и Вены. Германцы, намереваясь войти в зону Персидского залива, прокладывали железную дорогу Берлин – Багдад и для укрепления контроля вооружали турецкую армию. Революция младотурок в 1908 г. привела к власти средний класс помещиков и офицеров, которые, как и в России, проводили «догоняющую модернизацию» и также преуспели в ней лишь отчасти. Ни Лондону, ни Петербургу такие перемены были не нужны.

Политика Австро-Венгрии грозила нивелировать политическое влияние России на Балканах: замысел Ф. Фердинанда, наследника престола Австро-Венгрии, заключался в том, чтобы дать славянам те же политические права, какими обладали австрийцы и мадьяры (австрийские и венгерские элиты составляли основную оппозицию этому плану). Это не только поддержало бы режим монархии, в которой славяне составляли большинство, но и окончательно развернуло бы балканские элиты в сторону Вены. Несмотря на панславизм, местные режимы внимательно следили за раскладом сил и потенциальными возможностями, исходящими от «великих держав», которые использовали войны на Балканах в качестве генеральной репетиции мировой войны, ослабляющей потенциального союзника Германии.

В 1910-х гг. Сербия, Болгария, Греция и Черногория поспешно вооружались на полученные в Лондоне и Париже кредиты, Россия сводила в общий союз Болгарию и Сербию; на турецкой территории Балкан действовали радикальные молодежные организации, готовившие «цветные революции». Жестокость подавления турками протестных выступлений спровоцировала молниеносную войну 1912 г., а территориальные претензии союзников обратили оружие против самого сильного участника – Болгарии, тем самым присоединив ее к германской коалиции. В 1914 г. провокация сербских спецслужб, скоординированная русским Генеральным штабом, привела к убийству Ф. Фердинанда, что вовлекло «великие» и не очень державы в многолетнюю бойню, в ходе которой Антанта окончательно разделила территории центральных держав 507 .

Ввод Австро-Венгрии в войну был спровоцирован Сербией, Германии – притворным согласием Британии на оккупацию Бельгии. Турция поначалу стремилась присоединиться к Антанте, но была проигнорирована Россией, к которой Стамбул обратился с предложением о совместных действиях на балканском фронте 508 . Россия считала перевес Антанты настолько очевидным, а момент для захвата Константинополя таким подходящим, что вступила в борьбу, заранее зная о своей неготовности к большой войне. Участие в Первой мировой войне закончилось для монархии Романовых катастрофой, но даже если бы она осталась среди победителей, – военный контроль Проливов (а с ними всего восточного Средиземноморья) и политико-экономический контроль Балкан неизбежно выводил на новый виток противостояния с Британией, и теперь уже без союзников.

Существование монархии Романовых прекратилось в связи с нежеланием сообщества жертвовать во имя нелегитимного режима. Почти все производство и государственный бюджет тратились на войну, попутно обогащая лоббистов и монополистов 509 , а печать открыто третировала представителей политической власти. Достаточно было немногих нелепых событий, чтобы правительство, парламент и даже члены императорской семьи отреклись от монархии в пользу республики 510 (заговорщики поставили в известность Британию и заручились ее поддержкой, так как официальный Петербург уже в 1915 г. вел сепаратные переговоры с Берлином). Опасаясь армии, приказом №1 Временное правительство поставило решение об исполнении приказов военного командования в зависимость от воли солдат, и к концу республиканского режима армия находилась в совершенно недееспособном состоянии. Взяв власть, Временное правительство приняло и все ее тупиковые проблемы: финансовый, транспортный, топливный, продовольственный коллапс в городах и военный на фронте – Россия не могла ни продолжать войну, ни выйти из нее. С каждым днем распространялся институциональный хаос, и к моменту выборов в Учредительное собрание осенью 1917 г. легитимность республики была потеряна, а защищать ее оказалось некому.

Из всех политических группировок и партий только большевики, с их полувоенной организацией, имели цель, стратегию и программу, публично изложив ее еще до переворота 511 . Легальные представители большевиков являлись двойными провокаторами и, сотрудничая с российскими спецслужбами, ждали своего часа. Амнистия Временным правительством политических заключенных вернула с каторги боевиков типа Сталина, а финансовая поддержка германского Генерального штаба и американских финансовых групп – эмигрантов. Финансируя и переправляя В. И. Ленина, германские военные надеялись покончить с Россией как военным противником. Американцы из группы Моргана, переправляя Л. Д. Троцкого сотоварищи, преследовали цель легкого получения колоний, концессий и вообще создания правительства, которым можно легко манипулировать 512 .

Опираясь на такую поддержку, вчерашние маргиналы разворачивают бурную агитацию и подготовку к захвату власти. Стратегия и тактика большевиков соответствовали реалиям отношений: использовать капиталистов для упразднения капитализма «диктатурой пролетариата», которая была диктатурой радикальной интеллигенции. Война и революция оправдывали предсказание Маркса о предсмертном хрипе мирового капитализма и замещении его централизованным плановым управлением 513 . Получить доступ к власти было возможно в ходе политико-экономических кризисов национальных государств и международной системы в целом. Большевики и лично Ленин в этом деле проявили себя блестящими политиками, совершенно не боящимися крови, особенно чужой; для них не было табуированных тем и договоренностей, если они служили делу мировой революции.

Простой лозунг: «Земля крестьянам, фабрики рабочим» способствовал тому, что сравнительно быстро вся власть перешла Советам, а декрет о мире расформировал армию и вверг страну в Гражданскую войну. Успеху в этой войне коммунисты были обязаны нескольким условиям. Первое: централизованный грабеж и тоталитарная организация «военного коммунизма», которому маргинализованный средний класс не смог противостоять. Отмена частной экономики и военный террор уничтожили внутренних врагов и все их возможные активы. «Экспроприация экспроприаторов» дала ресурсы для армии, куда набиралась городская беднота, своей массой победившая искушенных в войне, но немногочисленных белых, чей консерватизм в имущественном вопросе и политическая разобщенность оставили их в одиночестве. Дополнительная поддержка была дана со стороны этнических меньшинств, которым взамен русского национализма обещались автономные республики. Крестьяне были политически безразличны и не поддерживали никого, в связи с чем их восстания никогда не представляли большой опасности для власти. Несмотря на хаос управления, который творился по всем линиям фронтов, контроль коммунистов над основными транспортными коммуникациями закрепил за ними центральную территорию страны, а последовательность в политике принудительного равенства и ошеломляющего насилия позволила им выжить.

Как признавал сам Ленин, малейшего напряжения сил западных держав было бы достаточно для свержения режима большевиков. Но издержки и разрушения в Европе в связи с мировой войной были так велики, а политические и экономические осложнения от участия в Гражданской войне в такой большой стране, как Россия, настолько предсказуемы, что Британия, Франция и США дальше оккупации прибрежных районов не пошли. Мировая революция как цель коммунистического движения и создание сети организаций III Интернационала для ее распространения вынудили капиталистические страны, раз уж они не могли колонизировать российские территории, объявить политический и экономический бойкот Советской России. Этот бойкот и материальная помощь Белому движению, однако, не прервали финансовых связей большевиков, которые продолжали получать американское финансирование и продавали государственные ценности бывшей империи через посредничающие банки Европы и США. Получаемые и выручаемые средства шли на продвижение Интернационала: Европа находилась в тяжелейшем кризисе, и сторонники «диктатуры пролетариата» должны были быть готовы к захвату власти в своих странах.

Вначале даже казалось, что это не потребует привычной работы государственного управления – вся деятельность российского и остальных сообществ, как полагал Троцкий, должна была вовлечься в непрерывную войну и поддержку восстаний низших классов против высших. Но уже в 1921 г. экспорт революции столкнулся с противодействием национализма в лице польского сообщества, новое правительство и армия которого стали заслоном на пути мирового коммунизма. С окончанием мировой войны и разрешением спорных вопросов накал политических страстей в Европе снизился, и все коммунистические восстания в Венгрии, Словакии и Германии с 1919 по 1923 г. были легко подавлены; в Китае коммунисты были вытеснены Гоминьданом в северные пустынные провинции. Столкнувшись с нарастающим сопротивлением, большевики были вынуждены перейти к «социализму в отдельно взятой стране» и в 1922 г. учредили СССР. Этнические меньшинства были включены через систему советских республик, чья задача состояла в представительстве центральной власти на территориях локальных сообществ, а местная бюрократия контролировалась через аппарат партии большевиков, что предотвращало сопротивление политике Москвы.

Российское общество стало советским, оставшись после войны в руинах, потеряв сообщества и территории по всей западной границе, миллионы погибших и бежавших, лишившись почти всей производственной экономики, с крайне регрессировавшей, но более общей для населения культурой. Запрет частной экономики при отсутствии постоянного производства и управления привел к параличу всей социально-экономической жизни страны, восстановить которую государство коммунистов самостоятельно не могло. Провал «перманентной революции» вызвал к жизни временную политику НЭПа. Разрешенный в 1921 г. частный рынок вернул коммуникативную связность сообщества и спас политическую власть коммунистов. Торможение революции успокоило западные державы, которые начали признавать СССР, тем более что сообщества Восточной Европы одно за другим становились диктатурами.

Золотой стандарт валюты вернул страну в мировую экономику, появилось множество частных и кооперативных хозяйств, промышленность покрылась монопольными синдикатами государственных предприятий, однако НЭП поставил перед новой властью проблемы, весьма схожие с теми, что мучили монархию. Городское население росло быстрыми темпами, но экономика сообщества была бедна, его главные продукты (ископаемые и хлеб) не давали больших доходов. Так что, как и при монархии, для извлечения дохода эксплуатировалось сельское население, теперь уже за счет политики неравного обмена. Но, обладая частной и общинной собственностью, крестьяне отказывались участвовать в торговле на неравных условиях (заниженные цены на зерно и завышенные на промышленную продукцию), что вызывало регулярные кризисы в советской экономике.

НЭП создал общественный капитал, который не мог найти себе достаточного применения ввиду государственных монополий и концентрировался исключительно в торговле и потреблении. Расширение частной экономики привело бы к мутации социалистического общества в капиталистическое, и руководство ВКПб сознавало это очень ясно. Столь же двойственным было и внешнеполитическое будущее: единственным рыночным методом продолжения роста была либерализация внешней торговли, которая, ввиду экономической слабости советской России и узости внутреннего рынка, превращала ее в колонию. Построение социализма в виде огосударствления всей деятельности сообщества было единственным выходом для коммунистов, не желавших подчиняться власти капитала, но, напротив, попытавшихся подчинить его государственной (в будущем общественной) власти.

Плановая электрификация начала полное включение населения России в режим индустриального общества, а кампания по ликвидации безграмотности готовила людей к нарастающей тотальной пропаганде 514 . Но пока 1920-е гг. несли неплохую динамику мирового потребления и производства, резкие шаги внутри страны были опасны. Это время, как в капиталистическом, так и в социалистическом сообществах, было наполнено нуворишами, развлечениями, выгодными спекуляциями и познавательными спорами о судьбах Азии, России, Германии и возможности совместного существования социализма с частным капиталом. Споры прекратились с наступлением в 1928 г. Великой Депрессии: британская система мирового капитализма не справлялась с организацией мировой экономики, и политическое противостояние вновь вышло на первый план.

§2. Метрополис

Моей целью в принятии этого шага является установление

и поддержание непрерывного управления.

Ф. Д. Рузвельт

Итогами Первой мировой войны удовлетворились далеко не все. Реальную пользу извлекли Британия, США и получившие независимость страны Восточной Европы. Франция, потеряв огромное количество мужчин, не могла остановить рост Германии с большим количеством населения. Противостояние не закончилось, а лишь отодвинулось на будущее. Британия находилась в зените своего влияния, но уже вопрос о возмещении Германией издержек войны ставил всех в тупик. Огромные убытки было нечем покрыть, война в мировом капиталистическом обществе с многочисленным образованным населением продемонстрировала невозможность разорения противника без его физического уничтожения:

...

Было легко наложить секвестр на германскую собственность за границей и потребовать сдачи всего золота, находящегося в германских руках. Но, кроме этих способов погашения долга, одна страна могла расплачиваться с другой только товарами или услугами. Эти товары или услуги могли либо непосредственно быть предоставлены стране-кредитору, либо – третьей стране, которая должна была, в свою очередь, возмещать их стоимость стране-кредитору обходными путями и в видоизмененной форме. Существа этого простого положения ничто не могло и не может изменить.…количество товаров, которое немцы могли изготовить в течение одного года, намного превосходило то количество, которое физически можно было вывезти из Германии с помощью каких бы то ни было существующих средств передвижения, да и то, что можно было вывезти, превосходило то, что желали получить другие страны, в том числе и страны-кредиторы… Они, конечно, могли выработать все решительно готовые изделия, но ведь не для того же мы вели войну, чтобы разорить нашу собственную промышленность гигантским демпингом, поощряемым государством! 515

Истеблишмент Британии, в принципе, был доволен плодами победы: Германия угрозы уже не представляла, имперский режим пал, а Веймарская республика, не имевшая значительной поддержки внутри страны, была готова идти на уступки. Франция, видя тщетность победы, настаивала на безусловной выплате репараций. Все союзники были должны США, и те отказывались списывать союзнические долги, средства для которых предоставили в войну американские корпорации в обмен на военные заказы, – эти обязательства необходимо было конвертировать в «живые» деньги.

Компромиссом стала сумма в 132 млрд золотых рейхсмарок (что соответствовало примерно 22 млрд фунтов стерлингов), которые Германия могла бы выплатить, если бы не 98 млрд рейхсмарок внутреннего военного долга. Попытки правительства обложить крупные доходы и состояния налогами обернулись массовым выводом капитала и предприятий за границу (Нидерланды в это время испытали впечатляющий экономический рост). Олигархия спешно обналичивала государственные ценные бумаги, скупала иностранные валюты и помещала их в заграничные банки 516 . Частные лица меняли марки на другие валюты, чтобы спасти накопления, а государство – для выплаты репараций.

Цены внутри страны росли, стоимость денег постоянно падала. Когда стало очевидно, что Германия не сможет выплачивать репарации и долг одновременно, Франция оккупировала Рур, самый индустриализованный и густонаселенный район страны. Пока финансовые спекулянты вели операции с германскими ценными бумагами и долгами, экономика поддерживалась на плаву, но оккупация Рура в 1923 г. заставила банкиров сбросить немецкие бумаги, которые, вместе с маркой, были уже не нужны ни немцам, ни кому-либо еще. Американский доллар теперь стоил 4,2 трл марок – укрупнение и картелизация компаний приняла невиданные масштабы, а средний класс разорился.

Вполне вероятно, что остальные страны отнеслись бы к бедам Германии равнодушно, но в том же 1923 г. немецкие коммунисты при поддержке СССР попытались поднять восстание, впрочем, быстро подавленное. Решением проблемы экономико-политической стабильности и выплаты репараций стали кредиты банкиров Уолл-стрит. Теперь, когда экономика Германии лишилась значительных доходов и испытывала потребность в дополнительной ликвидности, возглавляемая Морганом-младшим группа крупнейших американских банков была готова предоставить кредиты и подчинить финансы бывшего противника.

Согласно планам Дауэса и Юнга, в 1924 и 1929 гг. размеры репараций снижались, а объемы кредитных вливаний росли, что вызвало в Германии оживление «золотых двадцатых», наступивших сразу после жестокого кризиса 517 . Францию банки Лондона и Нью-Йорка валютной атакой на франк принудили смириться с тем, что репарации понемногу растают 518 . Таким образом, гиперинфляция 1923 г. и дальнейший бум кредитования консолидировали крупнейшие в Европе немецкие частные активы и привязали их финансирование к США, подчинив немецкую олигархию. Американские и германские компании делились между собой долями собственности, рынками и изобретениями 519 , и чем далее шел этот процесс, тем более Германия входила в орбиту влияния англосаксонских сообществ.

Главной проблемой послевоенного мироустройства было разрушение мирового рынка и системы управления его финансами на основе золотого стандарта. В то время как США были переполнены капиталами, остальные страны, особенно европейские, испытывали их недостаток, а их внутренние рынки были закрыты. Но даже восстановление Британией в 1924 г. золотого стандарта и снижение торговых барьеров сути дела не изменило: старая институциональная система капитализма уже не была способна к расширению. Банк Англии приложил все усилия, чтобы реальный обмен валют на золото не производился и Сити оставался мировым клиринговым центром лишь поскольку кто-то должен был исполнять эту роль.

Выдаваемые различным государствам кредиты немедленно возвращались на счета в Лондоне, чтобы их выдали другим клиентам, – центр мирового капитализма превратился в обыкновенную финансовую пирамиду, которая держалась, пока США были готовы делиться своими деньгами 520 Эта готовность временами была даже чрезмерной, американские банки искали любые подходящие возможности для инвестирования избыточных средств – уже в 1921 г. цены на недвижимость на восточном побережье и рыночная стоимость компаний взлетели до небес, инфляция подгоняла кредиты, которые выдавались на все что угодно 521 . Лондон и Нью-Йорк действовали в связке: первый осуществлял руководство, второй источал ликвидность – если Европу мучила пришедшая вместе с золотым стандартом дефляция, то в США избыток ликвидности вызвал инфляцию.

К 1929 г. многие американцы уверовали в то, что наступила «новая экономика» – эпоха бесконечного роста, когда любой человек сможет извлечь доход из курсовой стоимости ценных бумаг, а бедность останется в прошлом 522 . Федеральный банк Нью-Йорка вместе с Банком Англии только успевали гасить постоянно возникающие пузыри на американском фондовом рынке. К этому времени примерно 5% населения США владели 1/3 национального дохода, и этот рекорд оказался побит лишь в конце XX в. 523 . С начала 1929 г. ускоряется рост спекуляций на заемных средствах 524 , причем ряд ключевых банкиров, чьи деловые связи концентрировались вокруг The International Acceptance Bank, Inc. 525 , стали избавляться от акций и накапливать валюту именно тогда, когда спекуляции на маржинальных займах получили особое распространение 526 .

Последние числа октября поставили США и весь остальной мир перед фактом того, что дальше так, как было, уже не будет. Хотя великий крах и последующая депрессия были вызваны объективными обстоятельствами – неспособностью британской институциональной системы капитализма обеспечить устойчивый рост, – сговор на нью-йоркской бирже, скорее всего, имелся. Не бывает финансовых крахов без предварительной договоренности (это глупо и безответственно) – часть олигархии предполагала нажиться на резком обесценении активов и скупала акции с начала падения цен 527 . Последующие события, когда в депрессию погрузились европейские страны, финансовая империя Морганов ушла в небытие, а банкротства и обесценение активов не прекращались несколько лет, показали, что происходящее – слишком значительно, чтобы быть результатом договоренности узкой группы лиц.

Пусть Великая Депрессия XX в. была совместным непреднамеренным творением множества людей, выход из нее был организован в соответствии с интересами и целями американской олигархии, предполагавшей совместить государственное управление с деятельностью частных крупнейших корпораций 528 . Программа Новой Сделки была подготовлена руководством компании General Electric еще при президенте Г. Гувере и предполагала высокие социальные гарантии для рабочих, законодательное закрепление отраслей за крупнейшими компаниями, государственное регулирование тех отраслей, в которых частные монополии оказались недостаточно прибыльными или неконкурентоспособными.

Ф. Д. Рузвельт, претворявший эту политику в жизнь, происходил из одного из самых знатных американских семейств. Свою карьеру на Уолл-стрит он сделал, обслуживая компании группы Моргана, спекулируя на германской гиперинфляции в 1923 г. и пользуясь инсайдерской информацией от своих многочисленных родственников, возглавлявших государственные учреждения и частные компании 529 . Его деловые и политические интересы всегда были связаны с верхушкой американской элиты, – интересы «маленького человека» Рузвельт соблюдал постольку, поскольку это делало устойчивым удовлетворение интересов «человека большого».

Мероприятия Новой Сделки заключались в последовательной зачистке средних компаний в пользу сверхкрупных объединений, а власть президента все больше напоминала неограниченную монархию. Хотя в полной мере все эти действия реализовать не удалось (ввиду того, что часть элит опасалась возможной диктатуры), они позволили консолидировать основные активы среди нескольких сверхкрупных компаний 530 . Централизация управления значительно упрощала руководство производством и торговлей, происходило укрупнение деловых и профессиональных организаций, договорное регулирование отраслей и рынков. Несомненно, мощь американских корпораций и капиталы их владельцев только возросли, тогда как национальная и мировая экономики ужались. Вследствие этого экономика США в 1930-х гг. восстанавливалась медленно, а уровень безработицы, около четверти трудоспособного населения, был самым высоким среди развитых стран 531 .

Обвал американской экономики отозвался в Европе, прежде всего в Германии, отток капитала из которой прекратил предыдущее процветание: в 1931 г. волна банкротств накрывает немецкие и австрийские банки. Ситуация усугубилась тем, что США в 1930 г. закрыли внутренний рынок, теперь мир лишился как источника капиталов, так и крупнейшего рынка сбыта товаров. В 1931 г. Британия выходит из золотого стандарта, в 1933 г. так же поступают США; Франция, Италия, Швейцария и Бенилюкс пытаются спасти старую систему расчетов, но тщетно. Мировой рынок окончательно разрывается: «великие державы» замыкаются в границах своих колониальных империй. Население стремительно беднеет, в отдельных странах безработица охватывает четверть и даже треть населения, промышленность останавливается, сельскохозяйственная продукция не находит сбыта.

Колонии, страны Латинской Америки теряют экспорт ископаемых и монокультур – свой единственный источник дохода. В развитых странах проходят марши безработных, волнения в колониях снова ставят контроль европейских метрополий в Азии и Африке под вопрос. Резко повышается популярность фундаменталистских движений, прежде всего коммунизма и фашизма, а легитимность правящих либеральных режимов повсеместно оспаривается. Перераспределение доходов – ключевая тема во всех перипетиях 1930-х гг., и в развитых странах положение правящих элит было очень нестабильным. Выполнение этого требования меняло всю структуру внутренних и внешних отношений сообществ – риску подвергалось как имущество верхушки, так и система власти. Германия, которая является для Европы центральной страной во многих отношениях, в конце 1920-х – начале 1930-х гг. была к этому очень близка; в Испании победа левых политических групп вызвала экспроприацию собственности и гражданскую войну в 1936—1939 гг.

Эти процессы особенно настораживали ввиду индустриализации СССР, начало которой совпало с наступлением депрессии. В 1927—1929 гг. вследствие остановки роста между американскими корпорациями и европейскими концернами обострилась конкуренция за рынки сбыта, и если до 1927 г. торговля СССР и США была вялой, то в дальнейшем с углублением депрессии она только росла. В кризисные годы Советский Союз становится особенно популярным среди западной интеллигенции как пример возможно более справедливого, хотя и политически авторитарного сообщества. В 1920-е гг. среди советской бюрократии происходит борьба за контроль государства, и после победы И. Сталина над соратниками начинается немедленная централизация всех аспектов жизни советской страны.

Помимо укрепления личной власти эти перемены были вызваны пониманием того, что без трансформации институционального режима СССР в отношениях с развитыми сообществами будет критически слаб. Если Россия не могла создать достаточный частный капитал, чтобы трансформировать сообщество, то СССР мог произвести эту трансформацию планово-директивным методом, сконцентрировав власть и капитал в рамках государства. Великая депрессия возвестила начало великих потрясений, в связи с чем советская индустриализация приняла ярко выраженный милитаристский характер, и проводилась она быстро и безжалостно. Первоначальный капитал на индустриализацию был получен за счет принудительной организации крестьян в коллективные государственные хозяйства и отъема их продукции. Частные капиталы нэпманов были изъяты для нужд государства.

Поспешность этих мероприятий, низкие цены на аграрную продукцию на депрессивном мировом рынке и сопротивление крестьян, из протеста уничтожавших скот и хлеб, привели в 1932—1933 гг. к массовому голоду на аграрных территориях. Коммунистические элиты, безусловно, сознавали опасность голода, но удержание военного и полицейского контроля над селом решило проблему дешевых поставок и уничтожило потенциальных противников режима, а новые формы коллективной организации и механизации хозяйств увеличили производительность, несмотря на колоссальные потери.

СССР скупал огромные объемы оборудования; британские, американские компании руководили созданием инфраструктуры и типовых заводов 532 . Первая продукция новых советских заводов являлась копией американских тракторов, автомобилей, станков и т. д. Совмещенные производства гражданского и военного назначения (одновременный выпуск заводами тракторов и танков, консервных банок и снарядов, постройка школ и общественных зданий, которые превращались в госпитали и казармы), а равно и индустрия массового питания были заимствованы в США. Вечно голодные условия жизни советского сообщества не сказывались, однако, на его платежах иностранным кредиторам.

...

Дюранти. Каков будет, по-Вашему, возможный объем советско-американской торговли?

Сталин. Остается в силе то, что Литвинов сказал в Лондоне на экономической конференции. Мы величайший в мире рынок и готовы заказывать и оплатить большое количество товаров. Но нам нужны благоприятные условия кредита и, более того, мы должны иметь уверенность в том, что сможем платить. Мы не можем импортировать без экспорта, потому что не хотим давать заказов, не имея уверенности, что сможем платить в срок. Все удивляются тому, что мы платим и можем платить. Я знаю, – сейчас не принято платить по кредитам. Но мы делаем это. Другие государства приостановили платежи, но СССР этого не делает и не сделает. Многие думали, что мы не можем платить, что нам нечем платить, но мы показали им, что можем платить, и им пришлось признать это.  <…>

Дюранти. Какова общая сумма советских кредитных обязательств за границей?

Сталин. Немного более 450 миллионов рублей. За последние годы мы выплатили большие суммы – два года тому назад наши кредитные обязательства равнялись 1400 миллионам. Все это мы выплатили и будем выплачивать в срок к концу 1934 года или в начале 1935, в очередные сроки.

Дюранти. Допустим, что нет больше сомнений в советской готовности платить, но как обстоит дело с советской платежеспособностью?

Сталин. У нас нет никакой разницы между первой и второй, потому что мы не берем на себя обязательств, которых не можем оплатить. Взгляните на наши экономические отношения с Германией. Германия объявила мораторий по значительной части своих заграничных долгов, и мы могли бы использовать германский прецедент и поступить так же точно по отношению к Германии. Но мы не делаем этого. А между тем мы сейчас уже не так зависим от германской промышленности, как прежде. Мы можем сами изготовлять нужное нам оборудование 533 .

Гражданская индустрия, создаваемая за счет дешевого сырьевого экспорта, удовлетворяла лишь необходимый минимум потребления, тогда как военное производство росло безостановочно – объем военных расходов составлял 1/5 от общего объема ВВП, который, в свою очередь, вырос с 1929 по 1940 г. примерно в полтора раза, уступая британскому втрое и американскому вчетверо 534 . Доля аграрного населения снизилась максимум на 15% и теперь составляла почти половину населения Советского Союза. Партийная бюрократия являлась элитой общества, но жила под страхом расстрела за невыполнение завышенных планов, а иностранцы отмечали крайнее переутомление высших чиновников, включая членов Политбюро.

Полицейский режим доносительства и репрессий удерживал покорность сообщества; обеспечивал рост, несмотря на крайне низкий уровень образования рабочих и управляющего персонала, а также пресекал любые попытки противостояния политике Сталина. Милитаризму в промышленности соответствовала пропаганда, без перерыва звавшая на новые стройки и в будущие бои, а население постоянно проходило военную подготовку в разных видах. Тем не менее, как только в 1941 г. Германия напала на СССР и вермахт одержал первые победы, часть советских граждан из протеста коммунистам стала переходить на сторону оккупантов; население будущих городов-героев выносило немецким солдатам хлеб-соль, а номенклатура, переждав бои, возвращалась на привычное место работы, теперь уже под свастикой 535 .

Во внешней политике СССР, однако, приходилось быть осторожным: союзников у него, не считая Монголии, не было. Навязчивый милитаризм, построивший советское сообщество, привлекает внимание потому, что, несмотря на отсутствие надежных союзников, СССР не сталкивался с прямой военной угрозой. Условием превращения Советского Союза в военную машину было ожидание большой войны, которую предполагалось «вести на чужой территории». Война за монополизацию мирового капитала давала шанс изменить систему мировой власти в свою пользу, и если спонтанное восстание масс оказалось невозможным, советское государство мощью принудительной организации могло поднять на борьбу миллионы тел. Принято считать, что Сталин воссоздавал Российскую империю, забросив инфантильную идею Троцкого о «перманентной революции» 536 , однако военный характер организации СССР говорит об обратном. Мировой военный конфликт ожидался, и Советский Союз тщательно к нему готовился. Сталин продолжал ожидать дальнейшей схватки лидеров капитализма за власть и после Второй мировой войны, предполагая дальнейшую деградацию мирового рынка и войну между США и Британией 537 То, что не была способна сделать «классовая солидарность», могли создать дипломатия и военная подготовка, которые немыслимы без «диктатуры пролетариата» как государства-корпорации.

В пользу данного утверждения говорит также и советская политика в отношении социал-демократов. Депрессия сделала социалистов самой популярной политической группой, а вместе с коммунистами они получали перевес в большинстве европейских стран. Будь целью СССР мир во всем мире, он мог бы способствовать частичному перераспределению активов и перестройке институций западных сообществ, не допуская гражданских войн. Однако IV съезд Интернационала в 1928 г. определил социал-демократов как «социал-фашистов», то есть врагов, которые стремятся сохранить институциональный порядок, а не взорвать его 538 .

Во Франции победа Народного Фронта над ультраправыми в 1934—1936 гг. была обеспечена за счет союза социал-демократов и коммунистов. В Германии запрет на сотрудничество коммунистов с социалистами позволил НСДАП во главе с Гитлером прийти к власти. В Испании, сообщество которой исторически было фрагментировано на множество этнических и политических групп, политика репрессий и тоталитарные повадки советских эмиссаров, эффективные в СССР, оттолкнули социалистов и анархистов во время гражданской войны 539 . Все, что осталось у многочисленных, но разрозненных левых, – это их интернационализм, чего оказалось явно недостаточно для победы над правыми фалангистами, имевшими общую цель сохранить привычный политический порядок и свое имущество.

Экономическая и политическая нестабильность, раскачивавшая западные сообщества со времен Первой мировой войны, определила рост влияния фашизирующих групп и их поддержку со стороны элит 540 . Италия, Испания и страны Восточной Европы уже в 1920-х гг. обратились к диктатуре, а их внутренняя политика становилась все более корпоративистской. Фашизм в его изначальной версии являлся разновидностью социализма, что определило его тенденцию к государственному регулированию экономики и политики общества 541 . Как и любой социализм, фашизм происходил из чаяний среднего класса и пролетариата – его главными требованиями были отъем монопольных концернов из частной собственности в государственную или их раздробление, возрождение цеховой системы для защиты мелкого бизнеса, обложение богатых налогами и вообще призвание их к ответственности перед остальным сообществом за проводимую политику. Интересы и цели их пламенного порыва не изменились со времен Савонаролы.

Крайний национализм и нетерпимость вышли на первый план не только в связи с тем, что беднеющие в кризис граждане протестовали против «международных банкиров» и Ротшильдов поминали всуе, но и потому, что правящие элиты крупнейших собственников использовали фашизм в качестве инструмента борьбы с интернациональным коммунизмом 542 . Часть элит с удовольствием надела черные, коричневые, зеленые рубашки и с установлением единоличного контроля власти переходила к управлению сообществами по своему разумению. Элитный корпоративизм был нацелен на сохранение власти в авторитарной институциональной системе, которая политически и экономически интегрирует все социальные группы, не оставляя их без внимания (оплачиваемой работы), но поддерживая деление на «высших» и «низших», и это деление было не столько этническим, сколько социальным. Так что помимо противостояния «коммунистической заразе» ключевым требованием владельцев крупнейших частных состояний было, как ни удивительно, огосударствление основных активов.

Идея центрального планирования с начала XX века витала в среде промышленников, озабоченных стабильным состоянием сообщества, а именно управляемостью экономики и обеспечением лояльного населения работой и доходами для поддержания спроса. Поскольку финансовые, промышленные и торговые предприятия входили в субординирующие их группы, для владельцев и руководства корпораций управление монополизированными отраслями экономики все больше принимало плановый характер расчета издержек и отраслевых обменов, а вместе с огромными финансовыми накоплениями это давало возможность рассматривать экономики целых стран не в качестве бесконечного поля конкуренции, но как замыкаемые государством (и корпорациями) области отношений.

Централизованное планирование и управление экономикой являлось продолжением трестов, синдикатов и концернов; помимо всего прочего, государство должно было принудительно избавить крупный бизнес от конкуренции со стороны средних компаний 543 . Для олигархии богатых сообществ было безразлично, закрытая экономика у какой-то страны или открытая. Бедными государствами легко манипулировать ввиду их финансовой несостоятельности, а централизация богатой экономики закрывала ее от конкурентов. Так что симпатии групп американских, германских, итальянских, британских, французских, австрийских, иберийских элит к фашизму неудивительны, ибо их объединяло центральное планирование и возможность извлечения частных прибылей из экономики, управляемой государством.

Нацисты дают прекрасный образчик осуществления этой политики. Костяк нацистов составили бывшие солдаты, лавочники, фермеры, представители мелкого бизнеса, балансирующие на грани выживания, притесняемые частными монополиями и жаждущие отмщения. Однако как только НСДАП начала активную политическую деятельность, она стала получать финансовую помощь от части немецкой олигархии, в первую очередь Ф. Тиссена – совладельца крупнейшего металлургического концерна Vereinigte Stahlwerke AG; позднее финансовым донором стало большинство немецкой олигархии, включая компании AEG, I. G. Farben и др. 544 .

Штурмовики, ударная сила нацистов, мечтали о том, чтобы расправиться с финансовыми тузами и превратить Германию в одну большую ферму. По настоянию Гитлера среди штурмовиков были выделены элитные части, получившие название СС, состоявшие из представителей гораздо более обеспеченных и образованных групп, и как только Гитлер получил пост рейхсканцлера, наиболее активная часть штурмовиков была убита силами СС 545 . Экономика Германии была подчинена директивному управлению посредством нескольких частных концернов, мелкие предприниматели массово разорялись и шли на общественные работы, создаваемые для них правительством Гитлера. Примерно до 1937 г. власть олигархической элиты над нацистами была несомненна, но по мере продвижения политики репрессий и политической централизации Гитлер взял верх и над промышленниками, что позволило ему решить вопрос о внешней политике Германии в пользу войны, не опасаясь ножа в спину.

Нацисты развернули обширные строительные работы: избавившись от призрака коммунизма, немецкая олигархия вкладывала средства в создание дорог и инфраструктуры. Цены были стабилизированы, а объемы продукции предопределены заранее 546 . Военные траты достигали 10% ВВП, Германия имела хронический дефицит во внешней торговле, поэтому свела к минимуму торговлю с развитыми странами и максимально расширяла ее со странами Восточной Европы, вывозя оттуда сырье 547 . Экономика, как и в остальном мире, отыграв падение в 1930—1931 гг., начала потихоньку расти, но между 1937 и 1938 г. опять устремилась вниз. Решением этой проблемы стала давно пропагандируемая нацистами аннексия Австрии, а затем Чехословакии.

Никогда бы Гитлер и нацисты не пришли к власти, а их внешнеполитические успехи в 1930-х гг. не были бы такими фееричными, если бы не поддержка со стороны Британии, США и СССР, которые несут ту же меру ответственности за подготовку и развязывание Второй мировой войны, что и Германия. Если Советский Союз воспрепятствовал блокированию немецких коммунистов с социал-демократами, то американские корпорации год за годом жертвовали деньги на то, чтобы нацисты, не имевшие по-настоящему постоянной и многочисленной поддержки среди немцев, в начале 1930х гг. развернули масштабную пропаганду. Канализирование протестных настроений масс оказалось успешным, но упрочение власти внутри немецкого сообщества не избавило его от конкуренции во внешней политике, а она в сужающемся мировом рынке вела к войне.

Все это время американские и британские корпорации не прекращали инвестирования в немецкую экономику, они строили заводы и скупали акции немецких предприятий, причем эти действия не прекратились даже тогда, когда Гитлер запретил вывод прибылей (разрешался только вывоз продукции). Интерес бизнеса был прост: сохранить активы и дождаться, пока экономика достигнет стабильного роста. Политический интерес британского истеблишмента, ведшего основные переговоры с правительством Гитлера, заключался в том, чтобы с помощью нацистов пресечь распространение коммунизма и сохранить баланс сил, не позволяя никому на континенте занять доминирующее положение.

Поэтому фашисты, нацисты и лично Гитлер в 1930-х гг. повсюду в Европе были весьма популярны среди элит и не сходили со страниц газет и журналов. Приятным довеском была также возможная война Германии с Советским Союзом: в этом случае вообще снимались все проблемы, а Британия сохраняла роль арбитра и гегемона. В пользу Лондона нужно сказать, что сделать все это было необходимо в условиях катастрофической нехватки ликвидности и неспособности Британии к новой большой войне. Этим и обусловливалась «политика умиротворения», суть которой заключалась в том, чтобы направлять движение нацизма в сторону Восточной Европы и СССР, в связи с чем был заключен Мюнхенский пакт 1938 г.

Умиротворение прекратилось, когда СССР также заключил с Германией пакт в 1939 г., уже с прицелом направить пожар войны в сторону Западной Европы. Если первый пакт дал нацистам подготовиться к войне, то второй позволил ее начать. Ни одна из сторон не успела реализовать свои планы до конца, однако намерения свои обнаружила: западные союзники начали со «странной войны» 1939—1940 гг., демонстрируя явное нежелание вести войну как таковую. Советский Союз вступил во Вторую мировую войну 17 сентября 1939 г., совместно с Германией оккупировав Польшу, а позднее сосредоточил на своих границах такое огромное количество войск и вооружений 548 , доставшихся вермахту в первые же месяцы войны, что «объяснения» о подготовке к обороне есть обычный фиговый листок политической пропаганды. Гитлер, как известно, раскусил своих партнеров, поняв, что Германию собираются сделать мальчиком для битья, и перед тем как застрелиться, успел выпить немало крови из всех, с кем когда-то дружил.

Попытки элит западных стран предотвратить перераспределение активов в ходе институциональных изменений западных сообществ вкупе с межгосударственной конкуренцией между «странами Оси», коммунистическим СССР и капиталистическими государствами за контроль системы власти в 1930-е гг. определили Вторую мировую войну. Несмотря на ужасающее насилие, война по-разному разъединила врагов и соединила союзников. СССР не участвовал в переплетении личных, деловых и государственных финансовых и политических связей, и война Германии с ним была более жестока, а дружба с союзниками недолговечна. В отношениях Германии с Британией и США, наоборот, были как прямые, так и опосредованные контакты.

Совместные компании американских, британских и немецких корпораций продолжали снабжать Германию самой разнообразной продукцией, производимой в Европе, на территории нейтральных стран и США. Прибыли от этих операций переводились через Банк международных расчетов 549 в Базеле в американские, швейцарские и британские банки. Обратным путем шло финансирование государственных и частных нужд нацистов, благо в их распоряжении было любое имущество европейцев. Торговля и выгодные финансовые операции шли, как и в XVII в., параллельно войне, обогащая деловые организации и продлевая агонию политических объединений. Когда пришло время расплаты, повесили непосредственных исполнителей преступлений, но те, кто «все это время был рядом» и зарабатывал на подшипниках и золотых коронках, остались при своих делах. После завершения войны капиталы и их владельцы, переждав, пока разгребут завалы и заключат новый общественный договор, вновь пошли в дело – теперь уже во «всеобщее благосостояние» массового потребления и риторики мира.

Глава 3 Назад в будущее

§1. Величайший коммерческий актив

…так, оказавшись в столь затруднительном положении,

претерпевает удивительные превращения, принимает

различные образы, переходя от одного изменения к другому.

Ф. Бэкон. Протей, или Материя

США закончили войну бесспорным гегемоном, чья власть еще не была институциализирована международными договорами и организациями, но экономическое и военное превосходство и способность к концентрации ресурсов стали очевидными. Не ломая международного порядка сразу, они на каждом политическом повороте меняли устройство мира, исходя из своих интересов и почти не встречая сопротивления. Им принадлежала половина мирового ВВП; армия и флот стали одними из крупнейших в мире и присутствовали в обеих Америках, Западной, Южной и Северной Европе, Дальнем Востоке и Японии. Имея экономические и политические интересы на всех континентах, США были единственными, кто мог гарантировать своим врагам полное уничтожение.

Хотя война задала директивные, а не рыночные отношения между инвестициями, производством и потреблением, ее воздействие на экономику США было таким же, как и в Первую мировую. Государственный долг США кредиторам из числа собственной олигархии достигал 4 трл долларов 550 и почти 120% национального ВВП. Отличием теперь было полное разорение и долги всех союзников и конкурентов. Американские корпорации, выступившие главными подрядчиками воюющих сообществ, остались единственными в состоянии произвести, привезти и продать в кредит что угодно и в любых объемах. Кроме советского лагеря мировой рынок принадлежал только им. Решение о том, как он будет работать, и кто будет его контролировать, было принято еще в начале войны:

...

– Конечно, – заметил он уверенным и несколько лукавым тоном, – конечно, после войны одной из предпосылок длительного мира должна быть самая широкая свобода торговли…

– Никаких искусственных барьеров, – продолжал отец. – Как можно меньше экономических соглашений, предоставляющих одним государствам преимущества перед другими. Возможности для расширения торговли. Открытие рынков для здоровой конкуренции. – Он с невинным видом обвел глазами комнату.

Черчилль заворочался в кресле.

– Торговые соглашения Британской империи… – начал он внушительно. Отец прервал его:

– Да. Эти имперские торговые соглашения, – о них-то и идет речь. Именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии. <…>

– Кто говорит о методах восемнадцатого века?

– Всякий ваш министр, рекомендующий политику, при которой из колониальной страны изымается огромное количество сырья без всякой компенсации для народа данной страны. Методы двадцатого века означают развитие промышленности в колониях и рост благосостояния народа путем повышения его жизненного уровня, путем его просвещения, путем его оздоровления, путем обеспечения ему компенсации за его сырьевые ресурсы 551 .

Созданные в 1944 г. Бреттон-Вудские институты (Международный Валютный Фонд, Всемирный Банк и золотодолларовый стандарт) закрепили за Вашингтоном роль эмитента мировой валюты, а запасы золота и мощь корпораций обеспечили ее надежность. Денежные курсы становятся фиксированными, а финансовые рынки переходят под контроль государств, старые частные банки лондонского Сити отходят на второй план, Банк Англии в 1946 г. становится государственным. Вдогонку американские благотворительные фонды финансируют филиппики против теории свободного рынка, и управляемая государством модель экономики становится новым символом веры.

Послевоенное положение европейских стран было весьма неустойчивым, особенно Германии, и для их поддержания был предложен план Маршалла, заключавшийся в поставках продовольствия, потребительских товаров, горючего и прочих вещей. Хотя с ним ассоциируют восстановление Европы, в действительности поставленные товары помогли накормить население Западной Германии и заработать американским корпорациям, а Франция и Нидерланды использовали эти ресурсы для бесполезных колониальных войн в Индокитае и Индонезии; экономический рост пришел в Европу позже.

Американская экономика в 1940—1960-х гг. была предельно монополизирована, почти каждая отрасль принадлежала 2—3 компаниям, деятельность которых регулировалась (и охранялась) государством. Это была почти плановая экономика, отличавшаяся от полностью государственного управления относительным разнообразием потребительских товаров и частным извлечением прибылей 552 . Во время войны система распределения в США стала карточной, однако, в отличие от всех остальных стран, работающему населению платили не только карточками, но и деньгами, которые через военные займы собирались обратно. После войны эти облигации выкупило государство, обналичив их для населения США, что запустило послевоенные потребительский и беби бумы.

Уроки Великой Депрессии, Интернационала и фашизма были выучены хорошо: уровень социальной поддержки населения со стороны государства и компаний становится беспрецедентным за всю историю США, но в целом «государство благоденствия» – непосредственное продолжение корпоративизма 1930-х гг. Профсоюзы крупнейших компаний получили максимально выгодные для работников условия и превратились в участников, без которых не могло быть принято ни одно важное решение о работе предприятия. Рост монополизированной внутренней экономики держался контролем мирового рынка, примерно половина производимых прибылей которого поглощалась американскими корпорациями.

Но для полноценного устойчивого роста экономики не только в США, но и в Европе, Японии ликвидности и спроса не хватало, а Вашингтон не мог ждать, пока национальные и региональные экономики вырастут естественным образом (как это случилось в первой половине XIX в.). Они были подстегнуты так называемым «военным кейнсианством» – гигантскими государственными заказами частным фирмам военной продукции для американской и европейских армий. Американская программа перевооружения в годы холодной войны лишь повторяла немецкую, запущенную Гитлером в 1934 г., равно как и траекторию развития британской промышленности в начале XIX в.

Отношения США и СССР фундировали исключительные экономические и политические привилегии Вашингтона в общении с остальными странами. Вчерашние союзники почти сразу по окончании войны, к обоюдной выгоде, поспешили проклясть друг друга, отгородившись железными занавесами и ядерными зонтиками. Москва отказалась входить в мировой рынок на условиях подчинения, установила советские режимы в странах Восточной Европы и свела контакты с Западом к минимуму, из чего стало ясно, что противостояние капитализма и коммунизма продолжается. Опять был поставлен вопрос о военном контроле над Проливами, в то время, как Китай, Северная Корея и Северный Вьетнам были потеряны и к концу 1940х гг. перешли под власть коммунистических режимов.

В будущем потеря союзников в Евразии означала переход стратегической инициативы к Советскому Союзу, который, опираясь на коммунистические партии и просоветские режимы в других странах, мог в дальнейшем перейти к захвату Африки и Южной Америки, так что новая война до полного уничтожения становилась все более реальной. Война в Корее в 1950—1953 гг., с подачи Сталина, почти стравила США и Китай, дальнейшая эскалация насилия в Азии прямиком вела к третьей мировой войне. Г. Трумэн сотоварищи предприняли окружение СССР по периметру континента. В Японии, Южной Корее, на Тайване, в Южном Вьетнаме, Турции, Италии, Германии создавалось множество военных баз, – десяток лет был проведен в ожидании ядерной зимы. Если явная сторона холодной войны разворачивалась между США и СССР, то другая, менее явная, но не менее значимая, состояла в том, чтобы держать в узде союзников и сателлитов.

И по экономическому состоянию, и по политическому влиянию СССР, чьи западные промышленные районы были разрушены, а население уменьшилось на 30 миллионов человек, даже будучи крайне милитаризованным, оставался гораздо слабее США и не имел сколько-нибудь прочного влияния за пределами советского лагеря. Этот лагерь состоял в основном из разрушенных стран и бедных сообществ, самые развитые из которых в Восточной Европе в свои лучшие годы не могли сравняться с лидерами капитализма. Вдобавок исключенность Советского Союза из отношений капитала заставляла его использовать только свои ресурсы, что позволяло содержать огромную армию, но сообщество оставалось бедным, а экономический контроль за пределами государственных границ отсутствовал. Это привело к неизбывной паранойе политического режима, вызванной, как верно подметил Дж. Кеннан, страхом перед институционально более развитыми сообществами 553

Зато угроза коммунизма дисциплинировала американцев, среди которых было много изоляционистов и правых либертарианцев, сделала послушными общественное мнение и Конгресс. Союзники и вовсе на неограниченный срок превратились в прямых сателлитов и протектораты, стабильность политических режимов которых была гарантирована присутствием американских войск. Вашингтону было выгодно представлять угрозу советского вторжения неминуемой, и чем глобальнее представлялась эта угроза, тем сильнее была потребность в патронаже Большого Брата, который в обмен на свою защиту требовал и получал исключительные условия для своих корпораций, несших не менее исключительные прибыли.

Для институционального закрепления нового миропорядка была создана Организация Объединенных Наций. Включая в Совет Безопасности победителей во Второй мировой войне, на деле ООН была переговорной площадкой, используемой США и СССР для оказания давления на европейские колониальные державы и выяснения отношений друг с другом. Европейские страны были вынуждены открыть внутренние рынки своих колоний для американских компаний, и с учетом общей слабости экономик колониальных держав, ведомые политическим протестом, зависимые сообщества посредством ООН одно за другим получают независимость. Эффективность ООН в разрешении конфликтов была прямо пропорциональна заинтересованности в ней новых сверхдержав. Как только большая часть колоний была освобождена, а острие критики новых государств направилось против Вашингтона, тот просто перестал принимать участие в деятельности организации и подписывать ее конвенции.

Африка, средоточие обильнейших запасов ископаемых, освобождалась медленнее – до 1980-х гг. Социально-экономическая ситуация африканских колонизированных сообществ не оставляла им никаких шансов на мирное и постепенное развитие. Городов было крайне мало, экономика была полностью ориентирована на сырьевое снабжение метрополий. Немногочисленные европейцы мигрировали на родину, местные сообщества лишь в очень малой степени были затронуты образованием, на внутренних территориях сохранялись племенные отношения. Практически все освобождающиеся страны ждали этнические, социальные, государственные конфликты, передел активов, гражданские войны и диктатуры. Метрополии избавлялись от издержек прямого правления и сохраняли контроль над горными, нефтяными и аграрными предприятиями. Некоторые страны, как в Центральной Африке, вообще получили только частичный суверенитет, доверив французскому центральному банку эмитировать их валюту.

Пафос деколонизации не отменял того факта, что Европа и Япония оставались не только сателлитами, но и главными союзниками США, и успех этого союза напрямую зависел от степени развития сообществ и устойчивости их политико-экономических режимов. Любопытно отметить, что Вашингтон каждому отмерил «по заслугам» возможной конкуренции. Хотя в 1940-е гг. «по праву победителя» из Германии было вывезено множество технологий, оборудования, угля, а огромные концерны расформированы, с началом холодной войны немецкие компании продолжили быть главными бизнес-партнерами американских коллег. Британия закончила войну банкротом, но получение американского восстановительного займа было обставлено условием конвертируемости фунта стерлингов для скорейшего наполнения финансовой системы резервной ликвидностью. Естественно, спрос на фунты по всему миру был выше, чем изнуренная британская экономика могла произвести дополнительной стоимости, и Лондон все больше залезал в американский кредит. Франции, наоборот, военная задолженность была большей частью списана, и до прихода к власти де Голля она оставалась верным союзником США.

Как только наступил мир, американские корпорации немедленно вторглись в Европу, но Вашингтон не создавал своим союзникам искусственных ограничений на торговлю и кредит. Доступ к капиталу, образованное население и распределение доходов среди всего сообщества сделали возможным быстрый рост Западной Европы и Японии. Американский экономический бум стал глобальным. Многие компании, особенно германские, состояли в альянсах с американскими корпорациями, являясь поставщиками друг друга. Япония, в силу послевоенной бедности и разрушений, вообще закрыла внутренний рынок, но в торговле с американскими компаниями пользовалась режимом наибольшего благоприятствования, получала необходимое финансирование, технологии и доступ на западные рынки.

Заниженная стоимость их валют стимулировала экспорт, а прибыли шли на создание «государства благоденствия», являвшегося продолжением предвоенной централизации. Европейцы и японцы заимствуют организационную структуру вертикально-интегрированной корпорации и расширяют ареал своих прямых иностранных инвестиций. В 1950-е гг. показатели экономического роста западных сообществ были самыми высокими, в Германии и Японии (в последней вплоть до конца 1970-х гг.) измеряясь двузначными цифрами, в 1960-е темпы снижаются, но параллельно разворачивается процесс европейской интеграции, превращая Западную Европу в единое экономическое целое.

Немногочисленные элитные группы, правившие перед Второй мировой войной, никуда не исчезли, но рост доходов нижней страты, пафос равенства и демократии затушевали их присутствие. Высокая степень влияния профессиональных и общественных организаций на правительства, расширение участия государственной бюрократии в централизованном управлении сообществом, обеспечение нижних социальных групп, – все это внушало мысль о том, что сообщества непосредственно управляют собой в своих интересах путем голосования квалифицированным большинством, но то была лишь внешняя конструкция. Этатизм и подавляющая роль государства в социально-экономическом управлении не повлияли на то, что контроль над этим государством, его политическими и деловыми организациями остался в руках тех же групп, что и в довоенный период. Что же касается остальной части сообщества, то социальный комфорт не отменил того факта, что подавляющее большинство граждан богатых стран были и остаются обладателями весьма скромных доходов.

Формально национальные правительства избирались народами, но подбор персоналий верхушки бюрократии оставался за владетельными и властвующими группами, поэтому чиновники, дошедшие до вершины исполнительной власти, выполняли их волю. Более того, влияние коммунистов во Франции, Италии было так велико, что политические режимы обеих страны долго балансировали между парламентаризмом и диктатурой в ответ на частые забастовки и терроризм. Контроль над экономикой еще в довоенный период был обеспечен тем, что в каждой из стран элиты владели крупнейшими частными банками, создав, таким образом, финансовую олигополию. Отрасли, не приносившие уже прошлых прибылей, были национализированы полностью либо взяты в государственное управление. Бывшим собственникам выплачивались государственные казначейские облигации – кейнсианская политика экономических интервенций и дефицитного бюджета оплачивалась элитами, кредитовавшими государственный долг социал-демократических правительств.

Бюрократизация крупных компаний вследствие «менеджерской революции» и отход владельцев от непосредственного управления породил представления, будто рациональность деловых организаций теперь определяется исключительно рынком и служебными инструкциями, автономными от власти 554 . Однако олигархия контролировала деловые организации, владея ими через трасты, множество опосредованных соглашений и определяя подбор топ-менеджмента. Более того, свои активы самые могущественные олигархические группы нередко контролировали, даже не являясь их формальными владельцами, благодаря договоренностям друг с другом о разделе сфер управления и владения 555 .

В отношениях с остальными странами США играть в справедливость не собирались, да и вряд ли были в состоянии это сделать. Учитывая, что США имели 50% мирового ВВП при 6% населения, в случае реального социального развития и экономического роста бывших зависимых и колониальных сообществ американцы теряли контроль над мировой покупательной способностью, а с нею и власть 556 . Поэтому Вашингтон выступал за демократию и развитие во всем мире, если только этим не нарушались его притязания на гегемонию. Если в начале Второй мировой войны чиновники и интеллектуалы обсуждали проведение глобальной Новой Сделки и создание на каждом континенте соединенных штатов, то после была реализована гораздо более прагматичная политика «разделяй и властвуй» 557 .

Первым врагом капиталистической гегемонии США и их союзников был советский коммунизм, вторым – постколониальный демократический национализм 558 . Поэтому в отношении бедных и развивающихся стран в целом использовалась двойная политика: бесконечная демагогия насчет ценностей демократии, свободы, гражданского общества и прав человека при одновременной поддержке диктаторов и превращении демократических сообществ в авторитарные 559 . Призывы к свободе и американские успехи экономического роста делали лояльными либеральную буржуазию и интеллигенцию других стран, для которых Северная Америка стала образцом для подражания, и позволяли использовать образованное население для давления на местные политические режимы.

В отличие от популярных националистических лидеров, диктаторы не имели прочной поддержки в своих сообществах, политически и экономически завися от США. Массовые репрессии превращали диктаторов в политических изгоев, закрывая пути внешнеполитического маневрирования. Экономические санкции, накладываемые, с подачи Вашингтона, ООН на очередного полковника, закрывали торговлю авторитарного государства с другими странами, но оставляли ее для отдельных корпораций. Так, репрессивные авторитарные режимы фактом своего существования поддерживали международную «борьбу за свободу» во главе с Вашингтоном, купировали политико-экономическое развитие своих национальных сообществ и помогали наложить внешние ограничения на их внутренний рост.

Примеры можно множить бесконечно. В Иране национализация премьером М. Моссадыком Англо-Иранской нефтяной компании привела в 1953 г. к перевороту и установлению авторитарного режима шаха М. Р. Пехлеви. Попутно Вашингтон вытеснил Лондон в качестве главного посредника и контролера политических отношений на Ближнем Востоке (роль Великобритании была окончательно принижена во время Суэцкого кризиса в 1956—1957 гг.). В Гватемале в 1954 г. был совершен «банановый переворот», поскольку победившие на выборах политические группы собирались провести конфискацию крупного землевладения и национализацию предприятий «United Fruits Company». В 1968 г. президент Индонезии А. Сукарно, вследствие своей просоветской ориентации, был отстранен от власти, а Х. М. Сухарто приведен к ней, пока войска и полиция уничтожали примерно 1 миллион сограждан, и т. д. и т. п.

Сценарий насильственных изменений был примерно одинаков 560 . Сначала в отдельно взятой стране, вся собственность которой, как правило, принадлежала немногочисленной олигархии и западным компаниям, к власти в ходе политических выборов приходила политическая группа националистического толка, требовавшая перераспределения доходов и отмену несправедливых торговых соглашений. После национализации предприятий или в ее канун при участии местной олигархии финансы выводились из национальной экономики, и при помощи военных проводился переворот с последующим установлением диктатуры и репрессиями несогласных. Западные компании получали выгодные преференции, диктаторы открывали счета в швейцарских банках – их личное богатство росло при обеднении местного сообщества. Тощая экономика, бедное население, интеллигенция, потерявшая веру в свой народ, – и никакого намека на то, что местные развитие и рост приведут к претензиям на политическую власть.

Прекрасным образцом такой политики служат отношения США и стран Латинской Америки, несмотря на старания своих государств, продолживших путь «зависимого развития» 561 .

...

Руководитель одной североамериканской технической миссии в Бразилии Дясоп Эббинк пророчески предсказывал в 1950 г.: «Соединенные Штаты должны быть готовы «направлять» неизбежную индустриализацию слаборазвитых стран, если хотят избежать взрыва интенсивнейшего экономического развития не под американской эгидой… Индустриализация, если ее каким-то образом не контролировать, приведет к существенному сокращению экспортных рынков Соединенных Штатов» 562

В 1930-е гг. латиноамериканские диктатуры получили шанс начать самостоятельное развитие: Великая Депрессия уничтожила международные рынки ископаемых и продовольствия, так что местные сообщества начинают попытки индустриализации и расширения внутренних экономик. Чтобы эти изменения осуществлялись вместе с американскими корпорациями, при Ф. Д. Рузвельте создается Межамериканский банк развития. Вторая мировая война благоприятно сказалась на экспорте Латинской Америки, что дало средства на централизацию экономик и создание государственных предприятий, школ, больниц и т. д. Популисты типа Х. Перона проводят политику государственной централизации и автаркии, надеясь избежать зависимости от США и европейских стран. Вслед за этим появившийся средний класс добивается демократического правления.

Однако внутренние рынки этих стран были малы, население бедно, большая часть активов принадлежала противоборствующим группировкам олигархии, которым зависимая структура отношений, как правило, вполне подходила для сохранения своих позиций, дающих доходы и власть. Политика «девелопментализма» и государственная организация экономического роста (представленная теорией модернизации) требовали расширения торговли, но это было трудноосуществимо, так как продукцию латиноамериканских предприятий никто, в первую очередь на западных рынках, не ждал, а прочие рынки были бедны. Внутри стран новые предприятия получали исключительные условия, но не имели стимулов к эффективности. Местная олигархия вовсе не горела желанием допускать остальные социальные группы к получению доходов и управлению сообществами.

Когда западные рынки стали пресыщаться и страдать от внутренней конкуренции, их корпорации сами пришли в Латинскую Америку воспользоваться ресурсом дешевой рабочей силы. В Мексике, Бразилии и других странах появлялись экспортные зоны с пониженным налогообложением, где создавались дочерние предприятия американских и европейских корпораций, которые избегали тарифных барьеров западных рынков, но это мало отражалось на национальных экономиках. Местные предприятия не имели доступа к дешевому капиталу и технологиям, выходов на западные рынки, а бедное население не предъявляло высокого спроса. Экономические союзы, создаваемые латиноамериканскими государствами, больше работали на филиалы западных корпораций, облегчавших таким путем свою логистику, чем на собственные компании, не имевшие в этих объединениях реальной заинтересованности 563 .

Тем не менее уже к середине 1960-х гг. ситуация сообществ Латинской Америки изменилась достаточно сильно, чтобы вызвать серьезную озабоченность. Часть стран, как Аргентина, стали одними из самых обеспеченных в мире по объему ВВП на душу населения, и распространение этой тенденции по всему Южному Конусу грозило обогащением местных рынков, взращиванием сильных деловых организаций и появлением у государств лишних политических амбиций. В подтверждение этого в латиноамериканских сообществах к власти приходят политики, требующие справедливого распределения доходов и поддерживаемые социал-демократами и коммунистами. В ответ в каждой стране при помощи местной олигархии, армии и полиции организуются военные перевороты, которые создают репрессивные режимы военной хунты.

В Парагвае диктатура существовала до 1989 г.; в Колумбии с 1950-х гг. шли военные столкновения между левыми повстанцами, крестьянами и ультраправыми группировками, для финансирования которых позднее, в 1970-х гг. была развернута индустрия производства кокаина 564 . В Бразилии переворот прошел в 1964 г., в Перу в 1962 и 1968 гг., в Чили в 1968 г., в Боливии в 1964 и 1971 гг., в Эквадоре в 1972 г., в Уругвае в 1973 г. и в Аргентине в 1976 г. Единственной страной, избежавшей насильственного переворота, была Венесуэла, никогда не перечившая нефтяным компаниям США, в связи с чем ее сообщество никогда не выходило из нищеты. Пытки, казни сопровождались в 1970-е гг. обильным кредитованием правящих группировок со стороны американских банков, и отчасти это давало какой-то эффект, особенно пока был дешев капитал. Но в 1980-х, с резким изменением монетарной политики США, государства Латинской Америки мгновенно превращаются в безнадежных должников; ни промышленная, ни сырьевая их продукция не находит сбыта, и сообщества живут от дефолта к дефолту 565 .

Проблема заключалась в отсутствии реальной политико-экономической альтернативы гегемонии США и их союзников. После деколонизации и оформления местных управляющих институций сообщества по всему миру заимствовали модель, разработанную на Западе. Все они создали централизованные государства, с регулярной армией, центральным банком, системой образования, бюрократии и права. Правящие элиты, собственники и чиновники получали западное образование. Вступая в отношения между собой, сообщества находились в социальном пространстве, которое не было создано ими и которое не предполагало их свободы действий ради собственного блага. Активы принадлежали не бывшим колониям, а их метрополиям, равно как и нормы взаимодействия и сети отношений, позволяющие эти активы создавать.

Попытки обойти институциональный механизм капиталистического управления мировой экономикой ни к чему не привели: торговля по взаимозачету, без прибыли, не давала капитала, без которого было невозможно появление науки и производства, автаркия вела к деградации сообщества. Многочисленное население, бывшее ранее источником благ, теперь превратилось в обузу. Инициативы по внедрению медицины и борьбе с болезнями, действительно, улучшили санитарную ситуацию во многих бедных странах. Но рост населения сталкивался с ограничениями внешнего и внутреннего рынков, накладываемых на сообщества капиталистической гегемонией. Советский путь централизации и мобилизации средств для ускоренной индустриализации был чреват самыми серьезными потрясениями. Политические движения и союзы, наподобие Движения неприсоединения, которое было провозглашено в Бандунге в 1955 г., не привели к появлению сильных политико-экономических объединений, ибо отсутствовали предпосылки в виде капитала, власти, доступа к равной торговле, обмену изобретениями, возможности вести независимую не только внешнюю, но хотя бы внутреннюю политику, и это не считая повсеместных острых противоречий между странами и претензий друг к другу.

Единственным исключением являлся СССР, условиями независимости которого были неведомый остальным сообществам милитаризм и закрытый внутренний рынок. Советский режим последовательно изымал ресурсы управляемого сообщества для проведения индустриализации, оснащения армии и поддержки союзных режимов: это была историческая ситуация России с тем отличием, что методы управления стали гораздо изощреннее 566 . Плановая система управления подтвердила свою эффективность в деле мобилизации во время войны, выпуская больше продукции из меньшего количества ресурсов, чем противники. Как следствие, советское общество отличала крайняя бедность потребления, которое в сталинский период не повышалось, несмотря ни на какие трудовые подвиги и промышленный рост.

Выживанию людей в такой экономике помогал черный рынок, отчасти снимавший дефицит, но при этом образующий вполне рыночные и даже капиталистические отношения внутри институциональной системы, призванной их преодолеть. Даже в самые тяжелые годы правления Сталина, несмотря на почти полную ликвидацию частной собственности, рыночный обмен товаров и услуг, частное извлечение прибыли были распространены повсюду, включая города, села и концентрационные лагеря, а сети отношений проходили через всю страну. Порою, особенно во время войны, даже появлялись частные деловые организации, работавшие под вывеской государственных учреждений, но жизнь их была скоротечной 567 Государство, разумеется, прекрасно знало о наличии рынка в отношениях сообщества и спонтанном появлении частных капиталов и богатств и в 1947 г. провело конфискационную денежную реформу, ограничивая суммы на руках населения.

Со смертью Сталина ожидание третьей мировой войны прекращается и происходит значительная демилитаризация. Опасность, подстерегающая Москву на этом пути, проявилась в 1956 г. в Будапеште, когда стало понятно, что сообщества Восточной Европы не могут больше терпеть обсессивную диктатуру, результатом политики которой был постоянный голод. Однако любые движения в сторону расширения гражданских прав, политических свобод и разрешения рынка были чреваты нетерпеливым восстанием населения, чтобы избавиться от «совка» уже навсегда. Противостояние США переходит в конкуренцию социально-экономических режимов, но если в кризисные 1930-е гг. Советский Союз внушал надежды, то в 1950—1960-е уже должен был доказывать окружающим странам и своему сообществу, что советская модель организации эффективнее капиталистической, и какое-то время демонстрация технических достижений давалась СССР вполне успешно. Мировой экономический бум 1950—1960-х гг. затрагивает СССР, повышая уровень потребления и приводя к строительству не танковых заводов, а жилья и швейных фабрик. Ослабление репрессивного давления, разрешение небольшой частной собственности рождают многочисленное городское сообщество. Закрытость от внешнего мира делали советское сообщество довольно провинциальным 568 , а «оттепель» в период Н. С. Хрущева не только обогатила культурную жизнь, но и все больше ставила под сомнение легитимность советского способа организации сообщества и политического режима.

Хотя советская плановая система весьма неплохо справлялась с заимствованием технологий и методов организации труда, мобилизацией ресурсов, она испытывала непроходимую трудность в совершенствовании экономической эффективности и обеспечения населения. В отдельных секторах были достигнуты значительные технологические или спортивные успехи, но в целом сообщество развивалось медленно. Экономический рост был значительным в 1950-е гг., снизился в 1960-е, обеспечиваясь экстенсивным путем за счет количественного увеличения предприятий. В дальнейшем рост издержек стал неискореним: усложнение планового хозяйства требовало все больше средств при снижении отдачи. Эти трудности управления повлекли за собой попытки реформ Н. Хрущева. Они провалились, поскольку государство не могло ни разрешить частный рынок, пожертвовав стабильностью цен, ни заменить его, насытив реальный спрос плановым предложением. Ликвидация министерств и появление территориальных управлений экономикой (совнархозов), крупных сельскохозяйственных предприятий в отсутствие рынка нарушало взаимосвязи отраслей и регионов. Множество плановых хозяйств, не интегрированных друг в друга, были не в состоянии справиться с обеспечением экономики сообщества. Объем ВВП на душу населения все так же оставался меньше, чем в развитых капиталистических сообществах, в 3—4 раза, а по объему потребления (с вычетом военных расходов и валовых инвестиций) в 5—6 раз 569 .

Стратегически СССР во многом был продолжателем Российской империи, но его институциональная организация имела ряд черт, делавших отношения Советского Союза и его сателлитов как бы вывернутыми наизнанку. Обыкновенно политика метрополий заключалась в выкачивании ресурсов и доходов из колоний и зависимых сообществ для собственного потребления – это не только усиливало политические и деловые организации метрополии, но и повышало уровень доходов ее населения, а с ними и политическую лояльность. Советский режим, в силу централизованного распределения и пресечения капитализма, такой формат взаимосвязей выстроить не мог. При Сталине решением стала тотальная мобилизация экономических активов вкупе с репрессивной диктатурой; СССР предоставлял их режимам военную защиту и распределял средства, изъятые у советских сообществ.

В дальнейшем, с ослаблением репрессий и необходимости профилактики протестных выступлений, была создана следующая система отношений. РСФСР, как основная республика Советского Союза, выступала в роли производителя основных промышленных мощностей и ресурсным донором для остальных союзных республик, сателлитов и просоветских режимов по всему миру. Внутренний рынок СССР стал местом сбыта для предприятий стран Восточной Европы. При этом, в силу планового распределения и невозможности посчитать реальные издержки, каждая из сторон видела себя обделенной, полагая, что дает другим больше, чем получает. Усилия по сохранению культуры при одновременной модернизации сообществ в союзных республиках в отсутствие реального политического представительства вели к росту националистических настроений, которые были весьма отчетливы в Прибалтике, Закавказье и Средней Азии весь советский период. Для их преодоления уровень экономического обеспечения союзных республик был определен в несколько раз выше, нежели в РСФСР, Украине или Белоруссии. Население последних, особенно в РСФСР, самое многочисленное и являвшееся носителем государственного языка, оставалось наиболее лояльным правящему режиму и, как следствие, оплачивало его издержки.

СССР формально являлся альтернативой капиталистической гегемонии, но реализация этой альтернативы в виде институциализированной системы отношений (социализма) не могла соперничать с капитализмом. Он не мог сделать извлечение прибыли основой власти, и у него не было многочисленных деловых организаций, создающих обширную сеть взаимодействий и накопления капитала. Собственные коммуникативные возможности сообщества СССР были подавлены и присвоены авторитарным централизованным государством. В лучшем случае партнеры Советского Союза возмещали его затраты, а он, как правило, тратил ресурсы и средства, отбираемые у своего сообщества, на союзные политические режимы.

Местные сообщества отнюдь не всегда горели желанием советизироваться, на это решались только самые бедные, успевшие получить помощь от СССР. Но, как правило, месть со стороны США следовала мгновенно, и такое сообщество либо превращалось в диктатуру, либо погружалось в пучину гражданской войны. Во внешней политике Советский Союз, за время глобального противостояния США, выиграл совсем немного: война в Корее окончилась вничью, война во Вьетнаме не дала стратегических преимуществ. Государства Восточной Европы во всем зависели от рынка сбыта в СССР и субсидий, в Америке единственным достижением оставался кубинский режим Ф. Кастро, жизнеспособность которого напрямую зависела от СССР. Карибский кризис в 1962 г. показал, что возможность ядерной атаки Советский Союз уже не устраивала и пугала: компромисс между Д. Кеннеди и Н. Хрущевым лишь закрепил ведущую роль Вашингтона. Отношения с Китаем завершились разрывом в 1960-х гг.: Советский Союз уже не жаждал мировой войны, тогда как надежда Мао Цзэдуна, стоявшего во главе миллиарда нищего населения, была только в ней. Противостояние на Ближнем Востоке закончилось в 1979 г. с Кэмп-дэвидскими соглашениями, превратившими Египет в сателлита США.

Мировой бум обогатил многие сообщества помимо США, но более всех от него выиграли европейские страны и Япония. Они заимствуют форму вертикально-интегрированной корпорации и, не встречая политического сопротивления американцев, одну за другой занимают ниши мирового рынка. Постепенно темпы роста снижаются, но компенсируются относительной дешевизной труда и техническими инновациями, которые неамериканским капиталистическим сообществам, в силу их уязвимого положения, приходилось внедрять быстрее, нежели США. Помимо этого в Европе начинается процесс экономической интеграции. Являясь первоначально средством недопущения нового противостояния Германии и прочих западных стран, интеграция объединила ресурсы для производства инфраструктуры и вооружений: с 1951 г. начинается создание общего рынка металлургической и угольной отраслей, в каждой стране давно монополизированных, чьи владельцы еще до войны подумывали о слиянии 570 . Рост удешевленного производства не замедлил сказаться на ближайших конкурентах: уже в 1957 г. американских металлургов потряс кризис, вызвавший небывалое увеличение государственного долга. С учетом того, что металлургическая отрасль является одной из ведущих в экономике, это был момент, когда развитие и рост материальной экономики (производства и торговли) США достигли максимальных пределов расширения и дальше двигались по инерции, все больше уступая союзникам-конкурентам.

В ответ на страдания производства американские корпорации начинают постепенно переводить финансовые средства в Европу, а заводы в Латинскую Америку. 1957 и 1960 гг. ознаменовались конкурирующими проектами интеграции 571 в Европе: претензии Ш. де Голля на политическое лидерство Франции не позволяли включать в континентальный процесс интеграции зависимую от США Британию. Одновременно форсируются интегративные проекты в Латинской Америке, и если в Европе эти действия привели к формированию общего рынка и усилению ее деловых организаций, то в Латинской Америке вмешательство Вашингтона обусловило противоположные результаты.

Тогда же появляется феномен евродолларов – европейского рынка долларовых заимствований, сыгравшего в 1970—80х гг. важнейшую роль в институциональной трансформации мировой капиталистической системы. Столкнувшись с пределами расширения внутри США, американские корпорации выводят все больше средств за границу, и Лондон опять становится мировым финансовым центром. Рост в европейских сообществах, Японии и его замедление в США снижали реальную стоимость доллара: цены, выраженные в долларах, росли, а стоимость золота в долларах оставалась прежней. Мировая экономика требовала все больше ликвидности, но объем внутреннего рынка США уже не мог сравниться с объемом мирового рынка. Падение доходов американских корпораций на внешнем и внутреннем рынках усиливалось повышением требований на золото, предъявлявшихся США; уменьшение золотых резервов Вашингтона подвигло в 1965 г. Ш. де Голля на демонстративный обмен американской валюты на драгоценный металл и отказ от ее использования в международных расчетах. Видя нарастающую слабость Вашингтона, Париж выходит из НАТО и стремится форсировать институциональное объединение континентальных европейских стран.

Вашингтон пытался преодолеть кризис накопления методами государственного стимулирования экономики. Снижение налогов для сверхбогатых людей и усилия искоренить бедность увеличением социальной поддержки населения во второй половине 1960-х гг. принесли кратковременный эффект: с помощью государственного долга они взяли в оборот высвобождаемые средства, но не остановили наступавший кризис. Другим способом стала война во Вьетнаме 1965—1975 гг., полномасштабное участие США в которой началось одновременно с программой «Великое общество» по искоренению бедности. Как и в былые времена, помимо сдерживания коммунизма, война заняла избыточные средства и стала источником выгодных заказов, но, в отличие от Второй мировой, эффект ее был прямо противоположным.

Опасаясь втягиваться в прямой конфликт со всем советским блоком, Вашингтон в основном воевал на юге и гораздо менее на севере Вьетнама, которому помогали советские страны. Эти полумеры не снизили потерь гражданского населения и отдали западный Индокитай советскому блоку. Политические неудачи следовали в унисон с экономическими: все это время доля национального экспорта США снижалась, тогда как доли Германии и Японии росли, а государство уже было не в состоянии обеспечивать доллар золотом 572 . Доллар являлся мировой резервной валютой и основой экономического и политического могущества США, но контроль над мировой экономикой уходил из рук. Угроза дискредитации Вашингтона как мирового финансового и политического центра требовала избавиться от золотого обеспечения валюты, что и произошло в 1971 г.

Отмена системы Бреттон-Вудса означала либерализацию международных финансов. Со снятием ограничений на частные международные финансовые операции огромный поток долларовой ликвидности устремляется вон из США, чтобы найти прибыль в других странах. Одновременно посредством государственного долга было продолжено стимулирование экономики, что означало попытку поглотить чрезмерные капиталы, накопленные корпорациями, создав новые производственные мощности, – как сказал Р. Никсон: «Все мы теперь кейнсианцы». ФРС держала процентную ставку очень низкой, предлагая банкам почти бесплатные доллары; налоги на коммерческие компании, наоборот, росли 573 .

Однако увеличение ликвидности и налогов вело только к двум вещам – уходу валюты за рубеж и ее обесценению. США попали в ситуацию Нидерландов XVIII в., когда капиталистический гегемон, чьи деловые сети переполнились капиталом, становится его источником для других стран, с тем отличием, что теперь гегемон был огромной страной с многочисленным населением. Продолжение прежней политики грозило полным обесценением доллара и разорением США. Для остальных стран, наоборот, фонтан американской валюты означал дешевые кредиты: бедные и развивающиеся государства с радостью встретили нью-йоркских банкиров, готовых финансировать инфраструктурные и промышленные проекты. Конец 1960 – начало 1970-х гг. было временем, когда цены на сырье уверенно росли, и сами эти сообщества испытали впечатляющий рост. Как никогда, «третий мир» был уверен в своих силах, плохо понимая, впрочем, откуда они взялись.

Процессы, доставившие государствам и корпорациям столько хлопот, сказались и на жизни обычных граждан. Внутреннее потребление западных сообществ достигает той полноты, когда начинают стираться прежние социальные и культурные различия: появляются разные версии массовой культуры, рок-н-ролл и сексуальная революция. Общественное мнение восприняло эти феномены в качестве «освобождения» индивидов, во всяком случае, тех поколений, которые не знали ни голода, ни больших войн, ни беспросветной бедности и неграмотности, столь частых еще в начале XX в., хотя в действительности социальная система стала просто немного более гибкой. Сексуальная революция, действительно, сделала возможным выражение эмоций и жизненного стиля в формах, ранее недопустимых, но это лишь привело к маркетинговому управлению сексуальностью в целях социального группообразования и экономического использования.

Выход этого «свободного» поколения в публичную сферу в 1968 г. имел форму бунта против существующих политических порядков, будь то протесты против войны во Вьетнаме в США или восстание студентов во Франции и «пражская весна», когда вслед за экономическим процветанием сообщества потребовали политической и культурной свободы. В социалистических странах сообщества требовали возврата к рынку, в остальных молодежь симпатизировала «культурной революции» Мао, не имея ни малейшего представления о ее содержании. Примечательно, что порицавшие «имперскую» политику США французские леваки сослужили хорошую службу Вашингтону, избавив его от такого последовательного антиамериканиста, каким был опытный и стратегически мыслящий Ш. де Голль. Вызванные выступлениями потрясения оказались кратки: изменив сообщества, в частности, уравняв женщин и мужчин, они не дали им больше свободы, но сделали социальное включение более изощренным.

Молодежные бунты и финансовая либерализация возвестили о конце корпоративистского общества, которое выстраивалось еще с 1870-х гг. Его статичное устройство уже не подходило для расширенного сообщества, образованного и обеспеченного на Западе и стремительно урбанизирующегося в развивающихся странах. Социал-демократы и представители правых партий, ассоциирующие себя с христианами, приходят к парламентскому консенсусу, как в конце XIX в. это сделали либералы и консерваторы. Растущий частный капитал поставил деловые предприятия и государство в такое положение, что межпартийные различия стали несущественными, а политическая борьба лицемерной. В период глобализации 1990—2000-х гг. во многом потребительская, неполитическая конкуренция частных лиц, демонстрируемая сетями телевидения и Интернет, сделала периферийные сообщества лояльными западной культуре.

Элита США, владеющая наиболее крупными активами и контролирующая самые могущественные политические объединения и деловые организации, уже не могла поддерживать свою власть в прежней институциональной системе управления мировым капитализмом, когда частные прибыли упали, а стараниями государства из американской экономики вырвался поток неуправляемой ликвидности. Появилась необходимость перестроить эту систему, выведя отношения капитала и власти за пределы государственной компетенции и подчинив сообщества очередным институциональным изменениям. Целью изменений был контроль вырабатываемой мировой ликвидности и управление с его помощью мировой политикой. В 1950—60-е гг. институциональная система гегемонии в большей степени держалась контролем межгосударственных отношений; в 1970—80-е гг. посредством вненациональных офшорных юрисдикций была проведена деликатная операция по пересадке международных финансов из государственных тенет в частное управление. Эти действия наложили ограничения на все сообщества и национальные государства, вначале повысив цену функционирования экономики, а затем под угрозой банкротства (то есть полного исключения из системы мирового капитализма), поставили исполнение все большей части социально-экономических функций государства в зависимость от их финансовой прибыльности в пользу частных инвесторов.

Надо отдать должное, американская элита, в особенности братья Рокфеллер и их политические советники типа Г. Киссинджера, не осознавая всей значимости перемен, смогла адекватно расставить приоритеты, последовательно разрешить ситуацию и, несмотря на потрясения, которые принесли эти решения, справиться со всеми конкурентами, да еще и придать этим событиям «естественный» характер. Прежде всего во избежание неожиданных действий со стороны Москвы, воодушевленной неудачами Вашингтона, следовало избавиться от угрозы противостояния СССР. В 1972 г. начинается период «разрядки» и взаимного ограничения наступательных вооружений, который США готовили со второй половины 1960-х гг., что позволило им не оглядываться на СССР. Готовность последнего идти на компромиссы еще раз убедила в том, что советский режим военной опасности не представляет. С точки зрения СССР, жившего в параллельной реальности, признание последовало после наращивания вооружений. С этого времени американский ядерный арсенал неуклонно снижается, а советский, поскольку Москва поняла, что мировой капитализм опять угодил в кризис и, возможно, скоро сгниет, наоборот, начал резко расти, дабы в случае настоящих потрясений быть во всеоружии. Одновременно Вашингтон вбил клин в образовавшуюся трещину в отношениях между КНР и СССР, установив дипломатические отношения между Вашингтоном и Пекином; для последнего это стало выходом из международной изоляции.

Первым обстоятельством, частично решившим проблему избыточной ликвидности, стал «нефтяной шок» 1973—1974 гг., когда цена на сырую нефть возросла в четыре раза. Резкое повышение нефтяных цен привело не только к восстановлению нормы прибыли американской элиты, но и пресечению поползновений в сторону политической самостоятельности стран «третьего мира». С точки зрения экономической теории дело ясное – с отменой золотовалютного стандарта доллар существенно терял в стоимости, а с нею терялись и прибыли нефтедобывающих стран, поэтому рано или поздно повышение цен на нефть было неизбежным. И действительно, цены на нефть росли уже с конца 1960-х гг. С точки зрения политической практики дело было еще ясней – отказ от поставок и рост цен был ответом арабских стран на поддержку Западом Израиля, воевавшего против Сирии и Египта 574 .

Проблема все же заключается в том, что рынок нефти перестал быть потребительской розницей еще в Первую мировую войну, с механизацией армии и использованием нефти в качестве основного сырья химической промышленности и энергетики. Нефтяная отрасль являлась и является (на начало XXI в.) стратегической в любой стране, и любые значимые, тем более резкие перемены на нефтяном рынке невозможны без участия государств. Добыча и переработка нефти была монополизирована англо-американскими нефтяными компаниями 575 , и пока материальная экспансия приносила американским корпорациям устойчивые прибыли, цены на нефть держались на низком уровне. Нефтедобывающие страны получали все более растущую часть прибылей от продаж сырой нефти (вплоть до 50% у Ирана и Саудовской Аравии), но не имели национальной индустрии ее добычи и переработки. К тому же Иран и арабские страны являлись клиентами США: с Саудовской Аравией «особые» отношения были установлены еще в 1944 г., сразу после Ялтинской конференции; шах Ирана М. Р. Пехлеви самим своим воцарением в 1953 г. в качестве самодержавного монарха был обязан Вашингтону. Важность Персидского залива для последнего обусловливалась тем, что на него приходилось около 40% мирового экспорта нефти. Так что никакие внезапные шаги в этой сфере без ведома США были невозможны, ибо экономический контроль рынка и политический контроль государств был в руках Вашингтона, который и по гораздо менее значимым поводам сворачивал шеи непокорным режимам 576 .

Из этого, даже не обладая какими-то секретными сведениями, можно сделать очевидный вывод о том, что «нефтяной шок» имел договорной характер. Рост нефтяных цен поглотил избыточную ликвидность и сжал экономики сообществ, не имевших значительного доступа к месторождениям углеводородов 577 . Иран и арабские нефтяные страны выполнили «грязную» политическую работу, избавив США от прямой и публичной конфронтации со своими вассалами. Они оказались обладателями огромных финансовых поступлений, освоенных американскими компаниями, выстроившими в Саудовской Аравии, Катаре, Кувейте, Бахрейне и ОАЭ современную инфраструктуру; Вашингтон и Эр-Рияд заключили соглашение об инвестировании нефтяных доходов в долговые обязательства США 578 . При этом темпы инфляции доллара и рост цен на промышленную продукцию Запада опережали рост нефтяных цен. Оставшиеся деньги находились в управлении банков Нью-Йорка и Лондона, раздувая рынок евродолларов.

Поблажкой, ставшей повсеместной, была национализация добывающих компаний: основная прибыль в нефтяной отрасли делается не на добыче сырой нефти, а на ее переработке и продаже готовых продуктов, так что «семь сестер» пошли на это с легким сердцем, особенно если учесть, что наиболее богатые рынки западных стран они отдавать никому не собирались, да и технологическое обеспечение добычи нефти тоже было за ними. В отличие от 1950-х гг., национализация крупных производств в странах третьего мира в 1970-е гг. не встречала сопротивления Вашингтона и опекаемых им корпораций, поскольку производство перестало быть для них главенствующим. Центр корпоративной тяжести перемещался в финансовый сектор, и теперь было выгоднее зарабатывать на кредитах для местного производства, нежели производить самим.

Ответом на потрясения явилась политика снижения энергоемкости и материалоемкости производства, с этого времени ставшая одной из ключевых в европейской и японской экономиках и обусловившая их выживание 579 . США легче всех могли избегнуть нефтяных страданий, поскольку в 1973 г. ввели двухъярусные внутренние цены на нефть: добываемые американскими компаниями за пределами США углеводороды продавались на внутреннем рынке со значительной скидкой, оплачиваемой государством. В «целях национальной безопасности» собственные месторождения углеводородов были законсервированы, что предохранило существующие компании от появления конкурентов на внутреннем рынке и поддержало давление на цены 580 . Наконец, на основе военных разработок развиваются ИТ-технологии. В условиях избытка ликвидности и чрезмерной конкуренции развитые капиталистические страны переходят к практике внедрения непрерывных технических инноваций. Совсем иной стала ситуация развивающихся стран, не имевших собственных месторождений нефти и богатых развитых рынков. Постепенность повышения цен на сырье в конце 1960-х гг. способствовала развитию и росту стран третьего мира, тогда как резкий рост цен на энергоносители обрушил мировой спрос и обострил зависимость этих стран как от высоких цен на нефть, так и от дорожающей промышленной продукции Европы и Японии.

...

К 1974 году Индия имела общее количество резервов в иностранной валюте на сумму 629 млн. долларов, – из которых она была должна оплатить – долларами – годовой счет за нефтяной импорт в количестве 1 241 млн. долларов, почти в два раза больше. Судан, Пакистан, Филиппины, Таиланд и многие другие страны в Африке и Латинской Америке столкнулись в 1974 с зияющими дефицитами в своих платежных балансах. В целом, по данным МВФ, развивающиеся страны имели в 1974 году общий торговый дефицит на сумму 35 млрд. долларов, колоссальная сумма в те дни. При этом не удивительно, что этот дефицит был ровно в четыре раза больше, чем в 1973 году, то есть пропорционален повышению цены на нефть.… Но в то время как нефтяной шок Киссинджера имел опустошительное воздействие на мировой промышленный рост, он привел к огромным прибылям для некоторых хорошо известных кругов: крупнейших нью-йоркских и лондонских банков и для «Семи Сестер» – нефтяных ТНК из США и Британии. По валовому доходу в 1974 году «Экссон» заменил «Дженерал Моторс» в качестве крупнейшей американской корпорации. «Сестры» «Экссона» не сильно отставали, включая «Мобил», «Тексако», «Шеврон» и «Галф».… Основная масса долларовых доходов ОПЕК, «нефтедоллары вторичной переработки» Киссинджера, была размещена в ведущих банках Лондона и Нью-Йорка, которые проводили свои расчеты в долларах, как и вся международная нефтеторговля. «Чейз Манхэттен», «Ситибанк», «Мануфакчерз Ганновер», «Банк оф Америка», «Барклай», «Ллойд», «Мидлэнд Банк» – все они наслаждались неожиданными прибылями от нефтяного шока.

Под угрозой потери доступа к дальнейшим кредитам Всемирного банка и частных банков промышленных стран менее развитые страны были вынуждены инвестировать драгоценные фонды не в промышленное и сельскохозяйственное развитие, а на простое погашение этого дефицита «баланса платежей». Импортируемую нефть следовало оплачивать, и оплачивать в долларах, в то время как в течение глобального экономического спада 1974—1975 годов значительно упала стоимость собственного экспорта сырьевых материалов. Страны были вынуждены идти на краткосрочные заимствования, чтобы оплатить огромные счета за импорт нефти, а единственными крупными кредиторами, готовыми предоставить такие ссуды, были американские и британские «евродолларовые» банки, пустившие свои огромные новые нефтедолларовые прибыли во вторичную переработку 581 .

Внезапность шока поколебала мировую экономику, а с нею и национальные институты сообществ. Рост цен на энергоносители повлек за собой спад производства и безработицу, сокращение предложения нефти было столь значительным, что цены не снижались, даже несмотря на сокращение спроса. То был самый серьезный кризис со времен Великой депрессии, но в отличие от нее падение рынка оказалось кратким и не столь серьезным. Япония (в особенности) и Германия быстро восстанавливаются, а их продукция наводняет внутренний рынок США. В Европе неустойчивость местных экономик заставила форсировать интеграцию, теперь в области совместного регулирования колебаний валют, к 1979 г. приведшее к введению панъевропейской расчетной единицы экю. Давний противник континентальной модели интеграции, Великобритания, присоединяется к ЕЭС. Увеличение евродолларовых активов позволило американским и европейским банкам в Лондоне начать финансирование объединения рынков на континенте.

В отношениях США и СССР тем временем наступил пик разрядки, когда в 1975 г. были подписаны Хельсинкские соглашения о коллективной безопасности. Более серьезной проблемой была непрекращающаяся инфляция доллара при общей стагнации экономики (феномен стагфляции). Даже евродолларовые банки и нефтяные компании теряли значительные суммы, в связи с чем после медленного роста в 1976—1978 гг., в 1979 г. последовал второй «нефтяной шок», а в совокупности углеводородные цены с 1973 по 1979 г. выросли в двенадцать раз. На 1979—1980 гг. пришелся пик трудностей гегемонии США и их правящих элит. В то время как экономические притязания элиты соблюдались весьма успешно, политические успехи государства оказались куда менее впечатляющими и выглядели не только как серьезный институциональный кризис управления мировым капитализмом, но и как политико-экономический упадок США, которых, если убрать подкладку экономической конкуренции и роль деловых организаций, все 1970-е гг. преследовали поражения, с финалом в 1979 г. в виде Исламской революции в Иране.

На примере Ирана видно, с какими проблемами сталкивались даже относительно развитые, но зависимые сообщества, где омассовление бедного населения вызывало эффект, сравнимый с фашизмом 1930-х гг. В 1963 г. в Иране была запущена программа модернизации, известная под названием «Белая революция», которая должна была предупредить революцию «красную». Комплекс реформ шаха включал в себя выкуп земельных латифундий государством и последующую продажу земли. Строилась обширная инфраструктура, крупные заводы, осуществлялись посадки лесов, велась кампания по ликвидации безграмотности, были расширены политические и гражданские права женщин. В заключение шахский режим стал одним из самых милитаризованных в мире, купив огромный парк военных воздушных и морских сил. Модернизация Ирана была типична для сообществ, находящихся на периферии капиталистической системы. Его политический режим был авторитарен, реформы принесли крайнее неравенство, а попытки шаха ликвидировать внутренние проблемы лишили его политической поддержки.

Аграрная приватизация привела к появлению как успешных фермеров, так и массы нищего населения, которое устремляется в города. Львиную долю успеха реформ пожали приближенные и родственники шаха, ставшие новыми аграрными и промышленными олигархами. Государственную бюрократию пронизывала коррупция, в которую были непосредственно вовлечены все родственники шаха. Крайняя степень неравенства и высокая скорость реформ, как следствие, сопровождались значительной инфляцией, не покрывавшейся экономическим ростом. Политические протесты низшей и средней социальных групп в 1973 г. привели к полной узурпации власти шахом и репрессиям недовольных. За ростом нефтяных цен следовала галопирующая инфляция, реакция на которую выражалась в замораживании цен, что разоряло мелких торговцев и предпринимателей 582 . Ликвидация безграмотности привела к появлению податливого к пропаганде массового общества, идеологической обработкой которого занималась радикальная часть духовенства. В результате всего этого те, ради кого были затеяны реформы, стали противниками режима.

Хотя ранее Вашингтон обещал шаху в случае беспорядков военную интервенцию, ее не последовало: с одной стороны, риск ввязаться в новую бесконечную войну был велик, а подключение к конфликту СССР превращало весь Ближний Восток в пламя пожара. С другой – Исламская революция 1979 г. прикрыла очередное резкое повышение цен на нефть 583 . Репрессии и радикальные политические воззрения новых властителей Ирана быстро вывели страну из орбиты США, публично унизив последних захватом посольства в заложники. Но этот шаг противопоставил его капиталистическому и советскому блокам, Израилю и государствам мусульман-суннитов.

Окончательно Иран был связан, когда «почетный гражданин Детройта» диктатор Ирака С. Хуссейн (захвативший власть через несколько месяцев после революции в Иране), поддержанный военными поставками США и окрыленный репрессиями в иранской армии, начал со своим восточным соседом изнуряющую войну 584 , которая надолго дезавуировала Иран из международных политических отношений 585 . Иранская катастрофа была подслащена Египтом, ради прекращения безрезультатной войны с Израилем открыто перешедшим в 1979 г. из лагеря советских союзников в лагерь американских, а руководство государства встало на путь превращения в олигархию 586 .

В 1981 г. в политике американской гегемонии происходит еще один поворот, на сей раз совместивший не только успешный контроль над мировыми финансами, но и «новую» форму отношений государства, капитала и сообщества. Изменения коснулись, хотя и в разной последовательности, всех сообществ и государств мира, включая самих США, которые были использованы своей элитой в качестве коммерческого актива. Американские сети капитала имели гигантские накопления, но не были способны к расширению в существовавшей институциональной структуре, а деградация этих иерархий и сетей вела к потере политического контроля внутри и вовне страны. Поэтому попытки залить кризис доступной ликвидностью сильно занизили стоимость денег, шедших на поддержание оборотов, вследствие чего ликвидность уходила из американской юрисдикции, оставляя за собой рост цен и падение доходов.

С помощью кейнсианских методов стимулирования национальной экономики США дополнительной ликвидностью американская олигархия получила источник «горячих денег», быстро терявших в цене, но годных к употреблению. Эти деньги пошли на создание евродолларового рынка заимствований, находившегося практически вне какой-либо национальной юрисдикции. Как только крупным банкирам стало очевидно, что сетям накопления капитала тесно в государственных тенетах, избыточные средства мигрировали на специально созданные для этих целей (и не пресекаемые правительствами) офшоры, которые позволяли деловым организациям и частным лицам уходить от регулирования, налогов и надзора, не нарушая буквы закона. Двенадцатикратное повышение цен на нефть показало, что затея с офшорами была недаром, заставив государства обратиться за помощью к частным и корпоративным финансовым организациям, работавшим на этом рынке. Управление евродолларовой ликвидностью вознесло ведущие американские и британские банки на новые финансовые вершины, но грозило обрушить политическую власть США.

Управление национальными юрисдикциями посредством контроля офшорной долларовой ликвидности и перестройка институциональных отношений сообщества являлись задачами реформ Р. Рейгана. Если в 1970-е гг. новому альянсу частных капиталистов были подчинены бедные и развивающиеся страны, то в 1980-е – сами западные сообщества, в первую очередь те, чья олигархическая элита и выстраивала новый порядок. Непосредственное управление ликвидностью и нормирование ее стоимости осуществляется повышением и понижением процента, под который одалживает деньги центральный банк, в американском случае ФРС. В 1979 г., вследствие второго «нефтяного шока» и опасений краха финансовой системы на фоне непрерывной инфляции доллара, корпорации и банки несколько раз приостанавливали прием платежей в долларах, а страны-экспортеры нефти начали диверсификацию своих финансовых накоплений в других валютах. Решением проблемы стало резкое повышение стоимости доллара – в 1981—1982 гг. учетная ставка ФРС дошла до 20%. Пузырь евродолларовой ликвидности немедленно сдулся, и потоки капитала развернулись с Юга на Север.

До этого момента США приходилось конкурировать с другими государствами, чтобы частные банки и корпорации вложили в государственный долг деньги, которые сами США и печатали. Теперь поток исходящей ликвидности резко иссяк, а банки сами были готовы финансировать Вашингтон, от чьих решений зависела мировая политическая стабильность. Попутно крупные частные и корпоративные доходы значительно освобождались от налогов, тогда как социальное страхование, наоборот, ими обременялось 587 . Жизнь американского и британского сообществ была построена таким образом, чтобы деловые организации и частные лица могли со всех сторон человеческой жизни безостановочно извлекать прибыль.

Вслед за государством подтягиваются остальные. Теория монетарного управления свободным рынком, маргинальная в 1950—1960-х гг., теперь стала пользоваться усиленным вниманием среди менеджмента корпораций, университетских экономистов и деловой прессы, взывавшей к интересам инвесторов 588 . Коммуникация сообщества стала оцениваться, изучаться и управляться исходя исключительно из финансовых целей и методов. До тех пор, пока крупнейшие деловые организации и сообщества элит могли извлекать прибыль, расширяясь в пределах старой институциональной структуры, и содержать с их помощью государство, критерием эффективности последнего было выполнение им разносторонних функций с учетом потребностей общества, будь то медицина, образование, благоустройство и т. д. С достижением институциональных пределов роста ситуация изменилась: с одной стороны, прибыли падали, с другой – имеющаяся масса капиталов нуждалась в инвестировании. Поэтому пространство получения прибылей было расширено – государство отказывалось от содержания и оплаты инфраструктуры, предприятий, «социальной сферы», выставляя их на продажу.

После приватизации работа этих сфер была дифференцирована в зависимости от платежеспособности клиентов. И если с точки зрения приложения избыточных капиталов этот путь был, возможно, необходим, то с точки зрения справедливости и качества обслуживания он стал тупиковым, ибо экономическая эффективность не тождественна эффективности технической, социальной, политической и культурной. Неся прибыли, новая политика делила общество на все больших бедных и все меньших богатых, делая его все менее устойчивым, хотя последствия такой сегрегации сказались не сразу. Чем больше росли инвестируемые капиталы, тем сильнее они давили на остальные регионы: Европу, Латинскую Америку, Азию, Африку, социальная структура и политика которых становились похожими на американскую.

Монетарные меры Вашингтона «убили» американскую промышленность: множество предприятий закрывалось, а оборудование вывозилось в Мексику, Южную Корею, Тайвань и Сингапур. Деиндустриализация коснулась в первую очередь отраслей с массовым трудом – больших заводов и фабрик, которым были найдены рабочие подешевле. С переносом местных предприятий и снижением налогов растет активность европейцев и японцев, суммарные инвестиции которых в США вскоре превзошли американские вложения за рубежом. Дерегуляция затрагивает банки, которым позволялось совмещать принятие вкладов населения и проведение рискованных инвестиционных операций. Одновременно интенсифицируются инвестиции в информационные, био– и прочие технологии (прежде разрабатываемые в военных целях), которые начинают третью «индустриальную революцию».

...

Суммарные инвестиции в 1983—1989 годах удерживались на уровне 18 процентов ВНП, что превышало показатели 1977—1981 годов и лишь немногим отставало от уровня 1974—1980-го. При этом промышленные и сервисные компании резко увеличили долю средств, направляемых на цели инвестиционные: с 30—35% прибыли в конце 20-х годов этот параметр возрос в начале 80-х до более чем 50%. Согласно экспертным оценкам, меры по изменению налогового законодательства снизили для большинства предпринимателей цену нового оборудования и издержки по поддержанию производственных мощностей на 6—8% и повысили инвестиции в основные фонды на 25% только за 1982—1984 годы. Именно в этой области отмечались самые разительные темпы перемен: в течение первого срока пребывания Р. Рейгана на посту президента инвестиции в основные фонды росли в среднем на 12,3% в год, тогда как в годы президентства Дж. Картера соответствующий показатель составлял всего 1,3% 589 .

Создаваемые новые иерархии и сети накопления капитала, производства и торговли требовали от сотрудников большего образования, больших интеллектуальных усилий, вообще большей изобретательности и личной отдачи. Названо это было «постиндустриальным обществом» 590 . Тенденция к усложнению труда и соответствующих требований, предъявляемых работникам, проявилась, когда в 1973 г. количество менеджеров в США превзошло количество рабочих, а с закрытием старых заводов процесс стал необратимым. Увеличение числа менеджеров отражало усложнение рынка, которому требовалось сократить издержки на труд, одновременно повысив его отдачу. С раздуванием финансового капитала растет сектор услуг; последний, впрочем, пока еще не заменил массовое производство, которое было выведено в страны с более дешевым трудом. Но место массового труда в цепочке организации бизнес-процессов – производства и накопления – смещалось вниз, поскольку оплату за него предлагали все меньше и меньше: прежние индустриальные успехи развитых и развивающихся стран сделали массовый труд избыточным.

Более того, наукоемкое производство обнаружило способность к замещению прежних отраслей, что постепенно стало проявляться в промышленности и сельском хозяйстве. С 1970-х гг. общий рост доходов граждан западных сообществ, характерный для 1950—1960-х гг., заканчивается и начинается прогрессирующее разделение возможностей бедной и богатой частей населения. Уволенные работники американских предприятий были вынуждены переквалифицироваться, сменить место жительства или перебиваться случайными заработками; так или иначе, но к 1990-м годам подавляющая часть пролетариата, больших заводов и моногородов в США исчезла 591 Их заменило множество обслуживающих, помогающих, развлекающих предприятий и ассоциаций, посредством плотной инфраструктуры услуг распределяющих избыточный капитал среди сообщества. Необходимость большего образования разворачивалась на фоне удорожания его получения, но чем дальше, тем больше предложение заемного капитала снижало его стоимость и облегчало получение образования, покупку недвижимости и вообще приобретение вещей и услуг, причем вещи повседневного спроса, производимые в бедных странах, становились дешевле, а услуги, оказываемые в богатых странах, дорожали.

Столь крутые меры, применяемые в сжатые сроки, требовали существенного финансирования: несмотря на отказ государства от неприбыльных функций, бюджетные траты опережали поступления, и потому государственный долг США рос с невероятной быстротой, к уходу Р. Рейгана с поста президента превысив 1 триллион долларов. Более того, почти все 1980-е гг. шла новая гонка вооружений с СССР, которая поглощала все больше расходов, притом что сами современники рассматривали перспективы США как отнюдь не блестящие. Очевидно, американская элита считала ближайшие задачи выполненными: ликвидность была приручена, развивающиеся страны и думать забыли о стяжании богатства и славы. Создание СССР многочисленных военных баз по южному периметру Евразии, вторжение в Афганистан для поддержки просоветского режима и введение военного положения в Польше указывали на то, что Москва чувствовала себя достаточно свободно, а значит, в недалеком будущем могла проявить не самую приятную активность. Теперь Вашингтон был полон решимости начать новый раунд соперничества. Эта решимость подкреплялась (вслед за процентной ставкой ФРС 592 ) невероятной прогрессией долга бедных и развивающихся стран, ранее оформивших заимствования на рынке евродолларов в Лондоне. «И если в 1974 г. общий объем внешнего долга развивающихся стран составлял 135 млрд. долл., то к 1981 г. он достиг 751 млрд. долл., а к концу 1980-х гг. дошел до полутора триллионов» 593 .

Для придания этим странам уверенности в совершении необходимых платежей, а их делали все сколько-нибудь активные развивающиеся страны, в 1982 г. было проведено показательное военное устрашение в виде Фолклендской войны между Британией и Аргентиной. Характерно, что США сначала не воспрепятствовали клиентскому режиму диктатуры Л. Галтьери 594 , пришедшего к власти при поддержке Вашингтона, занять эти бесполезные острова, а после помогли Лондону отвоевать их обратно. Так была продемонстрирована уязвимость прочих стран перед лицом союзников США; а ситуация незадачливых диктаторов в зависимых странах, становящихся мальчиками для публичного битья, будет еще не раз разыгрываться для всей мировой просвещенной общественности.

Однако нагрузка на бюджеты государств-должников была чрезмерна, и вскоре развивающиеся страны были вынуждены признаться в неплатежеспособности, а накопленный в предыдущие годы частный капитал бежал в США и Европу. Крайне неравномерная структура сообществ в Латинской Америке, Африке, Азии обостряла их трудности: бедное население не предъявляло высокого спроса, олигархия не встречала трудностей в выводе денег из своих стран. В 1982 г. Мексика объявляет дефолт и присоединяется к тому кругу сообществ, которые прошли через принудительную либерализацию, приватизацию и открытие внутреннего рынка под руководством МВФ. Международный валютный фонд почти с самого своего основания рекомендовал бедным странам держать свои внутренние рынки открытыми, либерализовать финансы, сократить бюджетные расходы и приватизировать максимум активов, но «услышан» был, когда третий мир поразил кризис долговых неплатежей. Принятие этих мер останавливало инфляцию, но разоряло население, а деловые организации стран-должников становились бессильны против западных корпораций. Усилия предшествовавших лет оказались напрасными: с начала 1980-х по середину 1990-х гг. большую часть стран мира преследовала прогрессия бедности и неравенства.

Но США поступлений с рынка евродолларов и долгов развивающихся стран не хватало, и в разгар противостояния СССР Вашингтон озаботился получением дополнительного капитала, ссудить который он заставил ближайшего и наиболее зависимого союзника – Японию. Страна солнечного корня к середине 1980-х гг. стала одним из наиболее успешных участников мирового рынка. Электроника, продукция машиностроения и транспорт, произведенные и проданные японскими компаниями, обеспечили Токио славу одного из самых успешных капиталистов XX века, чей непрерывный значительный экономический рост длился более тридцати лет, к 1980-м гг. принеся 40% мирового экспорта и притязания на лидерство по объему ВНП. Имея доступ к американским технологиям и капиталу и не тратясь при этом на оборону, Япония реализовала свои амбиции экономическим путем. Она стала крупнейшим инвестором в Юго-Восточной Азии; более того, пока американские компании закрывали свои заводы в США, японские их, наоборот, открывали. Но помимо получения корпоративных вложений в американскую экономику имелась возможность получить японское финансирование на государственные расходы.

В 1984 г. было заключено Соглашение Плаза, по которому Токио обязался удовлетворить требование Вашингтона о повышении курса иены и девальвации доллара, а также уступить в вопросах торговой политики. Формальной причиной являлась американская претензия к структуре торгового баланса между Японией и США, ставшего для них дефицитным. По факту, торговый баланс, за вычетом продукции японских филиалов американских компаний, никогда дефицитным не был, но Япония, ввиду своей военной зависимости, была политически слабым государством и уступила. Предшествующие темпы роста Японии уже плавно снижались, но с завышением курса иены экспансия японских деловых организаций остановилась – то был пример того, что достижение институциональных пределов роста может осуществиться не только естественным путем, но и быть принудительно ускоренным. Над Токио немедленно образовался гигантский денежный «навес» избыточной ликвидности, который любезно было предложено вложить в государственный долг США. Япония стала крупнейшим институциональным инвестором Вашингтона и впоследствии еще не раз по его требованию финансово поддерживая различные американские инициативы, к 1989 г. вкладывая на территории США частных и государственных инвестиций на 200 миллиардов долларов ежегодно 595 .

Другой мерой, предпринятой для оживления рынка, стало снижение цен на нефть в 1986 г. С одной стороны, данный шаг был внешнеполитическим, направленным против СССР, основные доходы которого складывались из экспорта углеводородов. С другой – США отменили ограничения на добычу нефти на своей территории, что существенно снизило издержки промышленности и транспорта. Однако резкий приток финансовых средств на рынки развитых стран в условиях еще довольно скромных институциональных возможностей привел к надуванию пузыря, который сдулся в 1987 г., посеяв значительную, хотя и непродолжительную, панику среди деловых организаций и прессы.

Наконец, огромный объем рынка евродолларов и встряска мировой экономики заставили европейские страны ускорить свою интеграцию, которая под руководством Ж. Делора в течение 1980-х гг. была подготовлена, чтобы в 1991—1992 гг. институциализировать Европейский Союз в виде конфедеративного объединения 596 . Европейская интеграция стала плодом союза крупных компаний, частных евродолларовых финансов и государственных правительств, соединивших в этом объединении устойчивость развития с получением прибыли. Государства страдали от скачков конъюнктуры и опасались стремительных перемещений частных финансовых капиталов, могущих обанкротить любое правительство. Крупные компании нуждались в увеличении рынков и снижении издержек, связанных с разницей в курсах валют, таможенными барьерами и разными правилами регуляции. Наконец, рынок евродолларов в непосредственной близости к банкам европейских стран давал возможности неограниченного финансирования государств и компаний. Избыточный капитал «давил» на крупные финансы, а те давили и соблазняли правительства. Институциональные изменения затрагивали стандартизацию экономики: торговую, монетарную политику, правила конкуренции, валютный союз и постепенную передачу все больших функций по управлению национальными юрисдикциями наднациональной организации.

Эти перемены поставили много вопросов, относящихся к демократии и национальному суверенитету, способности национальных сообществ контролировать государства и замыканию элит, деловые и политические интересы которых уже не совпадали с интересами остальных групп. По сути, европейские национальные элиты перестали кооптироваться, теперь основная конкуренция за власть происходила на наднациональном уровне. Стандартизация внутреннего рынка ЕС и его институциональной оболочки расширяла пространство взаимодействия европейских сообществ, одновременно облегчая его финансиализацию по примеру англосаксов и деформируя внутренние институциональные структуры отношений. Однако на континенте изменение отношений государства и сообщества шла гораздо медленнее, запаздывая по сравнению с США на добрый десяток лет. Национальные правительства еще сильно зависели от общественных политических организаций, а граждане при малейших подозрениях в отсутствии лояльности со стороны чиновников выходили на многочисленные демонстрации. Ускорение началось, когда с разрушением советского блока ЕС получил полномочия суверенного государства, не подчиняясь ни одному из национальных сообществ напрямую, и стал одной из самых больших экономик мира как по общему объему ВВП, так и на душу населения.

В то время как развитые и не очень страны, столкнувшись с институциональными ограничениями своего роста и развития, претерпевали муки перестройки и пытались совладать с финансовым капиталом, инерционный полет СССР неуклонно снижался. Являясь организацией, совмещавшей контроль власти и капитала в рамках государства, СССР столкнулся с институциональным тупиком, преодоление которого его разрушило. В «тучные годы» реформы структуры управления оказались лишними, а в «тощие годы» прикончили государственное образование, олицетворявшее собой альтернативную, некапиталистическую возможность развития сообщества. Если капиталистические сообщества управлялись параллельными структурами власти государства и капитала олигархии, то советское государство контролировалось параллельными структурами власти отраслевых организаций и партийной бюрократии Коммунистической партии. Формально ВКП (б) и КПСС не являлись руководящими организациями, но конституция 1977 г. сняла и этот параллелизм власти, имевший, впрочем, совершенно условный характер.

В отличие от интересов западной олигархии, интересы советской бюрократии не шли дальше поддержания присутствия своих тел в неизменной институциональной конструкции. Во второй половине 1960-х гг., в ответ на первые трудности планового управления, в советских странах были осуществлены реформы по совмещению рыночных и плановых методов управления экономикой. Однако в Центральной Европе следствием стала рыночная ориентация нового поколения коммунистических партийных элит, – в Чехословакии это привело к «революции» 1968 г. После этого в СССР и его сателлитах ротация верхушки бюрократии практически остановилась, а между министерствами развернулся бесконечный торг по реализации хозяйственных проектов и освоению бюджетных средств.

Страницы: «« 23456789 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

История Древнего мира – от самых ранних, научно документированных событий и до падения Римской импер...
Книга Любови Левиной «Компьютерный букварь для ржавых чайников» имела оглушительный успех и заняла п...
В книге собраны истории жизни и деятельности величайших финансистов мира. Это и крупные ученые, и вы...
Каждая женщина мечтает встретить мужчину своей мечты. Мужчину, с которым она станет счастлива, а он ...
Книга «Карманные записки молодого священника» раскрывает перед читателем уникальный опыт реального ч...
В этой книге собраны афоризмы, изречения, любимые притчи и размышления выдающегося российского физик...