История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима Бауэр Сьюзен

Глава пятьдесят первая

Цари Ассирии и Вавилона

В 726 году, спустя два года после «принятия Мардука», Тиглатпаласар III умер, пробыв на ассирийском троне почти двадцать лет.

Он оставил своего сына, Салманасара V, управлять объединенными Ассирией и Вавилоном с хорошо защищенными границами. Но тем временем у Залива непокорный халдейский вассал Меродах-баладан тайком собирал вокруг себя сторонников.

Правление Салманасара V отличается почти полным отсутствием надписей, но даже из наличествующих источников видно, что он, похоже, долго не замечал этой растущей халдейской угрозы, так как был занят на «западном фронте». Его кампании демонстрируют страстное желание привести Запад под свой контроль; конечно, этого желал бы и его великий отец, который получал дань от финикийцев и израильтян, но Тиглатпаласар III обращался с ними скорее как с вассальными государствами, а не как с ассирийскими провинциями. Согласно Иосифу, Салманасар V провел почти пять лет, осаждая финикийский город Тир, который посылал дань Тиглатпаласару.^‹572› И это было не единственное место, пользовавшееся преимуществами внутренней автономии во времена его отца. Тиглатпаласар лишь низвел Израиль до положения вассального государства; Салманасар V стер его с лица земли.

У него было на то некоторое оправдание. Теперешний царь Израиля, бывший военный по имени Иосия, «больше не платил дани царю Ашшура, как он делал раньше год за годом».^‹573› Шпионы Салманасара V докладывали ему также, что Иосия посылал послов вниз, «к господину, царю Египта». Израиль планировал войну против Ассирии и искал союзников.

^{Египет и Ассирия}

Повторное вхождение Египта в союз с западными семитами было затруднительно, поскольку страна в это время оказалась разделена. В течение века со времени битвы при Каркаре Египет снова распался — не только на Северное и Южное, но также на Восточное и Западное царства, произведя головокружительное множество фараонов и три отдельные столицы: Фивы, Танис и город Леонтополь в Центральной Дельте. Короткое время независимые цари были также в Гераклеополе и Гермополе; еще не менее пятнадцати других семей претендовали на какой-нибудь титул правителя, от «царя» и «владыки» до кланового титула «вождь».^‹574› Мането попытался систематизировать эту массу в некое подобие порядка, организовав царей в Двадцать вторую, Двадцать третью и Двадцать четвертую династии — но все три «династии» в действительности правили одновременно из различных городов, и местная власть Двадцать второй Династии влачила жалкое существование до установления Двадцать пятой.

Во время всей этой кутерьмы южные земли по обеим сторонам Нила (африканскую страну Нубию, ее управляемую Египтом часть, египетские повелители обычно называли «Куш») извлекли пользу из погруженности Египта в собственные проблемы. Теоретически считалось, что этой областью управляют египетские наместники, но на деле никто не обращал на них внимания. Ко времени возникновения множества параллельных династий Египта нубийцы, которые были теперь смесью местных африканских племен и поселенцев-египтян, уже управлялись не наместником, а своим собственным царем. Это царство, которое местные жители называли Напата, управлялось из нубийского дворца в Джебель-Баркале. Оно несло явные следы египетского владычества: люди в нем поклонялись богу Амону, а его нубийские правители сохраняли древнюю традицию жениться на своих сестрах.^‹575›

В 727 году до н. э., за год до того, как Салманасар V унаследовал трон отца, царем Напаты стал нубиец по имени Пианх. Он находился на троне уже двадцать лет, когда узнал, что цари Саиса, Таниса, Гераклеополя, Гермополя и Леонтополя, обеспокоенные возвышением Напаты, организовали союз, чтобы отодвинуть египетскую границу назад, на нубийскую территорию.

Он сразился с коалицией, победил, изложив детали кампании на тщательно вырезанном рельефе: бог Амон благословляет Пианха, истинного царя Египта, в то время как остальные военачальники и цари униженно приближаются к нему.

Пианх не пытался стереть своих врагов с лица земли. Вместо этого он выбрал форму существования Египта в виде набора царств, над которыми он был бы Верховным царем. Как написал он в другом месте:

Именно к этому Египту обратился Израиль с просьбой о заключении союза против страшной угрозы со стороны Ассирии.

«Господин Египта», к которому обратились израильские послы, может быть, и не был именно Пианхом. Египет был теперь напичкан местными «царьками», служащими Пианху в роли наместников. По всей вероятности, израильтяне явились ко двору царька Дельты по имени Осоркон IV. Хошеа мог и не знать точно, кто конкретно правит в Египте, политическая сцена которого оказалась настолько сложной, что даже египтяне этого зачастую не понимали. Вполне возможно, Пианх даже и не узнал, что израильские послы прибыли к его двору.

Но если кто-нибудь и услышал призыв, он не ответил; Хошеа тем временем был свергнут. Путешествие вниз, к Египту, оказалось огромной ошибкой: Салманасар V, уже раздраженный длительной осадой непокорного Тира, не был настроен прощать какое-либо сопротивление со стороны городов, которые уже покорились его отцу. «Царь Ассирии, овладевший всей землей, — читаем мы в IV Книге Царств 17:5, — подступил к [Израильской столице] Самарии и держал ее в осаде три года».

На этом моменте ассирийский рассказ о событиях прерывается. Когда наступает продолжение, Салманасар V — находившийся на троне только пять лет и ведший две осады одновременно — уже мертв. Трон занимает новый царь под царским именем Саргон II.

Если бы Салманасар V умер в сражении, писец, записывающий царей, наверняка рассказал бы об этом. Наиболее вероятно, что его наследник, Саргон II, был более молодым сыном Тиглатпаласара, использовавшим слабость своего брата, чтобы захватить власть. Все эти долгие и, по-видимому, бесплодные осады не могли быть популярными в армии — а кроме того, Салманасар V сделал себя еще более непопулярным дома, пытаясь ввести обязательный принудительный труд для населения Ашшура. Это плохо закончилось.^‹577›

Саргон II пообещал горожанам в Ашшуре освободить их от налогов, если ему удастся уговорить их забыть о внезапной смерти брата. Как написано в его официальной хронике:

«Салманасар не боялся царя Вселенной. Он поднялся на злое дело против этого города; он наложил на его людей суровые повинности и оброки, и считал их своими солдатами, в то время как главный бог с гневом в сердце отверг его правление. Меня, Саргона, мою голову поднял он высоко… Я восстановил свободу Ашшура от поборов… от призыва к оружию, от произвола надсмотрщика, от налогов, пошлин и дани всем храмам Ашшура, я освободил их».^‹578›

Саргон II также завершил бессмысленные осады. В первый год своего правления (721 год до н. э.) в своих хрониках он сообщает о завоевании Самарии, о быстром завершении затяжной осады штурмом. А затем с жестокостью, какой не проявлял ни один из его предшественников, Саргон II стер с политической карты государство Израиль. Он взял Иосию в плен, посадил его в тюрьму, а затем приступил к депортации израильтян — что было типичным ассирийским ответом вассальному государству, которое цепляется за независимость. Депортация превратилась в некий род геноцида — уничтожение не личностей, но национального самосознания. Собственные надписи Саргона говорят, что он переместил с родной земли 27 290 израильтян и расселил их по всему пути от Малой Азии до территории Мидии.^‹579› Эти израильтяне стали известны как «десять потерянных племен» — не потому, что погибли, а потому, что их идентичность как потомков Авраама и почитателей Яхве растворилась в новых местах, где они теперь были вынуждены строить свой дом.[165] Рассеянные израильтяне, которые все еще оставались в Северном царстве, теперь оказались растворены в среде переселенцев из других мест. «Людей из земель, завоеванных моей рукой, я поселил тут», — записывает Саргон II.^‹580› Эта мешанина из израильтян и других народов, очевидно, в итоге создала собственную культуру, состоявшую из такой смеси различных религий и традиций, что в I веке до н. э. здешних евреев называли «самаритянами» и презирали как полукровок.

Но это еще не было концом. Арамеи из Сирии и города Ха-мат объединились, чтобы оказать сопротивление ассирийскому царю, и войско Саргона II встретилось с их объединенной армией у города Каркар. На этот раз, через сто лет после первого великого сражения у Каркара, неясности в исходе битвы не было. Царь Хамата был приведен в Ашшур в цепях, сирийский вождь «сбежал один, как пастух, чьих овец увели», а Саргон разграбил и сжег Каркар.^‹581›

Полностью держа под контролем Запад, Саргон по Средиземному морю дотянулся до острова Кипр, занятого потомками ионических греков и финикийских поселенцев, и заставил их платить ему дань. Он также построил себе новую столицу, Дур-Шаррукин («Город Саргона») — северо-восточнее Ниневеи, как раз позади гор Тавр, где все еще существовала угроза со стороны Урарту.

Солдаты Урарту легко могли спуститься со своих гор, атаковать и уйти назад по перевалам, над которыми возвышались их крепости; преследовать их в горах было гораздо более трудным делом. А тем временем Урарту развилось в культурное и хорошо обороняемое царство. Собственные записи Саргона выражают восхищение, говоря о царе Урарту Русе, о сети каналов и колодцев, которые тот построил в защищенных долинах; о табунах хорошо объезженных лошадей, так необходимых для войны; о великолепной системе связи с помощью смотровых башен, построенных на вершинах гор — заранее подготовленные костры должны были зажигаться в момент замеченной опасности. Один такой маяк служил сигналом для следующего поста на такой же башне, где зажигался новый костер. Они сияли «как звезды на вершинах гор», по выражению Саргона, и распространяли известие о вторжении быстрее, чем мог скакать посланец.^‹582›

К 714 году Саргон был готов к вторжению в горы — к опасной и рискованной кампании, которую он решил возглавить лично. Вместо того, чтобы направиться прямо на север, на территорию Урарту, что привело бы его армию к встрече с самыми мощными силами страны, он двинул армию на восток, к Загросским горам, намереваясь достичь относительно плоских земель на другой стороне гор и подойти к более слабой восточной границе Урарту.

Саргон сам изложил рассказ об этой кампании в форме официального царского письма богу Ашшура и его коллегам, информируя их обо всех произошедших в их честь битвах — несомненно, такое письмо громко зачитывалось богам в присутствии толпы ашшурских горожан. Армия выступила в начале лета, перешла Верхний и Нижний Заб и вскоре подошла к Загросским горам.^‹583›Тут жители низин встретились с грозными, незнакомыми им склонами, покрытыми густыми лесами, где их поджидали неизвестные враги:

«[Затем мы пришли] к крутым горам, где, переплетаясь, росли всевозможные деревья, и попали в центр горного хаоса. Здешние тропы наводили страх; везде царил полумрак, как в кедровом лесу; невозможно было ходить по их тропам, не видя ни лучика солнца».^‹584›

Кедровые леса на горных склонах, как и те, в которые много лет тому назад отважился зайти Гильгамеш, служили убежищем для врага, который был еще страшнее из-за своей невидимости.

Саргон заставил своих людей прорубать путь сквозь лес медными топорами, пока армия не достигла плоских земель на востоке. Тут мидяне, связанные договором (и страхом), предоставили ассирийским ордам воду и зерно.

Саргон повел восстановившую запасы армию на север, чтобы встретиться с армией Урарту на склонах гор, как раз южнее современного города Тавриз.[166] Он хорошо выбрал место для сражения: оно располагалось далеко от внушительной линии крепостей, которые охраняли южную границу Урарту. Но чтобы дойти до него, ассирийская армия должна была пройти более трехсот миль — летом, через влажные леса с удушающими испарениями, по крутым дорогам между скал, с недостаточным количеством воды и еще меньшим количеством пищи. Войско было измотано и находилось на грани бунта:

«Изнуренные войска Ашшура, которые прошли долгий путь, очень измотанные и уставшие, которые не раз преодолевали бессчетные отвесные склоны, необычайно трудные для подъема и для спуска, начали уже проявлять недовольство. Я не мог облегчить их состояния и дать им отдых, у меня не было воды, чтобы утолить их жажду».^‹585›

Саргон попался; он достиг своей цели — и оказался бессильным. Тем временем армия Урарту под командованием самого Русы собралась, чтобы противостоять ему.

Армия Саргона отказалась повиноваться. Тогда он собрал вокруг себя личную гвардию и повел ее в безумную, самоубийственную атаку на ближайшее крыло армии Русы. Вражеское крыло отступило перед лицом его отчаянной свирепости; после этого, согласно записи самого Саргона, его армия, увидев, что он сам кинулся вперед в первой линии, набралась мужества и бросилась за ним. Армия Урарту заколебалась, ее строй нарушился, и она начала отступать.

Отход превратился в беспорядочное бегство. Ассирийская армия погнала рассыпавшегося врага на запад, мимо озера Урмия и дальше, на его собственную территорию. Руса оставил всякие попытки удержать свою столицу Турушпу и сбежал в горы.

На этом месте рассказ Саргона очень резко меняет свое течение и заявляет, что ассирийская армия повернула к дому. Может быть, он начал подозревать, что войска поднимут мятеж, если он будет настаивать на дальнейшей погоне за царем в неизвестные, покрытые лесами глубины царства Урарту.

Вместо преследования армия повернула назад, на юг, и по пути разграбила город Муцацир, где находился храм главного бога Урарту.^‹586› Когда эта новость дошла до Русы в его изгнании, тот пришел в отчаяние. «Блеск Ашшура потряс его, — говорит надпись Саргона, — и своим железным кинжалом он ударил себя в сердце, как свинью у и так закончил он свою жизнь».^‹587›

Опасное царство на севере было покорено, и Саргон с победой направился домой. Стоял уже ноябрь, и он не смог преследовать остатки войск Урарту дальше в горах, не рискуя попасться в ловушку погоды, которая могла закрыть горные проходы льдом и снегом. Завоевание Урарту заняло менее шести месяцев.^‹588›

Теперь Саргон был почти на вершине мира. Он принимал послов из Египта и Эфиопии; подарки и делегации появлялись даже от «царя Дилмуна», который, согласно надписям Саргона, «живет, как рыба».^‹589› Под этим он, вероятно, подразумевал сабейские племена Аравии, чья царица посетила Соломона два века тому назад. Он был признан господином почти всего известного мира, за исключением земель, расположенных строго на юге.

А в Вавилоне разыгрывалась своя драма. Меродах-баладан, халдейский вождь бит-якинов, собирал своих последователей в городе Ур. Почти сразу после смерти Салманасара V Меродах-баладан пошел на Вавилон, выгнал соперников и стал здесь царем.[167] Он видел в Ассирийском царстве три перемены менее чем за десять лет, и был уверен, что сможет пересидеть Саргона И. Чтобы сделать это более вероятным, он отправил на восток послов с большей частью своего незначительного личного богатства, чтобы купить поддержку эламитов против Ассирии.^‹590›

Он нуждался во внешнем союзнике; даже новая страна Меро-дах-баладана не целиком была на его стороне, особенно на севере, где вавилоняне явно проявляли про-ассирийские симпатии и недолюбливали халдеев. Меродах-баладан попытался решить эту проблему при помощи такой же стратегии, какую Наполеон применит три тысячи лет спустя: он объявил, что является освободителем страны, восстановителем древних вавилонских традиций, давно затоптанных ногами северных завоевателей. Если бы ассирийцы немедленно прибыли извне к стенам города, это заявление могло бы не сработать. Но Саргон был занят на западе со средиземноморскими, египетскими и аравийскими данниками, а также со своим врагом в Урарту. Сначала у него просто не было времени на Меродах-баладана — в результате почти десять лет халдейский царь мог заниматься установлением своего контроля над Вавилоном и окрестными землями.

К 710 году Саргон наконец-то освободился, чтобы повернуть на юг. А в Эламе опытный царь-военачальник, который согласился быть союзником Меродах-баладана, только что умер; на троне находился его молодой и неопытный племянник Шутрук-Наххунте. Поэтому Саргон II начал кампанию против Вавилона, направившись сначала на восток, в Элам.

Шутрук- Наххунте почти сразу же бежал под прикрытие гор; Саргон, отрезав любую возможность помощи Меродах-балада-ну со стороны эламитов, двинулся на юг и подошел к Вавилону с юго-востока. Эта хитрая стратегия имела двойное действие, отрезая Меродах-баладана от его эламитских союзников и делая очень опасным отступление к его родным землям у Залива, так как солдаты Саргона теперь находились ближе к родине бит-якинов, чем к Вавилону. Не мог противник пойти и на север; северные города Вавилонии с облегчением приветствовали Саргона, открыв для него свои ворота «с великой радостью».^‹591›

Анналы Саргона сообщают, что Меродах-баладан, хорошо понимая, что битва проиграна, еще не начавшись, решил сбежать в Элам с маленькой группой людей, доверившись лошадям и прикрытию темноты, чтобы проскочить мимо лагеря ассирийцев:

«Когда Меродах-баладан… услышал в Вавилоне о победе Ашшура… страх за собственную жизнь настиг его прямо во дворце. С воинами, которые поддерживали его, он бежал ночью и направился к…Эламу, чтобы просить милости у Шутрук-Наххунте, эламита, которому он посылал в качестве подарков свою царскую мебель: серебряную кровать, трон, стол, царский кувшин для омовения, собственное ожерелье. Негодяй эламит принял его дары, но убоялся моей военной мощи; поэтому он перекрыл дорогу Меродах-баладану и запретил ему въезжать в Элам»?^‹592›

Шутрук-Наххунте, может быть, и был подлецом, но в этом столкновении он поступил удачно, забрав большинство сокровищ Меродах-баладана и при этом избегнув наказания ассирийского царя.

Лишившись убежища, Меродах-баладан был вынужден развернуться и отправиться в опасный путь назад, к бит-якинам. Тут его подстерегла именно та судьба, которой он и боялся: его осадили в родном городе. Он изо всех сил сопротивлялся; рассказ Саргона говорит, что его противник «поднялся выше» стен, защищая их, и «вырыл ров… и окружил город морской водой».^‹593›

Но защитный ров не надолго обезопасил город. Ассирийская армия преодолела его и прошла дальше, разметав защитников города. «Я испепелил его огнем, — хвастает Саргон II, — и даже его фундаменты были вырваны из земли».^‹594›

Затем Саргон II сам разыграл наполеоновскую карту, проведя праздник в честь Мардука и «взяв руку» бога как настоящий царь Вавилона. По его собственному заявлению, он восстанавливал город до самых корней; он был их освободителем, победителем захватчиков-халдеев, которые ничего не смыслили в общем наследии двух городов. Вавилоняне, которые, вероятно, в этот момент перестали понимать, кто же на деле восстанавливает их наследие, безропотно подчинились.

На этом этапе поведение Саргона по отношению к халдейскому воину-вождю представляло собой удивительный контраст с его отношением к Израилю. Не казнив Меродах-баладана, Саргон II принял его капитуляцию и оставил вассальным вождем бит-якинов. По-видимому, Саргон не был до конца уверен, что халдеев так же легко устрашить, как израильтян, и предпочел не настаивать на полном контроле далекого юга.

Несмотря на нетвердое присутствие на юге, Саргон мог теперь праздновать полную победу над своими врагами. Рельеф в его новом дворце в городе Саргон изображает его величие; громадная фигура царя оттесняет на задний план даже богов. Он стал вторым Саргоном, вторым основателем империи, царем второй Ассирии с новыми границами, новой столицей и новой пугающей мощью.

Глава пятьдесят вторая

Впечатляющее поражение

Спустя пять лет после победы над Вавилоном Саргон II умер и оставил трон сыну, который ненавидел его. Ни в одной из своих надписей, ни в каких анналах Синаххериб даже не упоминает о том, что его отец существовал.

Саргон, по-видимому, не скрывал своего мнения о сыне за границей. Когда Синаххериб взошел на трон, провинции, убежденные, что наследник является слабым и бесхребетным, праздновали свое освобождение от власти Ассирии. Старые города филистимлян на западе начали планировать мятеж, а в землях у Залива Меродах-баладан стал готовиться к независимому правлению.

Однако не все считали, что Синаххериб слаб. Умные люди в Иерусалиме посоветовали своему царю не присоединяться к восстанию, которое разгоралось немного дальше к югу. «Скипетр, который ударит по ним, может разломиться, — предупреждал иудейский пророк Исайя, — но филистимляне не возрадуются; змея порождает дракона».^‹595›

Вавилоняне были менее осмотрительны. Синаххериба не волновало прохождение ритуала «взять руку Мардука» с формальной покорностью богу; он просто объявил себя царем Вавилона без всякой церемонии, что было оскорблением и самого города, и его главного божества.^‹596› Почти сразу после того, как церемонии коронации закончились, сын некого вавилонского чиновника объявил себя царем Вавилона.

Он занимал трон целый месяц. Старый Меродах-баладан явился, чуть задержавшись, из своих южных болот со своими родичами и сверг нового царя — с помощью восьми тысяч лучников и всадников, присланных на помощь царем Элама, который всегда был готов поспособствовать неприятностям для Ассирии.^‹597›

И опять Меродах-баладан объявил, что он является истинным восстановителем древних вавилонских традиций: «Великий господин, бог Мардук, — говорит одна из его надписей, — … взглянул с благосклонностью на Мардук-апла-иддина II[168] царя Вавилона, князя, который почитает его… Царь богов сказал: „Это истинный пастух, который соберет рассеянный народ“».^‹598›

Синаххериб в гневе послал одного из своих военачальников, чтобы восстановить порядок в Вавилоне. Меродах-баладан быстро заключил договоры с другими халдейскими племенами, арамеями на западе от него и эламитами на востоке. Он выступил во главе объединенных сил, чтобы встретиться с ассирийцами у Киша и отогнать их.

Это было последней каплей. Синаххериб лично метнулся на юг, как ярость самого Ашшура. Его войска смяли объединенное войско противников, едва задержавшись. Меродах-баладан бежал с поля боя и скрылся в приморских топях, которые он хорошо знал, чтобы спрятаться там. Синаххериб прошел остальной путь до Вавилона, который благоразумно открыл свои ворота, как только увидел на горизонте войско ассирийского царя. Синаххериб вошел сквозь открытые ворота — но решил сделать Вавилону предупреждение: он обыскал город, взял почти четверть миллиона пленных и уничтожил поля и урожаи тех, кто присоединился к альянсу против него.

Кроме того, он провел почти неделю, охотясь в болотах за Меродах-баладаном, но поймать старого лиса ему не удалось.

Тем временем старый город филистимлян Экрон, не вняв предупреждению в виде судьбы Вавилона, решил поднять полномасштабный мятеж, сверг и заковал в цепи своего лояльного к Ассирии царя. Финикийские города Тир и Сидон также восстали, но царь Хизкия из Иудеи все еще не решался на решительные действия, учитывая предостережение пророка Исайи.

Синаххериб приготовился покинуть Вавилон и пойти на мятежников. Он назначил править вместо себя в Вавилоне наместника — этот новый правитель, Бел-ибни, вырос при ассирийском дворе. «Он жил как щенок в моем доме», — замечает Синаххериб в одном из своих писем, употребив сравнение, которое подразумевает как минимум лояльность, если не жесткий контроль над своим ставленником.^‹599›

Потом ассирийская армия двинулась на тревожный запад. Анналы Синаххериба сообщают, что он завоевывал и разграблял все города по пути через западно-семитские земли, если те не подчинялись ему сразу. Однако немалое время, которое ушло у него на прокладывание пути сквозь восставшие земли, заставляет предположить, что «западный фронт» оказался для него более трудным вызовом, чем царь ожидал.[169]

А затем на горизонте вдруг появилась неожиданная угроза. «Синаххериб получил известие, — сообщает Вторая Книга Царств, 19:9, — что Тиргак, царь Египетский, вышел сразиться с ним».

На самом деле Тиргак еще не был фараоном. Он был младшим сыном фараона Пианха, который умер примерно пятнадцать лет назад. Брат Пианха, Шабака, сел на трон, несмотря на то, что у Пианха имелось два живых сына; это был нубийский обычай, когда братья обходят сыновей при наследовании царю.^‹600› После смерти Шабаки трон унаследовал его старший сын; Тиргак служил у него начальником и был также назначенным наследником.

Когда Тиргак с египетской армией появился на горизонте, Хизкия, похоже, решил связать свою судьбу с анти-ассирий-ской коалицией. Меродах-баладан обхаживал его некоторое время, рассылая письма из своего укрытия. Когда Хизкия заболел фурункулезом, Меродах-баладан «отправил Хизкии письмо и подарки, потому что услышал о болезни Хизкии».^‹601›

Хизкия, который великолепно знал, что являлось истинным мотивом этого жеста доброй воли, принял подарки и предложил показать халдейским послам свой дворец: «В его дворце не было ничего, — говорит Вторая Книга Царств, — чего бы Хизкия не показал им». Осмотру подверглось и оружие с доспехами; Хизкия рассказал послам, как он сможет принять бой.

Придворный пророк Исайя был в ужасе. «Что ты им показал?» — спросил он царя. Когда Хизкия ответил: «Я показал им все», — Исайя предсказал ему гибель: «Все в твоем дворце, — сказал он, — и все, что накопили твои отцы, и твои собственные потомки в том числе, будет утрачено».

Хизкия не обеспокоился. «Это хорошо, — ответил он Исайе, и автор Книги Царств добавляет: — Он думал: „по крайней мере, мир сохранится, пока я жив“». Поддерживаемый этой близорукой надеждой, Хизкия согласился в качестве своего первого анти-ассирийского шага позаботиться о плененном царе Экрона. Вожди мятежа в Экроне боялись, что постоянное присутствие царя в подземной тюрьме города может вдохновить другие про-ассирийские силы в городе на контрмеры. Устрашающая репутация Ассирии означала, что каждый замысел против нее обязательно встречал оппозицию, предполагавшую, что было бы лучше не навлекать беду на собственные головы.

Царь Экрона был препровожден в Иерусалим и посажен под стражу. Когда Синаххериб услышал об этом акте открытого неповиновения, он — от стен города Лахиса, где руководил осадой, — послал к Хизкии гонцов. Это не были простые послы, Синаххериб отправил своего военачальника, высшего офицера и еще одного командира; они прибыли во главе огромной армии. Три чиновника двора Хизкии вышли встретить их.

Очевидно, Синаххериб проинструктировал своих представителей, как оказать на противника психологическое давление до проведения атаки. Ассирийские офицеры остановились на траве перед стенами Иерусалима, на которых собралась половина жителей города, чтобы слышать, что происходит. Они громко заявили на иврите:

«Скажите Хизкии, что царь Ассирии прислал ему послание: „Тебе не на что уповать; нет у тебя стратегии и войска. Может быть, ты надеешься на египетские колесницы и конницу, но Египет, это трость надломленная, которую ты пытаешься использовать как посох. Она проткнет твою руку, если ты обопрешься на нее“».^‹602›

При этих словах три представителя Хизкии попросили командира говорить с ними не на иврите, а на арамейском — они понимали язык арамеев, как и большинство ассирийцев, которые служили во внешних частях империи. «Не говори с нами так, чтобы понимали люди на стенах», — попросили они. Но ассирийский командир отказался в резких и грубых выражениях: «Послание предназначено и для них тоже. Как и вам, им придется жрать свое дерьмо и пить собственную мочу».

Люди на стенах, предупрежденные царем не отвечать ни на какие угрозы, хранили молчание. Но предупреждение, сообщенное всему населению Иерусалима и подкрепленное ощетинившимися ассирийскими копьями, поколебало Хизкию. Он «порвал свои одежды» и — менее поэтично — отослал Синаххерибу в Лахис одиннадцать тонн серебра и почти тонну золота в качестве дани. Он также снял цепи с царя Экрона и отпустил его; вероятно, несчастный пошел в ассирийский лагерь, где должен был ответить на несколько очень трудных вопросов о том, как он позволил знати Экрона взять над ним верх.

На время это ликвидировало кризис. Синаххериб не простил Хизкию — но сейчас ему приходилось иметь дело с египтянами. Две армии встретились у Элтекея; детали битвы не сохранились, но, хотя египетская армия позднее отступила домой, Синаххериб не преследовал ее — что предполагает чрезвычайно тяжелую победу.

Однако теперь он мог, не отвлекаясь, уделить внимание восставшим городам на западе. Он осадил Экрон, который быстро пал, а затем вернулся назад к Иерусалиму.

Последовала осада, которая внезапно закончилась по какой-то непонятной причине, без победы ассирийцев. Синаххериб сделал все, что мог, чтобы заявить о победе — даже указал в своих надписях на подтверждающие ее детали, что ассирийские цари обычно делали только в случае малоуспешных кампаний.^‹603›

«Что касается Хизкии, еврея, я сравнял с землей города вокруг него при помощи боевых таранов и осадных машин, я отдал их царю Экрона; я взял двести тысяч его народа и животных без числа. Самого его, как птицу в клетке, я запер в Иерусалиме, его царском городе. Я возвел земляные укрепления вокруг города и вверг его назад в его беды. И ужасающее великолепие моего величия подавило его».^‹604›

Но все обстояло не совсем так. Когда Синаххериб ушел домой, в Ашшур, сняв осаду, иерусалимские стены все еще стояли, и город еще был жив.

Согласно Второй Книге Царств, ангел Господень ночью поразил смертью 185 000 солдат Синаххериба: «Когда люди поднялись на следующее утро, — говорит нам автор, — вокруг лежали мертвые тела. Поэтому Синаххериб, царь ассирийский, снял лагерь и ушел. Он вернулся в Ниневею и остался там». Геродот передает несколько другую версию событий — то, что по его словам слышал от жрецов Египта: Синаххериб решил все бросить и отправиться домой, потому что ассирийский лагерь был переполнен мышами, которые «грызли колчаны, и луки, и рукояти щитов».^‹605›

Войско Синаххериба страдало от нашествия грызунов и умирало в своих палатках. Это сочетание предполагает, что под стены Иерусалима явилась чума, и царь Ашшура ушел перед лицом нарастающего числа смертей.

Оказавшись дома, Синаххериб избрал своей столицей город Ниневею — положение, которое она удерживала весь остаток ассирийской истории. Здесь он построил новые дворцы, украсив их стены огромными рельефами с изображениями выигранных битв и осажденных городов. Город Иерусалим на рельефах не появился.

Годом позже в поле зрения ассирийского владыки опять попал Вавилон. Халдеи вскоре поняли, что марионеточный правитель Бел-ибни — это не Синаххериб, и управляли югом, как хотели. После того, как один-два ассирийских чиновника отправились проверить ситуацию, Синаххериб сам прибыл туда исправлять положение дел.

К своему огромному разочарованию, он обнаружил, что Меродах-баладан снова деятельно пытается собрать силы, чтобы вернуть себе трон. При приближении Синаххериба Меродах-баладан бежал в приморские земли. Но на этот раз ассирийские солдаты стали прочесывать болота в поисках старика. Когда его укромное место оказалось в опасности, Меродах-баладан собрал союзников и направился к морю, чтобы уплыть в Элам. Это не принесло удовлетворения Синаххерибу, который хотел лично отрубить Меродах-баладану голову — но, по крайней мере, временно он прогнал его со сцены: «Он удрал в приморье, — говорят нам анналы Синаххериба, — с костями своих предков, которые жили до него, он забрал их из их гробов, и со своими людьми он погрузился на корабли и переплыл на другой берег Горького моря [то есть Персидского залива]».^‹606›

Синаххериб отозвал Бел-ибни из Вавилона и назначил править городом своего старшего, самого любимого сына — Аш-шур-надин-шуми. Затем он начал готовиться к походу через море в Элам, следуя шилу в известном месте. Он нанял финикийских судостроителей, чтобы те построили ему несколько кораблей, а также доставил сюда наемных матросов из Тира, Сидона и с Кипра. Затем ему пришлось перегнать их корабли вниз по Тигру до Залива. Но, опасаясь встретить войска Элама на берегах Тигра, он вел корабли вниз по Тигру, лишь пока они не поравнялись с каналом Арахту, который нес воды к Евфрату. Здесь царь приказал вытащить корабли на сушу и протащить волоком на катках до канала, где на них снова погрузились и продолжили путь до Персидского залива по Евфрату. При этом сам Синаххериб предпочитал постоянно оставаться на земле.^‹607›

Путь до Элама оказался успешным, как сама кампания в целом. Ассирийские корабли захватывали каждый город, куда причаливали. Но когда после всех титанических трат людской силы и денег Синаххериб прибыл в город, где скрывался Меро-дах-баладан, он узнал, что его давний враг умер от старости как раз перед его прибытием.

Синаххериб направился домой, в Ниневею, ощущая смесь чувств — торжества и гнева. Но он заложил основание для грядущей беды. Теперь эламиты знали, где находится ассирийский наследник, и планировали реванш за города, которые разграбил Синаххериб, и за мирных жителей, которые он убил.

Планирование ответной кампании заняло некоторое время. Нужно было внедрить агентов-эламитов в Вавилоне. Но через шесть лет, когда Ашшур-надин-шуми находился немного севернее города, эламитский отряд под командованием энергичного царя Кахллушу пересек границу и захватил его в плен. Принца увезли в Элам — прежде чем Синаххериб успел в ярости появиться на юге, эламиты ворвались в сам Вавилон и силой оружия возвели на трон нового претендента.

Синаххерибу потребовалось почти три месяца, чтобы появиться на сцене. Когда он наконец прибыл, его армия разбила вавилонян вне города и пленила нового царя. Но в самом городе халдей по имени Мусезиб-Мардук успел захватить трон, разбить золото из храма и нанять еще эламитов.

Это привело к полномасштабной войне между Ассирией, Вавилоном и Эламом. Кампания длилась четыре года. Синаххериб дважды вторгался в Элам; сам эламитский царь прибыл, чтобы организовать ответную атаку на берегах Тигра.

Рассказ самого Синаххериба о сражении является единственным более-менее подробным описанием военных действий ассирийцев:

«В пыли от ног, закрывшей широкое небо, как мощный шторм… они выстроились в боевой порядок передо мною… на берегу Тигра. Они заблокировали мне проход и предложили сразиться… Я натянул панцирь. На голову я надел свой шлем, знак победы. С гневом в сердце я быстро поднялся на свою большую боевую колесницу, которая гнет врага. Я схватил в одну руку мощный лук, который дал мне Ашшур; копье, пронзающее жизнь, я сжал в другой… Я остановил их продвижение и смог окружить их. Я уничтожал войско врага стрелой и мечом. Я пробивал их тела… я резал им горло, перерубал их жизни, как рубят веревку. Как штормовые воды, я заставлял содержимое их глоток и кишок вываливаться на широкую землю. Мой гарцующий конь, управляемый моей рукой, бросался в потоки их крови, как в реку. Колеса моей боевой колесницы, которая подминает под себя все дурное и злоеу были забрызганы грязью и кровью. Телами их воинов я заполнил равнину у как травой. Я отсекал им яйца и отрывал им члены, как огурцы в июне».^‹608›

Вавилонские хроники односложно сообщают, что проиграли ассирийцы.

Синаххериб вернулся в Ниневею, оставив Вавилон в руках халдейского царя и его эламитских союзников. Армия Синаххериба сражалась на всех фронтах его империи, и число солдат, которых он мог бросить на решение вавилонской проблемы, было ограничено. Синаххерибу требовалось решить проблемы на других театрах, прежде чем он смог бы отбить Вавилон обратно.

Этот поворот наступил в следующем году. Из Элама стали приходить известия о том, что царь, который ввел свои войска в Вавилон, сражен болезнью; он больше не может говорить и отдавать команды. Вероятно, с ним случился удар.

Синаххериб использовал эту возможность — отсутствие эламитов — для новой попытки. На этот раз он преуспел, и ворота Вавилона были разбиты. Синаххериб захватил в плен самозванца-халдея и отослал его в цепях в Ниневею, а затем приказал разрушить проблемный город до основания:

«Я разрушал, я разорял, я жег огнем. Главную и внешнюю стены, храмы и статуи, храмовые башни из кирпича и земли —, все, какие были, я разрушил и низверг в канал Арахту. В пыли от города я прорыл каналы и затопил место, где он находился, водой… Чтобы в последующие дни местонахождение этого города с его храмами и богами не могли вспомнить, я стер его окончательно потоками воды и превратил это место в луг… Я собрал пыль Вавилона в качестве подарков самым далеким народам, и в храме новогодних торжеств я установил ее в закрытом ларе».^‹609›

Превращение Вавилона в озеро — покрытие культурных земель водой, возвращение города Мардука в первобытный хаос — было оскорблением бога. Синаххериб еще более осложнил ситуацию, приказав снова присоединить государство Мардука к Ассирии. Вдобавок пыль Вавилона стала страшным предупреждением богам других народов.

Наконец-то вавилонская проблема была решена. Но вот о принце Ашшур-надин-шуми ничего больше слышно не было. Эламиты не потребовали выкупа — похоже, они предпочли замучить его до смерти просто из ненависти к Ассирии. Охота за халдеями, которые осмеливались открыто пренебрегать царем, обрекла на смерть старшего царского сына.

С остальными детьми Синаххерибу не повезло. Через семь лет, в 681 году до н. э., два младших сына убили его во время жертвоприношения богу Набу, покровителю писцов и каллиграфии, в его храме в Ниневеи.^‹610›

Синнахериб умер царем Ассирии и Вавилона, правителем Ассирийской империи, на вершине славы. Но, несмотря на все его победы, на усилившееся положение империи, на города, которые он разорил, на взятых в плен и на завоеванные сокровища, Синаххериб оказался гораздо более известен в древнем мире провалом осады Иерусалима. Благодаря лорду Байрону именно это единственное поражение, а не бессчетные успехи в его военной карьере, помнит большинство англоговорящих студентов.

Глава пятьдесят третья

Падение правителя

Пин, выживший наследник рода Чжоу, сбежал на восток и поселился в Лояне. Этот город был своего рода двойником столицы. Князь Чжоу, который создал город триста лет тому назад, строил дворцы Лояна и его храмы на западной стороне; ссыльные из Шан, которых отправляли сюда, чтобы убрать их из центра царства Чжоу, селились в основном в восточных пригородах.^‹611›

В царском комплексе на западной стороне Пин думал о вставших перед ним проблемах. Его западная граница трещала под натиском постоянных вторжений варваров. Внутри знатные люди с амбициями были не прочь отхватить себе кусочек страны — или даже ее всю.

Пин нейтрализовал угрозу с запада, уступив старую территорию царства государству Цинь. Этот шаг может показаться поражением — но на самом деле Пин ловко взвалил ответственность за взаимоотношения с варварами на князя Цинь и его армию. Скинув с плеч внешние проблемы, он смог заняться внутренними.

Материалы, относящиеся к первому веку после возникновения Восточного Чжоу, крайне скудны,[171] но сохранившиеся записи дают нам возможность увидеть, как аристократы кружат друг вокруг друга, обманывая один другого и не спуская настороженных глаз с царя. Тем не менее за пятьдесят лет своего правления Пин практически не вмешивался в ссоры знати. Это стремление избежать внутреннего конфликта дало ему прозвище «Пин Мирный».

Почти немедленно могущественные владыки начали осторожно забрасывать сети на близлежащие, более мелкие царства. «Во время правления царя Пина, — пишет Сыма Цянь, — среди феодалов сильный присоединял слабого. Ци, Чу, Цинь и Инь разрослись как основная сила, и национальная политика осуществлялась местными владетелями».^‹612›

На полтысячи лет ранее Китай состоял из 1763 отдельных территорий. Теперь государства сливались вместе, как капли воды на гладкой поверхности, образовав в конце концов двенадцать основных центров власти: Ци, Чу, Цинь и Инь, которые упоминает Сыма Цянь, а также семь других государств — Янь, Лу, Вэй, У, Юэ, Сун и Чжэн, а также земля Чжоу вокруг Лояна. Предположительно их окружали 160 более мелких владений, каждое из которых гордилось собственным городом[172] со стеной и военачальником.^‹613›

^{Государства Восточного Чжоу}

От Пина царский венец перешел к его внуку — своего сына он пережил за долгое и мирное правление. За пятьдесят с лишним лет пребывания Пина на троне никто не бросил вызов его правлению, но теперь становилось ясно, что знать окружающих Чжоу земель не намерена долго терпеть церемониальное царствование.

Первое проявление недовольства пришло со стороны лидера мелкого государства Чжэн на восточном конце Чжоу. «Князь Чжуан из Чжэн пришел ко двору, — пишет Сыма Цянь, — и царь Хуань обошелся с ним не по этикету».

Чжуану следовало быть лояльным по отношению к Чжоу; как он, так и правитель государства Цинь, чьи земли теперь окружали земли Чжоу с трех сторон, происходили из того же клана, что и правители Чжоу.^‹614› Но правитель государства Чжэн оказался очень обидчивым. Требования «этикета», по-видимому, включали признание силы князя и его права — а Хуань не стал оказывать своему дальнему родичу должного уважения.

Князь Чжуан ответил на обдиду, захватив для собственного пользования одну из царских резиденций; она располагалась на территории Су, маленького и неопасного государства южнее и Чжэна, и столицы Чжоу. Но то был дворец, где царь поклонялся богам — это означало, что захват Чжуана являлся заявкой на власть и над Су, и над отправлением религиозных обрядов царя. А ведь религиозно-церемониальная роль была одним из немногих проявлений власти, оставленных царю!

Царю Хуаню потребовалось целых восемь лет, чтобы подготовить себя к возмездию — или привести в нужную форму солдат. «Через тринадцать лет, — повествует Сыма Цянь, — царь атаковал Чжэн».^‹615›

Нападение оказалось неудачным. Сам царь Хуань был ранен стрелой во время битвы и вынужден был отступить, оставив княжество Чжэн ненаказанным, а Су в руках своего врага. Но хотя Чжэн игнорировало царский авторитет, его князь не стал продвигаться дальше. Слабая, но все же осязаемая идентичность, которая связывала государства Китая в один народ, зависела в большой степени от их желания принимать номинальное господство Сына Неба. Без его объединяющего правления, наброшенного, как сеть, на все владения страны, они бы рассыпались — и тогда северные и западные варвары двинулись бы на них и порознь разбили отдельные государства одно за другим.

В правление внука царя Хуаня, царя Си, вернулась угроза нападения варваров.

Враждебные племена в Китае называли И и Ди. Большей частью эти кочевники жили на высокогорьях и никогда не признавала власти других господ или царей. Армия Чжоу была не в той форме, чтобы противостоять их нападению: «[Положение] Сына Неба стало смиренным и слабым, — говорит „Гуань-цзы“, книга исторических эссе, написанная минимум на двести лет позже и собранная еще через триста лет после того). — Феодалы тратили силы, нападая [друг на друга/. Южные И и северные Ди вовлекали Срединные Земли в борьбу, и дальнейшее существование Срединных Земель у казалось, [висело] на тонком волоске».^‹616›

«Срединными Землями» были Чжэн, Вэй, Цинь, а также земли самого Чжоу — исторический центр Китая. Видя угрозу поглощения своих земель на западе, новый князь Ци приступил к действиям. «Он хотел оставить жить то, что умирало, — рассказывает Гуань-цзы, — и сохранить то, что прекращало свое существование».^‹617›

Князь земли Ци, молодой человек, который только что унаследовал власть, вполне мог хотеть сохранить существование Срединных Земель во имя общности их культуры — но его, вероятно, мотивировали более практичные заботы. Ци занимало северо-восточный край равнины, включая устье реки Хуанхэ, и тянулось до полуострова Шаньдун. Беспорядки вдоль длинной западной границы Ци были бы несчастьем для князя.

Но, похоже, молодому князю ясно представлялось, что царь Си не был способен сохранить безопасность Срединных Земель. Через три года после возведения на трон Си князь объявил себя новым единым военачальником Китая: «На третий год правления царя Си, — без прикрас рассказывает нам Сыма Цянь, — князь Хуань из Ци[173] был признан первым гегемоном».^‹618› Шел 679 год до н. э.

Притязание на титул гегемона или «высшего правителя» было заявкой на власть над окружающими государствами. Но князь Ци намеревался использовать эту власть для объединения враждующих земель с целью обороны от вторжений племен И и Ди, не говоря уже о других кочевых народах, которые странствовали по высокогорьям и с завистью смотрели вниз, на плодородные земли Восточного Чжоу. Ведомая князем и его министром Гуань Чжуном, армия Ци заставила другие государства подчиниться ради общего дела. Враждующие владетели, столкнувшись с военной мощью Ци, согласились на некоторое время перестать драться друг с другом, чтобы отправить своих солдат в армию коалиции, которая отправится к границам и отобьет вторжение варваров.

Князь Ци никогда не пытался претендовать на титул царя; он был склонен оставить его представителю Чжоу. Но «царь» больше не означало «правитель», как это было на западе; князь Ци мог править всем Китаем, не нося самого этого титула. С другой стороны, царь Китая все еще имел некую духовную власть, которую даже гегемоны не могли просто так игнорировать. Когда царь Си безвременно умер после коротких пяти лет правления, трон Восточного Чжоу перенял его сын, официально утвердивший ту власть, которую князь взял себе сам: «он присвоил князю Хуаню из Ци статус гегемона».^‹619›

Снова князь Хуань — который, по-видимому, успешно руководил силами коалиции и отбил вторгшихся варваров — был признан верховным военачальником китайских государств. Он действовал в этом качестве уже многие годы. Но теперь положение гегемона было формализовано и признано самим царем: Китай смог превратиться в «двухголовую» страну, имея и военного, и религиозного лидера.

В год, когда на трон Восточного Чжоу взошел внук Си, царь Сян, гегемоном все еще был князь Хуань из Ци, который теперь провел уже несколько десятилетий в борьбе за Китай. Неожиданно он обнаружил, что теперь вынужден бороться совсем с другим типом вторжения.

Вторжение началось как спор между братьями. Шу Тай, сводный брат царя Сяна, хотел сесть на трон сам; чтобы получить солдат для своего переворота, он послал людей к племенам варваров Ди и Жун, пытаясь договориться о союзе. По его плану солдаты Ди должны были вторгнуться в Цинь, государство, которое лежало между варварами на севере и землями Чжоу. Тем временем второе племя, Жун, пройдет в столицу Чжоу через землю Цинь, пока тамошние войска будут заняты отражением вторжения Ди. Войска Жун захватят дворец, убьют Сяна и вместо него посадят на трон Шу Тая.

Когда царь Сян узнал об этих секретных переговорах, он приказал арестовать и убить брата. Шу Тай почуял угрозу ареста и сбежал к гегемону, прося убежища.

Для гегемона ситуация оказалась щекотливой. Если он откажет в защите Шу Таю, то признает этим, что боится власти царя. Если, с другой стороны, он предоставит ее, то заявит этим о враждебности царю и может навлечь неожиданные неприятности на собственную голову.

Он выбрал середину. Проигнорировав вероломство Шу Тая, гегемон послал двух своих министров заключить договоры между Чжоу и племенем Жун, а также между княжеством Цинь и вторгшимися Ди. Вероятно, переговоры оказались успешными. Атаки были отбиты; Шу Тай, по-видимому, сделал все от него зависящее, дабы показать, что он никогда не участвовал в этой интриге; таким образом, беду предотвратили.

То был вид борьбы за власть, весьма отличный от столкновений, идущих на дальнем западе. Цари древнего Ближнего Востока были пойманы в заколдованный круг; любой царь, который не отбывал немедленно с завоеванной территории, рисковал потерять часть своей собственной земли — лакомого куска для другого противника, который, вероятнее всего, и говорил на другом языке, и поклонялся другим богам. Конфликты же между китайскими государствами были больше похожи на стычки между двоюродными братьями, когда на летние месяцы все в конечном итоге собираются на одной и той же даче, вне зависимости от того, как сильно враждуют остальное время. Китайские правители проявляли много амбиций, пытаясь объединить другие земли под своей властью — но значительно более утонченных, а не звенящих мечами и оружием, как это происходило на западе. Строители империи добивались лучших результатов, когда могли выказать себя радетелями Китая на фоне остального мира, объединяя государства в борьбе против угрозы варваров извне.

Через шесть лет после переговоров о безопасности земель Чжоу и Цинь от варваров гегемон умер, не передав власть наследнику. В вакууме власти, оставленном после ухода гегемона, царь Сян совершил пробную попытку перехватить его военный авторитет и вернуть полноту власти назад, в царский дом.

Почти сейчас же он получил наглядную отповедь; маленькое государство Чжэн продемонстрировало свое недопонимание и бросило одного из царских послов в тюрьму. Царь Сян решил жестко наказать это оскорбление царской власти.

К несчастью, он выбрал совершенно неверную стратегию. Он предложил вождю племени Ди жениться на его дочери и сделать ее царицей, если варвары Ди помогут ему войти в Чжэн и наказать его.

Хроника «Вёсны и Осени», составленные не менее чем через триста лет после события, вкладывает в уста одного из советников Сяна ужасное предсказание. С Ди нельзя заключать союз, предупреждает советник, они не такие, как Чжоу, они другие как минимум по четырем аспектам. «Те, чьи уши не могут слышать гармонию пяти звуков, глухи, — объясняет он, — те, чьи глаза не различают пяти цветов, слепы; те, чьи умы не подкреплены стандартами добродетели и праведности, капризны; те, чьи рты не выговаривают слов преданности и доверия, просто глупые болтуны. Ди подтвердили все эти четыре греха».^‹620›

Сян не обратил на предупреждение никакого внимания. По словам Сыма Цяня, «через пятнадцать лет царь послал силы Ди атаковать Чжэн и стал готовиться сделать принцессу варваров Ди своей царицей».^‹621›

Что случилось потом, Сыма Цянь подробно не описал — но, очевидно, вторжение провалилось. Государство Чжэн осталось, а через год после вторжения Сян решил выставить новую жену прочь.

Тогда Ди развернулись и вторглись в столицу самого Чжоу. Сян сбежал. Шу Тай, его сводный брат, ставший старше, но не умнее, снова появился на сцене и предложил короновать себя. Ди, которые первоначально были призваны в это дело именно Шу Таем, с энтузиазмом согласились; Шу Тай женился на отвергнутой сводным братом принцессе варваров и провозгласил себя царем. Он также построил новый царский дворец в Вэне, в тридцати милях от старой царской резиденции брата на реке Хуанхэ.

Однако стратегия Шу Тая по созданию империи оказалась не более удачной, чем у брата. Царь Сян инкогнито прибыл в Цинь, появился при дворе правителя Цинь, князя Вэня, и попросил помощи для борьбы с варварами. Теперь у правителя Циня появилась возможность повторить ловкий ход князя Ци; он собрал своих солдат, послал их выдворить Ди из дворца Чжоу и убил Шу Тая собственными руками. Что произошло с принцессой Ди, осталось неизвестным.

Затем он использовал своих солдат, чтобы восстановить на троне царя Сяна. Не удивительно, что Сян согласился потом признать циньского князя Вэня гегемоном, наследником власти Верховного владыки. Вдобавок Сян передал Циню большой кусок плодородной земли.

Новый гегемон применял свою власть так активно, что, в отличие от своего предшественника, почти почти добился императорской власти. Через три года после того, как его объявили гегемоном, он посылал царские приказы Сяну: «В двадцатом году, — пишет Сыма Цянь, — князь Вэнь из Цинь вызвал царя Сяна. И царь Сян поехал увидеться с ним». В анналах Сянь это записано обтекаемо: «Небесный Царь провел инспекционную поездку».^‹622› Он действительно проверил власть гегемона — и обнаружил, что власть царя — фикция.

А на юге огромное княжество Чу строило свои планы по устранению варваров, которые носились туда и сюда по землям Цинь и Чжэн, а также в столицу и из столицы Чжоу. Князь Чу[174] приказал воздвигнуть вдоль своей северной границы огромную, так называемую «Квадратную Стену». Это была стена, которая защищала его не только от варваров, но также от амбиций нового гегемона. Квадратная Стена блокировала возможный путь армии Циня, если бы направилась прямиком на восток из земли Чжоу на территорию Чу.

Теперь Чу и Цинь смотрели друг на друга с севера и с юга от робкого царя Чжоу, через его голову. С востока и с запада княжества Цинь и Ци также смотрели друг на друга; Ци ослабело по сравнению со своим прежним выдающимся положением земли гегемона, но ни в коем случае не лишилось внутреннего порядка, а Цинь владело старыми землями Западного Чжоу. Баланс власти в Восточном Чжоу изменился: теперь она сосредоточилась в этом треугольнике мощных государств — с номинальным царем Чжоу, съежившимся в его центре.

Глава пятьдесят четвертая

Ассирийцы в Египте

Со смертью Синаххериба в храме Набу, в Ассирии разверзлись двери ада.

Два претендента сбежали согласно записям, сохранившимся в книге Исайи, «в землю Арарата».^‹623› Вероятно, это означает, что они бежали на север, в горы Урарту. Это царство снова собралось вместе после самоубийства Русы I; новый царь, его внук Руса II, начал перестраивать свою армию. Он благополучно вытеснил отсюда ассирийцев и предложил гостеприимство убийцам Синнахериба.[175]

Тем временем соревнование между оставшимися сыновьями Синаххериба вылилось в полномасштабную войну за престол. Окончательный победитель, младший сын Асархаддон, написал на призме (каменная колонна с шестью или десятью гранями), найденной в руинах его дворца:

Очевидно, что Асархаддон победил в споре за корону — но рассказ об его признании отцом до убийства старика звучит очень похоже на сказку, придуманную ради соблюдения законности. И мягко говоря, странно, что Асархаддон не имеет прямого отношения к убийству Синаххериба. Но он явно не хотел, чтобы дело рассматривали слишком внимательно.

Оформив должным образом свое восхождение на трон, Асархаддон получил империю, окраинные области которой уже начали откалываться. Официальные письма показывают, что пят-надцать-шестнадцать основных городов, центров ассирийских провинций, перестали платить дань, а Синаххериб никак не побеспокоился востребовать с них долги.^‹625› И что еще хуже — как только весть о смерти Синаххериба дошла до руин Вавилона, там началось восстание халдеев под предводительством не кого иного, как сына старого Меродах-баладана. Звали его Набу-зер-кетти-лишер, и он правил бит-якинами у берегов Залива уже несколько лет. Теперь он собрал своих соплеменников и направился завоевывать город Ур — первый шаг на пути к осуществлению претензий на старую вавилонскую территорию.^‹626›

Асархаддон, который, должно быть, почувствовал, что дух Меродах-баладана собирается постоянно терзать царей Ассирии, послал солдат, чтобы подавить беспорядки. Набу-зер-кетти-лишер бежал в Элам, но там к великому своему удивлению обнаружил, что новый царь Элама не имеет намерения провоцировать нового правителя Ассирии. Он был арестован и, все еще в состоянии сильного удивления, казнен.^‹627›

Асархаддон почти срезу же начал инвестировать в Вавилон денежные и людские ресурсы.

Разрушение Синаххерибом города в гневе не прошло гладко и не было воспринято с восторгом многими придворными, а также большинством его собственного народа: боги Вавилона были слишком близки ассирийцам, и свержение статуи Мардука в Вавилоне многими воспринималось как оскорбление, которое просто вопияло о священном возмездии. Личные записи Асар-хаддона говорят, что он хотел восстановить Вавилон из любви к Мардуку. Это поставило перед ним проблему; если он потратит слишком много времени и сил, заглаживая оскорбление Мардука, то тем самым признает вину своего отца — то есть отсутствие у него благочестия, потенциально ставящее под сомнение его собственные претензии на избранность богами.

Он блестяще обошел этот казус, исхитрившись описать разрушение Вавилона без упоминания имени отца. Его рассказ о затоплении Вавилона предполагает, что ничья человеческая рука не сыграла роли в этом разрушении:

Это было насилием над историей, но блестящим пропагандистским ходом: повторение «до меня» снимало обвинение с Асархаддона, не привязывая его к отцу; объяснение, что боги покинули Вавилон, пылая священным гневом, а не были вывезены на ассирийских телегах; предположение, что Мардука особенно взбесил союз с Эламом; скромная ссылка на «предыдущего царя»; главное же — горестные стенания в адрес «вод Арахту» (в противоположность куда более правдивому: «Ассирийские солдаты запрудили его кусками разбитых вавилонских стен»).^‹629›

Статуя Мардука осталась в Ассирии, как напоминание горожанам, что их бог живет теперь с правильным царем Вавилона. Но Асархаддон, действуя как представитель бога, перестраивал храмы и дома и заново прокладывал улицы. Он вписывал похвалы себе прямо в дорожное покрытие: на кирпичах, которыми был выложен подход к громадному храмовому комплексу Эсагила, было выложено: «Для бога Мардука Асархаддон, царь мира, царь Ассирии и царь Вавилона, создал дорогу к Эсагилу, и Вавилон сияет обожженным кирпичом из ритуально очищенной печи».^‹630›

Халдейское племя бит-даккури, родственное племени бит-якинов Меродах-баладана, решило теперь подружиться с Вавилоном. Его вожди послали в Вавилон письмо, предлагая союз, но Асархаддон, который не был намерен верить халдеям, ответил им резко. Его «Слово царя не-вавилонянам» начинается кратко:

«…настоящим я возвращаю вам ваше бессмысленное письмо ко мне с нетронутыми печатями. Вероятно, вы спросите: „Почему он вернул его нам?“ Когда жители Вавилона, мои слуги, любящие меня, пишут мне, я открываю их письма и читаю их. Но правильно ли с моей стороны принимать и читать письмо от рук преступников?»^‹631›

За возвращенным письмом последовали войска: Асархаддон послал ассирийских солдат вытеснить халдеев с южных земель Вавилонии, назад в их болота.

Тем временем на северо-востоке разрасталась новая опасность. Кочевые племена, которые давно уже бродили по берегам Каспийского моря, стали собираться вместе возле земель мидян и персов. Ассирийцы называли вновь прибывавши «гимирраи»; позднее они стали известны как киммерийцы.

^{Мир Асархаддона}

Киммерийцы, как множество других горных племен, лучше всего умели сражаться.[176] Их походы вдоль северной ассирийской границы доходили до Киликии на краю Малой Азии они также подружились с царем Урарту Русой II (все еще, вероятно, прячущим принцев-отцеубийц где-то в своих горах).^‹632› Это заставляло Асархаддона опасаться альянса киммерийцев с Урарту.

Пытаясь усилить свою северную столицу, Асархаддон заключил пробный союз со скифами — второй группой кочевников, которые просачивались с Кавказских гор на севере Черного моря. Это обеспечило ему дополнительные силы, чтобы сдерживать киммерийцев и Урарту, но царь не до конца доверял новым союзникам. Гадальные таблички времени правления Асархаддона, на которые были занесены его официальные запросы богу-солнцу Шамашу, чтобы представить их в храме, фиксируют беспокойство царя:

«Шамаш, великий Господин, может Руса, царь Урарту, идти со своими войсками, к киммерийцам (или любым их со-юзникам), чтобы вести войну, убивать, грабить и унести добычу?

Шамаш, великий Господин, если я отдам одну из своих дочерей в жены царю скифов, будет ли он говорить слова доверия мнеу правдивые и честные слова о мире? Будет ли он соблюдать договор со мной и делать то, что нужно мне?

Шамаш, великий Господин, нападут ли войска киммерийцев, или мидян, или любого другого врага? Будут ли они пытаться захватывать города при помощи подкопов, штурмовых лестниц, досок и таранов, и не простая ли это уловка — договор о мире?»^‹633›

Страницы: «« « ... 56789101112 » ... »»