Агафонкин и Время Радзинский Олег

Он пристально посмотрел в угол и присвистнул.

– Будет прятаться, – сказал Митек. – Выходи, исчадье.

Агафонкин оглянулся: стена около шкафа покрылась паутиной трещин, принявшихся складываться в знакомый Агафонкину абрис. Трещинки отошли от стены, отделились, повисли в воздухе – голограмма, фантом – и, повисев, потяжелели, становясь объемнее, набирая массу.

– Владыка, – поклонился перебирающий тонкими ниточками-ножками в пустоте Гог, – я, собственно, не решался обеспокоить, хотел подождать своей очереди, но, знаете ли, желание видеть вас, предстать, так сказать, перед ликом превозмогло природную робость и хорошие манеры…

– Будет болтать, – прервал его Митек.

Он обернулся к плите:

– А тебе что, отдельное приглашение нужно?

Агафонкин заметил сгустившуюся тень между плитой и холодильником, где хранились швабра и совок. Тень налилась угольной серостью и сложилась в длинное тяжелое пальто, из которого выросло породистое лицо Магога под серой кепкой. Он кашлянул, отделился от тени и, сохранив достоинство, низко поклонился.

– Владыка, – сказал Магог, – заранее признаю.

– Верно, верно сказано, дружище Магог, – заверещал Гог, опускаясь на потертый линолеум кухонного пола. – Признаем заранее и готовы нести полную ответственность за содеянное, не надеясь, так сказать, на верховную милость, потому как не достойны, нет: не-до-стой-ны. Отнюдь.

Закончив, Гог поклонился, сложившись втрое (или больше). Шляпа дерби когда-то черного цвета чуть качнулась, но осталась на голове. На Гоге было ситцевое летнее платье с воланами, усыпанное яркими цветами и заправленное в плисовые шаровары. Он был бос.

– Опять нашкодили? – спросил Митек. – Вам что было велено?

Он покачал головой.

– Владыка, – Гог приподнялся над полом, – нам было дано задание мотивировать Алексея Дмитриевича…

– Напугать, – пояснил правдивый Магог. – До смерти.

– То есть, конечно, не без того, не без того, – согласился Гог. – Понудить, так сказать, милого нашему сердцу Алексея Дмитриевича отыскать и вернуть юлу.

Агафонкин взглянул на Митька. Тот шумно отхлебнул чай и недовольно сказал:

– Именно – напугать. Вернуть юлу. А вы? Конец света устроили? Кто дозволил?

– Виноваты-с, – признал Гог. – Нет нам прощения. И не нужно. Об одном просим, Хозяин мира: не лишать стажа. Не обнулять.

– Просим не обнулять, – глубоким баритоном поддержал друга Магог. Он достал из кармана серые ниточки и принялся связывать их в замысловатую цепочку, имеющую одному ему понятную будущую форму.

– Отвернуться на секунду нельзя, – ворчал Митек: – Кремль порушили, ОМОН положили… Как дети малые. Кто вас просил вмешиваться? Чего вы вообще вылезли?

– Они юлу потеряли, – указал Магог на Агафонкина. – Уронили в Безвременье. Стало быть, возможность для конца света. Думали разом и порешить.

– Именно, – поддакнул Гог. – Его, его вина – Алексея Дмитриевича: юлу они затеряли-с, а это, Владыка, сами понимаете, шанс. Шанс! Конец света, и мы – тут как тут. Так что если кого и наказывать, то его, Агафонкина, – предложил свой вариант развития событий Гог. Он чуть приосанился и произнес с напускной скромностью: – Мы, признаться, Владыка, просто выполняли свой долг. В качестве, так сказать, знамений. Но награды, награды, заметьте, не требуем! Отнюдь.

Он прикрыл глаза, но они убежали к ушам, и кустистые ресницы кинулись их ловить, гоняясь за ними по его меняющемуся лицу.

– Довольно балаболить, – вздохнул Митек. – Все: кыш обратно!

Друзья-знамения послушно растаяли, оставив после себя легкую дымку и запах кислой капусты.

– Куда ты их? – спросил Агафонкин. Он надеялся, что куда бы Митек его ни отправил, это будет другое место.

– Обратно, куда ж еще, – как обычно невнятно ответил Владыка-Митек. – Им там сидеть до скончания веков. Заслужили. – Он взял свою пустую тарелку со стола, поставил в раковину и залил водой, капнув туда жидкость для мытья посуды. – Будет тебе, Алеша, о других тревожиться: поговорим о тебе. Сам знаешь, что натворил.

Агафонкин знал.

– Тебя для чего посылали в разные События? – спросил Митек.

– Выемка, Доставка, – заученно ответил Агафонкин.

Митек посмотрел на него, прищурившись, и Агафонкину показалось, что глаза Митька – два туннеля Тропы, и он мог бы войти в его взгляд и путешествовать вдоль него.

Это, понятное дело, была иллюзия: глаза – это глаза.

– Я тебе с малых лет объяснял, что на Тропе можно, чего нельзя, – продолжал Митек. – Ну, ладно б не знал: можно и простить. Хотя тоже не стоит.

– Ты не все рассказывал, – только и мог ответить Агафонкин. – Ты про юлу не рассказывал.

Это, конечно, ничего не меняло: да и не обязан Бог все рассказывать.

– Не рассказывал, потому как ни к чему, – пояснил Митек. – Что тебя с толку сбивать? Так ты знаешь: есть Линия Событий, простой, в общем, понятный линейный мир. Два направления: туда-сюда. Пространство Минковского.

– А на самом деле?

– А на самом деле, – сказал Митек, – существует бесчисленное множество Линий Событий – вариантов жизней. Параллельно. Просто каждый знает только одну жизнь и не помнит про другие. Что у него много судеб. И что в каждой из них он – другой.

– Почему?

– А чего людей путать? – удивился Бог-Митек. – Они с одной-то жизнью еле справляются. Но я по-честному, – добавил он, – даю выбор: каждому в определенный момент представляется возможность выбрать свой вариант.

– А дальше, – спросил Агафонкин, – когда выберут?

– Я ж сказал, Алеша, – удивился его непонятливости Митек, – выбрав одну, люди забывают другие Линии Событий. – Он вздохнул: – Бывает, конечно, пробивается память о других жизнях. Обычно во снах.

Агафонкина что-то тревожило в этом объяснении. Митек что-то не договаривал.

– А что происходит с другими Линиями Событий? – поинтересовался Агафонкин. – Которые не выбрали?

– Чего о них говорить? – удивился Митек. – Раз их не выбрали.

здесь здесь это и есть главное вот что нужно узнать

– Расскажи, – попросил Агафонкин. – Ты ж меня все равно потом…

– Тоже верно, – согласился Митек. Замолчал, взял было губку мыть посуду, но Агафонкин не дал ему, как обычно, скрыться, спрятаться за повседневным трудом.

– Расскажи, – настаивал Агафонкин. – Расскажи, что становится с другими Линиями Событий. С другими вариантами наших судеб.

– Вы там тоже живете, – сказал Митек.

– Другие мы? – спросил Агафонкин.

– Ну да, – кивнул Митек. – Ты что не ешь? Макароны стынут.

– Значит, – сказал Агафонкин, – каждый из нас разделен на бесконечное множество самого себя? И живет везде одновременно?

– Вроде того, – подтвердил Митек.

– И здешний ты не знаешь тамошнего себя? Тогда какой смысл выбирать один вариант?

– Да никакого, – согласился Митек. – Выбор ваш ничего не меняет. Просто забываете о других себе и других своих жизнях, а жизни-то от этого никуда не пропадают.

– А ты? – спросил Агафонкин.

– А я с вами – везде. И тут, и там. Мириады моих ипостасей, хоть я и один. Един. – Митек вздохнул. – Трудно быть Богом: надо везде поспевать.

Он капнул на губку жидкость для мытья посуды и начал сосредоточенно оттирать прилипшие к стенкам кастрюли макаронные ошметки: они плохо отходили даже в горячей воде.

– Ты с нами живешь, – повторил Агафонкин.

– Ну, да, – согласился Митек, – с каждым из вас. В каждой жизни. С кем-то как сотрудник с работы или, скажем, сосед по лестничной клетке. А бывает, – повернулся он к Агафонкину, – бывает, и как случайный человек: дворник там во дворе или, к примеру, водопроводчик из домоуправления. В общем, – закончил Митек, – где кто понезаметнее, понеказистее – это обычно я и есть.

– А В? – спросил Агафонкин. – Он тогда кто?

– Да никто, – засмеялся Митек, будто полоскал горло, – его и нет вовсе. Так, придумал, чтобы было на кого ссылаться.

– Для чего мы тебе? – решил узнать Агафонкин. – Хлопоты одни.

– И то верно, – согласился Митек, – хлопот с вами – не оберешься. Были б все такие, как Матвей – все знает, а сделать ничего не может – дите малое. Тогда, конечно, мне было бы много легче. А то только и поспевай вас от самих себя охранять.

Агафонкин ждал.

– Можно вроде и уничтожить, стереть, – будто сам с собой говорил Митек. – Выпустить этих двоих – Гогу с Магогой, и разом все закончить. Но жаль: вроде как долгосрочный проект – возился, мучился, обслуживал вас сколько времени. Кормил-поил, попы подтирал. Хотя, – вздохнул Митек, – хотя проект вроде бы и не удался.

– В чем проект-то? – спросил Агафонкин.

– Да я и забыл, – признался Бог. – Так давно его начал, что и запамятовал для чего. Но вижу, что не удался. А бросить – жалко: вдруг вспомню?

“Не скажет, – понял Агафонкин. – Может, и вправду не помнит”.

– А я для чего? – спросил Агафонкин. – Это помнишь?

– Ты – Курьер, – уверенно сказал Митек. – Курьеры возят Объекты Выемки-Доставки.

– Это что за Объекты? Для чего?

– Как же? – удивился Митек. – Объекты Выемки-Доставки – важная вещь. Они, Алеша, вроде как дверцы в другие Линии Событий – другие варианты судеб. Я ж сказал: каждому раз в жизни даю выбор, шанс – посылаю Объект. Пусть подержит у себя, может, и вспомнит, что у него имеются другие жизни. Это – Доставка. Если не использовал – не вспомнил, Объект забирается. Это – Выемка. Знаешь, – улыбнулся Митек, – каждый человек однажды находит у себя какой-нибудь с виду бесполезный предмет и смотрит на него, пытаясь вспомнить – откуда? Зачем? Вспомнит – изменит жизнь. Не вспомнит, что ж: приходит Курьер и забирает Объект. И человек об этом забывает. Вот ты для чего, Алеша, – закончил Митек. – И вот отчего Курьерам нельзя вмешиваться. А ты вмешался.

– А юла для чего?

– Ну, юла, – сказал Митек, – понятно для чего: чтоб попробовали, прикинули разные Линии Событий, разные варианты. Юла может создавать новые Линии Событий, если запустивший сформирует Намерение. Юла дается каждому, – добавил Митек. – Сам подумай: у кого в детстве не было юлы?

“У меня не было”, – хотел сказать Агафонкин. Впрочем, сейчас было не время жаловаться на детство.

– Прости, что я тебя подвел, – сказал он вместо этого.

– Не прощу, – помотал Митек лысоватой головой. – Не могу. Да и не хочу. Сам знаешь, что натворил: тебе ж говорили – не вмешиваться, а то Сдвоение может выйти. А в Сдвоении юла легко затеряется: скользнет во вновь созданную Линию Событий, и ищи потом. Затеряется, как и произошло. У тебя и сейчас ее нет.

Агафонкин вздохнул: юлы у него и вправду не было. Он, однако, знал, где она была.

– А если принесу юлу? – спросил Агафонкин. Простишь?

– Алеша, – развел мокрыми руками Митек, – ты нарушил Правило Курьера, как же я тебя прощу? Это вы, люди, друг друга прощаете, а я прощать не могу: не станет порядка. От жалости вашей – одна беда.

– А ты точно Бог? – усомнился Агафонкин. – А то, может, ты – тот… другой?

– Это только вы думаете, что нас двое, – усмехнулся Митек.

Задумался. Потом решил:

– Ладно, дам тебе послабление: принесешь юлу – без обмана, по правилам – не обнулю. Наказать – все равно накажу, но не обнулю.

– А если… не по правилам? – спросил Агафонкин.

– В этот раз ты все знаешь, – сказал Митек.

Агафонкин и вправду знал. Только боялся себе признаться.

– Давай, – кивнул Митек, – звони.

Агафонкин посмотрел на центр кухонного стола, где теперь стоял никогда не виденный им ранее зеленый телефон. Телефон походил на игрушку – без циферблата и проводов: трубка на рычажках.

– Я номера не знаю, – сказал Агафонкин.

– Я знаю, – заверил Митек.

Поднял не соединенную с базой трубку и сказал глуховатым, чуть сиплым, голосом:

– Полдень 11 ноября 56-го года. – Подумал, добавил: – Одна тысяча девятьсот. – Кашлянул: – Москва, Стромынка 9, квартира 53. Квартира Парамоновых.

Телефон засветился изнутри, в нем что-то щелкнуло, и Агафонкин услышал в трубке долгие гудки.

На другом конце провода трубку подняли, и знакомый женский голос произнес:

– Алло?

Митек протянул трубку. Агафонкин взял, помолчал.

– Алло? – снова, более нетерпеливо, спросила женщина.

– Ну? – Митек наморщил лоб. – Или ты, или она.

– Катя, – сказал Агафонкин, – Катя, это я.

– Алеша? Милый, я так соскучилась… – обрадовалась Катя, но Агафонкин ее прервал.

– Катя, слушай меня внимательно, это очень важно: никуда не ходи, жди меня дома. Я приду к часу дня.

– А репетиция? – спросила Катя растерянным голосом. – У меня дневная репетиция. Я тебе говорила. Мы же собирались встретиться вечером.

– Никуда не ходи, – повторил Агафонкин налившимся медью голосом, каким обычно командовал перед кавалерийской атакой, откуда не всем суждено вернуться. – Обещай.

Катя ответила не сразу:

– Обещаю, Алеша. Никуда не пойду и буду ждать тебя дома. – Она замолкла, и стянутое ее страхом молчание наполнило пространство-время, пролегшее между ними. – Случилось… что-то?

– Потом объясню, – пообещал Агафонкин, хотя и знал, что ничего не объяснит.

Резко повесил трубку и вдавил в рычажки посильнее, словно хотел удостовериться, что разговор окончен.

– Молодец, – похвалил Митек.

Агафонкин вдруг понял, что сжимает пустоту: телефона больше не было. Он посмотрел на Бога.

– Иди, – велел Бог, – забирай юлу.

– Носитель нужен, – сказал Агафонкин. – Туда Тропа со смежным Носителем: одна остановка. Я начну с Дома ветеранов.

– Ни к чему, – заверил Митек. – Я помогу – для скорости.

Он взглянул на Агафонкина, и Агафонкин явственно увидел – понял поверил, что глаза Митька – вовсе не глаза, а два туннеля, ведущие в любое Событие. Его чуть тряхнуло, как перед входом на Тропу, и втянуло во взгляд Владыки Мира.

Здесь было пусто и светло.

2

Он заметил, что одет по-другому: в желто-песочный летний костюм из чесучи.

Агафонкин посмотрел: на ногах – двухцветные штиблеты. Все, как первый раз. Все, как каждый раз, когда он попадал в Событие КиевПаркПушкинаБрест-Литовскоешоссе-7июля1934года15:20. Он оглянулся – понять, через кого здесь оказался. За спиной возился, подрезая кусты желтых роз, старый парковый рабочий в вышитой украинской рубахе и узбекской тюбетейке. Старик мурлыкал “Марш Буденного” братьев Покрасс “Мы – красные кавалеристы, и про нас…”. Он сильно фальшивил, перевирая мотив.

– Митек, – позвал Агафонкин.

Рабочий обернулся, и на Агафонкина глянули бесконечные пустые глаза. Глаза-туннели. Агафонкин знал, что может в них шагнуть и попасть куда угодно.

– Митек, – уверенно сказал Агафонкин.

– Ошиблись, товарищ. – Старик отвернулся и чиркнул большими садовыми ножницами, отрезав вянущую, похожую на пожухшую капусту, розу, а с нею и надежду Агафонкина на свою откровенность. – Если ищете кого, лучше будет к фонтану пройти: там отдыхающие собираются.

Он подобрал обрезанные колючие ветки с крепкими короткими шипами и теряющие шелковые лепестки бутоны, сунул в холщовый мешок и пошел вдоль длинной клумбы – старый парковый рабочий, что и по выходным дням наводил порядок. Агафонкин посмотрел вслед, повернулся и заспешил к фонтану.

В этот раз он знал, где искать нужных отдыхающих.

Духовой оркестр начал играть патриотический вальс “На сопках Маньчжурии”, под который не должно танцевать, а надобно размышлять о павших. Агафонкин – старый солдат – и сам невольно подтянулся и – того не заметив – стал мурлыкать знакомые слова:

  • Тихо вокруг.
  • Сопки покрыты мглой…

“Плохая, глупая война, – думал Агафонкин, вспоминая гибель, нет – истребление 214-го резервного Мокшанского пехотного полка, их отчаянную попытку прорвать японское окружение под Мукденом, грустное событие, которому полковой капельмейстер Илья Шатров и посвятил вальс. – А какая война хорошая?”

Агафонкин не знал ни одной.

Он увидел Отправителя.

Тот стоял невдалеке, щурясь на щедрое, жаркое, светло-оранжевое украинское солнце. Отправитель отирал пот со лба большим белым платком с синей каемкой и оглядывался по сторонам.

  • Вот из-за туч блеснула луна…

– лезли в голову слова вальса, и, хотя на небе горело, палило солнце, Агафонкин явственно увидел и выглянувшую на минуту маньчжурскую луну, и невысокие, поросшие чужой жесткой травой, сопки, и замолкнувших перед прорывом готовящихся к бою солдат.

Он и сам был как перед боем.

– Здравствуйте, товарищ, – сказал Агафонкин, растягивая слова, стараясь звучать по-киевски протяжно. – Жаркий выходной выдался.

Полустасов посмотрел на него мельком и отвернулся, сторонясь случайного разговора: он здесь находился по важному делу – не до болтовни с незнакомцами. Да и выглядел товарищ странно: волосы давно не стрижены. Несерьезно выглядел.

Через мгновение он, однако, осознал, что кого он ждал, прибыл, и обернулся к Агафонкину, не решаясь поверить, что перед ним и есть ожидаемый человек.

– Назовитесь, товарищ, – велел Агафонкин.

– Полустасов, Аркадий Михайлович.

– Рад знакомству, Аркадий Михайлович, – сказал Агафонкин, хотя это и была неправда.

  • Могилы хранят покой.
  • Белеют кресты…

– В командировке из Харькова, – зачем-то добавил Полустасов.

“Вот там бы и оставался, – подумал Агафонкин, понимая, что ничего не изменишь. – Что мне делать? Сбежать? Затеряться, постоянно меняя Линии Событий, не задерживаясь ни в одном пространстве-времени подолгу, не обнаруживаясь, затаившись?” Он оглянулся, ища глазами паркового рабочего в тюбетейке: того нигде не было.

Ушел? Оставил без надзора?

Перед лицом Агафонкина сверкнули большие серые острые садовые ножницы, лязгнул металл – страшный звук, и он увидел, как, срезанный, упал на землю желтый бутон.

Агафонкин моргнул: перед ним, услужливо улыбаясь, отирая пот с влажного, блестящего лица платком, стоял советский руководитель средней руки Аркадий Михайлович Полустасов, за чьей спиной на летней эстраде гремел, выдувая в ласковый киевский воздух полковую мелодию, духовой оркестр. Агафонкин снова моргнул: ножниц в воздухе не было.

“Предупреждает, – понял Агафонкин. – Чтоб и не думал”. Он вздохнул и решил внять предупреждению.

Сделаем как положено. По правилам.

“Контакт, – подумал Агафонкин. – Начинаю Выемку”. Его не радовало думать привычные слова.

Агафонкин протянул руку и не удивился, почувствовав на ладони прохладное и округлое: и не глядя он знал, что там лежит малый сердолик.

Полустасов вынул из кармана льняного пиджака завернутую в тряпицу юлу, протянул Агафонкину, а другой рукой взял у него с ладони матовый янтарный камешек, испещренный черными точками.

– Спасибо, товарищ, – поблагодарил Полустасов. – А то я уж думал, вы не придете. Я-то подождал бы, да со мной дочка маленькая: жена в больнице – в Харькове, и оставить не с кем.

Он махнул рукой по направлению к газону, и в этот раз – в отличие от первого раза – Агафонкин не оглянулся. Он и так знал, что там стоит маленькая девочка, скучает, теребит льняные косички под кремовой панамкой. В матроске и белой юбке.

Все было, как было. Разница в том, что в этот раз Агафонкин разрешал себе признаться в том, что сделал. Что сделает. Раньше он и думать боялся, скрывал, даже от себя. Вроде как не думаешь, оно и не случилось.

А оно случилось. Случится.

Случается.

  • Прошлого тени кружатся вновь,
  • О жертвах боев твердят…

Правило Курьера – не вмешиваться.

“Давай, не вмешивайся, – сказал себе Агафонкин. – Попробуй. Ты не отвечаешь за других”.

– Аркадий Михайлович, – сказал Агафонкин вслух. – Слушайте внимательно: это важно.

– Слушаю, товарищ, – подался к нему Полустасов – я человек ответственный мне можно доверять государственный я человек

– Аркадий Михайлович, – повторил Агафонкин те же слова, что и каждый раз, когда встречал Полустасова, – вас через два года арестуют и расстреляют. Не спрашивайте почему, за что – бесполезно. Просто примите, что это так. И что я не могу этого изменить.

Полустасов глядел на него, продолжая улыбаться, не понимая смысла агафонкинских слов, как он глядел всякий раз, когда Агафонкин ему это говорил. Затем перестал улыбаться.

– Товарищ… – начал Полустасов.

Агафонкин его оборвал:

– Нет времени, Аркадий Михайлович. Вас спасти нельзя, но можно попытаться спасти дочку. Вашу жену арестуют, и она в 39-м умрет в этапе на Воркуту, а дочку отправят в детский дом для детей врагов народа под Челябинском. Там она заболеет тифом. Не выживет.

Полустасов слушал не перебивая, и Агафонкин почти видел его мысли: он сразу поверил Агафонкину и теперь решал, что делать с полученной информацией. “Мужественный человек, – подумал Агафонкин. – Он-то не знает, что останется жить в других Событиях”. Агафонкин уважал людей за незнание ими своей бессмертности.

– Дочку можно спасти, – сказал Агафонкин. – Можно постараться. Спрятать.

Он сказал это и в первый раз. И после говорил. Только в отличие от прежних посещений им этого События Полустасов, обычно в этот момент замолкавший, вдруг улыбнулся и погладил Агафонкина по рукаву летнего костюма, сохранявшего прохладу, оберегающего тело от лишнего жара.

– Спасибо, товарищ. – Полустасов на секунду смежил веки и снова открыл глаза. – Дочку спрячу: отправлю в Москву к сестре жены, к Вере. Она там замужем за известным художником, он Сталина рисовал. И Кагановича.

– Катя! Катюша! – позвал он дочку. – Иди к нам!

Агафонкин смотрел, как девочка в панамке, недовольно хмурясь, но не решаясь ослушаться, идет к скучным взрослым. В ее глазах, нагретых летним солнцем, играл золотой блеск, и Агафонкин знал, что этот блеск не пропадет: помнил ее взгляд – растворенный в меду янтарь.

“Вот оно что, – вздохнул Агафонкин. – Ах, Митек…”

– Катя, – фальшиво-приветливым голосом сказал папа Полустасов, – знакомься: это… – Он замялся, взглянув на Агафонкина, не зная его имени.

– Алексей Дмитриевич, – представился Агафонкин.

– Здравствуйте, – поздоровалась маленькая Катя. Она смотрела мимо Агафонкина; ей было скучно.

“Здравствуйте, Катерина Аркадиевна, – подумал Агафонкин. – Вот и свиделись”.

Он знал, что должен сделать. Чего раньше не делал.

– Катюша, – Агафонкин присел на корточки, оказавшись одного роста с девочкой, глядя на ее красивое загорелое лицо в обрамлении льняных косичек. “Волосы потом потемнеют, станут светло-русыми”, – вспомнил Агафонкин.

Он решил об этом не думать.

  • Тихо вокруг,
  • Ветер туман унес…

– Катюша, – она же хотела чтобы я ее так называл вот и зову – ты ведь любишь играть?

Дурацкий вопрос. Особенно когда говоришь с маленькой девочкой.

Катя кивнула: кто ж не любит? Дядя был глупый.

– Катюша, – Агафонкин старался звучать беззаботно – что такого играем в парке с ребенком выемка закончена юлу-то он уже забрал может за ним больше и не смотрят – Гляди, что у меня есть.

Он достал из кармана завернутую в тряпицу юлу. Развернул. Катя взглянула на юлу без интереса – не кукла же. Волчок, у каждого во дворе был такой.

– Товарищ, – начал Полустасов, – Алексей Дмитриевич…

– Катюша, – не дал ему договорить Агафонкин, – давай поиграем: кто дольше закрутит юлу – ты или я.

– Вы – большой, – сказала Катя, – у вас силы больше. Нечестно.

“Конечно, нечестно, – согласился про себя Агафонкин. – В этом-то все и дело: честно у больших не выиграешь”.

– Я вполсилы буду вертеть, – пообещал он. – Хочешь, я первый? Чтоб ты видела, как у меня получилось.

Катя пожала плечами в матроске, пригладила воротничок. Наморщила лоб и кивнула – да.

“Вот и хорошо, – решил Агафонкин. – Главное – ни о чем не думать, пока верчу”.

Не думать Агафонкину всегда давалось легко.

Агафонкин небрежно закрутил юлу, поставив ее чуть под наклоном, и она почти сразу завалилась набок. Катя дернула себя за косичку, удивляясь его неловкости: дядя был не только глупый; он не умел делать простейшие вещи, какие умели даже самые маленькие во дворе. Она присела на корточки рядом с Агафонкиным и взяла юлу в руки.

– Алексей Дмитриевич, – тронул его за плечо Полустасов. – Нам нужно спешить – на поезд можем не успеть.

– Можете, – согласился Агафонкин. – Да, сплоховал я, – сказал он девочке. – Давай, посмотрим, как у тебя получится.

Агафонкин прищурился, как делал, когда просматривал чужие Линии Событий, и погрузнел: приготовился.

Юла в Катиных руках начала светиться. От нее стали расходиться разноцветные концентрические кольца – маленький Сатурн. Агафонкин понимал: он один это видит.

Затем услышал звук лязгнувшего металла. “Не ушел, – понял Агафонкин. – Предупреждает. Наплевать”.

– Закручивай. – Он не узнал свой голос – глухой, чужой, осипший. – Закручивай юлу, Катюша.

Катя Полустасова закрутила юлу.

От юлы расходились радужные, переливающиеся, светящиеся холодом круги, и Агафонкин увидел сквозь этот холодный свет череду Событий, приведших их в это пространство-время. Божий замысел.

Страницы: «« ... 1516171819202122 »»

Читать бесплатно другие книги: