Плененная королева Уэйр Элисон
– Он выставляет напоказ эту девку – пусть, мол, все видят!
– Ее называют Розой Мира. Будь я проклят – ей бы больше подошло Поганая Роза!
Генрих снова стал предметом неодобрения и насмешек. И женщины были даже непримиримее по отношению к нему, чем мужчины. «Подданные хотят быть похожими на короля, а он подает им дурной пример, – сетовали они. – Глядишь – и наши мужья начнут ему подражать!» При этом женщины недовольно цокали языками.
Алиенора ничего этого не слышала, хотя Амария и могла бы рассказать ей кое-что. Служанка воздерживалась, но не потому, что ей строго наказали помалкивать, а потому, что сочувствовала госпоже, которая очень нервничала, когда речь заходила о короле. У несчастной королевы и без того хватало проблем, и Амария не хотела их увеличивать.
Но неведение Алиеноры продолжалось недолго. Неожиданно к ней приехал гость – аскетический Гуго Авалонский, хороший друг Генриха и его наставник. Алиенора всегда симпатизировала Гуго и уважала его. Этот праведный, добрый и бесстрашный человек всегда был откровенен. А его безграничное милосердие было широко известно. Он происходил из благородной бургундской семьи, стал монахом в монастыре Гранд-Шартрёз, главной обители картезианского ордена. Гуго только что по срочному вызову короля прибыл в Англию, чтобы возглавить новый монастырь, основанный Генрихом в Уитхеме в графстве Сомерсет.
Встав на колени для благословения настоятеля Гуго, Алиенора спрашивала себя, что привело его сюда. Вряд ли он приехал, только чтобы дать ей духовное утешение, хотя была бы рада и этому, потому что, как ни старалась, не могла проникнуться симпатией к капеллану, которого назначил Генрих. Но еще Алиенора опасалась, что Гуго Авалонский привез ей дурные новости – еще один удар от мужа. И ее опасения оправдались.
– Дочь моя, – сказал настоятель низким повелительным голосом, – я приехал с деликатной, но необходимой миссией.
Ах нет, подумала Алиенора, но, соблюдая правила приличия, пригласила гостя сесть.
– Это разобщение между вами и королем очень печально и достойно сожаления, миледи, – начал Гуго, посмотрев на нее теплым сочувственным взглядом.
– Это не просто разобщение. Я нахожусь в заключении. Муж не может простить мне, что я заняла сторону сыновей.
– Об этом из милосердия я воздержусь говорить, – продолжал Гуго, видя огорчение Алиеноры и зная, что любые его слова только усугубят ее скорбь. – Но я должен откровенно поговорить с вами и сказать, что всегда рассматривал союз между вами и королем Генрихом как прелюбодейский и незаконный.
– Прелюбодейский? – отозвалась Алиенора.
Она старалась не думать о более широком толковании того, о чем говорит отец Гуго, и отбрасывала в дальний закуток памяти воспоминание о Жоффруа в ее постели, о тайном, постыдном препятствии к браку с Генри из-за интрижки с его отцом. Что бы сказал благочестивый настоятель, если бы ему это было известно? Но сама Алиенора никогда не стала бы об этом говорить, и Генри это знал. Не стал бы говорить и он, потому что женился на ней, зная об этом препятствии. Иначе их дети станут бастардами.
Несколько мгновений Алиенору преследовала мысль о том, что Гуго Авалонский каким-то образом узнал про ее амурные дела с Жоффруа. Нет, это невозможно, сказала она себе. Даже Генри не пошел бы на такое безрассудство и несправедливость – не стал бы оспаривать права своих сыновей. Но момент был трудный, и Алиенора с трепетом ждала, что ей скажет настоятель.
– Аннулирование вашего первого брака было совершено, по моему мнению, на сомнительных основаниях, – проговорил Гуго. – Вы вышли за короля Людовика по всем христианским законам. Разрешение было получено без всяких, как я полагаю, затруднений, а при его отсутствии последовало бы наказание. Но вы предпочли оставить вашего мужа и выйти за другого, с которым у вас еще более тесные кровные связи. По этой причине из второго вашего союза ничего хорошего не могло выйти, что и выяснилось со временем. А потому король желает разорвать ваш брак, подав прошение, в котором это желание будет обосновано кровным родством.
Алиенора слушала, потрясенная. Расторгнуть их брак? Конечно, это вполне логично – решительный ход, расторгающий брак, который фактически перестал существовать, поскольку получил несколько смертельных ударов: не брак, а чистое воспоминание. Но она никак не ожидала, что Генрих попытается развестись с ней. И почему теперь? Это следовало бы сделать, когда он узнал о ее роковой непокорности.
Алиенора, недоумевая, покачала головой:
– И что тогда будет со мной?
Настоятель взял ее за руку и задержал, изо всех сил стараясь представить неприемлемое как вполне возможное.
– Король заявит, что вы оба заключили этот союз, не ведая о препятствиях, а потому ваши дети по-прежнему останутся законнорожденными и помех к наследованию короны нет.
Мысли Алиеноры метались. Если Генри утверждает, что их брак незаконен, то и претензий на ее земли у него не должно быть… и на нее самое. Тогда засветит свобода…
– Если я никогда не была замужем за королем, то я не являюсь его подданной и не могу быть обвинена в измене, – произнесла она. – Если я дам согласие на этот развод, то у него не будет оснований задерживать меня здесь, он должен меня отпустить. Постойте, добрый настоятель, я скажу все до конца. – Алиенора подняла руку, чтобы пресечь возражения. – Я суверенная герцогиня Аквитании. Как только я соглашусь на это, мои владения должны вернуться ко мне, а я должна быть освобождена. Я удалюсь в свои земли и стану править ими как независимый сюзерен. А после моей смерти земли мои перейдут сыновьям. Развод будет означать, что империи сейчас наступает конец, но со временем все наши владения воссоединятся.
– Ах! – выдохнул настоятель, и в этом восклицании сумел со всей очевидностью передать, что все не так просто, как она думает. – Король, кроме того, собирается выдвинуть против вас обвинение в том, что вы совершили супружескую измену по собственному злому умыслу.
– Если я не его жена, то как я могла совершить супружескую измену? – тут же парировала Алиенора.
– Это все юридические домыслы, миледи. Восстав против короля и совершив супружескую измену, вы считали себя его женой. Любой, кто предпринимает действия, направленные против безопасности короля или блага его королевства, либо считается его врагом, либо совершает измену. Своей супружеской изменой вы могли угрожать законному престолонаследию.
– Это в моем-то возрасте?! – воскликнула Алиенора.
– Может быть, и нет, – снизошел настоятель Гуго с едва заметной улыбкой. Ему эта неприятная миссия не доставляла удовольствия. – Но Папа с подозрением отнесется к вашему поведению. В этом вы можете не сомневаться. Он, вероятно, сочтет, что король, держа вас взаперти, прав.
Алиенора пришла в бешенство:
– Генри, значит, думает получить разом все! Женой он меня больше не хочет видеть, но готов на любые трюки, чтобы сохранить за собой мои земли, на которые он не будет иметь никаких законных прав после расторжения нашего брака.
– Король предполагает, что герцог Ричард сможет и дальше править Аквитанией вместо вас в качестве вашего наследника. Как он это делает и теперь. Кажется, вы именно этого хотели.
Ричард! Радость наполнила сердце Алиеноры, когда она услышала о сыне, к тому же услышала такую хорошую новость. Но несправедливость Генриха оказалась мучительно горька.
– Ричард должен был делить власть со мной – об этом было договорено, а не о том, что он станет править самостоятельно. Ему всего семнадцать.
– Вполне достаточно. Он достиг возраста мужской зрелости, – заметил настоятель Гуго. – Ричард уже известен как великий воин, остается только пожелать ему немного больше мудрости. Увы, к сожалению, он не принес ничего, кроме раздрая, в вашу дикую страну. Я не должен говорить вам об этом, но люди подняли бунт, узнав, что вы не возвращаетесь, и Ричард прибег к страшным мерам, дабы привести их к покорности и утвердить свое правление.
Алиенора вовсе не ожидала услышать такое. Ричард воспитывался в рыцарских добродетелях, его учили быть доблестным, защищать бедняков, слабых, невинных. Он был хорошо образованным молодым человеком, трубадуром, которого растили как истинного сына юга. И мать изо всех сил старалась привить ему неискоренимую любовь к его наследству.
– Что он натворил? – с дрожью в голосе спросила Алиенора, забыв на мгновение предполагаемый развод и ее обиды на мужа.
Настоятель Гуго посмотрел на нее с мучительным выражением.
– Нельзя сказать, что Ричард действовал неэффективно. В Аквитании теперь все спокойно, и она покорна ему. Но в этом нет ничего удивительного, потому что он прошелся по земле с большой жесткостью, сметая замки один за другим и не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Подробности всех жестокостей, совершенных его людьми, плохо поддаются описанию человеческим языком.
– Расскажите мне! – потребовала Алиенора, не веря своим ушам.
Ричард – ее сын, и она не могла допустить, чтобы он творил жестокости. А если Ричард что и сделал, то лишь по приказу отца, потому что сам не мог быть таким бессердечным по отношению к земле и народу, в любви к которым признавался когда-то матери. Это был ее народ! Алиеноре хотелось плакать за землю, на которой она родилась. Ведь аквитанцы, в конце концов, сражались за возвращение своей герцогини и возражали против того, чтобы ими управлял сюзерен, который не имел права захватывать ее полномочия. Если они смогли вынести эти жестокости, то как-нибудь и она выслушает все о произошедшем с ними.
Точеное лицо Гуго выдавало во время рассказа сильные эмоции.
– Тех, кто выступал против герцога, калечили: кому-то выкалывали глаза, кому-то отрубали руки. Говорят, что женщин насиловали. Простите меня, миледи. Ричард и его воины. Все сообщают, что он был безжалостен. Аквитанию подавили жестоко, и теперь она лежит под его железной перчаткой.
И это сделал мой сын, самый любимый, подумала Алиенора. На какое-то время она потеряла дар речи. Наконец, потрясенная, пробормотала:
– Пусть Господь простит его… и утешит пострадавших.
Алиенора никак не могла представить себе Ричарда в роли тирана, истязателя, насильника… Нет, это все происки Генри. Она должна верить в это.
– Вы понимаете, отец настоятель, что в такой ситуации я с еще большей решимостью буду бороться за свои права, – заявила она. – Аквитания нуждается во мне, и я должна быть там.
– Вы должны делать то, что подсказывает вам ваша совесть, миледи, – мрачно ответил Гуго. – Я, как того требовал мой долг, передал вам пожелания короля и высказал собственное мнение. Могу только добавить, что бороться вам придется, сидя здесь, в замке, так как король не намерен выпускать вас отсюда. Меньше всего он хочет, чтобы вы возвращались в Аквитанию. Он говорит, что на свободе вы опять начнете плести заговоры против него, объединяться с вашими сыновьями и вассалами. Он опасается, что вы снова выйдете замуж за суверена, с которым он враждует.
– Значит, Генри ищет способ отодвинуть меня в сторону и при этом ничего не потерять! – вспыхнула Алиенора. – Но если развод со мной вызовет такие затруднения, то почему он это делает?
– Мне неприятно говорить об этом, но король хочет жениться еще раз, – сказал Гуго Авалонский мягким голосом, однако Алиенора восприняла его слова как пощечину. Для нее после месяцев тихой монотонной жизни это было невыносимо, через край.
– На ком? – спросила она, думая о Розамунде.
Неужели Генри и в самом деле решил жениться на своей любовнице, дочери простого рыцаря? Он совсем потерял разум!
– На Аделаиде, принцессе Франции, – ответил настоятель, неодобрительно скривив рот.
– Но она обручена с Ричардом!
– Да, но обручения, как и браки, могут быть разорваны, – напомнил Гуго. – Король уже послал письмо Папе Александру, в котором просит отправить легата в Англию, чтобы заслушать дело против вас. Это все, конечно, держится в большой тайне, и король особенно настаивает на том, чтобы вы вели себя благоразумно, поскольку разрыв вашего союза – шаг серьезный и может иметь далеко идущие последствия.
– А если я попытаюсь сообщить миру о том, что возражаю, хотя шансы быть услышанной у меня невелики, то он отнимет мои привилегии! – презрительно сказала Алиенора.
– Король об этом не говорил, и я надеюсь, что так далеко он не зайдет, – ответил Гуго, вставая и собираясь уходить.
– Отец настоятель, – быстро проговорила Алиенора, – вы мудрый человек, вы известны вашей принципиальностью. Что бы вы посоветовали мне сделать? Если я соглашусь на этот развод, мое положение улучшится?
– Миледи, я бы посоветовал вам молиться, просить наставления у Господа и ждать решения Папы. Он решит по справедливости, в этом можно не сомневаться. Он не из тех людей, которые покупаются королями.
Когда Гуго ушел, Алиенора сделала то, что он ей советовал: опустилась на колени и принялась молиться за себя, за Генриха, за Ричарда, бессмертной душе которого явно грозила опасность, и искать выход из своего нынешнего положения. Она давно уже смирилась с тем, что ее брак с Генри разорван, и могла понять необходимость официального разрыва, чтобы Генри мог жениться, но удивилась собственной слабости: ведь она чуть не расплакалась, узнав, что Генри хочет избавиться от нее ради этой молоденькой девочки. Сколько ей там? Тринадцать лет! Господи милостивый, неужели Ты не мог избавить меня хотя бы от этого?
Любовь Генри к ней давно умерла. Он ненавидел жену, что доказывал раз за разом. Почему же тем не менее иногда в темной пустоте ночи Алиенора ловила себя на том, что все еще хочет его, все еще – против всех доводов разума – лелеет маленькую надежду, будто они могут примириться? Почему?
Ответ был под рукой. Просто ни один мужчина никогда не затронул ее так, как Генри, не разбудил в ней таких бешеных чувств. Никто другой не мог с ним сравниться. Между ними навсегда сохранится какое-то чувство, какой-то отблеск великой страсти, которую они когда-то разделяли. И даже перед лицом того, что сделал с ней муж, Алиенора все еще хотела его в своей постели. Это было хуже всего. Да что там говорить – это было худшее в заключении, которое лишало ее общества мужчин, а в особенности одного конкретного мужчины. Даже сейчас тело Алиеноры жаждало прикосновения мужа, того наслаждения, что он давал ей…
Королева старела. Годы безжалостно уходили в никуда. Вскоре вся привлекательность оставит ее, и она станет старухой, а способность соблазнять, доставлять наслаждение мужчине и самой получать удовольствие сойдет на нет. Живя в изоляции, Алиенора чувствовала, что ее время истекает, но не было никакой возможности удовлетворить насущную потребность, живущую в ней. Прежде Алиенора думала, что в отсутствие всяких возбудителей это чувство угаснет и она научится сосредоточиваться на духовном, чего не делала в годы своей бесшабашной молодости и бурного супружества, думала, что обретет душевный покой и это позволит ей открыть разум и сердце для любви к Господу… Но она ошибалась, как же она ошибалась! Дошло даже до того, что Алиенора принялась проигрывать в воображении сцену соблазнения ею красивого Ранульфа Гланвиля, который был таким приятным собеседником за ужином и, возможно, не отверг бы предложения задержаться и чуть позже… Но хотела она не Гланвиля.
Алиенора хотела Генри. Однако Генри решил развестись с ней. И если он добьется своего, то ей больше никогда не лежать в постели с мужчиной. И при мысли об этой жуткой перспективе слезы потекли у нее ручьем.
Четыре месяца ждала Алиенора новых известий. Четыре долгих, бесконечных, несчастных месяца, во время которых она изводила себя предположениями о том, что скажет или сделает Папа. Наконец ее снова посетил настоятель Гуго. Принимая его, Алиенора заставляла себя быть спокойной. Она была полна решимости встретить любое известие с достоинством и мудростью, на какую только способна.
Стоял холодный ноябрь, ветер завывал на плато, где находился Сарум, свистел в окнах, и долго поддерживать огонь в жаровнях было невозможно. И потому Алиенора сидела, закутавшись в меха, а настоятель поплотнее завернулся в свой большой шерстяной плащ, надетый поверх хабита.
– Его святейшество прислал легата – кардинала Сант-Анджело, – сказал Гуго. – Он приехал под предлогом разрешения спора между епархиями Кентербери и Йорка. Легат встретился с королем в Винчестере, и ваш муж поднял вопрос о разрыве брака. К сожалению, он еще пытался подкупить кардинала большим количеством серебряных монет, но кардинал отказался их брать. Он даже не стал выслушивать доводы короля, просто предупредил, что развод с вами чреват серьезными опасностями и на этом обсуждение вопроса закончилось. Вскоре после этого кардинал Сант-Анджело отбыл в Италию.
Алиенора испустила протяжный вздох облегчения, но ее удовлетворенность решением легата была омрачена пониманием того, что, хотя она и остается законной женой короля, Генрих не хочет ее и теперь воспылает к ней еще большей ненавистью. А ведь она никак и не влияла на решение Рима… Впрочем, если бы ее вынудили, она непременно сделала бы это.
– Я, конечно, удовлетворена, но думаю, король сердится, – сказала Алиенора.
Настоятель снова одарил ее своей милой улыбкой:
– Нужно ли спрашивать? Он не любит, когда разрушают его планы.
– Он не сдастся, – беззаботно заметила она. – Генри найдет другой способ избавиться от меня.
– Он может обратиться к Папе, но, по-моему, это будет пустая трата времени.
– Вы не одобряете решения Папы, отец настоятель? – с вызовом спросила королева.
– Устами его святейшества говорит Господь. Кто я такой, чтобы оспаривать его слова?
– Вам это нелегко – быть посредником между Генри и мною? – улыбнулась настоятелю Алиенора.
– Я не ищу легкости в делах мирских, – ответил он. – Надеюсь, что обращался с вами справедливо и по-человечески.
– Хотелось бы мне, чтобы милорд король был таким же предусмотрительным, – заметила Алиенора, когда настоятель поднялся, собираясь уходить. – Не сомневаюсь, что мы еще встретимся.
– Хотелось бы при более благоприятных обстоятельствах, – дружелюбно ответил он.
Глава 50
Сарум, 1175–1176 годы
Зима была ужасная. Урожай не удался, и в Англии царил голод – даже Алиенора испытывала недостаток в хорошей еде, потому что сократили рацион всех обитателей замка. Цена бушеля пшена поднялась многократно, а хлеб, эта основа основ в еде богатых и бедных, стал роскошью. Бедняки ели корни, орехи и траву, даже кору обдирали с деревьев. Было мясо, потому что большинство скота забили и засолили для еды зимой, но голодный люд в бедняцких домах мяса почти не видел. Люди умирали на улицах от голода или от чумы. И только с приходом лютых холодов поветрие пошло на убыль.
Алиенора отдавала, что могла, со своего стола, чтобы поддержать бедняков.
– Я больше не в состоянии проявлять милосердие в той мере, в какой это полагается королеве, – сказала она Ранульфу Гланвилю. – Но эту малость я могу делать.
Королева сама ходила голодная. В ее покоях стоял холод, и они с Амарией проводили дни, закутавшись в меха, пальцы в перчатках леденели, носы розовели от холода. Рождество было мрачным – никакого праздничного застолья или веселья, и Алиенора, простуженная, провела бульшую часть времени в постели.
А потому она удивилась, когда в начале нового года Гланвиль объявил о приезде Гуго Авалонского. Сердце у нее упало: королева предчувствовала, что если настоятель приехал к ней по такому снегу и льду, то, значит, привез какую-то важную новость. Алиенора устало прикидывала, что же это может быть за новость. Она готова была биться об заклад, что речь идет о разводе.
Гуго приветствовал ее мягкой улыбкой, благословил, когда она встала перед ним на колени, а потом сразу перешел к делу:
– Миледи, король прислал меня спросить, не хотите ли вы удалиться от мира, постричься в монахини и поселиться в Фонтевро. Он знает, что вы питаете любовь к этому дому.
Удалиться от мира? Это когда ее сердце рвалось на свободу, а душа и тело жаждали жизни?
– Он предложил назначить вас настоятельницей Фонтевро, и вы прекрасно знаете, что это очень высокая и уважаемая должность.
– И что он просит взамен? – спросила Алиенора, понимая, что это еще одна попытка со стороны Генри избавиться от нее, сохранив ее земли.
– Ничего, миледи. Если вы согласитесь постричься, то Папа наверняка аннулирует ваш брак. Для него это будет удобным выходом.
Алиенора подошла к окну и уставилась невидящим взором в его узкую щель, за которой виднелись покрытые снегом поля. Разве может должность настоятельницы считаться высокой, когда ты бульшую часть жизни была королевой? Но было и еще кое-что…
– У меня нет склонности к такой деятельности, – ответила она.
– Я так и предполагал, – иронически и насмешливо сказал настоятель Гуго. – Я по своему опыту знаю, что многие из тех, кто уходит в религию, не имеют такой склонности. Родители решают судьбу детей, отдавая их Богу. Со временем они обучаются смирению в стенах монастыря. Некоторые добиваются огромных успехов и становятся блестящими примерами монашеской жизни.
– Вы можете представить меня блестящим примером монашеской жизни?
– Нет, миледи. – Настоятель не смог сдержать улыбку. – Но роль настоятельницы не сводится только к духовному наставничеству. Она руководитель, глава, администратор, ее мнением интересуются важные персоны. Став настоятельницей Фонтевро, вы обретете статус, независимость и возможность использовать ваши немалые таланты и опыт государственного управления. Подумайте об этом. Фонтевро – тихое место, мощный дом молитвы, а ваша семья давно связана с этим монастырем.
Алиенора задумалась. Может быть, Гуго прав. Конечно, лучше иметь хоть какую-то власть и независимость, чем вообще ничего. А как настоятельница Фонтевро она будет обладать многими свободами. Алиенора знала, что может добиться успеха в этой роли. Но ей нужно думать еще и о будущем. Не только ставки были гораздо выше, но и ей требовалось больше, гораздо больше, чем мог предложить Фонтевро.
– Не думайте, что меня не привлекает это предложение, – проговорила она. – Поверьте, я на многое готова, чтобы выйти из тюрьмы. Но уверена, у меня еще много дел в этом мире, и я не собираюсь от них отказываться… или отдавать мою корону или мое наследство. Потому что, отец настоятель, речь идет именно об этом. Это единственный способ, который позволяет Генри развестись со мной и сохранить за собой мои владения.
– Вы уверены, что не хотите еще обдумать это предложение? – спросил Гуго.
– Нет. Прошу вас, скажите королю, что у меня нет склонности к религиозной жизни.
– Хорошо, миледи, – ответил настоятель и собрался было уходить, но Алиенора убедила его остаться на обед и переночевать в замке, прежде чем пускаться в долгое, холодное и трудное путешествие.
Повод для тревоги дала ей фраза, сказанная настоятелем за скудным обедом.
– Генри не может заставить меня стать монахиней? – спросила Алиенора.
– Хотелось бы мне ответить вам «нет», но были случаи, когда мужья замуровывали нежеланных жен в монастыри и вынуждали монастырские власти держать их в заключении. Я знаю короля и не думаю, что он зайдет так далеко. Но в этом деле слишком многое поставлено на карту.
– И на его пути стоит всего лишь одна стареющая упрямая женщина, – добавила она.
Алиенора волновалась, она беспокоилась. И наконец решилась обратиться к Ротру, епископу Руанcкому, который накануне ее рокового бунта предлагал Алиеноре вернуться к Генриху. В отличие от Гуго Авалонского, Ротру считал их брак законным. Обращение к нему могло сыграть положительную роль. И Алиенора написала ему, сообщив, что ее принуждают уйти в монастырь против ее воли, и отдала незапечатанный свиток Ранульфу Гланвилю для прочтения. Содержание немного обеспокоило его, но он согласился доставить письмо адресату. Вот только Алиенора не была уверена, что он это сделает.
Но Гланвиль не обманул, и вскоре Алиенора получила от архиепископа ответ, которым тот заверял ее, что будет возражать против принуждения ее стать монахиней в Фонтевро. Ротру добавил, что довел свои соображения до короля, и предупредил ее, что Генрих собирается еще раз обратиться к Папе с просьбой о расторжении их брака. Ну что ж, подумала Алиенора, в таком случае он не получит моих земель! Она снова позволила себе думать о том, что, возможно, обретет свободу.
Глава 51
Винчестер, 1176 год
– Готовьтесь, миледи, – с воодушевлением произнес Гланвиль, войдя жарким августовским утром в покои королевы. – Вас вызывают в Винчестер. – Было ясно, что он рад сообщить ей приятные новости.
Алиенора тупо посмотрела на него. Она не могла понять, что это означает. Неужели Генри наконец сжалился и подарил ей свободу?
Гланвиль, кажется, прочел ее мысли:
– Его величество король обручил вашу дочь леди Иоанну с королем Сицилии. Она сейчас в Винчестере, где готовится ее отъезд из королевства, и король позволил вам посетить ее там, чтобы проститься. Но в путешествии вас будут сопровождать стражники.
Такая неожиданная доброта со стороны мужа застала Алиенору врасплох. Неужели его сердце оттаяло по отношению к ней? Может быть, это первый шаг к примирению? Вот уже три года она самым жестоким образом отрезана от своих детей, лишена возможности видеть, как они растут, зреют, не может исполнять свой материнский долг. Один Господь знает, как эта разлука скажется на младших детях, этих несчастных, невинных жертвах. Генри об этом и не подумал, ему важно лишь отомстить ей, верно? Но после такого примирительного жеста она готова забыть о прошлых обидах. В радостном предвкушении встречи с Иоанной Алиенора была готова к любому благоприятному для нее развитию событий.
В королевских апартаментах Винчестерского замка кипела работа: девицы носились туда-сюда с богатой одеждой, шкатулками, набитыми драгоценностями, торговцы демонстрировали роскошные ткани, швеи без устали трудились над приданым одиннадцатилетней невесты. И посреди всего этого сидела Иоанна, являвшая собой копию, хотя и менее блестящую, юной Алиеноры, свежее личико девочки порозовело от возбуждения. При виде появившейся в дверях матери она встала и сделала глубокий реверанс, ее парчовые юбки с жемчужной россыпью веером легли на пол.
– Девочка моя! – воскликнула Алиенора, не в силах сдержать эмоций, и мать с дочерью замерли в объятиях друг друга, забыв о всяких формальностях и годах разлуки, они плакали и смеялись. – Значит, ты выходишь замуж, – сказала Алиенора, когда смогла взять себя в руки. Не стоило обременять девочку потоками своих печалей.
– Я плыву в Палермо и выхожу замуж за короля Вильгельма, миледи. Милорд мой отец говорит, что Вильгельм – выдающийся правитель, а Сицилия – прекрасная земля.
Сердце Алиеноры чуть не истекало кровью, когда она слышала эти невинные мечтания дочери. Она молилась, чтобы этот брак оказался счастливее, чем ее собственный. Потом она обратила внимание, что Иоанна смотрит на ее синий блио. Все платья Алиеноры были старыми, потому что Генрих не считал нужным менять их, и оторочка на этом платье пообтрепалась. Она понимала, что думает дочь: не подобает королеве одеваться в обноски. Но девочка весело защебетала о замечательном подвенечном платье, за огромные деньги приобретенном Генрихом. Королю было важно, чтобы его дочь произвела на мир хорошее впечатление.
– Я попрошу его, чтобы он купил несколько новых платьев для вас, миледи, – сказала Иоанна, тронув сердце Алиеноры.
– Это не имеет значения, – ответила королева. – Он и без того проявил доброту, разрешив мне посетить тебя здесь.
– Нет-нет, я непременно сделаю это! – сверкнув глазами, воскликнула Иоанна. – И я уговорю отца отпустить вас ко мне в Сицилию. Вы там были когда-нибудь, матушка?
Сердце Алиеноры упало. Неужели Генри не счел нужным сказать кому-нибудь, чтобы бедной девочке сообщили: она, вероятно, прощается с родителями навсегда. Иоанна отправлялась далеко, в королевство на краю света, и надежды на то, что они встретятся снова, призрачны. Такова судьба принцесс, выходящих замуж за принцев других королевств. Взять ту же Матильду в далекой Германии. Алиенора сомневалась, что когда-нибудь увидит свою старшую дочь. Она все еще тосковала по Матильде, и эта тоска останется с ней до конца дней. Уезжавшим было легче, потому что они погружались в хлопоты и мысли о предстоящем приключении, острее всего разлуку переживали остающиеся.
– Я ездила в Сицилию, когда была королевой Франции, – беззаботно ответила Алиенора. – Это прекрасная страна с чудесными видами и древними руинами. А Палермо – красивый город. Король Вильгельм нормандского происхождения, как и ты. Но, доченька, не жди, что я приеду к тебе. Ты ведь знаешь, твой отец недоволен мной. Еще чудо, что он позволил мне приехать. Я бы не хотела, чтобы ты зря ждала меня в Палермо и твое ожидание закончилось разочарованием. Но мы можем писать друг другу, – быстро добавила Алиенора, видя, что Иоанна готова расплакаться. – Ну, так ты покажешь мне свое подвенечное платье?
Дни, проведенные с Иоанной, были драгоценными, золотыми днями, пролетевшими слишком быстро. Неминуемое расставание придавало им остроту и великолепие. Алиенора чувствовала трагизм этих дней: вернуться к дочери, перед тем как проститься с ней навсегда, но она старалась как могла, напускала на себя веселый и счастливый вид. Зачем тратить этот подарок на причитания и слезы. Иоанна должна увезти с собой радостный образ матери, который сможет лелеять и хранить в своем сердце.
– Отец отправит тебя назад в Сарум? – спросила как-то Иоанна, когда они прогуливались по збмковому саду; как и всегда, сзади, стараясь быть незаметными, шли два стражника.
Сама Алиенора давно уже привыкла к своему заточению, но чувствовала, что Иоанну это беспокоит.
– Наверняка, – беззаботно ответила она.
– А почему он тебя запер?
От этого наивного вопроса Алиенора вздрогнула.
– У нас было разное мнение о том уровне власти, которым он должен наделить твоих братьев, – осторожно ответила она. – К несчастью, это привело к войне, и хотя я ее, конечно, не хотела, твой отец частично вину возложил на меня.
– Я слышала, как он говорил, что никогда больше не сможет полюбить тебя или поверить тебе, – невинно проговорила Иоанна, ее тоненький голосок прозвучал скорбно.
Алиенора была потрясена. Ни один ребенок не должен слышать, как один родитель говорит такое о другом!
– А ты была виновата, мама? – Дочь смотрела на нее вопросительным взглядом.
– В то время я так не думала, – вздохнула Алиенора. – Считала, что поступаю правильно. Но теперь я не уверена. И очень хочу, чтобы эти раны залечились.
– Я тоже, – заявила девочка. – Но я не думаю, что этого хочет мой брат Молодой Король.
– Вот как?
Вот это новость! Алиенора считала, что Генрих помирился с сыновьями и братья подчинились тяжелой руке отца.
– Мой отец король со двором был здесь на Пасху. Братья тоже приезжали, но они все время спорили. Молодой Генрих был недоволен тем, что его держат без всяких дел в Англии, тогда как Ричарду и Жоффруа позволено править Аквитанией и Бретанью. Он обвинил короля в том, что тот хочет лишить его права наследования короны, но отец не пожелал его слушать, тогда Молодой Генрих попросил отпустить его в Испанию посетить могилу святого Иакова в Компостеле, хотя, я думаю, на самом деле он хотел встретиться с друзьями и учинить смуту. По крайней мере, так сказал отец. Он не отпустил Молодого Генриха. Потом король позволил брату уехать в Аквитанию, но я думаю, там Молодой Генрих подстрекал людей против Ричарда. Да, и я слышала, что он часто принимает участие в турнирах.
Значит, поняла Алиенора, отношения между королем и наследником никудышные. Иоанна, вероятно, правильно все поняла: дела обстояли хуже, чем до мятежа. Конечно, Генри не стал бы доверять сыновьям после случившегося.
– А что Ричард? – спросила Алиенора. – О нем ты что-нибудь знаешь?
– Нет. Он вернулся в Аквитанию. Люди там его ненавидят. У Жоффруа в Бретани все, кажется, благополучно, если не считать того, что ему приходится жить с Констанцией!
Мать с дочерью обменялись понимающими улыбками, но Алиенору встревожило, что ее подданные ненавидят Ричарда.
– А Алиенора и Иоанн? – спросила она.
– Алиенора по-прежнему в Фонтевро, мама. Она должна выйти замуж за инфанта Кастильского, только я не знаю когда. – (Еще одна потерянная дочь, с горечью подумала Алиенора.) – А Иоанна снова обручили – теперь с Хависой Глостерской.
– Он же был обручен с Алисой Морьенской!
– Она умерла от лихорадки, – сообщила Иоанна. – Иоанн говорит, что этот новый брак сделает его богаче.
Еще одна богатая наследница. Алиенора со скорбью вспомнила милую Алису, которая умерла, так и не успев вкусить радости жизни. Этот новый брак был, казалось, послан самим Богом – разумное решение проблемы: ведь наследства у Иоанна не было никакого.
– Отец держит его при себе, – сказала Иоанна. – Называет его своим любимым сыном. Но на самом деле сильнее всех он любит Джеффри.
Джеффри? Но тут Алиенора поняла, что дочь говорит о бастарде короля. Он всегда любил этого мальчика, с горечью подумала она.
– Джеффри сражался за него, – продолжала Иоанна. – Он проявил необычайную смелость. Отец сказал… – Ее голос замер, и она покраснела.
– Да? Что он сказал? – попробовала помочь Алиенора.
– Он сказал, что только Джеффри показал себя настоящим сыном, а все остальные его сыновья – бастарды.
– Понятно, – ответила королева. Она очень ясно представляла себе все происходящее.
Алиеноре доставляло удовольствие пользоваться свободой в пределах замка, хотя стражники и находились у каждой двери. Как-то раз, проходя через пустой парадный зал, королева заглянула в знаменитую Расписную комнату, названную так по чудесным стенным росписям. Войдя туда, она раскрыла рот от изумления. Потому что на той части стены, которая прежде оставалась пустой, теперь появилась новая обескураживающая роспись: свободно парящий орел на распахнутых крыльях, а за ним – три орленка, тогда как четвертый, самый маленький, сидел на шее родителя и вид у него был такой, будто он в любой момент готов выклевать ему глаза.
Алиенора, рассматривавшая роспись, услышала шаги у себя за спиной – пришел Ранульф Гланвиль.
– Простите меня, миледи, но сейчас подадут обед. О, я вижу, вы обратили внимание на новую роспись.
– Ее заказал король?
– Да, миледи.
– Насколько я понимаю, орел – это сам он. Но какой во всем этом смысл?
Ее надзиратель заговорил ровным голосом, явно не получая удовольствия от собственных слов:
– Когда кто-то из нас спросил короля, в чем смысл этой росписи, он сказал, что орлята – это четыре сына, которые и после смерти будут преследовать его.
– Но Иоанн – всего лишь ребенок. Почему он и его сюда включил? – Про остальных Алиенора могла понять, но эта вопиющая глупость повергла ее в ужас.
– Так говорят и некоторые королевские придворные, миледи. Но король ответил, что боится, как бы самый молодой, которого он теперь обнимает с такой любовью, не нанес бы ему однажды самую больную и глубокую рану, переплюнув всех остальных детей.
– Это чепуха! – отрезала Алиенора.
– Нужно знать мысли короля в то время, когда он это говорил, миледи. Он заметил, что враги человеку – домашние его[67].
И не только дети, подумала Алиенора, вспоминая собственную роль в бунте сыновей. Но Иоанн! Иоанн никогда не предаст отца, который так избаловал его, так расточал ему свою любовь.
Иоанна уехала, сопровождаемая веселой кавалькадой, в Саутгемптон, где ее ждал корабль, чтобы везти за море. Трудно было Алиеноре прощаться с дочерью, смотреть, как та уходит из дверей замка, но королева держалась изо всех сил. Она давно уже привыкла справляться с печалью, ее закалили куда как более серьезные испытания, и она была полна решимости попрощаться с дочерью с улыбкой на лице.
Алиенора ожидала, что ее немедленно отвезут в Сарум, но Ранульф Гланвиль уехал по королевским делам, и никто не заводил речи о ее отъезде. Королева оставалась в Винчестере, гуляла по роскошным покоям в обществе одной только Амарии, а два ее стражника стояли у входных дверей. Алиенора решила, что Генри, вероятно, занят другими, более неотложными делами. И она могла только благодарить Господа за эту счастливую передышку от скуки и неудобств Сарума.
В день архангела Михаила[68] королева все еще оставалась в Винчестере. Через окна она слышала музыку и звон кафедральных колоколов в честь сбора урожая. Сентябрь тихо близился к своему завершению. Стало холодать, наступил октябрь, но Алиенора по-прежнему оставалась в Винчестере. Как-то утром к ней пришел смотритель замка с кожаным дорожным сундуком.
– Миледи, это прислал его величество король. Это для вас и вашей прислуги.
Алиенора, которая решила, что этот сундук – сигнал к ее отъезду, уставилась на смотрителя разинув рот, потом посмотрела на окованный железом сундук. Неужели это подарок от Генри? Еще одно предложение мира? Может быть, Господь смягчил его сердце?
Когда смотритель замка ушел и осталась одна Амария, Алиенора, раздираемая сомнениями, подняла крышку и не без удивления вытащила из сундука два алых плаща, две накидки такого же цвета, две меховые шкуры и расшитое покрывало. Амария удивленно вздохнула.
– Кажется, я знаю причины этой щедрости, – сказала Алиенора, чувствуя, как потеплело на ее сердце. – Думаю, за это я должна благодарить мою дочь Иоанну.
Конечно! Душенька Иоанна, которая видела нищету матери, обратилась к отцу. Это ни в коем случае не уменьшало благородства его жеста, сказала себе Алиенора. Ведь Генри вполне мог проигнорировать просьбу дочери. Но он все же прислал эти прекрасные одежды. И об Амарии не забыл. Конечно, она испытала укол ущемленной гордости оттого, что муж не подумал о различии в статусе между королевой и служанкой, прислав последней такую же одежду. Но Генри и сам любил просто одеваться и не придавал никакого значения придворной мишуре. Поэтому ему, возможно, не пришло в голову, что Алиеноре нужна одежда более богатая, чем ее горничной. Самое главное, что он прислал это. Уже немало – теперь у них будет хорошая теплая одежда на зиму.
Глава 52
Монастырь Годстоу, 1176 год
Монастырь расположился на острове между двумя ручьями, вытекающими из Темзы. Он стоял, мощный и серый, среди зеленых полей, где без устали работали добрые монашенки. Ручной труд – труд Божий, подумал Генрих, он почти так же важен для устава святого Бенедикта[69], как и молитва.
Король приехал из Вудстока, поездка в который оказалась мучительной. Генрих с трудом заставил себя подняться по лестнице в пыльные пустые комнаты башни, пройти по заросшему лабиринту с шиповником, цепляющим злобными колючками. Он сразу же понял, что приезжать сюда не следовало. Пребывание в доме, где прежде жила его возлюбленная, порождает слишком мучительные воспоминания.
Поэтому Генрих отправился в Годстоу, дабы найти успокоение в монастыре, где его возлюбленная искала убежища. Он отчетливо помнил тот страшный день два года назад, когда Розамунда пришла к нему – лицо встревоженное, вишневые губы дрожат…
Она обнаружила уплотнение у себя на груди, сказала Розамунда, и это ее напугало, потому что ее бабушка умерла из-за опухоли в этой же самой части тела.
Генрих решил, что Розамунда паникует на пустом месте. Он прощупал уплотнение, провозгласил, что это всего лишь прыщик, а потом, охваченный страстью при виде и прикосновении к груди возлюбленной, без дальнейшего шума овладел ею, усмирив ее страхи… по крайней мере, так ему показалось.
Но прыщик не прошел. Шли месяцы, а уплотнение все увеличивалось в размерах, проникло на поверхность сквозь кожу, стало болезненным. Розамунда плакала дни напролет, впадала в истерику, говорила, что это наказание за великий грех, который она совершила, полюбив его. Они больше не должны спать вместе, просила она. Встревоженный ее состоянием и разросшейся язвой, Генрих вызвал врачей, которые принялись талдычить о разбалансировке жидкостей. Они сделали его обожаемой возлюбленной кровопускание, поставив пиявки. Но лечение не дало никакого результата. Розамунда продолжала таять на глазах. В результате не осталось уже никаких средств, которые могли бы предложить врачи.
– Это суд Божий, – снова сказала Розамунда. – Я совершила страшный грех не только против Господа, но и против королевы Алиеноры. Эта болезнь дана мне в наказание.
– Насчет королевы можешь успокоиться, – грубо ответил Генрих. – Если бы не ее упрямство, я бы женился на тебе.
– Нет, Генри, – печальным голосом ответила Розамунда. – Поступить так было бы неправильно. Папа Римский знал это и потому отказался аннулировать твой брак. Королева Алиенора – твоя жена и мать твоих детей, что бы она ни сделала. А я, совершив с тобой прелюбодеяние, причинила ей вред. И теперь несу наказание за это.
– Пустые фантазии! – взбесился Генрих.
Но Розамунду ничто не могло переубедить. Она уже перестала быть той веселой девочкой, которую он любил, а превратилась в больную женщину, снедаемую раскаянием.
– Я бы хотела искупить свою вину, – плача, сказала она. – Я не могу уйти на покой с таким грузом на совести.
– Исповедуйся – и покончим с этим! – прорычал Генрих хриплым от чувства голосом.
– Позволь мне написать Алиеноре письмо. Пожалуйста. Я хочу объясниться с ней и попросить прощения.
Король, потрясенный, напустился на нее:
– Нет! Я категорически запрещаю тебе делать это. Алиенора не заслуживает ни твоих извинений, ни твоего раскаяния. Когда я думаю о том, что она сделала со мной…
– Пожалуйста, Генри…
– Нет, я сказал! – Он поднялся и вышел.
После этого состояние Розамунды стало быстро ухудшаться. Сердце короля разрывалось. Он согласился отправить возлюбленную в Годстоу – монастырь, в котором она воспитывалась. Монастырь удобно располагался рядом с Вудстоком, так что он мог навещать ее. Генрих настоял на том, что будет сопровождать возлюбленную, и ее везли в монастырь на носилках. Двигались они по необходимости медленно, потому что к тому времени Розамунда сильно ослабела. Когда ее положили на узкую кровать, старшая монахиня по лазарету ненадолго допустила Генриха к ней. Он с трудом заставлял себя смотреть на истощенное, бледное лицо Розамунды, чья голова лежала на грубой подушке, по которой разметались ее волосы.
Генрих, не помня себя, вернулся ко двору, потому что многочисленные обязанности короля требовали его присутствия. Будучи всегда простым, практическим человеком, он оказался перед фактом: его возлюбленная умирает и он, возможно, никогда больше не увидит ее. И уж совершенно точно не будет спать с ней. Его ночи были мученичеством, и в конце концов Генрих не выдержал и взял себе в постель девку из служанок, безымянную потаскушку, которую забыл на следующий же день. Служанка молча, в благоговейном страхе лежала под ним, пока король удовлетворял свою потребность и усмирял отчаяние с помощью ее тела. После этого Генрих, в соответствии со своим характером, предался блуду. Самой заметной его победой была Ида де Тосни, девица из хорошей знатной семьи. Она уже была беременна.
Это случилось вскоре после того, как жена – Генрих не мог даже заставить себя произнести ее имя – предала его. То, что сделала Алиенора, чуть не стоило ему короны. А кроме короны, и много еще чего. Что ж, теперь она платила за это. И заплатит еще дороже, думал он со скорбью и горечью. Хотя король и запретил передавать ей какие-либо новости, но питал безжалостную надежду, что кто-нибудь сообщил жене: после ее заточения он открыто жил с Розамундой, демонстративно выставляя как свою любовницу – пусть все видят. Что же касается желания Розамунды извиниться перед Алиенорой… Ну, бедняжка была уже не в своем уме из-за страшной болезни. Виновата во всем его жена. А желание Розамунды написать ей… Подумать только!
Когда Розамунда исчезла из его повседневной жизни и могла теперь умереть в любой день, Генрих обнаружил, что хочет закричать о своих мучениях перед всем миром. Ему отчаянно требовалось утешение. Боль была невыносима, и она усиливалась непреходящей грызущей жаждой отомстить Алиеноре. Именно в этот момент королем снова овладело желание взять другую жену. Откровенно говоря, это желание пришло к нему, когда он новым взглядом посмотрел на Аделаиду Французскую, обрученную с Ричардом, и понял, что она вырастает в юную красавицу – с высокими грудями, соблазнительно округлыми бедрами. Генриху казалось теперь, что Аделаида станет наиболее подходящей женой для него – в девочке течет королевская кровь, а ее фигура хорошо приспособлена к деторождению. Она, конечно, никогда не сможет заменить Розамунду, но женитьба на ней поможет смирить боль утраты. А какой это прекрасный способ отомстить изменнице-королеве!
Но Аделаида была принцессой, дочерью короля Людовика, который теперь вроде бы считался союзником Генриха, и – что еще больше осложняло дело – была обручена с его сыном Ричардом. Несмотря на внешнюю пристойность и дружественность их отношений, которых с таким трудом добился Генрих, он все еще питал мстительные чувства к Ричарду, а потому мысль о лишении сына невесты доставляла ему удовольствие. Господи, до чего же старшие сыновья разочаровали его! Генрих даже подумывал о том, чтобы назначить Иоанна наследником всех своих владений.
Теперь, когда он решил, что хочет иметь Аделаиду, действовать нужно было стремительно, прежде чем Людовик начнет поднимать шум в связи с долгожданной и много обсуждавшейся церемонией бракосочетания его дочери с Ричардом.
И все бы хорошо, если бы не одно препятствие: у Генриха уже была жена. Но, к его разочарованию, Алиенора и Папа Римский в этом вопросе были непреклонны. Ни взятками, ни завуалированными угрозами не удавалось подвигнуть его святейшество. А эта сука в Саруме, невзирая ни на что, полна решимости сохранить за собой свои владения. Проку ей от этих земель все равно никакого – ведь она сидит взаперти в замке, мстительно думал он.