Плененная королева Уэйр Элисон

Ранульфу Гланвилю будет не хватать Алиеноры. Он уже привык к ее приятному обществу за обедом, к их долгим и живым разговорам, яркой остроте ума королевы, ее врожденному здравому смыслу. Ему будет не хватать этих сверкающих глаз, располагавших к беседе, и изящного, природного обаяния, которого не смогла затмить даже надвигающаяся старость. Заключение не сломило Алиенору. Она вышла на свободу, полная жизненных сил и энергичная, как всегда. Она потеряла в весе за последние недели, но от этого выглядела еще моложе, ее тонкие, точеные черты, казалось, высечены скульптором.

Ранульф чувствовал – давно уже чувствовал, – что в отношениях с королевой оказался в опасной близости к той черте, за которой начинается любовь, и его увлечение грозит потерей объективности, необходимой всем добросовестным тюремщикам. Он, конечно, не высказывал этого вслух, но считал короля глупцом. Алиенора была умной женщиной, поддающейся убеждению. Одного года в заключении вполне хватило бы, чтобы укротить ее мятежный дух. А ситуация оказалась гораздо сложнее, чем, кажется, полагал Генрих. Это мог увидеть каждый.

Ранульф Гланвиль прогнал прочь неуместные мысли, напомнил себе, что Алиенора предала своего мужа и короля и общество порицало ее за это. Он спросил себя, как делал это бессчетное число раз: что бы он чувствовал, если бы что-либо подобное совершила его верная Берта? Но ей, конечно, и в голову такое не придет, потому что она смирная и послушная, как корова. А вот Алиенора – отнюдь не Берта. «Тем прискорбнее», – нашептывал Ранульфу маленький злокозненный дьявол, обитавший в его душе. Впрочем, покаявшись в грехах, ты получал искупление. Печально, что смерть Молодого Генриха привела короля в такое состояние, но слава богу, что он решил вернуть себе жену. И все равно Ранульф знал, что ему будет не хватать ее…

Амария наслаждалась свободой, обретенной ее госпожой. Но по мере того как они ехали по дорогам Нормандии, проезжали яблочные сады и сочные поля на плодородной земле, встречали здесь и там суровые замки, оживленные города, воспаряющие вверх шпили монастырских церквей или сонные деревушки, к ее радости все больше примешивалась тревога. Когда королева вернется на свое исконное место, захочет ли она, чтобы ей прислуживала крестьянка, если для этого у нее будут знатнейшие дамы королевства?

Ведь Амария за эти годы полюбила королеву Алиенору. То, что начиналось с неодобрения и подозрительности, перешло в сильную привязанность и преданность, потому что Алиенора ни разу не совершила ничего такого, что подтвердило бы первоначальное мнение о ней Амарии. И она так страдала… а все из-за любви к детям. Уж это-то было ясно. Амария знала, что такое любовь к своему ребенку, а еще она знала, что, если бы покойный, горько оплаканный отец ее Марка был бы несправедлив к сыну, она бы как львица прыгнула на защиту своего дитяти.

Сколько раз уже Амария открывала рот, но так и не отважилась спросить у Алиеноры о том, что ее ждет, – боялась услышать отказ. Королева когда-то дала ей обещание, но что, если теперь она захочет забыть женщину, которая делила с ней долгие годы заключения? Конечно, это понятно, но разве преданность и дружба не в счет? А между госпожой и служанкой и в самом деле была дружба – это не выдумка. Амария каждый день удивлялась тому, что она, скромная дочь мельника, подружилась с женой самогу короля, с женщиной, которая по праву является королевой половины христианского мира!

Они уже подъезжали к Руану. Амария будет рада оказаться в мягкой кровати после долгих часов тряски в неудобном седле, а уж наездница-то она совсем никакая, это как ни посмотри. Но что будет, когда они доберутся до Руана? Амария даже думать об этом боялась.

Алиенора, ехавшая рядом с ней, повернулась с улыбкой на лице.

– Замечательно, что мы простились с этим мрачным замком! – воскликнула она. – Смотри веселее, Амария. Мы свободны! Нет нужды грустить. Я обещаю тебе: когда доберемся до Руана, я закажу для нас обеих прекрасные блио. Я так думаю, что мой уже сгнил. – Большую часть гардероба они оставили в Пуатье.

– Миледи, зачем мне прекрасное блио? – спросила Амария, хотя ее сердце радостно стучало, потому что она предвидела ответ.

– Чтобы носить при дворе, конечно! – ответила королева. – Не могу же я допустить, чтобы мои дамы прислуживали мне в простых шерстяных платьях и вимплах. У меня есть три старшие дамы – Торкери, Флорина и Мамилла. Теперь их будет четыре, считая тебя. Я только надеюсь, что остальные смогут ко мне вернуться. Уверена, они тебе понравятся!

Чаша Амарии переполнилась[75].

К Руану они подъехали уже в темноте, лошади процокали по площади перед герцогским дворцом, расположенным вне городских стен. Алиенора по винтовой лестнице, освещенной факелами, прошла в королевские покои большой башни. Король, как ей сказали, обедает в одиночестве и примет ее с глазу на глаз. Она облегченно вздохнула, потому что боялась этого мгновения сильнее, чем готова была в том себе признаться, и теперь исполнилась благодарности к мужу за то, что их встреча произойдет не на публике, не на глазах у всего двора.

Сквозь узкое окно Алиенора на мгновение увидела башню, с которой началось ее заключение. Если бы я знала тогда, чту меня ждет, то в отчаянии бы попыталась покончить с собой, подумала она. Слава богу, мы не наделены знанием того, что ждет нас. С надеждой и страхом спрашивала она себя, что ждет ее теперь.

Дверь открылась, и Алиенора оказалась в помещении с простым сводчатым потолком, освещенном свечами и увешанном красочными гобеленами. Над гобеленами она увидела расписанные фризы с алыми и золочеными медальонами, а в конце помещения висел величественный балдахин, украшенный львами Анжу и Пуату. Под балдахином стоял золоченый трон с резными подлокотниками и спинкой, выкрашенной в темно-синий цвет. Генрих теперь жил в лучших условиях, чем прежде. Все это Алиенора оценила в одно мгновение, а потом встретилась взглядом с человеком, который уже поднялся из-за длинного стола в центре и, прихрамывая, направился к ней.

Королева была потрясена до глубины души. Это был не тот Генри, которого она так живо помнила, – она видела перед собой старика. За короткое мгновение, перед тем как присесть в низком изящном реверансе, Алиенора успела разглядеть седые волосы, располневшую, коренастую фигуру, кривые ноги – следствие долгих лет, проведенных в седле на просторах огромной империи, – и мучительную хромоту. Мрачное лицо короля бороздили морщины забот и скорби, серые, налитые кровью глаза смотрели настороженно – он выглядел больным человеком. А ему всего сколько – пятьдесят? Генри казался гораздо старше. Алиенора с удивлением поймала себя на том, что при виде мужа испытывает боль и еще какое-то более глубокое чувство. И в это невозможно было поверить после всего, что он с ней сделал. После всего, что они сделали друг с другом, поправил ее голос совести.

Генрих подошел к жене, протянул руки – его знакомые мозолистые руки, которые теперь стали еще грубее, – и поднял Алиенору из реверанса за локти. Потом он уронил руки, и они замерли, разглядывая друг друга. Ни один не знал толком, что сказать. «Что может сказать муж жене, которую столько лет продержал в заключении?» – думал каждый из них.

Король множество раз мысленно репетировал эту сцену. Он решил провести встречу по-деловому, сказать, что присутствие Алиеноры в Нормандии необходимо для противодействия требованиям короля Филипа вернуть земли, которые она на срок своей жизни отписала Молодому Королю. А Филип теперь настаивает, что эти земли принадлежат королеве Маргарите, как наследнице покойного мужа. Но сейчас Генрих, увидев перед собой свою королеву, не мог произнести ни слова. Требования – всего лишь предлог. Он все время чувствовал это, когда не обманывал себя. Истина состояла в том, что со дня получения того страшного известия из Мартеля отношение Генриха к Алиеноре изменилось. Теперь перед его мысленным взором возникала не коварная предательница мужа и короля, которую нужно держать под замком ради всеобщего блага, а только образ счастливой молодой матери, которая весело подбрасывает маленького Генриха в воздух, готовит празднование его дня рождения, лечит поцелуями его ушибленные места. А еще перед взглядом короля возникала Алиенора, которая спорит с ним: сын подрос и она просит отца дать ему то, что называет его законными правами. Так ли уж она была не права, поддерживая сына? Может быть, мотивом ее злокозненного предательства была всего лишь любовь к сыну?

Да, она нанесла ему, своему мужу, непоправимый вред, его трон опасно пошатнулся – еще опаснее, чем в истории с Томасом. И казалось, Алиенора делает это специально, чтобы уничтожить его. Но сейчас Генрих видел перед собой только женщину, родившую ему сына, теперь навеки потерянного, видел единственного человека, по-настоящему знавшего, как страдает его душа. А когда Генрих наконец встретился с Алиенорой после десятилетней разлуки, в нем вместе с жалостью и потребностью в утешении шевельнулись остатки того чувства, которое он считал давно умершим и похороненным – жестоко убитым ее неверностью.

Алиенора все еще была красива. Генрих произвел быстрый подсчет. Шестьдесят один? Невероятно! Но ведь она на одиннадцать лет старше его. Высокая, держится с достоинством в своих траурных одеяниях, тонкое, как паутинка, головное покрывало ниспадает с черного чепца, удлиненное лицо обрамлено такого же цвета барбетом[76], завязанным под подбородком. Взгляд чистый, чуть вопрошающий, кожа гладкая и белая как мрамор, уголки губ все еще скорбно опущены. Но больше всего поразило короля выражение лица Алиеноры: в нем была какая-то новая безмятежность, обещание тяжелым трудом приобретенной мудрости в глазах и неуловимое излучение душевного покоя. Генриху вдруг пришло в голову, что эта женщина, вероятно, больше не является для него угрозой.

– Миледи, – наконец произнес он, – добро пожаловать. Надеюсь, путешествие прошло благополучно.

– Замечательно, – ответила Алиенора. – Не могу тебе передать, как это прекрасно – снова вернуться в мир, наслаждаться свежим воздухом.

Она что, снова поддевает его? Генрих строго посмотрел на жену, но, не увидев никакого ехидства, решил, что слова ее идут от сердца… Что ж, вполне может быть.

– Прошу, садись, – сказал Генри, отодвигая ближайший из двух резных стульев, стоявших по двум концам стола. Стол был накрыт: хлеб, рыба, дичь, фруктовый пирог и хорошее сладкое анжуйское вино, но Генрих, кажется, ни к чему не прикоснулся. – Ты голодна? Ела? – спросил он.

– Я бы выпила немного вина, – ответила Алиенора.

На еду она смотреть не могла. Все мысли были о том, что она здесь с Генри, ее мужем, после такой долгой разлуки и что он, как и прежде, имеет власть над ней.

Генрих налил жене вина, пододвинул ближе к ней свой стул и сел.

– Не хочу кричать через стол, – пошутил он, чуть снимая напряжение. – Ну, я думаю, ты спрашиваешь себя, почему я позвал тебя сюда.

– Я была немного удивлена, когда получила приглашение, – ответила Алиенора. – Генри, прошу тебя… Я должна спросить, прежде чем мы пойдем дальше. Мне сказали, что я больше не заключенная. Это означает, что я прощена?

Генрих ошеломленно посмотрел на нее, потом с трудом сглотнул ком в горле.

– Да, – хриплым голосом сказал он. – При условии, что ты снова не сделаешь этого.

– Можешь не сомневаться, – беззаботным тоном заверила Алиенора. – Вряд ли я буду рисковать своей свободой. Не хочу, чтобы ты запер меня еще на десять лет. Мой конец уже не за горами, и я ценю оставшееся время.

– Я рад твоим заверениям, – с подобием иронической улыбки ответил Генри.

«Что же это было? – спрашивала она себя. – Причина раздрая, долгое заключение, разрыв нашего брака, – со всем этим мы покончили всего несколькими словами? Я прощена? – „Да, пока ты снова не сделаешь этого“. – Нет, не сделаю».

И все же, что дальше? О чем они будут говорить? Должна ли она в обвинительных подробностях описать все невзгоды, пережитые ею? У Генри, вероятно, есть некоторое представление о том, к чему он ее приговорил. Должны ли они снова вернуться к ужасному конфликту между ними, выкопать его, давно захороненного, из могилы? Какой в этом смысл? Только настоящее и будущее имели значение. Надо двигаться вперед. Если они начнут пережевывать роковые ошибки прошлого, потерянное доверие, то наверняка быстро уничтожат друг друга.

– Ты хотел сказать, почему послал за мной, – решительно произнесла Алиенора, взяв кубок с вином.

– Да-да, – ответил Генрих, явно чувствуя облегчение оттого, что возвращается на безопасную почву. – Это связано с некоторыми землями Нормандии. Этот молодой лис Филип утверждает, что они были приданым его сестры Маргариты. И конечно, хочет наложить на них свои жадные руки, но я напомнил ему о том, что эти земли принадлежали тебе, а ты переписала их Молодому Генриху только на срок его жизни, по окончании которой земли должны быть возвращены тебе.

При упоминании умершего сына лицо его напряглось. На мгновение маска спбла, и Алиеноре стало ясно, что Генри тяжело переживает смерть сына… Как и она. Но королева еще не чувствовала себя готовой говорить об их общем горе. Ей пока хватало и других проблем.

– Да, я полагаю, эти владения должны быть возвращены мне, – сказала Алиенора. – Боюсь, я давно не в курсе того, как обстоят мои дела с собственностью и финансами.

– Это к делу не относится, – нетерпеливо прервал ее Генрих. – Важно, чтобы я сохранил те земли, которые принадлежат мне по праву, как твоему мужу. Молодой Филип опасен. У него грандиозные идеи о том, как нарастить мощь Франции. Он присматривается к моей империи. Если Филип завладеет этими землями, в Нормандии появятся французские войска и… Ну, остальное сама можешь себе представить. У меня и без того немало проблем – попробуй удержи все эти земли.

– Я тебя поняла, – ответила Алиенора. – Безрассудно отдавать Филипу то, что он хочет. Так чем я могу помочь?

Генрих с восхищением посмотрел на жену. Она и в самом деле готова и желает сотрудничать с ним после долгих лет, когда между ними были раздрай, борьба, ссоры и еще что похуже. Алиенора не могла поверить, что они сидят здесь и говорят о политике, как в прежние дни… их ранние дни совместной жизни. Это одна из лучших сторон ее вновь обретенной свободы – находиться в центре событий.

– Я хочу, чтобы ты посетила эти земли – одну за другой, – заявил Генрих. – Хочу, чтобы все выглядело так, будто ты утверждаешь свои права на них. Будь дружелюбна с местными сеньорами, раздавай им хартии и привилегии, делай пожертвования церквям, основывай рынки. Да ты и сама знаешь, чем можно завоевать сердца.

– Ты хочешь, чтобы я занялась всем этим? – изумленно спросила Алиенора. – Я, которая только что была твоей пленницей? Ты доверяешь мне это?

– Никто другой этого не сделает, – усмехнулся Генрих, и тут маска упала с его лица, и Алиенора увидела озабоченное выражение, взгляд, полный такой боли, что у нее чуть не разорвалось сердце.

Король нерешительно протянул к ней руку. На его лице застыло мучительное выражение.

– Помоги мне, Алиенора, – пробормотал он сдавленным голосом. Она без колебаний поднялась и схватила протянутую руку, прижала ее к губам. Соленые слезы жены оросили пальцы Генри, и потребность Алиеноры в том, чтобы быть утешенной, снова закипела в ней. – Я вызвал тебя не для того, чтобы говорить о Нормандии, Алиенора, – выдохнул Генри. – Я вызвал тебя, потому что больше нет никого, к кому я мог бы обратиться, никого, кто любил бы его так, как я. – И с этими словами король обхватил жену за талию, уткнулся головой в ее живот и зарыдал, как ребенок.

Когда буря рыданий улеглась и Алиенора почувствовала, что все слезы выплаканы, они с Генри остались нежны друг к другу, тихо сидели при свете свечи, прихлебывая вино, которое возвращало им силы, и говорили без злопамятства о событиях, которые привели их обоих в это место.

– Генри, я хочу увидеть других наших детей, – сказала вдруг Алиенора.

Он поднял к ней свое опустошенное лицо и взял ее руку в свои.

– Я знал, что ты попросишь об этом, – пробормотал он. – Дети здесь. Я специально их вызвал. Идем, сейчас ты увидишь их.

И он повел ее по винтовой лестнице в нижние помещения. Алиенора боялась, что не справится со всем этим горем и радостью, которые выпали на ее долю за такой короткий промежуток времени. Она увидит своих детей. Наконец! После такой долгой разлуки! Генри вызвал их сюда специально, чтобы они увиделись с ней. У Алиеноры чуть кружилась голова от чувств и предвкушения. Изменились ли они? Как себя поведут, увидев ее? И самое главное – любят ли они ее по-прежнему? Сейчас она узнает.

Когда Алиенора вошла в покои принцев рука об руку с Генрихом, трое молодых людей и молодая женщина сразу же поднялись и низко поклонились. Несколько секунд Алиенора не могла сообразить, кто из них кто, а потом вдруг поняла, что все это плоть от плоти ее – выросшие, ставшие взрослыми, но по-прежнему ее дети, какими она их помнила, и по-прежнему дорогие и любимые.

Мгновение – и они обнимались, целовались, радовались воссоединению с матерью, и неизбежно пролились новые слезы, но теперь счастливые. Как же можно было сомневаться в их любви, спрашивала она себя.

– Дайте-ка мне посмотреть на всех вас! – воскликнула довольная Алиенора. Генри с иронической улыбкой смотрел на них. Все взволнованно разговаривали, а Алиенора не могла оторвать глаз от Ричарда, который превратился в возвышающегося над всеми великолепного золотоволосого гиганта двадцати шести лет. – Ах, какой ты у меня большой! – выдохнула Алиенора, забыв обо всех его жестокостях и бесчинствах, она давно уже убедила себя, что все эти россказни о Ричарде – сплошное преувеличение, а на самом деле во всем виноват его отец.

Мать с восторгом смотрела на Ричарда, который в зрелости обрел властность и внушительную внешность. И, видя сына таким сильным и привлекательным, она не сомневалась, что его репутация воина, сравнимого с богом войны Марсом, вполне заслуженна. Ричард – прирожденный лидер и обладает способностью доказать, что он достойнее всех остальных.

Жоффруа, который был на год моложе Ричарда, хотя и обещал вырасти в красавца, таковым не стал. Единственный темноволосый из ее сыновей, невысокого роста, с грубоватыми чертами лица, а в осанке не хватает изящества, какое подобает принцу крови. Но нежные слова Жоффруа, обращенные к матери, контрастировали с его внешностью. Алиенора всегда знала, что ее сын наделен острым умом, сообразительностью. И все же… У нее теперь сложилось другое впечатление: что существует более темный Жоффруа, бесовский Жоффруа, лишь изредка мелькавший под умной и цивилизованной оболочкой, которую он являл миру.

Королева не могла поверить, что Иоанн, младший из ее детей, стал молодым человеком, догнавшим по росту братьев, которые, кажется, все еще относились к нему как к ребенку, тогда как Генрих выказывал Иоанну любовь и снисходительность. И в самом деле, в глазах короля, казалось, появлялся свет, когда он смотрел на мальчика, а когда на Ричарда или Жоффруа – явное раздражение. Алиенора чувствовала определенную ревность… Было очевидно, что, несмотря на внешнюю благопристойность, эти три сына всегда будут соперничать друг с другом.

Иоанн был с матерью вежлив, но держался настороженнее, чем остальные. Она не могла винить его в том. Алиенора подозревала, что сын обижен на нее из-за того, что она ребенком фактически бросила его в Фонтевро. В его речах – несвязных речах юнца, который считает, что знает все, – она почувствовала некоторую антипатию к Церкви, коренившуюся, возможно, как решила Алиенора, в детском опыте. Но ей никогда не объяснить Иоанну, почему она оставила его на попечение монахинь. Лучше все это предать забвению. Если позволять прошлому вторгаться в наши жизни, то воссоединение закончится крахом, снова сказала она себе. По крайней мере, теперь она могла с теплотой смотреть на Иоанна с его темно-рыжими локонами и крепко сбитым телом, что так нравилось его отцу. Могла проявить заботу о нем, как и подобает матери. Это такое счастье!

Алиенора с радостью обнялась с Матильдой, которую больше не рассчитывала увидеть, Алиенора находила особое наслаждение, хотя ничто – ничто – не могло сравниться с возвращением после всех этих жестоких лет разлуки в ее жизнь Ричарда. Но чаша ее переполнилась, когда Матильда позвала няньку и та привела познакомиться с бабушкой семь саксонских детишек – первых внуков, которых увидела Алиенора. Ее тронуло, что одну из девочек назвали в ее честь. Королева наклонилась, чтобы обнять крепких мальчиков, Отто и Генри, взяла на руки младенца Лотара, восхитилась хорошенькими дочками, в особенности Риченцей, которая сказала изумленной Алиеноре, что, пока она в Англии, ей хочется, чтобы ее называли Матильдой, потом была Гертруда, Ингеборг и маленькая Нелл, ее тезка.

Алиенора с гордостью посмотрела на выводок Матильды, грустно думая о том, что ни один из других ее детей не показал себя столь же плодовитым. Сын Молодого Короля умер вскоре после рождения, как и первые дети Иоанны и Алиеноры. Пока никаких слухов о возможной беременности жены Жоффруа, Констанции, которая теперь присоединилась к собранию и по-хозяйски ластилась к мужу. А Ричард и Иоанн до сих пор оставались холостяками. Оба, конечно, были обручены, но Иоанну едва исполнилось шестнадцать, а вот ситуация с Ричардом волновала королеву больше всего. Она пока так и не видела принцессу Аделаиду. Правда ли, что Генри в какой-то момент сам собирался жениться на ней? Если и так, то он давно отказался от этой идеи, потому что она ничего больше об этом не слышала. Алиенора пообещала себе, что, когда представится возможность, тактично спросит мужа об этом. Вероятно, скоро.

Но пока можно подождать. Нужно обратиться к более приятным вопросам, напитаться всеми новостями. Достаточно и того, что сегодня у нее праздник: после долгой разлуки она видит детей, а рядом сидит Генри. Господи Иисусе, молилась Алиенора, пусть все наши ссоры и беды останутся позади. И с улыбкой, в которой светилась вся любовь, вся надежда ее сердца, она подняла кубок и провозгласила еще один тост – за счастливое воссоединение.

Глава 58

Нормандия и Анжер, 1183 год

И снова Алиенора заняла свое законное место королевы. Когда Генрих следующим вечером вышел с ней в зал, где собрался двор, они уселись за столом на возвышении, накрытым для праздничного пира. При виде их общество поднялось и встретило короля и королеву приветственными криками и аплодисментами. Алиенора была на седьмом небе. Она и не думала, что придворные ее мужа так дружелюбно настроены к ней.

Королева с удовольствием обнаружила, что Гуго Авалонский сидит справа от нее. Хотя она и знала, что Гуго не одобрял ее брак, она любила и уважала его как человека прямого и благочестивого и чувствовала, что и он счастлив видеть ее.

– Я очень рад, что между вами и королем снова установились хорошие отношения, миледи, – дружески сказал он.

– Господь ответил на мои молитвы! – пылко ответила она, а потом с озорством в голосе добавила: – Я теперь буду послушной девочкой, чтобы не вызвать еще раз ненависти мужа.

Гуго посмотрел на нее долгим взглядом:

– Я думаю, вы оба помудрели, иными словами, это прискорбное дело принесло хоть какую-то пользу. И ваше воссоединение ничуть меня не удивляет. Король редко ненавидит тех, кого когда-то любил. А вы ему нужны, миледи, сильнее, чем он понимает. Пути Господни неисповедимы, но Он воссоединил вас и научил обоих прощать. Жаль, что это случилось при столь печальных обстоятельствах. Вы оба переживаете трудное время. Я глубоко соболезную вам в вашей утрате.

Алиенора наклонила голову, не желая углубляться в эту тему:

– Знаете, чего я хочу достичь? Хорошего рабочего сотрудничества с моим мужем-королем.

– Уверен, он тоже этого желает, – ответил настоятель. – Король не хочет больше давать повода для недовольства своим сыновьям, которые осуждали его за то, что он строго обходится с вами.

– А они выражали ему свое недовольство?

– О да! Постоянно, – улыбнулся Гуго. – Ваши дети очень вас любят. Для них это счастливый день: они видят воссоединение родителей.

– Воистину так, – произнесла королева, чье сердце было полно.

Но мы примирились не окончательно, подумала она. Алиеноре, конечно, не следовало ожидать этого, но все же предыдущим вечером был момент, когда она подумала, что, может быть, Генри, излив свое сердце, придет к ней в постель, чтобы закрепить союз своим несчастным, состарившимся телом, в котором, как она подозревала, все еще обитал прежний бес. Несмотря на все, Алиеноре так хотелось, чтобы он пришел, она отчаянно нуждалась в утешении, которое могла принести ей эта необыкновенная тесная близость с другим человеческим существом. А еще ей хотелось доказать себе самой, что она еще может испытывать наслаждение любви, что позволило бы хоть немного забыть о своей скорби. Но Генрих не пришел, и Алиенора лежала в своей постели – в благодатном одиночестве впервые за много лет, – думая о том, как же глупо было с ее стороны надеяться на это.

Радуясь вновь обретенной свободе и получив возможность передвигаться по собственному желанию, Алиенора отправилась в поездку по спорным территориям. Всюду ее встречали с честью и всеобщей радостью, и она обнаружила, что легко возвращается в роль королевы, которая прежде была ее образом жизни. Все это было очень приятно и трогательно, и Алиенора гордилась тем, что не утратила умения общаться с людьми и усилия, которые она предпринимает по просьбе мужа, способствуют и возвращению ее собственной популярности.

Потом королеву вызвали в Анжер. Этому предшествовали слухи о том, что между королем и сыновьями снова началась распря. Алиенора тут же направилась на юг, исполненная решимости сделать все, что в ее силах, чтобы выправить ситуацию. Но как только она спешилась во внутреннем дворе замка, рядом с ней оказался Ричард, чье красивое лицо помрачнело от гнева.

– Отец отправился на охоту. Мне нужно срочно с тобой поговорить, – пробормотал он.

– Дай мне хотя бы дыхание перевести, – возразила она, но потом пригласила его в свои покои.

Пока Амария, чья плотная фигура была теперь облачена в модный зеленый блио, возилась во внутренней комнате, распаковывая вещи, – служанке приходилось делать эту работу одной, поскольку Генрих не торопился вызывать других дам королевы, подозревая, что именно они подстрекали ее к мятежу, – Алиенора налила себе вина и пригласила Ричарда присесть.

– Ну, расскажи мне, что тут происходит, – приказала она.

Ричард опустился на деревянную скамью и, нахмурившись, посмотрел на мать, словно прикидывая, чем с ней можно поделиться.

– Я хотел поговорить об Аделаиде, с которой мы обручены, – сказал он наконец. – Отец держит ее под стражей в Винчестере. Я много раз просил его позволить нам обвенчаться, но он отказывал. Теперь Филип настаивает на том, чтобы отец выполнил условия договора и немедленно разрешил нам обвенчаться. Но отец продолжает медлить.

Дверь открылась, и вошел Генрих.

– Опять строишь козни? – язвительно спросил он.

– Это несправедливо, милорд! – возразила Алиенора. – Я ведь не знаю ничего, что происходит. Ричард знакомил меня с фактами.

– Ты хочешь сказать, пел тебе о том, какой представляется жизнь с его кочки, – проворчал Генри, тяжело садясь. Он потер больную ногу. Алиенора теперь знала, что его лягнула лошадь и хромота мужа – следствие этого удара. – Ричард, пожалуйста, оставь нас.

Ричард непокорным взглядом смерил отца, но проглотил протест и вышел, хлопнув дверью. Генрих прищурился, но ничего не сказал.

– Филип хочет разделить мою империю и ослабить ее, – поведал он Алиеноре. – С этой целью он пытается вбить клин между мной и сыновьями. Если обвенчать Ричарда и Аделаиду, Филип наверняка воспользуется этим браком, чтобы еще сильнее привязать к себе Ричарда и натравить его на меня.

– Резонно, – заметила Алиенора. – Филип – личность коварная, он ничуть не похож на своего отца.

– Он хитрый, алчный и подозрительный… Говорят, что за каждым деревом он видит подосланных к нему убийц. Но его не стоит недооценивать: Филип проницателен и расчетлив. А еще опасен. С таким врагом нельзя не считаться. Уж ты мне поверь. Я за свою жизнь всяких врагов навидался.

– А ты не можешь разорвать обручение?

– И потерять графство Берри – приданое Аделаиды?

Алиенора помнила, как радовался Генри много лет назад, получив этот богатый приз. Но что с самой Аделаидой? – спрашивала себя Алиенора. Неужели Генри все еще не потерял надежды самому жениться на ней и потому не хочет отпускать Аделаиду в Париж?

– Нет уж, – продолжал Генрих, – у меня и без того хлопот хватало, когда Ричард и Иоанн сцепились, как псы. И я не хочу, чтобы Филип воспользовался этим.

Это оказалось новостью для их матери.

– Ричард и Иоанн?

Неужели эти семейные распри никогда не закончатся?

– Да, – вздохнул Генрих. – Теперь моим наследником стал Ричард. – Некоторое время оба молчали, вспоминая причину этого. – И все же, – с трудом продолжил он, – мне кажется несправедливым, что он получит Англию, Нормандию, Анжу и Аквитанию, тогда как у Иоанна есть только несколько имений в Ирландии. Ирландцам эта идея не нравится, но я думаю, что было бы полезно иметь королевского представителя в Дублине и Пейле[77] вокруг, чтобы местные короли знали, кто в доме хозяин. Иоанн унаследует лишь самую малость, но я хочу исправить это, чтобы люди не называли его «Иоанн Безземельный».

Генрих рассмеялся собственной шутке, потом встал и начал беспокойно расхаживать по комнате. Алиенора чувствовала, что муж с трудом подыскивает слова, которые, скорее всего, не понравятся ей.

Наконец он заговорил:

– Я призвал Ричарда и Иоанна помириться и решил поделить земли справедливее для Иоанна… И тебя вызвал, потому что мне требуется твое одобрение.

Это связано с Аквитанией, с тревогой подумала Алиенора.

– Я хочу, чтобы Ричард уступил Аквитанию Иоанну, а тот должен будет принести Ричарду оммаж, как своему сеньору, – сказал Генрих.

– Нет! – без колебаний ответила Алиенора.

– Будь благоразумна, – вкрадчиво проговорил Генрих. – Какая разница, кто будет владеть Аквитанией – Ричард или Иоанн?

– Для меня есть разница, – ответила она, поднимаясь. – Я воспитывала Ричарда как своего наследника. Юг у него в крови. Иоанн Аквитании не знает, и она ему безразлична.

– Он быстро научится, если станет герцогом Аквитании. Алиенора, тебе не удается скрыть, что Ричард – твой любимый сын, а особых чувств к Иоанну ты не питаешь. Поэтому ты остаешься слепа ко всем другим резонам. – Генри посмотрел на нее испытующим взглядом.

– Тогда спроси Ричарда, что он думает об этом плане! – вспыхнула она. – Ты знаешь, что распорядишься Аквитанией независимо от моего мнения, но Ричарда это касается в первую очередь. И, Генри, я тебя предупреждаю: если ты решишь дело против воли Ричарда, то тем самым толкнешь его в объятия к Филипу!

– Хорошо, пригласим его сюда, – сказал Генри и прокричал в колодец лестницы, чтобы кто-нибудь нашел герцога Аквитании и вызвал его сюда.

От ярости Ричард не мог произнести ни слова. На его красивое лицо словно набежала туча.

– Ну? – нетерпеливо начал Генрих.

– Ты хочешь наплевать на нас обоих? – спросила Алиенора.

– Ричард?! – пролаял его отец. – Сын мой, ты должен понять, что это более справедливое распределение моих владений.

Ричард повернул к отцу разгневанное лицо:

– Я южанин. Моя мать воспитывала меня своим наследником. Я люблю аквитанскую землю. Я много лет сражался, чтобы удержать и укрепить ее, а ты хочешь, чтобы я уступил ее Иоанну? Этому легкомысленному, ленивому и жадному пустышке, который и в Аквитании-то не был. Я уж не говорю о том, что он понятия не имеет, как ею править. Тьфу! Да там через неделю без твердой руки начнется кровавая баня!

– Я отдаю тебе Аделаиду. Сейчас, – сказал Генрих, словно соблазняя осла морковкой.

Ричард смерил его странным взглядом, который Алиенора не смогла точно истолковать.

– Не вмешивай ее в это, отец! – отрезал Ричард. – Скажи лучше, ты собираешься сделать своим наследником Иоанна? Сейчас Аквитания, потом Нормандия, потом Анжу, Мен и Англия – всю чертову империю самому любимому сыну?

У Алиеноры перехватило дыхание. Как это она не подумала об этом?

Лицо Генриха помрачнело.

– Нет! – прокричал он. – Как тебе могло такое прийти в голову? Неужели Филип подговаривает тебя к измене?

– У него есть для этого все основания, ведь мой брак все время откладывается! – Ричард был вне себя от злости. – Филип считает, ты откладываешь свадьбу, потому что сам хочешь жениться на Аделаиде, чтобы она родила тебе сыновей, и тогда ты лишил бы наследства нас.

– Генри, неужели это правда?! – воскликнула она в ужасе от жуткой перспективы, нарисованной Ричардом.

– Нет, конечно, – с подозрительной поспешностью проговорил Генрих. – Эту чушь ему Филип натолкал в голову. И потом, разве я сейчас не сказал, что Ричард может жениться на Аделаиде немедленно?

– Ты несколько раз говорил это, а потом забирал свои слова назад, – горьким тоном произнес Ричард. – Хотелось бы мне поверить тебе сейчас.

– Ты можешь жениться на Аделаиде, если отдашь Аквитанию Иоанну, – поспешил сказать Генрих.

– Нет! – вставила Алиенора.

– Аделаида так или иначе будет моей! – прорычал Ричард. – Нас обручили еще в детстве.

– Иди и подумай хорошенько, – приказал Генрих.

– Да будь я проклят, если соглашусь! – выкрикнул Ричард. – И я обращусь за помощью к Церкви, вот увидишь!

– Если ты не женишься на Аделаиде, я отдам ее Иоанну, – пригрозил король.

– Ты хочешь меня уничтожить! – прокричал Ричард и бросился к двери. – Я знал это. Что ж, тебе больше не придется меня терпеть. Я уезжаю в Пуатье. И не рассчитывай, что вернусь!

Алиенора холодно посмотрела на мужа.

– Ты думаешь, что это я стала причиной раскола в нашей семье? – язвительно спросила она. – Ты сказал, что желаешь мира между сыновьями, но всегда только на твоих собственных условиях. Хочешь, чтобы они тебя ненавидели? Неужели ты хочешь, чтобы годы твоей старости были омрачены разногласиями и борьбой, чтобы ты не смог найти счастливого успокоения, насладиться миром и безопасностью?

– Помолчи, женщина! – прорычал Генрих. – Если бы ты поддержала меня, ничего этого не случилось бы.

– Мне показалось, Ричард говорил от своего имени. Он не нуждается в одобрении матери! – ответила Алиенора.

Глава 59

Беркхамстед, Вудсток и Винчестер, 1184 год

Генрих отправил жену назад в Англию под надзор Ральфа Фиц-Стефана. Алиенора знала: муж опасается, что она может устроить еще большую бучу в защиту Ричарда, и сердце ее болело от несправедливости того, что с ней сделали. Хотя Алиеноре и были обещаны свободы, фактически она снова становилась заключенной, считавшейся виноватой, пока время не докажет противного. Клетка позолочена, но все равно останется клеткой.

Алиенора была вынуждена отправиться в путь по бурному январскому морю, потом последовало трудное путешествие до замка Беркхамстед, прежней роскошной резиденции Бекета, которая после многих лет забвения казалась слегка потрепанной и постаревшей. Здесь в обществе призраков и воспоминаний прошлого Алиенора провела Пасху с дочерью Матильдой, которая была опять беременна. Потом Матильда вернулась в отведенное ей место в Винчестерском замке, а Алиенору перевели в Вудсток.

Она не хотела ехать туда – в место мучительных, тяжелых воспоминаний, но выбора у нее не было. Король прислал приказ – и вопрос был закрыт. Алиенора спрашивала себя: для чего Генри это сделал? Чтобы выместить на ней раздражение? По крайней мере, ее поселили не в башне Розамунды, которая была заперта и безлюдна, а в покоях королевы в охотничьем доме. Высокое окно ее комнаты выходило на лабиринт, теперь заросший, будучи отдан на милость матери-природы.

Как ей хотелось не замечать его, но лабиринт привлекал ее внимание, безжалостно, чуть ли не сверхъестественно, и как-то раз июньским вечером, утомленная бездельем, она почувствовала острую необходимость подышать воздухом и обнаружила, что идет по плиткам, заросшим папоротником, к входу в лабиринт. Пришлось распутать несколько веток, чтобы войти в него, Алиенора порвала о колючки головное покрывало, но, оказавшись внутри, смогла свободно пройти по заросшим сорняками тропинкам. К счастью, создатель лабиринта сделал тропинки широкими, а потому листва с кустов почти не мешала идти. Вскоре королева, сумев сохранить спокойную голову, дошла до большой беседки в центре – который, хотя она и не поняла этого, был смещен к одной из сторон – и благодарно опустилась на каменную скамью, поросшую лишайником.

Значит, вот куда, если верить сплетням, привела королеву шелковая нить, когда она преследовала соперницу. И чему только не верят люди… Да, она была оскорблена, когда Генри сказал ей, что любит Розамунду. Да, она возрадовалась – да простит ее Господь, – узнав о преждевременной смерти этой молодой женщины. Но чтобы замышлять убийство – упаси, Господи! Замечать Розамунду было ниже ее королевского достоинства, и Алиенора столько сражалась с самой собой, чтобы держаться этого принципа.

Интересно, спрашивала она себя, нравилось ли Розамунде, этой хорошенькой, высокомерной шлюшке, бродить по своему лабиринту. Часто ли она сюда заходила? Это был самый трогательный подарок короля, помешавшегося от любви, и Розамунда наверняка ценила его.

За черным силуэтом збмковой стены садилось солнце, и в гаснущих лучах дня небеса приобретали великолепный лазурно-розоватый оттенок. Тени удлинялись. По мере того как сгущались сумерки, лабиринт стал казаться иным, более темным местом. Алиенору пробрала дрожь, она чувствовала действие каких-то древних первобытных сил. Мать-природа была жива здесь и действовала, забирала себе то, что ей принадлежит. Услышав тихое шуршание и потрескивание из зашевелившегося папоротника, так легко поверить во все эти древние истории о Зеленом Человеке[78], которые любили рассказывать англичане. Он был одним из «древних богов», говорили они, называя его разными именами. Хороший Парень Робин, Джек Из Леса – эти два имени она слышала от Амарии. Он был богом плодородия или чудовищем – кто как верил, и его сила никогда не оспаривалась ни Церковью, ни государством. В сумерках легко было представить, как он высовывает из листвы свою хитрую физиономию.

Королева сидела, чувствуя, как в сгущающейся тьме возрастает ее беспокойство, и собираясь с силами, чтобы начать обратный путь, уверенная, что знает, куда идти, но вдруг услышала что-то похожее на легкие шаги. Хруст! Вот опять – слева от нее кто-то идет, наступая на папоротник! Может быть, это белка или лиса, строго сказала себе Алиенора, но все же встала и поспешила по тропинке назад к цивилизации, отыскивая путь между высокими стенами живой изгороди.

Хруст! Теперь у нее за спиной. Хруст! Опять! Кто-то находился в лабиринте и украдкой приближался к ней, не считая нужным заявить о своем присутствии, окликнув ее. Алиенора теперь неслась сломя голову, боясь оглянуться назад, от страха по спине у нее бежали мурашки, в любую минуту она ждала, что на плечо ляжет рука или – о ужас из ужасов! – острие кинжала вонзится ей в спину. Если Генри и в самом деле собирался жениться на Аделаиде, то ее, Алиеноры, смерть будет весьма кстати. Но королева не могла даже представить себе Генри в роли человека, который подсылает к ней наемных убийц. Становясь невменяемым, Генрих был склонен говорить жестокие вещи, которых вовсе не имеет в виду, – взять хотя бы историю с Бекетом! А если он и про нее сказал что-то подобное: «Кто-нибудь наконец избавит меня от этой мятежной королевы?»

Алиенора потерялась и отчаянно хотела выбраться из лабиринта, но остановилась, чтобы перевести дыхание, – иначе свалилась бы с ног. Оказавшись на углу, она посмотрела в обе стороны. Ничто не двигалось. Только шуршали листья да иногда щебетала какая-то крохотная птаха. Но потом она услышала снова хруст, за которым на этот раз последовал слабый вскрик, похожий на рыдание. Впереди. В этом не было никакого смысла. Знал ли человек, преследующий ее, куда она направляется?

Алиенора решила, что теперь не будет бежать. Пойдет молча, потихоньку, пытаясь сохранять спокойствие. Украдкой двинулась она по тропинке, уговаривая себя не торопиться. Потом, сделав еще один поворот, Алиенора увидела впереди очертания серого платья, исчезающего в живой изгороди. И снова этот плач, слабый, но хорошо различимый – явно рыдание. Значит, это женщина! Но что за женщина? Страхи королевы немного улеглись. Если это женщина, то еще нужно посмотреть, чья возьмет. Она боялась лишь грубой мужской силы.

Алиенора украдкой двинулась следом, держась на расстоянии. Выход из лабиринта где-то рядом, потому что чуть дальше виднелась стена охотничьего дома. Хруст! И опять сзади – на тропинке, по которой она только что прошла. Но как такое возможно? Значит, она прошла мимо, не заметив того или ту, кто тут есть?

Эта игра в кошки-мышки стала утомлять ее, а душа и тело все больше холодели от новых звуков. Темнело быстро, поднималась луна, и Алиенора хотела одного: побыстрее добраться до своего дома и крестьянского здравого смысла Амарии, а потому вздохнула с облегчением, когда вдруг увидела перед собой выход из лабиринта. Но, выйдя, не стала спешить в дом. Она заметила двух стражников, которые всегда следили за ней. Те стояли навытяжку у садовой калитки, и Алиенора, обретя присутствие духа при виде их, спряталась за развесистую шелковицу в надежде увидеть, как ее преследователь появится из лабиринта, потому что это, несомненно, должно вот-вот случиться. Другого выхода оттуда не было, а провести там всю ночь он не мог.

Алиенора прождала с все возрастающим недоумением почти полчаса, но никто так и не появился. И она не услышала больше никаких шагов, которые могли бы выдать чье-то присутствие в лабиринте. Вечер был тих, его покой ничто не нарушало. И когда Алиенора уже собралась войти в дом, внимание ее привлекло слабое, но безошибочно узнаваемое мерцание свечи в верхней комнате башни Розамунды. Дыхание у нее перехватило: значит, кто-то и в самом деле играет с ней! Намеренно пытается напугать. Королева пообещала себе, что завтра во всем разберется и заставит этого человека объяснить: с какой целью он преследует ее.

Оказавшись в безопасности дома, Алиенора сообщила удивленной Амарии и скептически настроенному Ральфу Фиц-Стефану о пережитом. Фиц-Стефан перед этим обыскивал башню, но не нашел ничего, что могло бы объяснить видение Алиеноры. И только два дня спустя, когда Амария привела к ней местную прачку, Алиенора получила более или менее удовлетворительное объяснение того, что случилось. Амария разговорилась с прачкой на берегу реки Глайн, где та стирала белье. Служанка рассказала ей о случившемся с королевой в лабиринте.

Прачка побаивалась говорить с такой знатной дамой, но была полна решимости сообщить Алиеноре все, что ей известно.

– Не живой это человек в том лабиринте, – сообщила она. – Там бродит она… Люди ее слышали, шаги ее слышали. И чего там бродит – поди ее пойми.

– Кто бродит? – мягко спросила Алиенора. От слов прачки мороз побежал у нее по коже.

– Так Прекрасная Розамунда – кто ж еще, леди. Она, как люди говорят: была уби… – Тут прачка запнулась на полуслове, вспомнив, перед кем стоит. – Прошу прощения, леди, так дураки говорят. Но она бродит – тут сомнений нет. И ее видели в той башне. Она оплакивает свои грехи! И вот еще, молодой Мэтт, сын мельника, он ее видел в этом лабиринте. Вернее сказать, не ее… но перед ним мелькнуло платье – серое такое.

Алиенора замерла. Она не сообщила эту подробность Амарии.

Королева все еще размышляла над рассказом прачки, не зная, верить ему или нет, но тут прибыло разрешение на ее переезд в Винчестер – король позволил ей присутствовать при разрешении Матильды от бремени. Если эта история правдива, то почему Розамунда явилась своей сопернице, Алиеноре, женщине, которой причинила столько вреда при жизни?

– Не думайте вы об этом, – посоветовала Амария на свой простецкий манер. – Сплетни все это.

– Не уверена, – задумчиво сказала Алиенора. – Все было похоже на ночной кошмар, но он мне не приснился. Может ли зло сохраняться и после смерти? Не могу себе представить, что Розамунда искала моего прощения – странный способ просить прощения, пугая человека до полусмерти.

– Чепуха, да и только! – фыркнула Амария.

– Я знаю, что видела и слышала, – гнула свое Алиенора. – Тебя там не было. Но мы больше не будем об этом говорить.

– Может быть, миледи, – вмешался Фиц-Стефан, войдя в дом с чем-то, завернутым в материю, – за появлением призраков и не стоит ничего… Или вам все это привиделось. Может, то была тень или какое-то мелкое ночное существо. Вот тут для вас посылки от его величества.

Алиенора на какое-то время забыла о загадке лабиринта – она принялась разворачивать подарки, восторженно вскрикнула при виде ярко-алого блио, подшитого горностаем, который оказался в первом свертке. Во втором – седло, украшенное золотом и отороченное мехом. В третьем – расшитые подушки. Не забыл Генрих и про Амарию, к которой явно был расположен: ей он прислал льняной головной платок и аметистовую брошь.

«Мирные подношения, – сказала себе Алиенора. – Генри никогда не признает, что обошелся со мной – и нашими сыновьями – несправедливо, а потому вместо этого присылает подарки». Настроение у Алиеноры улучшилось, и улыбка заиграла на устах. Очень похоже на Генри… Это предвещало счастливое разрешение всех ссор.

Что же касается странной истории с Розамундой, то Алиенора знала: ей никогда не удастся убедить себя полностью, что она не была свидетелем некоего сверхъестественного явления. И ей пришла в голову ужасающая мысль, что Розамунда еще не обрела вечного покоя – надежды и желания каждого христианина, а тень ее обречена на бесконечное земное чистилище во искупление грехов. Эта мысль сильно напугала Алиенору, потому что она была уже немолода и ей вскоре предстояло предстать перед судом Господа. Может быть, она тоже будет обречена вечно бродить по земле в Пуатье, где злоумышляла изменнический заговор против мужа… или того хуже – по мрачной башне Сарума. Упаси, Господи! Нет, с этого дня надо жить мудро и добродетельно. И сразу все изменится, не без иронии подумала она, снова чуть улыбнувшись.

Матильда без особых трудов разрешилась, к радости Алиеноры, здоровым младенцем, которого назвали Вильгельмом в честь Завоевателя и отца королевы. Алиенора прибыла в Винчестер вовремя – ее внук как раз готовился появиться из материнского чрева, и она с радостью провела следующие недели в обществе дочери, глядя счастливыми глазами, как подрастает младенец.

Это было блаженное время, вот только его омрачил как-то утром приезд нового гонца. Тот привез два пакета одинакового размера.

– Это для королевы, – сообщил смотритель, кладя их на сундук. – Подарок от его величества.

Значит, Генри пытается помириться с ней! Алиенора улыбнулась и развернула первый пакет. Там оказалась богатая одежда: легкий летний плащ и капюшон из темно-синей парчи. И несколько ярдов красочно расшитой оторочки для одежды. Да, именно такие подарки должен подносить человек, который ищет примирения! Алиенора радовалась при мысли о том, что Генри думает о ней и ее хорошее мнение для него небезразлично. И конечно, такие подарки могли означать, что скоро она снова будет свободна.

Королева раскрыла второй пакет и, к своему удивлению, обнаружила в нем точно такие же предметы. Зачем Генрих послал два пакета, содержащие совершенно одинаковые подарки? Потом ее взгляд упал на небольшой клочок пергамента на полу, – вероятно, он выпал из одного пакета. Алиенора подняла его и увидела, что это своего рода квитанция, написанная каким-то придворным чиновником, который явно должен был предъявить ее королевскому счетоводу, но по ошибке вложил в подарки. Он наверняка будет искать эту бумажку. Но что на ней написано? «55 фунтов, 17 шиллингов за одежду для королевы и Бельбель, для нужд короля».

Кто такая Бельбель? И почему ей делаются такие же подарки, что и королеве? Алиенора перечитала последнюю фразу, и сердце у нее упало. Она вдруг поняла ответ. Конечно, эта одежда предназначалась для использования не королем, а наверняка этой самой таинственной Бельбель.

Разум Алиеноры был встревожен, и она решила, что, пока находится в Винчестере, должна отыскать Аделаиду, невесту Ричарда. При этом королева убеждала себя, что план развода Генри с ней и женитьбы на Аделаиде не мог прийти в голову самой французской принцессе. Но, увидев эту девицу, ставшую теперь красивой пышногрудой молодой женщиной двадцати с небольшим лет, Алиенора потеряла прежнюю уверенность.

Аделаида не пришла в восторг от визита королевы. Алиенора решила, что король ограничил круг ее гостей и посадил под стражу, потому как явно опасался, что Ричард нападет на замок, выкрадет Аделаиду и увезет к алтарю, лишив тем самым отца ценного аргумента в его хитроумной торговле с Филипом. А бедняжка, конечно, пережила столько поворотов судьбы, что, наверное, уже оставила всякую надежду выйти замуж. Аделаида, похоже, предполагала, что королева принесла ей известия об очередном неблагоприятном витке в ее судьбе или просто пришла позлорадствовать над неудачливой соперницей, – отсюда и понятная настороженность.

Вести разговор с Аделаидой оказалось непросто. На все вопросы Алиеноры следовал односложный ответ, и в конце концов королева сдалась. Аделаида питала к ней явную неприязнь, чему не приходилось удивляться, ведь, не будь Алиеноры, Аделаида вот уже девять лет была бы королевой Англии. Вместо этого Аделаиде приходилось сидеть взаперти, а ее молодые годы проходили бесцельно.

Неужели Аделаида и в самом деле влюбилась в Генри? И все еще продолжает любить его? Алиенора должна все выяснить. Надо убедиться, что эта страсть не похожа на ту, что разделял Генрих с несчастной Розамундой, что Аделаида не представляет для нее угрозы.

– Твоя жизнь, дитя, нелегка, – решилась Алиенора. – Ты уже давно должна была выйти за Ричарда и стать матерью прелестного выводка детишек.

Аделаиду передернуло, она посмотрела на королеву с неподдельным отвращением.

– Я и в самом деле должна была выйти замуж много лет назад, – многозначительно сказала она.

– Об этом ты можешь забыть, – ответила Алиенора. – Мой брак не утратил силу. Папа Римский не допустит его расторжения.

– Вы могли бы достойно удалиться в Фонтевро!

Это было обвинение.

– У меня нет склонности к монашеской жизни, – спокойно ответила Алиенора, хотя ярость закипала в ней, желчью подступая к горлу. – Это все придумал Генри, чтобы сохранить за собой мои земли.

– За этим стояло нечто гораздо большее! – возразила Аделаида. Ее глаза метали искры. Они были зеленые, как у кошки, и полны яда. – Вы не хотели отдавать мужа другой – более молодой женщине. Вы не могли принять, что он хочет иметь женой меня, а не вас.

– Ты еще скажи мне, что он тебя любил, – презрительно произнесла Алиенора. – Позволь мне заверить тебя, что я уже слышала это прежде. Только тогда речь шла о Розамунде.

– Он любил меня… и все еще любит! – воскликнула Аделаида.

– Как мило! – ухмыльнулась Алиенора, решительно не замечая огонька страха, который вспыхнул в ней со словами этой девчонки. – До чего же ты невинна! Он любит ее! Какое это имеет отношение к королевским бракам, которые заключаются из соображений выгоды и политики? Неужели ты, глупое дитя, считаешь, что любовь когда-либо играла роль в политике Генриха? Я думала, в тебе больше здравого смысла.

Аделаида вскочила на ноги, при этом складки ее блио натянулись. Алиенора в ужасе уставилась на нее: Аделаида была беременна.

– Разве это не плод любви? – с торжеством воскликнула принцесса, поглаживая свой увеличившийся в размерах живот.

– Любая шлюшка может затащить мужчину в постель, – язвительно заметила Алиенора, вот только ее голос прозвучал хрипло, губы пересохли. – Любовь тут ни при чем. Полагаю, ты собираешься сказать мне, что понесла от короля.

– Да! – ответила Аделаида.

– Скажи мне, как ты могла обесчестить Ричарда – того, с кем ты была обручена?! – воскликнула Алиенора, вскочив с места. Она была оскорблена до глубины души. Как Генри решился уложить в постель ту, которая была предназначена в жены его сыну?! Она не могла в это поверить, даже зная его ненасытные аппетиты. – Позор на твою голову, развратница!

Теперь Аделаида уже рыдала:

– Он любит меня! Вы не захотели отойти в сторону и позволить нам жениться. Это ваша вина!

Алиенора проигнорировала ее слова. Желание сделать больно сопернице было так сильно, что она не могла ему противиться.

– Ты знаешь, что у него есть другая любовница? – с издевкой спросила она.

Страницы: «« ... 1516171819202122 »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга Анши, специалиста по магическим практикам, учит, как превратить свое жилище в место с гармонич...
Читая мифы, вы наверняка узнавали в какой-то богине себя. И это не случайно, ведь мифологические сюж...
Большинство из нас полагает, что ключ к счастью лежит в эмоциональной сфере, потому поиск положитель...
Эта книга написана так, словно какой-то волшебник собрал в кулак все «мудрости», произнесенные Ошо, ...
Этот сборник содержит двенадцать избранных дискурсов, в которых Ошо комментирует притчи духовных тра...
Трансерфинг реальности – это вдохновенное и целеустремленное скольжение по волнам желанных линий жиз...