Лесная герцогиня Вилар Симона
Он стоял среди собранных людей, оглаживая по ушам черную большую собаку.
Гизельберт со своим окружением в первый момент замерли, переглянулись, стыдясь выказать беспокойство. Они – знать, опоясанные мечами воины. А перед ними находился дикий сброд, толпа. И тем не менее от этого до странности молчаливого сборища веяло угрозой. Настолько ощутимой, что по спине поползли мурашки. Странная, напряженная тишина, насупленные лица, взгляды исподлобья, тяжелое дыхание толпы. И труп убитого камнем отпрыска благородной семьи, которого прибили запросто, как глухаря на току.
Гизельберт невольно попятился. Отступили и его люди. Принц лихорадочно соображал. Если они выкажут страх, им уже не спастись. Ему следует взять инициативу в свои руки. Эта чернь убила Матфрида, он должен доказать, что содеянное зло, зло, совершенное священнослужителем, станет для них карой.
Однако принц и слова не успел сказать. Его опередил другой властный голос.
– Молчать!
Эврар Меченый. Тоже господин. Человек из толпы, но ее главарь. И в глазах старого мелита не было почтения к сыну Ренье Длинной Шеи. Усы его приподнялись в недоброй ухмылке.
– Благородному господину понравились мои собаки?
Его голос был тих, почти сливался с глухим рычанием овчарки.
– Что ж, убедитесь, каковы мои псы!
И в следующий миг он рывком послал своего зверя вперед.
Гизельберт успел отскочить за молодого Адама, и пес в прыжке налетел на того, сбил с ног. Крик поваленного слился с глухим рычанием. А на Гизельберта уже неслась сбоку еще одна собака, но он успел взмахнуть мечом, не понимая, кричит ли он сам или визжит пораженный сталью зверь. Но тут же понял, что и он кричит, когда в бедро ему впились клыки третьего пса. Он упал, отбиваясь, стремясь поразить зверя. Но на него тут же набросились люди. Били, пинали, выбили оружие, рвали волосы, поднимали и толкали вновь. Удары, удары, вывихнули руки, расцарапали лицо. От боли он выл, но не слышал себя в диком реве толпы. Кровь заливала его тело, одежда была изорвана в клочья, и, когда он падал, к ранам прилипали камешки гравия.
Не сразу и понял, что его отпустили. Сначала просто лежал, сжавшись, накрывшись руками. Его истязатели были все еще здесь. Стояли вокруг плотной стеной, потом стали отходить. Гизельберт медленно поднял голову, еще не понимая, почему его пощадили. Голова гудела, мир казался расплывчатым. Совсем рядом он увидел тело аббата Дрого со вспоротым животом. Но Дрого был еще жив. Стонал, сдерживая края страшной раны вспоротого живота, словно пытаясь удержать на месте вываливающиеся внутренности. Что-то подкатилось, задев кисть Гизельберта. Он резко отдернул руку. Голова одного из близнецов с широко открытыми, все еще хранящими удивленное выражение глазами.
Гизельберт затряс головой, ощупал рану на затылке. На пальцах осталась кровь. Он стал тяжело подниматься. Это ему стоило неимоверных усилий, он заваливался на кровоточащую, разорванную собакой ногу. Мясо на бедре висело клочьями, и кровь затекала в сапог.
Наконец он смог привстать и только тут понял, что произошло. На крыльце усадьбы стоял Гильдуэн, прикрываясь полураздетым бессильным телом Эммы. Свой меч он держал, направив лезвие к ее горлу. Рассудительный Гильдуэн. Он один не растерялся, нашел выход, как им спастись. Им двоим. Ибо, кроме него и Гизельберта, спасать уже было некого. Даже только что шевелившийся Дрого уже затих, и его спазматически дергающиеся внутренности выпали на песок через начавшую темнеть рану.
Гизельберт стер струящуюся из носа кровь. Смотрел на Гильдуэна с Эммой. Тот кричал:
– Коней нам! Коней, или, клянусь башкой Христовой, я убью эту женщину!
Гизельберт медленно, припадая на ногу и сдерживая стон, двинулся в его сторону. Чувствовал жалящие спину взгляды толпы. И с каким-то равнодушием подумал, что он подозревал, что с ними может произойти нечто подобное. Ведь они посягнули на Звезду этих людей. Диких людей Арденнского леса.
Гильдуэн был напряжен, даже мелко дрожал. Но это не мешало ему удерживать навалившуюся на него полубессознательную Эмму. Гизельберт увидел ее бледное лицо, темные круги вокруг глаз. Она была слишком слаба и измучена, чтобы пытаться вырваться, глядела на Гизельберта ничего не выражавшими глазами. Даже острие меча у ее груди словно не пугало ее.
– Выйдите все со двора! – кричал Гильдуэн, когда Эврар понуро вывел вперед двоих взнузданных лошадей. – Я говорю, все вон!
Люди повиновались, но с неохотой. Казалось, малейшая ошибка – и они кинутся, чтобы довершить начатое. Даже воздух стал тяжелым от исходившей от толпы угрозы. И все же они отступили. Пока их Звезде грозила опасность, они уступали.
Гизельберт медленно, давясь от боли, подошел к лошади. Голова шла кругом, и ему понадобилось приложить немало усилий, прежде чем он смог вставить ногу в стремя, подтянуться и сесть в седло.
– Ехать сможете?
Это спросил Гильдуэн. Он уже сидел верхом, удерживая перед собой Эмму.
Гизельберт взял поводья в руку.
– Оставь ее, Гильдуэн. Они не прекратят нас преследовать, пока она с нами.
– Да пропади все пропадом! – почти вскричал обычно спокойный наперсник принца. – Вы думаете, я этого не понимаю? Однако пока она с нами, у нас есть шанс пробраться сквозь толпу.
Гизельберт ничего не ответил. Собрав остатки сил, стараясь не думать о боли в бедре, пришпорил лошадь. Слава богу, ему досталась саврасая кобылка Адама, послушная, хотя и медлительная. Повинуясь наезднику, она мерно затрусила к воротам. Но, к счастью, ее заразил быстрый ход коня Гильдуэна, она ускорила бег, переходя на крупную рысь.
Большие верховые кони все еще были в диковинку для жителей лесов, и они поспешно отступили, не решаясь встать у них на пути. И все же принц заметил, как воин Эврар выхватил у аббата пращу. В страхе пригнулся к гриве лошади, ожидая в любой миг удара. Но Меченого сейчас интересовал не Гизельберт. Он целился в первого всадника, в руках которого все еще оставалась Эмма. Она слабо пыталась вырваться, и это пугало Эврара, он опасался попасть в нее. Однако он не мог допустить, чтобы эти звери увезли его госпожу. А ведь они уже миновали последние хижины, сворачивали к лесу. Сейчас или никогда!..
Он стремительно раскрутил пращу над головой, метнул камень. В Гильдуэна не попал. Но тяжелый камень с силой ударил лошадь по крупу. Она даже присела на миг, потом заржала, взбрыкнув задом. Гильдуэну пришлось вцепиться в ее загривок, чтобы не упасть, и при этом он выпустил Эмму. Она оттолкнулась от него, оказалась на земле. На миг Эврар зажмурился; показалось, что лошадь Гизельберта сейчас налетит на нее. Но – слава богу! Саврасая Гизельберта сделала скачок. Подними Эмма сейчас голову, лошадь бы задела ее копытами. Но она так и осталась лежать на земле.
Эврар подбежал, кинулся к ней, начисто забыв о своем прежнем желании преследовать насильников.
Эмма была бледна как снег, не подавала никаких признаков жизни. Но сердце ее билось. Он поднял ее на руки.
– Что с ней? Что с госпожой? – окружили его люди.
Эврар молча понес ее через расступавшуюся толпу к дому. Ничего, отлежится, будет жить. Редкой женщине не доводилось переживать насилие. Просто ушиблась, упав с коня.
У ворот даже остановился. Отдал приказ пустить собак по следу. Хотя эти двое, не зная дороги, легко могут погибнуть и так. Эврар почти молился, чтобы они угодили в трясину или стали добычей зверей. Он хотел в это верить, хотя и понимал, что если они выберутся, то еще могут вернуться. Чтобы отомстить.
Глава 11
Сперва Эмма не понимала ничего. Голова у нее нестерпимо болела, а все тело горело, будто ее внутренности, живот, ноги, обожгли огнем. Малейшее движение давалось тяжело, и она стала тихонько стонать.
Потом кто-то склонился над ней. Она узнала Ренулу. Та положила ей подушку под плечи, поднесла к губам деревянную чашку с густым теплым взваром, утоляющим жажду. Эмма выпила все до капли, и пока пила, глядела на Ренулу поверх краев посудины. У той было суровое, мрачное выражение лица, столь непривычное для обычно улыбчивой супруги Вазо.
И Эмма вдруг вспомнила все, обмякла и чуть снова не впала в беспамятство. Но усилием воли заставила себя очнуться, даже приподнялась на локтях.
– Где моя дочь?
Ренула мягко надавила ей на плечи, заставив лечь.
– С девочкой все в порядке. Господин Эврар еще ночью отправил ее вместе с Муммой в монастырь. Герлок в безопасности.
Она поставила пустую чашку на пол, села на скамеечку у ног постели. Стала рассказывать, как они с Вазо еще ночью поняли, что случилось что-то неладное. Но не знали, как быть, пока не появился Эврар, жестом велел им уйти. Когда узнал, что приезжие в башне с Эммой, изменился в лице. Даже хотел кинуться в башню, но потом передумал. Послал за подмогой в монастырь, а сам стал собирать людей, обходить хижины. Госпожа может быть спокойна. Ее мучителей убили. Не всех, к сожалению, двое из них, и этот чертов красавчик в том числе, успели скрыться, но их преследуют, и если настигнут, то будет ли еще двумя смертями больше в лесу – кого это заинтересует.
Эмма молча глядела в потолок. Отворачивалась от хлопотавшей подле нее Ренулы. Она не могла глядеть ей в глаза. Она больше никому из этих людей не сможет смотреть в глаза. Не сможет больше быть их госпожой, их Звездой. Гизельберт и его люди не просто надругались над ней, они уничтожили ее, втоптали в грязь, лишили достоинства. И она попросила Ренулу уйти. Она не хотела никого видеть. Даже Герлок.
Эврар Меченый вернулся лишь с наступлением темноты. Эмма все так же лежала, сжавшись в комок и отвернувшись. Ее растрепанные тяжелые темно-оранжевые волосы свешивались с постели. На заплаканном, распухшем лице горели темно-карие глаза, бездонные, полные скорби.
Эврар осторожно сел на край ложа, взял ее влажную руку в свои, но не стал возражать, когда она ее отдернула. Сидел, потупясь, не в силах ничего сказать. Обычно грубый, сейчас он был предельно осторожен, молчал. Казалось, их обоих охватил жгучий стыд.
Наконец Эмма тихо прошептала:
– Прости меня, Меченый… Ты был прав. Прости меня…
– Я тоже виноват, – отрезал Эврар. – Кабы я мог объяснить тебе… Ранее…
– Ты пытался. А я… – Она лишь застонала, спрятав лицо в подушку.
Эврар чувствовал себя неловко, как никогда в жизни. Даже обругал себя мысленно за подобную мягкотелость. А потом – прочистив горло – стал говорить. Рассказал, как на него напали, когда он нашел сокола, как он лишь чудом спасся и долго бродил по лесу, пока не обнаружил в хижине Видегунда Леонтия. Заметив, как по телу Эммы прошла дрожь, успокоил ее. Ей нечего опасаться, тот уже жарится в аду. Попал прямо из пламени загоревшейся хижины в самое адское пекло. Но перед его кончиной Эврар все же допытался, зачем прибыл в Арденнский лес сын Ренье Длинной Шеи. Однако спасти, предупредить ее уже не успел. Зато смог отомстить. Почти… Ведь они так и не настигли Гизельберта с его прихвостнем в лесу. Возможно, стоило бы продолжать их преследовать. Но когда пошел дождь, собаки потеряли след, и им пришлось вернуться. Хотя он велел оповестить в ближайших лесных хуторах, что хозяин Белого Колодца щедро наградит того, кто пришлет ему головы двоих конных путников со следами побоев.
– Да слушаешь ли ты меня, Птичка?
Она чуть пошевелилась. И опять Эврара охватила жалость.
– Эх, если бы я успел вовремя…
А Эмма лежала и думала о том, поверила ли бы она тогда ему, особенно если учесть, как она словно потеряла голову от принца. И опять ее, будто каленым железом, ожег стыд.
– Уйди, Эврар. Самим небом заклинаю тебя, оставь меня.
Он протянул было руку, чтобы погладить ее по голове, но сдержался. Резко встал и ушел.
Два последующих дня Эмма провела в постели. Ренула жаловалась Эврару, что она почти не притрагивается к пище. Тогда он велел привезти Герлок. Но вид дочери вызвал у Эммы такой поток слез, что девочка сама залилась громким плачем. И это вывело Эврара из себя. Услав Герлок с Муммой из башни, он стал кричать на Эмму. Да ей еще надо благодарить провидение, что ее дочь не пострадала, да и сама она – подумаешь, поваляли ее мужики! Или не женщина она, что ли, чтобы не снести такое? Пусть благодарит своего ангела-хранителя, что не прирезали ее, не увезли невесть куда.
– И не пугай ребенка, – мерил шагами комнату Эврар. – Я с ней попробовал поговорить, она так и не поняла, что случилось что-то неладное. А люди в округе переживают за тебя. Маурин вон молится, чтобы ты скорее пришла в себя, вся братия Святого Губерта с колен не встает в базилике. А крестьяне так и стекаются к усадьбе, волнуются за тебя.
– Да разве ты не понимаешь, Эврар?! Кто я теперь для них? Обычная девка, которой… О, Пречистая Дева, как я смогу это пережить?!
– Сможешь! Небось не впервые. Думаешь, я не догадывался, что с тобой делали норманны в лесу на Луаре? А вон же смогла заставить лизать тебе руки и такого волка, как Роллон. А какой я отбил тебя у Леонтия? И что же – Звезда Арденнского леса! Так что не реви. Ты сильная женщина, чтобы постараться поскорее забыть о том, что случилось.
– Я не смогу, не смогу, не смогу!.. – твердила Эмма. – Я ведь так старалась, чтобы меня приняли здесь, чтобы стали почитать. Как я теперь буду их госпожой, ежели им такое ведомо обо мне? – В голосе ее слышались рыдания. А потом она снова разразилась слезами, то презрительно смеясь, то всхлипывая.
Эврар даже сплюнул на пол. Подошел к огню, долго стоял, поставив ногу на край очага и упершись в колено руками. Когда рыдания Эммы стали стихать, вновь вернулся.
– Вот что. Возможно, тебе более и не придется общаться с местными жителями. Люди, которых я послал на поиски Гизельберта, вернулись ни с чем. Дай-то бог, чтобы эти двое сгинули в Арденнах, как исчезает лесная нечисть с приходом дня. Но если они спасутся… Клянусь старыми ранами, этот парень, Гизельберт, еще напомнит нам о себе. Его тут чуть не растерзали, да и прихвостней его забили как бешеных собак. А он не из тех, кто так просто скажет «аминь» в ответ на нанесенные обиды. Ха! Принца Лотарингского едва не разорвали, как попавшего в капкан волка, простые вилланы. Нет, ставлю свою голову против сломанного клинка – он этого не забудет. Поэтому лучше всего, если мы покинем Арденны. Эти леса уже не будут нам защитой против задетой гордыни принца Лотарингского.
Перестав плакать, Эмма во все глаза глядела на Эврара.
– Что?.. Гизельберт… Он еще вернется?..
Она какое-то время вникала в это, а затем глаза ее вспыхнули лютой ненавистью.
– Что ж, пусть является. А я уж сумею встретить его как должно.
«Надо же, – подумал Эврар, – еще недавно произносила его имя почти мурлыча. Теперь же – ну ни дать ни взять – бешеная из Гилария, что млела, опустив руки в кровь норманна».
И усмехнулся в усы. Кажется, больше не будет реветь. Пришла в себя, значит. Он довольно похлопал ее по руке. И одновременно постучал себя кулаком по лбу.
– И не думай мстить принцу. Он коварен и опасен, как сам сатана. И если вернется, то ни от тебя, ни от Герлок и пыли не останется.
При имени дочери Эмма словно очнулась. Взволнованно поглядела на Меченого. Герлок. Ее вдруг обуял панический страх за свою маленькую девочку.
– Что же нам делать?
– Уехать. Ко двору герцога Ренье. Он сможет оградить тебя от Гизельберта. Больше никто.
И, отвечая на ее немой вопрос, поведал, что узнал от Леонтия. Ведь Гизельберта вынудило сюда приехать именно существование Адели-Герлок. Оказывается, Ренье вдруг вспомнил, что у него есть дочь. И он даже хочет сделать ее своей наследницей. Их разыскивают везде и, ежели они прибудут ко двору Ренье, то их не только оградят от Гизельберта, но еще и вернут подобающее положение. Так что пусть Эмма поменьше ревет, а поскорей берет себя в руки, готовится к отъезду. Чем скорее они отбудут, тем лучше.
Он ушел, оставив Эмму в раздумье. Она была ошеломлена. Она уже смирилась с жизнью в лесу, и новые перемены в ее жизни пугали. Но это были волнующие ожидания. Вернуться в мир, возвратить себе полагающееся положение, сделать дочь принцессой!.. Она даже задрожала, не зная, от страха или от приятного возбуждения. Но выбора у нее не было. И от этого стало даже легче. Уже хотя бы от того, что не придется краснеть под взглядами знавших о ее участи лесных жителей, слышать их перешептывание за спиной.
Однако она была поражена и невольно растрогана, когда в день их отъезда вся округа собралась проводить ее, и явно чувствовалось, что люди удручены и расстроены разлукой со своей Звездой. Они толпились вокруг уже сидевшей в седле Эммы, некоторые даже просили остаться, другие совали в руки нехитрые подношения – горшочек с медом, медальон из горного хрусталика, вышитые рукавицы. Ночью выпал первый снег, и все эти люди, в их грубых одеждах из шкур, с клыкастыми и рогатыми головами зверей вместо капюшонов или грубыми колпаками из кож, казались выходцами из арденнских преданий, жителями дикой, мифической страны. Но их грубые лица были грустны, в глазах светились участие и печаль разлуки, некоторые даже шмыгали носами и что-то бубнили, что всегда будут ждать ее, что здесь она всегда найдет добрых друзей и радушную встречу.
Один Вазо выглядел довольным: ведь после отъезда господ он, как и в прежние времена, станет главным человеком в Белом Колодце. Однако когда он поцеловал на прощание колено Эммы, даже в его глазах мелькнуло какое-то сожаление.
– Вы ведь еще вернетесь к нам?
Она знала, что навряд ли это случится. Судьба никогда не возвращала ее в прежние места, и если то, что сказал Эврар, правда и Ренье ищет ее и Герлок, значит, ей уже не придется жить жизнью арденнской глуши.
Их долго провожала целая толпа. Монахи, затянувшие псалом, охотники, мальчишки, даже некоторые женщины с детьми на руках. Эмма сидела на белом иноходце, закутанная в свой старый лисий плащ. Герлок, восхищенная происходящим, крутилась в седле перед матерью, просто сияла, выглядывая из меха лисы, и ее рыжие кудряшки, выбиваясь из-под вязаной шапочки, сливались с ворсом лисьего меха.
Подле Эммы, на своем караковом боевом жеребце, ехал Эврар с новым копьем с кованым наконечником и вычищенным по случаю мечом на бедре. Держался мелит с достоинством господина, но чувствовалось, что ему эти проводы уже надоели. К тому же хотя Эврар и занимался хозяйством в Белом Колодце, но в глубине его души всегда жила непоколебимая уверенность, что только военное ремесло достойно положения господина; всякая же трудовая деятельность была сродни библейскому наказанию за первородный грех тех, кого Господь изгнал из рая, и принижала достоинство благородного человека, возвысившегося над пахотными людьми.
И Меченый словно оживал в предвкушении возвращения в мир. Эх, не зря он все-таки не оставил когда-то рыжую Птичку на произвол судьбы. И если она вновь возвысится до звания признанной жены Ренье – глядишь, и ему обеспечено доходное местечко при дворе герцога. Уж никак не менее начальника охраны ее милости герцогини Лотарингской! Да и не стар он еще для подобной должности. Сколько ему лет, Эврар не имел понятия. В Арденнах порой чувствовал себя едва ли не древним старцем, а как пришлось встать на пути людей Гизельберта – кровь так и взыграла. И где они – годы?
Следом за Эммой и Эвраром ехала нянька Мумма, неуклюже держалась в седле и постоянно испуганно охала, хотя Эврар и подобрал ей самую спокойную из лошадей. Мумма была и довольна, и напугана, что господа забирают ее с собой, однако, недалекая по натуре, она не очень-то и задумывалась о предстоящих в ее жизни переменах. Как и двое подобранных Эвраром для свиты и охраны здоровенных парней с рудника. Они шли пешком с рогатинами в руках и топорами у пояса, вели на поводу вьючных лошадей.
Их долго провожала целая толпа. Наконец у крутого подъема в гору остановились. Маурин в последний раз благословил отъезжающих, люди остались стоять, и Эмма, поднимаясь по склону и оглядываясь, еще долго видела, как они махали ей вслед, делали прощальные древние жесты, предохраняющие от несчастий в пути. И сердце ее невольно сжалось. Когда-то, тоскуя здесь, в глуши, она и не подозревала, что ощутит столь неожиданную тоску, уезжая.
Она догнала едущего впереди мелита, тронула стременем его стремя. Она волновалась за оставленных здесь людей. Ведь если Гизельберт захочет мстить…
Эврар лишь покусывал ус.
– Тут я не господь бог. Не оставаться же было… Ну да ладно, не сопи. Я говорил с местными мужами, да и Маурина предупредил. Будут держать постовых на подступах. Скроются в лес, если что.
Но судьба этих людей его мало трогала. Он весь был уже мыслями в пути.
Дорога оказалась долгой. Дважды им пришлось заночевать в лесу, на третий день – в лесном селении. Эмма удивлялась, как уверенно ведет их Эврар, как хорошо знает дорогу, находя ее по каким-то неведомым ей приметам. Лишь когда они выехали к большому монастырю у реки и Эврар переговорил с настоятелем, он вроде бы помрачнел.
– Придется ехать на юг, в город Стене, где сейчас расположился двор Длинной Шеи. Говорят, он там возводит собор святого Дагоберта. Девка его какая-то там похоронена. Из прежних. А может, как говорит этот аббат, Ренье хочет возведением церкви добиться отпущения прежних грехов. Ренье постарел, сильно хворает и спешит рассчитаться с Господом за содеянное. Говорят, больно религиозен стал.
Эмма спросила, долог ли будет еще их путь. Эврар как-то неопределенно махнул рукой. Она поняла, что долог. Но не огорчилась. Дорога, новые места, новые лица, новые впечатления, даже неудобства пути уводили ее от мрачных воспоминаний о постигшем ее несчастье, не давали времени на переживания. К тому же она вскоре убедилась, что самое страшное, что могло оставить в ее теле насилие, миновало ее, она не была беременна. А значит, ей надо поскорей забыть о прошлом, думать только о дочери, о предстоящей встрече с Ренье.
Ренье решил разыскать их… Долго же она ждала этого! И в глубине ее души стала оживать неясная надежда, смутная, бесконечно далекая, что произойдут наконец в ее жизни перемены к лучшему и она перестанет быть беглянкой в собственной судьбе.
День сменялся днем, а они все еще были в пути. Эврар сознательно уводил их прочь от больших дорог. Не хотел просто неприятностей, ибо узнал, что принц Гизельберт все же смог выбраться из леса. Ничто не могло сгубить сына Ренье, даже дикие чащи.
Из лесу на пролегавший к Стене торговый тракт они выехали в тихий полдень, когда блеклое солнце скупо светило в сероватом сыром небе. И тут же Эврар поднял руку в перчатке, велев остановиться. По дороге, наперерез им, медленно двигался обоз с хорошей охраной. Несколько больших деревянных дормезов – целых домов на гигантских, сплошных, как днище бочек, колесах – двигались, скрипя и грохоча, по покрытой ледяной коркой дороге. Из откинутых ставень окошек дормезов сквозь вышитые занавески валил пар: видимо, внутри обогревалось жаровнями – подобную роскошь могли себе позволить только самые знатные путники. Да и охрана, сопровождающая обоз, и трусившие рядом на осликах упитанные монахи – все указывало, что это караван влиятельной особы. На древках копий охранников чуть трепыхались вымпелы, но на таком расстоянии трудно было разглядеть, что на них за эмблема.
Эврар задумчиво подергал длинный ус.
– Если они едут к Стене, можно будет попроситься примкнуть к ним.
И, оставив своих спутников у леса, он рысью поскакал к возглавлявшему караван вавассору. Вернулся скоро, странно поглядел на Эмму.
– Ее величество королева Этгива следует за супругом из его дворца в Тионвиле в город Стене, к вечеру надеются быть там. И нам позволили пристать в хвосте.
Он поглядел на Эмму пытливо. Она выглядела взволнованной. Королева Этгива, девочка, за которую она когда-то заступилась перед фаворитом Аганоном в парке Реймского аббатства. Ее родственница, юная тетушка. Следует ли ей представиться королеве? Хотя разве та вспомнит ее?
Эврар, видя ее нерешительность, велел им пристроиться в конце обоза. Эмма, подъезжая, разглядела, как колыхнулись занавески на первом дормезе. Видимо, там заинтересовались повстречавшимися путниками. Эмма отвернулась. Придерживая перед собой дочь, отвечала на ее бесчисленные вопросы. Но когда вновь повернулась, увидела, как женская ручка, сверкнув золотыми браслетами, сделала жест верховному вавассору приблизиться. Потом всадник подъехал к ним.
– Госпожа, – обратился он к Эмме, – моя королева приказывает, чтобы вы приблизились к ней.
Эмма увидела ее чуть покачивающейся при толчках в окошке. Смутно помнила королеву еще шустрым обиженным подростком. Теперь же ее разглядывала темноглазая молодая женщина, остроносенькая и румяная, миловидная. Из-под меховой опушки ее капюшона был виден обвивавший чело золотой обруч с яркими каменьями и длинные узорчатые серьги.
Подбородок достойно поднят, но на устах улыбка.
– Я сразу узнала вас, герцогиня. Скорее не вас, а ваш плащ. То-то, помню, скандал был из-за него с принцессой Гизеллой. А кто эта маленькая девочка? Сейчас угадаю. Клянусь спасением души – не иначе, как ваша дочь, принцесса Адель Лотарингская.
Королева Этгива оставалась все такой же болтушкой. А вот Эмма от волнения не могла и слова произнести. Молча ехала подле грохотавших колес дормеза.
Этгива же вдруг велела остановиться. Распахнула дверцу.
– Садитесь ко мне. С девочкой. Эй вы, толстухи, подвиньтесь. Дайте место герцогине Эмме с дочерью.
Эмма, все еще не в силах вымолвить ни слова, глядела на нее. Повиновалась лишь, когда королева повторила приказание. Держа дочь на руках, поднялась в открытую дверцу дормеза. Голова ее шла кругом. Конечно, размышляя о своем возвращении, о том, что их с Герлок ищут, смела надеяться на достойный прием. Но теперь даже растерялась. Видимо, гордячка Эмма совсем одичала за годы, проведенные в глуши Арденнского леса, и сейчас молча сидела на груде мехов перед королевой, почти машинально приняла из рук одной из сопровождавших Этгиву дам чашу с подогретым вином, а второй все еще испуганно прижимала к себе дочь.
Герлок тоже притихла, зачарованно глядела вокруг. С потолка, покачиваясь, свисают золоченые светильники на цепочках, кругом вышитые подушки, мягкие валики с шелковыми кистями, на треноге рдеет угольями жаровня под узорчатой решеткой, стенки обиты дорогими мехами. И все эти дамы в лебяжьем пуху, бархате и золоте. А запах как летом, когда ее матушка сушит травы. Девочка даже громко чихнула.
Королева же болтала без умолку:
– О, Пречистая Дева, как славно, что я встретила вас! Ведь вас повсюду ищут, а нашла именно я. То-то обрадуется мой венценосный супруг Карл. Он ведь так волнуется, если вас не найдут и Ренье не сможет объявить Адель Лотарингскую своей наследницей. А это надо сделать очень скоро. Как можно скорей – видит Бог. Ведь Ренье совсем плох стал, на ладан дышит. И случись с ним что до того, как он объявит Адель наследницей и невестой маленького Оттона Верденского, в Лотарингии могут начаться немыслимые смуты. Каждый тогда будет стремиться к власти, а это значит – война и, возможно, падение престижа Карла. Но теперь-то все будет в порядке! Я лично позабочусь о вас и представлю ко двору под своим покровительством. Вот уж будет славно! Вот я удивлю всех, когда привезу вас и эту маленькую красивую девочку. Эй, Адель Лотарингская, – ты, наверное, и не догадываешься, что сейчас ты самая знаменитая особа во всех подвластных Каролингам землях? Ну, не бойся, иди ко мне. Я тебя избалую и сделаю настоящей принцессой. Ты ведь моя родственница, как-никак родственница королевы. О, у нее ваши ямочки, сударыня! Да вы никак плачете, мадам?
Эмма ничего не могла с собой поделать. Слезы так и хлынули у нее из глаз.
– О, ваше величество! Я и не ожидала… Да возблагодарит вас Господь и святые угодники за вашу доброту.
Этгива тут же стала стучать в стенку дормеза, приказывая остановиться. Бесцеремонно выпроводила своих дам.
– Успокойтесь, герцогиня. Расскажите лучше, что с вами приключилось. Где вы пропадали столько времени? Поговаривали даже, что вас нет в живых.
Эта юная, возвысившаяся наконец-то королева так и светилась неугомонной энергией. Она пыталась успокоить Эмму, забрала из ее дрожащих рук так и не востребованное вино, подсела, улыбаясь. А Эмма лишь всхлипывала да бормотала слова благодарности.
Этгива засмеялась и показала ей браслет у себя на запястье – золотая змея с изумрудными глазами, заглатывающая свой хвост.
– Помните его? Вы подарили мне эту вещь, когда я еще была никем. А я всегда умела ценить тех, кто был добр со мной во время моей опалы.
Эмма отерла слезы, попыталась улыбнуться.
– Благодарность – великое достоинство у власть имущих.
Этгива гордо улыбнулась.
– Да, теперь я могу причислить себя к числу таковых.
И она тут же стала говорить о том, как изменилось ее положение, как учтив и благосклонен к ней ныне ее муж, как много значит ее слово при дворе. Даже фаворит Аганон заискивает перед ней, одаривает ее богатыми подарками.
– Если бы вы знали, герцогиня, какие у меня теперь покои, наряды, украшения!
Глаза ее блестели. Для нее власть прежде всего представлялась в роскоши и богатстве. И теперь у нее все это есть. Но она готова поделиться тем, что имеет, с Эммой. Вернее, появление Эммы было для нее еще одним развлечением. Поэтому она тут же зажглась новой идеей, как представит герцогиню с дочерью ко двору, как обрядит ее и Адель, как научит новомодным церемониям.
Взглянув в окно и увидев на холме какие-то строения, Этгива спросила, что это, и, узнав, что это Лонгийонский монастырь, тут же велела свернуть к нему.
– Не будет большого вреда, если мы немного задержимся в пути и прибудем в Стене через пару дней. Я пошлю гонца с сообщением, что пожелала посетить лонгийонского отшельника. Знаете, это такой старик, который живет в пещере и питается только горохом и дождевой водой. Он ужасно вонючий, весь в коросте, и, по правде говоря, я не так и жажду встретиться с ним. Но мы воспользуемся предлогом подобного благочестивого посещения, дабы в этой обители я смогла заняться вами и Аделью. Ибо нельзя же вас привезти ко двору в одежде из домотканого сукна. А в моих сундуках найдется немало тканей и нарядов!
И она тут же стала отдавать приказы, чтобы никто не смел сообщать в Стене о появлении герцогини. Пока это ее тайна, возможность подготовить настоящий сюрприз и удивить всех.
Едва обоз въехал во двор монастыря и еле Эмма успела обмолвиться парой слов с Эвраром, как королева уже велела ей следовать за собой. Удивительно, сколько энергии было в этой нетерпеливой девушке. Все вокруг нее ходило ходуном: она приказала внести свои сундуки, наскоро опустила колени перед настоятелем, облобызав его перстень, тут же справилась о святом отшельнике из пещеры и одновременно велела приготовить поесть для своих болонок. Лакеи несли за ней их, штук двенадцать, не менее – надушенных, с ленточками, важно восседавших на подушечках и брезгливо потявкивавших на незнакомых людей. Герлок глядела на них как на нечто невиданное. После арденнских овчарок Эврара эти ей казались едва ли не эльфийскими существами и привели девочку в неописуемый восторг, что расположило к ней королеву.
Эмма проследовала за Этгивой, которая, держа Герлок за руку, поднималась по узенькой лестнице с низким сводом. Герлок беспечно лепетала, вмиг проникнувшись симпатией к такой нарядной и милой девушке и не особенно представляя, кем является ее новая подружка. Эмма, заметив это, вспомнила, как ее дитя, словно сердцем, сразу определяла, кто ей друг, а кто – враг. И ни разу не ошиблась. Видно, небо наделило ее девочку этим редким даром, и Эмма была рада за нее, от всей души надеясь, что, возможно, это убережет Герлок от тех ошибок, которые так неосмотрительно всю жизнь совершала ее мать.
Герлок казалась веселой и беспечной, но, войдя в покой монастырской опочивальни, которую настоятель услужливо представил почетной гостье, девочка заволновалась, стала спрашивать, где ее Мумма. Успокоилась, лишь завидев няньку.
– Она будет со мной, – не терпящим возражений тоном сказала малышка королеве, так, как обычно любила приказывать всем в Белом Колодце. Эмма была даже смущена, но Этгива только смеялась.
Мумма также держалась запросто, словно недопонимала, к какой высокородной особе попала. Больше почтения отдавала Эмма и, оглядев опочивальню, спросила, где же будут они с девочкой спать. Ей еще трудно было понять, что в аббатстве не принято всем спать скопом, недоуменно пожимала плечами. Но что ее поразило, так это обилие тканей, какие тут же стала доставать из сундуков королева. Ничего подобного в арденнской глуши и представить не могли. У Эммы тоже невольно забилось сердце. Золотой алтабас, узорчатая парча, мягкий бархат, слабо мерцающий шелк. И всевозможные прикрасы – пряжки, фибулы, тесьма, бахрома, меховые горжетки. Дыхание перехватывало от подобного великолепия. Как же долго она была лишена всего этого!
В Эмме опять стало оживать желание быть прекрасной, обворожительной, восхитительной. Невольно развеселилась, разглядывала предоставленное в ее распоряжение богатство. Чувствовала, что для Этгивы все это – просто игра, возможность развлечься. И ничего не имела против. Но все же осмелилась сделать несколько замечаний, стремясь проявить собственный вкус. У Этгивы было явное пристрастие к ярким, кричащим тканям самых немыслимых расцветок и цветосочетаний. Эмма же знала, что ее внешность сама по себе достаточно выразительна, чтобы не переусердствовать в излишней пышности и не затмить свою природную красоту, а лишь подчеркнуть. Поэтому мягко сдерживала пыл королевы, стремясь полагаться на свой вкус. Однако до чего же было упоительно вновь выбирать, наслаждаться, испытывать радостное возбуждение от предоставленного в ее распоряжение. Она стала радостно смеяться, облекая себя в нежно-шафрановый шелк, накидывая на плечи серебристые ткани с ворсом.
Служанки и портнихи так и вились вокруг нее. Этгива следила за всем с видом знатока. Давала советы, к которым Эмма не могла не прислушиваться. Широкие рукава уже не в моде, зато шьют их гораздо длиннее, почти до пальцев, и поверх надевают золотые браслеты. Да и широкий покрой теперь более годится для пожилых матрон, а молодым дамам принято носить более приталенные фасоны, что позволяет подчеркивать грудь, изящество стана, а пояса сейчас положено опускать на бедра и завязывать узлом впереди, немного ниже живота, но так, чтобы непременно спускались длинные концы. Эмма с жадностью вникала во все эти новшества, хотя порой смущалась, когда Этгива приходила в ужас при виде ее огрубевших от работы рук или с интересом разглядывала шрам на ее груди. Но в основном юная королева продолжала беспечно болтать, и вид у нее был словно у девочки, получившей новую куклу.
– Мы с вами произведем фурор, герцогиня. И супругу моему придется считаться, что именно я нашла вас и наследницу Лотарингии.
Наследница же Лотарингии, наевшись сладких булочек и измазавшись кремом, начинала уже дремать. В Арденнах не было принято засиживаться допоздна. Здесь же Эмме даже не позволили самой помыть и уложить спать дочь.
– Бог мой, мадам! Вам надо привыкать, что эта забота отныне ляжет на слуг. Или хотя бы на эту вашу девку. А сейчас вы расскажете мне все-все о себе.
«Все-все» Эмма рассказывать не собиралась. Ограничилась лишь кратким повествованием, как жила в лесу. Этгива начала болтать сама, о себе, о последних интригах. Эмма поневоле прислушивалась. В цветастом потоке речей королевы улавливала то, что могло ее заинтересовать. Выходит, Карл уже во всеуслышание объявил ее своей племянницей, отстаивает права ее дочери на наследство, даже в Лотарингию прибыл именно за этим. На Рождество у них запланирована новая присяга от Ренье, на которой будет присутствовать почти вся лотарингская знать, дабы убедиться о влиянии Каролинга на их земли. К тому же теперь, когда нашлась дочь Ренье, наверное, состоится и обручение Адели с сыном графа Верденского. О, мадам помнит его? Да, конечно, Рикуин – достойный феодал, с которым считаются в Лотарингии. Не менее, чем с сыном Длинной Шеи – Гизельбертом.
Почему мадам хмурится? О, ей не стоит тревожиться предъявлением прав со стороны принца. Ведь уже повсеместно известно, что Длинная Шея отрекся от него. И принц не решится сейчас поднимать мятеж против отца. Во-первых, потому, что, говорят, он болен, а во-вторых, он начисто лишен поддержки своего основного покровителя – германского короля Генриха, который еле успевает отбиваться от венгерских набегов. Самой же королеве сын Ренье казался милым и неопасным юношей.
Порочным – тут спору нет. Он даже стал любовником ее супруга, чтобы заполучить во владение город Мец. Но это не помешало ему по-прежнему слыть самым обворожительным соблазнителем девиц, а последней жертвой его стала даже родственница графа Верденского, некая Альдегунда, которую он увел едва ли не из-под венца. Правда, потом он поступил с ней благородно, даже обеспечил приданым и выдал замуж, а ведь обычно он просто выгоняет своих сожительниц. Ужасный тип, хотя в обаянии ему не откажешь. Говорят, сейчас он хворает. Где-то повредил ногу, и рана загноилась. Может, и не выживет. А если и выдюжит, то навряд ли осмелится прибыть в Стене на присягу. Ведь Ренье отрекся от него и проклял.
Этгиве было жаль молодого принца. Ведь с ним всегда так весело и интересно. И она готова даже сквозь пальцы глядеть на шашни с ее венценосным супругом. А ведь и Гизельберт тоже разыскивал Адель – словно вдруг вспомнила Этгива. Приезжал не так давно, расспрашивал. И между делом опять очаровал Карла. Но ей все равно. Не он, так другой. Ее супруг любит исключительно мужчин.
Эмма вдруг заметила невольную грусть в голосе королевы. Такой обаятельной, живой, простодушной, но явно не интересовавшей супруга. Влюблена ли она в Карла? Этгиву даже удивил вопрос Эммы. При чем здесь любовь? Она рождена для высшей доли. Она – королева и должна дать трону наследника. Если ее супруг наконец-то решится. И опять невольный вздох. Этой юной женщине хотелось иметь детей. Даже то, как она сюсюкала со своими болонками, выдавало томящееся стремление быть с кем-то нежной. И ее симпатия к Герлок-Адели была также сродни этому чувству.
Эмма прониклась жалостью к королеве. Но Этгива сразу заметила это. При всей своей легкомысленности она была на редкость наблюдательна. Высокомерно вскинула голову, потом стала смеяться, заговорила о другом. Рассказала, что Карл в этот раз опасался ехать в Лотарингию. Ему-де нагадали, что он закончит жизнь в плену. А ведь он всегда побаивался Ренье. Пока не понял, как тот болен. Но все же Карл захватил своих личных охранников, каждый из которых опытный воин. Их называют рыцарями, все они, как на подбор, великаны, и во владении оружием им нет равных. С ними Карл чувствует себя спокойнее, да к тому же они зависят от него и преданы ему до конца.
Этгива говорила о них с невольным восхищением женщины, лишенной внимания мужчин. Но всячески старалась не показать это. Что бы ни таилось за показной веселостью Этгивы, она всегда помнила, что она королева. И понимала, что интересы рода Каролингов, к которому она теперь принадлежит, превыше всего. Поэтому она и умолчала о том, что Роллон разыскивает Эмму. Видела, как ее начавшая уже зевать собеседница оживилась, едва она, говоря о Карле, сболтнула, как тот переживал о смерти Гизеллы Нормандской.
– Так принцесса умерла? Роллон вдовец?
Этгива тут же прервала поток красноречия. Ударила в диск, вызывая фрейлин.
– Уже полночь. Вы утомлены, и я не смею вас больше задерживать.
Однако Эмма вдруг стала на редкость дерзкой. Даже схватила Этгиву за руки. Глаза так и полыхали. Она просила, нет, просто требовала, чтобы ей поведали о Ролло и Гизелле. Этгиве пришлось кое-что рассказать. Но отнюдь не о том, что Роллон искал мать своего наследника. Да, крещеный варвар овдовел. Но у него теперь другие женщины. Говорят, он вновь готов жениться. На родственнице кого-то из своих нормандских вассалов.
Этгива солгала не моргнув глазом. Даже то, как сразу поникла Эмма, ее не тронуло. Нет, она не настолько глупа, чтобы дать найденной ею герцогине надежду. Эмма сейчас нужна здесь. Для союза Каролингов с Лотарингией через свою дочь. И еще: лишенная любви Этгива испытала потаенное злорадство, что не только ей одной отказано в счастье. Глупости все это! Сердечные страсти – для простых смертных. И она не позволит Эмме разрушить так давно намеченную сделку с Ренье.
Да, несмотря на свою кажущуюся беспечность, Этгива была прежде всего королевой. И когда Эмма на другой день увидела ее в гневе, она поняла, как могут трепетать подданные перед молоденькой властительницей.
– Велю всех пороть! – била кулачком по колонне Этгива. – Я ведь приказала, чтобы ни одна живая душа без моего позволения не покидала аббатство.
Оказалось, ночью тайком уехал один из ее капелланов, некий Гергарт. Он был представлен королеве Робертом Парижским, и теперь она не сомневалась, что он был заслан специально шпионить за ней. Точно, повез известие своему господину или, того хуже, пожелал выслужиться перед Карлом и уехал в Стене. Доносчик! И Этгива топала ногами, в ярости срывала с рук браслеты и совсем не царственно швыряла ими в перепуганную челядь, даже пинала любимых собачек.
Лишь к вечеру, когда от Карла так и не прибыло гонца, она несколько успокоилась.
– Гергарт – лотарингец. Здесь его земля, может, просто решил навестить своих.
И она, чтобы отвлечься, пожелала встретиться с местным отшельником.
В толпе Эмма увидела Эврара. Меченый преобразился. Теперь он состоял личным охранником герцогини, ему выделили стеганую куртку, новенький шлем, плащ с нашитым орлом – эмблемой Лотарингии. С Эммой раскланялся по всем правилам этикета. Да и она в светлом меховом плаще с увитыми жемчугом волосами выглядела истинной госпожой. А Герлок в лебяжьем пуху и бархате – настоящая маленькая принцесса. Но Эврар невольно растрогался, когда Герлок по привычке обняла его колени. Эмма также держалась с ним непринужденно, отозвала в сторону.
– Ты не знаешь этого так переполошившего всех Гергарта?
Эврар хмыкнул.
– Человек Гизельберта. Небось помчался доносить.
Он увидел, как побледнела Эмма, как нервно стянула у горла мех плаща.
– Ну что ты, Птичка, все уже позади. Не сегодня-завтра королеве надоест держать вас здесь. Отвезет вас в Стене, а там вы окажетесь под защитой царственного дядюшки и мужа.
Он оказался прав. Этгива была довольна, как преобразила Эмму. Теперь и ко двору ее не стыдно представить, приписав себе все заслуги. Велела выезжать на другой же день, даже выслала наперед гонца.
Их встречали, как и хотела королева, – с колокольным звоном, с фанфарами, вынесли вышитые хоругви. Навстречу выехала целая толпа знати и духовенства. Даже Карл появился впереди отборных воинов в чешуйчатой броне. Сидел на высоком коне, располневший, изнеженный, высокомерный, в сверкавшем сапфирами четырехугольном венце Каролингов. Эмму даже облобызал. Держался так, словно всегда был ей добрым дядюшкой.
– Как же я рад встрече с вами, милая племянница. Слава Иисусу Христу – вы прибыли как нельзя более кстати. А это и есть наша надежда, наша радость, славная лотарингская принцесса Адель? Иди сюда, дитя мое, дай благословить тебя.
Герлок скоро привыкла, что ее все величают принцессой. Словно всегда была готова к этому. И на непривычное имя Адель сразу стала отзываться. С готовностью подошла к королю, вела себя как должно, чем даже удивила мать, восхитила Этгиву и умилила не отстававшую ни на шаг от девочки Мумму.
– Король-то, сам король! – шептала она Эмме, умильно лила слезы, ведь раньше слышала о короле как о чем-то великом и сверхъестественном, почти как о Боге.
Но Эмма еще не забыла прежнего унижения. Еле смогла выдавить улыбку. Нужно смириться. Так было выгодно. И для нее, и для дочери Ролло. Она ведь всегда хотела, чтобы ее дитя возвысилось.
Их окружила целая толпа придворных. Она увидела любезно кланявшегося Аганона, приветливо улыбавшегося Рикуина Верденского. Его сын был здесь же. Спокойный малыш, с заученной готовностью протянувший руку невесте. Для Герлок все это было забавой.
– А ты будешь со мной играть? – громко спросила она, развеселив окружающих.
Детей посадили в богатый паланкин, понесли. Вокруг живой стеной стояли люди, махали руками, выкрикивали приветствия. Эмма невольно ощутила торжество. Лишь когда к ней приблизился старый глава рода Матфридов, даже вздрогнула. Вспомнила его сына. Вспомнила все. Едва не отшатнулась, когда старый Матфрид учтиво припал к ее руке. Совсем седой, от былого буйства и следа нет.
– Матфриды иссякают. Род Длинной Шеи будет жить.
В глазах тоска. Знал ли уже о гибели сына? По крайней мере она не собиралась ему ничего рассказывать. Отвернулась, ища глазами Ренье. Герцога не было. К ней с поклоном приблизился граф Рикуин.
– Его светлость не мог из-за болезни выехать к вам навстречу. Однако он с нетерпением ждет свою супругу и дочь во дворце.
«Дочь Ренье». Эмма заставила себя улыбаться. Пусть будет так! Ей не составит труда солгать. Ради Герлок. Ее дитя с детства познает почет и уважение, она не будет гонимой судьбой, как ее мать. Даже ее ранний брак не пугал Эмму. У Рикуина красивый сын, он похож на отца, и в нем благородная кровь графа Верденского. Это хороший союз. Все остальное не важно. И Эмма решительно, под ликующие крики, ступила на высокое крыльцо старого, помнящего еще Меровингов[23], дворца.
Вперед уходила длинная зала. Кирпичные, цвета засохшей крови, арки округло выгибались над головой. Окон почти не было, лишь в торцах залы пробиты узкие, как щели, проемы, облагороженные вставленными в последние годы цветными витражами. Кое-где горели факелы, у которых с непроницаемыми лицами высились охранники с копьями и длинными каплевидными щитами, столь огромными, что их острые концы упирались в кирпичный пол. Каминов здесь еще не устроили, но вдоль всей залы на подиумах горели огромные поленья открытых очагов. От них-то и исходило основное освещение, а над головами, скудно проникая в отдушины, клубился дым.
Вслед за королевской четой в окружении факелоносцев Эмма двинулась в конец залы, где в полумраке собрались какие-то люди. Герлок она вела за руку. Прошли мимо первого из очагов, второго, третьего. За четвертым наконец увидела возвышение, на котором стояли несколько важных сановников и прелатов. Писец-монах держал на подвешенном через плечо ремне доску для письма с готовыми перьями и свитками пергамента. Король Карл выступил вперед и, придерживая полы длинного плаща, взошел по ступеням на подиум, где стоял его трон. А рядом, в широком кресле, обложенный подушками, полулежал тот, кто все еще считался законным супругом Эммы.
Эмма глядела на него. Лиловая, пышно драпированная хламида Ренье тускло поблескивала золотым шитьем. А под ней – мощи. Эмма невольно замедлила шаги, пораженная. В ее памяти Ренье был старым, немощным, но полным достоинства правителем. Но сейчас… Несмотря на стремление казаться величавым, он был жалок. Лицо перекошено, абсолютно лыс, кожа да кости. Лишь в глазах под нависающими бровями отблеск прежнего властного высокомерия. Но на Эмму не глядел. Взгляд его был прикован лишь к маленькой фигурке Герлок. Девочка заметила на себе внимание этого старца, насупилась, стала прятаться за мать.
Эмма чувствовала, что на них смотрят. Взяв себя в руки, склонилась, чуть присев.
– Приветствую вас, господин супруг мой.
Сказала с достоинством дамы, никогда не знавшей лишений, со спокойствием госпожи, привыкшей повелевать. Но не могла заставить себя сделать еще шаг. Давнишняя обида холодила грудь. К счастью, вмешалась королева Этгива. Взяв девочку за руку, вышла вперед.
– Поздоровайся со своим батюшкой, Адель Лотарингская.
Этгива так и сияла, преисполненная гордости от сознания выполненного долга. А личико Герлок было недовольным. Даже когда Ренье попытался улыбнуться половиной лица и сделал ей жест приблизиться, не двинулась с места. Оглянулась на мать.
У Эммы было холодное лицо.
– Позвольте представить вам, мессир, нашу дочь – Адель.
Сама удивилась, как твердо прозвучал голос. Ни тени сомнения. Словно всегда знала, что понесла от Ренье. Ни от кого другого из тех, кто столь жесток был с ней, оставленной на произвол судьбы беззащитной женщиной. При живом могущественном супруге. Да, она не колебалась. Это был час ее торжества. И час ее мести.
Ренье наконец поглядел на нее. И что-то дрогнуло в подвижной половине его лица. А с опущенного уголка рта потекла слюна, которую с видом выполняющего священнодействие промокнул раб. Ренье же словно не мог оторвать от жены взор. Да и все остальные тоже. Этот полутруп и стоящая перед ним ослепительно прекрасная женщина были поразительным зрелищем.
Ренье чуть шевельнул рукой, указав на ребенка.
– Моя? – раздался его приглушенный голос. В глазах застыли колебание и боль.
Неуместное колебание. Эмма даже нахмурилась. Заметила, что король Карл, уже расположившись на троне, даже привстал, Этгива нетерпеливо притоптывала ногой, лотарингцы Ренье ждали, что скажет Эмма.
Она не намерена была отступать.
– Вы унижаете меня своим недоверием, мессир. Но ежели вам угодно, я готова поклясться.
Сама не ожидала от себя подобной дерзости. Но, кажется, не дрогнув солгала бы, положив руку на Библию.
Тогда Ренье вздохнул.
– Моя. Жаль только, что не сын.
Рикуин Верденский даже звякнул эфесом меча. Переглянулся с Эммой. «Как будто у него есть выбор», – говорил его взгляд, а жест, которым он теребил меч, указывал, что, получив надежду, этот спокойный человек так просто бы не отказался от нее.
А потом Ренье протянул руку Эмме. Она подошла, и он пожал ее кисть.
– Благодарю. И простите меня… Простите.
Здесь, вблизи, она явственно заметила, как он болен, слаб, несчастен. И даже ощутила жалость. Но запретила себе сочувствовать. Когда-то она пыталась стать Длинной Шее нежной и покорной супругой. В ответ же познала лишь жестокость и равнодушие. Да и теперь вряд ли Ренье нужна ее жалость, как не нужна и она сама. Все, что его волнует, – это Адель.
Он сделал знак, чтобы его подняли. Велел подвести девочку. И, искажая слова, заговорил. Он-де признает этого ребенка своей законной дочерью и единственной наследницей, так как его сын Гизельберт, ввиду своих пороков и непокорности, не достоин стать герцогом Лотарингии. Все достанется Адели, и, несмотря на то, что по Франкской Правде[24] дочери не должны владеть наследством, он просит своих сеньоров и духовных отцов пойти на эту уступку в виде исключения.
Читать бесплатно другие книги:
