Забытые союзники во Второй мировой войне Брилев Сергей
— Ларентий, но ты не увлекайся. На данном этапе нам важнее дойти до конца войны в хороших отношениях с США и Великобританией. Действуй аккуратно.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
— Так что мы знаем о позиции правительства Кубы? Почему оно решило установить отношения с нами, даже не дожидаясь исхода Сталинградской битвы? Что пишет нам наш посол Литвинов, товарищ Молотов?
— Товарищ Сталин, — слово опять взял Молотов. — Литвинов пишет, что приезд к нам Кончесо — результат его работы. А ещё что Кончесо, скорее всего, скоро будет повышен и из посла Кубы в США превратится в министра иностранных дел.
— Ну, товарищ Литвинов никогда не отличался лишней скромностью и, наверное, просто сам мечтает вернуться в наркомы. Как ты, Вячеслав. Отдашь ему своё место?
— Товарищ Сталин!
— Ладно-ладно. Про Литвинова мы действительно ещё поговорим отдельно.
— По твоей линии, Лаврентий, эта информация о грядущем повышении Кончесо подтверждается?
— Да, товарищ Сталин.
— Ну, тогда точно приму его. И всё-таки: в чём его главная задача? Если смотреть на признание Кубой Советского Союза глазами не Литвинова, а кубинского президента? Как его там?
— Батиста, товарищ Сталин.
— Да, Батиста. Что если смотреть на всё это его глазами. Зачем ему это нужно?
— Ну, зачем ему это нужно, он, наверное и сам до конца не понимает.
— Как это?
— Батисту к этому решению подвели наши товарищи-коммунисты.
— Этот, как его? Блас Рока, кажется, в ИККИ сидел?
— Не только он. У нас там, товарищ Сталин, три компартии организовано.
— Понятно. Но что всё-таки за человек этот Батиста?
— Из простых, бывший сержант, устроивший в начале 30-х переворот, а теперь избравшийся официально, — быстро выпалил Берия.
— Это у них у всех так?
— В Латинской Америке довольно обычная история, — уточнил Молотов.
— Хороши себе союзнички, — ухмыльнулся Сталин. — С такими не второй, а третий фронт открыть можно. Так что этот Батиста хочет? Лаврентий!
— Товарищ Сталин, с точки зрения дипломатии, отношения с нами Батиста явно считает второстепенными. — Берия был рад так «снизить градус» молотовского отчёта об успехах.
— А что же для него первостепенно? — пыхнул трубкой вождь.
— По понятным причинам, главное направление для него — США. Как я уже сказал, Батиста — вчерашний сержант-путчист. Законность его пребывания у власти всегда будет вызывать вопросы. И от Америки ему нужна «индульгенция».
— Смотри, Лаврентий! Похоже, слишком много шифровок из зарубежных резидентур читаешь. «Космополит»! «Индульгенция»! Так и сам безродным космополитом станешь.
— Исправлюсь, — выдохнул Берия, при этом отметив для себя, что к его слову «космополит» Сталин очень органично добавил определение «безродный». Надо будет запомнить! Полезное словосочетание!
— Ну, Лаврентий, что отвлёкся? Продолжай!
— Товарищ Сталин, учитывая удалённость Кубы от СССР, Батиста, устанавливая дипотношения с Советским Союзом, решает задачу не столько внешнюю, сколько внутреннюю.
— Какую?
— Позволь, я уточню, Коба?
— Давай, Вячеслав.
— Как мы уже знаем по опыту Мексики, власти тех стран Латинской Америки, где не было сильного левого движения, с установлением отношений с нами не торопятся. Но там, где такое движение есть, — спешат.
— Что это за страны?
— Мексику я уже упомянул. Еще — Куба и Уругвай.
— То есть мы принимаем в эти недели послов из стран, где у наших товарищей есть перспективы?
— Товарищ Сталин, я не знаю, что вам говорил посол Мексики, которого к вам приводил товарищ Молотов, но вообще-то у мексиканцев есть такая поговорка: «Мексика слишком далеко от Бога и слишком близко к США».
— Лаврентий, кто из нас бывший семинарист? Ты давай не про Бога, а про дело.
— Латинская Америка действительно слишком близко находится от США и слишком далеко от нас, — вступил в разговор Молотов.
— То есть мы Боги что ли? — ухмыльнулся Сталин. А Берия подхватил:
— Без нашей ежеминутной помощи тамошние коммунисты надорвутся. А пока мы такую ежеминутную поддержку оказывать им не можем. Слишком далеко.
— Вывод?
— Пока будем присматриваться.
— Ну, что ж, присматриваться — так присматриваться. Думаю, лет через пятнадцать у нас и может получиться туда влезть по-крупному. Но не сейчас. А почему они всё-таки поспешили нас признать?
— В смысле, только ли в коммунистах дело?
— Ну, да.
— Они спешат отобрать у левых козырь в виде лозунга о скорейшем признании Советского Союза.
— А что сделают потом?
— А признав нас, они, получается, выполнят требование левых и могут их уже отодвинуть.
— На Кубе есть такой вариант?
— Есть.
— Кстати, а кто первым предложил установить дипломатические отношения? Мы или кубинцы?
— Кубинцы, товарищ Сталин, — на этот вопрос ответить мог только Молотов. — Мы вообще сами ни у кого сейчас признавать себя не просим: сами на нас выходят.
— Позвольте? — в разговор вновь вступил Берия. — Мне кажется, что в целом картина может выглядеть так. Учитывая его доброе отношение к вам, товарищ Сталин, президент США Рузвельт вероятно даже хочет этим сделать Советскому Союзу приятное. Он подталкивает своих подопечных из Латинской Америки к тому, чтобы они выходили на нас с предложениями об установлении дипломатических отношений.
— А Батисте это позволяет, с одной стороны, потакая Рузвельту, сделать приятное США, а с другой стороны — решить и свои внутренние проблемы, — закончил за Берия Сталин. — А это, кстати, не с Кубы был чемпион мира Капабланка?
— Да, оттуда.
— Что ж, пора нам своих чемпионов-шахматистов готовить. Лаврентий, посмотри, у тебя в ГУЛАГе должно быть много талантливой молодёжи. Ладно, шучу. А про Кубу я всё понял. Их посланника Кончесо я, коли обещал, приму. Но других новых послов из этой Латинской Америки ты, Вячеслав, ко мне уже не води: сам встречайся, к Калинину води, а меня — избавь.
— Хорошо, товарищ Сталин.
— А ты, Лаврентий, имей в виду, что роспуск Коминтерна означает, что у твоих разведчиков работы только прибавится. Что ж, спасибо, товарищи, вы свободны. — Сталин кивнул вставшим уходить Молотову и Берия, а сам направился к своему рабочему столу и нажал на кнопку вызова секретаря.
— Соедините меня с главным редактором «Правды».
Так всё это было или нет, я, естественно, могу только
домысливать. А прозорливость Сталина, может, по старой советской привычке, насмотревшись фильмов типа «Падения Берлина» и «Освобождения», даже и преувеличиваю. Но, судя по всему, Сталин тогда действительно раскусил игру Батисты: именно игру, а не искреннее желание признать СССР.
Итак, подчеркну ещё раз, что диалог Сталина, Молотова и Берия про Кубу я придумал. Впрочем, учитывая написанное ранее, если я и фантазировал, то — в пределах реального. Подытоживая, можно сказать следующее.
Во-первых, статус Кубы как малого, но удалого союзника «Большой тройки», думаю, сомнений не вызывает. К этому, конечно, надо добавить, что у таких участников «Большой тройки», как СССР и США, у каждого на Кубе было ещё и по своей фракции по-настоящему доверенных союзников.
Во-вторых, наверное, не вызывает сомнений тот факт, что в годы Второй мировой войны Куба стала уникальной площадкой для работы советских представителей.
Стало ли сделанное именно ими тем «трамплином», который привёл к власти конкретно Фиделя Кастро, — для меня большой вопрос. Но Куба явно уже тогда, в годы войны, рассматривалась в Москве как «слабое звено». И через какие-то 14 лет после Победы стала на многие годы своенравным, но союзником Советского Союза в «холодной войне».
В-третьих, общая угроза действительно способна объединить даже такие режимы, которые в обычной жизни являются друг для друга антиподами.
В-четвёртых, установление в годы Второй мировой войны дипотношений коммуниста-генералиссимуса Сталина и дивизионного генерала-антикоммуниста Батисты подтверждает, какая же у таких противоестественных альянсов короткая жизнь. Потому что стоило войне закончиться, и Советский Союз с Кубой разошлись — до тех пор, пока в Гавану не вошли бородачи Фиделя[69].
По всем перечисленным выше причинам вдруг возникшее у Батисты желание первым в Латинской Америке установить дипломатические отношения с СССР «Правда» и «Известия» описывали без лишних восторгов. Установил и установил.
Но вот ещё один парадокс. Если все сообщения сталинской прессы о новой союзнице-Кубе были выдержаны в тональности сдержанной, то американский журнал «Эн Гуардия», когда писал о Батисте, — прямо-таки заходился. Но они и решали свои задачи.
Конечно, вряд ли кто-то из авторов публикаций в журнале «Эн Гуардия» сейчас жив, но всё-таки задам им, минимум, два встречных вопроса.
Если Батиста, как я цитировал, «построил сотни школ», то почему же свергнувшему его Фиделю Кастро пришлось проводить целую программу по искоренению неграмотности? А если Батиста, как утверждал журнал «Эн Гуардия», так заботился о крестьянах, то зачем потом Фидель проводил аграрную реформу?[70]
Но ведь это поразительно! Это ведь ставит, на мой взгляд, вот уж действительно принципиальный вопрос. Вопрос о том, чего же великие державы хотят (и могут требовать) от своих подопечных. Чего, например, «бастион демократии» Америка хотела от Батисты? Марганца и сахара?
А как же тогда демократия? Или если ты свой, то и делай, что хочешь? Похоже, именно так оно и было.
Впрочем, если абстрагироваться от демократии и прав человека, то по ходу Второй мировой американцы решали другую большую задачу. Прощая грехи Батисте и иже с ним, США переориентировали на себя часть света, где до этого, несмотря на ее географическую близость к Америке, очень сильно было влияние и такой другой участницы «Большой тройки», как… Британия. До начала мировых войн бизнесмены именно из UK, а не из USA были главными импортёрами товаров из Латинской Америки[71].
А что же произошло в годы войны?
На этот счёт «Эн Гуардия», который в обычной жизни предпочитал составлять статьи на манер глянцевых журналов (поменьше текста и побольше иллюстраций), однажды опубликовал целый разворот, где больше было как раз буквочек и цифири. Одна цитата говорит сама за себя[72]:
«По соображениям безопасности Соединённые Штаты на время войны более не обнародуют статистику внешней торговли. На полуофициальной основе считается, что в США теперь идёт более половины экспорта других американских стран — в то время как до войны было вдвое меньше…
В такой же пропорции увеличился и экспорт в эти страны США.
Увеличение межамериканской торговли весьма чётко доказывается примером кварца из Бразилии. До войны США импортировали из этой страны сравнительно небольшие партии кварца. Но с началом войны закупки выросли в пятьдесят раз[73].
Пример с бразильским кварцем в меньших или больших пропорциях повторяется в случае и с другими закупками. Это — бразильская же медь и каучук. Это — пенька из Мексики, Центральной Америки и с Антильских островов. Это — хинин из Колумбии, Эквадора, Перу и Центральной Америки, пемза из Бразилии и Перу, сахар с Антильских островов, вольфрам и олово из Боливии, марганец из Бразилии и с Кубы…особо твёрдая древесина из Эквадора и Коста-Рики и многие другие товары на нужды войны и населения».
Повторю: многие из перечисленных выше стран до Второй мировой не меньше товаров, чем в США, продавали Британии. Но всё, что осталось от былого влияния Британской империи в Гаване после Второй мировой войны, — это портрет открывшего для себя именно там гаванские сигары Черчилля в галерее знаменитых постояльцев в отеле «Насьональ».
Классический кубинский пейзаж. Долина Виньялес в провинции Пинар-дель-Рио, где выращивают табак
Вторая мировая война действительно многое перевернула. Это тем более доказывает опыт такого «антипода» Кубы в Латинской Америке, как уже упомянутый мной Уругвай. Про эту страну и её окружение — следующая глава.
Глава 2
Заговоры и уговоры. Вокруг Уругвая
«Все пересаженное изъ Европы на необъятный просторъ Америки разростается до невроятiя — и наши качества, и наши недостатки, и наши растенiя, и наши утопiи, и религiя, и отрицанiе»
Александр Ионии{66}.Это — одно из самых удивительных сооружений на всём атлантическом побережье Южной Америки. Вот уже почти семьдесят лет, как над пляжем уругвайского курортного городка Атлантида (ударение на второй слог) нависает клюв огромного орла.
Легенд вокруг этого сооружения — миллион. И одна страшнее другой.
Но есть и очевидная «зацепка» для фантазий. Согласимся, во-первых, что есть в этом каменном хищнике что-то от железного значка, что цепляли к своей груди подводники гитлеровской Кригсмарин. А, во-вторых, очертания этой головы невольно напоминают и рубку субмарины той эпохи.
Случайно ли всё это?
Легенда про местныхОдна из самых стойких легенд (которую уругвайцы обычно рассказывают с выражением торжественной испуганности) повествует о том, о чём читатель уже наверняка начал догадываться.
Итак, согласно легенде, орёл в Атлантиде — никакой не бар. То есть и бар, конечно, но еще — ориентир. И, мол, именно на этот бар-маяк весной-летом 1945 года сюда, в уругвайскую Атлантиду, из открытой Атлантики заходили немецкие подлодки с беглыми нацистскими преступниками на борту.
Я эту историю выслушивал в самой Атлантиде. В моём случае должный драматизм был обеспечен ещё и тем, что, по совпадению, в тот день в тамошнем заливе резвился выводок китов. А их мокрые асфальтово-серые спины, мелькавшие среди бурых волн Рио-де-ла-Платы, были — ну, вылитые субмарины.
В моих словах кто-то уловил иронию? Что ж, она действительно присутствует. Чуть в меньшей степени, чем аргентинцам, но и милейшим уругвайцам присущ «синдром чемпионов мира»: да, чемпионов мира по футболу двукратных, но давно уже не повторявших былой успех. Но им, естественно, так хочется, чтобы пупом земли были именно они!
Конечно, я утрирую. Но, во-первых, утрирую не так уж и сильно. Во-вторых, в отличие от Кубы и Центральной Америки власти многих республик Америки Южной а) после войны действительно принимали нацистов, б) во время войны тянули даже с формальным объявлением им войны и в) даже дипломатические отношения со странами «Оси» разрывать не спешили[74].
Один из самых элегантных городов Южной Америки: уругвайская столица Монтевидео. И последний небоскрёб, построенный там до Второй мировой— «Паласио Сальво» (справа). С началом войны был введён режим экономии, и от строительства небоскрёбов уругвайцы на многие годы отказались
Так бывает ли в местечках вроде Атлантиды дым без огня?
Строго говоря, для данной книги это — вопрос лишний. Ведь высадка беглых нацистских бонз в Южной Америке пришлась на то время, когда война уже закончилась. Но даже если вынести за скобки обозначенный выше пункт «а», то пункты «б» и «в» вызывают вопросов никак не меньше.
Так почему многие южноамериканцы так долго тянули даже с замораживанием дипотношений с державами «Оси»? И почему так не хотели воевать?
В поисках ответов на эти вопросы я вышел на целый набор фобий, страхов, которые из раза в раз вводили южноамериканцев в ступор. В известной степени, все эти страхи актуальны до сих пор.
Фобия первая. План ФурманаВ июне 1940 года уругвайские газеты (а вслед за ними и журнал «Эн Гуардия» в США) увлечённо писали о раскрытом в Монтевидео нацистском заговоре!
Целью несостоявшихся путчистов вроде как являлось установление в Уругвае прогерманского режима, «уничтожение всех евреев и политических деятелей-франкмасонов», а также превращение республики в плацдарм для завоевания Гитлером соседних Аргентины и Бразилии.
24 июня 1940 года были обнародованы результаты работы парламентской комиссии, и в них содержалась ссылка на вывод уругвайского Генерального штаба. Там разработанный Фурманом план захвата Уругвая назвали, с военной точки зрения, «логичным».
Согласно публикации в главной тогда уругвайской газете «Эль Пайс» от 20 июня 1940 года, «План Фурмана» предусматривал блицкриг Уругвая за 15 дней. Два полка, артиллерийский и танковый, должны были встать в столице Монтевидео.
Побатальонная оккупация предусматривалась, во-первых, для такого уругвайского города, как Колония-дель-Сакраменто. Сам по себе этот город уже тогда был второстепенным: ну, брошенная арена для корриды, ну, милый колониальный центр с улицей Вздохов, ну, пусть даже железнодорожная станция. Но зато этот городок располагается ровно напротив по-настоящему стратегического аргентинского Буэнос-Айреса.
Так мог бы изменишься уругвайский флаг?
Ещё в списке были уругвайские города Фрай-Бентос, Сальто и Пайсанду. Даже такой страстный поклонник Уругвая, как я, не будет ничего преувеличивать: местечки — так себе. Но, с военной точки зрения, выбор — грамотный. Ведь все эти городки расположены на берегу пограничной с Аргентиной реки Уругвай. А с 1938 года между этими странами тлел спор за разбросанные по этой реке острова.
Планировалась оккупация и такого, на первый взгляд, уж совсем замшелого виноградарского местечка, как Бежжа-Унион. Но это — стратегический стык границ Уругвая уже не только с Аргентиной, но и с Бразилией. Кстати, и в том районе Уругвай в 1930-х годах предъявил территориальные претензии, но уже к Бразилии. То есть и у этого местечка был повышенный потенциал, скажем так, «конфликтоносности»[75].
Таким образом, силы нацистских оккупантов встали бы по всему периметру уругвайской территории, «нависая» и над сопредельными республиками Южной Америки.
Иными словами, всё вроде бы вписывалось в общий контекст. Например, в те же дни газета «Эль Пайс» в Монтевидео писала о ещё одной «пятой колонне» немцев, собиравшихся спровоцировать территориальный конфликт между такими соседями Уругвая, как Аргентина и Чили[76].
И сегодня в Интернете «гуляет» карта с ещё одним нацистским планом по переустройству Южной Америки: например, Аргентине передавался Парагвай, Уругвай и даже часть Чили (чтобы у неё был выход к Тихому океану). Позже карта была названа фальшивкой, которую смастерили американцы, чтобы переманить южноамериканцев на свою сторону. Есть и такая версия, но о ней мы поговорим чуть позже
В этой связи наличие нацистского заговора в Уругвае выглядело как звено одной цепи: частью операции по дестабилизации Южной Америки с целью последующего её захвата. А надо сказать, что Уругвай, в силу своего географического положения, действительно выглядел, как идеальный плацдарм: ведь именно с захвата Монтевидео в начале XIX века начиналась британская попытка отбить Южную Америку у Испании, захваченной тогда Наполеоном.
Сам Фурман18 июня газета «Эль Пайс» писала о результатах расследования «Дела Фурмана», с которыми выступила комиссия уругвайского парламента во главе с депутатом-социалистом Хосе Кардосо. Редакционная колонка в газете «Эль Пайс» гласила, что в план был замешан и пресс-секретарь посольства Германии в Монтевидео (и по совместительству глава «уругвайской секции нацистской партии») Юлиус Даллдорф.
В ходе следствия было изъято всего шесть автоматов (на дюжину-то заговорщиков), но зато более двух тысяч документов. Во главе тайной организации — «высший руководитель», местный фюрер, чьё имя газета сначала выдала как «Асмуэль Фушман», а потом стала давать как «Арнульф Фурман».
Кто такой будет?
Сегодня «Эль Пайс», прежде всего, ссылается на сведения, которые собрал уругвайский историк Рауль Хакоб{67}. По его сведениям, немец Фурман обосновался в городе Сальто на берегу реки Уругвай к концу Первой мировой войны. Там он женился на вдове другого немца Федерико (очевидно, Фридриха) Юнгблута, которая владела магазином по продаже немецкой фотоаппаратуры и фотоматериалов «Агфа».
В феврале 1937 года контракт с Фурманом заключила местная газета «Ла Кампанья». Очень скоро Фурман вырос из администратора до директора и ответственного редактора этого издания. В этом бизнесе он действительно проявил себя весьма активно: очень скоро число страниц в газете выросло с восьми до десяти, в ней стало больше рекламы и рубрик. По причине чего своего директора сама газета и описывала как «человека с большими связями в мире предпринимательства».
Но были у Фурмана и другие связи. В марте 1937-го он избран в президенты Германо-Уругвайского культурного центра в Сальто. Но одним из первых же «культурных» мероприятий этого центра под его руководством в мае 1937 года становится… празднование первой годовщины заявления Муссолини о создании фашистской Итальянской империи.
Похоже, даже в такой иммигрантской стране, как Уругвай (о чём мы ещё поговорим отдельно), Фурман пересёк красную черту. Его подчёркнутая лояльность своей старой родине, её новому фюреру и друзьям фюрера выглядела настолько вызывающе, что в июле было объявлено, что газета с ним расстаётся. Но он продолжал активничать. В 1939 году Фурман был замечен в распространении антисемитских памфлетов.
Иными словами, вот — ситуация, следствием которой могло стать стремительное вступление Уругвая в войну. Однако, хотя в стране была в кои веки введена всеобщая воинская повинность{68}, в Монтевидео всё-таки не спешили ни разрывать с Германией отношения, ни тем более объявлять ей войну.
Иной раз уругвайский нейтралитет выглядел просто вызывающе.
Случай в Монтевидео. 12 апреля 1942 годаНа правах выпускника Института иностранных языков Монтевидео переведу кое-какие уругвайские реалии. В южном полушарии, где расположен Уругвай, апрель — это не ранняя весна, а поздняя осень. Осенний Монтевидео это — аромат подслащённого арахиса, который жарят на уличных лотках. Это — амбре от столь любимого уругвайцами аперитива из белого вина и шампанского. Это — благоухание эвкалиптовых дров, что жгут в жаровнях мясных ресторанов. Всё это — столь любезные запахи сытости, спокойствия и умиротворенности.
И вдруг 12 апреля 1942 года средь волн Рио-де-ла-Платы — появляется силуэт невиданного корабля, от которого явно веет войной. Так и было.
Самое знаменитое изображение «Анастаса Микояна», на котором он нарисован с пушками на борту. Мало кто в 1942 году понимал, что пушки — бутафорские
Командир корабля, советский капитан второго ранга Сергей Сергеев ещё до Великой Отечественной войны прошёл войну в Испании. То есть по-испански он говорил. Судя по тому, что я теперь знаю, его разговор с поднявшимся на борт «Микояна» уругвайским чиновником мог развиваться так:
— Вы капитан этого корабля? — Уругвайский чиновник пытался важничать, в его глазах виделись сразу и испуг, и любопытство.
— Да, я. Мы уже несколько часов болтаемся на рейде. Почему вы не даёте нам зайти в порт? У меня команда измучена!
— А что такое?
— Мы пришли к вам из Кейптауна, из Южной Африки. Как только вышли оттуда в открытую Атлантику — шторм смыл с палубы купленных там нами коров и баранов.
— И сколько же дней вы провели без мяса?
— Всё плавание! Две недели! А шли мы по самой южной кромке, почти у льдов Антарктики.
— Так у вас голод?
— Практически.
Но ещё больше, чем голодные взгляды, нейтралов-уруг-вайцев испугали пушки «Микояна». Вот почему уругвайцы ещё долго решали, пускать ли его вообще в порт Монтевидео или нет.
Однако когда преисполненные осознанием собственной важности представители уругвайских властей оглядели корабль, они смогли убедиться: «вооружение» судна никакое не настоящее, а… бутафорское.
Пушки на борту были из брёвен. Щиты — из брезента.
До 1958 года в СССР эта история была вообще засекречена. На Родине участникам беспримерного похода всего-то и выдали жетоны «За дальний поход» и приказали дать подписку о неразглашении. Почему же Уругвай так держался за свой нейтралитет?[77]
Уругвайский флотУругвай — страна сразу и степная, и океанская. Длиннющее океанское побережье Уругвай делит с Бразилией, а с Аргентиной граничит по широченной реке Уругвай, которая принимает в себя судоходные артерии, ведущие в глубь страны.
То есть для такой водной республики, как Уругвай, критически важным является обладание не только достойной армией, но и приличным флотом.
А был ли он приличным перед началом Второй мировой? В частности, была ли у Уругвая возможность самому обеспечивать спокойствие в «зоне мира», о создании которой в октябре 1939 года объявили министры — участники экстренной Панамериканской конференции? На этот вопрос отвечу сразу: хотя с 6 октября 1939 года патрулирование Рио-де-ла-Платы велось из уругвайских портов Мальдонадо и Ла-Палома, велось оно при активнейшем участии Бразилии и Аргентины{69}. У отдельно взятого Уругвая силёнок не хватало.
Гордостью довоенных уругвайских ВМС был крейсер, который назывался, естественно, «Уругвай». Построен он был, кстати, в Германии. Но случилось это ещё при кайзере и даже до Первой мировой войны — в 1910 году. То есть к началу Второй мировой это был уже довольно старый корабль, которому трудно было тягаться с теми новыми крейсерами (не говоря уже об эсминцах), что строили в той же Германии при Гитлере.
Уругвайский крейсер «Уругвай»{70}
Что ещё существенного было в составе ВМС Уругвая, над чьими кораблями реял гордый штандарт отца-основателя нации Артигаса? Воспользуемся официальной исторической справкой об уругвайском флоте{71}.
Итак, несмотря на наличие крейсера «Уругвай», в целом в 1920-х состояние дел было «критическим»: обещания правительства никак не выливались в бюджетные ассигнования.
Однако в ноябре 1935 года в Монтевидео было принято решение прикупить для флота корабли-сторожевики. Заказаны они были на итальянских верфях. Правда, было их всего три.
Как следует из той же официальной истории ВМС Уругвая, по-настоящему революционное обновление произошло уже во время Второй мировой. Правда, дефицит плавсредств власти ROU устранили, их не купив, а конфисковав: на Уругвай были попросту переписаны стоявшие в Монтевидео корабли с регистрацией стран «Оси». Так под полосатым флагом этой южноамериканской республики стали ходить суда из Италии и оккупированной немцами Дании. Теперь их переименовали на местный манер: «Монтевидео», «Мальдонадо», «Роча» и «Колония».
Были это не военные корабли, а торговые суда, но уругвайские экипажи на них зашли военные. По этой причине в марте 1942 года «Монтевидео» был потоплен итальянской подводной лодкой, а «Мальдонадо» в августе — немецкой.
Вот тогда-то уругвайцы и вложились в модернизацию своего старого крейсера «Уругвай», а из США получили шесть гидросамолётов-разведчиков.
Но, как видим, всё это будет потом. А по состоянию на 1940 год этому гордому, но скромному флоту ответить на потенциально стратегический для Уругвая «План Фурмана» было особенно нечем.
Впрочем, мой рассказ про уругвайский флот всё-таки не до конца полон. Ещё в 1925 году в стране создаётся флотская авиаслужба, то есть морская авиация. А это, по идее, существенно меняло тактику этих ВМС, у которых теперь были «глаза».
Уругвайская авиацияВо главе уругвайской морской авиации встал капитан Атилион Фригерио, получивший лицензию пилота в итальянском Авиано. К 1930 году в Уругвай, на вновь созданную базу на острове Либертад напротив Монтевидео, прибывают и первые-первые гидросамолёты-разведчики: итальянского же производства бипланы «Кант». Но самолётов было закуплено всего три…
Правда, своей авиацией обзавелась тогда и уругвайская армия. В этом вопросе обратимся сначала к официальному историку уругвайских ВВС (ныне они выделены в отдельный вид войск), старшему лейтенанту Хуану Марури:
«17 марта 1913 года в войсках был зачитан приказ № 1155 Генерального штаба, одобренный Министерством военных и морских дел. Этим приказом была основана авиашкола на территории усадьбы Санто-Доминго рядом с местечком Лос-Серижжос в департаменте Канелонес.
Всего в школу было набрано десять молодых армейцев…
Учились летать они на огромном и примитивном аппарате, больше похожем не на самолёт, а комету. Биплан „Фарман“ был сработан из дерева и парусины. Установлен на нём был капризный мотор мощностью всего-то в 50 лошадиных сил. Тем не менее, этот самолёт получил гордое имя „El guila“, „Орёл“»{72}.
Впрочем, просуществовала школа в департаменте Канелонес всего три месяца. Единственным слушателем, кто смог осуществить самостоятельный полёт, стал один из первых в мире «аэрохулиганов», будущий генерал Альферес Сесарео Л. Бериссо. Он угнал «Орёл», почти два часа кружил на нём над Монтевидео и приземлился на пляже Мальвин. Таким необычным способом Бериссо пытался продлить истекавший контракт ректора-француза Палетта. Но ему это не удалось: в итоге первые пилоты-уругвайцы доучивались в Аргентине и Чили.
Тем не менее, к 1927 году уругвайцы даже смастерили свой собственный, первый в своём роде в Южной Америке биплан «Монтевидео». Двумя годами позже этот аппарат даже стал участником всемирного соревнования на дальность, скорость и высоту, совершив удивительный для своего времени перелёт Монтевидео — Буэнос-Айрес — Сантьяго-де-Чили, по ходу которого даже преодолел высоченные горы Анды. Дальше этот самолёт должен был лететь в Нью-Йорк, но упал в перуанских джунглях и уже не был восстановлен.
Иными словами, и современное авиадело было в Уругвае, скорее, в зачаточном состоянии. То есть и авиаторы могли оказать «Плану Фурмана» только частичное сопротивление.
Но, может быть, лучше дела обстояли в уругвайских сухопутных силах?
Уругвайская армияДо поры до времени боевой опыт уругвайской армии ограничивался, главным образом, участием в бесконечных «славных революциях» внутри страны. После очередного переворота эту армию лицезрел уже знакомый нам Александр Ионии. Он увиденное описывает не без юмора:
«Солдаты, какъ на подборъ, красавцы… Ни одного индйца, ни одного негра, чистота и опрятность поразительныя, совершенная противоположность этим оборваннымъ, грязнымъ батальонамъ негровъ и всякой разноцвтной сволочи, составляющей бразильскую армiю, не говоря уже объ офицерах. Офицеры здесь настоящiе денди… Наши гвардейскiе кавалеристы могли бы имъ позавидовать, особенно их глазамъ и усамъ.
…Надобно сказать, что кром регулярного войска, в столиц существуетъ еще нацiональная гвардiя… В ней участвуютъ вс „Сыны Страны“, но главнымъ образомъ потому, что могутъ на праздникахъ носить блестящiе военные костюмы… Быть полковникомъ такъ прiятно»{73}.
Заложник своих политических и расовых предрассудков, Ионии, как видим, не просто не лезет за словом в карман, а и не стесняется в выражениях: буквально брызжет не только иронией, но даже и откровенно издевательскими отзывами.
Что же делали уругвайские вооружённые силы, чтобы отвечать на новые вызовы и угрозы со стороны куда более серьёзных и заморских потенциальных агрессоров, чем былые драчуны-соседи?
Готовя эту главу, я обратился и к материалам уругвайского военного Института исторических исследований имени полковника Роландо Лагуарды Триаса:
«С 1909 года шли закупки современного оборудования „Шнайдера и „Крупп“ для артиллерии. 20 сентября 1915 года в армии появляется новый вид: инженерные войска. Созданная в 1918 году Школа стрелков в 1921 году объединяется с Центром инструктажа офицеров. В свою очередь, курсы Генерального штаба, основанные в 1928 году, переросли в Высшее военное училище. Еще в 1907 году были созданы военные округа»{74}.
Декретом от 19 апреля 1939 года было определено, что уругвайская армия будет состоять уже из 5 пехотных полков, каждый в три батальона по паре-тройке рот{75}. А благодаря объявленной в 1940 году всеобщей воинской повинности численный состав этой армии должен был стать значительно больше, чем 9296 солдат и офицеров, которые были в её рядах по состоянию на 1919 год (то есть к окончанию Первой мировой).
Вспомним теперь о количественном составе немецких оккупационных сил, который был приведён в «Плане Фурмана»: всё про всё, там набиралось где-то три полка. Таким образом, обновлённые пять полков уругвайской армии (которую при этом готовы были поддержать скромные, но всё-таки созданные ВВС и какой-никакой флот) выглядели как сила, которая вполне могла бы оказать достойное сопротивление.
Но уругвайцы всё равно не захотели воевать. Почему? Дело в жуткой войне-геноциде ли Уругвая с… Парагваем.
Фобия вторая. Парагвайский кошмарНа слух, Уругвай должен быть чем-то очень похожим на Парагвай. На самом деле, уютный и чинный Уругвай — своего рода южноамериканский филиал не очень богатой, но Европы. А вот Парагвай — задворки именно что Южной Америки, к которым никакие европейские аналогии не подберёшь[78].
Так получилось, что я впервые летел в парагвайский Асунсьон как раз из уругвайского Монтевидео. Три четверти полёта под крылом была бескрайняя пампа-пампа-пампа: Уругвай и Аргентина. Но стоило нам пролететь над рекой Парагвай, как пейзаж резко сменился: вместо степи — много лесов.
Ярко-изумрудную массу деревьев разрезали просёлочные дороги какого-то невероятного жгуче-красного цвета. Как выяснилось, это — цвет плодороднейшего парагвайского кранозёма. То есть, по идее, в Парагвае только и знай, что: сей, жни, торгуй и процветай.
Однако, приземлившись, к сожалению, видишь нищету, отсталость и запущенность. Как выяснилось, оказавшись в современном Асунсьоне, я испытал те же чувства, что и Александр Ионин в конце XIX века. Вот как он описывал тогдашний Асунсьон:
«На Свере от дворца или скоре сарая президента т. е. отъ главной площади, пройдя по вчно грязной или до невроятiя пыльной улиц, можно добраться до Аламеда, общественнаго гулянья, но точно въ насмшку надъ прелестной природой Парагвая, это гулянье, Аламеда имет самый грустный видъ. Даже непонятно, какъ это, среди такой природы, могутъ торчать такiя тощiя оборванныя, вчно запыленныя, чахоточныя деревья. Точно рука человка нарочно, напоказъ, старалась испортить эту природу, и, понятно, что на гуляньи этомъ никто никогда не гуляет»{76}
На заре XXI века сам дворец был уже чем-то более внушительным, чем «сарай». Но окрестности дворца — примерно такие же. Неудобно в этом признаваться, но я так и не решился дать свой фотоаппарат в руки ни одному из прохожих, по причине чего так и остался без фотографий на фоне центра Асунсьона. Мне, прошедшему в том числе «горячие точки», не привыкать к опасностям, но воровское выражение лиц абсолютного большинства из тех, кого я увидел в тот день в центре парагвайской столицы, я запомню надолго. Таким людям свой фотоаппарат не дают: они с ним сразу и убегут.
Что же и когда в Парагвае пошло не так?
Как говорят на телевидении, отмотаем плёнку на начало и выставим её на тайм-коде ещё не 1939–1945, а 1864–1870 годов.
В то злосчастное для Парагвая время республикой правил президент маршал Лопес. Точнее — Лопес-младший, так как был он сыном предыдущего президента. От своего мудрого отца он унаследовал одну из самых благополучных тогда стран Южной Америки, защищённую целым частоколом протекционистских мер. Но в отличие от отца, Лопесу-младшему в Парагвае не сиделось.
Он жаждал… справедливости. В принципе, дело хорошее. Но Лопес-младший шёл напролом, совершенно не учитывая ни реалии, ни подноготную. Например, он попросил Буэнос-Айрес дать его войскам пересечь Аргентину, чтобы Парагвай мог выступить на любезной Лопесу стороне в гражданской войне в Уругвае[79]. В таких случаях в политике — как в физике: действие, конечно же, рождает противодействие.
Профессиональные историки так до сих пор не пришли к единому мнению о том, насколько решающей была роль в сколачивании антипарагвайской коалиции Британской империи. Но в этот антипарагвайский альянс (получивший название «Тройственного») с готовностью объединились и Аргентина, и Бразилия, и та фракция в Уругвае, что добилась-таки победы в гражданской войне с помощью Бразилии. Все вместе они и обрушились на Парагвай. Война получилась знаковая.
В Уругвае к событиям войны с Парагваем до сих пор привязан ежегодный «День пехоты». Отмечается он в тот день, когда в 1866 году уругвайский полковник Леон де Пажжеха проявил чудеса героизма при атаке на парагвайские траншеи в битве у Бокерона. То есть, с одной стороны, уругвайцы тем своим парагвайским походом весьма и весьма гордятся.
Один из эпизодов войны. Битва при Кампо-Гранде
В то же время, в недавнем докладе уругвайского военного Института исторических исследований, походя, с некоторым неудобством что ли, но отмечается: вообще-то речь идёт о «конфликте с братской Республикой Парагвай»{77}. То есть даже у таких не склонных к сантиментам людей, как уругвайские военные, тогдашний непутёвый Парагвай вызывает сочувствие.
Дело в том, что задолго до кровавых конфликтов XX века эта война в Парагвае обернулась геноцидом. По некоторым оценкам, Парагвай потерял тогда до 90 % мужского населения! Это и есть кошмар, который явно продолжает преследовать соавторов той бойни, уругвайцев, и сегодня.
Альянс убивал всех лиц мужеского пола: отроков, юношей, зрелых мужчин, стариков. Точной статистики нет, но, например, побывавший в Парагвае в 1886 году Александр Ионии писал, что в деревнях, по его наблюдениям, на одного мужчину приходилось пять женщин. Это ли не следствия именно геноцида?!
Тела погибших парагвайских солдат. Фото времён войны «Тройственного альянса»{78}
«Авантюрiстъ, заброшенный сюда судьбою, можетъ выбирать безъ всякой церемонiи. Мужчина здесь чуть не рдкость, а понятиiя объ адюлтер не существуетъ»{79}.
Следствия той катастрофы, как я уже сказал, заметны в Парагвае и сегодня. Но есть и кое-какие перемены. Например, неподалёку от президентского дворца я обнаружил в Асунсьоне площадь Уругвая. За что же это поверженные парагвайцы так прониклись к своим победителям-уругвайцам? Оказывается, так площадь нарекли ещё в 1885-м.
В тот год из Монтевидео в Асунсьон торжественно вернули все военные трофеи. Тогда же Уругвай благородно освободил братский Парагвай от дальнейших выплат контрибуции.
Уругвайцы замаливали вину? Пытались освободиться от кошмара? Наверное, и то, и другое.
Вот и в 1939 году, когда на планете разразилась Вторая мировая, Уругваем с Парагваем всё ещё явно владели те кошмары{80}. Короче говоря, воевать с кем-либо ни там, ни там не хотели. Но, по крайней мере, Уругваю «отсидеться», как мы уже видели, всё равно не удалось.
Но только ли внешние факторы влияли на позицию главных тогда в Уругвае партий «Бланко» и «Колорадо»? На мой взгляд, ещё уругвайцы боялись, что на территории их страны Вторая мировая война очень быстро может обернуться войной гражданской, а еще точнее — межэтнической. Это — третья фобия.
Так кто же жил в Уругвае, что об этом можно было говорить всерьёз?
ЗачисткаВ сознании большинства европейцев страус — птица африканская. Уругваец про африканских страусов что-то, конечно, слышал. Но для него это — исконно местный вид.
Вообще-то по-испански страус будет «авеструс» (с ударением на последний слог). В уругвайском названии страуса ударение так же падает на конец слова, но само оно совершенно иное: «nandu», «ньянду».
Пришло это слово из языка коренного для этих мест индейского народа чарруа из великой индейской нации гуарани.
Вот и охотятся уругвайцы на этих своих страусов-ньянду с помощью оригинального индейского лассо с костяными шарами. Если знать, как правильно метать это приспособление, то верёвка оплетает лапы страуса на бегу — не повреждая перья, которые, в частности, идут на элитные венички для смахивания пыли с особо ценных предметов интерьера и посуды.
Демонстрация того, как правильно запускать лассо с костяными шарами, входит в показательные выступления пастухов-гаучо. И только в крови таких пастухов из самых-самых глухих закоулков уругвайской пампы ещё и можно найти хоть капельку индейской крови. Все остальные чарруа подверглись фактически геноциду.
В самом Уругвае считается, что отрывочные записки об этом исчезнувшем индейском народе-призраке оставили только конкистадоры-испанцы и отцы-основатели республики. Но это не так. Воочию индейцев-чарруа наблюдал и наш соотечественник Александр Ионии. Пробравшись в Уругвай в 1886 году, он на одной из первых же остановок в пампе обратил внимание на необычных жен гаучо:
Читать бесплатно другие книги:
