Забытые союзники во Второй мировой войне Брилев Сергей
Гербы стран, которые в разное время включали изображение автомата Калашникова: Мозамбик, Зимбабве, Буркина-Фасо, Восточный Тимор
Кого же было выбрать в паре Зимбабве-Мозамбик?
В принципе, массовый российский зритель был не очень в курсе тех баталий, которые с зимбабвийским президентом Робертом Мугабе вела Европа и его же зимбабвийская оппозиция. Но зато в Зимбабве все очень внимательно следят за тем, кто из внешнего мира с кем там «контачит». А, значит, дело было не только в моих субъективных политических пристрастиях. Значит, и объективно выходило, что приезд группы государственного телевидения России обе стороны могли интерпретировать так, что наши журналисты могли стать «разменной монетой» зимбабвийской внутренней политики. А этого как-то совсем не хотелось.
С другой стороны, у Мозамбика было целых два преимущества. Во-первых, как раз в те сроки там проходили выборы. А это демонстрировало, что былая гражданская война (которая и вознесла «Калашникова» на герб) — завершена. А это — прекрасно. Ну, а, во-вторых, в считанных десятках километров от мозамбикской столицы Мапуту пролегает граница Королевства Свазиленд. Это — не Ботствана и не Лесото, про которые я в своё время прочёл в «Дэйли Мэйл». Но и это — одно из тех самых бывших британских владений на Юге Африки, где могли всплыть интересные истории времён Второй мировой.
Так оно и оказалось.
Возможно, кого-то из читатателей этой книги я уже утомил своим пристрастием к геральдике, но флаг Свзиленда — действительно уникальный случай.
Для начала стоит сказать, что он, конечно, по-настоящему экзотичен. Взять диковинный коллаж из двух копий, посоха, африканского щита и кисточек, символизирующий власть короля. Вся эта композиция выполнена черными и белыми цветами как символ мирного сосуществования чёрной и белой расы.
Бойцы свазилендских частей-участниц Второй мировой войны. Принимали их парад офицеры-британцы из метрополии
Но к этому надо добавить, что впервые этот флаг независимого с 1967 года ныне Свазиленда появился в грозном 1941 году: в тогда еще британском протекторате Свазиленд он был пошит заботливыми руками местных женщин и вручён королем Собхузой II бойцам Свазиледского корпуса, отправлявшегося на фронты Второй мировой.
Строго говоря, свазилендцев набирали в так называемый «Корпус пионеров», выполнявший военно-инженерные работы. Но, как видно по фотографиям тех лет, с самого начала им выдали полноценную фронтовую форму, а не какие-то рабочие робы. Дальнейший ход событий показал, что корпус оказался отнюдь не тыловым. Свазилендцы — полноценные участники боевых действий на Ближнем Востоке и в Италии.
Боевые пляски воинов Свазиленда
Но также надо сказать, что поездка из Мозамбика в Свазиленд оказалась для «Вестей в субботу» одной из самых экзотичных командировок. В кадре было много плясок племени свази, был и местный шаман Мфанавемпи Магуста Дламини, который успех свазилендских частей в годы Второй мировой объяснил дословно так:
— Главный источник сил — это жир крокодила. Мясо мы его как раз не очень любим, а вот жир — не просто лакомство, но и целебное снадобье.
Что ж, заветы предков действительно оказались очень полезными и для черных свазилендцев, и для тех из них, кто после нескольких десятилетий жизни по соседству с бурами и колонистами-англичанами был уже смешанного происхождения. Один из них — сын офицера британских колониальных войск и ветеран-свазилендец Второй мировой войны Уильям Холмс. Когда он ушёл на фронт, было ему всего 18 лет.
— Мы охраняли караваны, которые везли грузы в Персию и Советский Союз. Однажды наш корабль был подбит. До сих пор страшно и вспоминать, — признался он в интервью нашей программе.
Всего же Свазиленд отправил на фронты Второй мировой без малого 4000 человек. Участвовали все, даже члены королевской семьи Дламини.
Свазилендский шаман, который утверждает, что дополнительные силы африканским воинам на фронтах Второй мировой давали порции жира корокодила
— Наших ребят отправляли на оборону Асуана, Суэца, в Ливию и Тунис. Там африканский корпус соединился с 8-й армией генерала Монтгомери. И Африку союзникам удалось удержать, — объяснял нам главнокомандующий свазилендских сил, бригадный генерал Фононо Дубе, стоя у целого мемориала, который в Свазиленде воздвигли в честь своих соотечественников, погибших в той войне за короля.
Правда, за какого короля? Выяснилось, что для свазилендцев Вторая мировая была войной не за Его Британское Величество Георга VI, а за своего монарха Собхузу II — пусть для остального мира он был тогда всего-то вассалом британской короны. Но именно его портрет первым делом показал нам и Уильям Холмс, который, строго говоря, является англо-свг-зилендцем. Тем не менее, как видим, для этого ветерана Второй мировой войны из Свазиленда та война была не столько за Британию, сколько за Африку.
— Да, мы воевали за английскую корону, но за своего свазилендского короля. И, наверное, тогда мы приблизили не только победу над немцами, но и независимость от Британии.
— Но разве на родине вашего отца, в Англии, живётся не лучше?
— Конечно, мне нравится то, как организована жизнь у наших бывших правителей. Но ещё больше мне нравится быть свазилендцем.
— А что это для вас означает?
— Ну, например, для меня демократия — любить своего короля, — улыбается Уильям Холмс.
Ну, а солдаты независимого Свазиленда хотя и носят пурпурные береты британского образца, но одними из первых во всей Британской империи стали украшать их символами своих правителей.
Факт есть факт: через 23 года после окончания Второй мировой войны этот британский протекторат стал полноценным независимым государством — кстати, раньше, чем Багамы и Белиз. Все логично: свазилендцы действительно с самого начала восприняли Вторую мировую как — шанс.
Итак, теперь мы заглянули и в Африку. Предлагаю продолжить путешествие, но уже с русским ацентом.
Часть III
Русско-африканская ко/ампания
Глава 9
Из Абиссинии в Эфиопию
Исторический факт: когда мы ещё только начинали войну, кое-кто её уже завершил. Были это… эфиопы. Уже в мае 1941 года они одержали победу над итальянскими фашистами. Но сегодня помнят об этом единицы. И уж почти вообще никто не знает о том, что в той войне был отчётливый русский след.
Осенью 2010 года на главном для Аддис-Абебы «Кладбище Героев», у главного для эфиопской столицы собора Святой Троицы прошла служба настолько необычная, что сразу и не знаешь, с какого конца её описывать.
Необычного вида эфиопские священники
Начну с внешней стороны дела.
На голове у вроде бы и христианского священника — что-то вроде чалмы звездочёта. А в руках — сразу два молитвенника. Один — напечатанный забавными буквами в виде пляшущих человечков (то есть на родном для эфиопов ахмарском языке).
Создатель ВВС Эфиопии афророссиянин Мишка Бабинефф
Другой — на… кириллице, то есть на привычном для русских православных церковнославянском. У одной из могил и зазвучали оба языка.
Вокруг — море людей. Вроде бы коренные эфиопы: длинноногие, сухопарые, яйцеголовые, темнокожие. Но у многих в чертах — что-то эдакое… славянское.
Проведена эта внеплановая служба была по просьбе нашей съёмочной группы. Но эфиопов дважды просить не пришлось. По их словам, многие десятилетия они ждали, чтобы и россияне вспомнили об эфиопском национальном герое по имени «Мишка Бабичефф».
На его могиле написано: «Здесь покоится наш первый лётчик». Вопрос очевиден. «Наш» — это чей?
Могила Мишки Бабичеффа в Аддис-Абебе
Он — один из пятерых сыновей и дочерей удивительной пары. Его мама была очень красивой эфиопкой-свояченицей абиссинского императора Менелика. А его отец — русский офицер Иван Филаретович Бабичев, приехавший в тогдашнюю Абиссинию-Эфиопию в составе первой дипломатической миссии Российской империи в 1898 году, да так там и оставшийся.
Мишка Бабичефф. Русско-эфиопская семья Бабичеффых. Мишка — второй справа
Но к этому стоит сразу же добавить и то, что, в известной степени, Иван Бабичев был продолжателем дела, которое за девять лет до его приезда в Абиссинию начали русские казаки, основавшие на берегу Африки станицу «Новая Москва» — ещё в 1889 году!
Обо всём этом впереди будет подробный рассказ, но я хотел упомянуть эти факты уже сейчас, чтобы у читателя сама собой родилась мысль: с таким-то происхождением и такой-то подноготной своих родителей Мишка попросту обязан был, минимум, войти в историю. Он и вошёл. И не по минимуму, а — по максимуму.
В Эфиопии его чтут не просто как первого лётчика, а как создателя национальных военно-воздушных сил. Он для эфиопов — спаситель императора и нации. А ещё — тот, кто, по заданию императора, налаживал работу первого эфиопского посольства в… СССР — тоже в годы Второй мировой.
Но и это не всё.
Во главе колонистов стоял некто атаман Ашинов
Благодаря таким людям, как Мишка Бабичефф, спокойно вздохнуть могла не только Абиссиния. Сами того не осознавая, эфиопы оказали в 1941 году серьёзную услугу удивительной флотилии… советских судов. В частности ледоколу «Анастас Микоян». И это в Африке! Именно благодаря победе эфиопов над силами «Итальянской Восточной Африки» единственным отрезком пути, где наши моряки шли спокойно, было Красное море.
Но пройдя его, они стали участниками уникальной и забытой теперь и на Западе стратегической операции по освобождению ещё и африканского острова Мадагаскар!
Иными словами, именно на экзотическом «африканском треке» Вторая мировая война настолько подтвердила свой глобальный характер (и мы настолько об этом мало знаем), что у меня и сомнений не было: в этой книге о наших забытых союзниках обязательно должна быть отдельная глава и о «чёрном континенте».
Но, конечно, иной раз от тогдашней глобальной интриги вокруг Африки — голова идёт кругом. География в этой главе будет поистине пёстрой. Честно говоря, эта глава будет требовать почти постоянных «флэшбэков»: в истории Второй мировой войны в Африке всё переплетено настолько, что последовательный рассказ практически невозможен.
Сегодня буквально единицы помнят о том, что тогда в глубины «чёрного континента» проник отряд русских казаков.
Вот как где-то даже и поэтически описывает этот момент в своём эссе автор цикла передач на братской для меня ГТРК «Волгоград» Николай Бичехвост:
«Знойная, палящая Африка. С грохотом бьются о каменистый берег кипящие, пенистые волны Таджурского залива.
Архимандрит Паисий в развевающейся рясе тревожно глядит на громадные валы, идущие с Красного моря. Там, в голубой дали, где-то за тридевять земель, осталась родная Россия, великая православная империя. Рядом с ним — настороженные туземные воины, едва прикрытые одеяниями, но с боевыми европейскими винтовками. А за спиной его простирались зубчатые горы и жуткие дебри таинственной и враждебной Чёрной Африки…
Но где же она, эта желанная страна „чёрных христиан", Абиссиния, куда их экспедиция держит путь, начертанный им провидением…?
Зов казака, что священника ожидает начальник отряда атаман Ашинов, вывел Паисия из оцепенения. Да, в этот январский день года 1889-го свершается великое событие! Святое дело. Пора идти.
У старинной полуразрушенной крепости Сагалло, грозно глядевшей амбразурами для орудий, его ожидало более сотни русских добровольцев, одетых от кавказских черкесок, военных и гимназических мундиров до монашеских ряс. Принарядились особенно женщины, сдерживая галдящую детвору.
У алтаря архимандрит Паисий в сослужении монахов и хора певчих совершил литургию и благодарственное молебствие, нарушаемое только криком чаек и каких-то ярких птиц… Ашинов с флагом взошёл на плоскую крышу казармы к флагштоку. Команда вскричала „Ура!" — ив африканское небо дерзко взвился бело-сине-красный российский флаг с нашитым миссионерским крестом! Коренастый, бородатый Ашинов провозгласил: „Отныне братцы мои, земля эта русская, православная! Пятьдесят верст на берегу моря и сто верст в глубь этого дикого края!"»
Описывая эту высадку русских на берегу залива Таджур (в сегодняшней Республике Джибути), Николай Бичехвост совершенно правильно уточняет, что конечной целью этих русских был не мусульманский берег Джибути, а расположенное внутри континента «царство чёрных христиан в Абиссинии».
Итак, одно из древнейших из существующих государств, Абиссиния-Эфиопия. И её братская для русских православных древняя Эфиопская церковь. Впрочем, вот в этом вопросе — есть что уточнить.
Неподготовленного русского путешественника обряды этой церкви шокируют. С непривычки многое кажется диковинным. Например, раздельные ряды скамеек для мужчин и женщин (наподобие того, как разделена мечеть у мусульман) и моления у наружных стен храма (больше напоминающие иудейские бдения у «Стены плача»). У русских православных если такое когда-то и было — то для оглашенных.
Но, во-первых, именно эта отличная древняя церковь Эфиопии стала со временем одной из опор ещё более древнего Эфиопского государства. А оно отстояло свою независимость даже в те времена, когда все соседние с Абиссинией земли были заняты британцами, французами и итальянцами. Во-вторых, кое-какие, скажем так, семитские черты этой христианской конфессии тем более объяснимы, если иметь в виду, что царственные вожди этого государства вели свою родословную от царя Соломона.
Как бы то ни было, некоторые в России ошибочно называют Эфиопскую церковь не просто братской, а еще и «православной». Это всё-таки преувеличение. Отправляя туда съёмочные группы, я выслушал на этот счёт целую лекцию тех моих коллег, которые плотно общаются с Патриархией. Если вкратце, то правильнее эту церковь называть не «православной», а «восточной»: христианство в Эфиопию пришло от египтян-коптов.
С точки же зрения «церковной науки», монофизиты-эфиопы — ближе к армянам. Но это же, в свою очередь, делает их много ближе к русским православным: в том смысле, что куда дальше на шкале христианских конфессий от эфиопов располагаются и англичане-протестанты, и католики-французы с католиками-итальянцами[186].
Сегодня все перечисленные народы от Эфиопии — далекодалеко. Но, по состоянию на конец XIX века, политическая география была иной. Минимум три из перечисленных народов были ближайшими соседями эфиопов: в лице британских, французских и итальянских колонистов в соседних африканских странах. По большому счету, из крупных европейских держав своих подопечных тогда в Африке не было только у России.
Как гласит русская пословица, «на ловца и зверь бежит». Как раз во время написания этой главы, зная мою страсть к старым картам, друзья преподнесли мне в подарок первый послевоенный «Атлас Офицера». Этот атлас был напечатан картографами советского Генерального штаба в 1947 году, и вопреки тому, что я сказал ранее, Эфиопия там всё ещё числилась и «Абиссинией» — пусть и в скобках. Впрочем, главное заключалось не в этом.
Главное было в том, что хотя в 1947 году целых полтора десятка лет оставалось до волны деколонизации, но вот Эфиопию-Абиссинию уже тогда нужно было закрашивать не в такие же цвета, как Британию, Францию, Португалию, Испанию и Бельгию (владельцев африканских стран из Европы), а в свой цвет. В отличие от абсолютного большинства других африканских стран Абиссиния-Эфиопия практически всегда оставалась независимой.
Но даже и в XIX веке независимая Эфиопия занимала особое место — в прямом, географическом смысле. Абиссиния и тогда была не просто независимой. Вольно или невольно, она оказывалась «регулировщиком» на аварийно опасном «перекрёстке», к которому стремительно «подъезжали» колонизаторы из Британии, Франции и Италии. Ещё точнее — она оказывалась не регулировщиком, а потенциальной жертвой серьёзного ДТП с участием сразу нескольких участников движения…
Взглянем на тогдашнюю политическую карту.
Из этой карты явственно следует, что британские владения в Африке располагались, главным образом, с Севера на Юг, а французские — с Запада на Восток. И в этом был заложен конфликт.
Британцы вроде бы и окружали Абиссинию со всех сторон: под их контролем были пограничные с ней Кения и Уганда, Британское Сомали и (формально) Судан. Но политическая карта — плоская. А есть и «трёхмерка». Проблема для Британской империи заключалась в том, что рельеф местности там таков, что неподконтрольность Абиссинии всё равно не позволяла Лондону до конца выстроить в Африке свою «вертикаль»: построить сквозную железную дорогу от Каира в Египте до Кейптауна в Южной Африке[187].
Французы, в свою очередь, освоившись тогда на берегах сегодняшнего Джибути на стыке Красного моря и открытого Индийского океана, с одной стороны, конечно, лишали Британию свободы маневра. Но с другой стороны, и сами такой свободой не обладали: наличие независимой Абиссинии не позволяло им построить в Африке «горизонталь»: от Джибути на берегу Индийского океана до Сенегала на Атлантике.
В принципе, уже и этих двух факторов достаточно для того, чтобы понять, сколько комплексным оказывалась ситуация на северо-востоке Африки. Но, как я уже заметил, действовали там — и итальянцы.
Завоёванные Италией соседние с независимой Абиссинией земли сомалийцев (вокруг Могадишо) и эритрейцев — стержень того, что при Муссолини будет объявлено «Итальянской Восточной Африкой» и позволит ему провозгласить возрождение «Римской империи». Но «прицеливались» к этой части света итальянцы — уже тогда. Именно в 1889 году (то есть когда на берегу Красного моря высадились русские) итальянцы вынудили только-только покончившую с внутренними распрями Абиссинию заключить с собой так называемый Уччиальский договор. По нему, император Менелик, во-первых, признал переход к итальянцам прибрежных районов (что потом «аукнется» провозглашением независимой Эритреи уже в наши дни), а, во-вторых, по версии итальянцев, признал их протекторат Италии над собой[188].
«Протекторат» в те времена означал то, что «подопечные» осуществляли связи с внешним миром через своего «патрона». Кто же стал единственной державой, согласившейся на то, чтобы в обход этого договора принять эфиопскую делегацию и самой отправить к эфиопам своих посланцев? Россия!
До поры до времени главным источником знаний о братской Абиссинии являлось для россиян подворье Русской церкви в Иерусалиме — одновременно и рупор, и стетоскоп русского православия в землях, расположенных за Босфором и Дарданеллами.
Именно по настоянию руководителя этого подворья, архимандрита Порфирия Успенского, еще в 1863 году обер-прокурор Святейшего Синода направил в адрес императорского МИД записки «Участие России в судьбе Абиссинии». Вот и патроном проекта «Новая Москва» стал не кто-нибудь, а обер-прокурор Синода Победоносцев.
Говоря сегодняшним языком, лидером этого проекта был Николай Иванович Ашинов. Про него известно не так много. Жил в 1856–1902 годах. Ближе к концу жизни оказался пациентом сумасшедшего дома. Единственный известный портрет (см. стр. 490) — из французской прессы. Про его карьеру до Абиссинии известно, что он был не очень успешным организатором новых казачьих станиц в Причерноморье.
Зато известно, какие аргументы в пользу своего предприятия он выложил Победоносцеву. Впервые на северо-востоке Африки он побывал еще в 1885 году. Природа этого визита остается крайне мутной, но тогда-то он и проложил дорожку к абиссинцам. И это в 1888 году позволило ему появиться в России в сопровождении эфиопских священников не абы-кабы, а на праздновании 900-летия крещения Руси.
Привезённые Ашиновым в Россию эфиопские монахи стали звёздами празднеств, совпавших, по случаю, с 10-летием знаменитого похода на Балканы — когда от турецкого ига были освобождены православные братья-болгары, а русская армия чуть не заняла Царьград-Константинополь-Стамбул.
И вот на этом фоне Ашинов презентует привезённых им с собой из Абиссинии живых и почти православных братьев ещё и из Африки. Они, оказывается, также ждут светлого часа освобождения от влияния миссионеров-англичан с иезуитами-французами и итальянцами. А тут, оказывается, что Николай Ашинов уже сделал первый шаг: основал на берегу Красного моря станицу «Новая Москва», которая могла бы стать перевалочным пунктом для проникновения в глубины Африки. Вот бы отправить туда полноценную экспедицию на помощь русским колонистам и абиссинским единоверцам!
Для славянофила Победоносцева уже одного этого было достаточно для того, чтобы представить проект Ашинова на рассмотрение самого императора.
И тогда в западной печати, и сегодня в трудах западных исследователей{141} задаётся один важный вопрос. Была ли последовавшая экспедиция (по благословению Синода Русской православной церкви) предприятием частным или предприятием государственным?
С одной стороны, выражение «частное предприятие» в этом случае надо точно ставить в кавычки. Даже если рассматривать эту миссию только как сугубо духовную, частной её не назовёшь.
Портрет учителя будущего императора Александра III и обер-прокурора Священного Синода Константина Победоносцева кисти Александра Маковского
Ведь со времён Петра Великого, который отменил на Руси патриаршество и поставил над Синодом своего обер-прокурора, церковь и государство стали в Империи понятиями неразделимыми. То есть действия Русской церкви — это, в принципе, автоматически и действия тогдашнего российского государства.
Но даже и в сугубо светском сегменте тогдашнего российского истеблишмента были те, кто считал, что начинание Синода стоит всячески поддержать. И в данном случае речь идёт не об одних только славянофилах-романтиках (к каковым условно отнесём, например, главу Палестинского общества и брата государя, великого князя Сергея Александровича).
Практически во всех публикациях о миссии Ашинова в числе рьяных сторонников его проекта упоминается нижегородский губернатор Баранов. Он предоставил Ашинову свой Нижний Новгород как площадку для сбора средств на экспедицию. И одновременно обратился к императору. Суть го обращения заключалась в том, чтобы рассматривать духовную миссию как предтечу создания «Русско-Африканской компании». По мысли Баранова, такая коммерческая компания должна была, по подобию аналогичных структур в европейских странах, выступить проводником державных интересов. По его логике, одной из задач Русско-Африканской компании должна была бы стать организация угольных станций — тогда для так называемого Добровольного флота.
Но откуда у него, губернатора глубинной Нижегородской губернии, было такое предвидение и такое геополитическое видение?! Ведь через какие-то 15 лет по тем самым морям, о которых он толкует, пойдёт та самая эскадра Рождественского, в которую войдёт «Аврора»! И на фоне британского враждебного нейтралитета этой эскадре будет так не хватать как раз-таки своих угольных станций!
Здесь мы не обойдёмся без ещё одного путешествия во времени и пространстве.
Заглянем теперь в хранилища Центрального военно-морского музея в Санкт-Петербурге.
— Вот макет ещё одного удивительного корабля из состава «Добровольческого флота», — продолжил куратор корабельного отдела музея Георгий Михайлович Рогачёв.
— О! Я, кстати, давно хотел у кого-нибудь знающего спросить. А что такое «Добровольческий флот»?
— Очень интересная тема! Это — такой флот, который был создан как следствие Крымской войны.
— После неё на Россию ведь были наложены существенные ограничения в плане размера ВМФ…
— Вот тогда и возникла история с тем, что строились вроде как гражданские суда, а офицерами на них служили чины военно-морского ведомства.
— Как удалось всё это сохранить? — спрашиваю, кивая на макеты, у директора музея Андрея Лялина.
— В истории музея были самые разные этапы.
— Блокада?
— Не только. Хотя, конечно, блокада стала для коллектива тяжелейшим испытанием — как и для всего Ленинграда.
— Было что-то ещё?
— Был момент ещё в XIX веке, когда казалось, что музей обречен. Огромная заслуга в том, что его удалось возродить, принадлежала назначенному тогда его начальником лейтенанту Николаю Баранову.
— Знакомое имя! — воскликнул я. — Это не тот ли Николай Баранов, который потом станет нижегородским губернатором?
— Ну, вообще-то вершиной его карьеры станет должность сенатора. Но и в Нижнем Новгороде он, кажется, тоже служил. А что это вы так заинтересовались?
…Стоит ли говорить, что после этого в моём сознании всё встало на место. Идеологически нижегородского губернатора Баранова, может, и надо относить к славянофилам. С их взглядом на жизнь можно соглашаться, а можно — быть западником. Но державные интересы страны никто почти никогда не отменял при любой власти. А лейтенант-губернатор-сенатор Баранов, как бывший глава Морского музея, эти интересы понимал — как профессионал.
В итоге, базы отечественного военно-морского флота у Африканского рога возникнут только в годы «холодной войны» — когда независимость получили уже не только Эфиопия, но и Сомали?[189]
Почему же идеям казака Ашинова, обер-прокурора Победоносцева и губернатора Баранова было не осуществиться в конце XIX века? Отвечая на этот вопрос, я столкну не столько славянофилов и западников, сколько мечтателей и прагматиков. Прагматики — это тогдашний МИД. Там об обречённости экспедиции Ашинова говорили с самого начала.
Проблема, правда, заключалась в том, что министром иностранных дел Российской империи (где «в моде» были славянофилы вообще и славяне в частности) являлся тогда человек по имени Николай Карлович Гире. Россиянин отнюдь не в первом поколении, но швед по происхождению, он вызывал подозрения.
Но сам Гире небезосновательно подозревал почитателей Ашинова в незнании реалий европейской политики. А любая экспедиция в Африку задевала интересы не кого-нибудь, а Британии, с которой у России и так шла «большая игра» в Средней Азии.
Беда была ещё и в том, что Таджурский залив активно осваивали французы. Строго говоря, этот берег ещё не был их колонией: французы, скорее, создавали там систему отношений с местными князьками, подвигая их к протекторату. Но именно с Францией Российская империя выходила тогда на заключение стратегического союза (фундамент будущей Антанты). И хотя одним из побудительных мотивов к созданию русско-французского альянса было совместное противодействие Британии, покушения на свои интересы в Африке Франция не стерпела бы.
А ведь так оно и получилось. Поначалу французы были даже склонны приветствовать появление на своих землях русских переселенцев: для них Ашинов и набранные им колонисты (там были и идеалисты из глубинных районов, и осетины, и одесситы) были дополнительным противовесом в противостоянии с Британией. Но Ашинов самонадеянно заявил, что он сам себе хозяин: отказался поднимать над фортом французский флаг, сославшись на некие свои договорённости с местным сомалийским правителем.
Итог? Российское правительство от Ашинова открестилось. 5 (17) февраля к Сагалло подошла эскадра французского адмирала Орли. «Новую Москву» французы попросту разбомбили[190].
Закончил Ашинов свои дни в забвении и в глуши: вместо Африки — Камышинский уезд Саратовской губернии. Тем не менее, составленная им «Абиссинская азбука и начальный абиссино-русский словарь» — всё-таки понадобилась.
И уже очень скоро!
В 1897 году в Санкт-Петербурге решили отправить в Абиссинию теперь уже официальную миссию. Её изначальному успеху способствовал и тот факт, что эту свою дипломатическую миссию Россия открывала одновременно с французами — по взаимному согласию. Иными словами, тогдашняя Антанта — в действии.
Прибыли русские ко двору абиссинского правителя Менелика 4 февраля 1898 года. Во главе — многоопытный дипломат Пётр Власов (до этого он в течение 24 лет представлял интересы Империи в Персии). А добирались вновь от берега Индийского океана, из Джибути, в компании сомалийцев или, как говорили тогда, «сомалей»: «Русь далека. Кругом незнакомый пейзаж. Верблюд бежит под почтарем, бредут ослы, сопровождаемые чёрными женщинами, сзади мчатся с криком мальчишки. Краски резки, контрасты тяжелы. Чёрное тело сомаля на жёлтом верблюде, серовато-зелёный пейзаж пустыни, красный плащ женщины и зелень дерева посреди жёлтого песка…»{142}
Форма казаков конвоя в Африке
Это — отрывок из дневника начальника охраны русской дипломатической миссии, казачьего есаула Петра Краснова. Речь идёт о том самом будущем белом генерале, который беспощадно расправлялся с большевиками в Гражданскую войну, эмигрировал, встал на сторону фашистов во время Великой Отечественной, был захвачен англичанами, передан советской стороне и казнён в Лефортовской тюрьме 17 января 1947 года.
Предполагаю, что именно это обстоятельство и заставило советских историков избегать темы установления дипломатических отношений между Россией и Абиссинией. По крайней мере, каких-то не диссертаций, а общедоступных публикаций на этот счёт не было. Ведь в таком случае пришлось бы ссылаться на книги «Казаки в Африке» и «Казаки в Абиссинии», которые вышли из-под пера такого антисоветского элемента, как Пётр Краснов.
В советские годы обо всём этом трудно было говорить и потому, что политический подтекст проявлялся бы даже в сугубо гуманитарных вопросах: например, в рассказе о по идее выдающихся географических открытиях, сделанных членами этой миссии. Открытия-то были: например, капитан А. К. Булатович предпринял экспедицию, в ходе которой разведал неизвестный до этого горный кряж, разделяющий бассейны рек Омо и Нил. Но, по согласованию с императором Менеликом, этому хребту было присвоено имя российского императора Николая II…
По этим причинам, на многие десятилетия в тени остались и другие персонажи. В том числе — такой участник этой первой официальной российской дипломатической миссии и основатель самой выдающейся русско-эфиопской династии, как корнет (по другим данным поручик) Иван Филаретович Бабичев.
Он прибыл в Абиссинию ещё совсем молодым. Ему, офицеру 25-го Казанского драгунского полка, было всего-то 18 лет. Но даже в таком-то юном возрасте он оказался в центре большой геополитической интриги.
Не успел Бабичев (по паспорту, как тогда было принято писать, Babitcheff) оказаться в Абиссинии, как вскоре сошёлся с другими соотечественниками, которые уже там служили.
Дело в том, что к моменту прибытия в Аддис-Абебу посла Петра Власова у эфиопского императора уже был русский фаворит Николай Леонтьев. Одним из «хобби» этого человека было забираться в такие углы Абиссинии, куда ещё не ступала нога белого человека. К одной из таких экспедиций, к берегам озера Рудольфо и присоединился молодой русский офицер Иван Бабичев — бросив, таким образом, службу при посольстве.
Правда, такая ли уж это была «самоволка»? С поверхностной точки зрения, это, конечно, было нарушение дисциплины: Бабичева за это даже уволили из армии и приказали вернуться на Родину.
Но, на мой вкус, есть в этой истории кое-что такое, что позволяет заподозрить в ней «операцию прикрытия» — для того, чтобы внедрить в Африку ещё одного русского агента. Почему я говорю «ещё одного агента»? Да потому что фаворита абиссинского императора Леонтьева, к которому Бабичев переметнулся от посла императора российского, одни называли авантюристом, а другие — резидентом российской военной разведки.
Конечно, это ещё ничего не доказывает. Но, во-первых, времена были никакие не советские, и состоявшаяся вскоре женитьба Бабичева на красавице-свояченице абиссинского императора никак не означала необходимости покидать российскую военную службу. Он мог оставаться на ней и с женой-иностранкой — тем более почти православной, которую можно было бы в два счёта перекрестить. В конце концов, сам император был ведь женат на немке, не так ли?
Во-вторых, экспедиции Леонтьева отправлялись в такие уголки Африки, где нога белого человека (особенно британца), может, и не ступала, но где ей вот-вот предстояло ступить. Иными словами, это, безусловно, была стратегическая разведка. Вопрос только: разведка в чьих интересах?
Давайте рассуждать логически. Был ли заинтересован в такой разведке император Абиссинии? Да! В конце концов, в родной Африке жить было ему. Но зачем ему было отправлять в такие экспедиции белых русских, когда у него хватало фантастически выносливых людей из числа природных подданных?
Давайте в таком случае взглянем на русских слуг чёрного абиссинского императора глазами белых чиновников из соседних с Абиссинией колоний европейских держав. В их глазах, белый человек, нарушивший присягу собственной стране и служащий какому-то там абиссинскому правителю, наверняка вызывал презрение. Но не подозрение! Было намного меньше оснований подозревать такого человека в том, что, на самом деле, он служит-то России. А, значит, возможности такого разведчика (если Леонтьев таковым действительно был) расширялись.
Что же известно более-менее достоверно?
По большому счёту, эта главка — одна большая сноска для «гурманов», склонных, как и я, к детализации, переходящей в известное занудство. Тем, кому больше интересны дальнейшие приключения «Микояна» и Бабичева — предлагаю сразу перелистать несколько страниц и продолжить чтение с главок «Бабичефф-старший» и «Мишка-пилот». Тем, кто хочет погрузиться в историю геополитики, предлагаю остаться сейчас со мной.
Итак, характерно, что наиболее подробные сведения о пребывании в Абиссинии русских военных собрали не кто-нибудь, а британцы. Это объяснимо: с Францией у России уже была «сердечная Антанта», а для Британской империи русская миссия в тот момент представляла помеху в деле строительства в Африке коридора Север-Юг.
В этой главке я приведу выводы, которые содержатся в крайне любопытной публикации живущего в Австралии исследователя Митча Уильямсона. Уж не знаю, по каким-то причинам его, австралийца, живо заинтересовали российско-абиссинские отношения. На своём блоге в Интернете Уильямсон выложил материалы, существенно дополняющие сведения Николая Бичехвоста из Волгограда. При этом дополняющие — с точки зрения тогдашней Британской империи, которой русские и бросили вызов. В логике британцев мы найдём и тонкий расчёт, и паранойю. Итак:
«Один из высших чиновников в правительстве имперской России, генерал Вановский, не спешил поддержать Ашинова по причине того, что у него был собственный план по налаживанию связей с Эфиопией…
Похоже, интерес Вановского к Эфиопии проистекал из контекста англо-русского противостояния в Афганистане. Стратегические мотивы Вановского становятся тем более очевидны, если учесть, кого он отправил в Африку. То был офицер, которого до этого он засылал на афганскую границу. Выбор пал на лейтенанта В. Ф. Машкова: ветерана российских кампаний против британцев в Средней Азии и известного англофоба».
Далее в статье Уильямсона следует пересказ книги, которую Машков вроде как выпустил под псевдонимом В. Фёдоров. В этой книге предлагалось установить над Абиссинией «не только религиозный, но и военный и экономический контроль», что позволило бы обзавестись новым рынком для российских товаров и добавить стабильности российскому рублю.
Что же касается политических взглядов Машкова-Фёдорова, то Уильямсон выделяет три момента. Во-первых, чем сильнее была бы Эфиопия, тем больше на неё отвлекалось бы войск Италии. А, значит, тем слабее были бы европейские позиции Италии, как члена антироссийского Тройственного союза (с Германией и Австро-Венгрией). Второй и третий пункты этой политической программы посвящены британскому аспекту. Итак, во-вторых, дружба с Эфиопией позволила бы России обзавестись базой на побережье Красного моря. А это, в свою очередь, позволило бы закрыть в случае необходимости Красное море для всё тех же англичан. Наконец, в-третьих, зайдя в Эфиопию, россияне становились бы соседями Судана. А это — опять же «задний двор» британцев[191].
Далее Уильямсон пишет, что о секретном визите Машкова к абиссинскому императору Менелику стало известно лондонской газете «Таймс». Не было для британцев секретом и то, что в Петербург Машков привёз личное послание эфиопского императора своему российскому коллеге, который вновь направил Машкова в Абиссинию в 1891 году.
«Когда Машков вернулся в Санкт-Петербург в августе 1892 года, он привёз от эфиопов запрос об отправке к ним российского офицера-артиллериста: чтобы тот научил их своему делу. В дополнение к этому Машков привёз с собой на учёбу военному делу в Петербурге эфиопского дворянина Харрара… План Машкова состоял в «передаче в наши (то есть в российские. — С. Б.) руки вооружённых сил этой страны».
Много места в публикации Уильямсона отводится тому, как Абиссиния становилась «трамплином» для русских наездов и к суданским мятежникам — что вдвойне не нравилось британцам.
Итак, в 1893 году к суданским махадистам из Абиссинии проник русский капитан А. В. Елисеев. Про его экспедицию говорится, что и она, как машковская, будучи формально предприятием Русского Географического Общества, пользовалась покровительством правительства. А именно: министерство Вановского снабдило его оружием, министерство Гирса — рекомендациями для французских властей, а Синод — отцом Ефремом. Характерно, что вместе с Елисеевым путешествовали ещё два офицера, получивших «отпуск»: К. С. Звягин и… Н. С. Леонтьев.
А ведь это — тот самый Леонтьев, который потом стал фаворитом эфиопского императора и к которому вроде как в «самоволку» ушёл Иван Бабичев!
Именно Леонтьеву публикация Уильямсона приписывает решающую роль в успешной подготовке абиссинской армии к битве при Адове: тогда впервые в новой истории африканская армия разила европейскую — итальянскую. Из 20 тысяч итальянцев половину эфиопы уничтожили, ранили или взяли в плен[192].
Свято место пусто не бывает. Уход итальянцев из Абиссинии создавал на Северо-Востоке Африки вакуум.
«Первой на новую политическую ситуацию на Северо-Востоке Африки отреагировала Британия. Спустя считанные дни после поражения итальянцев при Адове лорд Кромер получил добро британского правительства на повторное завоевание Судана…»
Но ведь это означает соприкосновение с Абиссинией! Начинается игра на опережение. К абиссинскому императору Менелику отправляется британский посланник Родд.
«Особые подозрения Родда вызвало „серьёзное влияние", которым при дворе Менелика пользовался Леонтьев. В переписке с британским премьер-министром Родд отметил „большой интерес Леонтьева к планам правительства Её Величества в отношении Судана"»[193].
Интерес действительно был. Леонтьев к тому времени — уже не просто фаворит абиссинского императора, а губернатор стратегически важной провинции на юго-западном пограничье Эфиопии. Это — на стыке границ с британской тогда Кенией и Суданом (который, повторю, формально считался англо-суданским, но британским военным присутствием отягощён не был). Это — как раз на пути Британской империи с Севера на Юг. И Леонтьеву важно понять, как планы британцев в Судане соотносятся с планами «его» императора.
Дело в том, что в тот отрезок времени император Менелик действительно хотел развить успех, достигнутый при Адове, и расширить свои владения — и уже не на Восток, а на Запад. В конце 1897 года в ту сторону выдвигаются 250 тысяч эфиопских войск. А Уильямсон уточняет другую важную вещь:
«Капитан Леонтьев в 1896 году проинформировал французов о планах Менелика отодвинуть свои границы к Западу до Белого Нила и обозначил преимущества, которые от этого может получить Франция…»
Союзной для русских Франции от этого действительно было что поиметь.
В июле 1898 года с Запада Африки, из Французского Конго, в глубь континента выступает экспедиция майора Марша-на. Задача — пересечь Африку с Запада на Восток, достичь берега Белого Нила и основать в ещё не занятом британцами Южном Судане французский протекторат Фашода.
Отряд Маршана действительно пересекает Африку и достигает Фашоды. Но французский отряд — мал и измождён
многомесячным переходом. Самим им этот новый форт было не удержать.
Одновременно в Париже принимают решение перевести ко двору Менелика губернатора Джибути месье Лагарда. На него возлагается задача убедить эфиопов пойти, может, и чуть дальше на Запад, чем они планировали. А именно: выйдя к Белому Нилу, во-первых, перекрыть потенциальный британский коридор Север-Юг и, во-вторых, соединить границы Абиссинии и нового французского протектората в Фашоде. А ведь, таким образом, расширившаяся Абиссиния становилась тем самым «мостиком», которого французам не хватало для своей горизонтали Запад-Восток: от Джибути через Фашоду до Сенегала.
Однако в Фашоде так и не дождались подхода с Востока ни эфиопских войск, ни обещанного франко-русского отряда во главе с Леонтьевым. Зато выяснилось, что Леонтьев-то взял и вступил в своего рода сепаратные переговоры с… британцами. Правда, как-то странно вступил:
«Был ли Леонтьев или не был готов в определённый момент к сотрудничеству с британцами, сухим остатком его экспедиции к озеру Рудольф в 1899 году оказалось то, что она притормозила расширение британской территории на север. По некоторым сведениям, Леонтьев дошёл до того, что заменял уже расставленные британские пограничные флаги на эфиопские штандарты. И именно он утвердил эфиопский контроль на берегах того озера».
В этой связи в голову невольно приходит мысль, во-первых, о том, что выход русского губернатора пограничной эфиопской провинции Леонтьева на британцев был не такой уж и самодеятельностью. В конце концов, как мы знаем на примере Бабичева, потом пришло прощение с самого верха. Случайно ли?
Во-вторых, даже если взаимодействие Леонтьева с британцами и было самодеятельностью, то принесло только пользу. Ну, или, по крайней мере, позволило избежать большой беды.
Давайте рассуждать. С одной стороны, как и в случае с Ашиновым, имперский Петербург поспешил от Леонтьева откреститься — о чём и было сообщено французам. Но с другой-то стороны, действия Леонтьева по утверждению эфиопского контроля в районе озера Рудольф решали русско-французскую задачу-минимум: у британцев своего сквозного коридора Север-Юг в Африке так и не возникло.
Осуществление же сугубо французской программы-максимум (коридор Восток-Запад) означало, что Российская империя оказывалась бы втянутой в чужой конфликт.
Давайте опять же рассуждать логически.
Абиссиния практически со всех сторон была окружена британскими владениями. Да, рельеф местности на стыке Кении и Судана не позволял построить там британцам железную дорогу. Но совершить туда марш-бросок даже конников и пехотинцев, чтобы пресечь русско-французский план о создании горизонтали, они вполне могли.
Следующий вопрос: а на какие силы могли рассчитывать в том районе сами Россия и Франция? У России — всего-то казачий эскорт посольства. У Франции — части в Джибути (от которой в Южный Судан добираться непросто) и всего-то несколько десятков измождённых человек майора Маршана в Фашоде. Разве такими силами можно было противостоять британцам? К тому же, речь идёт об эпохе, когда никаких спутниковых телефонов и т. п. не было. Например, майор Маршан достиг-таки с Запада точки, где русские и эфиопские офицеры подняли эфиопский и французский флаги на берегу Белого Нила. Но к тому времени русские, не дождавшись Маршана, оттуда ушли обратно на Восток. Даже этот случай доказывает: французская программа-максимум о коридоре Запад-Восток с самого начала была авантюрой.
Это и было доказано в Фашоде. Когда туда подошли серьёзные британские силы, то состоялось нечто вроде «стояния на Угре», в результате которого французы были вынуждены ретироваться.
Но ведь даже это чуть не привело к полномасштабной англо-французской войне, в которую, как союзник Франции, была бы втянута и Россия. И это было бы уже не в Африке: достаточно сказать, что после Фашоды царь приказал провести мобилизацию на Кавказе. К счастью, впрочем, тогда удалось конфликт замять. А что бы было, если бы британцы обнаружили в Фашоде не только французов, но и эфиопские колонны под командованием русских офицеров?
Наконец, рассуждая об имперских планах Лондона, Парижа и Санкт-Петербурга, не будем забывать и о позиции эфиопов. Про их императора в публикации Митча Уильямсона неслучайно говорится, что «значительная часть его силы зиждилась на умении сталкивать друг с другом европейских представителей». Естественно, что, как правитель своей страны, император Менелик должен бы думать обо всех своих соседях — в том числе и о британцах. Франко-русские причитания о недопустимости таких контактов — ничем не меньший империализм.
Обернулось всё тем, что 15 марта 1902 года абиссинский император Менелик был вынужден подписать договор об эксклюзивных отношениях всё-таки с Лондоном. Конечно, с одной стороны, эти особые отношения с британцами пригодятся Абиссинии во время Второй мировой. С другой стороны, заплатили они за это дорого. Во-первых, в 1930-1940-е британцы сначала позволят итальянцам вновь оккупировать Абиссинию и придут ей на помощь только тогда, когда Муссолини заденет, собственно, британские, интересы. Во-вторых, по этому договору эфиопы предоставляли Лондону право вето на водоотвод из эфиопских притоков Нила и отказывались от притязаний на его берега. Россия и Франция были уже не более чем сторонними наблюдателями…
До революции в Абиссинии ещё оставалось российское посольство. Потом… Время вернуться к роду «Бабичефф». Ему теперь предстояла новая война — уже мировая.
Редкие в 1920-1930-е годы русские гости Аддис-Абебы все, тем не менее, непременно привозили рассказ о встреченном им там «человеке из прошлой жизни». Этот статный бородач, обладатель офицерской выправки и великолепных светских манер и был — окончательно оставшийся в Абиссинии после русской революции Иван Филаретович Бабичев.
После 1917 года у него, женатого на свояченице абиссинского императора русского монархиста, оставался, по сути, один вариант. Религиозная Абиссиния дипломатические отношения с безбожной Советской Россией разорвала. Но у Бабичеффа был уже эфиопский титул «фитаурари» («атакующий во главе»). Вот он и перешёл совсем в абиссинцы.
Иван Филаретович Бабичев (с бородой в центре) в кругу соотечественников в Абиссинии
Там, в Абиссинии, он и умер. Но до этого успел воспитать пятерых детей-мулатов.
Один из них — Михаил, которого сначала отец, а потом и вся Эфиопия стали звать «Мишкой». Был он, по рассказам, не только статным парнем, но и умницей. А его аристократическое происхождение открывало для него блестящие карьерные перспективы.
Именно ему новый император Хайле Селасси поручил создать ВВС и для Эфиопии, хоть изначально Мишка учился на танкиста. Было это в самый канун войны Абиссинии теперь уже с фашистской Италией — её нападение на эфиопов в 1935 году стало «первой ласточкой» грядущей Второй мировой войны[194].
Бойцы абиссинской армии готовятся к отражению атак итальянских фашистов
Естественно, дюжина стареньких самолётов ВВС Абиссинии не могла противостоять десяткам и сотням современных аппаратов, которые бросил тогда на эфиопов Муссолини, наступая по суше из Сомали и Эритреи.
Тем не менее, эфиопские авиаторы навели «воздушные мосты» для координации действий сухопутных сил и не потеряли ни одного аппарата. Это, как я уже говорил, — уникальное достижение для ВВС любой воюющей страны времён Второй мировой войны!
Когда же итальянцы прижали эфиопов к стенке, именно Мишка Бабичефф сам сел за штурвал и благополучно вывез абиссинского императора во Французское Сомали, что позволило эфиопам создать центр сопротивления в изгнании[195].
Мой добрый друг и однокашник по МГИМО Владимир Мединский, много лет проработавший в Думе, в своей недавней книге «Война. Мифы СССР. 1939–1945» недоумевает: за что же это Никита Хрущёв вручил эфиопскому императору полководческий Орден Суворова?! Да ещё I степени! Владимир, в принципе, недоумевает справедливо. В нашем сознании Суворов — полководец, который всегда наступал. А император-то — бежал…
Император Хайле Селасси выступает с трибуны Лиги наций в Женеве
Что ж, возможно, точнее было бы наградить эфиопского императора Орденом не Суворова, а Кутузова. В известной степени он повторил путь не Александра Васильевича, который брал чужие города, а Михаила Илларионовича: покинул столицу, чтобы триумфально в неё вернуться. Но, по большому счёту, император Эфиопии орден заслужил[196].
Среди наград императора был и советский Орден Суворова. Правда, почему-то ни на одной фотографии его на нём нет. Может быть, он хотел другую советскую награду?
И, возможно, ещё точнее ему было дать самый почётный советский Орден Победы: за коренной перелом. В конце концов, получил ведь такой орден король Румынии — только за то, что переметнулся к нам от немцев. А император Эфиопии в какой-то степени был впереди и Румынии, и самого Советского Союза! Завершить-то Вторую мировую первым! В 1941 году!
…Эфиопия победила Италию, но на этом решила не останавливаться. В 1942 году она подписывает декларацию Объединённых наций, объявляет войну теперь и Германии с Японией и заявляет о готовности продолжать войну на стороне «Большой тройки».
В этих новых условиях император переводит Мишку в дипломаты и возлагает на него особую задачу: вершиной теперь уже дипломатической карьеры Мишки стала должность временного поверенного в делах Эфиопии… на родине его предков. Сын участника первой официальной дипломатической экспедиции Российской империи в Абиссинию, сам он теперь отправился в СССР! Здесь у нас он работал в 1944–1947 годах. И, конечно, поначалу и предполагать не мог, что родина предков станет и родиной его потомков.
И вновь Москва, Плотников переулок и Архив внешней политики, куда я не раз заглядывал в главе про Кубу. Именно там до сих пор хранят и учётную карточку эфиопского дипломата Бабичеффа. Я её видел своими собственными глазами и держал в руках. Интересная карточка!
Мишка Бабичефф в форме пилота ВВС Эфиопии
Аккредитован этот сотрудник первой эфиопской дипломатической миссии в Советском Союзе был именно как «Мишка Бабичефф». Конечно, зашифровка была слишком прозрачной, но, судя по всему, именно Михаил Иванович Бабичев стал первым допущенным в СССР дипломатом-потомком кого-либо из белоэмигрантов[197].
А на обороте этой карточки я сразу выхватил и ещё одну интересную деталь: рукой безымянного клерка МИД СССР туда были вписаны не только данные о въездах-выездах, но и запись о том, что в Москве у него родился сын — от гражданки Советского Союза.
Для меня, правда, это была уже не новость: к тому времени наша редакция и сама обнаружила потомка Мишки Бабичеффа — москвича Александра Шахназарова. Вот что он нам рассказал при первом знакомстве:
— В один прекрасный день мама пошла в Большой театр со своей подругой. Не знаю, что это было, балет или опера. Но оказалась она там в тот вечер, когда там был и мой будущий отец, которому она очень понравилась. Он прислал своего секретаря, спросил, не согласится ли мадам со своей подругой откушать с ним в ресторане «Метрополь». Ну, собственно, завязался роман, который привёл к достаточно быстрому браку.
Мишка Бабичефф-дипломат в Москве
Через год у Мишки Бабичеффа и Людмилы Нестеренковой родился сын, который потом долгие годы будет хранить подаренное папой маме ожерелье. Это — всё, что многие десятилетия оставалось в семье в память об отце. Дело в том, что в 1947 году при весьма загадочных обстоятельствах (которые я так и не смог распутать, ознакомившись даже с материалами Архива внешней политики) Бабичефф был вынужден спешно покинуть Страну Советов. А здесь у нас тогда как раз вступил в силу сталинский запрет на браки с иностранцами. От репрессий советскую ветвь семьи спасло только то, что они отсиделись по знакомым, а мама, повторно выйдя замуж, взяла другую фамилию. Фамилию отчима стал носить и Александр Бабичефф-Шахназаров.
Мишка Бабичефф со своей русской женой
Племянница Мишки, Надя Бабичефф, которую мы нашли в Аддис-Абебе, рассказала, что Михаил очень страдал без своей жены и сына и много раз через императора Хайле Селласси отправлял письма в Москву, в надежде узнать, что с ними, и привезти их сюда, в Эфиопию. В ответ же была — тишина.