Пророки Брэй Либба
Мемфис повернулся к нему спиной и, вытянув шею, стал всматриваться в толпу, надеясь увидеть Тету. Но ее уже и след простыл. Как же он теперь найдет ее? Гэйб за его спиной болтал со скоростью тысяча слов в секунду, но Мемфис его не слышал. Вся вселенная перевернулась для него. Все будущее, весь смысл слились для Мемфиса в одной точке на системе жизненных координат, и у нее было имя: Тета.
Когда Мемфис тихонько прокрался в дом, он вошел в спальню и увидел Исайю, стоявшего у кровати в полосе бледного света луны. Казалось, он смотрел куда-то в темноту, его голова едва заметно подрагивала.
– Привет, снеговик! Ты чего не спишь? – Мальчик не отвечал. – Исайя! Все в порядке?
У Исайи затрепетали веки и стали закатываться глаза, так что были видны только белки.
– Седьмое жертвоприношение – это месть. Наставление еретиков в Храме Соломоновом. И будут они очищены огнем и кровью.
– Исайя? – в ужасе прошептал Мемфис. Слова брата заставили его похолодеть от страха.
– Освящайте свою плоть и готовьте свои жилища, чтобы встретить его. – Исайю заколотило в лихорадке.
Мемфис схватил его за руки. Что делать? Бежать к Октавии? Звать врача? Он не знал.
– Исайя, о чем ты сейчас говоришь? – прошептал он.
– Они уже идут. Время настало.
– Исайя, очнись. Тебе просто снится кошмар. Проснись, я сказал!
Исайя рухнул, как подкошенный, на руки брата. Все его тело безвольно обмякло. Веки закрылись, будто мальчик погрузился в нормальный, здоровый сон. И вдруг он опять дернулся, выпрямился и широко раскрыл глаза. Затем посмотрел прямо в лицо Мемфису, и его затрясло. Задыхаясь, он прошептал:
– О, мой сын, мой сын! Что же ты наделал?
Исайя закачался, Мемфис успел подхватить его и положил брата в свою кровать. Тот сразу же принялся сонно посапывать, будто ничего не случилось.
Дрожа от страха, Мемфис присел на край кровати. Будучи не в состоянии успокоиться, он просто наблюдал, как мерно поднимается и опадает грудь брата во сне, до тех пор, пока первые лучи рассвета не заполнили комнату слабым, молочно-белым светом. Откуда Исайя узнал? Ведь никто не слышал этого, кроме Мемфиса. Все произошло во время того, как он впал в транс, тщетно пытаясь исцелить больную маму. В ином мире, на границе между явью и сном, он видел ее дух, печальный и напуганный. Она тянула к нему руки, когда его затягивала тьма, и словно пыталась предупредить.
О, мой сын, мой сын! Что же ты наделал?
Глава 29
Огнем и кровью
Юджин Мэриуэзер вошел в красивое белое здание масонской ложи на Восточной 23-й улице под грохотание надземки и поднялся по каменной лестнице на третий этаж, в свой небольшой кабинетик. Только что он с удовольствием поужинал вместе со своими Братьями: на встрече они обсуждали перспективы организации нового благотворительного фонда. Включив зеленую настольную лампу, Юджин принялся писать коммерческое предложение, чтобы потом передать его на рассмотрение Досточтимому Мастеру.
Расслабившись в тишине пустого кабинета, он достал из внутреннего кармана пиджака изящную коробочку, раскрыл ее и нежно провел пальцем по запонкам тонкой работы, покоившимся на черном бархате. Завтра они будут праздновать день рождения Эдварда. Он улыбнулся, предвкушая, как Эдвард изумленно спросит «что это?», раскроет коробочку и замрет, пораженный красотой маленьких вещиц с завитой буквой «Э», его инициалом. Он уже практический ощущал нежный поцелуй на своих губах. Эдвард, любовь всей его жизни и великая тайна.
И тут необычный звук отвлек Юджина от сладостных мечтаний. Веселое насвистывание. Он с раздражением подумал, что старый мистер Сандерс мог опять перебрать и теперь пьяный шатался по зданию, и окликнул:
– Сандерс, старик, это ты?
Свист тут же прекратился. Юджин, полностью удовлетворенный, вернулся к работе. Но спустя несколько мгновений звук повторился вновь: странная песенка эхом отдавалась от высоких сводов. На самом деле она была не просто странной – она почему-то вызывала ужас. На столе перед Юджином стоял телефон, и у него появился соблазн вызвать полицию. Но в какой глупой ситуации они все окажутся, если это действительно был просто перебравший Сандерс? И как будет унижен старик – ведь в молодые годы они были близкими друзьями с самим Досточтимым Мастером. Юджин легко мог испортить себе карьеру в братстве и никогда не подняться выше Младшего Хранителя. Нет, он не желал запятнать свою репутацию. Ведь он сам мечтал стать Досточтимым Мастером. Лучше разобраться с ситуацией самому. Если он сможет лично уладить все с Сандерсом, не привлекая внимания посторонних, старик, возможно, оценит его чуткость и порядочность. Это же классическая «перспектива, представленная как препятствие», о которой пишут в книгах по мотивации! Он решил встретить проблему лицом к лицу. И как им станет гордиться Эдвард!
Он крикнул в полумрак коридора:
– Сандерс, ты меня слышишь?
Никакого ответа, только это проклятое насвистывание.
Нервно поправив галстук, Юджин поднялся со своего уютного рабочего места и высунул голову из-за двери кабинета. В конце темного коридора потоком лился золотистый свет: дверь в Готический Зал оказалась приоткрытой. Молодой масон с любопытством двинулся к ней, минуя напыщенные портреты своих многочисленных учителей и наставников, висящие на стенах. Когда Юджин приблизился к двери, что-то заставило его остановиться. Странное предчувствие, зарождавшееся в самой глубине сердца и пульсировавшее вместе с кровью. Нечто, объединявшее его с заросшими шерстью предками, кучками сбивавшимися у огня в пещерах, первобытное ощущение опасности, которое не могли вытеснить ни технический прогресс, ни наука, ни атеизм. Он уже пожалел о том, что не стал звонить в полицию. Только амбиции заставляли его двигаться дальше. Неуверенно взявшись за ручку, молодой человек открыл дверь.
Золотистый свет, оказывается, шел от пламени, горевшего на центральном алтаре. Пока Юджин силился понять, что происходит – как огонь мог оказаться в Готическом Зале, – дверь резко захлопнулась за его спиной. Он потянул за ручку, на ходу придумывая объяснения происходящему: «глупый розыгрыш, хулиганы, которых надо как следует проучить, они за это еще поплатятся, еще и дверь снаружи заперли, молодежь нынче совсем обнаглела…»
Свист прекратился. Низкий, зычный голос заполонил весь Зал, эхом отдаваясь от сводчатого потолка.
– И они сбились с дороги добродетели и закона, вызвав священный гнев Божий.
Вдоль стены двинулась огромная черная тень. Поначалу ее можно было принять за силуэт высокого человека, но когда она мелькнула ближе, Юджин понял, что в ней нет ничего человеческого.
– И для седьмого жертвоприношения было веление Божье: верни еретиков из Храма Соломонова под всевидящее око Господа нашего, и смой их проступки огнем и кровью, ибо нет лучшего исцеления от греха, чем кровавая расплата…
Юджин Мэриуэзер в ужасе схватился за грудь, даже через коробочку, предназначенную для Эвдварда, чувствуя бешеный стук своего испуганного сердца. Стараясь думать только о любви всей своей жизни, масон медленно, обреченно повернулся. Стены издали жуткий многоголосый шепот, здравый смысл оставил Юджина, и он провалился во мрак преисподней.
Глава 30
Расплата
Всю ночь Эви с Мэйбел провели в кутузке печально известной нью-йоркской тюрьмы, так называемого Склепа, в окружении пьяных флэпперов, уличных проституток и гигантской женщины, которая начинала рычать, как собака, если кто-нибудь случайно оказывался слишком близко. Мать Мэйбел приехала раньше всех и с высокомерным видом прошла к их камере.
– Я искренне надеюсь, что у вас было время как следует обдумать ваше поведение, девочки, – сказала она, глядя только на Эви. Было совершенно очевидно, что она считает ее полностью виноватой во всех злоключениях дочери.
– Пока, Эви, – грустно пробормотала Мэйбел, когда мама вывела ее наружу. Она поплелась вслед за ней, как осужденный на казнь, которому не дали последнего слова.
Когда Уилл внес залог за Эви, уже наступило семь утра. Город проснулся и стремительно оживал: наступило еще одно утро на Манхэттене, и они с Уиллом шагали по Уайт-стрит.
– Надо было оставить тебя там, – бросил Уилл, не сбавляя шага. Эви с трудом поспевала за ним. Ее голова раскалывалась от боли.
– Дядя, прости меня.
– Мы с тобой заключили соглашение: я не ограничиваю твою свободу, ты не доставляешь неприятностей…
– Понимаю. Я чувствую себя как Глупая Дора[51], которая вляпалась в историю.
Уилл отрицательно покачал пальцем.
– Дело не в этом, Евангелина. Ты осознанно проигнорировала мою вполне обоснованную просьбу остаться дома. Ты мне солгала.
– Но я ведь не лгала фактически…
– Бегство из дома – то же вранье.
– Да, но… дядя, не мог бы ты идти помедленнее? У меня сейчас лопнет голова.
Казалось, утреннее солнце не светит, а дает ей затрещину прямо в глаз.
Остановившись у газетного киоска, дядя Уилл нервно провел рукой по волосам. К нему подбежал газетчик, но он его отослал.
– Какая же это была неудачная идея: я холостой бакалавр и понятия не имею, как быть родителем и даже дядей.
– Это неправда. Ты до ужаса дядеобразный. Ты, наверное, самый дядеобразный дядя из всех, кого я видела за свою жизнь.
– Нет такого слова – дядеобразный.
– Значит, его надо запатентовать! И поместить рядом твою фотографию.
– Эви, не пытайся мне льстить. Я запретил тебе выходить на улицу вчера вечером по очень веской причине. А ты решила не слушать меня…
– Да, но, дядя…
– И я просил тебя еще о том, чтобы ты не ввязывалась ни в какие неприятности… Теперь я понимаю, что весь этот план не работает.
– Что ты имеешь в виду? – пролепетала Эви. У нее сильно заболел желудок.
– Тебе пора возвращаться в Огайо. Завтра я позвоню твоей маме… – Он посмотрел на часы. – Нет, уже сегодня. И мы с ней обо всем договоримся.
– Но ведь это всего лишь один раз! – Когда слова слетели с ее губ, Эви поняла, насколько смешным был этот довод. Он будто подразумевал, что в дальнейшем она кинется во все тяжкие. Но слово – не воробей. – Пожалуйста, дядя. Извини меня. Я никогда больше не стану тебя обманывать.
Уилл оперся на фонарный столб. Он уже начал смягчаться, Эви это чувствовала и с удвоенной силой ринулась в атаку.
– Я готова на все. Буду мыть полы. Протирать экспонаты. Своими руками буду готовить тебе сандвичи каждый вечер. Прошу, умоляю тебя – не ссылай меня домой.
– Я не очень хочу обсуждать это посреди улицы с мадемуазель, которая благоухает, как ликеро-водочный завод. Поезжай в Беннингтон – тебе надо поспать и наверняка как следует помыться.
Понюхав свое пальто, Эви скривилась от отвращения.
– Встретимся в музее, в три часа. Там я приму решение. Не опаздывай.
Хорошая горячая ванна смыла с нее вонь Склепа. Несмотря на крайнее истощение, уснуть Эви так и не смогла. Поэтому она пошла к Мэйбел и постучалась в квартиру Роузов, использовав их условный стук.
– Привет, старушка. Дядя грозится отослать меня назад в Огайо из-за вчерашнего вечера, и мне нужно придумать, как его уговорить. Кажется, он немного смягчился, и я подумала, может быть, если ты скажешь, что это была твоя идея, он меня простит. Да, я понимаю, что это неправда, но, пирожок, мне необходимо… Боже мой, Мэбси, ты что, и на порог меня не пустишь?
Воровато оглянувшись, Мэйбел тихо выскользнула в коридор и прикрыла за собой дверь.
– Охо-хо. Это лицо мне уже знакомо. Ты что-то от меня скрываешь? Кто-то умер?
– Мама обвиняет тебя в том, что я оказалась в тюрьме. Она запретила мне общаться с тобой, – выдала Мэйбел.
Эви разинула рот от возмущения.
– Но ведь ее арестовывали в десятки раз чаще, чем нас с тобой, вместе взятых!
– Ради благородного дела. А оказаться в участке за распитие алкоголя в ночном клубе – для нее это признак капиталистического разложения, – шепнула Мэйбел. – Теперь она считает, что ты на меня плохо влияешь.
– Боже, какой комплимент. Передай маме, что, если бы не я, ты продолжала бы носить нескладные хлопчатобумажные колготки гармошкой и читать унылые русские романы об обреченных аристократах.
Мэйбел оскорбленно вздернула подбородок.
– Что дурного в Анне Карениной?
– Все от «А» и до «-енина»! Слушай, пирожок, только позволь мне войти, и я уж как-нибудь ее очарую! Пятиминутная душещипательная история о том, как я не по своей воле оказалась в обществе буржуазных ценностей и пала жертвой капиталистического произвола, – и она готова будет организовать митинг в мою поддержку!
– Ты вообще понимаешь, когда нужно остановиться? – одернула ее Мэйбел. – Какой же эгоисткой ты можешь быть! Это все для тебя игра, вдобавок ты меняешь правила когда захочется – лишь бы было по-твоему, и плевать, что думают остальные!
– Но это неправда, Мэйбел!
– Неправда? Я хотела уйти вчера вечером…
– Но ты бы лишила себя веселья! И, оказавшись дома, начала бы ныть, что нужно было остаться. Ты бы об этом жалела. Я же знаю тебя, Мэбси…
– Уверена? – огрызнулась та.
Эви почувствовала себя так, будто ей отвесили пощечину. Она хотела только, чтобы Мэйбел вылезла из-под маминого каблука и как следует повеселилась. Чтобы начала жить, как нормальная современная девушка. Разве нет?
– Эви, с меня хватит. Я действительно устала, и сейчас хочу вернуться в кровать, больше ничего.
Эви прерывисто вздохнула.
– Мэбси… я не думала…
– Да ты никогда не думаешь. В этом и проблема.
Из квартиры раздался голос миссис Роуз:
– Мэйбел, дорогу-у-уша? Где ты?
– Уже иду! – крикнула Мэйбел. Она вошла внутрь и захлопнула за собой дверь.
Пораженная, Эви стояла столбом и не сводила взгляда с запертой двери. Затем она еще раз постучала, но ей никто не ответил. Тогда Эви направилась в музей, встречаться с Уиллом. По дороге она пыталась забыть о своей ссоре с Мэйбел, но безуспешно. Раньше они никогда не ссорились. Слова подруги больно ранили ее. Так о ней обычно говорили все эти закомплексованные зануды-обыватели, но только не Мэйбел, ее лучшая подруга.
В музее слышались голоса. Джерихо показывал парочке редких посетителей коллекцию и вел экскурсию в своей, ученой манере, так же, как и Уилл. Гости откровенно скучали.
– А эти штуки могут нам навредить, если мы их потрогаем? – спросила женщина.
– О нет. Они вполне безобидны, – ответил Джерихо. Как можно было упустить такую возможность! Если бы экскурсию вела Эви, она бы напридумывала такого, что эти зажравшиеся людишки точно не забыли бы.
Мимо нее по направлению к хранилищу шел Сэм. Он приветливо улыбнулся:
– Привет, сестрица! Рад, что дядя спас тебя из тюряги.
Эви насупилась.
– Ты бросил меня одну! Это было не по-джентельменски.
– Ты обо мне и не вспомнила, когда лезла в кухонный лифт. Не пытайся выглядеть лучше, чем я, киса. В тебе тоже есть червоточинка.
Эви захлопнула перед ним дверь и расположилась в кабинете Уилла, ожидая судьбоносного решения. Что, если дядя вправду решит вернуть ее домой? Она даже думать об этом не хотела. Эви решила, что сможет переубедить его. Но гадкая мыслишка не оставляла ее в покое, и она сидела как на иголках.
Ровно без одной минуты три в кабинет вошел Уилл. Повесив на стойку пальто и шляпу, он неторопливо принялся снимать перчатки, а Эви смотрела на него и молчала. Наконец он уселся в свое кресло за рабочим столом, сложил пальцы домиком и испытующе посмотрел на нее. Эви нервно сглотнула под его тяжелым взглядом. Ком застрял у нее в горле, и она закашлялась.
– Когда я днем звонил вам домой, твоя мама была на ланче в женском обществе. Я просил ее перезвонить. Завтра вечером до Зенита отправляется поезд, и ты поедешь на нем.
Эви задохнулась от ужаса.
– О, дядя, пожалуйста! Ты не можешь отправить меня домой вот так! Не надо. – Она чувствовала предательское жжение в глазах.
– Что сделано, то сделано. – Уилл устало потер вмятину от очков на носу. – С моей стороны было очень глупо надеяться на то, что я смогу справиться с твоим воспитанием. Я старый бакалавр, который привык жить своей собственной, не всегда правильной жизнью.
– Вовсе нет, – хлюпая, промямлила Эви. – Прости меня. Все будет замечательно. Вот увидишь, просто дай мне еще один шанс. Пожалуйста! – Ее шепот сорвался на слезную мольбу.
– Мое решение окончательно, Евангелина, – мягко сказал Уилл, и его жалость была в тысячу раз обиднее, чем возможный гнев. – Дома с друзьями тебе будет намного лучше.
– Нет, не будет. – Она сердито вытерла мокрые щеки тыльной стороной ладони. Упрямые слезы продолжали течь рекой.
Уилл произнес речь, что-то по поводу того, как когда-то давно он был молод и беспечен, и жизнь его наказала – старшие любят так говорить, пытаясь добиться понимания у младшего поколения. Эви слушала его вполуха. Она ведь еще не рассказывала о том, что умеет читать воспоминания по предметам. Он ничего не знал. Он не знал о том, на что она способна, что Эви может помочь ему в поисках убийцы. Ведь она смогла что-то увидеть, когда у нее в руках оказалась пряжка Руты Бадовски. Может быть, то, что она слышала, пригодится в расследовании?
– Я должна кое-что тебе рассказать, – выпалила Эви, прерывая монолог дяди о чувстве ответственности. – Я ведь не говорила о том, что случилось там, в Зените. О неприятностях, в которые я впуталась.
– Что-то про игры на вечеринках, – ответил дядя. – Твоя мама…
– Это была не игра.
– В самом деле, Эви, нет никакой необходимости…
– Она есть. Пожалуйста…
Уилл заколебался, и Эви собрала в кулак всю свою храбрость.
– Я попала в неприятности из-за своего гадания. Я могу быть Пророком, как те, о которых говорила Либерти Энн Рэтбоун. И если я не ошибаюсь, то могу помочь тебе с расследованием преступления.
Уилл смотрел на нее, раскрыв рот от изумления и она решила не оставлять ему шансов перебить ее.
– Помнишь, мы поехали на место преступления и мне стало плохо? – быстро сказала Эви. – Дело было не в том, что перед нами открылась отвратительная картина. С туфли девушки съехала пряжка. Мне захотелось поправить ее, сделать хоть что-то… Я, наверное, взялась за нее крепче, чем думала и… – Эви тяжело вздохнула. – Я увидела все это. Просто потому, что подержала в руках вещицу, принадлежавшую ей.
Сочувствие на лице Уилла сменилось плохо скрываемым отвращением.
– Я предполагал, что ты будешь изо всех сил стараться остаться в Нью-Йорке, но даже не думал, что ты способна опуститься столь низко – спекулировать на гибели двух невинных…
– Я пытаюсь сказать тебе нечто очень важное! – закричала Эви, повергнув его в недоуменное молчание. – Пожалуйста. Удели мне еще несколько минут твоего драгоценного времени. Вот все, о чем я прошу.
Уилл достал из кармана часы и щелкнул крышкой.
– Ладно. У тебя есть пять минут, начиная с этого момента.
Она стояла у финишной черты. Если ей не удастся переубедить Уилла, она сама сядет в первый же поезд до Огайо. Эви жизненно необходимо было доказать ему свою правоту.
– Будет проще, если я покажу тебе на примере. Дай мне какую-нибудь твою вещь – платок или шляпу. И ничего о ней не рассказывай.
– Эви, – сказал дядя Уилл с тяжелым вздохом. Эви прекрасно знала, что он обозначает: разочарование. Она с трудом сдерживала слезы. В самом деле, с чего бы ему относиться к ней серьезно? Любительница алкоголя и вечеринок, флэппер со шкафом, забитым легкомысленными тряпками, вышитым бельем и мелочевкой со стразами.
– Пожалуйста, дядя, – мягко попросила она. – Прошу тебя.
– Хорошо. – Дядя Уилл огляделся в поисках подходящей вещи и выбрал перчатку. – Держи. У тебя осталось четыре с половиной минуты.
Эви сжала перчатку между ладоней и сконцентрировалась. Ее отвлекало тиканье часов Уилла. Она попыталась отгородиться от него, но ничего не происходило, и ее начали захватывать холодные щупальца страха.
– Три минуты, – сказал Уилл.
Эви заскрипела зубами. Они не понимала, как и почему работает ее способность читать предметы, все происходило само собой – в произвольном месте и в произвольное время.
– Осталось две с половиной минуты.
Перед глазами Эви начали медленно разворачиваться картинки.
– Они лежали в корзинке в «Вулворс», со скидкой стоили семьдесят восемь центов. В тот день было холодно, и одну перчатку из последней пары ты потерял. И потом ты потерял правую и из этой пары тоже. Ты постоянно снимаешь ее и забываешь где-нибудь.
Эви открыла глаза. Уилл продолжал смотреть на свои часы.
– Это может быть просто удачной догадкой или врожденной наблюдательностью. В «Вулворс» часто продаются перчатки по такой цене. К тому же ты могла обратить внимание на то, что я часто снимаю правую перчатку. Это ничего не доказывает. Еще одна минута.
Эви сделала еще одну отчаянную попытку, потихоньку впадая в бешенство. Она зажмурила глаза. В это раз удалось найти одно сильное воспоминание дяди: она увидела молодую женщину с пышными темными волосами и блестящими глазами. Та грела руки в меховой муфточке.
– Ты как всегда, Уильям. Вечно одной перчатки не хватает, – повторила Эви за женщиной слово в слово.
– Остановись, – холодно сказал дядя Уилл. Но Эви уже полностью погрузилась в параллельную вселенную. Она почти чувствовала прохладу и дуновение ветра. Молодой Уилл с трудом ковылял по льду на коньках, а женщина заразительно смеялась. Эви невольно улыбнулась.
– Я ее вижу. Она стоит у катка… в темно-зеленом пальто. Идет снег…
– Эви, остановись.
– Она такая красивая и… и очень счастливая… это, наверное, самый счастливый день в ее…
Уилл резко вырвал перчатку из рук Эви, сильно напугав ее. Он угрожающе навис над ней, покрасневший от гнева и совершенно очевидно выведенный из себя.
– Я же сказал – прекрати! – прогремел он.
Эви резко развернулась и побежала прочь из музея, не обратив никакого внимания на окликнувшего ее Сэма.
Глава 31
Бог умер
Эви брела куда глаза глядят до тех пор, пока от усталости не могла сделать ни шага. В Центральном парке она присмотрела скамейку у пруда и присела, чтобы понаблюдать за двумя парочками, катавшимися в лодке. Они радостно смеялись, наслаждаясь солнцем и хорошей погодой. Эви раздражала их наивная беззаботность. Ей казалось, что из всех окружающих в первую очередь дядя Уилл был способен понять ее. Она принялась вытирать подступившие слезы ладонью. Раньше она пошла бы к Мэйбел за поддержкой. Теперь это было невозможно, и Эви чувствовала себя брошенной и никому не нужной.
Она поплелась назад в Беннингтон, поднялась по пожарной лестнице на крышу и осталась сидеть там. Эви не могла избавиться от чувства, что ей тесно в собственной коже, а в груди раздулся огромный шар, который вот-вот лопнет. Будто ее загнали в угол, и все демоны, которых Эви раньше умудрялась держать на расстоянии, навалились на нее разом. Уилл читал лекции о сверхъестественном, но Эви боялась призраков, заключенных в ней самой. Бывали такие дни, когда, едва открыв глаза, она давала торжественную клятву:
«Сегодня я исправлюсь. Я не буду такой же гадкой девчонкой, как раньше. Не стану выходить из себя и отпускать неприятные замечания. Не буду заходить слишком далеко в двусмысленных шутках, чтобы окружающие замолкали и неодобрение буквально повисало в воздухе. Я буду доброй и милой, внимательной и терпеливой. Такой девушкой, какая нравится всем».
Но уже к вечеру все ее планы шли прахом. Она несла какую-нибудь чушь или разговаривала слишком громко. Она бросала вызов, лишь бы на нее обратили внимание. Наверное, Мэйбел сказала правду: она была эгоисткой. Но какой смысл жить так тихо, что тебя вообще никто не услышит?
– Ах, Эви, это уже слишком, – обычно говорили люди, и это был не комплимент. Да, она вся была слишком. Она всегда чувствовала себя белой вороной, где бы ни находилась.
Почему ее никогда не бывает «достаточно»?
Эви смотрела на длинные ряды окон в здании через улицу. Как же много окон! Кто за ними живет? Счастливы ли они? Сидят ли, так же как она, на крыше, охваченные чувством такого беспросветного одиночества, что кажется, будто ему нет ни начала, ни конца?
Дверь заскрипела на петлях, и в проем аккуратно протиснулся Джерихо. Чтобы пролезть, ему пришлось ссутулить свои широченные плечи.
– Я знал, что найду тебя здесь. Что стряслось с Уиллом?
Эви отвернулась от него и злобно смахнула слезы.
– Я размешала чай против часовой стрелки.
Джерихо присел, сохраняя почтительную дистанцию.
– Ты вовсе не должна мне рассказывать.
Эви промолчала. Далеко на юге солнце заливало золотым светом шпили высотных зданий. Дым поднимался рваными грязными клочьями из труб. На огромном рекламном щите красовалась упаковка мятной жвачки «Ригли». Рядом, у карниза крыши примостились голуби, вытягивая шеи в поисках еды.
– Как-то раз ты спросила, как я оказался в доме дяди Уилла. А я не стал тебе отвечать, – начал Джерихо. Он медленно достал из кармана аккуратно завернутую хлебную горбушку.
– Нет, не стал, – согласилась Эви. Раньше ей было очень любопытно, почему Джерихо здесь оказался. Но теперь она не понимала, какое это имеет значение – ведь она вот-вот уедет, хотя и была очень благодарна Джерихо за то, что он нашел время поддержать ее. Эви не хотелось, чтобы он уходил. – А теперь ты мне расскажешь?
Он, прищурившись, посмотрел на солнце.
– Я родился на ферме в Пенсильвании. Коровьи стада. Бескрайние пастбища. Работа в поле. Каждое утро выглядело так, словно это был первый день после сотворения мира. И так далеко отсюда, что даже в голове не укладывается.
– Звучит потрясающе, – сказала Эви, надеясь, что ее слова не звучат так же безрадостно, как она себя чувствовала.
Джерихо выждал пару мгновений, словно собираясь с духом.
– И вдруг началась эпидемия полиомиелита. Сначала заболела сестра. Вскоре я проснулся с лихорадкой. Когда меня довезли до госпиталя в Филадельфии, у меня уже отнялись руки и ноги, и я почти не мог дышать. Мне было девять.
Говоря об этом, Джерихо спокойно крошил хлеб на кусочки и бросал его голубям, которые жадно кидались на еду.
– Меня упрятали в какую-то машину, прототип будущего аппарата под названием «железное легкое». Оно может дышать за тебя. Но ты заперт внутри, как в металлическом гробу. Я проводил в нем дни, наблюдая за тем, как ползет и меняется солнечный свет на потолке. Мама приезжала из Ланкастера – сначала нужно было ехать верхом, затем на поезде – каждое воскресенье и молилась за меня. Но на ферме было слишком много работы, оставалось еще двое детей, и на подходе был следующий. Она стала приезжать раз в две недели. А вскоре вообще прекратила появляться. – Отломив еще кусочек, Джерихо кинул его в самую гущу курлыкающих птиц. – Я говорил себе, что это из-за снегопадов – она не могла добраться до Филадельфии по бездорожью. Я придумывал сотни отговорок. Дети часто это делают. Просто удивительно, на какую изобретательность способен твой мозг, если тебе очень хочется во что-то поверить.
Эви не знала, что сказать, поэтому просто наблюдала за суетящимися голубями.
– Потом я услышал, как у окна поет птичка – пришла весна. Я подумал, что если птица смогла добраться сюда, то и мама смогла бы. И в тот самый момент я понял, что она больше не приедет. Задолго до того, как врачи объявили мне, что родители подписали бумагу, в которой меня отдали на попечение государства, я уже все знал.
Джерихо вытер руки платком.
– Как родители могли бросить тебя вот так? – не выдержала Эви.
– Инвалиды не могут работать с плугом или молотилкой. Я для них являлся обузой. Были другие дети, которых нужно было прокормить.
– Как ты смог простить их с такой легкостью?
– А что изменилось бы, если бы я их не простил?
– Но сейчас ты сильный и здоровый. Как…
Джерихо бросил с крыши небольшой камешек с силой и точностью, которая вызвала бы зависть у профессионального бейсболиста.
– Они попробовали на мне кое-что новое, мне повезло, все сработало, и я не умер. Спустя некоторое время я полностью восстановился.
– Это же чудо!
– Не бывает никаких чудес, – возразил он. Его лицо стало абсолютно непроницаемым. – Уилл согласился стать моим опекуном. Ему требовался помощник, мне требовался новый дом. Он – прекрасный человек. На порядок лучше других.
– Его волнуют только исследования и этот проклятый музей, – выпалила Эви, выругавшись.
– Это неправда. Не знаю, что у вас сегодня произошло, но он просто раздавлен. Поговори с ним, Эви.
Эви захотелось рассказать ему обо всем, что случилось, но у нее не было сил снова стать мишенью для чужого осуждения.
– Он уже решил сослать меня назад в Огайо, – сказала она вместо этого. – Наверное, будь я привидением, он бы выслушал меня внимательнее.
– В мире не существует никаких привидений. Только ему об этом не говори, – пошутил Джерихо. Эви ухмыльнулась.
Пора было собирать вещи, но ей хотелось хоть немного отсрочить неизбежное, как следует запомнить этот восхитительный горизонт с силуэтами зданий. Это было лучшее время ее жизни. Жаль, что все подошло к концу.
Джерихо достал свою замусоленную книгу, и Эви кивнула на нее:
– Можно?
Джерихо передал ей книгу, и, открыв на заложенной странице, Эви стала читать вслух:
– «Бог умер. Бог не воскреснет. И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц?» – Эви посмотрела на него, хитро сузив глаза. – А ты ведь умеешь веселиться, сорванец. – Она с торжественным видом вернула ему книгу. – Ты мне почитаешь?
– Хочешь, чтобы тебе вслух читали Ницше?
– Хуже мне уже точно не будет.
Джерихо откашлялся и продолжил читать с того же места:
– «Самое святое и могущественное существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь? Какой водой сможем мы очиститься?»
Его голос убаюкивал Эви. Она смотрела, как солнечные лучи медленно сползают по стене водонапорной башни вниз, к стене дома. Рядом скакали голуби.
– «Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать? Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его?»
– Джерихо, почему они не попробовали твое чудодейственное средство еще на ком-нибудь?
– Я же сказал тебе, – мягко напомнил он. – Чудес не бывает.