Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет

XXII

Две недели спустя, двадцать девятого июля, Нокс проехал по главной улице Сент-Эндрюса, направляясь в старое аббатство, настоятелем которого был лорд Джеймс. Раньше в тот же день Нокс прочитал воскресную проповедь в приходской церкви, исполнив обет, данный еще рабом на галерах.

Двадцать лет назад… Как давно это было! Море переливалось под ярким летним солнцем, его поверхность блестела, как миллион крошечных рыбьих чешуек. Разрушенная церковь Сент-Эндрюс на мысу стояла как сломанный замок из песка.

«О, эти дни, первые плоды восстания против кардинала и развратной церкви сатаны! То было, когда мы впервые вселили ужас в их сердца, показали им Воинство Господне на марше!»

Воспоминания о людях, ворвавшихся в замок и застигших врасплох кардинала вместе с его любовницей, грели ему душу. После того как кардинала закололи кинжалами в отместку за жестокое сожжение Уишарта, его тело повесили на том самом бастионе, откуда он с улыбкой наблюдал за мучениями праведника.

Кардинал и его шлюха… Почему те, кто исповедует римскую религию, так склонны держать при себе шлюх, если они мужчины, и быть блудницами, если они женщины?

«Но мы очистили Сент-Эндрюс, и сегодня это главный оплот реформатской церкви, которым мы можем гордиться».

Сент-Эндрюс был живописным городом, раскинувшимся на каменистых утесах над Северным морем, с широкими улицами, красивыми домами и колледжами. Его наполняли ученые и студенты из колледжей Святой Марии, Святого Сальвадора и Святого Леонарда. По иронии судьбы, колледж Святого Леонарда, основанный в 1512 году для подготовки рекрутов римско-католической церкви, теперь стал цитаделью реформистов.

«Это наша маленькая Женева, – с гордостью подумал Нокс. – Я сам вырос здесь и впервые вступил на ту длинную дорогу, по которой иду до сих пор».

Нокс пришпорил лошадь и перешел на быструю рысь. Он был рад покинуть Эдинбург и оставить раздоры и неурядицы позади. Королева развесила объявления о предстоящей свадьбе с лордом Дарнли в предыдущее воскресенье, а дворцовые осведомители сообщили о ее намерении поспешить с проведением церемонии. По требованиям католической церкви от извещения до свадебного обряда должно было пройти не более трех недель.

«Возможно, она беременна, – подумал Нокс. – Это объясняет спешку».

Он подъехал к аббатству с высокими серыми стенами и приватным домиком. У ворот не было стражи, так как в аббатстве больше не имелось сокровищ, недоступных для обычных людей. Он свободно въехал во двор и огляделся по сторонам. Лорд Джеймс жил в бывшем доме настоятеля, просторном и хорошо обставленном, расположенном немного в стороне от других монастырских построек.

Лорд Джеймс прислал ему срочное и нехарактерно почтительное письмо с просьбой о помощи в разрешении кризиса, связанного с предстоящей свадьбой королевой. Нокс был рад помочь и доволен тем, что Джеймс оказался не таким высокомерным, как изображали его враги. Он по-прежнему нуждался в духовном пастыре.

Нокс приблизился к дому настоятеля, и навстречу сразу же выбежал мальчик-слуга, готовый забрать его лошадь.

– Где лорд Джеймс? – спросил он.

– В доме, мастер Нокс, – ответил подросток и указал на главный вход.

Нокс прошел в дом мимо старинной резьбы с изображениями святых и плодоносящих деревьев и оказался в сумрачной приемной. Он объявил о своем приходе стражнику, который был немногим старше слуги, и стал ждать.

Тяжелая дубовая дверь в дальнем конце приемной скрипнула и зашаталась. Ее немного перекосило, и верхний край цеплялся за дверной косяк. Наконец она распахнулась, и появился лорд Джеймс.

– Мой дорогой брат во Христе, – сказал он, когда подошел ближе и обнял Нокса. – Спасибо, что приехали.

Он провел его за дверь через анфиладу комнат, пока они не оказались в просторном зале с высокими окнами, обращенными к цветущему саду. Шток-розы покачивались на легком ветру; их стебли были крупными, как девичьи запястья.

Лорд Джеймс выглядел озабоченным: он хмурился, а его взгляд был устремлен не перед собой, а на что-то, чего он никак не мог разглядеть. Он шмыгал носом, словно простудился, но не казался больным.

– Что происходит в Эдинбурге? – наконец спросил он и снова шмыгнул носом.

Нокс попытался вспомнить, как давно лорд Джеймс уехал из города.

– Королева собирается выйти замуж за лорда Дарнли. Объявления вывесили в прошлое воскресенье. Она провозгласит его герцогом Олбанским, а вскоре он, несомненно, станет королем.

– Она не может сделать это своей властью! – воскликнул Джеймс. – Парламент должен дать одобрение и объявить его соправителем по праву супружества, как это было сделано для Шотландии с несчастным Франциском[38].

– Верно. Но она по-прежнему может называть его королем, что бы это ни означало.

– Это ничего не значит. Такой титул может быть дарован из вежливости и исчезнет после ее смерти. Если она умрет, то он не сможет остаться королем и будет просто лордом Дарнли.

Нокса не интересовали различия между полноправным монархом и принцем-консортом. Почему эти тонкости так беспокоят лорда Джеймса? Он внимательно наблюдал за его лицом.

– Мое отсутствие вызвало слухи и разговоры? – спросил он. – Я отстранился от ее Тайного Совета и отказался дать санкцию на ее брак. Потом я уехал из Эдинбурга.

– Ваше отсутствие действительно было замечено, но я не знаю, что оно предвещает. Это зависит от ваших намерений. Позвольте спросить, что вы собираетесь делать?

Джеймс отодвинул тяжелый, покрытый резьбой деревянный стул, который достался ему от бывшего приора, лишенного имущества по решению реформистов. Он уселся с таким видом, словно находился под присягой.

– Я собираюсь сражаться.

– Каким образом? И с какой целью?

Джеймс выглядел удивленным.

– Этот брак означает, что ребенок родится в католической вере и, следовательно станет католическим королем. Мы не можем этого допустить. Все достижения Реформации пойдут прахом. Я удивлен – если не сказать потрясен, – что вы спрашиваете об этом.

– А кто будет сражаться на вашей стороне? – Нокс нуждался в подробностях, а не в общих заявлениях.

– Гамильтоны. Они ненавидят Дарнли, особенно с тех пор, как он оскорбил их предводителя Киркалди из Грэнджа. Лорд Охилтри, отец вашей жены, и его родственники.

– Этого недостаточно, – сказал Нокс.

– Другие могут присоединиться к нам. Уже сейчас есть много колеблющихся, готовых перейти на нашу сторону.

– Те, кто занимает выжидательную позицию, могут примкнуть к любой из сторон. Итак, у вас есть только Гамильтоны?

– Дугласы приходятся родней матери Дарнли и поэтому не могут оказать нам поддержку. Возможно, Аргайл, хотя его жена приходится королеве сводной сестрой. Он приведет с собой много людей.

– А Эрскины?

– Трудно сказать. Внешне они сохраняют верность королеве, но также преданы реформатской церкви. Лорд Рутвен и Линдсей… Думаю, мы можем рассчитывать на них. Возможно, Гленкерн тоже придет на помощь.

– А с другой стороны?

Джеймс открыл серебряную раку, где некогда хранились зубы святого Медарда, покровителя страдающих от зубной боли, и достал бумагу.

– Сын Джорджа Гордона, бывший граф Хантли, остается взаперти и не может ничего сделать для обеих сторон. Сетоны, Битоны, Ливингстоны, Флеминги, Максвеллы и граф Атолл поддержат королеву. Но они незначительные фигуры. Лишь Атолл носит графский титул.

– Однако в дополнение ко всем родственникам Дугласов и Стюартов они имеют значительный вес. Кроме того, есть граф Босуэлл, традиционно преданный короне. Он тайно вернулся в Шотландию и возможно, будет искать благосклонности у королевы. – Нокс поерзал на стуле. Массивные резные сиденья были произведениями искусства, но решительно неудобными для его зада. – Да простит меня Бог, но я должен задать этот вопрос: есть одно имя, которое может обеспечить наш успех, и вы не назвали его. Какую позицию занимает королева Англии?

– Она благоразумно хранит молчание.

– Как всегда.

– Но я считаю, что она благосклонно относится к нашему делу и поддержит нас, если не войсками, то определенно деньгами.

– На чем основано ваше мнение?

– Елизавета крайне болезненно отреагировала на брак с Дарнли. Она не хочет, чтобы в Шотландии появился католический король.

– Возможно, но – и это был главный вопрос, прежде всего нуждавшийся в ответе, – что еще вы можете предложить ей? У вас есть другой правитель, более подходящий для нее?

Джеймс вздохнул. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но сдержался и промолчал.

«Значит, он видит себя королем, – подумал Нокс. – Но по крайней мере у него достаточно здравого смысла, чтобы не болтать об этом».

– Господь даст нам выбор, – наконец ответил Джеймс.

– У Господа есть такой же выбор, как и у нас. Я не вижу альтернативы правящей королеве. Она последняя из Стюартов и имеет неоспоримые кровные права на престол. С другой стороны, если вообще отказаться от идеи королевской крови, то возникают интересные возможности. Под руководством Святого Духа мы можем избрать нового правителя. В конце концов, выборы папы римского в Ватикане якобы устроены по такому же принципу. – Он издал короткий смешок.

– Возможно. – Джеймс осторожно улыбнулся.

«Значит, он предвидит такую возможность», – подумал Нокс.

– Но королева Елизавета не допустит этого, – указал он. – Она сама должна отстаивать идею о том, что королевская кровь каким-то образом отличается от любой другой. Без этого она сама не имеет права на трон. Ее титул основан не на безусловном праве наследования и не на решении парламента, а на волшебстве королевской крови. Она не поддержит ваших мятежников.

– Во мне тоже есть королевская кровь, и ее не меньше, чем у королевы Елизаветы! – воскликнул Джеймс. – Оба наши отца были королями, а обе матери – обычными женщинами.

– Но с одним различием: отец Елизаветы женился на ее матери и сделал ее королевой.

– Потом он отрекся от нее и казнил ее!

– Тем не менее все формальности были соблюдены. Папа не признает ее права на престол, но это стало предметом ее гордости. – Нокса посетила внезапная мысль. – У вас достаточно королевской крови, чтобы в случае победы и смещения королевы ваши права были признаны надлежащим образом. Но… – Он посмотрел на Джеймса яркими карими глазами. – Но сначала вам нужно победить ее.

Немного раньше, когда Нокс еще лежал в постели в доме торговца из Сент-Эндрюса, который оказал ему гостеприимство перед утренней проповедью, Мария встала и надела черное траурное платье с капюшоном – то самое, которое она носила на мемориальной мессе по окончании сорока дней оплакивания смерти Франциска. С тех пор она надевала его много раз и каждый раз чувствовала, что, делая это, возвращается к Франциску и говорит: «Я не покинула тебя и никогда не покину». Теперь, в утро перед свадьбой, она ощутила желание надеть его в последний раз, чтобы Франциск мог присутствовать на ее бракосочетании, дать ей свое благословение и отпустить ее. Только Франциск мог сделать это.

В шесть утра граф Леннокс и граф Атолл прибыли в качестве почетного эскорта, чтобы сопровождать ее в часовню Холируда. Она медленно двинулась по длинному проходу к алтарю, где ждал священник, а потом Дарнли выступил вперед и занял место рядом с ней.

Были поспешно зачитаны последние торжественные слова, и они скороговоркой повторили свои обручальные клятвы. Дарнли взял тройное кольцо с алмазом в центре и боковыми кольцами из красного эмалированного золота и со словами «Этим кольцом провозглашаю тебя своей супругой» надел его на палец Марии.

– Ныне объявляю Генри, герцога Олбанского и графа Росса, и Марию, королеву Шотландии и островов, милостью Божией, законными супругами, – объявил священник. Звук его голоса эхом отдавался в каменной часовне.

– Te Deum laudemus![39] – воскликнул Риччио. – Это свершилось и отныне будет нерушимо!

Мария и Дарнли повернулись к нему и обняли его как единственного свидетеля их тайной помолвки.

Мария вернулась в свои апартаменты, где ей предстояло избавиться от траурных одежд, чтобы больше никогда не надевать их. Мэри Битон и Мэри Сетон с торжественной серьезностью помогли ей раздеться. Они разложили траурное платье на кровати и почти с нежностью свернули его, перекладывая душистыми травами. Мария наклонилась и поцеловала платье, перед тем как его убрали в вышитую атласную сумку.

Мэри Сетон увидела слезы на глазах своей госпожи, отвела ее в сторону от веселой болтовни и обняла:

– Вы почтили Франциска слезами преданности и памяти. Но, моя госпожа, он умер в расцвете юности, оставив вас одинокой. Та юная королева навсегда останется его женой. Но теперь вы другая женщина и имеете полное право любить лорда Дарнли.

– Ты так думаешь? – прошептала Мария.

– Леди, я знаю это. – Она протянула руку и стерла слезинку со щеки Марии. – Теперь ваш новый лорд и муж будет радовать вас.

Мария сжала ее руки и отпустила их.

– Я одновременно так счастлива и печальна, как никогда. Разве такое возможно?

– Да. Я могу это понять. Но прошу вас, лорд Дарнли не должен видеть ваших слез. – Мэри промокнула ей глаза носовым платком. – Свадебное платье ждет вас!

Флеминг и Битон принесли ей алое платье, расшитое жемчугом и золотыми нитями. Оно было жестким от украшений. Мария позволила им одеть себя, а потом надела свои лучшие драгоценности: ожерелье из черного жемчуга, «Большого Гарри» и огромные жемчужные серьги из дальнего океана за Индией. Фрейлины причесали ее и надели ей на голову расшитый золотом шелковый чепец.

Потом были танцы и официальный обед, за которым последовала раздача милостыни во дворе замка. Мария и Дарнли повторяли движения друг друга в фигурах танца под музыку скрипок, тромбонов и блок-флейт. Дарнли не отрывал восхищенного взгляда от нее: он смотрел на нее как на богиню или прекрасное видение.

Наконец после официального обеда, трех отдельных танцев, раздачи милостыни и ужина Мария и Дарнли простились с собравшимися и направились в ее спальню.

Все слуги были отпущены по ее приказу. Когда дверь закрылась, они остались совершенно одни.

Во всех подсвечниках горели свечи, а на ее столе стоял большой канделябр французской работы с десятью высокими белыми свечами. Мария подошла к мужу и обняла его. Она собиралась что-то сказать, но не находила достойных слов для выражения чувства последней печали, освобождения от нее и обретения нового сокровища.

Одну за другой они погасили свечи и избавились от праздничных одежд, пока не оказались в огромной королевской постели, где предались страсти со всем пылом, к которому призывала их молодая плоть.

– Ты сделала меня королем, – наконец прошептал он. Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они вошли в спальню.

– Да, королем, – шепнула она в ответ. – Королем всего.

– Эта кровать – мое королевство, а твое тело – моя земля, – сказал он. – Пусть Христофор Колумб и Франсиско Коронадо отправляются в Америку. Ты мой новообретенный материк, и я хочу исследовать его до конца.

На улицах Эдинбурга горожане устроили давку и беспорядки, но толпа расступилась, когда королевский герольд подошел к Меркат-кросс, поднялся на основание монумента и развернул пергамент. Два трубача сыграли фанфары, и он зачитал указ королевы о том, что ее любимый муж лорд Дарнли, герцог Олбанский, отныне должен именоваться Генрихом, королем Шотландии, и получать королевские почести согласно ее воле и желанию.

Народ безмолвствовал.

Неделю спустя на том же месте зачитали другой указ, после чего трижды прозвучал сигнал королевского рога, официально объявлявший лорда Джеймса Стюарта, графа Морея, изменником, который поднял мятеж против королевы и теперь находится вне закона.