Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет

VIII

Пока Мария проводила дни во дворцовых апартаментах детей французского короля, сама Франция казалась ей вихрем радужных красок, а Шотландия погрузилась в темный туман, который отступал все дальше и дальше с каждым годом, пока она не забыла почти все, как забывала свои сны после пробуждения, вспоминая лишь неясные фрагменты.

Свет во Франции был ясным, мягким и бодрящим, особенно в долине Луары, где королевский двор переезжал из одного волшебного замка в другой, следуя за временами года и сезонами охоты. Был замок Амбуаз с огромной круглой башней и спиральным пандусом, по которому могли подниматься пятеро всадников в ряд, и геометрическим садом с арабесками из самшита и скульптурами обнаженных мужчин и женщин, установленных в арках из живой зелени. Дядя кардинал сказал, что все это совершенно нормально, потому что они происходят из Древнего Рима, и у него есть несколько таких статуй на собственной вилле, где он также построил искусственный грот.

Потом был замок Буа с величественной лестницей в восьмиугольной башне, где Марии нравилось выглядывать во двор и махать людям, находящимся далеко внизу. Его сад украшали изысканные фонтаны, которые можно было включать попеременно для красивой водной феерии или для того, чтобы внезапно обрызгивать прохожих. В саду находился сказочный дом под названием «оранжерея», где апельсиновые деревья плодоносили вдалеке от своей родной земли.

Был замок Шамон с астрономической обсерваторией и кабинетом, где королевский астроном Руджери – некоторые называли его некромантом – хранил свои инструменты. Марии не полагалось ходить туда, но однажды она поднялась по крутой лестнице в запретную комнату в башне и всполошила Руджери, который полировал большое плоское зеркало. Он вздрогнул, словно в чем-то провинился, но потом, как и все остальные, заулыбался, когда увидел свою гостью.

– О мсье астролог, что вы делаете? – спросила она, приблизившись к нему.

– Полирую мое волшебное зеркало, – просто ответил он.

– Вы можете предсказать мою судьбу? – спросила она.

– Да, я мог бы. – Он повернул зеркало к ней. Ее стройная, гибкая фигура в отражении казалась еще более удлиненной. – Но я не стану этого делать. Я уверен, что вас ждет завидное будущее.

– Тогда кому вы предсказываете судьбу?

– Тем, у кого есть основания для беспокойства.

– Вы всегда говорите правду? А что, если вы видите плохие вещи?

– Я должен рассказывать все… но аккуратно. – Он отложил зеркало и вздохнул: – Это бывает очень трудно.

Потом был громадный белый замок Шамбор, стоявший посреди лесных охотничьих угодий, с большой псарней и сворами королевских гончих. На конюшне имелось более трехсот ручных соколов; там птиц тренировали для соколиной охоты. Массивный замок, вмещавший четыреста сорок комнат, мог похвастаться гигантской спиральной лестницей с двойными переплетающимися пролетами, чтобы люди, которые поднимались наверх, не могли видеть тех, кто спускается. Мария, Франциск и другие дети с радостью играли там, снимая обувь и пытаясь заставить находившихся на нижних пролетах угадать, где они прячутся.

Крыша щетинилась целым лесом каминных труб, шпилей и капителей, где дети тоже могли играть в прятки и время от времени пугать взрослых, которые затевали игры другого рода. Им казалось чрезвычайно забавным поймать придворного со спущенными панталонами, сопящего и пыхтящего от натуги. Однажды они даже увидели голый зад и опознали его обладателя по красным лентам на его туфлях – им оказался толстый граф из Анжера. Из-за их назойливого внимания придворным любовникам пришлось оставить крышу и назначать свидания в своих комнатах.

Более спокойные занятия в Шамборе тоже происходили на крыше, когда король, королева и Диана, окруженные придворными, наблюдали за началом охоты и возвращением охотников, турнирами и военными представлениями. Пылающие факелы, фейерверки и трубные кличи создавали настоящий гобелен из звуков и красок в воображении девочки.

Потом были замки Дианы: Анэ, больше похожий на белый античный дворец, посвященный ее вдовству и находившийся под покровительством богини Дианы, и Шенонсо, сказочный дворец на реке Шер, чьи стройные арки поднимались над мелководной, медленно текущей рекой. В них не было ничего мужественного, ничего властного или воинственного. Вместо этого все вокруг шептало об изяществе, тайных удовольствиях и желаниях, находивших моментальное удовлетворение.

Мария постоянно видела бледно-голубое небо, огромное и распахнутое над темно-голубыми водами Луары с живописными песчаными отмелями, купавшимися в безмятежном свете.

Мало-помалу новизна ощущений утратила свою остроту для Марии, и Франция, как и ее обычаи, стала казаться совершенно естественной. Каждый год в королевскую детскую прибывало пополнение, поэтому Франциск правил своей маленькой группой как настоящий король. Она завидовала ему в этом. Ее собственные старшие родственники так и не прижились во Франции. Они отказались приспосабливаться к местным обычаям и учиться французскому языку, ездили верхом только по-шотландски и носили детские кинжалы при дворе. Мария испытала облегчение, когда они через год вернулись в Шотландию. С другой стороны, четыре Марии пытались угодить новым господам и даже не протестовали, когда король отправил их на несколько месяцев в монастырь Пуасси для углубленного изучения французского языка.

Джеймс, старший из родственников, поспешил вернуться в Шотландию при первой возможности. Он заявил о необходимости заботиться о своей матери, овдовевшей после битвы при Пинки (другой причиной его возвращения стал богатый монастырь Сент-Эндрюс, настоятелем которого он должен был стать по завещанию покойного короля).

В течение некоторого времени Мария оставалась одна при дворе, где король, королева и придворные холили и лелеяли ее и, что более важно, она могла стать одной из них и без помех усваивать их обычаи.

С самого начала Франция влюбилась в «кроткую голубку, спасенную от хищных стервятников», как один придворный поэт описал notre petite Reinette d’Ecosse.

Королевский двор, еще более романтичный из-за поверхностного налета усталого цинизма, энергично сплотился вокруг маленькой Марии Стюарт, отвергнутой принцессы из маленькой туманной страны, которой когда-нибудь предстояло стать их королевой. Они уже давно отвыкли от героев или героинь, которых могли бы превозносить: Франциск I был слишком пресыщенным и самодовольным, а Генрих II – чересчур угрюмым и флегматичным. Екатерина Медичи, эта «итальянская женщина», скорее, вызывала чувство страха, нежели обожание. (Правда ли, что ее слуга отравил покойного дофина и расчистил для робкого Генриха путь к королевскому трону? Слуга признался в содеянном, но лишь одна Екатерина знала всю правду.) Диана де Пуатье обладала прекрасной неземной красотой, возвышенной и отчужденной, словно богиня Диана, которой она подражала. Она вселяла благоговение в тех, кто ее видел, но не вызывала желания преклоняться перед нею. Кроме того, в ее характере имелась более приземленная сторона: она слишком любила приобретать новые земли и поместья, чтобы считаться настоящей богиней.

Но Мария Стюарт, с ее очаровательным личиком, приятными манерами и омраченным прошлым, казалась воплощением всего светлого и невинного.

Ни один аспект ее образования не остался без внимания. Она изучала классиков, училась читать и писать на латыни. Она говорила по-итальянски и по-испански. Она училась музыке и играла на лютне, клавесине и цитре, а также имела нежный мелодичный голос. Мария учила историю с де Паскером и уже в раннем возрасте начала писать стихи. Она хорошо танцевала и особенно любила участвовать в маскарадах и балетах. Она трудилась над шитьем и придумывала собственные узоры для вышивки.

В то же время она обожала природу и была опытной наездницей, умела стрелять из лука и охотиться. Ей очень травилось тайком убегать из дворца и упражняться со своим маленьким луком и стрелами вместе с младшими членами отряда шотландских стрелков, служивших в почетной страже короля.

Однажды ранней весной, вскоре после того как ей исполнилось семь лет, Марии удалось обмануть бдительную леди Флеминг и выбраться в окрестности Фонтенбло, где в местном лесу любили тренироваться лучники. У нее был особый любимец по имени Роб Макдональд, которому исполнилось лишь восемнадцать лет; он немного скучал по дому и всегда радовался их встречам. Мария подружилась с ним, но в то же время надеялась, что настанет день, когда она сможет стрелять лучше его – по крайней мере хотя бы один раз.

Действительно, юноша находился на окраине леса и упражнялся в стрельбе из лука со своими друзьями.

– Ваше Величество! – воскликнул он, увидев Марию. – Вам снова удалось выбраться!

– Да, – немного запыхавшись, ответила Мария. Она не знала, почему ей так хотелось сделать это и почему другие дети не проявляли интереса к таким занятиям. Она любила своих Марий и Франциска, но в ее характере имелась черта, которую они не могли понять, и она предпочитала хранить ее в тайне. – Я принесла мой лук, – она показала великолепно изготовленное и пристрелянное оружие и колчан стрел с инкрустированным королевским гербом.

– Хорошо, – сказал Роб и кивнул в сторону своих спутников. – Мы как раз практиковались на этой мишени. Не желаете ли начать с нее?

Мария кивнула. Ей нравилось слышать звук шотландской речи. Она не хотела забывать родной язык, но практически не имела возможности слышать его и говорить на нем.

Она достала стрелу, приладила ее к тетиве, натянула лук так сильно, как могла, и отпустила тетиву. Стрела попала в самый край мишени.

– Эх, – промолвил Роб, почти такой же разочарованный, как она сама.

– Я попробую еще раз.

Мария достала вторую стрелу и выстрелила немного удачнее, попав ближе к центру мишени. В течение часа они стреляли попеременно. Роб наставлял ее в тонких навыках мастерства лучника.

– Если вы хотите стать хорошей лучницей, нужно делать так… – Он был очень терпелив. Устав под конец, она сказала:

– Но для тебя это не забава, а образ жизни. Почему шотландцы сражаются за французского короля и как ты попал сюда?

Роб отложил свой длинный лук, стрела из которого могла пролететь больше сотни метров.

– Французы уже давно дружат с шотландцами, – ответил он. – У них один враг – Англия. Те, кто имеет общего врага, часто становятся близкими друзьями. Это называется «старинным союзом», и он действительно очень старый; все началось более двухсот лет назад. А что касается шотландских лучников в королевской гвардии… Что ж, все знают шотландцев как лучших солдат в мире.

– Но ты не ответил на мой вопрос, во всяком случае ответил не полностью. Почему ты оказался здесь?

– Я хотел увидеть что-то другое, кроме моей родины, хотя буду рад когда-нибудь вернуться туда. Если я хочу жить на родной земле и любить ее, это не должно происходить от невежества. Здесь служит много других шотландцев и еще больше приехало учиться в Париже. Вам приходилось встречаться с ними?

Мария рассмеялась:

– Нет, да и как бы я смогла? Я не могу разгуливать по парижским улицам так же, как в лесу Фонтенбло.

Капитан стражи протрубил в горн.

– Вам лучше идти, – сказал Роб. – Меня вызывают на регулярную службу. – Потом посмотрел на нее и улыбнулся: – Я никому не выдам ваш секрет, о Ваше Охотничье Величество. Вот, – и он протянул Марии пучок ее стрел. – Вам лучше не оставлять их в лесу.

К тому времени, когда Мария осторожно пробралась на свою половину дворца, младшие дети уже пробуждались от дневного сна. Вскоре должны были подать обед, и она нагуляла превосходный аппетит.

Обычно дети ели самостоятельно под присмотром сиделок и камеристок. Однако сегодня королева распорядилась, чтобы они отобедали вместе с ней в ее собственных покоях. Они послушно собрались в гостиной, где поставили стол с хрустальными бокалами и золотыми тарелками для детей, которые могли позволить себе такую роскошь: самой Марии, Пышки, Фламины, Мэри Битон и Мэри Сетон, Франциска и Елизаветы. Мария немного жалела Франциска, которого со всех сторон окружали девочки; Робу в лесу жилось гораздо легче.

– Прошу к столу, – пригласила королева, бесстрастно глядя на детей, собравшихся в комнате, и как будто пересчитывая их. Она снова была беременна; вскоре в детской появится новый младенец.

Королева всячески обхаживала Франциска и настояла на том, чтобы повязать ему салфетку. Потом, громко шелестя юбками, она устроилась на своем месте и стала наблюдать за трапезой. Мария почувствовала, что ее аппетит куда-то пропал.

– Мои дорогие дети, на лето мы переедем в замок Шамбор, – сказала Екатерина Медичи. – Как вы понимаете, это значит, что вам придется оставить здесь ручного медведя вместе с дрессировщиком. Но в Шамборе вы сможете выбрать себе гончих на псарне.

Франциск стукнул кулаком по столу.

– Я хочу медведя! – заявил он. Недавно подаренный ручной медведь, которого он назвал Юлием, был любимцем Франциска. Но теперь взгляд матери окутал его, словно грозовая туча, и он замолчал.

– Кроме того, мы должны подготовиться к встрече долгожданного посольства. К нам прибывает королева-мать из Шотландии. – Она покосилась на Марию. – Да, моя дорогая: ваша мать приезжает во Францию!

В течение следующих нескольких месяцев Мария готовилась к визиту. Как славно будет снова увидеть ее дорогую мать! Это казалось ответом на молитвы семилетней девочки, потому что каждый вечер после приезда во Францию она прибавляла к молитве горячую просьбу повидаться с матерью.

Мария усердно трудилась над латинскими текстами, запоминала французские стихи и изучала историю. Она приставала к своему лорду-хранителю Джону Эрскину, который остался с ней во Франции, с просьбами рассказать ей обо всем, что происходит в Шотландии. Он пытался объяснить текущие проблемы в отношениях с англичанами, но Мария большей частью ничего не понимала. Она понимала лишь одно: что скоро встретится с матерью.

Мария де Гиз высадилась во Франции летом 1550 года и привезла с собой нескольких шотландских лордов. Король Генрих II и королева Екатерина подготовили торжественный прием в Руане, а наставник Марии заставил ее выучить длинное официальное приветствие для ее матери. Но когда Мария, дрожа от волнения, вошла в зал, где ждала ее мать, она забыла свою речь и бросилась к ней в объятия.

Мария обняла ее так крепко, что жесткие нижние юбки королевы-матери угрожающе захрустели. Лишь тогда она поняла, что никого не обнимала от всей души с тех пор, как приехала во Францию.

– О, maman! – воскликнула она и к своему замешательству почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Мать гладила ее голову, прижимая ее к себе. Мария уже выросла ей до плеча, и ее слезы намочили корсаж, инкрустированный драгоценными камнями.

– Моя дорогая, любимая дочь. – Мария де Гиз взяла лицо дочери в ладони и приподняла ее подбородок. – Только посмотри, как ты выросла! Скоро мы уже не сможем называть тебя petite Reinette. – Она посмотрела на собравшихся придворных и добавила: – Скоро она будет достаточно взрослая, чтобы иметь свой королевский двор и назначать собственных чиновников.

Мария не могла понять, почему ее мать сказала это. Она была недостаточно взрослой даже для того, чтобы настоять на праве Франциска взять с собой ручного медведя при переезде в новый замок. Но она сжала руку матери и с обожанием посмотрела на нее. Даже слышать этот полузабытый голос казалось блаженством.

Мария де Гиз радостно встретила своих братьев. Потом они втроем пригласили маленькую королеву и стали обсуждать ее планы на будущее. Ее обучение под руководством кардинала продвигалось очень хорошо, и мать осталась довольна.

– Надеюсь, в следующем году вы начнете изучать греческий язык, – сказал кардинал. – Ваша латынь выглядит уже вполне прилично. Ты так не думаешь? – обратился он к сестре.

– Моя латынь недостаточно хороша, чтобы судить об этом, – возразила она. – Но, разумеется, нужно добавить древнегреческий, если ты считаешь, что она готова к этому. А ты, мой дорогой le Balafre, что ты думаешь о нашем положении?

Мускулистый герцог беспокойно ерзал на стуле; он явно не любил долго сидеть на одном месте.

– Думаю, мы должны выступить с предложением устроить для нее отдельный двор, как только это будет возможно. Но предупреждаю: король и королева предпочитают держать ее при себе.

– Я не хочу иметь отдельный двор, – внезапно вмешалась Мария. – Лучше я буду жить с королевскими детьми, особенно вместе с Франциском.

Ее мать удивленно распахнула глаза.

– О, так тебе нравится Франциск?

– Да. – Почему все задают ей этот вопрос?

– Это хорошо, очень хорошо, – сказал герцог. – Но помните: вам придется провести с ним остаток жизни. Когда вы станете немного старше, для вас будет лучше иметь собственную свиту и отдельное жилье.

– Но почему? И для кого это будет лучше?

– Для вас, дитя мое, – произнес кардинал. – Если Франциск видит вас каждый день, как будто вы приходитесь ему сестрой, то он может начать думать о вас как о сестре, а не как о будущей супруге.

– Но я буду скучать по нему! – Мария определенно не хотела иметь отдельный двор, где будет слишком много взрослых людей.

– Хорошо, мы посмотрим, – примирительно сказала ее мать. – Может быть, этого и не понадобится.

Когда они остались наедине, Мария де Гиз с удовольствием осмотрела жилье дочери. Она попросила Марию показать ей свой богатый гардероб, полки и сундуки с игрушками, миниатюрную резную мебель. Наконец она опустилась на один из детских стульев, нависая над ним, взяла Марию за руку и глубоко заглянула в глаза дочери.

– Теперь пора поговорить о действительно важных вещах, – посерьезнела она. Девочке оставалось лишь гадать, что мать имеет в виду.

– Да, maman?

– Нам нужно поговорить о твоей вере. Ты так же прилежна в ней, как и в твоих уроках? Вера имеет гораздо более важное значение.

– Да, maman. У нас есть священник, очень добрый и ученый человек…

– Тебе пора иметь личного исповедника. Я найду подходящего человека и прикреплю его к тебе… только к тебе. Ты понимаешь?

Мария начала было отвечать, когда заметила, какой усталой выглядит ее мать. У ее глаз собрались мелкие морщины, а улыбка больше не казалась легкой и непринужденной.

– Тебе тяжело, – наконец сказала она вместо ответа. – Что тебя так беспокоит?

– Жестокость этого мира, – ответила королева-мать после недолгого молчания. Она подумала о неблагодарности в награду за ее труды по освобождению шотландских пленников от каторжных работ на французских галерах. Как только Нокс и его приспешники оказались на свободе, они начали поливать ее грязью, устраивать нападки на ее религию и правительство.

– Однако я все равно говорю тебе и хочу, чтобы ты всегда помнила об этом, что доброта и сострадание являются главными добродетелями независимо от того, что происходит в мире.

– Я постараюсь быть доброй и хорошей, maman, – пообещала Мария. – Я запомню твои слова.

Мария одновременно радовалась и печалилась. Она радовалась потому, что предстоял большой праздник, целых три дня с турниром лучников, игрой в теннис, танцами и охотой. А печалилась потому, что праздник устраивали в честь отъезда ее матери, которая возвращалась в Шотландию. Правда, прошел целый год. Ей посчастливилось провести его рядом с матерью, но время, казалось, ускорило свой бег, и каждый день длился лишь полдня.

– Моя дорогая дочь, сегодня тебе разрешат бодрствовать до рассвета, – сказала Мария де Гиз. – В конце концов, тебе уже исполнилось восемь лет, а после полуночной трапезы в полях устроят охоту с факелами. Если тебе захочется спать, ты можешь лечь в одной из палаток.

– Как солдат! – воскликнула девочка. – Мне всегда нравилось играть в солдатиков.

Мать с любопытством посмотрела на нее:

– Надеюсь, ты еще не делала этого. Пойдут разговоры…

– Но почему? Изабелла Кастильская возглавила свою армию, а она была великой королевой-католичкой.

Мария улыбнулась дочери:

– А ты, моя милая, хочешь стать великой королевой-католичкой?

– Да, это моя мечта. Но я не стану сжигать еретиков на кострах. Я ненавижу убийства.

Мария де Гиз была довольна тем, что ее дочь всегда выказывала интерес к своей вере. Появление личного исповедника определенно ускорило ее духовный прогресс в этом году.

– Никто не любит убивать, – сказала она вслух. – К сожалению, иногда это необходимо.

Она обвела взглядом детскую и подумала: «Пришло время сказать ей». Мария, несомненно, уже заметила отсутствие леди Флеминг.

– У меня для тебя приятный сюрприз, – начала она. – Я выбрала тебе новую гувернантку вместо леди Флеминг – это мадам Рене Райэ. Она приятная, опытная и дальновидная женщина родом из Турени.

– Она молодая? А где леди Флеминг?

Вопросы Марии были радостными и невинными.

– Нет, она не слишком молодая. Ей немногим более сорока лет.

– Ох! – разочарованно вздохнула Мария. – Такая старая?

– Но она очень жизнерадостная и умная женщина. Ты полюбишь ее.

– У нее седые волосы? Она выглядит старой?

– Нет, я так не думаю. Обещаю, тебе она понравится.

– А где леди Флеминг?

«Нужно ли сказать ей? Достаточно ли она взрослая, чтобы понимать такие вещи? Но если не сказать сейчас, она узнает от других».

– Леди Флеминг оказалась… не пригодной для этой службы.

Мать Фламины? Как это понимать?

– Как? Почему?

– Она… носит ребенка от короля Генриха.

«Боже, какой стыд! Теперь и жена короля, и его прошлая любовница ополчились против шотландской женщины и потребовали ее удаления от двора. Короли остаются королями, но чужеземные фрейлины должны платить свою цену».

– Что? – Мария от изумления даже приоткрыла рот. Леди Флеминг, снимающая одежду и идущая в постель к королю? Мария видела картины с обнаженными женщинами, разумеется аллегорического содержания, в апартаментах Дианы, но это было совсем другое.

– О Господи!

Теперь она тоже испытала жгучий стыд. Потом она сразу же подумала о бедной Фламине. Ее мать отошлют прочь, а потом у нее тоже появится внебрачный родственник.

– Я забираю ее с собой в Шотландию, – сказала ее мать. – Там она может тайно выносить ребенка. Пусть это будет уроком для тебя. Женщины часто служат игрушками для ублажения мужчин, и нет ничего более преходящего, чем надоевшая игрушка. Король и королева будут жить как прежде, как и мадам де Пуатье, но для леди Флеминг все кончено.

– Ох! – Мария заплакала, подумав о своей подруге и ее матери.

Королева-мать положила руку ей на плечо. Какой высокой стала ее девочка! Значит, она станет такой же рослой, как и все Гизы.

– На самом деле для нее не все кончено. Я уверена, что король Генрих великодушно обойдется с ней. А теперь давай подумаем о сегодняшнем празднике. Сначала будет состязание лучников. Члены шотландской стражи продемонстрируют свое искусство, а потом выйдут все остальные, кто захочет попробовать. Тебе нравится стрелять из лука, не так ли?

Дневное состязание лучников было увлекательным зрелищем. Королевский двор сейчас находился в Блуа, и мишени установили в окрестных полях рядом с охотничьим парком и фруктовым садом. В недавно убранных пшеничных полях ряды коротких золотистых стеблей тянулись к Луаре, наполняя воздух сладостным теплым ароматом. Небо затянуло легкой дымкой. Разумеется, члены шотландской стражи поразили придворных и их гостей своей меткостью, и на Марию произвела глубокое впечатление способность Роба Макдональда попадать в мишень с расстояния сто сорок метров. Она настояла на том, чтобы лично вручить ему награду. Когда он готовился принять ее, преклонив колено на поле, то подмигнул девочке, и она с трудом удержалась от смеха.

Среди собравшихся присутствовал король Генрих II, который со скучающим видом приступил к стрельбе, а также несколько Гизов: не только старший, по прозвищу le Balafre (который, разумеется, был превосходным стрелком), но и трое его младших братьев – Клод, Франсуа и Рене, которых Мария видела редко. Клоду, герцогу д’Омалю, было двадцать пять лет; семнадцатилетний Франсуа уже носил титул великого камергера Франции, а Рене, маркизу д’Эльбёфу, исполнилось лишь шестнадцать. Д’Омаль и д’Эльбёф носили плотно облегающие панталоны, пили слишком много вина и улыбались маленькой королеве так, словно на самом деле любили ее.

«Они так отличаются от моих шотландских родственников, – подумала Мария. – Все Гизы – а их так много! – кажутся либо солдатами, либо церковниками. Я знаю, что есть еще четверо, и все они либо священники, либо монахини».

Потом к стрельбе приступили придворные дамы. Диана де Пуатье вышла вперед в своем традиционном черно-белом наряде; это платье было сшито на греческий манер и ниспадало свободным складками, но скреплялось черными застежками у плеч. Даже ее лук и стрелы были изготовлены из черного дерева, инкрустированного слоновой костью. Она вышла на линию стрельбы и стала выпускать одну стрелу за другой, каждый раз попадая почти рядом с центром мишени. Король и Екатерина Медичи тепло поздравили ее. Пышка выступила хорошо, Мэри Битон похуже (но ей было все равно), а Мэри Сетон еще хуже. Потом вперед смело вышла Фламина, высоко держа голову и словно бросая вызов окружающим. Она показала хороший результат, но поздравления относились скорее не к ее стрельбе, а к ее храбрости.

Потом заняла свое место Мария и, к всеобщему изумлению, точно поразила все мишени. Зрители разразились приветственными криками, но ее радовала только гордость, которую она видела в глазах Роба. Она повернулась и поклонилась, а состязание шло своим чередом.

Мария де Гиз привезла с собой нескольких шотландцев, и теперь маленькая Мария смотрела, как они поочередно стреляют по мишеням. Там находился граф Хантли, купавшийся во всеобщем внимании, несмотря на свою бочкообразную фигуру. Она знала его как влиятельного католического вельможу на севере страны, обладавшего большой властью, но он казался ей тщеславным и даже немного комичным со своей горделивой походкой и важными позами.

«Его называют «северным петухом», – вспомнила девочка, и он действительно походил на петуха. – У него красные щеки, и он постоянно хвастается… а его зад торчит наружу, словно петушиный хвост».

Она захихикала.

– Что тут смешного? – спросила Пышка, стоявшая рядом с ней.

– Граф Хантли похож на петуха, – сообщила Мария, и Пышка тоже захихикала, а вскоре начали смеяться все дети.

Следующим вышел статный мужчина, который выглядел как настоящий вельможа, хотя и не принадлежал к аристократическому сословию. Это был Ричард Мейтленд из Лейтингтона, один из личных советников Марии де Гиз. Он являлся всего лишь лэрдом и юристом, который писал стихи для собственной забавы. Рядом с ним стоял молодой человек приятной внешности, которого он представил как своего сына Уильяма.

– Он учится во Франции, и я позволил себе воспользоваться этой возможностью, чтобы представить его вам, – обратился Мейтленд к Марии де Гиз. – Надеюсь, он будет хорошо служить вам по возвращении на родину.

Королева-мать ограничилась кивком, но Фламина прошептала на ухо Марии:

– Смотрите, какой красавец!

Марии показалось, что Фламина лишь делает вид, будто интересуется такими вещами, чтобы доказать независимость от положения своей матери. На самом деле Уильям Мейтленд был не более красив, чем некоторые другие мужчины из собравшихся вокруг, но она согласно кивнула.

Здесь присутствовали также некоторые отдаленные родственники Марии из рода Леннокс-Стюартов: Джон, сеньор д’Обиньи, и его кузены пришли засвидетельствовать свое почтение. Эти Стюарты имели шотландского предка, который прибыл во Францию сто пятьдесят лет назад, и теперь почти полностью стали французами и даже произносили свою фамилию на французский манер. Она вспомнила, как Роб говорил, что связь между Францией и Шотландией уходит глубоко в прошлое.

Мужчинам принесли закуски, а дети отдохнули на одеялах, разложенных под большими тенистыми деревьями. Некоторые из более молодых мужчин отправились играть в теннис.

Когда Мария проснулась, она увидела, как слуги деловито расставляют обеденные столы между деревьями. Они разворачивали тонкие льняные скатерти, а в дополнение к свечам, расставленным через каждые полтора метра, на ветвях развесили фонари. Тени образовывали маленькие синие озерца вокруг деревьев, дальних стогов и оград. Мягкий, теплый ветерок задувал над полями до самой опушки леса, где он сталкивался с кронами деревьев, и листья начинали шелестеть и шептаться друг с другом. Вскоре откуда-то вылетели рои светлячков, поблескивавших в темноте, и Мария увидела людей, направлявшихся к банкетным столам строгой процессией через поле. Их одежды переливались красками заката; они несли узкие свечи и смеялись. Перед ними шли музыканты, игравшие на флейтах и лютнях. Они походили на фигуры с выцветшего гобелена, и даже музыка звучала как-то глухо и отдаленно.

По мере приближения они становились все более реальными, веселыми и шумными людьми. Король, переодевшийся в бархат, раскраснелся после игры в теннис. Наряд королевы блистал самоцветами; под открытым небом они не казались неуместными, а, наоборот, красили ее. Диана снова переоделась в платье из тонкой газовой ткани. Мать Марии была одета в зеленое атласное платье с модной вышивкой и несла декоративную бархатную шкатулку с серебряной отделкой.

Все расселись за столами, лишь музыканты продолжали играть. Небо уже потемнело, и теперь единственный свет исходил от свечей, фонарей и светлячков. Все купалось в этом мягком неземном свете – люди из Франции и Шотландии, родственники и друзья Марии, – и она любила их всех чистой, беззаветной любовью. С другой стороны, она чувствовала себя любимой и надежно защищенной в объятиях Франции и среди всех, кто собрался под деревьями этой теплой летней ночью.

В конце обеда, когда Марии де Гиз предстояло выступить с прощальной речью, она открыла бархатную шкатулку и подняла ее. Мария смогла разглядеть внутри что-то красное и блестящее.

– Это сокровище я оставляю на попечении короля и королевы, которые также хранят другое сокровище – мою дочь. Эта драгоценность принадлежала ее бабушке Маргарите Тюдор. Она была подарена ей в день брака с Яковом IV, и мое глубочайшее желание состоит в том, чтобы ее подарили королеве Марии в день брака с дофином Франциском. Прошу вас, сохраните ее ради меня.

Она церемонно вручила шкатулку Генриху II. Тот заглянул внутрь, и его обычно бесстрастные глаза расширились от изумления.

– Mon Dieu! Какая огромная!

Он бережно достал драгоценность и показал ее собравшимся. Это была брошь в форме буквы «H», усыпанная рубинами и бриллиантами.

– Поэтому она называется «Большой Гарри», – сказала Мария де Гиз. – Сохраните ее ради меня!

Обед закончился после полуночи, но мужчины пожелали охотиться с факелами, поэтому привели лошадей и свору гончих для охоты на оленей в соседнем лесу. Дети остались в лагере, но наблюдали за тем, как охотники один за другим уходили в темноту, пока не стихли все звуки. Еще позднее, когда они уже засыпали в палатках, издали донесся приглушенный лай собак. Потом они крепко уснули и не слышали возвращения охотников.

Через несколько дней, когда Марии де Гиз пришла пора уезжать, она прижала дочь к себе и пообещала вернуться.

– Возвращайся поскорее, – сказала Мария, стараясь не плакать. Это было бы неприлично на виду у собравшихся.

– Вернусь так скоро, как смогу, – ответила ее мать. – Мои мысли будут с тобой каждую минуту.

– Я люблю тебя, дорогая maman, – прошептала она. Но Мария де Гиз отвлеклась на приближение короля Генриха и не расслышала ее последние слова.

IX

Впоследствии, когда Мария оглядывалась на годы, проведенные во Франции, ей казалось, что там всегда было лето, хотя она знала, что это неправда. Воздух всегда казался свежим и ласковым, наполненным ароматами цветущих лугов, созревающих слив и абрикосов. Вечера казались долгими и теплыми; камни замков начинали слабо мерцать, когда солнечный свет угасал и зажигали фонари или разносили белые восковые свечи в подсвечниках.

Главным цветом Франции был белый – белые лебеди, плавующие по воде в крепостном рву; особый известняк из долины Луары, используемый для строительства замков, который со временем становился лишь белее; огромные белые камины с позолоченными королевскими эмблемами; молочный цвет пудры, которую придворные дамы использовали для лица и которой сама Мария начала пользоваться с возрастом; и наконец, белые лилии, королевские цветы Франции.

Свое первое причастие она приняла на Пасху, одетая в платье из белоснежной тафты. На ее каштановых волосах красовалась диадема из королевских лилий, а в руках она держала четки из слоновой кости, подарок бабушки из рода Гизов. К своему двенадцатилетию, после долгой подготовки у исповедника отца Мамеро, она жаждала совершить это таинство, и в конце концов ее дядя-кардинал объявил, что она к этому готова.

«Это самый счастливый день в моей жизни», – написала она в своем маленьком дневнике тем вечером. Матери в Шотландию она сообщила: «Дорогая мама, я наконец стала истинной дочерью Церкви…»

Мария закрыла глаза и снова увидела лилии Мадонны вокруг алтаря, открывавшие свои гладкие белые горлышки, словно они готовились запеть «аллилуйя»; она увидела огонь толстой пасхальной свечи и нежную улыбку на алебастровом лице Девы Марии. «Сегодня я побывала в раю», – подумала она.

Но здесь, на французской земле, все ее чувства купались в роскоши, к которой она с возрастом все больше привыкала. Она тешила свой аппетит клубникой из Сомюра и арбузами, давно выращиваемыми в долине Луары садовником из Неаполя; паштетом из форели, турскими пирожными и вином из Аннонвилля с изысканным букетом. Ее обоняние ублажали искусные творения итальянских парфюмеров Екатерины Медичи, работавших с цветами на полях Прованса и создававших благовонные эссенции, которые можно было наносить на шею и запястья, или отдушки для перчаток и накидок. Гиацинты, жасмин, фиалки – все эти ароматы плыли по комнатам и доносились из ванных комнат.

Кожу ласкали притирания и прикосновения шелка, бархата, нежного меха и перчаток из мягчайшей оленьей кожи; подушки и перины, набитые гусиным пухом, манили свой мягкостью на исходе дня, а зимой в Фонтенбло недавно установленные немецкие изразцовые печи обеспечивали центральное отопление.

Взор постоянно радовала красота обычных вещей с роскошными излишествами: хрустальные зеркала, украшенные бархатными и шелковыми лентами, или пуговицы с инкрустированными самоцветами. Пышные фейерверки отражались в реке, и взгляд невольно останавливался на полотнах Леонардо да Винчи или черно-белом шахматном узоре из мраморных плиток в длинной дворцовой галерее над рекой Шер, с тихим плеском несущей свои воды внизу.

Повсюду слышались приятные звуки: щебет ручных канареек и более экзотических птиц в садовых птичниках, лай собак на несравненных королевских псарнях, плеск и журчание фонтанов в парке. И над всем этим разносились мелодичные звуки французского языка – изящные шутки, остроумные разговоры и голоса придворных поэтов, читавших стихи в честь мира аристократических грез, который они наделили меланхоличной философией бренности всего сущего.

Но для Марии и ее спутников все это казалось вечным и неизменным, а сетования поэтов они считали литературным вымыслом. Разумеется, были незначительные изменения: королевская семья продолжала разрастаться, и в детской появлялись новые жильцы. Екатерина Медичи стала грузной, и ее талия исчезала даже в перерывах между беременностями. Диана де Пуатье внешне ничуть не изменилась, казалось, она неподвластна времени, но даже она начала задумываться о постройке своей гробницы… разумеется, из белого мрамора.

Однажды вечером, когда Мария составляла компанию герцогине в ее апартаментах, она наблюдала, как Диана, сидевшая за туалетным столиком, перекладывает свои парфюмы и кисточки в серебряной оправе. Спина Дианы была такой же прямой, как всегда, а ее по-прежнему густые серебристые волосы были затейливо уложены и скреплены алмазной заколкой. Но ее лицо, отражавшееся в зеркале, казалось печальным. Внезапно она повернулась к Марии и сказала:

– Вы будете более красивой, чем я.

Мария начала возражать, но герцогиня отмахнулась от нее:

– Пожалуйста, не прекословьте. Я говорю правду. Не отрекайтесь от этого, как я не отрекаюсь от своей участи. Я горжусь тем, что вы будете наследницей моей красоты, и рада передать вам эту обязанность.

Мария рассмеялась, хотя почувствовала себя неуютно. Неужели Диана смертельно больна? Может быть, она просто задумалась о своем завещании?

– Сейчас мне пятьдесят пять лет. Разве мое время не настало? Я долго правила в царстве красоты, но это тяжкое бремя. Добро пожаловать! – Она указала на свой портрет с обнаженной грудью. – Вы шокированы? Разве вам не хотелось бы позировать в таком виде?

– Нет, мадам, – тихо ответила Мария, но не смогла удержаться от вопроса: – Когда написали эту картину?

– Всего лишь несколько лет назад. Вот теперь вы действительно шокированы! Не стоит беспокоиться. Художники великодушны; не только Бог может создавать что-то из ничего. Наши придворные живописцы тоже преуспели в этом.

Марии всегда нравилось смотреть, как двигается и говорит герцогиня.

– Вы всегда будете править в царстве красоты, – сказала она. – Боюсь, это не та должность, от которой можно отказаться, вроде хранителя королевской печати или королевского казначея.

– Увы, это так, – согласилась Диана де Пуатье. – Скорее подрастайте и освободите меня от этой должности. Время вознесет вас и свергнет меня с пьедестала.

Два старших дяди Марии укрепляли свою власть и положение при дворе. Кардинал расширил свою сферу влияния, а le Balafre прославился как герой в битве при Меце, когда город был отвоеван у императора Карла I, враждовавшего с Францией. В Шотландии мать Марии официально утвердили регентом, она продолжала попытки вытеснить англичан. В самой Англии умер Эдуард VI, и на трон взошла его сводная сестра Мария Тюдор, ревностная католичка. В течение следующих нескольких месяцев она снова сделала Англию католической страной и взяла в мужья короля Испании Филиппа II. Во Франции это восприняли как катастрофу, так как теперь Англия и Испания могли объединиться против нее и попытаться завоевать. Это означало, что Шотландия внезапно оказалась очень важным союзником для Франции из-за ее стратегического положения.

В возрасте одиннадцати лет Мария обзавелась собственной свитой и отдельными покоями. Теперь, когда настало время, она была рада оставить королевскую детскую. Там стало слишком тесно: целых шесть детей династии Валуа делили с ней ее апартаменты. Мария все более остро чувствовала пристальное внимание Екатерины Медичи, обращенное на всех детей, и без всяких сожалений избавилась от него.

Королева все чаще полагалась на астрономов и предсказателей, особенно на одного из них, которого называли Нострадамусом. Она настояла на его приезде, чтобы сделать предсказания, касающиеся детей, и когда он увидел Марию, то пробубнил «Я вижу кровь вокруг этой прекрасной головы!», что одновременно раздосадовало и расстроило ее – раздосадовало из-за грубости и расстроило из-за того, что могло оказаться правдой. Ее недовольство астрологом (который в конце концов лишь выполнял свои обязанности) перенеслось на Екатерину, которой следовало вести себя более тактично.

Вместе со своим двором, состоявшим из четырех Марий, Джона Эрскина, отца Мамеро, мадам Райе и личного врача Бургойна, она пользовалась относительной свободой. Ей нравился Бургойн; он был очень молод и лишь недавно завершил учебу в Падуе. Она по-прежнему держала при себе группу шотландских музыкантов, так как любила слушать напевы своей родины, несмотря на насмешки французов. Сами шотландцы наедине друг с другом продолжали разговаривать на родном языке, чтобы не забывать его.

Когда Мария осталась одна, она посмотрела на себя в зеркало, гадая о справедливости слов, услышанных от Дианы де Паутье. Неужели она так красива? Насколько она еще вырастет? Когда у нее появится женское тело? Будет ли оно приятным и радующим взор? Она знала, что девочки меняются, когда становятся женщинами. Простушки могут внезапно засиять, а хорошенькие девочки оказываются грубыми и скучными. Она надеялась, – если это не выдаст ее тщеславие, о котором предупреждал отец Мамеро, – что ей уготована лучшая участь.

К четырнадцати годам придворные поэты «открыли» для себя Марию. Они посвящали ей стих за стихом, сравнивая ее с красавицами, жившими в незапамятные времена. Мария пыталась помнить предупреждение Дианы о том, что красота становится тяжким бременем, но не могла не восхищаться словами, опровергавшими ее тайные страхи.

Придворный историк Брантом написал: «К пятнадцатому году ее красота засияла, как солнце в полуденном небе». Он хвалил ее руки «такой превосходной формы, что сама Аврора не могла сравниться с нею».

Пьер де Ронсар, ведущий поэт группы, называвшей себя «Плеядами» в честь созвездия из семи звезд, восклицал: «O belle et plus que belle et agrйable Aurore».

Его коллега, поэт Жоашен дю Белле, написал: «Nature et art ont votre beautй / Mis tout le beau dont la beautй s’assemble».

Он также провозгласил:

Творя ваш светлый дух, бог превзошел себя. Искусства к вам пришли, гармонию любя, Ваш облик завершить, прекрасный от природы, И музой дар певца мне дан лишь для того, Чтоб сразу в вас одной, на то не тратя годы, Воспел я небеса, природу, мастерство.

Художник Франсуа Клуэ делал эскизы с натуры и пробовал написать ее портрет, сетуя на то, что она похожа на бабочку или на дикое животное и не может посидеть смирно, чтобы он смог уловить ее очарование на холсте. Он написал один миниатюрный портрет Марии в розовом платье на сапфирово-синем фоне, но, по его мнению, она выглядела скованной и манерной, не похожей на саму себя в жизни. Картина не могла засвидетельствовать ее trиs douce et trиs bonne[18], как подобает истинному произведению искусства. Ему не удалось подобрать и достаточно изящный оттенок для цвета ее кожи; в попытке передать ее сияние он лишь заставлял ее выглядеть изможденной.

Лишь бронзовый бюст работы Жака Понцио запечатлел ее позу и осанку, ее изящную стройную шею и горделивую посадку головы. Она позировала в мечтательном состоянии; ее взгляд сосредоточился на далеком внутреннем ландшафте, и в нем скульптор уловил беззаботность юности, думающей о том, что у нее впереди тысяча завтрашних дней, и не жалеющей времени на грезы о будущем. Ее волосы ниспадали длинными локонами, глаза миндалевидной формы глядели безмятежно, а изгиб губ был почти меланхоличным. Лишь слабое подобие улыбки касалось уголков ее маленького рта; в остальном статуя казалось воплощением олимпийской отрешенности.

X

Несмотря на это, юная королева, провозглашенная une vrai Deesse, подлинной богиней, любила баловаться, бегать и ездить верхом и часто жалела о том, что не родилась мужчиной, чтобы носить меч и доспехи. Ее дядя герцог де Гиз, герой Франции, который только что вырвал Кале из рук англичан, сравнивал ее мужество с собственным.

– Да, племянница, у вас есть черта, в которой сильнее всего ощущается наша кровь: вы такая же храбрая, как храбрейший из моих воинов. Если бы женщины шли в бой сейчас, как они делали в древности, вы бы смогли погибнуть с честью. Можете верить моим словам, – добавил он. – Я видел достаточно разных людей, и трусов, и храбрецов. Храбрость – семейная черта Гизов. Посмотрите, с каким мужеством ваша мать удерживает Шотландию для вас и борется с еретиками и мятежниками. Вот истинная смелость!

– Сейчас ей действительно тяжело, – сказала Мария, испытав при этой мысли боль. Ее дядя должен был сражаться с англичанами, которые вторглись во Францию, иначе он бы отправился на помощь ее матери в Шотландию. Он такой опытный, ему все по плечу…

– Однако, как я сказал, она держится храбро. – Герцог с одобрением осмотрелся по сторонам. Договоренность об устройстве собственного двора для Марии после ее одиннадцатилетия была удачной. Разумеется, скупые шотландцы не хотели оплачивать дополнительные счета, как будто французы обязаны делать это после всех затрат на содержание войск в Шотландии! В конце концов они неохотно раскошелились, и меблировка королевских апартаментов выглядела сносной. Несколько новых ковров были бы не лишними, но, он пожал плечами, из полудохлой коровы не выдоишь молока.

Он посмотрел на Марию, которая уже четыре года имела собственную свиту. Все вышло так хорошо, как будто сама судьба позаботилась о ней и продумала все до мелочей. То, что девочка вырастет красивой, но доверчивой и готовой видеть людей такими, какими они себя показывают. То, что она так сильно любит свою мать – женщину, которую она видит очень редко, больше похожую на сон, чем на реального человека, – что будет готова на все ради нее, а значит, и ради ее братьев. Все это складывалось воедино для достижения одной цели: власти над Францией и Шотландией. Эта высокая и одухотворенная девушка являлась осью, вокруг которой вращались честолюбивые помыслы Гизов.

Первый шаг был сделан, когда французский парламент объявил, что по желанию Марии, от ее имени, она наделяет свою мать правом регентства в Шотландии. Шотландцы должны были либо согласиться, либо потерять поддержку Франции. Со стороны Марии не последовало никаких возражений. Бывший регент граф Арран, глава дома Гамильтон, отправился в отставку со всеми своими людьми. Его удалось умиротворить, пожаловав ему французское герцогство Шательро. В Шотландию отправились французские чиновники.

Потом Мария выполнила свою роль и назначила братьев королевы-матери своими лордами-хранителями и министрами во Франции: герцог Франсуа должен был наставлять ее в земных делах, а кардинал Шарль – в духовных вопросах. Мария оказалась способной и преданной ученицей под их руководством. Она будет идеальной королевой для них, когда настанет ее время вступить на престол. Теперь, после освобождения Кале от англичан, французы ни в чем не могли отказать герцогу, поэтому пришло время поторопить свадьбу Марии и дофина, чтобы раз и навсегда скрепить сделку.

В Шотландии дела шли не так гладко. Казалось, что шотландцы страдают врожденной неприязнью к чужеземцам. Они столетиями ненавидели своих старых врагов – англичан, но теперь, когда французы оказались рядом, шотландцы решили, что ненавидят их еще больше. Они как будто забыли, почему французы с самого начала появились там и при этом несли огромные затраты: чтобы помочь им избавиться от англичан. Теперь они начали бунтовать против французов.

– Судя по твоим словам, дорогой дядя, вскоре понадобится больше войск.

– Мы пришлем столько, сколько потребуется, – холодно сказал герцог. – Страна не ускользнет от вас; Франция не допустит этого.

– О, если бы я была мужчиной! – воскликнула она. – Я бы сама сражалась с ними!

Герцог улыбнулся:

– Прямо как ваш предок, Карл Великий. Или другой ваш предок, Святой Людовик, в Крестовом походе против неверных. Да, я верю в это, – он посмотрел на ее высокую стройную фигуру и сияющее лицо, словно у юного рыцаря. – Как же вы выросли! – неожиданно добавил он, когда осознал, что она почти одного роста с ним (около метра восьмидесяти). – Опять-таки сказывается кровь настоящих Гизов.