Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет

XIII

Его Святейшество папа Павел IV шаркающими шагами подошел к своему письменному столу в Ватикане. Его худое тело дрожало от того, что ему казалось пронизывающим холодом, но на самом деле в возрасте восьмидесяти двух лет кости аскетичного понтифика находились слишком близко к его коже. Зима выдалась не особенно холодной, и многие люди расхаживали по огромной площади Святого Петра без плащей. Но в папских апартаментах никакая позолота на картинах или изображения пустынных песков не могли заставить его согреться.

Как ему сообщили, коронация Елизаветы Тюдор была назначена на пятнадцатое января. Выбор, свойственный северянам. Папа полагал, что они привыкли к холоду и даже к проведению церемоний под открытым небом в морозные дни. Она должна получить письмо до коронации; она не может быть помазана и коронована вопреки ее воле. Никогда!

Он медленно сел и жестом велел одному из стражников пододвинуть жаровню. Ему не нужно было перечитывать ее письмо; он знал его наизусть. Она просила у него признания своих прав. До сих пор он сомневался в ответе, но теперь сомнения исчезли. Здесь не должно быть никаких компромиссов. Еретик может восседать на троне, но английский престол по-прежнему официально считался католическим. Таким он и останется, и она должна подчиниться его решению, прежде чем он рассмотрит вопрос о ее признании.

Его тонкие паучьи пальцы взяли перо с серебряной инкрустацией, и он начал писать таким же паучьим каллиграфическим почерком:

«Мы не можем признать наследственное право того, кто не рожден в брачном союзе. Королева Шотландии заявляет о своих правах на трон как ближайшая законная наследница Генриха VII. Однако, дочь моя, если Вы выразите готовность подчиниться нашему суждению, мы проявим всяческую снисходительность к просьбе Вашей милости, какую могут позволить требования справедливости».

Он присыпал чернила мелким песком, чувствуя себя таким же могучим, как святой Георгий.

Вскоре после этого он был вынужден издать буллу, направленную против «дщери тьмы» в Англии. Сидя за тем же столом и озадаченный ее быстрым ответом, адресованным даже не ему лично, а ее послу в Ватикане, бывший глава итальянской инквизиции сделал то, что должен был сделать.

«12 января 1559 года.

Настоящим мы объявляем, что еретические монархи не способны к правлению и не могут быть признаны законными правителями любыми членами Истинной Церкви. Любой союз с ними или подчинение им будет считаться смертным грехом».

Боевые порядки были выстроены. Теперь никакие переговоры невозможны. Булла под названием Cum Ex Aposotolatus будет опубликована по всей Европе.

Коронация Елизаветы состоялась 15 января 1559 года и, по сообщениям, была подобна сверкающему алмазу в зимний день. Мария жадно читала все описания длинной процессии через Лондон и торжественной церемонии в Вестминстерском аббатстве, завершившейся громогласными криками: «Боже, храни королеву!»

«Хотелось бы мне помнить собственную коронацию, – подумала она. – Нужно попросить маму составить ее подробное описание… если у нее найдется время для этого».

У Марии де Гиз действительно уходило все больше времени на управление Шотландией, ввергнутой в пучину беспорядков. Протестанты издали «призыв к нищете», приказав всем настоятелям монастырей пожертвовать к двадцатому мая свою собственность в пользу бедных. В свою очередь, Мария приказала всем еретическим проповедникам обратиться в католичество к Пасхе. Боевые порядки в Шотландии были выстроены так же, как и повсюду в Европе.

Тем временем Мария послушно исполняла требования своего отчима и облачилась в траур по королеве Марии Тюдор на банкете, где ее появление сопровождалось возгласом герольда: «Place! Place! Vive la Reine d’Angleterre!» Когда она вошла в обеденный зал, все присутствующие хором воскликнули: «Vive la Reine d’Angleterre!» Еду ей подали на новых тарелках с гербом Англии рядом с гербами Франции и Шотландии.

Она надеялась, что королева Елизавета не обратит на это внимания. Или, как она думала, если правда, что эти пустые жесты были ожидаемой вещью, то такой проницательный политик, как новая королева Англии, несомненно поймет это.

XIV

Шум был оглушительным: стекло визжало, ломаясь и трескаясь на каменном полу церкви. «Почти как живое существо, – подумал Джон Нокс. – Живое существо, которое не хочет расставаться со своим духом».

Но дух оказался злым, и ему следовало умереть. Это был дух идолопоклонства, демон, осаждавший людей с тех пор, как Бог впервые заключил с ними завет во времена Моисея, нет, во времена Авраама. Это было записано в первой и второй заповедях, где прямо говорилось:

«Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим. Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли; не поклоняйся им и не служи им».

«Что может быть проще? Но в ответ сыны Израилевы создали золотого тельца, а наш ответ будет таким, – подумал он, лягнув отломанную голову статуи Девы Марии, лежавшую в нескольких метрах от ее туловища. – Мы создали образы и молимся им: девы, святые и красиво раскрашенные картины на стекле для того, чтобы забавлять людей, чтобы они мечтали и развлекались в Божьем доме, словно на карнавале».

Толпа накинула веревочную петлю на каменные плечи святого Петра, стоявшего в нише, и теперь тянула его вниз. Люди кричали и смеялись, когда статуя упала на пол и разбилась на куски. За ним последовал святой Андрей из соседней ниши, и снова грянули радостные крики. Каменная пыль висела в воздухе.

– Осторожнее со стеклянными осколками! – крикнул Нокс, и они повернулись к нему, словно послушные дети. Осколки валялись повсюду, и легко можно было поранить ногу или рассечь лицо. Он не хотел, чтобы кто-то пострадал.

Но ревущая толпа обретала собственный нрав; она упивалась зрелищем разбитых статуй и опустошенной церкви. Как буквально они восприняли его слова во время проповеди об идолопоклонстве, произнесенной два дня назад в Перте! Как они изголодались по реформам и решительным действиям! Гордился бы ими Кальвин?

При мысли о Кальвине и Женеве он испытал прилив ностальгии. Было бы очень легко остаться там и учиться у Кальвина, набираясь жизненного опыта в городе, посвященном Богу, полностью очищенном от идолов и населенном живыми святыми. «Я был меньшим среди них, – подумал он. – Всего лишь учеником Кальвина и Фареля, всего лишь подмастерьем. Это походило на первый день Пятидесятницы в Иерусалиме, когда огонь Святого Духа снизошел на землю и опустился на учеников. Быть там, быть частью этого! Это все равно что пребывать в раю.

Тем не менее существует опасность сотворить себе кумира даже из Женевы, – с отчаянием подумал он. – Дьявол обращает наши лучшие мысли против нас и пользуется ими как слабостями. Он пользуется моей жаждой порядка и свободы и пытается поработить меня. Ведь если бы я остался в Женеве, то повернулся бы спиной к родной стране, вместо того чтобы помогать ее освобождению от чужеземного ига».

– Мастер Нокс! Мастер Нокс! – они звали его.

Он пересек неф церкви, осторожно ступая по стеклу и каменному крошеву. Люди, вооруженные молотами и железными прутьями, стояли в полной готовности перед резной деревянной ширмой, отделявшей главный алтарь от остальной части церкви.

– Благословите наш первый удар, – попросили они.

Ноксу не понравился папистский оттенок этой просьбы.

– Разве я епископ? – спросил он. – Что я должен делать: брызгать на вещи святой водой, окуривать их ладаном или бормотать заклинания над ними? Нет, либо вещь принадлежит Богу, либо Он отворачивается от нее.

Они замолчали. Он удержал их под контролем и теперь мог направлять их действия по своему усмотрению.

– Я говорю, что Бог отвернулся от этого алтаря! – вскричал он. – Это скверна, украшение для языческого ритуала мессы. Ибо что есть месса, как не суеверный языческий ритуал, настолько тайный и богохульный, что людям даже не разрешают смотреть на кумирню во время его проведения?

Он раскинул руки:

– Покончите с ним! Уничтожьте его! Пусть от него не останется камня на камне.

Предводители начали орудовать ломами и дубинами, пробивая дыры в тонкой деревянной резьбе.

– Пусть дневной свет озарит эту темную пещеру зла и суеверия! Откройте ее для людей! – прокричал Нокс, возвысив голос над звуками ударов.

Той ночью у него болело горло от проповедей и вдыхания каменной пыли, и ему пришлось довериться заботам своей жены Марджери. Она приготовила отвар из ромашки с медом и настояла на том, чтобы он пил медленно. Ноксу нравился вкус, но Кальвин учил его избегать этой ловушки; даже еда и питье не должны служить иному удовольствую, кроме удовлетворения естественного голода и жажды. Поэтому для того, чтобы побороть удовольствие от сладкого и теплого отвара и близости своей молодой жены, Нокс заставил себя выслушать доклад Патрика, лорда Рутвена, одного из лордов протестантской Конгрегации. Этот человек был достаточно неприятен сам по себе и служил эффективным противовесом для Марджери и целебного напитка. Он был грубым, необузданным и к тому же слыл колдуном, хотя его вести были более или менее приемлемыми.

– Королева-регент поклялась привести французские войска, чтобы сокрушить нас, – сказал он. – Эта новость пришла из Эдинбурга. – Он покачал кудрявой головой и погладил свой клеймор, двухкилограммовый двуручный меч, который он носил с собой повсюду. – Мы окажем ей и ее лягушатникам славный прием: разделаем их, освежуем и подадим на обед, как они это делают с лягушками в своей любимой Франции.

– Прошу вас. – Нокс поморщился. Мысль о поедании лягушечьих лапок казалась ему отвратительной. – Сколько войск? – спросил он.

– Примерно две тысячи. Не беспокойтесь, мы выстоим. «Если Бог за нас, кто может быть против нас?» Послание к Римлянам, глава тридцать первая, – с гордостью добавил он.

Нокс улыбнулся. Значит, этот неотесанный боевой лорд, который едва умел читать, может запомнить Писание? «Ах, Кальвин, если бы я мог разделить с тобой этот момент!» – подумал он.

– Это верно, – тихо сказал он. – Но даже Господу будет полезно хорошее снаряжение. Помните завоевание Ханаана? «Господь был с Иудою, и он овладел горою. Но жителей долины он не мог прогнать, потому что у них были железные колесницы». Книга Судей, глава первая, стих девятнадцатый.

Он сразу же пожалел о своих словах, так как лицо Рутвена разочарованно вытянулось. «Может быть, я неправильно использую свои знания? – подумал Нокс. – Унижаю своего брата по вере вместо того, чтобы руководствоваться любовью? Это так трудно понять! Каждый поступок может привести к греху, и гордыня рыщет повсюду».

– Здесь редко говорят словами из Ветхого Завета, – заверил он. – Мы много изучали его в Женеве. Вы увидите, что скоро в каждой местной церкви будет Библия, переведенная на шотландский, и все будут свободно проповедовать Писание… – Он замолчал и откашлялся. – Но вернемся к нашим делам. Нам нужно оружие, чтобы сражаться с королевой и ее войсками.

– Я могу вооружить многих людей, – сказал Рутвен и широко улыбнулся, показывая крупные зубы из-под густой бороды, похожей на косматый мех. – Готов поручиться, что помощь придет и с южной стороны границы, от королевы Елизаветы. Ее знают как добрую протестантку.

– До вас дошли точные сведения? – взволнованный, Нокс повысил голос и снова пожалел об этом.

– Слухи и кое-что посильнее слухов. Дело сделано: парламент отверг католицизм «Кровавой Мэри», и Англия снова стала протестантской страной. Официально это случилось пять дней назад. Теперь в лице англичан вы имеете надежного союзника, а не врага.

– Теперь у реформатской церкви появился союзник, – поправил Нокс. – Английская королева никогда не простит меня за публикацию «Первого трубного гласа». Она приняла этот текст близко к сердцу, – что искренне озадачило его, – …и даже запретила мне проехать через Англию на обратном пути. Но ничего страшного, если она поддерживает истинную веру.

– Это так. Она отослала монахов, собравшихся провожать ее в парламент со своими церемониальными факелами. К дьяволу факелы, мы и так все прекрасно видим! – Рутвен рассмеялся.

– Это хорошо. – Нокс ненавидел монахов. Бритоголовые тупицы, которые вечно во все вмешиваются!

Королева-мать, пожилая Мария де Гиз, которую Нокс называл «французской коровой», приказала всем реформатским проповедникам обратиться в католичество к Пасхе; когда они отказались, она велела им предстать перед ней десятого мая.

«Ответом была моя проповедь на следующий день, та самая, из-за которой здесь, в Перте, начались бунты, – размышлял Нокс. – Теперь пусть встретится с нашей армией, если сможет пройти через руины своих папских храмов». Он громко рассмеялся, не заботясь о своем больном горле.

«И Бог избавил нас от перспективы возвращения ее дочери в Шотландию и на здешний трон, – подумал он. – Она до конца своих дней останется во Франции, среди шелков и разврата, а мы будем беспрепятственно вершить свои дела здесь. Благодарю Тебя, Господи. Теперь приведи нас к окончательной победе!»

XV

Раннее лето в Париже с его мягкой погодой, обилием цветов и зеленой листвы было приятным временем для французского двора. К тому же ожидался большой праздник: испанский король Филипп, этот многоопытный жених, принял предложение стать мужем Елизаветы Валуа, отказавшись от бесполезных притязаний на руку новой королевы Англии. Свадьбу планировали в конце июня вместе с бракосочетанием ее незамужней тетки Маргариты Валуа и герцога Савойского – другого неудачливого претендента на руку королевы Елизаветы, которая отвергала их предложения направо и налево, словно домохозяйка, сортирующая старые обноски.

Но, несмотря на дорогостоящие приготовления, суету на кухнях, подгонку доспехов и турнирные занятия, в Турнельском дворце ощущалось некое беспокойство, оно буквально витало в воздухе, хотя никто не хотел признаваться в этом. Екатерина Медичи постоянно хмурилась и казалась больше погруженной в себя, чем когда-либо раньше. Елизавета Валуа, которой было лишь четырнадцать лет, с тревогой ожидала отъезда из Франции в качестве третьей жены человека, чьи предыдущие супруги прожили недолго, а сама Мария переживала из-за скорой разлуки с Елизаветой, которая стала ей почти сестрой, очередной болезни Франциска, но больше всего из-за новостей из Шотландии. Ее мать была больна и со всех сторон окружена реформистскими мятежниками во главе с Джоном Ноксом. Разразилась настоящая война со множеством убитых и раненых с обеих сторон. Возглавляемые протестантскими лордами и подстрекаемые проповедями Джона Нокса, шотландцы сеяли разрушения, а их армия напала на правительственные войска.

К тому же они получали поддержку из Англии. Королева Елизавета тайно посылала деньги для помощи мятежникам. Оставшись без этой поддержки, они бы уже были разбиты.

«О мама! – думала Мария, одеваясь для выхода на турнир, который являлся частью вечернего праздника. – Если бы я только могла увидеть тебя, быть с тобой… Мы так долго не виделись. Прошло уже восемь лет после твоего чудесного визита во Францию, восемь долгих лет… Я должна найти способ снова увидеть тебя. Возможно, я смогу приехать в Шотландию…» Желание было острым, как физическая боль, – мучительное томление, от которого перехватывало дыхание.

Перед каретой с позолоченными колесами, ехавшей на турнирное поле возле улицы Сент-Антуан, бежали герольды, кричавшие: «Дорогу! Дорогу Ее Величеству, королеве Шотландии и Англии!» Казалось, она делает что-то ради своей матери, наносит скрытый удар ее противнице, королеве Елизавете. Ее былое восхищение умом Елизаветы сменилось возмущением теперь, когда этот ум был направлен против ее матери. Она улыбалась и махала людям, приветствовавшим ее, а английский посол Николас Трокмортон подмечал все для составления доклада, который отправится в Лондон.

Мария заняла место на галерее для зрителей над улицей Сент-Антуан рядом со своим дядей-кардиналом, который уже выглядел утомленным.

– Я хотел бы иметь по одному ливру за каждый турнир, на котором мне доводилось присутствовать, – произнес кардинал, брезгливо отряхнув мантию. – Тогда я бы собрал больше, чем церковь получает за индульгенции, по словам Лютера. Конечно, никто не может вступить в брак, родиться на свет или быть коронованным без очередного турнира. Зрелище – это хорошее вложение капитала, если его разумно использовать. Но это… – он сделал пренебрежительный жест. – Пустые траты. Кто его увидит, кто будет потрясен этим зрелищем? Только не Филипп. Его здесь нет. Он не считает это событие достаточно важным даже для того, чтобы покинуть Испанию!

Такая же мысль промелькнула и у Марии. Ей было досадно, что Филипп не относился к будущей супруге с достаточным уважением, чтобы лично приехать за ней.

– Очень жаль, – сказала Мария. – Сердце Елизаветы еще не принадлежит ему. Он должен завоевать ее, а это плохой способ ухаживать за женщиной.

Кардинал глубоко вздохнул:

– Любовь и брак по договоренности плохо сочетаются друг с другом. – Ему было все равно, счастлива ли Елизавета Валуа или нет; такова была ее участь как принцессы. – Ваша кузина Елизавета Английская отклонила предложение испанского жениха, – продолжал он. – Разумеется, есть ощущение того, что она не настоящая королева. Так что Филиппу Испанскому еще повезло, особенно потому, что папа выпустил буллу, где он признает вас настоящей королевой.

На самом деле папа не издавал такую буллу, но шпионы кардинала так или иначе узнали его намерения.

Мария посмотрела на турнирное поле, расположенное между Бастилией и рекой, на парижские дома, сияющие под июньским солнцем, и на ярко-зеленые поля за ними. Она видела такой же пейзаж в своем часослове, яркий и похожий на панно из самоцветов.

– У меня слишком тяжело на сердце из-за неприятностей матери в Шотландии, чтобы думать о чувствах моей английской кузины, которая причиняет эти неприятности, – со вздохом призналась она. Она отказалась обсуждать свои формальные претензии на английскую корону, навязанные Генрихом II.

– Королева Англии не причиняет эти неприятности, – поправил кардинал. – Она просто извлекает выгоду из того, что происходит естественным образом.

– Как умно с ее стороны. – Мария по-прежнему смотрела на совершенный июньский пейзаж, так похожий на миниатюру. Ей хотелось попасть туда и пройти по извилистой сельской дороге, которая при взгляде отсюда походила на коричневую нить…

Соперники собирались по обе стороны турнирного поля под развевающимися знаменами. Кардинал снял шляпу и стал обмахиваться ею.

– Когда же они начнут? Это настоящая пытка!

– Скоро, – заверила она.

Он горестно вздохнул и повернулся, чтобы поговорить с королевой, сидевшей по другую сторону от него. Екатерина Медичи, одетая в темно-зеленое платье, выглядела недовольной; ее брови вытянулись в прямую линию, и она комкала носовой платок своими короткими пальцами. Мария слышала, как кардинал попытался развлечь ее, но королева беспокоилась все сильнее.

«Турниры – замечательная вещь, – подумала Мария. – Все эти яркие краски и церемонии похожи на праздничную мессу. Возможно, это и есть месса, только светского характера, демонстрация силы и мощи…»

Прозвучали трубы. Турнир в честь бракосочетания сестры короля принцессы Маргариты и его дочери принцессы Елизаветы с герцогом Савойским и королем Испании соответственно был объявлен открытым.

Соперники в сверкающих доспехах, включая короля, носившего черно-белые цвета Дианы Пуатье, вышли на поле. Первая схватка началась.

В течение часа все жадно наблюдали за происходящим, но потом привычное зрелище стало утомительным, мысли зрителей потекли в другом направлении, и начались разговоры.

Мария разгладила синее платье и подумала о Франциске. Он сидел рядом со своей матерью; его лицо искажала боль, вызванная застарелым воспалением уха. Как он это выносит – никогда не чувствовать себя вполне здоровым? Однако он настаивал на своих уроках и продолжал охотиться.

Дальше на галерее сидел герцог Гиз, вернувшийся из военного похода. Мирный договор, заключенный во дворце Като-Камбрези, положил конец войне. Франция обязалась вернуть Италии все завоеванные территории за последние восемьдесят лет. «Какой тщетной оказалась эта война! – подумала Мария. – Все эти знамена, лошади и артиллерия в итоге оказались такими же бесполезными, как этот турнир».

– Как вы себя чувствуете в браке, дорогая? – участливым тоном спросил кардинал, наклонившись к ней.

– Прекрасно, – ответила она.

– Но в каком смысле? – настаивал он.

– В том смысле, какой жена вкладывает в отношения со своим мужем. – Она не выдаст ему способности Франциска, или, вернее, их отсутствие.

– Значит, вскоре мы сможем ожидать появления принца? – упорствовал кардинал.

– Все в руках Божьих.

– Бог помогает тем, кто сам помогает себе.

Должна ли она слышать это?

– Каким образом? – Мария поддалась искушению.

– Ради блага Франции бывает необходимо приносить личные жертвы и временно забывать о некоторых заповедях.

– Таких, как шестая заповедь? – она выждала паузу. – Та, где говорится о супружеской верности?

– Как вы проницательны! Естественно, Господь вознаградит такую жертву незначительной компенсацией в виде удовольствия.

Разумеется, ей захочется испытать плотское удовольствие. Она прямо создана для этого.

– Мое удовольствие заключается в верности моему супругу.

«Вот незадача, – подумал кардинал. – Какая проблема для престолонаследия!»

– Естественно, я лишь испытывал вас, дорогая, – пробормотал он.

– Я знаю. – Она сделала вид, будто поверила ему. – Это ваша обязанность как кардинала церкви и моего…

У зрителей на террасе вырвался дружный крик. Мария посмотрела на турнирное поле и увидела короля, наклонившегося вперед в седле, и щепку от копья, торчащую из его открытого забрала. Кровь толчками вытекала из-под золоченой решетки забрала на шею лошади. Екатерина завизжала. Диана сидела неподвижно, как будто высеченная из камня.

– Господи всемогущий! – выдохнул кардинал. Он встал и вцепился в перила балюстрады.

Когда короля снимали с лошади, его тело было жестким, как пугало, если не считать конвульсивного подергивания конечностей через каждые несколько секунд. Его уложили на носилки и унесли прочь прежде, чем королева или кто-либо из членов королевской семьи успели спуститься к нему.

– Нет! – выкрикнула Екатерина. – Я предупреждала его! Я говорила ему, умоляла его!

Она устремилась на турнирное поле и с плачем обняла окровавленную шею лошади.

– Идемте, – сказал кардинал. Он взял Марию под локоть и помог ей встать. – Возвращайтесь в карету. Его отвезут в Турнельский дворец, и нам нужно быть с ним.

Она подчинилась и вернулась в королевскую карету, украшенную ее регалиями. Кучер тронул лошадей, и герольды снова побежали впереди, громко крича: «Дорогу! Дорогу Ее Величеству, королеве Шотландии и Англии!» Их голоса тонули в криках возбужденной толпы.

В Турнельском дворце – кардинал угадал правильно – король лежал на узкой кровати в окружении врачей. Копье вошло в левый глаз и ослепило его. Медики опасались, что деревянные щепки могли проникнуть в мозг.

В течение десяти дней король находился между жизнью и смертью, так как рана воспалилась и инфекция начала распространяться. Иногда он приходил в себя, потом снова впадал в забытье. Самым странным для Марии было то, что он не удивлялся своей смерти в возрасте сорока одного года и не противился ей. Он как будто принимал смерть, словно ожидаемую и даже желанную гостью.

Екатерину, судя по всему, предупредили о грядущей беде астрологи Руджери и Нострадамус, чье мнение она ценила очень высоко. Она говорила об этом своему мужу, но он оставил ее слова без внимания. Или, может быть, он уже тогда примирился со своей участью? Казалось, его поступки были продиктованы нежеланием жить. Он настоял на продолжении последнего поединка, несмотря на мольбы Екатерины и желание соперника прекратить схватку. Король приказал ему выехать на поединок или понести наказание.

Бледный и дрожащий, Франциск стоял у ложа своего отца. Он сам был нездоров; боль в ухе улеглась, но лихорадка продолжалась.

– Отец! – воскликнул он. – Не оставляй меня!

Его отец вздохнул и приоткрыл здоровый глаз, словно ему не хватало сил широко распахнуть его.

– Сын мой, – сказал он почти нормальным голосом. – Скоро ты потеряешь отца, но его благословение останется с тобой. Путь Бог дарует тебе больше счастья, чем Он дал мне.

Франциск зарыдал и бросился на постель. Грудь его отца казалась теплой и надежной, и он верил, что если будет обнимать его достаточно крепко, то сохранит его навсегда.

Мария подошла к Франциску и обняла его сзади. Его худые плечи вздрагивали от плача.

Король закрыл глаза. Казалось, он заснул, но потом королевский врач Амбруаз Паре пощупал его пульс и покачал головой.

– Ваше Величество, король умер, – обратился он к Франциску.

– Нет! – Франциск прильнул к отцу.

– Ваше Величество, – позвал кардинал. Он сделал жест Марии, которая помогла своему мужу встать.

– Мы вверяем вам нашу жизнь и нашу верность, – произнес кардинал. – Мы будем служить вам до конца дней.

Франциск вытер глаза. Его мать по-прежнему плакала.

– Maman! – он бросился в ее объятия, не обращая внимания на кардинала. – Maman!

Вместе они побрели к выходу из дворца, где собралась озабоченная толпа. Пусть кардинал сделает объявление; они отправлялись в Лувр. Королевская карета стояла поблизости в тени большой липы, и они направились туда. Мария встала в стороне, чтобы войти последней из уважения к своей свекрови. Но Екатерина Медичи внезапно отступила на шаг и спокойно посмотрела на нее, как в любой обычный день.

– Вы должны войти первой, – тихо сказала она. – Королева Франции имеет преимущество перед вдовствующей королевой.

XVI

После полудня Мария не могла ничего есть, с беспокойством думая о предстоящем вечере; они с Франциском впервые должны были предстать перед придворными как король и королева Франции. На самом деле это было просто, и Мария уже все спланировала, но от этого она лишь еще больше нервничала, так как успех или неудача зависели только от нее.

В течение нескольких лет у нее имелся свой личный сад на территории одного из небольших замков. Диана Пуатье обратила внимание на ее любовь к цветам и помогла ей создать этот совершенно белый сад под верандой, ведущий к декоративному пруду с чистой прозрачной водой.

– Вы имеете особую склонность к белому цвету, – сказала она. – А белый сад великолепно смотрится в лунном свете. Вы знаете, что существуют цветы, которые распускаются лишь в темноте и дают насыщенный аромат? Они происходят из Персии.

Диана. По распоряжению Екатерины Медичи сразу же после похорон Генриха II ее удалили от двора. Но ее сад процветал: все эти годы Мария любовно ухаживала за ним и сажала новые цветы, так что теперь он окружал пруд со всех сторон, словно благоухающая рамка.

Королевский прием состоится здесь. Гости будут гулять по тенистым тропам, освещенным фонарями, до того как поднимется полная луна и раскроются белые цветы. Среди них будут расхаживать французские и шотландские музыканты, играющие на скрипках, лютнях и волынках. Мария надеялась, что неформальная атмосфера поможет всем успокоиться – в первую очередь ей самой и Франциску.

– Мадам, – прозвучал знакомый голос за ее спиной. – Нам предстоит очередная молодежная вечеринка?

Повернувшись, Мария увидела Фламину, стоявшую поблизости. Четыре Марии теперь были ее фрейлинами, членами самого доверенного внутреннего круга. Она не ожидала, что положение королевы Франции что-то изменит в их отношениях, но, по правде говоря, теперь они относились к ней по-другому, к примеру, почтительно называли «мадам». А возможно, дело было в том, что теперь они обращались к замужней женщине.

– Нет, – со смехом ответила она. – Нас пригласили несколько придворных старшего возраста. Тем не менее будет в основном молодежь.

Сначала Франциск потребовал, чтобы возраст присутствующих не превышал двадцати пяти лет, но когда Мария напомнила, что в таком случае ни один из членов «Плеяды», группы из семи поэтов, вдохновленных великих классиков, которые придавали ее двору литературный блеск, не сможет прийти, он отменил это условие.

– Но речь идет только о поэтах, а не о твоих старших родственниках, – настаивал он.

– А как же молодой Рене? – спросила она. – Кроме того, ему лишь двадцать четыре года.

– Я устал от твоих дядюшек, – пожаловался он. – Они всегда приносят мрачные новости и могут испортить нам вечер.

Мария оторвалась от воспоминаний и посмотрела на подругу.

– Хорошо, – сказала Фламина и тряхнула головой. Ее детская жизнерадостность и энергия никуда не делись даже теперь, когда она стала женщиной.

– Есть кто-то, кого ты особенно хочешь увидеть? Надеюсь, я пригласила его.

– Нет.

Мужчин постоянно тянуло к Фламине. Они не забывали о наклонностях ее матери и предполагали, что ее дочь разделяет их, поэтому она хорошо натренировала правую руку, чтобы отгонять тех, кто пытался заигрывать с ней.

– Мадам! – К ним присоединилась Мэри Битон, миловидная, румяная и как будто грезившая наяву. – Все в порядке? Ожидается полнолуние?

Ее большие карие глаза смотрели невинно и доверчиво.

– Да, если луна вдруг не пойдет задом наперед и не станет менее полной, чем вчера вечером! – насмешливо ответила Фламина.

Внизу садовники деловито чистили тропинки, усеивали их цветочными лепестками и ставили подпорки под ветви, тяжелые от распустившихся соцветий. Подмастерья следовали за ними, поливая клумбы и пропалывая сорняки.

В задней части сада тисовая изгородь выросла почти в человеческий рост с тех пор, как маленькая Мария посадила ростки, не доходившие до колена. Декоративный пруд почти полностью зарос белыми кувшинками, распахнувшими свои крупные восковые цветки, словно детские рты.

– Вы теперь не будете носить белое? – озабоченно спросила Мэри Битон. – Если все придут в белом…

– Нет, – поспешно ответила Мария. – Траур закончился.

Она носила траурное платье в течение требуемых сорока дней после смерти Генриха II. Франциск был коронован в Реймсе вскоре после этого, и Мария решила как можно быстрее вывести его из траура, чтобы взбодрить. Он явно хотел пребывать в скорби и уединении так долго, как только возможно, в надежде отложить тяжкое бремя государственного управления. Но чем дольше он ждал, тем более ужасной казалась ему эта ноша. Мария уговаривала его гулять на солнце и ездить на его любимом коне (арабский скакун прибыл в срок, как было обещано), и он постепенно стал легче относиться к стоявшей перед ним задаче.

Сегодняшние вечерние развлечения были лишь частью ее стараний облегчить для него переход к новым полномочиям. Она знала, что ему будет гораздо легче, если прием состоится в одном из небольших дворцов и будет ограничен молодыми людьми и друзьями семьи. Франциск разрешил ей составить план вечера и выбрать одежду для него.

– А maman не придет? – спросил он, хотя знал ответ.

– Нет, она слишком старая, – заверила Мария.

Между Екатериной Медичи и Гизами существовали определенные трения, но если Екатерина пыталась управлять внешней политикой, то они отвечали за внутреннюю.

– Надеюсь, небо будет совершенно чистым, – сказала Мэри Битон. – Даже одно облако может все испортить.

Милая, нежная Мэри Битон, которая вечно о чем-то беспокоится.

– Если будут облака, мы объявим их частью постановки, – заявила Фламина.

Они подошли к пруду с кувшинками и попытались сорвать цветок. Двое садовников – молодых и красивых, как отметила Мария – сразу же поспешили к ним на помощь.

– Что за прелестная картина!

Кардинал! Он каким-то образом проник во дворец и сейчас стоял на веранде лишь в нескольких метрах от нее, а легкий ветерок играл полами его мантии. Он склонил голову и посмотрел на племянницу, как делал с тех пор, когда она была ребенком; его манеры по отношению к ней не изменились.

– Вы же знаете, что не можете прийти, – укоризненно сказала она.

– Ах, cruelle dame![23] – он манерно прижал руки к груди. – А ведь это самое заветное торжество во Франции, первый прием у Их Величеств, Франциска II и Марии. В чем мое прегрешение?

– Чего вы хотите? – В последнее время его нескромные расспросы и попытки направлять и контролировать ее, которые он считал тонко замаскированными, вызывали у нее отвращение.

– Лишь поделиться с вами некоторыми новостями из Шотландии. – Он казался слегка обиженным. – Или вас больше не интересует эта маленькая беспокойная страна?

Только не Шотландия! Да, она по-прежнему глубоко интересовалась своей родиной, но вести оттуда почти никогда не были добрыми.

– Разумеется, мне интересно. Что случилось?

Она указала на деревянную скамью в тени декоративного кустарника, и они сели бок о бок.

– Мне очень неприятно, что приходится говорить об этом, но корабли, которые вы отправили на помощь вашей матери…

Восемь кораблей с тремя тысячами солдат, вспомнила она. Гордость Франции.

– …попали в сильный шторм и потерпели крушение.

– Шторм? Но сейчас еще слишком рано для штормов!

Кардинал кашлянул:

– Я знаю. Возможно, мастер Нокс обладает властью над морем и ветрами. Они как будто повинуются ему.

– Нокс! Его разбойники наводнили страну, они грабят и жгут, свирепствуют хуже, чем английские солдаты.

– Теперь они объединили свои силы, – тихо сказал кардинал.

– Что вы имеете в виду? – Казалось, яркий свет дня померк, как будто Нокс мог внезапно материализоваться из садовой ограды или фигурно подстриженное дерево могло принять его форму.

– Я имею в виду, что мятежники, те самые, кто объявил об отстранении вашей матери от регентства, подписали союзный договор с Англией и что королева Елизавета официально взяла Шотландию «под свою защиту». Это позволяет ей открыто послать английскую армию на помощь мятежникам, чем она и занимается в данный момент.

– Но… на каком основании?

– На том основании, что она должна защищать Англию от французской армии.

– От армии моей матери! От той помощи, которую я отправила ей!

– Именно так.