Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет
Кардиналу удалось испортить прием, даже не побывав там.
– Я направлю больше войск, – яростно сказала она. – Они не победят!
После этого кардинал попрощался и ушел. Она знала, как неохотно он это сделал. Мария несколько минут просидела, глядя себе под ноги. Ей стало ясно, что они с Франциском должны нанести королевский визит в Шотландию. Это должно успокоить ситуацию. Шотландия поразила ее быстрым отказом от религии своих предков под руководством пламенного Нокса. Ни одна другая страна не видела такого стремительного распространения протестантизма, похожего на чуму. Лорды Конгрегации… Кем они были? Истинно верующими или просто людьми, жадными до власти? А этот Нокс… Какой церковник может открыто носить двуручный меч и проповедовать революцию? До сих пор это было чем-то невиданным.
Да, она должна посетить Шотландию. Но лишь после того, как они с Франциском привыкнут к своему высокому положению здесь, во Франции.
Солнце зашло, оставив после себя красно-фиолетовые полосы и небольшой эскорт облаков над горизонтом. Король Франциск, удивительно вытянувшийся за последний год, немного неуклюже стоял на верхней ступени веранды, принимая гостей. Его новые алые штаны были модно присборены у бедер, а дублет с длинными рукавами имел сотню маленьких разрезов, из-под которых выглядывала шелковая подкладка изумрудного оттенка. Рейтузы такого же цвета обтягивали его длинные худые икры; он с презрением отверг предложение портного вставить мягкие подушечки. На таких же длинных и узких ступнях красовались туфли с разрезами. Общая картина напоминала два зеленых боба с туфлями, но Франциск не подозревал об этом эффекте и гордо возвышался на лестнице в плоской бархатной шапочке, опоясанный церемониальным мечом, приветствуя гостей и своих младших братьев – восьмилетнего Шарля и девятилетнего Анри. Они были самыми младшими из присутствующих и сразу же побежали прятаться в кусты, чтобы потом неожиданно выпрыгивать оттуда на людей.
– Приветствую вас, дорогие друзья, – как можно громче произнес Франциск и поднял руки. – Мы с королевой рады принять вас у себя. Прошу вас, помогите нам насладиться зрелищем полной луны, когда она взойдет. – Он повернулся к Пьеру Ронсару, который был старшим из гостей, хотя ему исполнилось всего тридцать пять: – А вы будете очень любезны, если прочитаете свой «Гимн луне».
Ронсар поклонился и поцеловал руку короля.
– Когда взойдет луна, я буду приветствовать ее. – Он повернулся к Марии: – Но это великолепное солнце уже сияет над нами.
«Не сейчас!» – хотелось закричать ей. Его экстравагантные комплименты иногда повергали ее в смущение, тем более что он явно настроился расточать ей похвалы даже в том случае, если она выглядела как одна из ослиц, дававших молоко для дамских ванн.
Мария посмотрела на людей, собравшихся вокруг нее. На мраморной веранде выделялась фигура Мэри Ливингстон, которую когда-то прозвали Пышкой. Она выросла высокой и статной девушкой, и ей понадобится сильный муж. «Не только сильный, – подумала Мария, – но надежный и энергичный. Кто может ей подойти?»
Только не поэт Шателяр, секретарь Анри д’Омвилля, сидевший с апатичным видом под одним из фруктовых деревьев, высаженных в большой горшок. Его темные глаза, всегда выглядевшие так, будто он собирался заплакать, искали что-то, за что он мог бы зацепиться взглядом. Он с некоторым интересом посмотрел на появившуюся Мэри Сетон, но интерес пропал сразу же, как только она прошла мимо. Он сразу же почувствовал, что ее не удастся соблазнить томными любовными речами – она была практичной и приземленной женщиной, поэтому его взгляд переместился в другое место.
Неподалеку стоял молодой и красивый маркиз д’Эльбёф, кузин Марии де Гиз и по складу характера явный хищник. Он будет приставать к Фламине, как это бывало всегда, а она, как обычно, отвергнет его. Он посмеется и попытает удачу где-нибудь еще. Рядом с ним стоял Анри д’Омвилль, младший сын коннетабля Франции Монморанси; Мария видела, что он носит ее розовый шелковый платок, который однажды нашел и провозгласил своим самым великим сокровищем. Он приколол платок к своему дублету и, когда встречался с ней взглядом, нарочитым жестом целовал кончики пальцев и прикасался к платку.
Слуги принесли кубки с белым вином, и гости расположились на веранде, глядя на восток и ожидая, когда на ясном небе взойдет луна. Никто не разговаривал; все просто молча ждали. Линия деревьев в дальнем конце сада частично закрывала горизонт, но они могли различить бледное сияние луны, начавшее свое полуночное путешествие.
– Ах! – произнес тихий голос рядом с ней, и Мария узнала Ронсара. Когда луна всплыла над верхушками деревьев, он стал читать стихотворение, сочиненное специально для такого случая:
Яви нам, о богиня, серебристый свой покров, Наброшенный на лик земли и скрывший Все то, что режет глас своим уродством При свете дня; ласкай меня, о красота, Окутай своим чудным белым блеском…
Потом они вместе торжественно прошли по садовым тропинкам, чтобы отдать должное белой красоте, расцветающей повсюду вокруг них.
Их голоса звучали интимно и приглушенно, и легкий ветерок, напоенный ароматом цветов, окутывал их невидимым плащом. В тот момент Мария чувствовала, что купается в любви и счастье и окружена самой надежной защитой, которую мог предложить этот мир.
– Vivez, si m’en criyez, n’attentez a demain; Gueillez des aujourd’hui les roses de la vie, – пробормотал Ронсар у нее за спиной. «О нет, услышь меня, любовь! Не жди до завтра! Живи же и срывай соцветья роз – сейчас, сегодня!»
XVII
Мария лежала в постели, стараясь не шевелиться. Если она оставалась совершенно неподвижной, боль была не такой резкой. Врачи не знали, что стало причиной внезапных резей в животе; они прописали ей полный покой и бланманже. Поэтому, несмотря на прекрасный июньский день, она оставалась в постели в самой дальней спальне своих апартаментов в Шамборе, отказавшись задернуть шторы или закрыть ставни. Солнечные зайчики танцевали внутри, и летний воздух, легкий как перышко и чистый, как белое кружево, наполнял комнату.
«Как скучно лежать здесь, когда все остальные развлекаются на свежем воздухе!» – подумала она. Франциск отправился на верховую прогулку, а Екатерина Медичи сопровождала его, выставив напоказ свои знаменитые мускулистые икры.
Мария улыбнулась. Ее свекровь была странной женщиной, гордившейся своими ногами – лучшей особенностью ее фигуры, которая становилась видна лишь в тех случаях, когда она ездила верхом по-мужски. Другими ее наиболее яркими качествами являлась свирепая, почти удушающая материнская любовь и зловещая репутация отравительницы. Поскольку ее и Марию объединяла общая цель и преданность Франциску, между ними не было серьезных разногласий. После первого потрясения Франциск принял на себя королевские обязанности и исполнял их настолько хорошо, насколько мог.
Мария закрыла глаза. Казалось, боль немного успокоилась. Теперь, если она сможет поспать, после пробуждения все будет хорошо. Она начала по памяти цитировать стихотворение Ронсара «Эпитафия его душе», переставляя слова в обратном порядке:
Dorse je: repose mon trouble ne Fortune ta suis: dit j’ai passant Commune la par envies tant…
Вскоре она уже не могла ставить одно слово впереди другого.
Когда Мария проснулась, комната была наполнена фиолетовым светом, и вокруг слышался шепот нескольких голосов:
– Мы не можем…
– Мы не смеем… еще рано…
– Нельзя больше ждать!
– Но приступы… ее болезнь…
– Говорю вам, мы не можем больше ждать. Если мы промолчим, это посчитают самоуправством или даже изменой. Не сообщить королеве…
Назойливый шепот походил на жужжание пчел летним вечером в сгущающихся сумерках.
– Я не возьму на себя такую вину! – Это был голос кардинала. Мария видела очертания его лица в сумрачном свете.
– Дядя кардинал, – сказала она и попыталась сесть. Боль улеглась, но она по-прежнему испытывала неприятные ноющие ощущения в животе. Потом она увидела еще несколько лиц собравшихся вокруг него, словно гроздь виноградин, и каждое лицо выглядело мрачным.
– Что случилось? – спросила она.
– Новости из Шотландии, Ваше Величество, – ответил кардинал.
– Самого печального свойства, – добавил знакомый голос, и Мария увидела другого старшего дядю, герцога Гиза. Потом она внезапно поняла, в чем дело.
– Нет! – закричала она.
– Увы, это правда, – пробормотал кардинал.
– Наша сестра и ваша любимая мать… умерла, – произнес герцог.
– Нет, – Мария повторяла это слово как заклинание. – Нет, нет!
– Она умерла от водянки, – сказал кардинал. – Но ее кончина была великой и подобающей для великой женщины. Она собрала враждующие стороны и убедила их заключить мир и простить друг друга. А вам она написала… – Он протянул ей конверт.
Мария молча взяла письмо и жестом попросила принести свечу для чтения. Слова, почерк… такие же, как во многих прошлых письмах, но все-таки другие, ужасно и непоправимо другие…
Она выронила письмо, но потом снова подняла его. На нем стояла дата: 1 июня 1560 года. Это было двадцать восемь дней назад.
– Когда пришло это письмо? – спросила она. – Как давно вы знаете?
– Десять дней, Ваше Величество.
– И вы держали это в тайне от меня? – «Все эти дни, пока гуляли со мной в саду и улыбались мне? – подумала она. – Вы ели за моим столом, обсуждали стихи и растущее влияние гугенотов, но вы знали, а я нет?»
– Я хотел избавить вас от этого, – сказал герцог.
– Избавить меня от знания или от боли? – спросила она. – Если от боли может избавить лишь незнание, это ничего не дает.
– Наверное, нам хотелось думать о ней как о живой, – неожиданно произнес герцог. – Человек продолжает жить, если о его смерти не знают.
– О чем вы говорите, дядя? – устало спросила она. – Как командир вы знаете, что солдат не становится менее мертвым от того, что жена не знает о его смерти.
– Моя дорогая, поверьте… – начал кардинал.
Но ее лицо внезапно исказилось, и она рухнула в постель, зарывшись в одеяла и содрогаясь от рыданий. Мужчины, пришедшие вместе с Гизами, вышли из комнаты, оставив братьев наедине с племянницей. Потом Гизы тоже тихо удалились, не желая тревожить королеву в ее горе.
Она плакала долгие часы, и ее горе отягощалось чувством вины за то, что страдания в чужой стране, сохраняемой ради нее, довели ее мать до смерти в возрасте сорока четырех лет. «Пока я играла, плавала по Луаре на роскошных лодках и переезжала из одного замка в другой, пока меня превозносили поэты, моя мать сражалась в Шотландии, даже подозревая, что я больше никогда не вернусь туда, – думала Мария. – Но я хотела увидеть ее! И я действительно собиралась приехать, как только…»
Воспоминание об их последнем прощании, которое стало окончательным, было настолько мучительным, что она закричала. Стоявший все это время за дверью кардинал повернулся к герцогу:
– Я же говорил, что она очень тяжело воспримет эту новость.
Мария оставалась в постели еще десять дней, не в состоянии есть, разговаривать или нормально спать. Она переходила от горестного отчаяния, пронизанного черной безнадежностью, к вялому безразличию. Четыре Марии терпеливо ожидали в соседней комнате, но, казалось, она не узнавала их.
На одиннадцатый день она собралась с силами и вернулась в окружающий мир, словно пьяница, который постепенно выходит из состояния, где нет ощущения времени.
Мария чувствовала себя грязной и жаждущей окунуться в теплую ванну, а также очень голодной. Она почти виновато поздоровалась с Мэри Ливингстон и попросила ее приготовить ванну из молока ослиц, а потом подать манную кашу с сахаром и корицей. К вечеру она снова чувствовала себя живой, хотя по-прежнему слабой и потрясенной.
Ее посетил кардинал, радостно потиравший руки и одобрительно кивавший.
– Слава богу, вы снова вместе с нами!
– Частично, но другая часть меня умерла вместе с матерью, – тихо ответила она. – Теперь расскажите мне остальное. Со смертью матери многое должно было измениться не только в моем сердце.
Кардинал помедлил. Он поднял руку и потер то место, где недавно находилась его бородка, сбритая в минутном порыве.
– Я достаточно сильна, чтобы выслушать вас, что бы вы ни сказали. – Ее голос звучал ровно и спокойно.
Тем не менее он колебался, продолжая кривить губы в улыбке.
– В сущности, я приказываю вам.
Она была королевой, и он не мог не подчиниться ей.
– Что ж, хорошо. Новости очень простые: все кончено. Мятежники одержали верх, и уже сейчас Уильям Сесил как представитель Англии находится в Эдинбурге и заключает договор с Францией от лица мятежников. Договор о нашем уходе.
Он заметил потрясение, отразившееся на ее лице.
– Старый союз прекратил свое существование. В Шотландии больше не будет французов и католиков. Для нас там все кончено.
– Для нас?
– Для французов. Вы остаетесь королевой Шотландии, но лишь формально. На самом деле ваш незаконнорожденный брат Джеймс Стюарт правит от имени протестантов. А за ним стоит королева Англии, которая дергает за ниточки и контролирует свое новое вассальное королевство.
Мария приоткрыла рот, не находя слов.
«Что же, – подумала она в порыве самобичевания. – Я сама потребовала, чтобы мне все рассказали».
– Парламентский комитет утвердил эти перемены, а мастера Нокса попросили написать символ веры для новообращенных шотландцев. Он справился с этой работой за четыре дня.
XVIII
Мария Стюарт сидела на маленькой скамье в недавно разбитом саду в Шенонсо, наблюдая за работой садовников. В этот осенний день природа купалась в золотистом свете, и окружающая красота заставляла ее радоваться, несмотря ни на что.
Она почти не заметила предыдущее лето – тяжелые букеты левкоев, подсолнухов и маргариток, порхающих пестрых бабочек и теплых мглистых сумерек, растягивавшихся до десяти часов вечера. Кого могут тронуть или ободрить подобные вещи, когда они лишь украшают ткань бытия, не изменяя ее? Ее мать умерла, ее королевство захватили еретики. Даже тело матери не разрешили вывезти из Шотландии во Францию для похорон, но держали как заложника у лордов Конгрегации. Что за бессердечие, неужели у них нет сострадания даже к мертвым? Мария содрогнулась под теплым и дружелюбным французским солнцем.
«Я привезу тебя домой, мама, – молча пообещала она. – Ты упокоишься во Франции».
– Bonjour, Ваше Величество, – сказал главный садовник, присоединившийся к своим подчиненным.
Она с улыбкой кивнула ему. Для нее только сейчас стало естественно слышать, как ее называют королевой Франции. В течение первого года этот титул казался неловким, как будто она лишь ожидала прибытия королевы Екатерины. Когда все стали называть Франциска «Ваше Величество» и «король Франции», это звучало еще более странно. Она не могла избавиться от мысленного образа Генриха II и ожидала, что он вот-вот выйдет из-за колонны, когда прозвучит этот титул, и посмеется над шуткой, разыгранной над ними.
Но сегодня он был бы потрясен, если бы приехал в Шенонсо и обнаружил, что его возлюбленная Диана сослана в другой замок, а потом увидел творение рук Екатерины, которая разбила собственный сад на другой стороне от замка. Именно над ним сейчас усердно трудились садовники. Хотя сад Екатерины при всем желании не мог похвалиться высокими деревьями и скульптурно подстриженными кустарниками старого сада, он отражал последние модные веяния из Италии: статуи, фонтаны и каналы. Со временем здесь тоже вырастут деревья, и Екатерина, хорошо умевшая ждать и жившая под девизом Odiate et aspirate – «Ненавидеть и ждать», – не возражала против этого.
Между тем сад уже радовал взор элегантными клумбами сложных геометрических форм, сочетавшими разноцветную гальку с яркими соцветиями; в спокойной воде каналов отражалось небо с облаками, и надо всем царила безмятежная белизна изящного замка, стоявшего наискосок над рекой Шер. Екатерине не нужно было делить его ни с кем, кроме короля Франциска. В честь короля и его молодой супруги она устроила небольшой прием с фейерверками, которые чертили замысловатые фигуры в ночном небе и отражались в водах реки.
Мария следила за приближением своей свекрови, чье грузное тело загораживало одну из тропинок вдоль канала. Она поднялась ей навстречу, и обе женщины пошли рядом, отбрасывая тени на фоне предвечернего солнца. Тень Марии была длинной и узкой, а тень Екатерины – короткой и квадратной; ее голова едва доходила до плеча спутницы. Мария немного наклонилась, чтобы лучше слышать монотонный голос своей свекрови. Королевские садовники прекращали работу и застывали в поклоне, когда две королевы проходили между ними. Цветы в геометрических клумбах образовывали тщательно выложенные узоры: фиолетовые ирисы, белые лилии, алые гвоздики и темно-желтые маргаритки.
Наконец Екатерина, до сих пор отпускавшая невинные замечания о цветочных клумбах и геральдике, замедлила шаг и спросила:
– Итак, вы и Его Величество отказываетесь подписать Эдинбургский договор?
– Мы не отказываемся, а просто не подписываем его, – ответила Мария. Таков оказался вердикт старших братьев Гизов, в котором, по сути, не было необходимости. Она не хотела, да и просто не могла поставить свою подпись под документом, отрицающим ее право на английский трон. Это было невозможно. Как может чья-то подпись отменить нечто истинное? Мария вела свой род от Генриха VII, и ее наследственные права являлись неоспоримыми. Она даже хотела согласиться де-факто признать Елизавету королевой, но дядя указал, что в договоре нет различия между де-факто и де-юре. А пункт «отныне и во все времена» означал, что она не сможет взойти на престол даже в том случае, если Елизавета умрет бездетной.
Эдинбургский договор стал тяжким поражением для Шотландии, и ей в буквальном смысле становилось плохо, когда она думала о нем. Джон Нокс со своими мятежниками затравил ее мать до смерти, а результатом стал Эдинбургский мирный договор, отвергавший Францию и католицизм. Нет, она никогда не подпишет его!
Они приближались к fontaine de roche, шедевру великого мастера садовых интерьеров Бернара Палисси. Екатерина улыбнулась, когда услышала мелодичное журчание воды.
– Англичане будут давить на вас, – сказала она.
– Пусть попробуют, – ответила Мария, пренебрежительно тряхнув головой. – Шотландия не принадлежит им, как бы сильно они этого ни хотели.
– Они поддержали мятежников, – тихо сказала Екатерина. – Они купили их.
– Они могут думать, что купили их, но бунтовщики – это предатели по определению. Если они изменили своему регенту, которому обязались служить, то тем более изменят тому, перед кем у них нет никаких обязательств. Для них Елизавета всего лишь мешок с деньгами, который можно использовать, пока это их устраивает.
– Возможно, они скоро признают ее королевой Шотландии. Мне известно о тайном предложении женитьбы от графа Аррана, молодого наследника дома Гамильтонов. Лорды Конгрегации послали Елизавете предложение от его имени. Что может лучше устроить их? Два протестантских монарха, правящих в стране, очищенной от католической скверны.
Ее голос, всегда низкий и приглушенный, теперь казался почти урчанием.
Мария тоже слышала об этом от своего дяди.
– Елизавета не выйдет за него замуж. – Она слышала свой голос словно со стороны и каким-то образом знала, что это правда. – И тогда они обратятся к нам: ко мне и Франциску. Но до тех пор…
До тех пор, пока в Шотландии нет кормчего, который стоит у руля, в стране воцарится хаос.
– Я молюсь лишь о том, чтобы они не провозгласили Эдинбург «градом Божьим». Кажется, так теперь называют Женеву? – сказала Екатерина. – Наверное, вам и королю нужно нанести визит в Шотландию, чтобы заручиться их преданностью.
«Тем временем я разберусь здесь со своими делами», – подумала она.
– Вы же знаете, что Франциск не выдержит долгого пути, – укоризненно сказала его жена.
– Поездка может укрепить его силы.
– Такая же поездка убила его тетушку Мадлен. Нет, я не позволю ему подвергнуть свою жизнь опасности.
Шум фонтана, управляемого гидравлическими механизмами Палисси, заставил их повысить голоса. Огромная искусственная гора возникла на пересечении двух водных каналов; с ее склонов струились потоки воды, каскадами ниспадавшие в пенистый бассейн у подножия.
Екатерина никогда не уставала восхищаться фонтаном, и Марии нравились фаянсовые рептилии, окружавшие бассейн: блестящие зеленые лягушки, хищные крокодилы и полосатые гадюки, свивавшие кольца на сухих валунах, словно готовясь к нападению.
Шум падающей воды заглушил голос Франциска, звавшего их. Лишь взмахи его рук в конце концов привлекли их внимание. Он неуклюже бежал по ухоженной гравийной тропинке, припадая на одну ногу, и солнце поблескивало на пряжках его туфель. Через год после вступления на трон он превратился в бледную тень самого себя. Он вытянулся, как бледное пещерное растение в поисках солнца, и был таким же тонким и чахлым.
– Maman! – крикнул он. – Мари!
Они остановились и подождали его.
– Гугеноты, – выдохнул он. – Мне сообщили, что… что…
Екатерина шагнула вперед и забрала у него письмо.
– Они снова затевают неладное. Есть только один способ справиться с ними: растоптать их, словно ядовитых змей, какие они и есть на самом деле. Нужно изобразить жалость и готовность к примирению, а потом уничтожить их!
Франциск стоял, угрюмо переводя взгляд с матери на жену.
– Но если я дал слово короля, как я могу не сдержать его?
– Да, это было бы отвратительно, – согласилась Мария. Она смело посмотрела на Екатерину: – Что именно вы предлагаете?
Старшая из женщин пожала плечами:
– Ничего особенного, – ответила она. – Но вы не должны быть такой легковерной и привередливой, если надеетесь стать хорошей королевой.
«Но я всегда считала, что доброе сердце – лучшее качество для правителя, – подумала Мария. – Нельзя отказаться от честности и милосердия, не предавая истину. Нужно относиться к своим подданным так же, как к самой себе».
Она прикоснулась к длинному ожерелью из черного жемчуга, свадебному подарку Екатерины Медичи, и поймала ее критический взгляд. Екатерина мало-помалу становилась все более смелой; она тоже выходила из тени покойного короля. Не секрет, что ее взгляды на политику были диаметрально противоположны взглядам Гизов.
«Все они хотят править Францией, – с внезапным отвращением подумала Мария. – Они по-прежнему считают меня и Франциска послушными детьми, которые будут следовать их указаниям. Точно так же, как лорды Конгрегации в Шотландии думают, будто они могут издавать указы от имени детей монархов…»
– Слишком много обмана и слепого повиновения советам Макиавелли, – вслух произнесла она. – Я не буду так поступать, и люди постепенно начнут доверять мне и поймут, что слово государя заслуживает уважения.
– Мечтательница! – произнесла Екатерина.
Мария покосилась на ее недовольное лицо, и внезапно ей захотелось оказаться где-то далеко, там, где глаза свекрови и дядей не будут постоянно устремлены на нее, изучая и взвешивая ее поступки. Ей хотелось уже сейчас выехать на осеннюю охоту вместе с Франциском. Он всегда оставался ее другом и никогда не хотел видеть в ней нечто большее или меньшее, чем она сама.
XIX
Поздней осенью французский двор переехал в Орлеан, где в близлежащем Орлеанском лесу с дубовыми, грабовыми и сосновыми рощами, разделенными торфяными болотами, имелись все условия для превосходной охоты на диких зверей и водоплавающих птиц. Франциск обожал охоту; он унаследовал эту черту от своего деда Франциска I. Желание охотиться у него порой граничило с одержимостью. Он предпочитал охоту учебе, еде и любым другим занятиям; хуже того, он ставил охоту превыше всех государственных дел.
Возможно, его нежелание возвращаться к королевским обязанностям объяснялось еще и тем, что текущие дела не предвещали ничего хорошего. Последователи Кальвина укрепили свои позиции во Франции; гугеноты, с их жестко дисциплинированными «ячейками», превратились едва ли не в альтернативное правительство по сравнению с королевским двором, регулярно переезжавшим из одного замка в другой в поисках развлечений. Братья Гизы – герцог, недавно назначенный военным министром, и кардинал, получивший пост министра финансов, – поощряли короля в его развлечениях и убеждали доверить им управление всеми остальными делами. Они знали, как разобраться с гугенотами: их надо было просто уничтожить. Их не устраивало ничто, кроме поголовного истребления противника.
Король не соглашался с ними, и хотя Мария всерьез беспокоилась и пыталась помешать планам старших Гизов, они предпочли подождать, когда Франциска уложит в постель очередной приступ одной из его многочисленных болезней, а их племяннице придется исполнять свою главную обязанность – сиделки при больном муже. Пока король находился в седле или в постели, Гизы могли поступать так, как им заблагорассудится.
Франциск устал от охоты в окрестностях Орлеана и решил совершить экскурсию в густой лес рядом с Шамбором. Погода выдалась чересчур холодной для ноября, но хотя Франциск был явно нездоров – его лицо усеивали красные пятна, а кожа всего тела приобрела свинцово-бледный оттенок, – он страстно желал продолжить охоту. Как и у Франциска I, во время преследования добычи его глаза хищно блестели, к тому же ему приходилось до предела напрягать силы своего организма, основательно подточенные последней стадией сифилиса.
Мебель и вещи из Орлеанского замка отправили в Шамбор, но в то утро, когда они должны были выехать туда, у Франциска появилась мучительная боль в ухе, настолько сильная, что он не мог двигаться. Его быстро уложили на соломенный тюфяк на полу, потому что в комнате не осталось мебели. У него началась лихорадка – он лежал в бреду, стуча зубами и мечась на тюфяке.
Мария заняла место рядом с ним, как это уже много раз случалось раньше. Франциск часто испытывал подобные приступы, и их всегда удавалось облегчить с помощью смеси из яичного желтка, розового масла и скипидара, нагретой и осторожно залитой в ушной канал. Она проделала привычную процедуру, а затем наложила ему на лоб компресс. Вскоре его ресницы затрепетали, глаза открылись, и он улыбнулся ей.
– Кабаны уйдут, – сказал он. Но в его голосе звучала нежность, как будто он пытался заверить ее, что по-прежнему владеет собой и своими чувствами.
– Они подождут тебя, – ответила она. – Самый большой кабан в Шамборском лесу знает, что обречен быть поданным к столу на Рождество. Его конец просто отложен на время, так что ему повезло.
– В отличие от меня. – Он застонал: – О Мари, у меня так кружится голова! И эта слабость…
– Ты скоро выздоровеешь. Масло уже лечит тебя.
– У меня болит… болит за ухом.
Король больше не приходил в сознание и не открывал глаза. В следующие несколько дней лихорадка совершенно изнурила его, а его лицо покрылось багровыми пятнами. Мария не отходила от своего царственного мужа и почти не спала. Она лежала рядом с ним на тюфяке, играла на лютне для того, кто уже не мог ее слышать, и держала его за руку.
Врачи дали ему пасту из ревеня, насильно заставив проглотить несколько ложек. Лихорадка временно отступила, но потом возобновилась.
Королева Екатерина, поспешившая к больному, вызвала королевского хирурга Амбруаза Паре.
– Спасите его, – приказала она.
– Но врачи…
– Врачи ничего не могут сделать, – отрезала она.
Хирург опустился на колени и тщательно осмотрел короля, поворачивая его голову и осторожно дуя в каждое ухо. За воспаленным ухом образовалась большая шишка.
– Ее нужно вскрыть, – решил он, и обе королевы согласились с ним.
Но хотя Паре умело вскрыл опухоль ланцетом и вывел наружу большое количество жидкости, королю не стало легче. Напротив, в последующие дни его состояние лишь ухудшилось.
– Боюсь, единственным средством будет операция, – сказал Паре. – Нам нужно удалить часть черепа. У него гнойник в мозгу, и если гной будет распространяться, то…
– Вскрыть его голову? – воскликнула Екатерина.
Паре посмотрел на жену короля.
– Делайте все, что необходимо, но спасите его, – тихо сказала Мария.
– Неужели вы настолько жестоки? – спросила Екатерина. – Хотите, чтобы его мозги торчали наружу? Как он будет жить в таком виде? – Она повернулась к Паре: – У вас есть какое-нибудь волшебное вещество, чтобы потом залатать ему голову?
– Увы, нет, – признал он. – Но, пожалуй, кое-что можно подобрать: пластинку из слоновой кости или пленку из овечьих кишок… И я могу снять боль настойкой из опиума и белены, которой мы пользуемся для раненых солдат на поле боя, так что он ничего не почувствует.
– Овечьи кишки на голове у короля Франции? – взвизгнула Екатерина. – Как вы осмеливаетесь предлагать такую мерзость? И он… – Она посмотрела на своего первенца, лежавшего в коме. – Он никогда больше не сможет охотиться. Он будет жить как старик, шаркать по комнатам и носить влажный тюрбан на голове… Нет, он не захотел бы так жить.
– Откуда вы знаете, чего бы он захотел? – спросила Мария.
– Я выносила его. Я знаю его и понимаю, что такое королевское достоинство! – Она снова повернулась к хирургу: – Никакой операции не будет. Но прошу вас, дайте ему обезболивающее.
Паре посмотрел на королеву и увиделв ее глазах гнев и боль. Ни одна мать не присутствовала на поле боя; им не приходилось делать такой выбор.
– Я немедленно приготовлю настойку, Ваше Величество. И есть еще одно приспособление, которое навевает сон и покой. Звук дождя хорошо успокаивает. Если вы распорядитесь поставить большой чайник в дальнем конце комнаты, и слуга будет тонкой струйкой лить воду сверху…
– Все будет сделано, – заверила Екатерина.
Франциск получил порцию настойки из опиума и белены и заснул под звуки искусственного дождя в холодной пустой комнате. Мария держала его постепенно холодеющую руку. Она держала ее еще долго после того, как его душа покинула этот бренный мир.
– Наш Франциск умер, – наконец сказала она Екатерине, дремавшей на стуле. Она осторожно выпустила его ладонь, скрестила его руки на груди и поцеловала в лоб. Красные пятна на его лице потускнели, а губы приоткрылись, словно он собирался заговорить.
– Adieu, Франциск, мой муж, мой друг и моя любовь.
Екатерина горько расплакалась, но у Марии не осталось слез. Она чувствовала себя так, будто ее собственная жизнь ушла вместе с Франциском.
– Adieu, Франциск, – снова прошептала она. – Adieu, Мария.
Как только Джон Нокс в Эдинбурге узнал новость о смерти Франциска II, он написал: «Когда вышеупомянутый король сидел на мессе, он внезапно умер из-за гнили, разъевшей его глухое ухо, которое никогда не слышало правду от Господа».
XX
Наступил восемнадцатый день рождения Марии, и она уже была вдовой, оплакивавшей мужа в затемненных чертогах Орлеанского замка. Она снова носила белое, и это казалось злой насмешкой. «Они были правы – мне не следовало надевать белое платье в день свадьбы, – подумала она. – Это цвет смерти и печали. Я больше никогда не стану носить его. Если бы я тогда не надела это платье, то, может быть, Франциск…
Нет, это глупо. Он не мог умереть из-за цвета платья, – одернула она себя. – Он умер потому, что всегда был слабым, потому что родился больным, потому что его мать принимала пилюли из мирры для зачатия и потому что он родился во время солнечного затмения. Вероятно, он бы не прожил так долго, если бы я не помогала ему, не нянчила его, не играла с ним и не любила его».
Острая боль пронзила ее душу. Она действительно любила своего спутника, наперсника и лучшего друга. Она едва могла вспомнить то время, когда не знала его, и он любил ее всей душой.
Теперь она осталась совершенно одна. Ее мать и Франциск умерли меньше чем за полгода. Для нее внезапно не осталось места на земле, и Франция больше не казалась надежной гаванью. Десятилетний Шарль, младший брат Франциска, правил под именем Карла IX, но на самом деле всеми государственными делами занималась его мать, назначенная регентом. Кропотливая Екатерина, соблюдавшая все правила… Если она отступила в сторону и отдала должное более высокопоставленному положению Марии уже через десять минут после смерти Генриха II, то теперь не замедлила потребовать от нее драгоценности французской короны после смерти Франциска II. Не было никаких утешений или формальных любезностей. Мария, чья мать была француженкой, уже давно говорившая по-французски и получившая воспитание во Франции, со всех сторон получала скрытые и явные сигналы о том, что ей пора забыть о Франции и вернуться в Шотландию.
Но ее появление там тоже не особенно ждали. Ее подданные взбунтовались и официально низложили ее мать, которая считалась их регентом. Теперь страной управлял совет лордов, утверждавший законы, которые отвергали католическую веру и объявляли преступлением даже присутствие на мессе.
У нее не было страны, где ее мог бы ожидать теплый прием. Что ждет ее, когда закончится сорокадневный траур? Куда она отправится, что будет делать?
Тем не менее состояние Марии напоминало летаргический сон. Она одновременно беспокоилась и не беспокоилась. Потеря Франциска была настолько тяжкой, что она искала спасения от боли во сне, молчаливой скорби и воспоминаниях. Его присутствие ощущалось повсюду и наполовину утешало, наполовину мучило ее. Теперь Мария, которую так часто превозносили придворные поэты, пыталась смягчить боль утраты, сочиняя собственные стихи:
Как тяжко ночью, днем Всегда грустить о нем! Когда на небеса Кидаю взгляд порою, Из туч его глаза Сияют предо мною. Гляжу в глубокий пруд, Они туда зовут. Одна в ночи тоскуя, Я ощущаю вдруг Прикосновенье его рук И трепет поцелуя. Во сне ли, наяву Я только им живу[24].
Но кто мог прочитать эти стихи и понять их? Только Франциск, а он ушел навсегда, оставив ей лишь воспоминания и тихое, призрачное присутствие.
С ней уже говорили о возможности нового брака. В первые две недели вдовства, когда Мария находилась в глубочайшем трауре, а единственный свет в ее комнате исходил от мигающего пламени свечей, по праву ближайших родственников к ней явились Гизы и сразу же стали предлагать кандидатов на повторное замужество. Имелся дон Карлос, наследник испанского короля Филиппа; Карл IX, ее шурин, совершенно некстати воспылавший ребяческой и ненормальной страстью к ней. Она должна была остаться у власти. А эти женихи – незрелые неуравновешенные дети – позволят ей добиться своей цели.
Мария спокойно выслушивала их речи. Действительно, что еще она могла сделать? Сейчас она была заперта в своем траурном чертоге. Но хотя она любила Франциска, перспектива иметь другого жениха-ребенка ничуть не привлекала ее. Оставалось одно: бежать в Шотландию, подальше от настойчивых Гизов и бдительной королевы-матери.
«Стоит ли мне довольствоваться участью вдовствующей королевы во Франции, имеющей пенсию, тихо живущей в своем поместье и не играющей никакой роли в государственных делах, или же я предпочту быть королевой в маленькой далекой стране?
Я слишком молода, чтобы прозябать в безвестности, – ответила она самой себе. – Я училась государственному управлению у моих дядей, у моего деда и королевы Екатерины, и зачем тогда мне все это, если я сейчас удалюсь в загородное поместье? Бог даровал мне шотландский трон по праву рождения. Должна ли я принять этот скипетр? Сейчас это особенно важно, потому что страна зашла в тупик, погрязла в смятении и ошибках. Да, я еще очень молода и плохо разбираюсь в глубоких теологических вопросах, но моя задача заключается лишь в том, чтобы стать живым примером моей веры, а не соперничать со святым Августином или другими отцами Церкви. Возможно, именно этого Бог требует от меня, чтобы помочь моей стране».
Она осторожно поделилась этой идеей со своим духовным наставником, отцом Мамеро.
– Как вы думаете, Бог хочет этого от меня? – спросила она однажды вечером, когда ночные тени уже сгустились по углам.
Священник, низенький, но сухощавый и очень подвижный человек, прежде чем ответить, выдержал долгую паузу:
– Полагаю, такая возможность, несомненно, существует, – наконец сказал он. – Ваша страна недавно покинула лоно Церкви, но вы остаетесь ее монархом и придерживаетесь истинной веры. Действительно, люди склонны видеть в монархе воплощение своей веры. Король, который лжет, крадет, распутствует и ведет себя как трус, отвращает людей от любой веры, которую он называет своей. Тем не менее я не уверен, что обратное тоже верно. Вам просто нужно попробовать и отдаться на волю Божью. Вы не можете заранее ставить перед собой такую цель. Только Бог способен по-настоящему тронуть сердца людей.
– Ах, вы всегда советуете мне вести себя осторожнее, – пожаловалась Мария.
– Обязанность духовника – помочь своей дочери преодолеть ее духовные слабости. А ваша слабость состоит в том, что вы всегда склонны действовать слишком поспешно и ожидаете слишком многого.
Пока тянулись долгие дни, Мария все чаще находила мирскую опору в женской мудрости мадам Райе. Она обратилась к ней за советом по поводу отъезда в Шотландию.
– Я хочу взять хороших людей из своей свиты, таких, как Бургойн и Бальтазар, – сказала она. – Я не представляю свою жизнь без них, но прежде всего – без вас.
Мадам Райе улыбнулась:
– Я тоже не могу себе этого представить. Я отправлюсь с вами, куда бы вы ни уехали. Вы действительно хотите вернуться на родину?
– Я… я не уверена, – ответила Мария. – Иногда это так, а в другие дни я просто не знаю. Но если бы я знала, что вы поедете со мной…
– Я поеду, – заверила мадам Райе.
Возвращение на родину, эта мысль привлекала ее как печальная мелодия, доносившаяся из глубины леса. Потом ее внезапно охватывала тоска по Франциску, и она гадала, не является ли стремление к далекому трону всего лишь замаскированным желанием скрыться от боли и забыть о своей утрате.
Каждый день казался вечностью в себе, не связанной с тем, что происходило раньше или позднее. Время проходило в покоях, не знавших смены дня и ночи с искусственно отмеряемыми часами. Утро начиналось с мессы, все принадлежности для которой находились в дальнем конце комнаты. Затем следовали утешительные визиты, на самом деле больше похожие на политические совещания. Потом новые молитвы, краткий отдых и, наконец, обед, подаваемый в молчании. Никто не мог войти к ней без одобрения королевы Екатерины и тщательного обыска у стражи. «Фривольных» гостей удаляли немедленно; лишь аккредитованные послы и братья Гизы имели доступ к Марии в первые две недели.
Она готовилась к их визитам, кутаясь в длинную меховую мантию в холодном зале. Мрачная декабрьская погода и короткие дни снаружи сами по себе усиливали гнетущее чувство одиночества.
На двенадцатый день на пороге ее комнаты появился высокий мужчина, державший кожаный пакет в руке, с которой он не потрудился снять перчатку. В складках его темного плаща оставался тающий снег.
– Приветствую вас, моя королева, – сказал он на превосходном французском языке. Но она раньше никогда не видела его при дворе. Как он уговорил стражу пропустить его?
Мария сделала ему жест подойти ближе. Он приблизился и, откинув капюшон, преклонил перед ней колено. Его короткие и кудрявые рыжие волосы были беспорядочно спутаны, а дымчато-зеленые глаза смотрели прямо на нее.
– Я привез документы от вашей покойной королевы-матери, а также прошу принять мои соболезнования в связи с кончиной короля, вашего покойного супруга и господина.
Мужчина протянул Марии кожаный пакет, и она наклонилась вперед, чтобы взять его.
– Говорите, от моей матери? Почему же не раньше?
Он пожал плечами:
– Это не официальные документы, Ваше Величество. Они были обнаружены, когда слуги разбирали ее бумаги. Это личные вещи, которые она хранила при себе. Слуги хотели уничтожить их, но я подумал, что они вам могут понадобиться.
Мария перелистала содержимое толстого пакета.
– Интересно… Здесь есть письмо, которое я отправила ей?