Перевод Гоблина Гареев Зуфар

– Они ушли погулять?

– Да, погулять – и скоро будут.

Между тем на пустынных улицах уже рассвело.

Улицу оглашают вопли Джулии и Пенелопы, девушки возвращаются из ночного клуба. Правда, куда они идут – непонятно. Вот так пешком до Пролетарки, где снимают однушку на двоих?

Джулия колошматит сумочкой бестолковую и опять перебинтованную Пенелопу.

– Пока я пела – этой уродины не было в зале! Она не плакала, как все приличные люди, а шмоналась по туалетам!

– Я спустилась просто поправить чулочки!

– Кого ты хотела встретить в женском туалете? Тупая, она даже не понимает, что в наших клубах нет мужских туалетов! Нет мужских, ты понимаешь или нет?

Пенелопа уворачивается.

– Я спустилась просто поправить чулочки! Не бей Эсмеральдочку, она опять обкакается!

– Чулочки? Я тебе сказала, когда я пою – сидеть в зале и плакать, а не шмонаться по сортирам! Особенно, когда я пою «Желтую Луну»!

– Возьми Эсмеральдочку, все! Это – зи енд! Я пошла вешаться! Вот они, таблеточки!

Трясет смертоносной пачкой.

– Вот они! А теперь возьми Эсмеральдочку. Я при ней не могу повеситься, она опять обделается от страха.

Пенелопа опускает трясущуюся Эсмеральду на шаткие ножки, отбегает, всхлипывая:

– Бедная Эсмеральда, сирота! Прощай! Помни свою Пенелопочку…

Останавливается такси.

– Джулия? Пенелопа? Девочки! – смеется Ирина. – Ну, смешные…

– Кто это? – не понимает Алексей Германович.

– Это мои подруги, трансвеститы. Девочки, остыньте. Пенелопа, возьми Эсмеральду.

Джулия и Пенелопа подходят.

– Девочки, со мной!

И снова на заднем сиденье, счастливо улыбаясь, Ирина и Алексей Германович, шепчут друг другу слова, понятные только им – влюбленным.

– Где дети?

– Они скоро будут.

– Они ушли погулять?

– Они скоро будут.

К воркованию прислушивается задумчивая Джулия, – и эта любовная словесная вязь западает ей в душу.

Пенелопа на переднем сиденье продолжает рассказывать девушке-таксисту знакомую историю любви.

– Я сделала ножкой так… И Костя это увидел… Потом вот так…

– Сильно.

– Правда? Какая ты милая, Ленусик!

Она тщательно запудривает фингал от Джулии, потом оборачивается и показывает той язык.

Во дворе много гостей, полно их и в доме, гремит цыганская музыка, оживление, салюты и петарды, вокруг небольшого пруда. В нем кто-то барахтается, его вытягивают…

И туманы плывут вокруг… золотые туманы сентября… и блестит в них паутина… и жить хочется до слез… и счастливо жить… и женские голоса слышать бесконечно… и деток голоса тоже…

Подъезжает такси, открывается передняя дверь. Из нее высовывается огромная красная туфля вместе с частью худой ноги в черных колготках. Нога застывает.

Перебинтованнная Пенелопа напряженно всматривается: на кого это произвело эффект?

Ни на кого, кроме строгой пожилой дамы Екатерины Михайловны, – бдительной матери Алексея Германовича.

Она удивленно поправляет очки.

Пенелопа, довольная произведенным эффектом, одернув юбочку, выходит из машины первая. От улыбки ее лошадиная челюсть смотрится и вовсе как физиономия старого мерина.

Пенелопу и Джулию оттесняют гости и цыгане, которые поют, подносят стопочку Ирине и Алексею Германовичу.

– Мама, это ты придумала цыган?

– Сынок, я же сказала, что мой подарок будет самый-самый! Я же перфекционистка!

Она целует Ирину, вглядывается, приветливо держа ее за руки:

– Так вот Вы какая, Ирина… Алеша, а вы пьяные, похоже. Надеюсь, от любви?

– Надейся. – Алексей Германович обращается ко всем. – Господа, мы сейчас будем. Мы немножко приведем себя в порядок…

Он уводит Ирину в дом.

Под балконом спальни скоро собирается пестрая толпа.

– Алексей! Алексей Германович, когда мы Вас увидим?

Молодая цыганка поет по знаку:

Алексей Германович выходит на балкон.

– Друзья мои, я скоро! Продолжайте! Давайте сегодня оставим в стороне все условности!

Гости нестройно обратно направляются к столам:

– Жде-е-е-м!

Кто-то умничает:

– Ими овладела страсть. Она была безумна и внезапна…

Цыгане зажигают:

Умник оказался прав. Алексей Германович и Ирина целуются.

– Я хочу нового Егора, Алеша… Сегодня будет не твой день рождения, а день рождения нового Егора.

– Так быстро… Вот так вдруг… Почему ты не боишься? Я теперь боюсь всего на свете.

– Я исправлю его судьбу. У нашего Егора не будет лейкемии, его никогда не бросит мать, я найду ему хорошую любящую девушку… Как много я сделаю для него!

– А где буду я?

– Возможно, нам будет все равно. Ты согласен?

– Во имя сына, да.

И тихо засмеявшись, Ирина гладит себя по животу, словно там уже ребенок.

– Нам будет все равно, правда, Егор? Тсс… он говорит. Он отвечает: правда, мама… чистой воды правда…

– А еще что он говорит?

– Он говорит, что мы просто будем тебя любить и всё. Даже если ты будешь далеко-далеко…

– И даже вдруг с другой женщиной?

– И даже с другой. Что нам другая женщина, правда, Егор? Мы-то одни с ним. Других женщин может быть много, а мы с Егорушкой одни…

Алексей Германович слушает цыган.

– Хорошо поют, черти?

Вскакивает и натурально кричит от счастья, которое свалилось на него так внезапно, так нежданно:

– Хорошо поют, черти, слезу вышибают!

– А ты поплачь… А мы с Егором послушаем…

– Может быть, не надо, Ирина? Может подождать… Как-то сразу, вдруг…

– Ну, чего ты испугался?

– Я не могу поверить. Мне кажется, я такой человек, который всем приносит проблемы.

– Почему?

– Просто я сильно напуган. Я ведь всю жизнь был один. Этакий степной волк. Многим я казался рубахой-парнем, но это было не так. Я просто хорошо играл роль.

– Роль? Волк? Ну какую ты чушь несешь!

– А если опять повторится все с сыном… Или не дай Бог другое что-нибудь… Ну, куда я пойду? К кому я пойду, Ирина?

Цыгане, черти, поют, выцарапывая душу как когтями:

Ирина подпевает (сроду она не пела никаких песен – тем более цыганских):

– …Тысячу лет… Нет уже там… Почему нет? Вот же мы!

– Вот мы!

Ирина берет за руку своего обретенного мужчину и тащит к постели. Они пошатываются. От любви или от вина?

Благодать праздника вместе с солнцем разливается и на дальней стороне пруда, – там, где прибрежный пролесок. Здесь круг молодежи. Кто-то полулежит, кто-то в креслах-качалках. В кругу девушек – Пенелопа и Джулия. Трое ребят колдуют над мангалом, переговариваясь. Повар тащит сырые шашлыки в пузатых тазах.

Джулия мечтательно смотрит на этот богатый дом с огромным двором.

– Она поселится здесь, – и прощай наша Ирина… Нас с тобой сюда уже никогда не пустят. Понимаешь, у них будут дети… Они – полноценные люди… Вот люди живут… Красота… Смысл…

Тупая Пенелопа о своем:

– Джулия, мне в попе натирают трусики… жмут…

Джулия злорадствует:

– Кто тебя заставлял в них втискиваться? Думаешь, не видят все, какая ты дылда?

– И туфли жмут, Джулия…

– Мечта… Красота… Я так рада за них… – Джулия шлет влюбленным воздушный поцелуй. – Вы никогда больше на своих вечеринках не увидите такую пошлость, как я!

Подчас интимная близость двух людей удивляет: как много им хочется рассказать друг другу даже во время секса…

– А еще я ему сказала, чтобы он шептал мне всякие слова, прикасаясь губами между лопаток… И, вообще, у меня такое ощущение, что мы сейчас втроем…

– Втроем?

– И я не могу понять, чье я сердце чувствую сейчас в твоей головке…

– Не мое?

– Кажется, нет.

– Почему?

– Ты слишком большой, сильный и уверенный. У тебя уже нет такого сердца, которое было у твоего сына.

– Ты до сих пор чувствуешь сердце моего сына?

– Да. Во рту. И теперь там…

И она засмеялась, с легкостью признавшись в этой подробности.

– Но это и мое сердце.

– Может быть. В конце концов вы же похожи… Но ты любишь меня не так, как любил меня твой сын.

– Это важно?

– Это разные вещи.

– Ну, хорошо… Я второй на очереди. После сына.

– Я люблю вас обоих, но по-разному. И хочу вас обоих. Но по очереди. И по разному.

– Хорошо. Я второй в очереди. Пусть будет так всегда – второй. Возможно, это и должно быть так…

Пенелопа все бубнит и бубнит о своем о девичьем.

– А я еще в сорок третий хотела влезть, – дура я, правда?

Принюхивается.

– Вот и Эсмеральда обкакалась, переживая за меня…

– Ну-ка дай туфельку, которая жмет…

Получив обувочку, Джулия в гневе начинает колошматить ею Пенелопу по израненной голове. Та убегает, Джулия – за ней.

– И эту идиотку тоже больше не увидите! И эту порнографическую собачку тоже не увидите никогда!

– Джулия, что с тобой? Что ты делаешь, Джулия! Господи, она опять меня бьет!

– Дура затупелая! Они людей повторят, понимаешь? У них есть хотя бы одна на двоих священная дырка, понимаешь! А у тебя что есть, кроме твоей тупой задницы? Как ты меня достала, пидовка гнилая! Детдомовка!

Пенелопа рыдает.

– Ой, помогите! Она опять меня бьет! Она сошла с ума! Что я тебе сделала?

– Долго ты меня будешь парить, пидовка несчастная? Сирота приблудная!

За Джулией и Пенелопой бегут девушки, с ними какой-то любезный долговязый парень.

– Джулия, успокойся! Возьмите кто-нибудь собачку!

– Я сойду с ума! – вопит Пенелопа на все поднебесье. – Не бей меня по голове, меня все детство били по голове в детдоме! Может поэтому у меня провалы…

Она достает из сумочки пачку смертоносных таблеток.

– Видела? Видела? Все! Сейчас пойду и повешусь! Она избивает меня круглые сутки! Прости, Эсмеральдочка! За все!

Алексей Германович тащит Ирину к цыганам.

Красивые разноцветные цыгане томят и томят душу неземными напевами.

Алексей Германович подтаскивает Ирину к молодой цыганке-солистке, кивая:

– Она?

Цыганка кивает: да.

– Мне?

Цыганка благосклонна: тебе.

– Любимой?

Любимой.

– Это ты нагадала, чертовка, ты?

Цыганка улыбчиво и загадочно качает головой. Другие пузатые цыгане обступают Ирина и Андрея, подносят водку.

Алексей Германович выпивает до дна.

– Пойте… Пойте про все…

Он падает в экстазе на колени, прислоняет ухо к животу Ирины.

– Он здесь, Егорушка наш, здесь он! Здесь он теперь!

Ирина благосклонно улыбается. Алексей Германович тащит Ирину дальше…

Дальше и дальше от праздничных столов… К воротам…

И вот они уже за воротами. Они опять уходят, так как хотят опять остаться вдвоем. За ними летит песня…

А что же наши шумные девушки?

Девушки сидят на траве, примиряясь. Джулия заботливо поправляет на Пенелопе парик, припудривает фингал. Она обнимает закадычную подругу.

– Ну, иди ко мне пожалею, дура… Понимаешь, они родят детей, – богатые и счастливые. А мы с тобой умрем от СПИДа, понимаешь?

– От СПИДа…

– И ты не придешь ко мне на могилу, потому что тебе проломят череп раньше…

– Точно, раньше…

– …чем мне оторвут яйца, крошка безмозглая, ты это понимаешь?

– Крошка безмозглая…

Обе от души плачут.

– Джулия, извини, что у меня мозги кривые… Но за это нельзя меня бить… Я – круглая сирота.

Джулия ласково целует подругу.

– Ну, конечно, у такой уродины, как ты разве могут быть папа-мама?

Джулия с Пенелопой молча смотрят Ирине и Алексею Германовичу вслед. Лошадиная челюсть Пенелопы почему-то нервно дергается. Наверно потому что ее часто били по голове.

Но вот наши девушки, как по наитию, встают и медленно идут за ними. Они окликают влюбленных:

– Ирина! Ирина!

Слышат ли их влюбленные? Это неизвестно.

Может, слышат, а может, нет.

А цыгане все поют и поют свои вечные песни о странствиях влюбленных сердец по земным дорогам…

И Джулия с Пенелопой останавливаются, понимая, что влюбленных им не догнать.