Марк Красс Левицкий Геннадий

Проклятие трибуна

Выхода Марка Красса ждала многотысячная толпа, состоявшая из представителей всех сословий Рима. Едва ли такое скопление людей можно было увидеть даже на празднествах в честь богов.

Блистательный Марк Лициний Красс не обманул ожидания граждан. Едва распахнулась парадная дверь дома консула, как все вокруг смолкло, и тысячи пар глаз устремились к Крассу. Казалось, восходит второе солнце, так сиял наряд человека, по праву считавшегося самым богатым римлянином.

Все доспехи консула, казалось, были отлиты из чистого золота. Блистали золотом и драгоценными камнями щит и меч, которые несли за господином слуги. На пальцах Красса сверкали кольца, каждое из которых стоило вполне приличного дома в Риме.

Толпа разразилась приветственными криками:

– Слава Крассу!!! Слава императору!!!

Многочисленные клиенты Красса не жалели глоток. Чуть подальше вечно голодные представители шестого сословия, гордо именовавшие себя римскими гражданами, требовали:

– Хлеба! Зрелищ! Хлеба! Зрелищ!

Эти бездельники не работали и ничего не умели делать. Свободный римлянин считал физический труд уделом рабов. Те же, кому было не по карману содержать рабов, часами и днями стояли на форуме или перед домами богачей в ожидании подачки. Случалось, они умирали от голода, но умирали истинными римлянами, так и не прикоснувшись к лопате или кирке.

Государство освободило их даже от обязательной военной службы. Граждане, по цензу не достигавшие пятого цензового класса, могли служить лишь акцензами. Так назывались воины, вооруженные пращами и дротиками; они должны были беспокоить неприятеля перед началом битвы. Как правило, к концу битвы мало кто из них оставался в живых. Но это было потом, а весь путь до начала битвы акцензы получали сытный солдатский паек. Поэтому многие из них стояли, подняв вверх свое нехитрое оружие, готовые следовать за непобедимым Марком Крассом хоть на край света.

Красс, в свою очередь, был чрезвычайно доволен тем, что такое огромное количество римлян изъявило желание идти с ним на парфян. Консула нисколько не заботило то, что многие из его будущих легионеров никогда не держали в руках меч. "Ничего, выйдем из города, распределим их по легионам, а ветераны научат этих бездельников сражаться и побеждать", – думал он.

С такими мыслями консул направился к народу. Налетевший порыв ветра распахнул полы пурпурного плаща военачальника, и людям показалось, что сам бог войны Марс летит им навстречу. Восторженные крики и приветствия стали еще более громкими и дружными.

И вдруг в момент самого высокого напряжения все стихло. Причиной тому стал маленький невзрачный человек, преградивший путь Марку Крассу. От такой наглости консул даже остановился в нерешительности, возмущенный, он не мог произнести ни слова.

Маленький человек между тем поднял над головой пучки прутиков – знаки ликторского достоинства – и с пафосом возвестил:

– По приказу народного трибуна Гая Атея Капитолина я обязан задержать тебя, Марк Лициний Красс.

– По какому праву Атей обращается со мной, как с преступником!? – прорычал Красс, к которому, наконец, вернулся дар речи.

– Только преступником и можно назвать человека, замыслившего поход против ни в чем не повинных парфян, – произнес невесть откуда взявшийся народный трибун. – От имени народа я призываю тебя отказаться от несправедливой войны.

На помощь растерявшемуся Крассу поспешил Помпей.

– Атей! Вина парфян известна всему Риму. Решение наказать их принято сенатом и одобрено народным собранием. Так что освободи дорогу консулу, Атей Капитолин.

– Вина парфян лишь в том, что слухи об их существовании достигли ушей Красса, – не унимался народный трибун. – Но кровь и смерть ждет в Парфии римлян, возжелавших найти там золото.

– Доколе ты будешь оскорблять консула, трибун!? – возмутился Помпей. – Своими действиями…

Но Красс перебил Помпея:

– Ликторы! – дрожащим от гнева голосом воскликнул он. – Очистите дорогу своему консулу!

Атей не стал дожидаться, пока до него доберутся телохранители Марка Лициния, и исчез столь же быстро, как и появился.

Марк Красс с помощью ликторов уселся на коня и медленно двинулся по главной улице города.

Дальнейшее его шествие напоминало триумф. Многотысячная толпа плебеев неустанно кричала: "Слава Крассу! Слава императору!" Их нисколько не смущало, что звание императора давалось военачальнику, победившему в битве, а Красс еще даже не выбрался из Рима. Тем не менее, приветствия толпы польстили консулу, и он уже начал забывать о неприятном столкновении с Атеем.

Но недолго Крассу пришлось наслаждаться восторгами толпы. Около Капенских ворот возник все тот же упрямый Гай Атей Капитолин. Он не только каким-то непостижимым способом опередил Красса, но уже сидел возле пылающей жаровни и воскурял фимиам.

– Марк Лициний Красс! – прокричал трибун. – Заклинаю тебя в последний раз: остановись, еще не поздно вступить в переговоры с парфянами и решить все миром.

– Боюсь, из Рима парфяне меня не услышат, я буду разговаривать с ними в Сирии, – сдерживаясь из последних сил, ответил Красс.

– Еще не окончился срок консульства, и ты, Марк Лициний, не имеешь права на сирийское наместничество.

– Ничего, пока я доберусь до Сирии, консульство закончится, и мои права на Сирию не сможешь оспорить даже ты, Атей Капитолин.

– Так будь же ты проклят, консул, приносящий страдания Риму и его народу ради личной выгоды! – воскликнул трибун, понявший, что Красса не остановить простыми словами.

Тут самообладание покинуло Красса. Он в ярости схватился за меч, но Помпей вовремя успел удержать руку товарища своей сильной рукой и не дал совершиться ненужному кровопролитию.

– Марк, – произнес он, продолжая удерживать руку Красса, – не обращай внимания на пустую болтовню.

Крассу ничего не оставалось, кроме как пришпорить коня. Через несколько десятков метров он вновь вынужден был остановиться: городские ворота, против обыкновения, оказались закрытыми.

– Открыть ворота! – распорядился Красс.

– Не могу, – ответил на это легионер-стражник, – трибун приказал никого не выпускать из города.

– И ты не подчинишься приказу двух консулов? – сурово спросил Помпей, тоже начавший терять хладнокровие.

Стражник молча попятился к механизму, открывающему Капенские ворота. Легионер испугался не столько консулов, сколько плебеев из войска Красса. Беднейшие римские граждане надеялись поднять свое благосостояние за счет военной добычи и теперь не на шутку рассердились на привратника, стоящего между ними и богатством, пусть даже призрачным и далеким. Стражник понял, что будет немедленно растерзан, если встанет на пути толпы. Подгоняемый пинками, он бросился одновременно исполнять приказ консула и нарушать распоряжение трибуна.

Заминкой у ворот воспользовался Атей. Раздувая жаровню и совершая ритуальные возлияния, он принялся изрекать страшные заклятия и призывать каких-то ужасных, неведомых богов. По словам стариков, эти таинственные древние заклинания имели такую силу, что никто из людей, на чьи головы они призывались, не избежал их воздействия. Более того, сам произносящий навлекал на себя несчастье, а поэтому изрекали их лишь немногие и в исключительных случаях. Позже Атея порицали за то, что он, вознегодовав на Красса ради государства, на это же государство наложил такие страшные заклятия.

Угрозы Атея, конечно же, не могли остановить Красса, но их невольно пришлось выслушать и его свите, и легионерам, и, естественно, слова эти стали известны всему Риму. Страшные проклятия не добавили храбрости плебеям. Некоторые из них почли за лучшее вернуться к своим очагам и позабыть о манящих богатствах Востока.

– Будь ты проклят, трибун! – бросил Красс на прощание и вылетел в ворота, еще не раскрывшиеся до конца.

Вслед за Крассом проскакал Помпей; за ним едва поспевали консульские ликторы. В воротах возникла давка: легионеры стремились как можно скорее покинуть город, чтобы не слышать леденящие душу вопли Атея.

Лишь у первого камня, отмечающего каждую милю на дорогах, идущих от римских городских стен, Красс остановился, чтобы подождать растянувшееся войско. Вид камня несколько успокоил Марка Лициния – ведь на расстоянии мили от Рима кончалось право трибунского вмешательства, и если бы здесь появился Атей, Красс нашел бы способ с ним расправиться. Здесь он не стал бы терпеливо выслушивать оскорбления народного защитника, ибо за чертой города власть консула над войском была абсолютной и безграничной.

Между первым и вторым милевыми камнями находился храм Марса, а подле него расположились легионеры, наспех собранные для Марка Красса со всей Италии. К ним присоединились и римские горожане.

Красс приказал квесторам вынести из храма знамена и походную казну.

Едва серебряные орлы покинули сокровищницу бога войны, консул начал выводить легионы на Аппиеву дорогу. Уже в пути его легаты распределяли людей по центуриям, манипулам и легионам; войско на ходу выстраивалось в походную колонну.

– Удачи тебе, Марк Красс!

– Удачи и тебе, Помпей Великий!

Старые соперники в борьбе за почести и славу расстались как добрые друзья.

Аппиева дорога

Страшный грохот стоял за спиной Красса, с тех пор как он вывел легионы на мощеную камнем дорогу. Консул был вынужден повышать голос, чтобы отдать очередное распоряжение легатам, напрягать слух, чтобы услышать их ответы. И все же звуки, создававшие определенные неудобства, радовали Красса.

Исходили они от довольно немногочисленной конницы, следовавшей позади военачальника. Дело в том, что римляне не знали подков и для защиты копыт лошадей применяли так называемый солеа – железный башмак, прикреплявшийся к копыту ремнями. Кроме того, что благодаря изобретению конь мог служить дольше, солеа оказался полезным римлянам и с другой, неожиданной стороны. Оказалось, что грохот атакующей римской конницы приводил противника (особенно незнакомого с изобретением) в почти священный ужас, парализовал его волю и обращал в бегство.

Естественно, на Аппиевой дороге Красс и не помышлял кого-то пугать. Как раз наоборот, он рассчитывал, что шум, раздающийся на много миль вокруг войска, привлечет в его ряды новых легионеров.

Вскоре легионы Красса подошли к Синуэссе – последнему городу Лация на Аппиевой дороге. Дальше начиналась Кампания – самая плодородная и богатая область Италии.

Путь до нее по отличной, хотя и древней, дороге занял немного времени. Римляне не жалели денег на ремонт и содержание детища Аппия Клавдия. И на то были свои причины. С тех пор как после разгрома Карфагена интересы Рима переместились в Грецию и дальше на Восток, путь от Вечного города до Брундизия стал самым оживленным в Италии.

По обе стороны дороги лежали ухоженные поля, сады, виноградники, одинокие виллы и целые деревни из небольших, но добротных и красивых домов. В Кампании стремились осесть ветераны, отслужившие свой срок в легионах, виллы в этом краю охотно приобретали сенаторы и богатые всадники, ибо они приносили неплохой доход.

Марку Крассу принадлежало несколько поместий на плодородной Стеллатской равнине и, конечно, виноградники в знаменитой Фалернской области на севере Кампании.

Остались на Кампанской земле и другого рода свидетельства деятельности Марка Лициния Красса. Неожиданно вдоль Аппиевой дороги легионеров встретили тысячи крестов и провожали их почти до самой Капуи. Многие из них были полуразрушены, иные покосились, другие и вовсе лежали на земле. На некоторых, почерневших, потрескавшихся на ветру и солнце, еще висели человеческие останки. Птицы и звери обглодали плоть, дожди отмыли их добела, и кости зловеще белели в сумерках. То были кости шести тысяч рабов, распятых по приказу Красса после победы над Спартаком. Зрелище это не украшало радующий глаз придорожный пейзаж, но римский сенат на вечные времена запретил снимать с крестов бренные останки мятежных рабов и предавать их земле или огню.

Многие молодые легионеры с ужасом взирали на дело рук своего консула. Заметив это, Красс прокричал:

– Так будет со всяким, кто дерзнет помериться силами с Римом! – Голос военачальника звучал сурово.

Наконец зловещее "сопровождение" на дороге закончилось, и на пути легионеров Марка Красса встала Капуя – столица Кампании. В этом городе консул сделал первую большую остановку. Целых два дня легионерам было позволено наслаждаться прелестями жизни в жемчужине Италии.

Город был основан в незапамятные времена этрусками и носил название Вольтурн. В 423 г. до н. э. его захватили самниты и нарекли Капуей, по имени своего предводителя Капия. А в 343 г. до н. э. Капуя, окруженная враждебными племенами, вынуждена была просить защиты у Рима.

Тяжело было Капуе, могущественному и богатому городу, знаменитому роскошью и надменностью, тому, у кого еще недавно соседи просили защиты, решиться на такой шаг. Но вопрос стоял так: погибнуть или встать под крыло римского орла.

Римляне по достоинству оценили свое приобретение – в 338 г. до н. э. кампанцы получили римское гражданство. Но, даже удостоившись столь высокой чести, утонченная Капуя продолжала смотреть на римлян как на неотесанных мужланов и тяготилась вынужденной зависимостью.

Едва в Кампании появился великий карфагенский полководец Ганнибал, Капуя перешла на его сторону. В благодарность за это пуниец пообещал после победы над Римом сделать город столицей Италии.

По заключенному с Ганнибалом договору кампанский гражданин был не подвластен карфагенскому военачальнику или должностному лицу; кампанский гражданин поступал в войско и нес те или иные обязанности только добровольно; Капуя сохраняла своих должностных лиц и свои законы. Договор кампанцы скрепили кровью своих бывших сограждан: всех римлян, находившихся в городе, схватили и заперли в бане, которую топили до тех пор, пока пленники не задохнулись от жары и пара.

Дорого обошелся Капуе столь опрометчивый шаг. Ганнибал так и не смог взять Рим и был вынужден покинуть Италию. Капуя осталась наедине с Римом, который, как известно, никогда не прощал предательства, обид и оскорблений, нанесенных ему кем-либо и когда-либо. Поэтому капуанцы даже не пытались вести переговоры с преданным ими союзником.

Римские легионеры осадили стены мятежного города быстрее, чем ожидали капуанцы. Больше года длилась осада, принося тяжкие лишения не только недавним союзникам Ганнибала, но и самим римлянам.

Когда надежды на спасение не осталось, собрался на последнее заседание сенат Капуи. Большинство его начало склоняться к отправке послов к римскому военачальнику. Тогда поднялся всеми уважаемый, седой, как снежные вершины гор, Вибий Виррия:

– Вы думаете сдаться на тех же условиях, что и в прежние времена? Вы забыли, в каком положении были римляне, когда мы освободились от них? Как мы издевались над римским гарнизоном и замучили его? Его ведь можно было выпустить! Я слишком хорошо знаю Рим, чтобы надеяться на прощение. Я готов к смерти, но пока я свободен, пока я сам себе владыка, я избегну мучений и позора, которые готовит враг, и умру достойной и даже легкой смертью. Меня не протащат в оковах всем напоказ по Риму в триумфальном шествии, не спустят в тюрьму, не истерзают розгами, я не подставлю шею под римский топор. Я не увижу родной город в огне и развалинах, не увижу, как поволокут насиловать наших матерей, девушек и благородных отроков. Так вот, тех из вас, кто решил умереть раньше, чем увидеть столько горького горя, я приглашаю на обед. Угостимся, выпьем, а потом всех, начиная с меня, обойдет кубок – и этот напиток избавит тело от мучений, душу от обид, глаза и уши от горьких и недостойных речей и зрелищ – от всего, что ждет побежденных. Во дворе будут ждать те, кто положит наши бездыханные трупы на большой костер – мы умрем смертью, достойной свободных людей.

На обед к Вибию Виррию пришло двадцать семь сенаторов, а остальные… Остальные впоследствии им позавидовали. Всех пленных отцов города римляне привязали к столбам, высекли розгами и отрубили им головы.

Убедившись, что прощения не будет, кампанцы умирали мужественно. Когда руководивший казнью легат Гай Фульвий уже поднялся с кресла, к нему обратился кампанец Таврея Вибеллий:

– Вели и меня убить; сможешь потом хвалиться, что убил человека гораздо более мужественного, чем ты.

– Не спеши умирать. Римский народ решит твою судьбу, может быть, даже дарует жизнь.

– Мое отечество захвачено, родных и друзей я потерял. Собственной рукой я убил жену и детей, чтобы их не опозорили, и мне не дано даже умереть так, как мои сограждане? Пусть доблесть освободит меня от этой ненавистной жизни!

Молниеносным движением Таврея Вибеллий выхватил из-под одежды меч и вонзил себе в грудь.

Было убито человек семьдесят виднейших сенаторов; около трехсот знатных кампанцев посажено в тюрьму; остальных разослали под стражей по разным городам союзников латинов, и они, так или иначе, погибли. Прочие кампанские граждане во множестве были проданы в рабство.

По поводу дальнейшей судьбы Капуи мнения в римском сенате разделились. Многие считали, что могущественный враждебный город должен быть стерт с лица земли.

Победила все же забота о насущной выгоде: его сохранили как пристанище для землевладельцев, так как по плодородию землям вокруг Капуи не было равных во всей Италии. Из прежних жителей в нем оставили вольноотпущенников, а все земли и общественные постройки перешли во владение римского народа. Заселять пустующие дома разрешили всем желающим. Фактически от города осталось только название. Но поля, дававшие по два урожая в год, сады и виноградники, в которых произрастали плоды небывалой величины и неповторимого вкуса, и пустующие дома манили к себе новых и новых колонистов.

Через несколько лет Капуя не только возродилась, но стала еще краше. О трагедии напоминали лишь огромные валы, которыми римляне окружили город во время осады.

Рим с удивлением следил за столь быстрым возрождением своего бывшего соперника.

Как ни странно, хотя население города почти полностью обновилось, новым кампанцам были присущи те же надменность, утонченность, склонность к роскоши, что и прежним. Казалось, эти черты характера заложены в самой земле, на которой стоит город, и от нее переходят к людям.

Немногие в Капуе пожелали присоединиться к войскам Марка Красса. Зачем кампанцам далекие царства, затерянные в песках, когда их земля – благодатный край, подобный обиталищу богов. Может быть, сыграла роль и многовековая неприязнь к Риму, от которого город претерпел столько бед.

Ни римский меч, ни дарованное гражданство и свободы, ни даже полная перемена населения Капуи не смогли изменить отношения горожан к Риму. Впрочем, и Рим никогда не отличался благожелательностью к Капуе. Даже недавнее восстание Спартака Рим поставил в вину капуанцам. Ведь это их рабы-гладиаторы зажгли искру, которая выросла в пламя, едва не поглотившее могущество Вечного города.

Красс был очень недоволен равнодушием, проявленным кампанцами к его великому походу. А накануне выступления войска из Капуи к консулу пришел его легат Гай Кассий. Он отвечал за прием на службу добровольцев.

– Марк, – обратился легат к хмурому, как небо в грозовых тучах, Крассу, – уже второй день в легион просится древний старик.

– А слепая и хромая женщина не просилась в мое войско?

– Старик говорит, что воевал с тобой в Греции и хочет участвовать в походе на парфян, – невозмутимо продолжал Гай Кассий. – Мне жаль обижать ветерана; не мог бы ты сам объяснить, что он уже достаточно послужил Риму?

– Ладно, зови, – устало махнул рукой Красс.

Вошедшему действительно было немало лет – об этом свидетельствовали глубокие морщины, избороздившие лицо, шею и руки. Однако держался ветеран прямо и вошел довольно бодрым шагом.

Консул некоторое время всматривался в старика, пытаясь отыскать эти черты лица в памяти.

– Едва ли ты сможешь узнать меня, Марк Красс. Честно признаться, и ты здорово изменился – видно жизнь в Риме никому не идет на пользу.

– Почему же, – возразил Красс, – настоящий герой всегда остается самим собой. Даже время не властно над мужеством. Ты Рутилл – центурион Суллы из четвертого легиона.

– У тебя великолепная память, консул. А ведь меня не узнал даже старый боевой товарищ, который вместе со мной брал Афины. Теперь я вижу – войско имеет надежную голову.

– Сколько же тебе лет, Рутилл?

– Семьдесят семь, но рука еще тверда. Я могу сразиться на мечах не только с тобой, но, если пожелаешь, и с твоим легатом, – Рутил кивнул в сторону Кассия.

– И все же годы…

– Годы изрядно потрудились и над тобой, Марк Красс, но ведь ты не желаешь мирно доживать свой век на одной из роскошных вилл, – заметил Рутилл. – У меня также есть хороший дом, земля, виноградник, рабы – Луций Сулла хорошо заботился о своих легионерах. Я имею все необходимое, чтобы в достатке и без забот встретить смерть. Но, увы! Чем дольше я живу такой жизнью, тем тревожнее и неспокойнее на душе.

– В чем же причина тревоги? – удивился Красс.

– Ни один из Рутиллов не окончил свои дни в постели, все полегли на полях сражений. Негоже мне нарушать славную традицию предков. Их души зовут меня разделить их судьбу. Я лишился сна, утратил всякий интерес к жизни. Если ты, Марк, откажешь мне в праве умереть за отечество, я пойду в обозе за твоим войском.

Слова старика растрогали консула едва не до слез.

– Твое место не в обозе или возле походной кухни, доблестный ветеран. Ты будешь получать положенное за твои заслуги двойное жалование. Я дам тебе сотню новобранцев, и постарайся сделать из них легионеров, хотя бы немного похожих на тебя.

Брундизий

В начале 54 года Марк Красс прибыл в город Брундизий, конечный пункт Аппиевой дороги. Когда-то небольшой порт в Калабрии, к этому времени он стал важнейшей гаванью римлян в сношениях с Востоком.

Почти за полтора столетия до Красса, в 200 году, в Брундизий прибыл честолюбивый консул Публий Сульпиций Гальба. Впрочем, не более честолюбивый, чем все римские военачальники, жаждавшие триумфа, славы, подвигов, бросавшиеся ради этого в огонь и в воду, не щадившие жизни ни своих легионеров, ни тем более врагов.

За плечами Публия Сульпиция стояли победители Ганнибала, ветераны самой трудной из войн – второй Пунической. Участники битвы при Заме подбадривали молодых новобранцев, лишь немногие из которых дослужатся до триариев. Кровь их обильно польет и греческую землю, и гористую Малую Азию, и леса Испании, и африканские пески. Но пока молодежь гордо шагает на корабли. Им выпала честь сражаться за Великий Рим…

Обратно в Брундизий плыли корабли, нагруженные добычей: золотом, серебром, скульптурами, картинами.

Рим покорял Грецию мечом, Греция же своего поработителя сражала роскошью и изнеженностью. Чем дальше двигались римляне на Восток, тем больше предавались забвению суровые дедовские обычаи, благодаря которым Рим стал повелителем мира. С нескрываемой завистью смотрели римляне на наложниц, всех в золоте и драгоценных камнях, на дворцы, более роскошные, чем жилища богов. Все это римляне покоряли, и им хотелось попользоваться хотя бы частью завоеванного.

Брундизий первым из римских городов почувствовал на себе растлевающее влияние Востока. Тогда, в далеком 200 году, все население Брундизия высыпало на улицы провожать в поход доблестное римское войско. Народ с гордостью и ликованием смотрел на ровные колонны римлян, сверкающих начищенным оружием и доспехами, на слонов, отнятых у Карфагена по праву победителя и теперь отправлявшихся топтать врагов Вечного города.

Со временем к проходящим через город войскам привыкли, как привыкают в любом другом городе к прохожим, спешащим по своим делам. К войску, отправляющемуся за море, спешили проститутки, предлагавшие за несколько монет подарить все земные и неземные радости. Наперебой расхваливали свои продукты и вино алчные торговцы. И деньги текли в их карманы рекой, ведь впереди легионеров ждали или удача и богатая добыча, или смерть в чужом краю – в любом случае экономить деньги было бы глупо. Встречали легионеров из похода все те же лица, только к ним присоединялись еще и скупщики, надеясь подешевле приобрести часть добычи.

Город радовался войне, война стала для его жителей едва ли не единственным источником дохода. И Рим не слишком часто разочаровывал проституток, торговцев, бродячих актеров и судовладельцев Брундизия. Город стал неотъемлемой частью истории Рима. Он был свидетелем его славы и упадка, великих завоеваний и кровавых междоусобиц…

По прибытии в порт, по праву считавшийся воротами Востока, войско Красса предалось обычным развлечениям. Целых семь дней консул не мешал своим легионерам. Лишь по истечении недели, когда воины полностью опустошили свои кошели и порядком устали от разврата и пьянства, Красс приказал трубить сбор.

Вдоволь нагулявшиеся в Брундизии легионеры послушно грузились на корабли. Смех и шутки сыпались со всех сторон. На пристани их провожала толпа продажных женщин, несмотря на холодную пору весьма легкомысленно одетых. Здесь же сновали торговцы вином, таскавшие за собой тележки с вожделенным напитком. То тут, то там с трапа падали пьяные легионеры. Товарищи с веселым смехом вытаскивали их из студеной воды и тут же вливали в рот неразбавленное вино.

Стояла зима, и в это время море считалось закрытым для мореплавания. Отправляться с войском в плавание было в высшей степени неразумно. Ветераны и моряки, прекрасно знавшие, что представляет собой Внутреннее море зимой, отговаривали консула от опрометчивого шага.

Но Красс оставался неумолим, он спешил. Ведь консул был уже далеко не молод, и этот поход стал его последней надеждой покрыть себя бессмертной славой. Славой, которая поставит имя Марка Лициния Красса выше имен Александра Македонского, Ганнибала, Пирра, Сципиона Африканского.

Марк Красс мечтал о небывалом триумфе. Он смотрел на безобразия, творившиеся при посадке на корабли, но едва отводил взгляд, ему виделось совершенно другое. Красс явственно представлял себя въезжающим на триумфальной колеснице в Рим. Позади шел, опустив голову, парфянский царь, индийские владыки, вожди неведомых племен. Потом вели их чернооких жен, дочерей, наложниц. Следом несли огромные чаши золота, драгоценных камней, повозки везли груды восточных тканей…

Все было у Красса: виллы, сады и виноградники, разбросанные по бесконечным просторам римских владений, мастерские, производившие все, что только можно было произвести, тысячи и тысячи рабов, сотни домов в богатых и бедных кварталах Рима, горы золота и серебра. Теперь ему нужна только слава военачальника, и ради нее самый богатый человек Рима без колебаний расстался со всем, что имел, и отправился в опасный поход. Его пытались остановить родные и друзья, прорицатели и авгуры грозили тысячами бед, но ничто не смогло удержать Красса в его ненасытной жажде славы – единственного, чего недоставало этому человеку.

Консул недовольным взглядом следил за погрузкой. Ему противно было смотреть на пьяных легионеров, не нравилась медлительность, с которой несли на суда провиант и снаряжение. Но Красс сдерживал себя: он ждал этого дня годы, и несколько часов ничего не изменят. "Не стоит раздражать воинов перед трудным походом, у них и так мало радостей в жизни", – рассуждал он.

Неожиданно на пристани возник огромный бешено крутящийся вихрь. Покружив по набережной, он налетел на одну из триер, подхватил ее и увлек в открытое море. Сходни рухнули в воду, а вместе с ними всадник с конем, воины в полном облачении легионеров и два раба, катившие бочку с водой. Все смешалось в студеной воде: раб, взобравшийся на полузатонувшую бочку, пытался побыстрее покинуть ледяную купель, всадник оказался раздавлен собственным конем, а легионеры в тяжелых доспехах, стоя по горло в воде, проклинали все на свете и одновременно взывали о помощи.

Накануне отплытия Красс столкнулся с еще одной проблемой. Невозможно было найти опытных лоцманов, которые решились бы довести флот римлян от Брундизия до Сирии. Зимнее море отпугивало всех желающих заработать. Рокот волн даже в порту гремел так, что двум собеседникам, стоявшим рядом, нужно было громко кричать, чтобы услышать друг друга.

Несколько кораблей вынесло на мель, одну триеру увлекло в открытое море вместе с легионерами и грузом. Красс приказал бросить дополнительные якоря и связать суда между собой веревками. Так корабли, полностью груженные и готовые к отплытию, простояли в гавани Брундизия еще сутки.

На утро следующего дня буйство стихии пошло на убыль. Наконец-то Крассу удалось за тройную цену нанять лоцманов, и флот покинул гостеприимный Брундизий.

Через несколько дней плавания, к большой радости Красса, на горизонте показалась полоска земли. Она принадлежала Пелопоннесу – самой южной части материковой Греции.

– Считай, половина пути пройдена, – сообщил не менее довольный лоцман с флагманской пентеры.

Морским богам, видимо, не понравилась преждевременная радость людей, рискнувших зимой потревожить их покой. Внезапно налетевший порыв восточного ветра остановил движение кораблей к суше. Затем налетевшие волны еще дальше отбросили флот Красса от вожделенной земли.

Моряки, накрываемые с головой гигантскими волнами, пытались бороться со стихией. Красс с верхней палубы с ужасом увидел, как очередная волна смыла за борт двух гребцов с его пентеры.

– Да помогите же им! – крикнул консул.

Через несколько секунд он уже забыл о существовании оказавшихся за бортом моряков, ибо слева от него столкнулись две триеры. Все смешалось в бушующей воде: обломки кораблей и люди, цеплявшиеся за них; лошади и детали подвижной штурмовой башни, которые перевозила потерпевшая катастрофу триера.

Им уже никто не пытался помочь, каждый корабль заботился лишь о собственном спасении. Все из последних сил стремились добраться до близкого, но труднодоступного полуострова. Лишь к ночи, когда шторм пошел на убыль, первые корабли достигли Пелопоннеса. Многие капитаны даже не искали удобной бухты, а просто сажали свои корабли на мель, а римляне прыгали в ледяную воду и пешком или вплавь добирались до берега. Все горели лишь одним желанием: поскорее покинуть негостеприимное море и ступить ногой на твердую землю.

Надо сказать, римляне всегда ненавидели море, хотя и жили на полуострове, с трех сторон омываемом водой.

До первой войны с Карфагеном у Рима практически не было флота. Команды немногочисленных кораблей комплектовались из представителей низших слоев населения. Вскоре римляне поняли, что победить карфагенян невозможно без мощного флота. С истинно римским упорством они принялись осваивать новое дело. Всего за два месяца римляне построили сто пятипалубных (пентеры) и двадцать трехпалубных (триеры) судов. Корабли получились тяжелые и сильно уступали карфагенским быстроходным судам в маневренности и скорости.

И вот в 260 г. до н. э. молодой римский и прославленный карфагенский флоты сошлись в битве около мыса Милы у берегов Сицилии. Результат битвы был ошеломляющим для Карфагена, да и для Рима тоже. Пунический флот потерпел поражение, какого не знал сотни лет: было потоплено четырнадцать кораблей, взято в плен тридцать одно судно с семью тысячами моряков.

Победили римляне благодаря одной лишней детали, установленной на носу кораблей. Это был огромный подъемный мост – ворон. Во время битвы мост перекидывался на корабль противника, по нему переходили легионеры и захватывали судно. Таким образом Рим, не имевший опыта в морских сражениях, превратил их в сухопутные. Побеждал в конечном итоге не моряк, а все тот же бесстрашный легионер.

Научившись побеждать врагов в морских битвах, римляне по-прежнему оставались бессильными перед стихией. В 255 г. до н. э. шторм у берегов Сицилии уничтожил почти весь флот римлян: погибло двести восемьдесят четыре корабля, на них было около семидесяти тысяч гребцов и двадцать пять тысяч воинов. Через два года буря потопила еще сто пятьдесят судов.

Огромные потери, нанесенные римлянам не врагом, а неведомым божеством, скрывающимся в морских глубинах, привели к тому, что сенат принял решение никогда не снаряжать впредь большое количество кораблей, а содержать лишь несколько транспортных судов для перевозки грузов на Сицилию. Но римское упрямство и воля к победе вскоре одержали верх. Постановления сената были забыты, и новые эскадры боролись со стихией и побеждали противников на море.

Катастрофа флота Красса у берегов Греции не шла в сравнение с трагедиями римлян у побережья Сицилии во времена Первой Пунической войны, и все же военачальнику стоило немалого труда уговорить свое войско продолжать морское путешествие. Срочно выплаченное двойное жалование помогло преодолеть многовековую неприязнь римлян к морской стихии.

Как только море успокоилось, легионеры вновь заняли места на судах, но плыть в далекую Сирию они наотрез отказались. Конечной целью морского путешествия был избран ближайший малоазийский берег, а до провинции Красса было решено добираться более привычным римлянам сухопутным путем.

Эгейское море, по которому сейчас плыли корабли, было буквально усеяно островами. Почти постоянно видя перед собой землю, воины Красса чувствовали себя гораздо спокойнее. Острова мешали шторму разыграться, сдерживая напор волн и уменьшая силу ветра, но опасность подстерегала с другой стороны. Малейшая ошибка лоцмана, порыв ветра – и корабль оказывался на мели.

Две триеры Красса выбросило на остров, облюбованный пиратами для зимовки. Морские разбойники, зная мстительность Красса, не решились воспользоваться добычей, которая сама приплыла к ним в руки. С помощью своих быстроходных кораблей они сняли с мели беспомощные римские триеры и даже дали путешественникам в дорогу несколько бочек вина.

Красс в Сирии

Вконец измученные морским переходом легионеры Красса получили двое суток отдыха на малоазийском берегу. Немного, но римляне и не требовали больше. Едва они почувствовали под ногами твердую землю, к ним вернулись их обычная жизнестойкость, уверенность в собственной непобедимости и желание помериться силами с любым врагом.

Довольно быстро Марк Красс достиг Галатии – постоянного союзника Рима в борьбе с Арменией и воинственным Митридатом VI. Царя Дейотара – человека весьма преклонных лет – консул не нашел во дворце. Царь был занят основанием нового города.

Красс, пришедший разрушать и уничтожать, с презрением отнесся к созидательному труду владыки Галатии.

– Дейотар! В двенадцатом часу начинаешь ты строить, – пошутил Красс, намекая на возраст собеседника.

– Да и ты не слишком рано идешь на парфян, – рассмеялся в ответ властитель галатов.

Дейотар дал Крассу продовольствие и лошадей, но отверг требование предоставить воинов для его легионов.

– Марк Лициний, победишь ты парфян или нет, ты в любом случае уйдешь в далекий Рим, а мне оставаться в Галатии. Не хотелось бы портить отношения с соседями.

Красс не стал настаивать. Он не считал галатов хорошими воинами, но римлянину не понравился ответ царя. Нахмурив брови, он сказал:

– Дейотар, кроме легионеров, война требует денег. Галатия, я думаю, в состоянии дать пятьсот талантов. И поспеши, царь, доставить эту сумму в мой лагерь, если и дальше хочешь оставаться другом римского народа.

Тем временем окончился срок консульства Красса, и он мог на законных основаниях вступать во владение Сирийской провинцией в качестве проконсула. Там его уже дожидался, прибывший от Цезаря вместе с тысячей воинственных всадников-кельтов, сын Публий. В Сирии Красс должен был принять у бывшего наместника Габиния два легиона опытных воинов.

Легионеры Габиния были привычны к войне в песках и к страшной жаре. Они участвовали в подавлении восстания иудеев; в Египте помогали водворять на трон угодного Риму царя; активно вмешивались в междоусобную борьбу парфян и даже переходили могучий Евфрат.

Как все и ожидали, Марк Красс повернул на юг и вышел на дорогу, ведущую в его долгожданную провинцию. Без особых трудностей новый наместник достиг границ Сирии, и тут он решился на шаг, удививший всех – и друзей, и врагов.

Он не стал спешить на встречу с сыном, которого не видел несколько лет; не пошел на соединение с двумя легионами Габиния; не дал ни единого дня отдыха своему войску, уставшему за время перехода от Галатии до Сирии. Стремительным маршем Красс вывел свои легионы к Евфрату и перешел реку по наспех починенному мосту.

Неожиданное вторжение принесло неплохие плоды. Вблизи города Ихны Красс настиг небольшое войско парфянского сатрапа и разбил его. Вслед за этим римляне занялись покорением небольших городов Междуречья.

Заселенная в глубокой древности благодатная Месопотамия повидала множество завоевателей: ее земля дрожала под колесами тяжелых ассирийских колесниц; разноязыкими криками наполняли Междуречье войска персидских царей; победоносным шествием прошла греческая армия Александра Македонского. После смерти Александра Великого и распада необъятной империи Месопотамию захватил его военачальник Селевк. Он даже заложил здесь столицу и без лишней скромности назвал ее своим именем – Селевкия.

В 141 году парфянский царь отнял Селевкию у ослабевших потомков военачальника. А в 90-х годах вся Месопотамия перешла под власть парфян. И вот теперь римский орел на знаменах Красса расправил свои мощные крылья над плодородными землями между Евфратом и Тигром.

Жители Междуречья давно привыкли, что их постоянно кто-то стремится завоевать. Во избежание больших бед они почти не давали отпора очередному честолюбивому пришельцу.

Для Красса месопотамцы также не сделали исключения. Ему довольно скоро открыли ворота Апамея, Ихны, Никефорий. В Каррах, где стоял небольшой парфянский отряд, горожане подняли мятеж и сами напали на парфянских лучников. Греческое население Карр (а именно оно составляло большинство горожан) встречало Красса как освободителя.

Неожиданно упорное сопротивление римлянам оказал небольшой городок Зенодотия. Укрывшиеся в нем парфянские переселенцы перебили продажных греков, пытавшихся открыть ворота, и достойно встретили римлян. Потеряв во время штурма около сотни легионеров, легат Красса так и не смог ворваться в город. Тогда Красс привел к Зенодотии все войско и с помощью осадных машин овладел ею.

Город в наказание за непокорность был отдан на разграбление легионерам, а все жители проданы в рабство. За взятие Зенодотии войско наградило Красса званием императора.

Проконсул принял его и тем навлек на себя нарекания со стороны ветеранов, ибо ни одному военачальнику не давалось это почетное звание за столь малые заслуги.

Все лето Красс провел в северной Месопотамии. Небольшие греческие и полугреческие города почти не оказывали сопротивления его войску, но, увы, легкая победа приносила малую добычу.

Легионеры требовали вести их на юг, туда, где две полноводные реки приближаются друг к другу на расстояние нескольких миль. Там на берегу Тигра раскинулся один из красивейших городов мира – Селевкия. Напротив нее к Евфрату прилепился древний Вавилон. Население этих городов враждебно относилось к завоевателям-парфянам, и римляне могли рассчитывать на его помощь при штурме.

Напротив Селевкии, но уже по ту сторону Тигра находилась столица Парфии – Ктесифон, где, по слухам, были собраны все богатства парфянских царей.

Города эти манили не только простых легионеров. Легаты Красса также настоятельно советовали ему перестать терзать маленькие городки северной Месопотамии и обратить свой взор на юг.

Но Красс продолжал удивлять всех. При всем своем неравнодушии к богатству он не сделал даже шага в сторону богатейших и почти беззащитных Селевкии и Вавилона. Проконсул разместился лагерем в окрестностях Карр и посылал лазутчиков в Парфию.

Шли дни за днями, недели за неделями, но никто из ушедших назад не возвратился. Сведения, сообщаемые местными кочевниками, часто пересекавшими Тигр, были настолько противоречивы, что Красс перестал их слушать.

Пришла осень, а римский военачальник по-прежнему не имел представления о численности войска парфян, его местонахождении и планах царя. Наконец Красс оставил в покоренных городах семь тысяч легионеров и тысячу всадников, а остальное войско увел в Сирию на зимние квартиры.

В пути легионеры возмущались, что вместо Селевкии их ведут в провинцию, – пришлось вновь выплатить им повышенное жалование.

В Сирии Красс с изумлением и ужасом обнаружил, что его походная казна почти пуста. Война, вселявшая небывалые надежды на славу и богатство, до сих пор приносила одни лишь убытки.

За неимением военной добычи проконсул принялся пополнять свои сундуки другими способами. Красс обязал каждый город подвластной ему провинции поставить определенное число легионеров. Затем он предложил городам откупиться от воинской повинности, им же установленной. Жители Сирии прекрасно знали, что представляют собой парфяне в бою, и в большинстве своем предпочитали пополнять сундуки Красса, чем служить в его легионах.

Когда все сирийские города расплатились со своим проконсулом, тот посчитал, что казнохранилище все еще недостаточно наполнено. И тогда Красс решил действовать по примеру Луция Корнелия Суллы Счастливого, то есть взять золото из храмов.

Надо сказать, что действовал Марк Лициний как очень плохой и трусливый ученик Суллы. Своими жертвами он выбрал богов, которые были безразличны римлянам и грекам. Первым грабежу подвергся храм хеттско-арамейской богини Деркето в городе Йераполисе, что на севере Сирии. Далее проконсул прибрал к рукам сокровищницу тысячелетнего храма иудейского бога Яхве в Иерусалиме.

Красс не стал, как Сулла, переплавлять золото и серебро храмов в монету и чеканить на ней собственный профиль, а просто сложил награбленное в сундуки, как говорится, на черный день. Утверждали, что Марк Лициний впоследствии так и не притронулся к золоту храмов даже чужих богов. Увы! Деяния великого Суллы невозможно повторить.

Занимаясь исключительно добыванием денег, то есть занятием более для него привычным, Красс совершенно перестал интересоваться своими легионами, месопотамскими городами и даже парфянами. Парфяне сами напомнили о себе. В конце зимы послы царя Орода II явились к проконсулу Сирии.

Держались они надменно и гордо, словно сами были владыками Парфии, и говорили от своего имени. Будь на месте Красса менее терпеливый военачальник, не сносить бы заносчивым послам головы. Впрочем, если бы они вели себя по-иному, их лишил бы жизни собственный царь. В памяти их еще свежи были воспоминания, когда парфянский посол был казнен только за то, что во время переговоров с Суллой сел не в то кресло.