Адаптация Былинский Валерий

Признание

Но до того, как звуки дневных экстренных новостей разбудили нас, мы с Лизой успели увидеть длинный волнующий сон на двоих. Такие сны, поверьте, бывают, хотя доказать это невозможно. В этом сне стояла утренняя мгла и происходила какая-то масштабная, гулкая эвакуация: сотни, тысячи человек, в том числе и я, грузились в вагоны и нас куда-то везли. Сначала я думал, что, как это часто бывало, мне снится сон о том, что меня вновь забирают в армию, несмотря на то, что я уже отслужил в ней. Но потом, увидев громадное количество садящихся в вагоны людей – мужчин, женщин, детей (причем дети, даже самые маленькие, вели себя спокойно и не плакали), я понял, что здесь происходит что-то другое. Я пошел по забитому людьми поезду и увидел лежащую на одной из полок Лизу. Место возле нее было свободно, и я прилег рядом. Вероятно, в этот самый момент я и вошел в ее сон, а она в мой.

– Куда нас везут, знаешь? – спросил я.

– Знаю, – ответила она с улыбкой, смотря широко раскрытыми глазами вверх над собой.

Лиза не объяснила, что она знает. Но почему-то я сразу отчетливо понял, что именно она имела в виду. И тоже, как и она, я не смог ни мыслью, ни словом выразить это знание. Успокоенный, я лежал рядом с Лизой и смотрел через силуэт ее лица в окно, за которым проносились на фоне темного рассвета деревья.

Раза два или три, мы вот так, лежа, случайно проваливались в сны еще нескольких людей, наших соседей по поезду. Но каждый раз, смущенно улыбаясь, мы извинялись и возвращались в наш общий сон.

В какой-то момент я вновь посмотрел в окно и с тревогой понял, что проносящийся в окне пейзаж уже напоминает космический.

– Лиза, – взволнованно спросил я, приподнявшись, – куда мы летим?

Лиза ласково потрепала рукой меня по волосам:

– Ты что, забыл?

– Ах да… – я блаженно улыбнулся, откинувшись затылком на жесткую вагонную подушку, – вспомнил, я вспомнил…

Катастрофа надвигалась быстрее, чем все предполагали. Через неделю климат Земли стал меняться. В Москве заметно похолодало – только начался сентябрь, а приходилось уже надевать пальто, куртки. Один раз даже выпал снег. Днем солнечный свет стал каким-то рассеянным, тусклым – какой бывает в Петербурге в зимнюю погоду. Теперь все автомобили ездили днем с зажженными фарами.

Но люди реагировали все-таки как-то беззаботно. Паники не наблюдалось, лишь некоторую нервозность общего настроения можно было почувствовать, выйдя на улицу или спустившись в метро. Рынок ценных бумаг функционировал по-прежнему, а акции некоторых компаний даже поползли вверх. Магазины тоже работали. Хотя некоторые, в основном мелкие, все же закрылись, но крупные сетевые гипермаркеты только увеличили товарооборот. Кроме того, в прежнем режиме работало телевидение. Было ощущение, что катастрофа – пока еще очень далекое от всех цивилизованных людей явление, такое, как война в Ираке или голод в Сомали. Все будто бы были уверены, что солнце непременно скоро починят.

Хотя… Может, многие из нас просто оказались слишком заражены ядом реальности, чтобы поверить в то, что происходящее не фантастика?

Мы с Лизой жили у меня дома, ели, пили, выходили на редкие прогулки в город, чтобы запастись продуктами. Иногда я ловил себя на мысли, что мне стали неприятны касания ее вялого тела, ее поцелуи, в которых было слишком много слюны. Как и все, мы еще не понимали, как нужно жить сейчас, когда жизнь не только лично наша, но и всех на свете кончается.

Я продолжал сочинять материалы для нашего с Тищиком сайта, иронизировал по поводу того, что человечество должно спасти себя само с помощью психологических тренингов, вырабатывающих силу воли и оптимизм.

Однажды, когда мы с Лизой смотрели телевизор и переключились на канал «Культура», на экране возник серьезно-улыбчивый ведущий, который произнес мою фамилию после слова «Адаптация».

– Я прочту вам отрывок из одного провидческого романа, только что выпущенного нашим издательством, – сказал ведущий. – Вы поймете, почему я решил его процитировать. К сожалению, автор, приславший нам свое произведение, не оставил координат для связи, и нам известно только его имя: Александр Греков. Мы понимаем, что нарушаем авторские права, публикуя произведение без договоренности с автором – но, Александр, поверьте, мы руководствовались исключительно любовью к литературе и целительной силе слова! Этот роман-пророчество мы не могли не опубликовать, потому что, увы, сегодня каждая неделя, если не день, или даже не час… на вес… гм, даже не знаю, чего… того, что важнее всех сокровищ мира, потому что… Ну, вы сами знаете, дорогие друзья. И поэтому мы не можем молчать. Искусство не должно быть немым! Саша, если вы слышите и видите нас сейчас, пожалуйста, напишите или позвоните нам. Разумеется, вам будет выплачен достойный гонорар. А теперь, уважаемые друзья, представляю вашему вниманию отрывок из романа «Адаптация», о котором я говорил…

Я смотрел в экран телевизора и как-то неулыбчиво улыбался. Что это, насмешка свыше? Или… Я похолодел – словно только что меня, в чем-то смехотворно обвиняемого, в речи защиты вдруг ненароком объявили действительно виновным – причем так объявили, что это понял только я один из всех присутствующих в суде.

Лиза тоже молчала. Хотелось, чтобы она что-то сказала, но она даже не улыбалась своей фирменной длиннющей улыбкой.

– А ты знал? – наконец спросила она.

– Почти.

– Как почти?

– Я послал им роман полтора года назад. Как раз кое-как закончил и решил рассылать во все издательства подряд. Помню, нервничал очень, что могу забыть свои данные оставить и, видимо, на одном экземпляре действительно не оставил. Я посылал с разных электронных адресов под разными именами, думал, так быстрее прорвусь… Потом свои электронные ящики я ликвидировал, когда из Китая вернулся, уже прятался. Вот они меня и не нашли…

– Пойдешь объявишься?

– Я… нет, конечно. И…

– Что?

– Я не потому к ним не пойду, что все вот так. Не потому, что теперь это ни к чему. Я из-за…

Лиза кивнула. Но почему-то, может быть, впервые – я не поверил ей. Мне очень хотелось, чтобы она, как в нашем общем с ней сне, произнесла сейчас слово «Знаю». Но она не произнесла.

Знание и понимание – это ведь разные вещи, да?

Мы много чего не сказали друг другу. Из этого мог бы получиться отличный роман.

На следующий день я собрался съездить повидаться с отцом и братом, но оказалось, что Украина «временно», – как сообщили по ТВ, – закрыла свои границы. Тогда я позвонил в Днепропетровск и услышал в трубке вполне бодрый голос отца.

– Ну ничего, – говорил отец, – главное, быть счастливым, сынок. Я вот счастлив.

– У меня тоже все нормально, пап.

– Я слышал, у тебя книга вышла, сынок! Тут у нас еще ловят по спутнику российские каналы, там передали… Ты молодец!

– Да… спасибо, пап.

– А о чем книга, сынок?

– Обо… не обо мне, папа, о людях… о любви (хотя хотелось сказать: «нелюбви»).

– Привези почитать, когда границу откроют. Я горжусь тобой. Жалко, мама не дожила, как бы она гордилась…

– Да, папка, да, – говорил я, бестолково улыбаясь… А Боря как?

– Уехал с семьей куда-то за границу… говорит, что там будет пережидать все эти катаклизмы. Ну ничего, сдюжим. Если войну пережили, то уж это точно переживем.

– Переживем, па, точно!

– А девушка, сын, девушка у тебя есть? Как на личном фронте?

– Есть девушка, есть, – заверил я его.

– Точно? – придирчиво улыбаясь, спросил отец.

– Да есть, есть! – смеялся я.

– А где она? – не унимался отец.

– Да вот, рядом сидит.

– Ну-ка, дай ей трубку…

Я дал Лизе трубку, и она, ослепляя отца своей длинной счастливой улыбкой, стала что-то слушать… Потом, кажется, спрашивала про огород на даче, говорила о том, что мы едим на завтрак и на обед, о последних событиях в политике и о солнце.

– Ничего, разберутся, и границы откроют, и все будет иначе, – сказал мне напоследок отец, – вы давайте там, дети, до встречи…

– До встречи, папка!

– Вот я и познакомилась с твоим отцом, – сказала мне, сияя улыбкой, Лиза.

Дозвонился я и на мобильный владельца своей квартиры. Начал было ему говорить про деньги за квартиру, но он, не слыша меня, сразу стал бурно, солнечно рассказывать:

– Надо же, какой счастливый звонок! Мы с Маринкой только что встретили наконец своего гуру, представляешь? Полтора года всего искали – и вот, так быстро его нашли… Наверное, время уже ускоряется. Проходили по пляжу мимо маленькой деревни, навстречу нам идет индиец лет шестидесяти, остановился, посмотрел на нас и спокойно сказал, чтобы мы шли за ним. Попросил только, чтобы мы выбросили наши паспорта, деньги, мобильные телефоны. Я как раз собрался бросить свой мобильник в море, как ты позвонил. Представляешь, это последний телефонный звонок в моей жизни! По-след-ний! Как ты живешь?

– Хотел тебе выслать деньги за ква…

– Ничего не нужно, кроме поиска самого себя. Я уже близко, оно есть, да, Маринка? Мы уже близко. Мы идем в горы, за теплом для себя. Наш гуру сказал, что время внешнего тепла иссякло, сосуд догорел. Теперь главное – найти и разжечь в себе свой внутренний огонь, который никогда не затухает. Найди свой огонь. Разожги его в себе. Ну все, до встречи у всемирного костра жизни!

– До встречи, – сказал я и положил трубку.

Солнечный зонтик раздора

Через три недели все резко ускорилось. Каждый день теперь все больше напоминал последний. По мере того, как попытки разжечь солнце гасли, закрывались границы не только между государствами, но и между городами внутри стран. Многие магазины уже не работали, хотя продуктов еще хватало – все-таки капитализм с его накопленным товарным изобилием не так легко с первого удара отправить в нокаут. Но что самое удивительное: вовсю пылало ярчайшими красками телевидение.

Уже почти не выходили газеты, дышал на ладан общественный транспорт, но как только человек включал пластиковый ящик – экран всякий раз вспыхивал цветом, разражался звуком, и в нем обязательно демонстрировалось что-то чрезвычайно увлекательное из жизни микросхем. Пропали лишь передачи для детей. Но большинство программ для взрослых, причем вполне серьезные – продолжались. Ведущие с возбужденными то ли от переживаний, то ли от алкоголя, то ли от антидепрессантов лицами вещали день и ночь, соревнуясь в методах и страстях освещения происходящего. Это был настоящий шабаш ТВ, питаемый, казалось, какой-то невиданной космической энергией, которой наверняка хватило бы на излечение десятков солнц.

В одной, например, программе, было затеяно бурное обсуждение того, какая нация наиболее стойко переживает катаклизм конца света. Украинцы спорили с русскими, русские с поляками, поляки с немцами, немцы с французами, французы с англичанами… Москвичи с остальной Россией – и все это транслировалось по телемостам.

На российском ТВ возник довольно роскошно оформленный канал «Вече спасения», который обвинял во всем евреев, кавказцев и всех тех плюгавых русских, кто не считает себя принадлежащим к великой империи.

В поте лица трудились и многочисленные шоу. В студии моей бывшей «Красной шапочки» в яростных поединках сталкивались члены семей, у которых имелись разные взгляды на суть происходящих событий.

В Нью-Йорке продолжались круглосуточные заседания ООН, на которых в срочном порядке собирались средства со всех государств на реализацию различных глобальных проектов, могущих спасти Землю. Один из этих проектов предполагал выстрел в сторону солнца гигантским газовым снарядом, который, будучи начинен новейшим мгновенно множащимся горючим средством, должен при взрыве на поверхности светила активизировать процесс его горения. Как желчно посмеялся участник одного из телешоу, таким образом авторы этой идеи собираются подлить в затухающий солнечный костер керосина.

По многим развитым странам прокатилась волна самоубийств, быстро, впрочем, спавшая на нет. «Человеческий ум, – как выразился один из философствующих участников круглого стола по духовному спасению солнца, – несмотря на частые предостережения в разные времена, оказался совершено не готов к Апокалипсису».

Вскоре, когда закончился первый месяц солнечного остывания, стало известно, что американцы тайно от всех ведут работы над специальным проектом «Солнечный зонтик». Проект этот включает в себя строительство искусственного солнца, которое, будучи запущено в небо на высоту примерно 30–50 км и оставаясь привязанным к земле специальными магнитными полями-проводниками, сможет на какое-то время (предположительно, на шесть месяцев) согревать и освещать определенный участок земли, включающий в себя часть США и Кубу. Споря о Кубе, американские сенаторы сначала запросили с вялых продолжателей дела Кастро огромную плату за право прикрыться американским «зонтиком», но многочисленные левые, набравшие вес в Америке, заблокировали это предложение: мол, сейчас, пора забыть старые обиды и спасаться вместе! Хотя, по мнению посмеивающихся телевизионных аналитиков, все это была просто нелепая поза американцев, потому что перенести Кубу куда-либо из-под зонтика вышло бы дороже, чем построить сам зонт.

Когда о ведущихся тайно работах стало известно в мире, разразился международный скандал – у многих государств тут же возникло подозрение, что деньги, которые они перечисляли в общий фонд ООН на борьбу с космическим бедствием, попросту присвоены янки. Разумеется, власти Соединенных Штатов все подобные домыслы о «перетягивании на себя одеяла» гневно отвергали и уверяли мировую общественность, что работы на американской территории ведутся исключительно, во-первых, на собственные средства подданных дядюшки Сэма, а во-вторых – создание собственного маленького зонтика не может мешать одновременному созданию общих больших зонтов.

Разумеется, подобные аргументы никого не убедили. Сначала зал совещания в здании ООН показательно покинула китайская делегация, затем – иранская. Позже ушли французы, индийцы… Мир понял, что спасаться каждому придется в отдельности.

И уже на следующий день на планете Земля началась гигантская волна нового переселения народов, хлынувшая, как и в прошлом веке, в Америку. Власти США тут же закрыли границу для всех, включая граждан Канады. Был, впрочем, введен избирательный визовый режим для некоторых стран, но он практически не действовал, так как было понятно, что на территории, покрываемой американским зонтиком, при всем желании невозможно разместить всех желающих.

Несмотря на то что въезд в Соединенные Штаты был запрещен, огромные массы людей хлынули на североатлантический берег. Западные европейцы впервые за многие десятилетия оказались в общей толпе жаждущих спасения граждан стран третьего мира, плывущих через океан на яхтах, катерах, утлых лодчонках, незаконно переползающих сухопутную государственную границу по пустыне. И уже на второй день после начавшейся миграции случилось то, чего невозможно было избежать. Американские пограничники стали открывать огонь по нарушителям границы на поражение. Счет убитых и раненых пошел на десятки, сотни, затем на тысячи.

В это же самое время было объявлено, что и российские ученые вплотную заняты созданием солнечного зонтика и что уже достигнуты значительные результаты. В Россию тоже хлынули – правда, гораздо меньшим потоком – жители ближайших стран. За неделю население западных, восточных и азиатских окраин страны выросло, по неофициальным данным, в полтора раза. Ехали поляки, венгры, чехи, румыны, болгары, украинцы. Страсти несколько поутихли, когда правительство выступило с заявлением, что российский зонтик, если он будет создан и установлен, накроет собой не только Россию, но и большую часть Восточной Европы. Несмотря на то что прозападные политические круги в Польше, Прибалтике, Грузии и в Западной Украине начали тут же кричать о том, что это очередная провокация русских, что у них все равно нет на создание зонтика ни материально-технической базы, ни научного потенциала и что надо срочно эвакуироваться за океан к американским братьям – все равно, несмотря на подобные отдельные сполохи недоверия и ненависти, миграционный пожар вспыхнул и политико-географическая обстановка в восточно– и центральноевропейской части мира вдруг кардинальным образом изменилась. По сути, стал восстанавливаться не только Советский Союз, но и заново собираться Варшавский блок. Правительства в нескольких странах бывшего СССР ушли в отставку или были разогнаны. В Украине, Польше, Чехии, Венгрии произошли полубархатные революции, которые ведущие экстренных политических теленовостей тут же стали именовать «красными». Украина, Белоруссия и Казахстан заявили о желании присоединения к России. Раздираемая внутренними противоречиями Грузия, так же как и Польша, попросила включить ее в кандидаты на присоединение к РФ. Через несколько дней даже Финляндия и Латвия подали свои заявки. Литва и Эстония пока воздерживались, но и в этих государствах дело шло к тому же. Случились перемены и в правительстве России. Почти полный верх в Думе одержали возглавляемые бывшим столичным мэром националисты, которые требовали от всех государств, намеренных войти в состав России, сначала публично покаяться за былой отрыв от своей матери-прародины, затем – выплаты контрибуции и только тогда – как они говорили – «мы подумаем, принимать вас или нет под сень нашей империи». Кроме того, некоторые пришедшие к власти национал-имперцы истерично вещали с трибун о том, что русский зонт будет иметь техническое превосходство над заокеанским, заключающееся главным образом в том, что энергию искусственного света в нем можно будет умерять или увеличивать на отдельных зонах покрытия – с тем, чтобы усмирять непокорных и поощрять друзей.

Вскоре шевельнулся и Пекин. ЦК Компартии Китая объявил, что начинает грандиозное строительство собственного Великого Поднебесного Зонтика. Было предложено покрыть Поднебесным щитом Японию, Монголию и Корею взамен на присоединение к Китаю этих стран. Корейцы и монголы согласились сразу, а по Японии прокатилась волна массовых самоубийств, разделившая страну сразу на три лагеря: прокитайский, проамериканский и самурайский.

Звучали также разговоры о создании всеобщего западноевропейского зонтика, но в это мало кто верил – сливки европейского общества вместе с политиками и учеными в первые же дни хаоса перебрались в США. К тому же у западных стран не было природных энергоресурсов – нефти и газа.

Новый лидер арабского мира взамен то ли снова умершего, то ли опять убитого Усамы бен Ладена объявил начало вселенского газавата против неверных, у которых необходимо силой отобрать средства для создания панисламского солнечного зонта. Но новая война, не считая отдельных локальных конфликтов, так не вспыхнула, потому что западным дипломатам удалось расколоть исламский мир, уговорив часть стран на создание солнечного зонтика совместно с Ираном, Пакистаном и Индией, у которых имелась ядерная энергия.

Но скорее всего, новая большая война не началась потому, что время уже слишком убыстрилось…

Тищик и сила обстоятельств

По ТВ передали, что закрываются сетевые супермаркеты. Останутся работать только отдельные магазины, находящиеся под государственным контролем. Тут же показали репортаж о работе одного из таких магазинов: длинная, втиснутая в узкую дверь очередь, измученные люди выносят, прижимая к себе, пакеты с сахаром, солью, консервами, крупами. Затем начались новости на самую актуальную тему последних дней: мировая гонка по созданию защитных солнечных зонтиков. Противостояние ведущих мировых держав в этой области уже называют «теплой войной», – говорили журналисты…

– Знаешь, я чувствую с себя трясущимся дедом, которого собираются сдать в дом престарелых, – с усмешкой сказал я Лизе. – В убогий стардом, где смерть будет длинной и нищей…

– Не будет, – покачала головой Лиза.

– Конечно, – кивнул я. – А какие есть способы? Срочно поплыть в Америку? Или записаться на завод по производству отечественного зонтика, чтобы по блату нам с тобой выделили места под ним?

– Зонтики не оттянут финал…

– Тогда что, харакири? Я думаю, ядов приличных сейчас хрен найдешь. Ты знаешь способ, чтобы умереть безболезненно?

– Саша, надо… мне кажется, просто… подождать немного… Если есть что-то, что может спасти нас, оно спасет.

– Да? Мы что, смотрим сейчас многосерийный фильм под названием «Смерть под солнцем?» Знаешь, когда неизлечимо больного подключают к дыхательному аппарату, то обычно все знают, что он все равно умрет…

– Я думаю, если вот так говорить и думать… точно все будет плохо…

– А еще что думаешь, провидица?

– Если мы родились человеками, то и должны умереть ими, Саша.

– Я так не думаю, Лиза.

– Почему?

– Потому что не чувствую себя человеком.

Раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал в ней глухое мычание. Тищик – сразу понял я. Как видно, он развязал.

– Гена, ты?

– Я тут подумал… о тебе… – промычал Тищик, – у меня тут…

На фоне слов Тищика послышались мужские голоса. Потом Гена уронил трубку, но не на рычажки телефона, а, видимо, на пол. Голоса продолжали о чем-то спорить, раздался грохот, словно что-то упало. Потом снова грохот.

Несколько раз произнеся «Гена» и не получив ответа, я стал одеваться.

Лиза отправилась со мной, хотя я ее не просил и не говорил, куда иду.

На улице в глаза летел крупный льдистый снег, было холодно и темно. Мы сели в машину, немного проехали, но вскоре стал заканчиваться бензин. Завернули на заправочную станцию – но не обнаружили там ни служащих, ни топлива.

В окнах дома напротив мерцали экраны телевизоров.

Неужели действительно последним, что поглотит мрак, будет телевизионный экран?

Дойдя пешком до дома Тищика, мы поднялись на третий этаж. Дверь открыл мужчина с рыжими усами во врачебном халате.

– Я его друг, – сказал я, – что с ним?

– Обычный запой, – с вежливой улыбкой сказал врач. – Вызвал нас по телефону, просил вывести, вот и выводим…

Я прошел в комнату, где на диване, отвернувшись лицом к стене, лежал Тищик. Он был в одежде, которую, видимо, не снимал уже несколько дней. Комната была чрезвычайно грязная, в ней был сильный беспорядок. Стоял кислый запах от протухшей пищи, на полу были горки грязи, которые липли к подошвам обуви, когда я на них ступал.

– Как процесс? – спросил я.

– Хорошо, что вы пришли, – обратился ко мне второй врач, – мы сделали все, что нужно, капельница, таблетки. Но дело в том, что за работу нужно расплатиться. А клиент, как видите, в некондиции.

Гена пошевелился и что-то промычал.

Я достал бумажник. Помня, что подобная наркологическая процедура обычно стоила от ста до двухсот долларов, я протянул врачу шесть тысяч рублей – почти все, что у меня оставалось.

– Хватит?

– Видите ли, – ухмыльнулся, покусывая рыжие усы, первый врач, – сегодня данная работа стоит полторы тысячи долларов…

– Что? Что это за цены?

– Равновеликие обстоятельствам, – пожал плечами второй врач.

Какие-то секунды я соображал. Потом сказал.

– Ну хорошо. А если у меня нет этих денег? То есть у меня их точно нет?

– Тогда… немного нервно ответил рыжеусый, – мы… оставляем за собой право ввести больного обратно в состояние… так сказать, перманентного алкогольного состояния. Потому что…

– Да что ты объясняешь, Миша! – брезгливо бросил второй врач у окна. – Мы не лохи тут, чтобы вкалывать за какие-то копейки. Нас уже трое клиентов за последние три дня кинули. Так что…

– Извольте платить, – вежливо закончил рыжеусый.

Только теперь я заметил, что беспорядок в комнате напоминает тот, что оставляют после себя квартирные воры: ящики столов выдвинуты, книги сброшены с полок. Генка хоть и бухал в последние месяцы, но так со своими вещами, тем более с книгами, никогда не обращался.

Еще краем глаза я увидел взгляд Лизы – усталый, дрожащий…

– Ну хорошо… – сказал я, увидел лежащий на стуле шприц и взял его, – ну хорошо… – обхватив шприц как нож, я поднял его над собой, – ну хорошо…

– Эй, ты что это? – сказал, пятясь рыжеусый…

– Ну-у опять… – досадливо морща лицо, протянул второй врач.

– Ну хорошо, – со шприцем, как с копьем, я шел на них, – равновеликие обстоятельствам, значит? И у меня – равновеликие. Сейчас сделаю тебе укол в лобешник! А тебе в горло. И мне за это ничего не будет. Время такое сейчас, что можно не платить. Понимаешь?! – резко заорал я и взмахнул шприцом. И тут же почувствовал за спиной, как похолодела от испуга Лиза. Решила, что я ударю?

Наркологи уже вываливались из квартиры через распахнутую входную дверь. Но рыжеусый задержался и опасливо шагнул назад:

– Послушайте, деньги-то дайте. Ну, те шесть тысяч, что…

Я дал ему деньги. Но он не уходил:

– Вы это… Я понимаю… Ему покой нужен, пусть спит. Я таблетки на столе оставил… Главное, проследить, чтобы он опять не выпил…

– Знаю, – махнул я рукой.

Дверь закрылась.

Лиза сидела на корточках на буграх грязи возле дивана и гладила рукой по грязным взъерошенным волосам Тищика.

– Привет… други… – услышал я его слабый голос. Он часто так говорил – «други» вместо «друзья».

Тищик медленно повернулся к нам лицом.

– Ну ты и орешь, мертвые вскочат… – улыбнулся он кислой улыбкой. – Сань, ты меня с леди не познакомил.

– Это Лиза, – сказал я.

– Привет, меня Геннадий зовут… – Тищик протянул Лизе дрожащую руку, она накрыла ее своими обеими ладонями. – А у нее ладони… как у моей бабушки, мягкие… маленькие солнца. Тебе сколько?

– Двадцать один, – сказала Лиза.

– Двадцать один! Еще ничего позади, кроме детства… ах, чудо! – медленно, хрипло усмехнулся Тищик и тяжело задышал: – Сашка, слушай, налей водки, чуть-чуть совсем, а то говорить не могу! Там, на кухне в холодильнике… Да не боись, – добавил он, видя мое лицо, – я и без нее помру, ты же знаешь…

– Хорошо, – сказал я после паузы.

Сходил на кухню. Принес бутылку и стакан. Наливая Гене, я сказал:

– Только чуть-чуть…

– Конечно! – Генка быстро, залпом выпил, и лицо его сразу разгладилось. Словно смятый лист бумаги намок и распрямился, а внутри изможденного тела включился и заработал генератор по выработке энергии.

– Ну вот, теперь мы стали все одинакового возраста, – произнес уже здоровым голосом порозовевший Тищик. – Времени-то нет, други, его нет совсем… оно как море, когда плывешь по нему, а оно штилевое… и нет движения, и никакого горизонта вокруг… Хорошо, что я побыл когда-то моряком, Сашка! Как там на улице, холодно?

– Снег идет. Мороз ударил, градусов пять.

– Понятно. Значит, весны уже не будет. Слушайте, други, а выпейте со мной? Что я, как алканавт, сам с собой бухаю. Ну давай, друг!

Помедлив, я кивнул и разлил водку по стаканам. Гене налил меньше всех. Хотя к чему это теперь?

– Давно вошел? – спросил я.

– Да разве важно, Сань?.. – поморщился Тищик. – Важно, куда я выйду. Так все обрыдло, что когда входишь… то выйти уже на дарк сайд оф зе мун, хочется. Понимашь? А вы… Вы валяйте, други, куда-нибудь… далеко-далече. Мерзко будет вам сдохнуть в квартире, как насекомым каким-то.

– А ты что же? – усмехнулся я.

– Не-а! Я в запое. Тебе, трезвеннику, этого не понять. Когда я в запое, я… не в щели, а… в запое. Красивое состояние. Ну, иногда красивое.

– Хорошо, Гена. И куда же нам ехать?

– Налей еще грамм.

Я покачал головой.

– Черт, налей, прошу! На себя смотри, на себя, а не на меня! За себя реши, а я за себя сам решил. Ну? Мне так надо!

Я налил.

– А вы молодцы, что пришли, – сказал Тищик, выпив и отморщившись. – И ты, Лиза, как сказка в гости… Я люблю тебя, Лизка. Не обижайся, Саныч. Сказочно ее люблю, это глобальнее, чем просто мужик к бабе… Куда ехать, говоришь? Вот что скажу вам, други, не езжайте на Кирибати.

– Почему не на Кирибати? – спросил я.

– Помнишь, Саня, я тебе рассказывал про Кирибати, что там умирать отлично.

– Помню.

– Ну так вот, туда не надо. Но это не важно… Саш! Ты там, когда пойдешь уходить, водки купи мне, ладно? В супермаркете напротив, хорошо?

– Гена… он не работает, там никого нет.

– Да знаю, знаю! Второй день уже не работает. А ты входишь со служебного входа и берешь. Так все делают – охраны-то никакой. Не боись, там разрешили, – указал он пальцем на потолок.

– Ладно, сделаю, – сказал я.

– Только водки, чистой белой, настоящей возьми, а не мочи этой оранжевой.

– Ладно…

– Ну, давайте тогда за вечность… – поднял Гена свой стакан, – чтоб она не кончалась!

Мы чокнулись втроем, выпили. Водка шла как вода, запивать и заедать ее не хотелось. Лиза лишь пригубила из своего стакана.

– Вот что, парни и девчонки… – проговорил Гена уже несколько вялым и заторможенным голосом. – О чем был я? А, да… Не в Кирибати… Я говорил, что там лучшее место для умирания… Но когда говорил? При жизни! А что толку умирать, когда и так умирается? – Гена хрипло засмеялся. – Но я, други, знаю еще место, где хорошо не умирать, а рождаться. Знаешь?

– Нет, – сказал я.

– Здесь неподалеку, в Союзе… бр-р, блин… то есть в России. Байкал-озеро. Бывали там?

– Нет, – сказала Лиза.

– Не близко, – сказал я.

– Да ближе чем Кирибати. На Байкале я один только раз был после того, как меня выгнали… По стране шарился, работу искал. В Иркутск прилетел, болтаюсь там-сям. А подруга мне одна и говорит, как же ты здесь сидишь, а Байкала еще не видел? Ну, я… Посадила, значит, она меня и повезла… Там рядом-то, от Иркутска. И уже на подъезде у меня что-то такое началось, трясучка, что ли… не передать… Ну, думаю, план вроде не курили, что же со мной происходит? А подруга… Вилия ее звали, кстати, классное имя, правда? В честь Володьки Ильича Ленина назвали, наполовину бурятка. Хорошо с ней было… Да. Вилька… так вот с ней мы ехали. И спрашивает: что, пробило уже? Байкал всех так пробивает, говорит, недаром мои предки его святым считали. Ну так вот… а как выехали на берег… Такого я еще никогда не видел, други… Озеро – как огромное море жидкого бриллианта… И ощущение такое же бриллиантовое. Я по берегу спокойно ходить не мог, только прыгал, как на шарнирах…Другая планета. Я купаться полез, хотя Вилька орала на меня, температура-то – семь всего… А я все-таки прыгнул. Будто печкой ледяной обдало, вылетел обратно на берег и… смыл с себя что-то, грязь душевную, что налипла, смыл. Сижу, дрожу такой. А Вилька мне говорит: в древности люди чувствовали энергию, идущую из-под дна Байкала, и строили здесь капища, и что до сих эта энергия здесь, и что-то такое со всеми здесь происходит. И тут-то я и почувствовал, други, что нашел место на Земле, где, понимаешь, хочется родиться! Но не заново родиться, пойми, а по-настоящему, так, как мы и должны были… По… понимаете?

Генка уже сильно устал, язык его заплетался. Он опустил голову на подушку и прикрыл глаза. Потом с трудом прошептал:

– Валите… Свет только… не выключайте… не так страшно быть.

Я встал. Лиза тоже.

– Погодите, други… – Гена вдруг сел на диване. – А давайте по последней, по-русски? Не откажи, Саня. Друг.

Я медленно кивнул и разлил по стаканам остатки водки.

– Знаете, за что? – задумчиво улыбнулся Тищик. – За жизнь. Дай Бог, не последняя.

Выпили. Генка снова прикрыл глаза. Затем, с сомкнутыми губами вздохнул и выдохнул – так, словно его отключали от генератора. Медленно сполз по спинке дивана, поджал ноги, отвернулся и замер.

Лиза накрыла его шерстяным одеялом.

– Оставь свет, – тихо сказала она мне, когда я потянулся к выключателю.

Выплата долга

В супермаркете оказалось все так, как говорил Гена. Мы спокойно зашли через дверь служебного входа и нас никто не остановил. Горела неоновая вывеска и лампы внутри, работала движущаяся рекламная композиция – но обслуживающего персонала не было. Лишь несколько человек быстро и воровато мелькали возле прилавков, засовывая что-то в пакеты, клеенчатые баулы и какие-то похожие на наволочки мешки. Одна из таких «покупательниц» – молодая женщина, цокая каблуками, прокатила мимо нас свою доверху забитую тележку с продуктами к кассам.

Мы шли по залам супермаркета в поисках отдела с алкоголем. Продукты в изобилии лежали в ярких пластиковых упаковках на полках. Вероятно, когда люди узнают, что сюда можно войти, они в один день сметут все. Но они еще не знали. Уже через пару минут мы с Лизой вдвоем как-то машинально стали брать с полок продукты. Для Генки я взял пять бутылок водки и рассовал их в карманы куртки. Затем мы подошли к кассе, положили все продукты в пакеты, кипой лежащие на товарном столе. Я достал бумажник. Зачем я это делал? Может, позировал перед кем-то невидимым?

Денег в бумажнике почти не было. Даже на водку для Тищика не хватило бы. Что ж, уходить?

– Лиз, у тебя есть деньги? Нужно заплатить, – сказал я могильным тоном с улыбкой.

Лиза послушно кивнула и протянула мне на ладони бумажную мелочь.

– Вот.

Я взял ее деньги. Вместе с моими сотнями, за вычетом десяти рублей, хватало заплатить только за водку для Тищика. На секунду мелькнула мысль оставить деньги и продукты возле кассы и взять только водку. Чтобы честно… Честно? Кому нужны эти мои несколько сот рублей? Кому я собираюсь их заплатить? В любой момент могут сюда ворваться… Но – не врываются. Почему? Вероятно, если бы сейчас была революция, война, наводнение – уже врывались бы. А так… когда, как говорила когда-то давно Анна, все станут равны перед смертью, кому нужно куда-то врываться?

Но мне жутко, словно я вожделел женщину, хотелось заплатить. Какая-то чушь… Что это, синдром грешника, раскаявшегося в самом конце пути и желающего хоть последние минуты прожить достойно?

Но меня ждал достойный ответ мира, которому я собирался платить.

Я вытащил из своего бумажника карточку «Visa», вставил ее в расположенный возле выхода из помещения супермаркета банкомат. Набрал пин-код. По моим расчетам, на кредитке должны были оставаться пять-шесть тысяч рублей. Не проверяя баланс, я набрал сумму в три тысячи рублей и нажал кнопку выдачи. Я думал, что автомат не выдаст ничего, но, к моему удивлению, внутри застучал механизм подачи денег, пластиковый щиток приподнялся, и я извлек из приемного отверстия три купюры по тысяче. После этого почему-то не раздался звуковой сигнал, напоминающий о том, чтобы я не забыл извлечь кредитную карточку. Я протянул руку, чтобы вытащить кредитку, и тут услышал, что механизм подачи денег внутри автомата вновь заработал. Щиток опять приоткрылся, приемник стал наполняться денежными купюрами. Я смотрел. Глуховатая автоматная дробь не прекращалась, и казалось, даже нарастала – и вот, под напором потока прибывающих денег купюры одна за другой начали вылетать из автомата. Это были все те же «тысячные». Банкноты стали усевать пол возле автомата.

Я нажал кнопку прекращения операции.

Раздался писк, замигала лампочка: теперь уже автомат просил меня забрать кредитную карточку. Я вытащил ее.

Но деньги продолжали падать. Внутри железного ящика словно строчил вечный машиненгевер, выплевывая из пулеметного ствола пулю за пулей – купюры достоинством тысяча рублей каждая.

Деньги падали. Они опадали как листья в осеннем лесу, как плоды с дерева при порывистом ветре.

На полу возле автомата образовалась уже внушительная кучка банкнот.

– Манна земная… – услышал я голос Лизы. – Интересно, что за банк мы сейчас обчищаем?

– Может, и не обчищаем. Может, это он нам платит.

– Интересно, сколько должен нам мир?