Адаптация Былинский Валерий

Конец

Когда CNN передали, что с солнцем что-то неладно, оно уже полчаса как начало гаснуть. В Москве была ночь, в Монголии рассвет, в Нью-Йорке день клонился к вечеру. Хотя дня как такового не было уже нигде. Солнце гасло не вдруг, а постепенно меркло – так затухает костер, на который накрапывает усиливающийся дождь. Землю начала окутывать сгущающаяся серая мгла, которую многие приняли за странное атмосферное явление. Хотя холодок поднимался в груди почти у всех нас, идущих по городским тротуарам, едущих в машинах, застигнутых в поле или в лесу, – но никто и подумать не мог, что на их глазах совершается самое страшное и самое великое событие нашей жизни, которое не останется ни в чьей памяти, ни на каких скрижалях истории. Пересказывая выкладки ученых, прогнозирующих скорый, в месяц-два, конец человечества, телеведущая, несмотря на бодрый тон, выглядела довольно забавно со своим антибским загаром и в золотисто-бежевом жакете из новейшей коллекции Труссарди.

В Москве первыми показал экстренный выпуск CNN оппозиционный канал «Rash ТВ» – ведущая с трагической укоризной оповестила страну о том, что правительство во главе с премьер-министром вновь пытается скрыть от народа правду. «Все это напоминает события прошлого века, – говорила она, – когда взорвался атомный реактор в Чернобыле. Тогда в стране был тоталитарный режим. Но правительство и сегодня продолжает нарушать демократические принципы!»

Я проснулся в ночь начала конца света от приступа бессонницы. Хотелось выпить чего-то холодного, резкого, может быть, пива.

Выйдя на кухню, я обнаружил, что в холодильнике нет даже воды. Идти в ночной магазин не хотелось. Вчера, когда мы с Тищиком пили у него водку, а потом он вызвал по Интернету проституток, я не стал с девицами спать. Тищику я ничего не стал объяснять – он уже неделю как находился в запое, ему было все равно. Просто сел в такси и уехал домой.

Хотелось пить. Я открутил кухонный кран, пустил струю холодной воды, наклонился и стал лакать воду, как делал это когда-то студентом в общаге.

Лизу я не видел почти два года.

Закурив сигарету, я сел на стул у окна. Мною овладело ставшее привычным в последние месяцы отвратительное тоскливо-возбужденное состояние, когда спать не хочется, но и делать что-либо нет никаких сил. Раньше в таких случаях я проводил час-два в темной комнате с бутылкой пива перед экраном телевизора или читал «Братьев Карамазовых», открывая книгу в первом попавшемся месте.

Но это было раньше.

Что делать сейчас?

С жизнью в одиночку не справиться. Понимаешь это и все равно как-то паскудно живешь. Вот Сид попытался когда-то справиться с жизнью – и его убили. Как давно это было… Пива в доме нет. «Братья Карамазовы» пылятся где-то на верхних полках моего сознания. Докурив сигарету, я вернулся в комнату. Подоткнув под голову подушку, развалился на диване и взял телевизионный пульт. Экран старого «Самсунга» вспыхнул с сухим электрическим треском.

«…в связи с тем, что обстоятельства происшедшего еще только выясняются, правительство Соединенных Штатов Америки просит своих граждан и также жителей других стран соблюдать выдержку, спокойствие и ждать результатов расследования специальной комиссии, которую в эти часы уже собирает Организация Объединенных Наций. Не исключено, заявил нашей компании по телефону госсекретарь США, что катастрофа – результат ужасной террористической атаки, которую международные преступники решили обрушить на все человечество. Но, по крайней мере, точно известно, что запасов теплоэнергии на Земле хватит еще на два с половиной месяца автономного функционирования. За это время, утверждают ведущие ученые Соединенных Штатов, вполне возможно создать технические средства, что позволят решить проблему в масштабах всей планеты Земля…»

Я переключил канал. На первом – фильм «Тени исчезают в полдень», на втором Сванидзе рассуждает о проблемах уровня жизни в современной России:

«В ходе опроса, проводившегося на портале www.BizTime.ru, на вопрос „Сколько лет потребуется России, чтобы достичь европейского уровня жизни?“ ответили: „5 лет“ – 1 % россиян, „6–15 лет“ – 11 %, „15–40 лет“ – 37 %, „мы не доживем“ – 23 %».

Совсем не спалось. Я встал, оделся, вышел на улицу. В ночном воздухе было разлито влажное тепло, будто легкое дуновение тропиков достигло московских улиц. Еще не было часа ночи и метро работало. В центре я был через полчаса. Проходя мимо освещенного здания бара «Рок-Вегас», я остановился, потоптался немного. По возвращении из Гаваны в первые месяцы я побывал здесь раз сто, может быть. Решил войти внутрь.

Улыбчивый охранник лениво проверил металлоискателем мою одежду, принял за вход сто пятьдесят рублей и вручил отрывной билетик. Я поднялся по лестнице в зал. Лиза сидела на табурете возле стойки, пила коктейль и со своей обычной пристальной гримасой насмешливости наблюдала за мерцающими в полутьме фигурами танцующих.

– Что пьешь? – спросил я, усаживаясь рядом.

– То, что мне сильно понравилось, когда мы были с тобой на Кубе – дайкири, – ответила она.

– Ну и как Дайкири, хорош?

– Не-а. Совсем не тот.

Лиза оторвала от коктейльной трубочки губы и взглянула на меня с выражением насмешливой грусти.

– Почему ты так долго не приходила, Лиза?

– А ты… приходил?

– Почти каждый день, утром, вечером.

– А я не приходила, – качнув головой, она длинно, потерянно улыбнулась.

Только теперь я заметил, что Лиза изменилась за эти два года. Нет, она не постарела – ей был-то всего двадцать один год, – только будто бы состарилась душевно. Это было заметно по более тусклому выражению ее некогда горевших жизнью глаз, по намеренно доброжелательной улыбке и легким морщинкам в уголках губ, которые появляются у тех, кто часто неискренне улыбается. Так меняются девственницы, лица которых раньше были окутаны туманом нежности и трепета, а теперь, когда они стали женщинами и погрузились в нервную городскую жизнь, покрылись, при еще сохранившейся красоте, пыльным налетом искушенности.

– Ты тоже изменился, – сказала Лиза, словно прочитав мои мысли о ней.

Вероятно, так оно и было. Конечно, я изменился. Иначе, но, вероятно, в еще более худшую сторону. Измена себе безобразит всех – и мужчин, и женщин. Даже если ты внушаешь себе, что нашел в этой измене себя.

Бармен налил виски в два стакана, положил в них лед.

Я подвинул к Лизе ее стакан, но она, смотря на меня пыльным пронзительным взглядом, отрицательно качнула головой.

Тогда я залпом выпил сначала ее порцию, затем свою. Вновь попросил бармена наполнить стаканы. Расплатился и перенес стаканы на стол в зале. Мы с Лизой сели напротив друг друга.

– Ты решил, что я тебя бросила? – сказала она.

Я кивнул.

– Что обманула, – добавила она.

Я промолчал.

– Иногда ты думал, что меня сбила машина или зарезал какой-то бандит.

Я кивнул и отпил немного виски.

– Еще ты решил, что я встретила кого-то из старых знакомых и осталась с ним.

– Ну да.

– Ты не поверил тому, что я обещала говорить тебе только правду.

Я пожал плечами.

– Что ж, я действительно хотела уйти, Саша.

– Значит, я все правильно думал.

– Нет. Помнишь, я говорила, что буду с тобой только в том случае, если все кончится?

– Вот ты и вернулась? – я усмехнулся.

– Нет, не поэтому. Я вернулась к тебе раньше, еще месяца два назад. Но ты уже перестал меня искать.

– Конечно. Даже не знаю, почему сегодня сюда зашел.

– Бог есть имя случайности, помнишь? – беззащитно улыбнулась она.

– Помню. Но сейчас, наверное, уже нет Бога.

Я отпил виски, пьяно усмехнулся и, подавившись, как-то некрасиво хрюкнул.

Лиза опустила голову и посмотрела увеличившимися глазами в свой стакан. Потом робко, словно собака, взглянула на меня:

– Знаешь, давай сначала я расскажу о себе, а потом ты мне о себе? Давай?

– А надо ли?

– Решай. Я хочу выслушать себя и тебя. Если не хочешь, можем прямо сейчас разойтись.

– Нет. Рассказывай.

– Ладно. Тогда слушай.

Лиза подняла подбородок и улыбнулась своей прежней, длинной и беззаботной, но теперь немного усталой улыбкой.

– Когда я сбежала от тебя тогда на Плайя Хирон, я была точно уверена, что это уже началось. Думала – ну вот, еще дня два-три – и все. Но знаешь, солнце, может, и действительно начало тогда гаснуть, но почему-то потом передумало – может, специально для таких самонадеянных гордячек, как я. Ну что для солнца каких-то два года или пару тысяч лет, какая ему разница? А мне… Когда я вернулась в Москву, то очень быстро поняла, что ничего не случится. Что я ошиблась… Подожди! Ты, наверное, хочешь знать, почему я сбежала тогда на Кубе? Ну неужели непонятно, что перед тем, как все должно кончиться, человеку, даже очень любящему, нужно побыть одному? Я… я хотела прийти в себя. Попрощаться с теми, с кем хотела. В церковь собиралась пойти, исповедаться, причаститься… Дура! Я готовилась к концу света, как к ритуалу какому-то индейскому. Думала: вот есть пока жизнь – значит, живу ее как хочу! Если полюбила человека, то и буду с ним до конца только потому, что скоро конец света наступит, то есть удобненько так я, Елизавета Валерьевна Артемьева, устроилась! Если не грозят мне вечные жизненные проблемы, если светит мне такая разовая революционная романтика, что только перед концом мира случается – то и буду я с этим жить. А вот если проблемки замучают, денежки надо будет зарабатывать, семью выстраивать, ребенка воспитывать – вот тут-то я с этим моим любимым возьму и расстанусь, и стану обычной меркантильной сучкой, найду себе мужичка понадежнее, покрепче, пожестче, чтобы на плечищи его можно было бы опираться – и дело в шляпе!

Ах, Сашка! Как мне хотелось романтично умереть где-нибудь с тобой вместе, в одну секунду, на берегу замерзающего тропического океана! Апокалипсические Петр и Февронья, блин! А для настоящего… для обычной, банальной и скучной жизни, где никаких концов не предвидится, где надо тупо, по-земному год за годом трудиться… вот тут-то труднее всего. Неприспособленная я оказалась.

Знаешь, что произошло, когда я прожила в Москве месяц и поняла, что никакого конца не будет? У меня даже не хватило мужества сообщить тебе, что я не вернусь. Утешала себя тем, что, мол, я ведь все равно не обманываю тебя, ведь предупреждала же, что буду с тобой только в том случае, если завтра солнце погаснет.

Но оно не погасло.

Тогда еще не погасло.

Вот оно, испытание, чем бывает…

Любовь ведь совсем не то, что мы с тобой тогда делали, Саша. Совсем не это любовь! Это, может быть, только время, чтобы принять человека в свою душу со всеми его недостатками, это только, может быть, подготовка к тому, чтобы научиться хранить любовь в обычной рутине… Ведь не всегда же революции происходят! И вот эта самая просто жизнь меня и не устраивала… В рай тебя повезла, в шалашике жить хотела. А попробуй, здесь, на обычной земле этот шалашик построить. Здесь не ад вовсе, как мы думали. А мытарства перед теми самыми настоящими раем и адом.

А знаешь, как я их проходила? Знаешь? – Лиза с влажными глазами вытащила из пачки сигарету, зажгла ее, затянулась. – Сашка. Ты можешь ударить меня после того, что я тебе сейчас расскажу. И уйти, я бы на твоем месте так и сделала. Я… избавилась от твоего ребенка, Сашка. От рыбки, помнишь? Проплакала потом три дня – и все.

А что, если мне предстоит теперь жить обычную, до старости жизнь, как у всех, если у меня все еще впереди? Я же ведь еще молода, симпотная, мне еще и двадцати не было. Ну и начала жить. Ох как начала! Через два месяца восстановилась в университет. Но особенно не училась. За мной столько однокурсников увивалось! А мне, знаешь, нравилось шокировать моих ухажеров тем, что я могу за них платить – денег ведь у меня много оставалось. А потом разонравилось. Ну как деньги стали заканчиваться. К тому же объявились дальние родственники, стали канючить, почему я бабушкин дом продала и не поделилась. Стала ходить по клубам, миллионерчика одного молодого склеила. Его сразил наповал мой ум, как он говорил. Ха! Счастье от ума! Он снял мне квартиру, там мы с ним и встречались. На тусовки его с ним ездила. Меня даже пару раз в каком-то светском журнальчике на фото с ним изобразили. И подпись: такой-то с загадочной подругой Катей. Мне он не нравился – кроме денег, у него ничего не было, он сынок папаши из газовой империи был… Вот, потом на троллейбусной остановке познакомилась еще с одним. Он меня на машине подвез, и прямо там, в машине, и взял. Помнишь, как на Воробьевых горах? Мне жутко понравилось, я с ним еще полгода встречалась – без всякой любви. Любила только его тело и волю. Он автогонщик. И меня машину водить научил, я ее потом себе купила. Вот, у этого мужчины было то самое недостающее для меня – сила. Он брал меня где угодно и как угодно – а я была просто пищащим от восторга щенком.

В это же время еще одного паренька встретила – на выставке в ЦДХ. Он был талантливый художник, только ужасно слабый. Просто нежный и добрый. Я ему словно мама была, хотя он и старше. И умный… все же с ним было о чем говорить. Я с ним и спала, как мама, у нас не было секса. Вот тогда и решила – раз не могу найти мужчину, в котором соединялись бы все нужные мне качества, буду встречаться сразу с тремя. Миллионер давал деньги, гонщик – силу, художник – умные разговоры и материнский инстинкт. Одному ум давала, другому – тело, третьему – маму. Что еще надо для продвинутой шлюхи? В общем, год, наверное, у меня своих денег не было ни копейки – только чужие. Ездила на «жуке», квартиру мне в конце концов подарили, чем не жизнь…

Лиза отвернулась, закрыла лицо волосами.

Я вдруг подумал, что никогда не видел ее плачущей. Никогда.

– У меня… однажды случился такой – нервный срыв, что ли… – продолжила она. – Я попробовала напиться – но меня вырвало. Пробовала марихуану курить – тоже рвет. ЛСД, кокаин подружки посоветовали. Так я в клубе разделась и голая стала танцевать. Кавказцы в туалет потащили, какие-то парни за меня вступились, в общем, драка, милиция приехала… Мой миллионерчик меня выкупил. А я на следующий день ему ключи от квартиры отдала и сюда пришла. Было это полгода назад. Потом тебя на старой квартире искала, мне сказали, ты там уже не живешь. Телефон не отвечал твой. В общем… Сейчас я менеджерица среднего звена в филиале в испанской компании – над чем смеялась, тем и оказалась. Испанский стала учить после Кубы, сейчас почти свободно говорю. Работа, знаешь, спокойная… никто не домогается, денежки вовремя платят. На жизнь хватает… – Лиза нервно рассмеялась, сделала сигаретную затяжку и отвернулась.

Я смотрел на ее руки – худые, дрожащие, с вздувшимися венами. Никогда раньше у нее не было таких нервных рук.

К нам подошла официантка. Лиза улыбнулась и попросила принести мне виски, а ей дайкири.

– Это ведь исповедь, – сказал я. – Ты исповедовалась мне только что и ждешь того же от меня, да? Что ж. Друг другу, наверное, исповедоваться легче, чем священнику. Скажу и я. Только рассказ мой будет не о жизни. После того как я вернулся с Кубы, я вообще как-то не очень живу, Лиза. Ты изменилась, стала потасканней, что ли. На тебе, твоей коже, глазах появился блядский налет. Извини. Ты же хотела честно. Но у меня тоже случилось свое мужское дерьмо. Я сдулся, слег, хотя ничем не болел. Добровольно стал овощем, доходягой, чмом, каким не должен быть живой человек. Для мужчины это, наверное, то же, что для женщины стать шлюхой. Когда ты исчезла, я в первый месяц облазил все места, где ты могла быть – твой универ, Ярославль, даже в Грозный собирался ехать тебя искать. Но когда понял, что тебя больше не будет никогда, сразу как-то прекратил трепыхаться. А ведь, может, мне просто давали шанс, чтобы я в одиночестве попытался что-то понять. Ведь чтобы что-то очень важное понять – для этого нужно именно в одиночестве побыть, да. А я… Не понимал ничего. Хотел только тебя, как ребенок игрушку. Я тебя ненавидел, презирал, умолял, любил, жалел, снова ненавидел… А потом… как-то вдруг пришла тупость, равнодушие. Знаешь, Ли, я ведь тоже ждал этого конца света, тогда, два года назад, когда летел из Гаваны в Москву. В самом деле, было бы так романтично умереть на пике любви, так и не познав тухлой жизни. А солнце… Оно вдруг взяло и не потухло. И жизнь продолжилась. Уже без тебя. Первые месяцев пять я по-свински жил на твои деньги, Лиза, те, что ты мне тогда в машине оставила. Снимал с карточки и тратил. Еще я пытался уехать. Так пытался, что казалось, хотел обогнать самого себя, хотел убежать так далеко, чтобы нельзя было самому себя поймать… Даже в Китай забрался, друга одного там искал, может, помнишь?.. А когда нашел, он предложил мне с ним работать… Он там совместную с китайцами компанию по производству пластиковых окон организовал. Антон мне обрадовался, подумал, что у меня наконец жизненная энергия появилась. А на самом-то деле я просто обозлился на жизнь. Решил – опять, в который раз! – тупо деньги зарабатывать, хотел все загасить деньгами, любыми путями нажраться бабла – раз уж этот чертов свет не кончился и нужно по-прежнему существовать в этом свинском мире. Я, как и ты, с цепи сорвался. Все! Раз любви нет – то буду гнуть, проламывать этот мир. Пусть гнется, сволочь, под меня, а не я под него. Знаешь, песня такая была… Против мира все средства хороши, решил. На меня будто что-то нашло, китайцев за людей не считал, заказы им левые впаривал, как туземцам, мы ведь в дальних районах работали. Фирму нашу расширил, землей, недвижимостью занимался. Несколько сделок провернул по незаконной закупке земельных участков. Это могло принести такие деньги! Но власти вычислили… Не знаю. Мне грозил пожизненный срок, вряд ли я не сдох бы в их тюрьме… Антон, ангел хранитель, спас меня. Как тогда, когда я… ты не знаешь… Антон, в общем, соврал, что я уехал уже, он же по-китайски хорошо говорил и его уважали за честность в бизнесе, в отличие от меня. Я еще посмеялся над ним: что, опять за меня прыгнуть из окна хочешь? А он: езжай домой, вот тебе новые документы, я что-нибудь придумаю… Уже в России я узнал, из телеящика этого гребаного, что в Китае все счета Антона арестовали и его самого тоже, что ему смертная казнь грозит. Все-таки прыгнул за меня, прыгнул! Но его помиловали. Ну, вроде он монастырям каким-то помогал во время своей работы, и это учли… А сейчас он все там же, в Чайне, обретается – православным монахом в каком-то микроскопическом монастыре где-то на границе с Тибетом. Про него передача была в нашем «Вокруг света», оттуда я и узнал про все… Вот так, Лизка. Думал, жизнь человеку сломал, а он рад оказался. Письмо написал, два месяца назад один китаец привез. Писал, чтобы я не переживал и не мучился, потому что Господу якобы было угодно устроить для него все эти испытания и сейчас он счастлив, потому что всегда чувствовал, что его место в монастыре. Еще просил меня в этом письме – осторожненько так просил, по-монашьи – чтобы я больше не делал того, что делал в Китае… А зачем мне это делать, если… если…

Я запнулся, потому что из моих глаз вдруг потекли слезы. Я ничем не мог их сдержать. Черт, сколько же можно слюни пускать, сколько?!

Я высморкался, вытер лицо салфеткой.

– Честно говоря, я… потом уже не пытался стать человеком… или как там еще это назвать… Когда из Китая сбежал… тут, в Москве, бухал долго, ну и, кокаин, да…героин тоже как-то вкололи приятели… Классика жанра. Меня не брало ничего, Лиза. Думал, подсяду и сдохну. Ан нет! Нет у меня привычки ко всем этим заменителям сознания. Такое ощущение, что ломка все эти годы какая-то душевная была, та, которую ничем не снимешь, кроме… Да разве я знаю? В общем, решил я как-то в один отвратительный день – а плевать на все! Кончено с этой вонючей адаптацией раз и навсегда! Ну раз все – так все. Денег не было, на работу я и не устраивался. И не искал ее. Лежал целыми днями дома, пялился в телевизор, в Интернет, пил что-то, снова лежал и пялился. Иногда нюни пускал, когда смотрел слишком уж плаксивые фильмы, иногда ржал над какой-то ублюдочной комедией. Женщины? Были… Снимал прямо здесь, в «Рок-Вегасе», с бабами тут отлично знакомиться, в этом баре воздух какой-то женский. Ну, познакомлюсь с девчонкой, встречаюсь с ней несколько дней, максимум – месяц. Потом расстаемся. Из меня энергия-то ушла, а женщины это чувствуют. Да мне плевать было. Первое время еще таскался на свидания, в кафе сидели, в парках гуляли, спали иногда. Рассказывал им сказки о том, какой я крутой писатель, как офигительно дописываю свою «Адаптацию»… Ну а потом, когда оказывалось, что я никто и все вокруг вызывает у меня только рвоту – девушки быстренько сваливали. Я и не обижался. Я просто не притворялся, делая из дерьма человека. Я просто бухал и смеялся. Потом дома включал какую-нибудь порнуху и дрочил. Днем и ночью, утром и вечером, по десять раз в день. Ха! Ну что за исповеди? Никто никого не убил, не расчленил. В общем, дальше у меня остался один онанизм. Ха-ха, представляешь, я не то что не любил, я ненавидел всех и все вокруг и себя. Себя, может, даже больше всего ненавидел. От себя у меня осталась только сперма, которая по несколько раз в день улетала брызгами в темноту… Вот и жил я так, наверное, полгода. Жрал только гречку и пшенку, на водку у Тищика одалживал. Он парень щедрый, никогда мне в мелочах не отказывал. За квартиру не платил, повезло, хозяин-то, хипарь взрослый, в Индию на Гоа укатил. Знаешь, дауншифтинг называется. Так вот этот парень с женой, оба менеджеры какого-то там недостающего звена, и были дауншифтерами, буддизмом увлекались. Хобби такое религиозное. Только этот мой дауншифтер позвонил мне из Индии, поинтересовался, когда буду платить за квартиру. А я бухой как раз был, ляпнул, что денег нет и платить не буду. Так он мне в ответ: ну и ладно, не плати, видно, так Брахмапутре угодно, или кому там… Видать, и в буддизме что-то есть, если он так сказал, а? Может, действительно Бог вообще один? А то ведь, если нет, это же как-то, черт, хуже всего на свете… Чего это я? А… Если он и есть, Бог, зачем же он с солнцем-то так сделал? Это же все равно, как если бы мой сын родной в реанимации в коме лежал, а я бы его от дыхания отключил… ну ладно, чего я? А, да… В общем, мне благополучно разрешили жить бесплатно. Продукты кончились, лакал уже только воду. По мне тараканы бегали, а по полу мыши. Вот лежу я, значит, этакий самый крутой русский дауншифтер. Лежу, мру. И вдруг… Не выдержал, блядь! Лучше бы помер, так хоть мужественней бы было. Помню, встал кое-как, шатаясь, стал бродить по комнатам. Включил телик, а там такая жизнь вспыхнула! Здоровая, цветная, иностранная какая-то… все такие пышущие, сильные, яркие, и люди красивые, в тренажерных залах педали крутят, на новых автомобилях ездят, в кредит технику разную покупают… Переключаю программу – а там в каком-то шоу таких, как я, неудачников, клеймят и презирают. Вгляделся в экран… а это же мое шоу, в котором я когда-то работал! «Красная шапочка» вечная! Только переназвали сейчас. Как увидел я все это, так мне сразу будто укол правды сделали. Понял я. Пусть я ненавижу и отвергаю эту жизнь, считаю ее ничтожной, фальшивой, какой угодно… но все же… все же она даже сквозь эти пластмассовые улыбающиеся рожи живая была! Живая, несмотря на сто слоев грима. Не мертвая все-таки – а живая. А я – труп… Представил, что вот умру и начну разлагаться на этом диване… когда вонь пойдет, взломают квартиру и вместо меня вынесут месиво, что было мной когда-то… А потом, может быть, отца моего старого вызвонят, и придется ему вместе с братом меня доставлять и хоронить…Ну, правда, кто знает, где мой отец. У меня ведь адреса днепропетровского в паспорте нет, я же купил за тысячу долларов прописку подмосковную… да и паспорта нет, потерял, даже не стал искать. И так стало мне муторно, так стало наизнанку выворачивать, что я, лежа на диване, зарыдал, потом на пол скатился и там плакал, как последний соплежуй, плакал от жалости к себе и от невозможности выхода. А передача по телику, как назло, о лечениях нервных расстройств и депрессий началась, мол, положим вас в клинику, стоит это столько-то… а у меня ни копейки… Помню, мычал только: помогите, помогите же кто-нибудь… Умирать очень уж расхотелось. Рыдал, трясло всего, и не сразу услышал, как в дверь колотят. Встаю, а там Тищик, свежий, нарядный, пьяный как всегда, с двумя девицами. Орет: где же ты Грек, пропадаешь, у меня праздник, с женой развелся.

Ну… девицы-то сразу смылись. А Тищику до фени, он друг, он меня неделю выхаживал. Потом на работу приткнул в своем проекте – у него же проект свой интернетовский появился, весь такой актуальный, «Саморождение» называется. Про то, как лучше выходить из кризиса и так далее, представляешь? Очень популярный сайт, деньги на рекламе приносит. Ну, вот так я выжил, по милости Тищика… На работу не хожу, редактирую что-то, тексты с потолка сочиняю. У меня неплохо получается – о негативе. Ник в блоге: negative boy, куча френдов, причем не только в России. Смешное дело, Лизка! Сколько можно гнуть это проволоку в разные стороны… Ведь какая живучая тварь человек – и вот что теперь… Чего? А, это… Помнишь, как я презирал позитив? Улыбаться, на все отвечать «о’кей»? Как ненавидел, помнишь? О-хо-хо, жизнь это страдание, глубокомысленно говорил я… А теперь что ж? Все поменялось, теперь негатив в моде. Теперь не актуально улыбаться, хвастать дорогими машинами дурной тон. Опять модно курить – хотя бы безникотиновые сигареты, модно говорить о бездуховности и бессмысленности жизни, модно протестовать против чего-нибудь время от времени. Лузер стал тот, кто хоть раз не засветился на какой-нибудь демонстрации против чего-нибудь. А Сид! Целый клуб поклонников Сида на нашем сайте организовался, все его только и цитируют, погибшего борца с оптимизмом. Ха-ха-ха… Блин, Лиза, даже снова врать захотелось! Ну я и стал врать. Стал. Вру, вру… До блевотины. Этот негативчик, это всегда подчеркнуто-серьезное выражение духовной глубины, это нарочито-глубокомысленное отсутствие иронии… Вот такие дела. Знаешь, я даже не жалуюсь. Смешно как-то просто: так долго искал свое лицо, а в конце концов нашел жопу. Ну да похоже, все поиски так заканчиваются. Вот Куба, помнишь? Куба, где начинали с идеалов свободы и справедливости… А кончилось повальной проституцией. Знаешь, я тут Шумакова, моего бывшего коллегу по ТВ, встретил. Он в «Красной шапке» директорствовал. Так он часто на Кубу ездит. Понятно, зачем? Потому что рай он там нашел. Для пидорасов. Рассказывает мне: идет по Гаване парень со своей девушкой, видит скучающего Шумакова и кричит ему, эй, парень, мучачу хочешь? А Шумаков ему: нет, тебя хочу. Парень: нет проблем! Поднимается к Шумакову, они сношаются. Шумаков ему платит, довольный парень выходит, подхватывает под руку свою девчонку, целует ее взасос и они идут дальше. Вот такой коммунизм. Верили, а потом разхуерили. Как и у нас. Человек человеку волк, как и при царизме было, и при коммунизме, и всегда будет… было. Теперь уж не будет. И не надо. Я не воскресну. Слышь, Антон Искандеров. Не воскресну! Зачем в такой мир воскресать, скажи мне? Для кого, чего? Как же глупо, что умирать придется. Нет, у меня как раз все к черту идет и всегда почти шло. Но ведь этот конец света с протухшим солнечным яйцом уже ничего не изменит, вот в чем идиотизм! И так катилось все к чертям, так зачем же нужно еще солнце выключать, зачем? Что, Бог гестаповец, энкавэдист, садист-мазохист? Ах да… Человечеству, которое в реанимации в коме лежит, дыхание отключает. Эвтаназию проводит. Ну да, как же это я сразу не догадался, что остывание солнце просто благо для нас, ублюдков!

– Может… это и действительно так… – медленно сказала Лиза, не поднимая глаз, – только это не то плохое, о котором ты сейчас говоришь.

– Да? – усмехнулся я. – А какое же оно? Просвети, предскажи еще что-нибудь!

– Может… то, что происходит сейчас, для людей вообще хорошо.

– Хо-ро-шо?

Лиза подняла на меня глаза. Затем кивнула.

– Солнце гаснет, – медленно сказала она. – Похоже, нам всем действительно конец. Но… Бога-то это не отменяет.

– Ко-го?

– Бога, – повторила она.

Я помолчал. Потом пожал плечами и сказал:

– Знаешь… а мне надо выйти. Я кажется, перепил.

Лиза не мигая смотрела на меня. Потом положила руку на мое запястье.

– Иди. Только… не уходи надолго, ладно?

Покаяние

Покачиваясь, я встал и едва смог сделать несколько шагов, чтобы не упасть. Я действительно напился. Кажется, за время наших исповедей я вылакал натощак бутылку виски.

Кое-как доплелся до туалета. Вошел внутрь и в умывальной комнате увидел упирающегося руками в кафельную стену полного лысоватого мужчину. Он был в костюме, под ним на полу была лужа рвоты. Меня стало сильно тошнить – зайдя в кабинку, я едва успел засунуть в горло два пальца, и меня сразу же вырвало. Когда я вышел в умывальную комнату, лысоватый мужчина все еще был здесь – он покачивался, опустив голову, и шарил руками в карманах расстегнутого пиджака и брюк.

Я открыл кран и стал умывать лицо. Увидел в зеркало, как этот человек вытащил из кармана руку с зажатым в ней платком. Тут же на пол возле его ног что-то упало и зазвенело. Вытираясь бумажным полотенцем, я повернулся к нему. Рядом с ним валялись выпавшие из кармана бумажник, ключи и несколько визитных и пластиковых карточек. Человек медленно, будто задумавшись, тер свои щеки платком. Потом повернулся и начал уходить.

– Эй, – тронул я его за плечо. Мужчина остановился. Стоял, опустив голову и тяжело дыша, напоминал впавшего в амнезию борова.

– Вы уронили тут… – сказал я. Он не реагировал. Я подобрал все его вещи и опустил ему в карман пиджака. Так и не обернувшись, человек в костюме качнулся и двинулся к выходу. Вышел. Я заметил, что на полу, под раковиной, осталась лежать одна из его визитных карточек. Повинуясь какой-то задумчивой интуиции, я наклонился и отлепил визитку от грязного пола. Поднес к крану, смыл водой грязь. Фамилия на ней показалась знакомой. «Анзорин Глеб Васильевич. Вице-президент ОАО „Семирамида“. Сельскохозяйственные удобрения, техника, оборудование». Зажав в пальцах карточку, я вышел из туалета и почти бегом спустился по лестнице на улицу.

Двое широкоплечих мужчин в черных костюмах подсаживали Анзорина в черный, похожий, на уменьшенный вагон электрички джип. Один из охранников ворчал, брезгливо кривя лицо:

– Если ему еще раз приспичит, точно финал пропустим…

Лиза внимательно смотрела на меня, когда я подходил к столику.

– Ничего не случилось?

– Нормально, лучше, – я сел.

– Ты прости меня, – сказала она.

– Что? Да все нормально. И ты меня тоже прости, знаешь. Что было, то было. Я… просто не знаю, как нам быть дальше… то есть сейчас.

– Я тоже не знаю, Саша.

– И нужно ли дальше быть?

– Мы изменились.

– Стали хуже?

– Не знаю. Разве мы были раньше лучше, если смогли потерять друг друга?

– Да, – кивнул я, – если считать, что сейчас мы нашли друг друга…

Мы с Лизой улыбнулись одновременно. Но как же жалко, потерянно улыбнулись, словно две бродячие собаки.

– Тебе точно лучше?

Я кивнул и накрыл ладонью ее руку:

– Лучше. О чем мы говорили перед тем, как я ушел? Знаешь, я по-прежнему люблю всякие умные разговоры.

– И я. Мы говорили о Боге.

– Да-а? А о чем именно о Боге?

– О том, что… я говорила, что, несмотря на все, что сейчас происходит… он все равно есть, – Лиза посмотрела на меня уставшими внимательными глазами.

Я опустил голову, потом поднял ее:

– А что. Действительно, может и есть. Потому что я только что встретил тут одного человека… старого знакомого. И, знаешь, если бы я узнал его на десять минут раньше, чем он вышел из туалета, может быть, я бы убил его.

– Что? – спросила Лиза.

– Ну, я понял, кто он, только когда он ушел, – говорил я с едва заметной ухмылкой. – А зря. Сейчас ведь все равно конец света. Значит, и в тюрьму не попадешь. Если все равно всем конец, какая разница, убил ты или не убил? Так ведь?

Лиза, не мигая, растерянно и в то же время чрезвычайно внимательно смотрела на меня.

– Да ладно, шучу я, шучу! – рассмеялся я, откинувшись на стуле. – Что, конец света отменяет возможность шутить? А, отменяет?

Когда мы вышли из клуба, диджей на сцене исполнил короткий микст из роковых мотивов и христианских молитв. Несколько человек вышли на танцпол и начали танцевать. Диджей остановил музыку и поднял руку, призывая всех к тишине.

– Любовь! Бог есть любовь! – проорал он в микрофон. – Вы верите в любовь?

– Да! – нестройным хором ответили ему.

– Да здравствует мир во всем мире!

– Ура!

– Миру мир!

– Мир!

– Нет войне!

– Нет!

– Да здравствует наша родина и наше правительство, ведущее нас к светлому будущему! – кричал диджей и непонятно было, говорит ли он это с издевкой.

– Ура! – подхватили в зале, многие вскакивали, целовались и обнимались.

– Миру угрожает опасность! Все слышали по ТВ?

– Да! Да!

Кто-то из девушек в зале заплакал.

– Американцы опять выдумали, что это какие-то террористы. На самом деле это они сами все подстроили, как и теракты 11 сентября, как и все последние войны. Наше правительство делает все возможное, чтобы солнце не погасло. Нет ничего невозможного! Мы прорвемся! Прорвемся на другую сторону дня из ночи. Прорвемся! Break on through to the other side!

– Да! Да! Да! – кричали в зале.

С диджейского пульта ударила жаркая смесь композиций «Дорз», церковных хоралов, думских стенограмм и латиноамериканских революционных песен.

– Да! Прорвемся! Прорвемся! Прорвемся! – гудел пьяный танцующий зал.

Войдя в мою квартиру, мы с Лизой сразу предались телесной любви. Мы занимались ею в коридоре, едва раздевшись, затем на кухонном столе, давя телами забытые на столе остатки пищи в тарелках, затем в ванной, под струями воды в душе, как в американских фильмах, потом на диване в большой комнате, не разложив его и поминутно скатываясь на ковер.

– Скажи, почему ты уехала тогда, с Кубы? – спросил я ее, когда мы, забравшись под одеяло, еще тяжело дыша, лежали на диване рядом. – Если бы мы уехали вместе, может, ничего и не было бы сейчас.

Лиза повернулась ко мне, подперев ладонью голову, и улыбнулась.

– Ты говоришь как мужчина. Я бы все равно ушла от тебя, если бы ничего не было. Если бы мы вернулись с Кубы вместе, мы бы все равно расстались, Саша. Только переживали бы все намного болезненней.

– Но ты ведь на Кубе думала, что конец света вот-вот наступит?

– Да.

– И все же уехала?

– Я хотела проститься с родными и покаяться.

– Покаяться?

– Да. Тебя это удивляет? Как в церкви, то есть пойти на исповедь. Но не успела. Ну а потом ты знаешь…

– Интересно…

– Что?

– Сейчас, когда солнце действительно начало гаснуть, ты думала об исповеди?

– Думала. Только солнце было уже ни при чем.

– Ни при чем?

– Да. Я захотела покаяться за два дня до встречи с тобой, Са. Тогда никто еще ничего не знал. И я ничего не знала.

– Выходит, ты все-таки покаялась?

– Не до конца.

– Как это – не до конца?

– Так. Шла мимо церкви и резко решила зайти. Увидела, что на исповедь очередь. Я встала, очередь очень медленно продвигалась. Я стояла и думала, что же нужно говорить на исповеди, и вдруг поняла, что смешно вот так заморачиваться на эту тему, даже посмеялась, Са, над собой… А потом… Потом дошла моя очередь, священник позвал меня, и это случилось совсем неожиданно. Он сказал: пожалуйста, девушка… Я очнулась, сделала шага три к нему… и во мне будто что-то перевернулось… я плыла, как корабль, по тихому морю, и вдруг перевернулась, и стала… нет, не тонуть… а будто вошла в какой-то совсем другой мир, где невозможно спрятаться, притвориться… И я подошла, стою, молчу. А он: говорите, пожалуйста. А я молчу. А он… Потом выдавила из себя: «Я в первый раз». А он: «Надеюсь, что не в последний». Знаешь, я даже лица его не помню… И стала говорить. Почти то же, что тебе в «Рок-Вегасе» рассказывала… но меньше, может быть, что-то и забыла… И еще раньше, до тебя, свою жизнь вспоминала… Ну вот… Священник выслушал, потом сказал, чтобы я три дня соблюдала пост и после этого приходила к причастию.

– К причастию? Зачем к причастию? Разве недостаточно исповеди?

– Нет… Исповедь – только первый шаг.

– К чему?

– Исповедь – это подготовка к встрече с Богом. А соединение с Богом – это причастие.

– И ты не…

– Не причастилась.

– Почему? Когда тебе туда идти, завтра? Завтра истекает третий день?

Лиза молчала, смотря сквозь меня и одновременно в меня. Я сел на кровати.

– Лиза.

– Я…

– Что случилось?

– Ничего. Да, завтра третий день. Но я не пойду. Не пойду. Вчера утром я была в Ярославле, на могиле бабушки… и вдруг там я так отчетливо поняла, что если немедленно, сейчас не увижу тебя, то… мне ничего не надо… никакого покаяния вообще. Никогда. Знаешь, я еще умею иногда предчувствовать. Приехала… встретила тебя, и сегодня мы, сейчас, здесь, спали вместе… какой же это пост? Даже не в этом, даже не в этом… Я не могу тебе рассказать, какие грехища зажигались во мне в эти дни… какое тут покаяние? Я упала опять… упала, понимаешь? И хотя внешне все вроде бы гладко, незаметно – я же не сплю за деньги, как раньше – но я упала глубже, потому что мне, прости меня, пофиг стала эта исповедь… все равно стало, успею я или не успею, понимаешь? Лучше бы ты не понимал… Тогда, когда я пьяная под кайфом сношалась и мне платили, я, может быть, меньше грешной была, потому хотела все-таки исповеди, хотела. А сейчас ничего явно сволочного не делаю, а не хочу. Прости – не хочу. Я не знаю почему, прости, ничего не знаю, не могу, ничего… – говорила Лиза, закрывая глаза и прижимаясь к мне. – Прости меня, прости пожалуйста, прости… – продолжала она говорить странным голосом, так, что казалось, она обращается не ко мне…

Давно начался рассвет – солнце ведь еще не погасло. Я не спал. Волны прохладного воздуха, словно ладьи по морю, вплывали в комнату и выплывали обратно через полуоткрытое окно. В этот холодный рассвет так легко понять, почувствовать, что существует смерть и что непременно из-за этого есть вечность. Легче всего было начать не бояться смерти в такое утро. Обняв спящую Лизу, я тоже уснул ее сном.

Мы проснулись под звуки экстренных телевизионных новостей, включенных, наверное, во всех телевизорах в городе и может быть, в мире. Передавали, что обстановка очень серьезная, в Нью-Йорке собирается экстренный съезд ООН с главами всех государств. Сразу несколько крупнейших террористических группировок, в том числе и «Аль-Каида», взяли на себя ответственность за умирание солнца. По центральным каналам вплоть до самого вечера не показывали ни одной развлекательной передачи. На первом канале трижды в день транслировался балет «Лебединое озеро» Чайковского.