Черные крылья Бога Лекух Дмитрий

В ее большущих зеленых глазах диковатой новгородской ведьмочки плескался страх.

Тяжелый такой страх.

Неподдельный.

Кажется, она что-то поняла.

Поздно, девочка.

Я уже просто не умею останавливаться…

…Я приказал отряду разбивать полевой лагерь, используя укрепления блокпоста, и приготовился ждать, отдав кое-какие распоряжения Веточке и Гураму.

Ждать пришлось долго, целый вечер и целую ночь.

Под утро у лагеря стояла целая бригада амазонок.

Я прикинул – эдак человек триста.

Судя по всему, Тамара меня запомнила.

И неплохо.

Нас вежливо разоружили и под конвоем доставили в Иверский монастырь.

Я на секунду представил, как хреново придется ребятам из подразделений Иветты и Абхаза: Тамара никогда не была дурой, и сейчас ее амазонки перебирают окрестные леса кустик за кустиком.

Фигня.

Все равно не найдут.

Эти девчонки не воевали в чужих горах, где для того, чтоб тебя не заметили, нужно стать камнем или бугорком земли.

А в родных-то лесах…

Разберутся.

Не маленькие.

В монастыре нас разделили: отряд устроили на заднем дворе, в одном из флигелей, а нас троих – меня, Пупыря и Ивана – развели по отдельным кельям. Обед и ужин нам тоже принесли, что называется, по месту жительства, так что пообщаться не удалось.

К этому я в принципе был готов.

А вот к запрету на курение – нет.

Пришлось скандалить.

К счастью, помогло.

Матушка, видимо, решила не злить меня по мелочам.

И это правильно.

Но расслабиться все равно не удалось. Слишком хорошо я знал, что это такое – фанатики.

Доводилось встречаться.

Я весь день и всю ночь провалялся на узкой монастырской койке, ожидая какой-нибудь гадости.

Причем в абсолютно голом виде.

Одежду взяли – якобы постирать.

Господи, бред какой.

Они нас что, совсем за идиотов держат?

Интересно, что я такого опасного мог в подштанниках-то пронести?

…Тем не менее с утра я был в форме.

Привычка.

Мне даже побриться разрешили перед завтраком…

Когда меня отконвоировали в келью к Матушке, Иван и Пупырь были там.

Разговор с ними, по всей вероятности, уже состоялся.

Мне было плевать.

Это действительно была она.

Тамара.

Почти не постаревшая, она сидела за старинным письменным столом на стуле с высокой спинкой, гордо держа свою маленькую рыжеволосую головку с острыми, точеными, хищными чертами лица, и смотрела на меня пронзительными черными глазами.

Восхитил антураж: на ней были ослепительно белое полумонашеское одеяние, капюшон небрежно откинут назад, рыжие волосы уложены короной. Мне говорили, что когда она выходит из монастыря, переодевается в черное.

Черная Мать.

Так ее вроде по деревням окрестным зовут.

А за спиной, на белой стене, на длинном черном кожаном ремешке висели мужские фаллосы разной степени засушенности.

Один был совсем свежий.

Ну и что.

И не такое видали.

По обе стороны неистовой Матушки застыли две амазонки в белой униформе с тяжелыми «Стеблиными» в предусмотрительно расстегнутых белых кожаных кобурах.

Н-да.

Я прошел в глубь просторной кельи и небрежно рухнул в единственное свободное кресло.

Мучительно хотелось курить, но это было бы уже явно слишком.

И так мое поведение можно было расценить как верх наглости.

Пупырь, по крайней мере, зашипел.

Насрать.

Я поглядел Тамаре в глаза.

Ее взгляд было нелегко выдержать даже мне.

– Ну, здравствуй, Тамара…

– Здравствуй, Гор, – голос ее был ровен и бесстрастен. Я подобрал ноги под сиденье кресла и наклонился вперед, слегка смещая центр тяжести. Со стороны это должно было выглядеть вполне естественно. – Уж и не думала, что удастся свидеться…

Я пожал плечами:

– Знаешь, я тоже. Мы искали тебя тогда…

– Я знаю, – едва уловимым движением она поправила рыжий локон. – Я не хотела, чтобы вы меня нашли. А раз я не хотела, вы и не могли найти. Никогда.

…Я бы на ее месте не был так самоуверен.

Если б тогда к нам тогда не пробились полуразбитые части РЭК, если б там не было такого количества раненых…

Но это – так.

Детали.

По большому счету, никому не интересные.

Я промолчал.

– Ты из прошлого, Гор. Ты не виноват, и все же такие как ты должны уйти. Чем раньше, тем лучше. Но пока вас много, я вынуждена мириться с этим. Он, – она кивнула в сторону Пупыря, – рассказал мне о вашей беде. Что ж. Я могу помочь. Но за каждый воз продовольствия вы мне будете привозить десять мужчин. Молодых. Здоровых. Не наркоманов и не отребье. Закованных в наручники и с отрезанными языками. Это не условие для переговоров. Это ультиматум. Вам нужна еда, мне – инструменты для размножения. Первых я возьму уже сейчас. Это те, кто пришли с вами. Вас троих я отпускаю. Вам дадут образцы продовольствия и проводят до безопасной дороги. Это все.

Я отвлекся от созерцания фаллосов за ее спиной и снова посмотрел ей в глаза.

Размял кисти рук.

– Тамар. Там, во флигеле, в числе прочих – Андрюша Шпак. Ты должна его помнить по Осетии. Он…

Она хмыкнула, и ее взгляд наполнился презрением.

Изящно проведя точеной кистью руки по рыжей гриве волос, она повернулась вполоборота и небрежно кивнула в сторону свежеотрезанного фаллоса:

– Это – его. Он имел наглость познать меня когда-то давно. И не оплодотворил. Это карается смертью…

Стоявшая слева от стола амазонка что-то заподозрила, и поэтому нож для резки бумаг выбрал именно ее горло.

В Тамариных глазах плеснулся испуг.

Что ж, я еще никому не ломал шею с таким неподдельным удовольствием.

Единственное, чего я боялся, так это того, что не успею, и вторая охранница убьет меня раньше, чем я услышу этот восхитительный хруст.

Но и она не смогла мне помешать, правда, по другой причине.

Тяжелая эмблема Крыла с петлицы Ивана перебила ее горло еще в тот момент, когда я только тянулся – в броске – к великолепной, точеной шее Тамары, к этим черным, до смерти испуганным глазам, в которых так и застыло недоумение.

Навсегда.

Хм-м…

А я и не знал, что эмблемы с петлиц «крылатых» можно использовать как сюрикены.

Надо учесть.

На будущее…

В углу попытался завизжать Пупырь, и мне пришлось его слегка придушить.

Иван уже вынул «Стеблины» у мертвых амазонок и, когда я чуть приотпустил депутата, протянул один мне.

– В-вы-ы… – снова попытался завизжать этот недоумок, но я решительно двинул его по зубам тяжелой, затянутой в удобную резину рукоятью лучшего в мире оружия.

– Мы – уходим. Сейчас же. А ты – можешь оставаться.

Надо отдать ему должное – соображал мерзавец достаточно быстро.

Мы переглянулись.

Иван прижал палец к губам и кивнул в сторону двери.

Я тут же взял ее под прицел, а он начал быстро и методично обыскивать ящики письменного стола.

Через некоторое время я услышал его удовлетворенное хмыканье.

Там был еще один пистолет.

Подарочный экземпляр, в коробке темного вишневого дерева.

Но не это главное.

Помимо самого ствола в обитых темно-синим бархатом углублениях лежали два длинных вороненых цилиндра.

Это была не просто удача. Видимо, Бог в то утро тоже почувствовал себя немного десантником…

Мы навинтили глушители, и я решительно распахнул дверь в приемную…

…Не буду рассказывать, как мы добирались в Москву.

Во многом нас спасло то, что часть отряда по моему приказу не пошла в монастырь, а отсиживалась по окрестным лесам.

Вместе с техникой и оружием.

И тем не менее, от личного состава того отряда осталась в лучшем случае треть.

Амазонкам было далеко до настоящих солдат, но их было много, и их вела ненависть.

Джипаки мы потеряли.

Все.

Пропала и так необходимая нам навигационная система с картами.

От Торжка мы шли уже только на байках, причем, шли – это мягко сказано.

Удирали.

Судя по всему, нас спасло спонтанное решение идти на Кимры – там был мощный Каэр Крыльев.

Преследовательницы нас, похоже, просто потеряли.

Дальнейшая их судьба мне, к счастью, неизвестна.

А на подходе к Москве нас арестовали.

Сопротивляться было бесполезно.

Измученный отряд сдался на милость властей, а судя по тому, что Пупырю несмотря ни на что удалось выжить, – милости этой ждать особо не приходилось.

Лично меня сразу же заперли в подвал на Петровке.

Я многое повидал в этой жизни, но вот именно про это вспоминать не хочется.

Совсем.

Могу только сказать, что первые трое суток меня били. Без всяких там хитромудрых допросов. И, соответственно, без перерыва на сон и отдых.

Им не нужна была информация, и поэтому меня даже не пытали.

Просто мучили.

И все.

А на четвертые сутки бросили в камеру, где меня вскорости и навестил Вожак.

Я очень хорошо помню, как он вошел в эту клетку: стройный, подтянутый, высокий, в долгополом кожаном плаще, пахнущий дорогим одеколоном.

Аккуратно расстелил носовой платок на засаленной табуретке.

И только после этого сел.

Сука.

– Ну что, герой, отвоевался?

Я молчал.

Во-первых, говорить было элементарно больно.

Корн закурил.

Я знал, что если попрошу у него сигаретку, он не откажет. Но просить не хотелось.

– Тебя приговорили к расстрелу, знаешь?

Я пожал плечами:

– Догадываюсь…

Он долго, вкусно, со смаком затянулся и покачал головой:

– Ты понимаешь, за что? Городу грозит голод, а ты решил там в войну поиграть…

Я рассмеялся.

Это было очень больно.

Мне отбили все, что только можно было отбить.

Но смеяться хотелось еще больше.

Господи, Бог ты мой, какие они все-таки идиоты…

– Не смешите меня, Андрей Ильич, – кривлюсь. – Мне от смеха больно становится. В Иверской общине – от силы четыре, может, четыре с половиной тысячи женщин. Большинство из которых не занимаются ничем, кроме отлова по окрестностям заросших дерьмом аборигенов. И они должны были накормить столицу?! Да им самим хорошо если на весь год еды хватает. Вы же умный человек, право слово…

Он неожиданно зло посмотрел в мою сторону:

– Я-то умный. А вот ты, – мотает головой, – кому ты там что хотел доказать, идиот?!

Мне неожиданно стало скучно.

Я подтянул свое избитое тело к холодной стене и оперся на нее спиной.

– Да уж не вам, – вздыхаю. – Папаша, когда я был маленький, любил повторять одну древнюю поговорку, что-то типа: «Жизнь – Родине, честь – никому». Впрочем, вам, Андрей Ильич, все равно не понять, так что шли бы вы на хер. Дайте хоть умереть, что ли, спокойно…

И сплюнул кровью прямо на зеркальное голенище его черных офицерских сапог.

Корн вскочил:

– М-м-мудак!!!

И выскочил из камеры.

А меня снова избили.

До полусмерти.

Когда через пару дней меня неожиданно освободили, я не мог стоять самостоятельно.

Если б не Веточка, Абхаз, Заика и Чарли, я бы вообще вряд ли выжил. Довольно сказать, что в течение довольно долгого времени я питался только тщательно протертой пищей, а на медикаменты ушли почти все наши сбережения.

А в следующую экспедицию, на следующий маршрут отряд вышел только через восемь месяцев.

Я, разумеется, догадывался, что своим освобождением обязан именно Вожаку.

Но никакой благодарности не испытывал.

Просто это был мой единственный шанс разозлить его как следует, оскорбить, а потом напомнить об отце.

Чем я, собственно говоря, и воспользовался.

Элементарная человеческая психология.

Или уже не очень человеческая?!

Вопросы…

…Я поднялся.

Время воспоминаний о том, старом, походе, – закончилось. Как и вообще время воспоминаний. Здесь не было ничего, включая ту, давнюю несправедливость. Только немного поумневший я и немного постаревший Корн.

Я хмыкнул.

Забрал со стола сигареты и зажигалку.

Молча прошел к двери.

И только оттуда, не оборачиваясь, бросил:

– Я подумаю.

Через три дня отряд с тремя «пассажирами на борту» уверенно взял курс на Ростов…