Записки Джека-Потрошителя Черкасов Дмитрий

Глава девятая. Лицо дьявола

Начиная с убийств на Бернер-стрит и Митр-сквер, случившихся тридцатого сентября, детективы-инспекторы Рид, Мур и Нэрн, а также сержанты Тик, Годли, Маккарти и Пирс под руководством инспектора Эбберлайна (Скотленд-Ярд) были всецело заняты расследованием, которое, к сожалению, не дало до сих пор никаких ощутимых результатов. Чтобы оценить масштаб проделанной работы, следует знать, что каждый из офицеров на протяжении последних полутора месяцев еженедельно выполнял около тридцати исследований в различных районах столицы и предместий. Начиная с двух вышеупомянутых убийств, полиция получила порядка 1400 писем, и, хотя большинство из них носило банальный и даже нелепый характер, ни одно письмо не остается непроверенным. В субботу десятого ноября также было получено множество писем, которые все еще исследуются.

«Таймс» от 12 ноября 1888 года

На мгновение перед полицией забрезжил луч надежды, когда некий коммерсант по фамилии Уингейт обвинил своего делового партнера Пирса Робинсона в убийстве Мэри Келли. Снова на сцене появляется сержант Уильям Тик, который недавно арестовал Джона Пайзера по обвинению в том, что тот — Кожаный Передник. На этот раз Тику поручено проверить алиби Робинсона, которое безукоризненно, — в ночь убийства тот был в Саффолке.

Джеймс Монро занимает кабинет сэра Чарльза Уоррена. При личной встрече заклятых врагов на лице Монро не отражается никаких чувств, Уоррен, со своей стороны, демонстрирует выдержку кадрового офицера.

— Не могу не высказать восхищения вашим упорством! — замечает он, в последний раз оглядывая кабинет, в котором провел два последних года. — Теперь вам предстоит самостоятельно заниматься этим делом. Впрочем, вы, кажется, с самого начала проявляли к нему большой интерес.

— Да, — Монро отвечает легким поклоном. — Хочу сказать, что отдаю должное всем предпринятым вами усилиям. Однако позвольте заметить, что, гоняясь за убийцей, вы упустили из вида главное.

Уоррен хмурится, ожидая продолжения.

— Вы не смогли найти убийцу, но это не самое страшное. Хуже всего то, что вы не управляли информацией, и в результате пресса сделала вас козлом отпущения, а полицейское управление выглядело беспомощным в глазах общественности. Вас подвела ваша честность, которая в данном случае вряд ли может быть лучшим помощником.

Сэр Уоррен невозмутимо выслушивает эти упреки. В том, что говорит Монро, очевидно, есть определенный смысл. На всем протяжении расследования полковник никого не пытался ввести в заблуждение. Все, что он предпринял в отношении прессы, касалось требования к офицерам не распространять непроверенных данных.

— Уверен, что вы сумеете исправить положение, — замечает он.

Когда двери за сэром Уорреном закрываются, Джеймс Монро откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза. Разумеется, он сумеет исправить ситуацию, созданную нерасторопным и прямодушным предшественником. Еще до отставки Уоррена у Джеймса Монро был план, который он теперь и претворит в жизнь. Этот план, в конечном счете, должен вывести из-под удара полицию и восстановить спокойствие в столице.

Генри Мэтьюз с ним солидарен, и Монро может рассчитывать на его понимание и поддержку. Министр встречается с новоиспеченным главным комиссаром в Уайтхолле, чтобы обсудить текущее положение дел. С отставкой «неудобного» Уоррена закончились раздоры, продолжавшиеся последние три месяца. Три месяца, пока Потрошитель орудовал на улицах Лондона, в кабинетах высших полицейских чинов шла борьба, которая ничуть не способствовала продвижению расследования.

— Вы понимаете, Монро, что это не может продолжаться? Еще одно или два таких убийства — и полиция будет окончательно дискредитирована. Снова будет поднят вопрос, как это уже неоднократно случалось, о сокращении полицейского аппарата и ассигнований на его содержание. И подобные предложения могут отныне рассчитывать на поддержку. Вы понимаете, чем это в итоге обернется?

— Да, и я уверен, сэр, что мы сумеем решить вопрос независимо от результатов расследования. Смею вас заверить, что наши сотрудники, включая Роберта Андерсона, понимают серьезность ситуации, и мы готовы сделать все, чтобы прекратить эту истерию с Джеком-Потрошителем.

Чиновники обмениваются понимающими взглядами.

— Я рад, что вы со мной солидарны! — кивает Мэтьюз.

Джеймс Монро еще раз навещает Томаса Баллинга, чтобы лично сказать ему, что письма Потрошителя больше не должны приходить в Центральное агентство новостей. Монро приезжает к дому Баллинга вечером двенадцатого ноября. Оглядевшись, он входит в дом и поднимается по лестнице к квартире журналиста. Дверь в нее не заперта. Монро толкает ее рукой в перчатке, переступает порог и проходит в кабинет Баллинга. Он исполнен дурных предчувствий, и они полностью сбываются.

Томас Баллинг мертв — кто-то перерезал ему горло. Журналист сидит за своим столом, уткнувшись лицом в бумаги. Лужа крови, растекшаяся по столу, замарала все, в том числе и черновики писем Потрошителя, которые теперь необходимо уничтожить. Монро не собирается заниматься этим в одиночку. Он высовывается в окно и зовет одного из своих детективов.

Пока тот спешит наверх, Монро осматривает комнату. Очевидно, Томас Баллинг был пьян настолько, что даже не сопротивлялся. Нет никаких следов борьбы.

— Бедный дурак! — восклицает Монро.

Баллинг вышел из игры как раз вовремя, когда его услуги были больше не нужны. Для Джеймса Монро это, скорее, явилось удачей, но ему по-человечески жаль журналиста.

Гарольд Дарлинг открывает дверь и вдыхает застоявшийся запах сырого дерева, который, сдается ему, никогда уже не изгнать из этого дома, сколько его ни протапливай. Никто не встречает его. Очередной слуга, нанятый на днях, оставил дом почти немедленно. На этот раз к непонятным шорохам и шагам, составлявшим предмет жалоб его предшественников, прибавился непонятный запах, который иногда появляется в доме. Источник запаха остаетсяся неустановленным — с газовыми трубами все в порядке, и прибывший для их осмотра мастер не обнаружил ничего подозрительного. Дарлинг раздевается в прихожей и прислушивается к тишине в доме. Уолтера Сикерта в тот вечер нет здесь, он перебрался к заболевшей супруге. Тем не менее Гарольд Дарлинг явственно ощущает чье-то присутствие. И не успевает он войти в гостиную, как где-то в глубине дома отчетливо раздаются скребущие звуки.

В этой части дома нет газовых рожков, а окна в коридоре закрыты ставнями. Дарлинг приближается к одной из дверей с керосиновой лампой в руке. Кажется, звуки доносились отсюда — из пустой комнаты, которой он, как и прежние владельцы, не нашел применения.

— Кто здесь?

— Ради бога, откройте! — раздается за дверью знакомый голос.

Дарлинг ставит фонарь на стол в коридоре и отпирает дверь ключом, который носит в кармане. Перед ним стоит Фрэнсис Томпсон — взъерошенный, с безумными глазами. Он похож на выходца с того света.

— Бог мой, Дарлинг!

— Это я должен был сказать — Бог мой! Что вы здесь делаете?

— Сейчас я вам все объясню! — обещает тот. — Только дайте мне согреться.

Минутой позже в гостиной Дарлинг разжигает огонь в камине. Томпсон мрачно следит за ним, сидя в кресле.

— Признайтесь, друг мой, взломщик из вас никудышный! — со смешком говорит писатель. — Вы ухитрились запереть самого себя! Я рассказывал вам историю о чикагском грабителе, который, выбираясь из ограбленного, дома застрял в узком окне вместе с мешком?

Томпсон не смеется.

— Я не запирал себя, — сообщает он серьезно. — Когда я вошел в комнату, дверь сама по себе захлопнулась, и щелкнул замок. Потом мне показалось, что я слышу смех.

— Это вряд ли. В доме больше никого нет, но мне тоже иногда кажется, что я слышу смех. Вероятно, какой-то любопытный звуковой эффект.

— И вам это не кажется странным?

— Кажется, но я привык, — Дарлинг пожимает плечами. — Так уж устроен человек — дайте ему срок, и он привыкнет к чему угодно. К тому же, как вы помните, я американец, а мы люди практичные.

— Шутите, шутите! — Бренди приводит поэта в возбужденное состояние, щеки его наливаются краской. — Сейчас у вас пропадет желание шутить! Вы ведь еще не знаете, почему я здесь!

— Да, не знаю, и очень надеюсь узнать — не сочтите за назойливость, но все это выглядит очень странно.

— Вы помните письмо Потрошителя?

— То, что написал ваш друг Томас Баллинг?!

— Баллинг… — эхом отзывается Томпсон. Слышно как его зубы стучат о край рюмки.

— Да что с вами, вы совсем замерзли!

— Нет-нет… Просто мне страшно, Дарлинг.

— Ну-ну полно вам!

— Вы так говорите, потому что ничего еще не знаете, — журналист нервно хихикает. — Баллинг мертв! Он мертв, Дарлинг! Кто-то перерезал ему горло. Я зашел к нему, чтобы поговорить, и нашел его убитым. Его лицо еще было теплым, а это значит, что его убили незадолго до моего прихода! — Говоря это, он пристально смотрит на огонь, будто лунатик, завороженный чудесным видением. — Я мог столкнуться с его убийцей, я мог спасти Баллинга, если бы пришел чуть раньше! Когда я узнал, что именно Томас пишет эти письма, я возненавидел его всей душой. Но вы же знаете, что я не убийца! Баллинг помог мне получить место в «Таймс», с какой стати я стал бы его убивать?!

Томпсон волнуется так, словно обвинение в убийстве ему уже предъявлено.

— Успокойтесь, — предлагает Дарлинг. — Насколько можно судить по недавним убийствам, полиция вряд ли выйдет на вас — если вы, конечно, не оставили на месте убийства записку с вашими именем и адресом. Но кто, по-вашему, мог это сделать?

— Я знаю, кто это сделал, Дарлинг! Тот же, кто убивал женщин в Ист-Энде. Джек-Потрошитель, вот кто! Но мне нужны доказательства…

— Да уж, без них не обойтись, — осторожно замечает литератор. — Впрочем, в любом случае, мы ведь не знаем, кто Потрошитель!

— Я знаю, Дарлинг, я знаю!

— Вот как.

— Зачем, вы думаете, я пришел сюда?!

— Теряюсь в догадках. Неужели вы искали следы Потрошителя в моем доме?

— Можете смеяться, но это так. Нет, я не думаю, что это вы бродите по Ист-Энду с ножом. Однако и встречи с вами я хотел избежать, чтобы не тратить время на объяснения. Вы ведь мне не верите, не так ли?

— Хорошо, только для начала объясните — как вы узнали, что дом будет пуст?

— Стивен сказал мне, что Уолтер отправился к жене. И он же сообщил мне, что вы опять остались без слуги. Я влез через окно со стороны сада, там у вас оторван ставень.

— Я знаю.

— Еще я разбил стекло, простите!

Дарлинг разводит руками. Он не знает, что сказать, и ждет от своего странного гостя дальнейших объяснений.

— Я говорил о письме… То, что было прислано перед убийствами тридцатого сентября. Баллинг не писал его. Он признался, что остальные письма — его рук дело, но не это!

— Хорошо, пусть так, однако вы, кажется, придаете этому какое-то особое значение.

— О, да! Там была строчка, Дарлинг, строчка, которая поразила меня, словно молния, простите за банальность! Вы, конечно, не помните текст письма, я вам процитирую, по памяти. Можете быть уверены в точности цитаты, потому что это проклятое письмо я перечитал, по меньшей мере, сто раз: «Я продолжу охотиться на шлюх и БУДУ РЕЗАТЬ ИХ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ОСТАЮСЬ СВЯЗАННЫМ!» Звучит несколько странно, не правда ли?

— Немного загадочно.

— Это строка из одного моего старого стихотворения, Дарлинг: «Я буду рвать свои путы и резать их до тех пор, пока остаюсь связанным!» И тот, кто послал письмо, знал, что оно попадется мне на глаза. Он знал, что я ищу Потрошителя, и хотел поддразнить меня! Тогда, первого октября, когда я прочитал это письмо, я понял, что он бросает мне вызов. Ему стало скучно, вот в чем дело. Представьте себе, что еще с первого убийства он ждет возмездия!

Дарлинг машинально кивает, следя за ходом его рассуждений.

— Ждет неделю, другую… Но никто не приходит за ним, и чтение газет убеждает его, что полицейские не могут найти следов. Он совершил убийство и остался безнаказанным! Тогда он смелеет и совершает еще одно — еще более свирепое и жестокое, но и на этот раз не забывает об осторожности. Он не совершил ни одной ошибки, если не считать нескольких свидетелей, но от них, как вы знаете, полиции не было никакого прока. Он снова ждет, но опять остается безнаказанным, никто не может его найти и покарать. Он неуязвим! И тогда он посылает письмо в агентство и вставляет в него строки из моего стихотворения. Штука в том, что это стихотворение знают всего несколько человек, и все они наши знакомые, Дарлинг, — Сикерт, Джеймс Стивен, Эдди. Есть еще, правда, один престарелый поэт, но здравый смысл не позволяет мне заподозрить его.

— Хорошо, допустим, что вы правы. Но не слишком ли рискованно с его стороны, однако? — сомневается Дарлинг. — Со стороны Потрошителя!

— О, он любит рисковать, неужели вы не понимаете! Кроме того, он знает, что для обвинений нужны доказательства, а их-то он мне не собирался предоставлять!

— И, тем не менее, вы их раздобыли! — предполагает писатель.

— Еще нет, но они у меня обязательно будут, и я надеюсь, что вы мне в этом поможете!

— Сделаю все, что в моих силах! Но сначала откройте мне, — требует Дарлинг. — Кто же из нашей компании оказался Джеком-Потрошителем?

— Подождите, сейчас вы все узнаете, — обещает поэт. — Сначала мне пришлось выбирать из троих. Вы не читали моего стихотворения — я написал его еще до вашего переезда в Британию и никогда вам не показывал. Принца я тоже исключил сразу.

— Его не было в дни убийств в Лондоне, — вспоминает Гарольд Дарлинг.

— Вот именно! Джеймс Стивен казался мне подходящей кандидатурой, со всеми его стихами про убитых женщин и головой, пережившей столкновение с мельничным крылом, — кто знает, думал я, что приходит порой в эту голову! Но я проверял — во время убийств Полли Николе и Энни Чэпман Стивен был за городом, он не успел бы добраться до Лондона и вернуться к себе. Кроме того, Стивен был с нами в ту ночь, когда мы поехали к родителям Энни Крук, а это важно, Дарлинг! Вспомните, кого не было в тот вечер рядом с нами! Уолтера!

— Он был нездоров!

— Это только отговорка. Я уверен, что он нарочно решил избежать этой поездки, чтобы совершить еще одно убийство. Помните, мы наткнулись на экипаж, который показался Лизу подозрительным. Далее — вся эта история с Робертом Лизом. Ведь именно Сикерт предложил принцу обратиться за помощью к этому человеку! И я уверен — исключительно с целью в очередной раз посмеяться над нами. Помните бледное лицо Лиза, его выпученные глаза, словно у карпа, которого только что вытащили из пруда? Я наводил справки — он один из компании Маргарет Фокс, той самой женщины-медиума, которая, в конце концов, призналась в обмане. Еще один шарлатан, который морочит голову простофилям рассказами о своих сверхъестественных «способностях». Впрочем, ему это удалось — как вам известно, Эдди был просто в ужасе, да и Стивен вздрогнул. Знаете, кто оставался невозмутим тогда?

— Сикерт, потому что он все это и подстроил! — догадывается писатель.

— Именно, Дарлинг! Все это было еще одной уловкой, чтобы поддразнить нас, я в этом совершенно убежден. Он убедил Лиза разыграть эту комедию.

— Постойте, — Дарлинг пытается найти противоречие в его словах, — но если Роберт Лиз сотрудничал с Сикертом, зачем ему было выдавать его в Ист-Энде?

— Это было частью их плана! Он дразнит нас, это его забавляет!

— Но ведь ничего не произошло, если не считать того, что нас остановил на улице какой-то полицейский. В ту ночь не было никаких убийств.

— Кто знает? Может быть, он все-таки совершил убийство, и оно осталось неизвестным полиции? Вы же помните, что последнюю жертву Потрошителя нашли в доме — не на улице! Сикерт мог зарезать женщину где-нибудь в укромном месте, и ее не нашли, или он утопил тело в Темзе. Может быть, ему просто не дали возможности сделать то, что он хотел. Его могли спугнуть, он мог передумать. Жаль, что ваш дворецкий уехал, — я наводил справки, хотел порасспросить его, не покидал ли Сикерт дом после нашего отъезда, но Белл, к несчастью, отбыл на родину.

— Однако согласитесь, что это не тянет на доказательство.

— Да, но есть еще кое-что, — продолжает Томпсон. — Вы же помните все эти разговоры о мертвых женщинах и о том, как они прекрасны? Помните, как он хвастался своим знанием Уайтчепела и говорил, что может найти там дорогу с завязанными глазами? Он смеялся над нерасторопной полицией, а мы не понимали, что смеется он и над нами. Помните, как он однажды разыграл у себя в студии убийство проститутки?

Да, писатель хорошо помнит тот день, когда, войдя в студию Сикерта в Уайтчепеле, они обнаружили распростертое тело женщины на кровати. Она притворилась мертвой по просьбе Уолтера — это эксцентричное представление для друзей было вполне в духе художника.

— И это тоже было намеком, но мы ничего не поняли.

— Да, но с какой стати ему это делать? Зачем ему убивать этих женщин?

— Он безумец, Дарлинг! И остаток дней своих должен провести в клинике для умалишенных, если, конечно, его не повесят.

— Вы говорили кому-нибудь, что считаете Сикерта Потрошителем?

— Кому? Эдди? — Томпсон смеется. — Или Джеймсу Стивену? Я знал, что он поднимет меня на смех, а то и еще хуже — скажет об этом Уолтеру. Тогда мне пришлось бы опасаться за свою жизнь! Он ведь не оставит такого свидетеля… Никто бы на его месте не оставил. Я молчал, пока у меня не было доказательств, и я хотел найти их до разговора с вами! Поэтому и проник к вам, как грабитель, что, конечно, недостойно джентльмена, и я еще раз прошу у вас прощения.

— Ну что вы, Томпсон, я не сержусь, я понимаю ваши мотивы… Но скажите, почему вы уверены, что я не был в курсе проделок Сикерта? Ведь мы жили под одной крышей!

— Двое сумасшедших — это слишком много, а иных причин помогать ему у вас не было, — объясняет поэт. — Кроме того, я успел изучить вас. Отчасти, разумеется, но у вас нет никаких задатков сумасшедшего, которых вполне хватает у Уолтера. А у вас не возникало никаких подозрений, пока вы жили рядом с ним?

— Нет, я работал над книгой, а он обычно сидел у себя наверху. Он мог выйти в любой момент, не оповещая меня об этом, и я бы ничего не заметил.

— Он мастерски умеет притворяться. Вы же помните, он актер. Он настоящий актер. Очевидно, в обычное время он держится совершенно неприметно, ничем не выдавая своего второго лица — лица монстра.

— Джекил и Хайд!

— Именно, только без чудесной микстуры, превращающей человека в зверя.

— Вы думаете, что в своей ненависти к женщинам он дошел до преступления?

— Дело не только в женщинах, Дарлинг! Помните, как он был расстроен женитьбой Уистлера? Думаю, это послужило катализатором, но причина не только в этом. Вы же знаете, как Уолтер кичится своим пренебрежением к религии!

— Да, но это не преступление, Томпсон! Всех нас трудно назвать религиозными людьми. Я не вижу связи между атеизмом Сикерта и убийствами в Ист-Энде.

— Праздники, Дарлинг! Праздники!

— Что вы имеете в виду?

Томпсон потирает руки, прежде чем начать разъяснения.

— Помните, Роберт Лиз говорил о праздниках во время спиритического сеанса?

— Да, — кивает писатель.

— Он снова нас дразнил… Сикерт дразнил нас с помощью этого фальшивого медиума. Смотрите, Полли Николе убита тридцать первого августа — в католическом календаре это День святого Раймонда, святого покровителя невинности!

— В самом деле?

— Вы можете не знать таких вещей, даже я не обращал на них внимания до определенного момента, хотя я католик, Дарлинг. Не очень прилежный, но все же… Святой Раймонд — покровитель акушерок, детей и беременных. О, это был настоящий герой, в Алжире его держали в темнице, проткнув ему губы и вставив в них замок. Замок отпирали только на время приема пищи!

— Надо полагать, остальные жертвы тоже были убиты в дни католических праздников?

— Энни Чэпман была убита восьмого сентября, в День святого Адриана, покровителя солдат и мясников. Тридцатое сентября — убиты Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз. Это День святого Джерома, покровителя ученых и докторов. Я когда-то написал о нем эссе, это он перевел библию на латинский язык…

— Девятое ноября? — подхватывает Дарлинг, увлеченный этими выкладками.

— Мэри Келли, — продолжает Томпсон. — День святого Теодора, покровителя солдат. Вы понимаете, что все это означает, Дарлинг?!

— Если откровенно, то не очень!

— Я вам объясню, только налейте мне еще бренди. Раньше мне казалось, что оно куда крепче. Итак… Он не просто убивает женщин — все эти убийства символичны. Пять человек…

— Вы упустили Марту Табрам, убитую в начале августа!

— Это убийство не было похоже на последующие. Я не уверен, что ее убил именно он.

— Хорошо, простите, что перебил — так что вы хотите сказать?

— Пять женщин убиты в праздники определенных святых. Это символические удары по церкви, науке, медицине, армии, по государству. Нет, я не имею в виду, что наш убийца считал, что серьезно уязвляет все эти институты наряду с властью. Но ритуал, Дарлинг!

— Ритуал?

— Именно, все это часть дьявольского ритуала. Учтите также, что все эти убийства произошли вблизи церкви Христа в Уайтчепеле. Вы знаете, Дарлинг, что эта церковь и земля вокруг нее — одно из немногих святых убежищ в Лондоне?

— Святых убежищ? Вы имеете в виду тот старинный закон, согласно которому преследуемый может укрыться на освященной земле?

— Именно.

— Вы хотите сказать, что он надругался над святынями католической церкви! Но почему именно католической?

— Мы не знаем, что происходит в его голове, именно это я и пытаюсь вам объяснить. Для этого, прежде всего, нужно найти место, где он хранит свои трофеи. Я уже побывал в обеих его студиях в Уайтчепеле, я дал два шиллинга женщине, которая сдавала ему квартиру, и она впустила меня при условии, что я никому об этом не скажу. Во втором случае я обошелся одним шиллингом. Я должен был проверить его берлоги, но он, видимо, считал их недостаточно надежными — там ничего не было. Я бы на его месте тоже предпочел вашу усадьбу! Других убежищ у него нет, теперь я это точно знаю! Я следил за ним, это было довольно легко. Понимаете, Дарлинг, он так уверен в своей неуязвимости, что потерял бдительность. А я… Я нацепил пальто и очки, чтобы меня стало труднее узнать! Было очень неудобно, один раз я запутался ногами в полах и едва не свалился…

Томпсон смеется пьяноватым смехом, вспоминая об этом.

— Мы должны рассуждать как он, понимаете, Дарлинг, — чтобы бороться с драконом, нужно на время стать им!

— Подождите, что вы имеете в виду под трофеями? — все еще не понимает писатель.

— Вы же помните, что он удалял органы своих жертв? Я не сомневаюсь, что он наверняка хранит не только органы, но и, возможно, ножи, которыми орудовал. Мы должны все это найти! Это послужит неопровержимым доказательством его преступлений, и мы, быть может, поймем, какая извращенная фантазия направляла его руку.

— И вы считаете, что все это находится в моем доме? Но ведь человеческая плоть имеет свойство разлагаться!

— Бросьте, ему ничего не стоило поместить их в спирт или еще какой-нибудь химический реактив. Он умный и образованный человек, Дарлинг. Я уверен, что если мы обыщем дом, то найдем все, о чем я говорю.

В этот момент раздается отчетливый стук во входную дверь, и оба — хозяин и гость — вздрагивают.

— Черт возьми! — Томпсон недовольно вертит головой. — Кто это может быть?!

— Уолтер? — предполагает Дарлинг.

Он встает и останавливается в нерешительности. Не то чтобы Гарольд Дарлинг принял на веру все, что было сказано, но что, если журналист прав?

— Я все-таки пойду взгляну, — решает он. — Это может быть новый слуга, хотя я и не ждал его в такой час!

Он отправляется в прихожую, Томпсон прячется в комнате за библиотекой. Спустя минуту Дарлинг находит его там, сидящим с книгой на коленях.

— Кто это был? — спрашивает журналист.

— Не знаю, но кто бы это ни был, он ушел! Прежде чем начать наши поиски, я хочу понять — зачем Сикерт убил Баллинга? Это ведь он сделал, если следовать вашей логике.

— Кто его знает? Ему было известно, что Томас Баллинг пишет письма от имени Потрошителя, и этого достаточно. Мы встретились на Стрэнде в тот же вечер, когда я поссорился с Баллингом, и Сикерту удалось затащить меня в паб, где мы разговорились. О, как я проклинаю себя за болтливость! Вы понимаете — кровь Баллинга на моих руках, это я его убил, когда рассказал Уолтеру о письмах!

— Не преувеличивайте. Мы еще ничего не знаем наверняка, — возражает писатель. — Все это пока еще только ваши догадки.

— Я знаю, что говорю. А доказательства вы получите, Дарлинг.

— Но все-таки… — Писатель замолкает, глядя на Томпсона, — его теория в целом укладывается в события последних месяцев, в ней почти нет никаких неувязок. Ничего удивительного, все это время Томпсон провел наблюдая и обдумывая свою версию, у него есть ответы на все вопросы.

— Итак, где-то в моем доме находится тайник, и там наш друг Сикерт хранит свои трофеи! Я правильно понял вашу мысль?

— Я, конечно, могу ошибаться, — признает Томпсон. — Но мне кажется, что все это здесь, мне это подсказывает интуиция. Я не прошу вас помогать мне, но позвольте мне…

— Нет-нет! Мне ведь и самому любопытно. Вдруг вы в самом деле правы. Подождите, я захвачу лампу, она нам пригодится.

Томпсон встает, делает несколько неуверенных шагов, у него кружится голова.

— Черт, кажется, я перебрал с бренди, — сообщает он.

— Вы что-нибудь ели сегодня? — осведомляется Дарлинг.

— Я не помню… Пирожное утром. Кажется, это все. Я готовился к этой вылазке.

— Томпсон, да вы прямо как ребенок!

— Все в порядке, Дарлинг. Прошу вас, не надо говорить со мной, словно я и в самом деле дитя. Уверяю вас, скоро вы перестанете смеяться.

— Хорошо! — Писатель пожимает плечами. — Давайте только договоримся: когда вы убедитесь, что в доме нет ничего подозрительного, мы с вами поедем ужинать.

— Да, да! — Томпсон кивает. — Если мы ничего не найдем!

Дождь за стенами дома льет как из ведра. Когда писатель и журналист поднимаются на второй этаж, то слышат уже привычный Дарлингу звук, похожий на плач ребенка.

— Уолтер так и не спилил эту ветку, — поясняет он.

— Интересно, почему? У него не было времени?

Они обследуют второй этаж. Вернее, обследует Томпсон, а Дарлинг из вежливости сопровождает его с фонарем в руках.

— Неужели вы думаете, что здесь может быть тайник? Тайник, о котором я не знаю?

Томпсон простукивает стены.

— Вы же сами говорили, что большая часть дома пустует, он мог изучить его, когда вы отлучались или когда вы спали. Может быть, странные шаги по ночам были его шагами — вы об этом не думали, Дарлинг?

В мансарде по-прежнему остается кое-что из вещей Сикерта — его мольберт, набор костюмов, предназначавшихся для натурщиков, который он всегда возил с собой.

— Думаю, он не раз прибегал к маскировке! — говорит Томпсон. — Он ведь актер, Дарлинг. Ему ничего не стоит изобразить из себя полицейского, врача, кого угодно! Да хоть монаха — у Сикерта хватит цинизма для любой роли, он превращает в фарс все, к чему прикасается. Даже смерть!

Томпсон дотрагивается до деревянного манекена, который Сикерт перевез к Дарлингу. Этот манекен принадлежал самому Уильяму Хогарту — во всяком случае, так утверждал художник. Помимо этого истукана и коллекции костюмов, в мансарде нет ничего интересного.

Дарлинг и Томпсон обходят все комнаты на обоих этажах, в некоторые из них писатель не заглядывал с момента приобретения дома. Старательный Ангус Белл привел их в порядок, убрав пыль, но комнаты по-прежнему пустовали — новый хозяин в них не нуждался. Осмотр комнат ничего не дает, но Томпсон не падает духом.

— В вашем доме ведь есть еще подвал! — напоминает он.

— Да, конечно, но там лишь пыльные корзины, пустые бутылки и старая мебель. Ужасная свалка.

Томпсон желает обследовать и подвал. Дарлинг, впрочем, отказывается его сопровождать в этой экспедиции и просит кричать погромче, если журналист ненароком застрянет среди старого хлама.

Фрэнсис Томпсон упрямо сжимает губы. Он понимает, что выглядит глупо, но это уже неважно, он уверен в том, что Уолтер Сикерт — Джек-Потрошитель, и намерен доказать это во что бы то ни стало.

Гарольд Дарлинг пожимает плечами и устраивается в гостиной с книгой в руках. Томпсон появляется там снова спустя двадцать минут, его платье покрыто паутиной и пылью, на лице написано разочарование.

— Не переживайте, мой друг, — Дарлинг пытается его утешить. — Вы выдвинули интересную теорию, о которой я, конечно, не стану рассказывать Сикерту и остальным, — вы, как всегда, можете в этом на меня положиться. Но оказалось, что ваша теория не подкрепляется фактами. Что ж, не вы первый, не вы последний. Куда мы поедем ужинать?

— У вас есть план этого дома?

— Что? — Дарлинг непонимающе хмурится. — Да, у меня есть план, но я не понимаю…

— Я хотел бы взглянуть на него.

Спустя несколько минут оба — хозяин и его эксцентричный гость рассматривают план поместья — этот пожелтевший документ сохранился в бумагах Беккета.

— Что вы хотите выяснить? — интересуется Дарлинг.

— Посмотрите — вот эта комната, — палец Томпсона скользит по плану, — как и соседняя на плане, она шире, чем на самом деле! Это означает…

— Что в стене есть пустое пространство! Я вас правильно понял? — догадывается Дарлинг.

— Именно! Это обычная практика при строительстве — в стенах при избытке пространства устраивают чуланы или лестницы, которых не было в первоначальном плане. Но в вашем случае нет ни лестниц, ни чуланов.