Записки Джека-Потрошителя Черкасов Дмитрий
— Любопытно, что вы об этом заговорили, — подхватывает Дарлинг. — Знаете, Джеймс Брэдли — мой родственник по материнской линии — был потомком Джона Дженнингса, капера, который плавал в Атлантике во времена Якова Первого.
— Вот как?
— Да, когда король запретил каперство, Дженнингс получил лицензию у голландцев. В конце концов, он сдался ирландским властям и, согласно условиям амнистии, оставил при себе всю награбленную добычу. То же самое сделал и Брэдли. Так что состояние моей семьи начиналось с денег, награбленных пиратами! Но, в конечном счете, именно благодаря им — почти триста лет спустя — я могу позволить себе купить дом в Лондоне.
— Да, кстати, я как раз хотел поговорить с вами кое о чем…
Дарлинг улыбается, он с самого начала прогулки заметил, что Уолтер собирается о чем-то просить.
— Когда мы были у вас, я почувствовал прилив вдохновения! А оно в последнее время, к сожалению, нечасто посещает меня, — продолжает художник. — У меня есть несколько студий здесь, в Уайтчепеле, где можно отдохнуть от суеты и сосредоточиться на работе. Но в последнее время тут стало неспокойно, полиция шныряет по улицам, а соседи смотрят на меня с подозрением. Возможно, вы сдадите мне часть вашей берлоги на некоторое время? Ваш дом — отличное место для студии, особенно чудесна мансарда на втором этаже, там, где возле окна стоит старый дуб. Я думаю, придется спилить часть веток, чтобы в комнате стало светлее. Вы ведь не будете против, старина?
— Дьявол, Уолтер, — Дарлинг смеется. — Я еще не дал согласия, а вы уже залезли с пилой на дуб, который, возможно, видел самого Шекспира!
— Глупости, — парирует тот. — Вы же там чертовски скучаете в одиночестве, признайте сами. И для одного человека ваше убежище все же чересчур мрачновато. Мое соседство не будет обременительным, если не считать задержек с квартирной платой! — добавляет Сикерт и смеется.
Денег на аренду у него нет, у него вообще нет денег, но Уолтер собирается продать несколько картин из числа тех, от которых «устал». Обычно он не торопится расставаться с полотнами, загромождающими его мастерскую, однако…
— Однако некоторые работы начинают со временем тяготить. Это как с женщинами: глубокая страсть неожиданно сменяться равнодушием, а равнодушие переходит в неприязнь, когда самые мелкие недостатки начинают раздражать. Уверен, что вам это знакомо.
— Боюсь, вы составили обо мне превратное представление, — говорит Дарлинг. — Я никогда не пользовался успехом у женщин. После развода моим уделом стало добровольное монашество; до переезда в Англию я был постоянно стеснен в средствах. Кроме того, у меня нет ни титула, как у Эдди, ни вашей внешности.
Обаятельный Уолтер в самом деле пользуется популярностью. Каким-то образом ему удалось очаровать даже принцессу Александру, которая, в конце концов, решила, что его общество как нельзя лучше подойдет ее отпрыску — Альберту Виктору. Весьма опрометчивое решение — Уолтер Сикерт был не тем человеком, который способен наставить кого-либо на путь истинный. Разговор заходит и о принце.
— Что вы думаете о словах Стивена? — спрашивает Дарлинг. — Он уверяет, что видел человека, следящего за Эдди, и считает, что это детектив из Особого отдела. Он что-то об этом знает от своих знакомых из Министерства внутренних дел.
— Стивен еще недавно уверял всех, что сходит с ума. Не думаю, что стоит доверять всему, что он говорит, — резонно замечает Сикерт.
Дарлинг с ним согласен — во всяком случае, просьбу Стивена не давать приюта художнику он решает проигнорировать. Уолтер Сикерт не похож на человека, который намерен совершить самоубийство. Уолтер Сикерт кажется безмятежным и ни словом, ни жестом не выдает, что чем-то встревожен. К тому же он прав: этот большой пустой дом не подходит одинокому человеку.
Получив согласие Дарлинга, художник веселится как мальчишка. Старый фонарь на одном из домов привлекает его внимание, и Сикерт на минуту задерживается возле него. А еще через квартал останавливается возле старика с трубкой, который прислонился к стене и, похоже, собирается простоять так до вечера.
— Ах, Дарлинг, какие здесь можно встретить лица… Рембрандт был бы в восторге!
Он прав, в Уайтчепеле можно встретить самые удивительные лица: изможденные, усталые, — лица, на которых, кажется, запечатлена скорбь всего мира, или же, напротив, — лица, полные бесшабашного пьяного веселья.
По пути писатель и художник минуют Олдерни-роуд, где в доме строительного подрядчика Джорджа Ласка в этом время проходит собрание торговцев и бизнесменов Ист-Энда. Население Ист-Энда не состоит исключительно из бедных и убогих, и эти вполне обеспеченные люди не собираются мириться с преступлениями, поставившими под угрозу их дела. Джордж Ласк, энергичный и уверенный в себе господин, объявляет о создании Комитета Бдительности Уайтчепела во главе с ним самим. Большинство присутствующих готово поддержать начинание собственными деньгами.
— Сегодня у нас есть повод для радости, — сообщает Ласк, — полиция наконец-то схватила человека, которого называют Кожаным Передником!
Кое-кто из присутствующих высказывает сомнение в целесообразности создания Комитета, если убийца уже за решеткой.
— Господа, господа! — Ласк поднимает руку, призывая к вниманию. — Боюсь, дело обстоит иначе. Я разговаривал с инспектором Эбберлайном. Как вы, возможно, уже знаете, Скотленд-Ярд назначил его расследовать дело Джека-Потрошителя.
Имя Фредерика Эбберлайна вызывает шумное одобрение — инспектор провел не один год на этих улицах и оставил по себе добрую славу.
— Эбберлайн считает, что человек, которого они задержали, не имеет отношения к убийствам, он всего лишь уличный бандит! Иначе говоря — Кожаный Передник — это не Джек-Потрошитель, джентльмены…
Снова раздаются шумные возгласы, на этот раз — исполненные разочарования.
— Но я уверен, что инспектор Эбберлайн сумеет отыскать Потрошителя! — продолжает Джордж Ласк. — Со своей стороны, мы должны сделать все, чтобы помочь ему, и я намерен отправить в Министерство внутренних дел предложение — назначить денежную премию за содействие в поимке преступника!
Предложение будет одобрено, и двенадцатого сентября Джордж Ласк отправит его министру внутренних дел Генри Мэтьюзу. Однако министерство до сих пор не придает делу Джека-Потрошителя большого значения, и Мэтьюз ответит категорическим отказом.
Эбберлайн чинит часы. На крышке изображен рельеф — девушка в компании скелета, положившего костлявую руку на ее плечо. Это старинная аллегория, напоминающая о власти Смерти над живыми. Уолтер Сикерт или Джеймс Стивен смогли бы прочитать небольшую лекцию на эту тему, но полицейский инспектор Фредерик Джордж Эбберлайн плохо знаком с историей искусств. Ему сорок пять, он рожден восьмого января под знаком Козерога. Возможно, это объясняет то упорство, которое позволило ему, сыну шорника и бывшему часовщику, сделать замечательную карьеру в полиции.
Серебряная луковица открывается: пружинки, шестеренки и зубчатые колесики поблескивают в свете лампы. Механизм, на взгляд профана, непостижимо сложен, но для Эбберлайна здесь нет никаких загадок, нужно лишь немного времени, чтобы изучить поломку, кое-что поправить, смазать — и скоро старый Бреге заработает вновь.
Рядом с ним еще одни часы; они не останавливаются никогда — заботливый хозяин этого не допустит. Это золотые часы с гравировкой: «Вручены вместе с кошельком золота инспектору Ф. Дж. Эбберлайну жителями Спиталфилдса, Уайтчепела и др. по оставлении им этого округа после 14-летней службы — в знак почета и уважения».
Этот подарок он получил в декабре прошлого года на торжественном прощальном обеде, данном в его честь торговцами и налогоплательщиками Ист-Энда. Тогда инспектор Эбберлайн, возглавлявший уголовный отдел в Н-дивизионе, по личному распоряжению Джеймса Монро был переведен в Скотленд-Ярд, где его вскоре произвели в инспекторы 1-го класса.
Однако теперь Фредерику Эбберлайну пришлось вернуться в Уайтчепел, чтобы заняться делом Джека-Потрошителя. В конце концов, никто не знает лучше эти улицы, чем Эбберлайн, а почтительное отношение к нему местных обывателей должно лишь способствовать расследованию.
Эбберлайн чинит часы. Чтобы найти причину неполадки, необходимо сосредоточиться, но он не может перестать думать о Потрошителе. У полиции нет никаких зацепок, никаких улик, никаких надежных свидетельств. Потрошитель появляется из темноты, убивает и исчезает, словно призрак.
Возможно, он действует не один.
Возможно, у него есть убежища в Ист-Энде, где он прячется сразу после убийств.
Возможно, он просто безумен. Главный комиссар полиции Сити Генри Смит считает, что Потрошитель — сумасшедший лунатик, который провел август в одной из больниц для душевнобольных, затем был выпущен и снова начал убивать. Однако пока проверка лечебниц ничего не дала.
Возможно, он преследует какую-то определенную цель. Доктор Джордж Филлипс предполагает, что матка Энни Чэпман могла быть удалена для… продажи. Заспиртованные органы алкоголиков и проституток украшают коллекции различных проповедников и шарлатанов от медицины, которых хватает в Британии и Штатах. Правда, обычно они разживаются органами вполне легальным образом, но пока что эту версию тоже не стоит исключать.
Несмотря на все усилия Эбберлайна и его детективов, несмотря на помощь Джеймса Монро и материалы, собранные коронером Бакстером, Потрошитель остается абсолютной загадкой.
Да что там Потрошитель! Даже Кожаный Передник до сих пор не пойман, хотя более опереточного и комичного грабителя не было, наверное, за всю историю Ист-Энда. Джона Пайзера задержали на основании показаний его соседей, однако никаких доказательств его вины обнаружено так и не было, и полиция, продержав Пайзера несколько дней, выпускает его на свободу.
Вскоре он даже отсудит несколько фунтов у одного лондонского издания, поспешившего назвать его Кожаным Передником. А пока Пайзер с сержантом Уильямом Тиком пьют пиво в одном из своих любимых пабов и обсуждают все случившееся. На днях сержант Тик участвовал в задержании Джорджа Иссеншмида, безумца, который предположительно мог быть Джеком-Потрошителем. Эту версию выдвинул доктор Филлипс, обследовавший его после ареста, однако, как и в случае с Пайзером, у полиции нет никаких доказательств.
— По правде говоря, я не нашел ничего похожего на улики, — признается сержант. — Пересмотрел его одежду — никаких пятен крови. Его жена сказала, что он наведывался в один трактир и там снимал комнату, но хозяйка трактира поклялась, что видит его в первый раз.
Тем не менее Джордж Иссеншмид действительно представляет угрозу для окружающих — перед арестом он угрожал супруге ножом. Из полицейского участка его отправили в лечебницу для душевнобольных, где он теперь задержится надолго.
На столе рядом с сержантом лежит номер «Дейли телеграф» от 15 сентября, на третьей странице газеты помещена заметка следующего содержания:
«Похороны Энни Чэпман состоялись вчера ранним утром (14 сентября) в обстановке секретности, не коснувшейся только работников морга, полиции и родственников покойной. Вскоре после семи утра катафалк с телом покинул морг на Монтагю-стрит и быстро уехал. Дабы не привлекать нежелательного внимания общественности, по дороге его не сопровождали никакие экипажи. В девять часов катафалк прибыл на кладбище Мейнор-парк, где его встретили господин Смит (распорядитель похорон) и родственники покойной. Вязовый, драпированный черной тканью гроб был снабжен надписью — „Энни Чэпман, умерла 8 сентября 1888 года, в возрасте 48 лет"».
Тяжелая дверь распахивается перед носом Уолтера Сикерта раньше, чем он успевает прикоснуться к дверному молотку.
— Черт возьми! — Художник вздрагивает. — Вы меня напугали!
— Наверное, вы не поверите, если я скажу, что предчувствовал ваш приход, — говорит Дарлинг. — Я настолько был уверен в том, что вы стоите за дверью, что встал и пошел открывать, не дожидаясь стука.
— Не поверю: вы вполне могли увидеть мой кэб в окно, — Сикерт отодвигает тростью занавески в гостиной. — Но где ваш слуга?
— Ему нездоровится.
Художник устраивается у камина и потирает руки. Вечер выдался холодным и дождливым, то есть таким же, как и все предыдущие.
— Я сказал Эллен, что мне нужно побыть в одиночестве, чтобы привести в порядок мысли. Она умна, Дарлинг. Умнее, чем я ожидал, когда женился на ней. Возможно, это было ошибкой. Мне кажется, она не очень счастлива со мной! Вряд ли меня можно назвать идеальным супругом, — он издает сдавленный смешок. — Знаете, вчерашнюю ночь я почти до утра бродил по Ист-Энду Забавно! Улицы теперь по ночам пустеют, потаскушки попрятались по пабам и ночлежкам. Зато мужчин на улицах стало больше. Я несколько раз натыкался на очень странных джентльменов и готов поклясться, что это были детективы.
— И вы не вызвали подозрения?
— Нет, они хотят поймать Потрошителя, но не желают погрязнуть в тяжбах из-за ошибки. Видимо, ожидают, что старина Джек появится на улице с саквояжем, полным ножей, и у них на глазах схватит какую-нибудь гулящую девку. Впрочем, что-то мне подсказывает, что даже в этом случае они его упустят!
Некоторое время хозяин и гость молчат. Дарлинг словно бы не решается сказать нечто важное.
— Я очень рад, что вы приехали. Мне немного не по себе — сегодня мне показалось, что в доме кто-то есть, — начинает он, наконец. — Кто-то кроме Белла. Эти старые дома полны странных звуков, которые не замечаешь за шумной беседой, но они начинают привлекать внимание, стоит остаться одному. Может быть, дело в моих нервах и книгах Беккета. Я изучал их в последнее время, а это не самое приятное чтение, надо признать.
— Любопытно… Я позаимствую у вас что-нибудь, с вашего позволения, — беспечно отзывается художник. — И неважно, насколько мрачной будет книга, — я человек совершенно не впечатлительный!
Тем не менее после полуночи Дарлинг сталкивается с ним в коридоре возле входной двери. Сикерт стоит в халате, в одной руке он держит фонарь, в другой — револьвер.
— Что вы делаете? — интересуется хозяин.
— Я выходил на улицу, — Сикерт поправляет халат с таким видом, словно это тога римского цезаря.
— Вы выходили?!
— Да, я знаю, это звучит странно, но мне показалось, что там, в саду, кто-то прячется! Мне это не понравилось, и я хотел напугать этого человека. — Сикерт не выглядит пьяным. Дарлинг знает, что художник практически не употребляет спиртного.
— Вы его нашли?
— Там никого нет. Хотя я уверен, что мне не померещилось… А что еы здесь делаете со свечой?
— Я сидел у камина, — поясняет Дарлинг. — Услышал чьи-то шаги в коридоре и подумал, что это вы, но никого не обнаружил. Странно, правда?
— Это в самом деле странно, — соглашается Сикерт. — Я спустился вниз минут пять тому назад и заглянул в гостиную, вы сидели в кресле с закрытыми глазами. Мне показалось, что вы спите, и я решил не беспокоить вас из-за пустяков.
— Да, вероятно, мне просто приснилось… — заключает Дарлинг. — Или, может быть, я слышал крысу. Здесь, кажется, есть одна или две. Я слышал, как они прыгают по ночам в коридоре.
Сикерт обеспокоен: он считает, что проклятые грызуны могут добраться до его кистей и бумаги.
— Помнится, в «Лицеуме» мы нарочно приглашали крысолова, — делится он воспоминаниями. — Актрисы держат, знаете ли, конфеты у себя в гримерках, это привлекает мышей! Может, нам завести кошку?
В этот момент раздается стук в дверь. Три размеренных удара, которые гулким эхом разносятся по старому дому…
— Что за черт! — Сикерт решительно подходит к двери с револьвером и открывает ее настежь. За ней никого, только темная дождливая ночь.
Мужчины переглядываются. Художник заявляет, что ему непременно нужно выпить.
— И что вы об этом думаете? — интересуется Дарлинг, вернувшись вместе с ним в гостиную.
Уолтер пожимает плечами.
— Вы знаете, старина, я завзятый материалист и истории, в которых фигурируют всякие там духи и призраки, считаю бабушкиными сказками. Признайтесь, вы пытались меня разыграть, а?
— Уверяю вас, что нет, — Дарлинг серьезен, как никогда.
— Тогда не знаю, что и сказать! Может быть, у нас у обоих просто не в порядке нервы, или ваш дом требует ремонта! Я знаю, что это неважное объяснение, но ничего другого мне просто на ум не приходит.
Он возвращается к себе в мансарду. Дарлинг откидывается в кресле, прислушиваясь к непогоде за окнами. На столе догорает свеча, ветер завывает за окном, срывая с веток пожелтевшие листья. Больше ни одного звука не раздается, пока писатель не закрывает глаза и не погружается в сон. Тогда тишина в доме внезапно нарушается тяжелыми старческими шагами в коридоре. Миновав прихожую, они замирают у гостиной, где Гарольд Дарлинг беспокойно ворочается в кресле. Сон его тревожен, глаза вздрагивают под закрытыми веками.
Шаги удаляются прочь по коридору.
Глава шестая. Настоящий джентльмен
— Я хочу сообщить вам, разумеется, совершенно конфиденциально, — что я разговаривал с Ее Величеством. Ее Величество полагает, что англичанин не способен на такие преступления и что их совершает инородец.
Сэр Чарльз Уоррен принимает у себя инспектора Фредерика Эбберлайна, чтобы обсудить с ним ход расследования. Роберт Андерсон все еще продолжает отдыхать в Швейцарии, и пресса не жалеет ехидных комментариев по этому поводу.
— Вы разделяете точку зрения Ее Величества? — осторожно уточняет инспектор.
— Я вынужден был согласиться, но это не означает, что я хочу оказывать на вас давление. В конечном счете, все мы заинтересованы в одном — чтобы истина была установлена, а преступник наказан. Но вы должны быть максимально осторожны, и желательно, чтобы имя принца Альберта не упоминалось в связи с расследованием. Как бы чудовищно это ни звучало, но не исключено, что газеты попытаются увязать Его Высочество с этими преступлениями. Как вы понимаете, в подобной ситуации подозрения часто падают на того, кто более заметен. Образ жизни Его Высочества, безусловно, достоин сожаления и делает его беззащитным перед нападками. Именно поэтому я призываю вас к осторожности. Вам, как подданному Ее Величества, следует беспокоиться не только о поимке преступника, но и о сохранении общественного порядка. Никогда не забывайте об этом.
Инспектор склоняет голову в знак согласия. Фредерик Эбберлайн — умный и опытный полицейский. Именно на таких людях держится безопасность империи, и даже сейчас, когда полиция как никогда прежде подвергается беспощадным насмешкам прессы, его имя по-прежнему упоминается с пиететом.
— Как продвигается расследование, Эбберлайн?
— Я буду откровенен, сэр. Мы делаем все возможное, но, к сожалению, у нас нет ни одного надежного свидетеля.
— Говоря иначе, — главный комиссар делает паузу, прежде чем продолжить, — если не будет совершено еще одно преступление, которое, возможно, даст нам новые улики, шансов найти Джека-Потрошителя мало.
— Я бы не стал утверждать это столь категорично, сэр.
— И, тем не менее?
— Вероятно, вы правы: сейчас у нас нет ничего, что могло бы навести на след.
— Он может прекратить убийства, уехать из Англии?
— До сих пор он убивал безнаказанно, и это внушает ему уверенность в собственных силах. Не думаю, что он прекратит или уедет.
— Вы думаете, что Марта Табрам, женщина, которую убили в начале августа, действительно была жертвой нашего убийцы?
— Об этом говорит характер преступления. Марта Табрам также являлась проституткой; преступник нанес ей тридцать девять ножевых ранений, частично в область гениталий.
— Но между этим преступлением и убийством Полли Николе прошло три недели!
— Этому могут быть различные объяснения, сэр.
— Продолжайте.
— Убийца мог испугаться. Если это первое подобное деяние в его жизни, то переживания — не знаю даже, уместно ли здесь употребить это слово, — могут быть очень сильны. Он боится быть пойманным, но понемногу страх проходит; преступник начинает чувствовать себя неуязвимым и, в то же время, испытывает необходимость снова убивать, — подобно тому, как курильщик опиума испытывает необходимость в новой трубке, а закоренелый пьяница — в новой бутылке. Но допустимы и другие объяснения — он мог выехать из Лондона на это время или был болен. Либо просто выжидал, пока полиция не прекратит поиски. Наконец, он мог пытаться убить снова, но не имел такой возможности. Думаю, если он не будет уверен в том, что сумеет уйти незамеченным, то не станет пытаться убить.
— Это значит, что в настоящее время он, вероятно, бродит по улицам в компании очередной Николе или Чэпман и выжидает случая, когда время и место будут благоприятствовать его замыслам.
— Боюсь, что так.
— Можно ли предположить, что в августе, в промежутке между убийствами Табрам и Николе были совершены аналогичные убийства, о которых мы не знаем? — спрашивает Уоррен. — Тела можно спрятать, а если женщина была одинока, никто не обратил бы внимания на ее исчезновение.
— Я думаю, что Потрошитель нарочно совершает убийства так, чтобы они бросались в глаза. Во всем, что он делает, прослеживается вызов. Я думаю, это доставляет ему удовольствие — ему нравится думать, что он неуязвим, что мы не сможем его поймать. Должен также сказать, что среди населения бродят слухи, будто полиция скрыла информацию о других убийствах, которые якобы имели место.
— Это возмутительно, мы должны пресекать подобные слухи по мере возможности!
Сэр Уоррен вот уже почти три года занимает пост главного комиссара, но, по мнению Эбберлайна, продолжает рассуждать так, словно командует военной частью, занявшей мятежный город.
— Но что их порождает? Были случаи исчезновения женщин?
— Нет, нам об этом ничего неизвестно, сэр, но в подобных ситуациях сплетни зачастую возникают без всяких серьезных причин. Люди в Ист-Энде крайне встревожены и не очень, надо признать, доверяют полиции.
— Да, но вы, Эбберлайн, вы пользуетесь у них хорошей репутацией. Найдите этого сумасшедшего, и я обещаю вам немедленное продвижение по службе!
— Должен сказать, сэр: судя по всему, он не настолько безумен, как мы думаем и как считает Генри Смит. Ему хватает хладнокровия, чтобы совершать свои преступления, оставаясь при этом никем не замеченным. Его жертвы долго прожили на улицах и обладали определенной интуицией. Я имею в виду, сэр, — нужно быть хорошим актером, чтобы усыпить их бдительность, особенно сейчас, когда все вокруг только и говорят о Потрошителе. Тем не менее ему это удается, он выбирает место и жертву, убивает ее и скрывается. Возможно, что в момент убийства им овладевает припадок ярости, но действия перед убийством и после него — совершенно осмысленны и чудовищно хладнокровны!
— Тем хуже для нас, верно? Кстати, откуда взялось это прозвище — Джек-Потрошитель?
— Газеты, сэр.
Уоррен качает сокрушенно головой:
— Джек-Потрошитель… Что за мерзость!!!
— Джек-Потрошитель?! — Джеймс Стивен презрительно морщится. — Кто-то из газетчиков придумал это, и будьте уверены, прозвище теперь прочно пристанет к убийце. Однако что за противоестественный интерес ко всем этим гнусным подробностям у нашей публики? Я не склонен приписывать вину за это журналистам.
— Благодарю вас! — Томпсон отвешивает шутливый поклон. Тем не менее он ни словом не обмолвился о том, что прозвище придумано им лично по поручению Баллинга.
— Нет, в самом деле, газеты лишь предоставляют читателям то, что они желают прочесть. Люди всегда были падки на сенсации подобного рода. Еще недавно они глазели на публичные казни, а сегодня, взгляните, с каким жадным любопытством посетители всматриваются в восковые копии убийц у мадам Тюссо!
— Однако, — подхватывает Дарлинг, — как бы низко ни пал человек, всегда остается порог, который переступить невозможно. Этот убийца не просто чудовище, это исключительное чудовище, джентльмены. Не могу даже представить себе, что за душа у него и есть ли она вообще!
— Но вы, кажется, уверены в том, что преступник человек из низов? — уточняет Сикерт.
На лице писателя отображается недоумение. Он, разумеется, не предполагал ничего иного.
— Я провел немало времени среди этих людей, — продолжает художник, — и не испытываю никаких иллюзий по поводу их нравственного состояния. Однако ходят слухи, что преступник — человек из общества. Джентльмен!
— Если это так, то он превосходный актер! И все же, мне кажется, он не сможет долго вести такую дьявольскую игру и рано или поздно выдаст себя.
— Полагаю, что его должно очень расстраивать скудоумие нашей полиции! — Сикерт рассуждает о Потрошителе с хладнокровием головореза. — Вероятно, он чувствует себя как опытный шахматист, предвкушавший сложнейшую и увлекательную партию, а на втором ходу обнаруживший, что его партнер никогда раньше не играл. Думаю, он сильно разочарован.
— Черт возьми, Уолтер, вы говорите так, словно сочувствуете ему, а не женщинам, которых он убивает. Ах да, я едва не забыл, что вы питаете слабость к мертвым женщинам! Я, признаться, несколько удивлен, что вы подались в художники, а не в палачи! — с явным раздражением замечает Томпсон.
— Это была проститутка. Я не хочу сказать, что можно убивать проституток, но давайте посмотрим правде в лицо: если бы это случилось в другое время, если бы между убийствами прошло больше времени… — Он не заканчивает фразу и грациозно взмахивает рукой.
Томпсон следит за этой рукой, что порхает, словно бабочка, над столом.
— Позвольте мне продолжить! Если бы этим несчастным не перерезали столь виртуозно горло и не вынимали кишки… Если бы, все если бы!
— Полно, Томпсон, успокойтесь, в самом деле! — снова вмешивается Джеймс Стивен. — Ваше гуманное чувство делает вам честь, но сейчас в Ист-Энде дежурят детективы в штатском и добровольцы из Комитета Джорджа Ласка, так что думаю, что если Потрошитель и не прекратит свои делишки навсегда, то, по крайней мере, на какое-то время затаится.
— Вашими бы устами, да мед пить! — отвечает на это Томпсон. — Кстати, один мой знакомый журналист участвует в этих ночных экспедициях. Я думаю, что такие люди заслуживают восхищения!
— А мне так не кажется, — говорит Сикерт, — одни из них просто выполняют свою работу, другими движет желание прославиться. Я, скажем так, невысокого мнения о полиции, но думаю, что если она не добилась результатов, то от дилетантов уж тем более нечего ждать!
— Если только одному из них очень не повезет! — добавляет Джеймс Стивен.
— Господа, — Томпсон окидывает их горящим взором, — я думаю, мы можем попробовать сделать это сами!
— Сделать что? — уточняет Сикерт.
— Все мы не заняты ежедневным трудом, мы молоды и сильны, у нас есть оружие, и у нас есть свободное время. Мы можем попытаться выследить Джека-Потрошителя! Мы заплатим одной из этих женщин, и она послужит приманкой для убийцы!
В комнате воцаряется молчание. Даже Дарлинг откладывает в сторону газету и удивленно смотрит на журналиста. Уолтер Сикерт удрученно качает головой.
— Вы с ума сошли, Томпсон! — бормочет он. — Идите вы к черту, вот что! Я лично устал от Джека-Потрошителя. У вас навязчивая идея, мой друг, вам нужно обратиться к доктору! Или лучше вот что: сходите и снимите на ночь одну из этих потаскушек. Этим вы, возможно, спасете ее от встречи с убийцей. Идите, вам это совершенно не повредит!
Джеймс Стивен в данном случае солидарен с художником:
— Господи, Фрэнсис, вы начитались детективных рассказов. В Лондоне тысячи людей; я не намерен даже секунды потратить на эти бесплодные поиски! Пусть ими занимается полиция. Вам-то что в голову ударило?!
— Просто наш друг очень впечатлителен, — саркастически усмехается Сикерт. — Я помню, как вы собирались ехать в Африку… Вы ведь в Африку собирались, Фрэнсис? Но в последний момент вас что-то удержало! И что же это было?
— Может быть, болезнь матери? — Томпсон становится угрюм.
— А может быть, то, что вы поняли, что в Африке не будет ни пабов, ни театров, ни клубов, ни приятных вечерних бесед. Будет жара, насекомые, лихорадка и люди, которые выглядят совсем не так, как у Киплинга.
— Извините, господа, но я должен удалиться! — Фрэнсис Томпсон встает и, не говоря больше ни слова, покидает собрание. Сикерт не делает ни малейшей попытки его остановить.
— Он ушел из-за вас! — сообщает Джеймс Стивен.
— Да, я догадался, но не чувствую вины.
— Мне иногда кажется, что это чувство вам вообще незнакомо!
— Я считаю, что оно должно быть осмысленно. Нарушать собственное душевное равновесие из-за глупцов — значит уподобляться им самим… А вы никак вздумали читать мне проповеди?!
Стивен улыбается и снова набивает свою трубку.
— Если вы ждете, что и я покину общество из-за вашей грубости, то напрасно.
В это время Фрэнсис Томпсон шагает по улицам Лондона безо всякой цели, щеки его пылают, глаза светятся упрямством, свойственным молодости, и особенно — молодым поэтам. Он уже жалеет о том, что оставил клуб из-за шуток Сикерта, пора бы давно уже привыкнуть к ним. Но сарказм художника не лишил Фрэнсиса Томпсона решимости — отныне Джек-Потрошитель будет занимать все его мысли!
Предупрежден, значит — вооружен, гласит древняя пословица. Я думаю, что никто не воспринял усилия полиции и Комитета Бдительности с большей серьезностью, чем ваш покорный слуга.
Что касается людей на улицах, то их реакция на убийства была различной. Я опрашивал владельцев пабов в самых мрачных переулках. Там, где, знаете, один фонарь на всю улицу — чаще всего перед входом в питейное заведение. Один пожаловался на то, что клиентов стало меньше, другой сообщил, что теперь люди остаются у него подольше и не торопятся на улицу. Я представлялся журналистом из «Стар». Не стоит удивляться, что в мире столько мошенников, — люди чрезвычайно доверчивы. Вы можете выбрать себе профессию, звание, титул. Можете стать кем угодно; все, что вам нужно для этого, — фантазия.
Люди доверяют вам, если на вас полицейская форма, если вы одеты как почтальон, если вы скажете им, что работаете в газете. Неважно, с кем вы имеете дело, — аристократы зачастую более доверчивы, чем простолюдины, так как убеждены, что никто не посмеет покуситься на их безопасность.
Когда вы впервые пытаетесь примерить на себя чужую личину, вас охватывает возбуждение, смешанное с изрядной долей страха (чувство хорошо знакомое начинающему убийце). Вам кажется, что всякий узнает в вас обманщика, что уже первый встречный укажет на вас пальцем, и не пройдет и минуты, как вы будете изобличены, задержаны и доставлены в полицейский участок!
Если бы кто-нибудь в самом деле усомнился во мне тогда, то я не стал бы продолжать опыты с переодеваниями, сочтя их слишком опасными. Но ничего подобного не произошло, и общество принимало мой маскарад на веру. Впрочем, я был достаточно осторожен и старался не появляться в местах, где меня могли разоблачить. К примеру, не стоит появляться возле настоящих полисменов, если на вас форма констебля. Вам могут задать совершенно невинный вопрос, на который вы не сможете ответить и тем самым немедленно зароните подозрение. Кроме того, было бы нетрудно заметить, что я чересчур низок ростом для полисмена.
Впрочем, в тот вечер я предпочел другую маскировку. На моем лице были круглые темные очки с тонкими металлическими дужками — такие обычно носят слепые. Удивительно, как очки меняют лицо!
Я купил их накануне, девушка за прилавком смотрела на меня с искренним сочувствием. Тем, кому приходится ухаживать за слепыми, сочувствуют так же, как самим слепым. А я видел слепых, что были проворнее иного зрячего. Однажды мне довелось прожить целый месяц в компании слепого. У нас была общая комната, узкая, как корабельная каюта, и я хорошо изучил его привычки и приемы. Теперь мне это пригодится.
Итак, я выхожу на улицы, скрытый за очками. Слепцу прощается многое, я, например, могу как бы нечаянно задеть вас своей тростью и остаться совершенно безнаказанным. На слепца не обращают внимания: рядом со мной бесстыдно обнимаются подвыпивший молодчик из числа рыночных рабочих и его подруга. Она тоже изрядно пьяна; я не задерживаюсь возле них и ступаю себе дальше, постукивая тростью по мостовой.
Пока рядом никого нет, я немного сдвигаю очки, чтобы лучше видеть. Мои глаза привычны к темноте. Тьма слоено становится гуще в этих переулках, и кажется, что ее можно черпать ложкой. На перекрестке стоит прохожий, одинокий и печальный, как ворон Тауэра, и, хотя вечер только начался, холодный туман уже спустился на улицы. Иностранцам этот город представляется заполненным вечным смогом. Туман стал таким же символом Лондона, как Тауэр или Биг-Бен. В эти осенние вечера туман протягивает к вам свои бледные щупальца, стоит только выйти на улицу.
Вот идет полисмен; его плащ в измороси, лица в сумерках не различить. А там стучат копыта кэба, доставившего в какой-нибудь притон одного из великосветских гуляк. Здешние обитатели, знаете ли, предпочитают ходить пешком, они бережливы, но это не та бережливость, что числится в добродетелях. Это бережливость пьяницы, который отнесет сэкономленные гроши в кабак, чтобы выпить и забыться.
Они рождаются среди грязи и смрада, потом некоторое время задор юности поддерживает в них желание жить, но время и нужда сокрушают их, и остается только одно это желание — выпить и забыться.
Вот джентльмен ковыляет из кабака, он плохо стоит на ногах, мостовая под ногами кажется ему этим вечером ненадежной. Как и все вокруг! Он уверен, что мир изменился в худшую сторону, теперь везде хозяйничают убийцы и грабители; глаза его тусклы, поскольку вся его жизнь, скорее всего, прошла в суете и бессмысленности. Но как же он боится потерять эту жизнь!!!
В сумерках ему чудится крадущийся по пятам убийца, и он замирает, не в силах сдвинуться с места. Учитывая количество выпитого бедолагой спиртного, неудивительно, если ему привидится сам Люцифер, стучащий копытами по мостовой. Не бойся, глупый краснолицый толстяк, никому не нужны ни жизнь твоя, ни твоя душа. Но берегись карманников, ибо тут их очень много.
Из тумана выходит девушка и присоединяется к пьянице. Они обмениваются несколькими словами, и вот она уже берет его под руку. Не слышу, о чем они говорят, но догадаться нетрудно. Они проходят мимо, а я, пропуская их, отступаю за угол.
Ей лет двадцать пять — двадцать семь, и она не похожа на тех грязных пьяных шлюх, что толкутся по улицам Ист-Энда, распространяя болезни. Бледное лицо, рыжие еедьминские волосы и голодный блеск в голубых глазах — она очень красива. Слишком красива для уличной проститутки. В следующее мгновение я вижу, как она опускает руку в карман мужчины. У нее тонкие ловкие пальцы, я слышу ее смех. Она отвлекает клиента, указывая на что-то вдалеке и, пока бедняга таращится туда, забирает его бумажник. Впрочем, если у человека есть бумажник, то он не так уж и беден.
В этот момент я становлюсь сообщником воровки, ибо не делаю ничего, чтобы остановить ее. Есть что-то завораживающее в преступлении, творящемся на твоих глазах, в то время как ты лишь незаметный свидетель. Но что же заставляет меня молчать, когда на моих глазах совершается преступление?! Нет, это не страх сковал мое горло — что может напугать меня! И не страх разоблачения — в конце концов, притворяться слепцом — не преступление!
В следующее мгновение девушка оставляет своего кавалера и, слоено летучая мышь, растворяется в темноте. Пьяный дурак бредет дальше, оборачивается время от времени, машет рукой, будто отгоняя наваждение. Он до сих пор не заметил пропажи, он просто смешон.
А она пробирается переулками, вытаскивает украденный бумажник, извлекает его содержимое и бросает бумажник в грязь — теперь никто не сможет уличить ее в этой краже.
Никто, кроме меня.
Она едва не закричала, когда я выступил из темноты и схватил ее за руку.
— Пустите меня! — И на лице ее отразился неподдельный ужас.
Сначала она приняла меня за Джека-Потрошителя, это было забавно.
— Хочешь позвать полицию? — осведомился я. — Может быть, мы вместе поищем бумажник, который ты только что выкинула?
— Что вам нужно? — спросила она, боязливо оглядываясь. — Вы из полиции?
Теперь она думает, что я один из детективов, выслеживающих здесь Потрошителя. А еще через минуту, когда я не стал вызывать констебля и оставил ей украденные деньги, девушка решила, что я и сам уличный грабитель.
– Притворяешься слепым? Интересно! — Она примеряет очки, которые я ей протягиваю. Смеется, правда немного нервно.
– Нет, ты не вор, — говорит она. — Может быть, репортер?
– Может быть.
Она посмотрела на меня пристально и сказала, что ее пугают мои глаза, — она видела такие глаза у одного человека, которого потом повесили за убийство…
— Не бойся меня, — сказал я. — Я не причиню тебе вреда. Ты знаешь здесь какое-нибудь уютное местечко?
Девушка успокоилась и, пока мы шагали к пабу, кокетливо поправляла волосы всякий раз, когда мы приближались к фонарям. Со стороны могло показаться, что мы знаем друг друга очень давно.
— Как тебя зовут? — спросил я. — Только не выдумывай себе имя, в этом нет нужды!
Она снова посмотрела в мои глаза и опять поправила волосы.
— Мэри Келли. Но знакомые зовут меня Джинджер!
Ее добыча составила всего шесть шиллингов. Судя по реакции Мэри, она и не рассчитывала на большее. Я сказал ей, чтобы она оставила деньги себе, и заплатил за выпивку. Я нарочно выбрал место в углу, чтобы тень падала мне на лицо, и никто не мог бы меня толком разглядеть. В это время в пабе было не слишком много народа, но Мэри вздрагивала всякий раз, когда колокольчик у входной двери оповещал хозяина о новом посетителе.
Она опасалась, что человек, которого она ограбила, придет сюда. Еще она сказала, что боится своего «дружка». Этот самый «дружок» не был сутенером, как я сначала подумал. Мэри сказала, что его зовут Джозеф и что он ее очень любит.
– Он хороший человек и не знает, чем я занимаюсь. Если он узнает, мне придется несладко. У него тяжелая рука… Хотя я могу постоять за себя, — добавила она.
– Не сомневаюсь, — сказал я.
– Да, но я не могу драться с ним, когда он прав.
Я улыбнулся, странно было слышать такое от уличной воровки. Она сказала, что родилась в Ирландии, в Лимерике, а потом переехала со своей семьей в Уэльс. Что ее отец работает в Карнарвоншире и что у нее шестеро братьев и одна сестра, которых она давно уже не видела.
– А здесь у тебя нет родных? — уточнил я.
– Есть, — она встряхнула волосами. — Питер Фрай, он актер. Я с ним редко вижусь… Вы ведь правда не сдадите меня в полицию?! Я вижу, вы настоящий джентльмен, вы не обидите меня.
Она жалостливо смотрела на меня; я взял ее руку в свою и заверил, что не обижу ее.
— Не бойся! — повторил я. — Не бойся меня!
Мэри смущенно улыбнулась. В тот момент она казалась похожей на ангела, и голос мой предательски задрожал.
– Ты похожа на одну женщину, которую я знал когда-то очень давно… — начал я.
– Но ты же не будешь рассказывать мне о другой женщине?! — вскричала она игриво. — Купи мне еще выпить и скажи, наконец, как тебя зовут?
– Джон, — сказал я. — Меня зовут Джон Беккет. Но ты можешь звать меня просто Джек.
Часть вторая
Глава первая. В поисках Энни
Я сказал ей, что я Джек-Потрошитель, и снял шляпу.
— Я не знаю, что и думать! Мне кажется, эти люди просто не хотят говорить со мной. Их либо подкупили, либо запугали. Я должен непременно выяснить, что случилось!
Эдди замолкает. На его добром лице, похожем на лицо Оскара Уайльда — еще одного знаменитого друга Сикерта, — написано нешуточное волнение. Экскурсия к дому Энни Крук обескуражила принца. Он твердо намеревался провести несколько вечеров в ее обществе, но девушка бесследно и таинственно исчезла из дома. Все, что он смог выяснить у ее приемных родителей, это то, что она уехала из Лондона.
Читать бесплатно другие книги:
