Записки Джека-Потрошителя Черкасов Дмитрий
Сам Эбберлайн навещает Джорджа Ласка вечером во вторник шестнадцатого октября. Инспектор намерен обсудить с ним действия Комитета — Эбберлайн желает полностью контролировать ход расследования и надеется, что вся информация, которую может получить Ласк, окажется и в Скотленд-Ярде. Его очень беспокоят частные детективы со Стрэнда, и он намерен убедить Джорджа Ласка не иметь дел с этим сомнительным агентством.
Ласк, в свою очередь, преисполнен энтузиазма — как уже упоминалось, после двойного убийства Министерство внутренних дел пошло ему навстречу в смысле премии, и того, кто поможет полиции напасть на след убийцы, ждет внушительная награда в пятьсот фунтов.
Задним числом Генри Мэтьюз пытается переложить вину за задержку с этим решением на сэра Уоррена, который занят со своими ищейками и не обращает внимания на интриги министра. Мэтьюзу не удалось сделать козла отпущения из Роберта Андерсона, и теперь было похоже, что таким козлом станет главный комиссар полиции. А пока официальные лица заняты интригами, Джордж Ласк продолжает делать все, что в его силах, чтобы предотвратить новые трагедии.
Инспектор застает его в обществе нескольких джентльменов из Комитета — казначея Джозефа Ааронса, секретаря и двух членов. С того времени как газеты сообщили о создании Комитета Ласка, он в качестве его главы постоянно получает письма, аналогичные тем, что приходят в Скотленд-Ярд. Одни из них содержат советы насчет того, как можно найти убийцу, другие написаны от имени Потрошителя безвестными шутниками.
— Вы не представляете, что мне приходится читать и выслушивать! — сообщает он инспектору.
— Напротив, — невесело улыбается Эбберлайн. — Очень хорошо представляю, поверьте.
Как раз перед его приходом почтальон доставил председателю Комитета посылку. Это картонная коробка, обернутая бумагой, на которой стоит лондонский почтовый штемпель.
— Вот еще что-то в том же роде! — Ласк встряхивает посылку, потом вооружается ножом и вскрывает упаковку. И с отвращением взирает на ее содержимое:
— Что это, боже мой?!
— Это, кажется, почка! — определяет Эбберлайн, вглядываясь во фрагмент плоти, завернутый в бумагу— Вернее, ее кусок.
Потрясение Джорджа Ласка сменяется недоверием.
— Еще одна глупая шутка! — замечает он недовольным тоном. — С каждым днем они заходят все дальше! Наверняка это свиная почка.
— Я в этом не уверен! — Эбберлайн тем временем изучает письмо, которое было вложено в посылку.
Оно написано красными чернилами и содержит несколько орфографических ошибок, которые, впрочем, не выглядят забавными.
«Из ада — господину Ласку. Сэр, посылаю вам половину почки, которую взял у женщины. Я приготовил ее специально для вас. Другую половину я поджарил и съел, это было прекрасно. Если вы подождете, я пришлю и окровавленный нож, которым вырезал ее из тела. ПОЙМАЙТЕ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕТЕ, господин Ласк».
— По-моему, следует немедленно показать это специалисту, — замечает Эбберлайн.
— Вы имеете в виду врача, сэр? — живо подхватывает Аароне— Здесь на Майл-Энд-роуд есть доктор Уайлз, мы можем послать за ним.
Члены комитета в сопровождении Эбберлайна отправляются к Уайлзу, которого не оказывается на месте. Вместо доктора гостей встречает помощник доктора Рид, который сразу определяет, что принесенная ими почка — человеческая.
— Вам следует обратиться к доктору Опеншоу в Лондонский госпиталь, — советует он.
Патологоанатом Томас Хоррокс Опеншоу изучает материал под микроскопом и сообщает, что это левая почка, принадлежавшая взрослой женщине.
— Кэтрин Эддоуз? — Взволнованный Ласк сразу вспоминает имя. Ведь газеты, не скупившиеся на кровавые подробности, сообщали, что из тела Эддоуз была удалена именно левая почка.
— Я не могу этого сказать, не имея результатов вскрытия тела. Все, что я могу сообщить, это то, что ее поместили в спирт через несколько часов после удаления — для лучшей сохранности. Не хватает одного дюйма почечной артерии, ее обычная длина у взрослого человека — три дюйма. Необходимо сравнить ее с результатами экспертизы убитой, и тогда мы сможем сказать наверняка — была ли эта почка удалена именно из ее тела или нет.
— Вы уверены, что это женская почка, есть какие-то определенные признаки? — спрашивает инспектор.
— Женские почки обычно меньше в размерах и легче. Конечно, здесь у нас только половина, и, похоже, ее предполагаемая обладательница к тому же еще страдала и от воспаления — обычная болезнь среди низшего сословия. Это могло повлиять на размеры органа — обычно в таких случаях почки уменьшаются; я, тем не менее, положительно убежден, что это была именно женщина.
— Вы можете точно установить ее возраст?
— Нет, я не волшебник! — качает головой Опеншоу— Вообще говоря, почки уменьшаются в размерах, начиная с тридцати лет, но, как я уже сказал, воспаление также влияет на размер!
— Вы можете сказать, пила ли эта женщина?
— По почке? Нет, это совершенно невозможно.
Эбберлайн возвращается в полицейский участок на Коммершл-стрит — писать отчет. Ему еще предстоит оповестить о посылке, полученной Ласком, полицию Сити, ибо убийство Эддоуз произошло на ее территории.
«Почка была также исследована доктором Гордоном Брауном, по чьему мнению она является человеческой. Нужно предпринять все, чтобы отыскать отправителя, однако следует избегать огласки — как медицинского заключения, так и мер, принятых нами. В конце концов, это могло быть всего лишь шуткой студента-медика, у которого не возникло бы никаких затруднений с заполучением этого органа».
(Из рапорта инспектора Джеймса Мак-Уильяма главному комиссару полиции Сити Генри Смиту).
Чтобы скорректировать позицию по данному вопросу, Мак-Уильям встретится с инспекторами Ридом, Суонсоном и Эбберлайном из столичной полиции, однако газеты уже вовсю печатают интервью как с членами Комитета Бдительности, так и с медиками. Чарльз Уоррен не скрывает своего раздражения по этому поводу. Помимо истории с почкой инспектору Эбберлайну на личной встрече с шефом столичной полиции придется ответить еще на несколько вопросов, связанных с газетными публикациями.
— Я не видел в вашем рапорте упоминания об этих молодчиках! — Сэр Уоррен указывает на номер «Ивнинг ньюз», где помещено интервью с чернорабочими, повстречавшими Страйд в пабе за два часа до ее убийства, а также сообщение о находке виноградной ветки в сточной канаве.
— Их показания показались мне ненадежными, — поясняет Эбберлайн. — Мне кажется, они видели другую пару. Показания их были слишком сбивчивыми и противоречили друг другу. Они просто были рады оказаться в центре внимания — газеты платят таким людям за интервью.
— Хорошо; что там с этими частными детективами? Вы их также проигнорировали в рапорте.
— Да, сэр, — по той же причине, что и рабочих из паба. У нас есть данные по Гранду, который ведет расследование. Его настоящее имя Кристиан Баскони, он был осужден в 1877 году за ряд краж в магазинах и приговорен к восьми годам заключения. Официально он состоит под полицейским наблюдением — с момента его досрочного освобождения в 1884 году. У нас нет никаких оснований доверять этому человеку. Я сомневаюсь в показаниях Пакера, он не смог описать одежду убитой. Также у нас есть отчет доктора Филлипса о результатах вскрытия Элизабет Страйд — она не ела виноград перед смертью. По моей просьбе доктор Филлипс обратил на это особое внимание. Что касается экспериментов господина Гранда с опознанием тел, то я считаю, что это всего лишь уловка, направленная на создание видимости работы для Джорджа Ласка, который ему платит.
— Прекрасно, — кивает Уоррен. — Мало нам писем, которые присылают все эти сумасшедшие. Теперь придется иметь дело с лжецами, которые врут газетам за деньги, и, кроме того, еще с какими-то сомнительными детективами. Жаль, что мы не можем привлечь этих людей к ответственности.
— Полностью с вами согласен, сэр!
— Мне не нравится самоуправство Ласка, — продолжает Уоррен. — От его Комитета Бдительности никакого результата, а он еще затеял вести собственное расследование! Кто вообще надоумил его обратиться к этим детективам?!
Сэр Уоррен гневно взирает на Эбберлайна, словно подозревая, что это именно он внушил Джорджу Ласку такую крамольную мысль.
— Я не знаю, сэр, — инспектор смиренно ожидает, когда минует эта вспышка гнева.
— Впрочем, это неважно… Ищите убийцу, инспектор, ищите! Ищите его так, словно от этого зависит не только жизнь еще одной потаскушки, но и ваша карьера!
Оставшись в одиночестве, Чарльз Уоррен просматривает описание подозреваемого, которое составлено по показаниям членов клуба «Империал», видевших его возле Митр-сквер с Кэтрин Эддоуз. Рост пять футов, семь дюймов — это цифра, принятая для обозначения среднего роста, и в большинстве полицейских описаний фигурирует именно она. Усы, темное лицо, серое кепи… Найти преступника, используя подобные данные, вряд ли удастся, и даже Эбберлайн при всех своих талантах будет в этой ситуации бессилен. Разве что случится чудо, но сэр Уоррен не верит в чудеса.
Когда Чарльз Уоррен преследовал в пустыне убийц профессора Эдуарда Палмера, все было предельно просто — преступники не могли спрятаться среди песков и не могли притвориться мирными жителями. Но Лондон — это не пустыня, и вчерашний убийца может заседать сегодня в одном из клубов или наслаждаться спектаклем. Сэр Уоррен вынужден признать, что пост главного комиссара оказался для него непосильной ношей, но он не привык отступать и все еще не потерял надежды на то, что убийца будет найден.
Инспектор Эбберлайн возвращается в участок на Коммершл-стрит, вспоминая по пути разговор с шефом полиции. Фредерик Эбберлайн не питает особых симпатий к главному комиссару, однако солидарен с ним в желании поймать Потрошителя. И его, как и Уоррена, безмерно раздражает тот факт, что под ногами у полиции путаются всякие Гранды и Батчелоры. Как будто, в самом деле, мало всей той чепухи, что пишут газеты, мало нелепых слухов и поддельных писем.
Вот, например, еще одно подозрительное послание:
«Да, старина, ты прав: это именно левая почка. Собираюс скоро выйти на охоту сново и раздобыть для тебя еще что-нибудь в том же роде!
Джек-Потрошитель».
Томас Хоррокс Опеншоу получил это письмо после того, как в газетах появилось сообщение о почке, полученной Джорджем Ласком. Доктор немедленно передал послание в участок на Коммершл-стрит, где его сличают с письмом, прилагавшимся к почке. Почерк в целом похож, так же допущено несколько орфографических ошибок.
— Что вы думаете об этом, Эбберлайн?
Инспектор устало качает головой. Даже если письмо прислано Потрошителем, это не дает им никакой зацепки. Собственно говоря, кто бы его ни написал — толку от него не больше чем от десятков поддельных писем, которые приходят в полицию ежедневно.
Создается впечатление, что Лондон сходит с ума. Что побуждает человека взять в руки перо и сочинить несколько бессмысленных строчек с угрозами? Хочет ли он выразить солидарность с убийцей? Вряд ли. Скорее — пощекотать свои нервы, поучаствовать во всеобщей панике, как будто речь идет о некой игре.
Тем не менее вся корреспонденция, поступающая в Скотленд-Ярд и полицейские участки, изучается и сортируется, ибо среди этой чепухи может попасться что-то стоящее. Некоторые письма написаны безграмотно, другие — высоким стилем; использована как плохая бумага, так и дорогая, с водяными знаками и без. В большинстве посланий старательно копируется стиль писем, опубликованных в газетах, и каждое второе начинается со слов «Дорогой Босс».
Письма приходят из разных районов Лондона и даже из других городов. Двадцать первого октября в городе Брэдфорд полиции удалось найти одну из отправительниц поддельных писем. Это молодая женщина по имени Мария Коронер. Вот что Коронер написала в лондонскую полицию от имени Джека-Потрошителя: следующее убийство он, дескать, намеревается совершить именно в Брэдфорде. Разумно объяснить причину своего поступка она не смогла. Ее задержание должно предостеречь остальных авторов, но поддельные письма как поступали, так и продолжают поступать. Помимо сообщений от Потрошителя, полиция получает множество посланий от граждан, желающих помочь в поисках убийцы.
Один сообщает, что Джек-Потрошитель — его сосед, во время убийств отсутствовавший дома. Другой пишет, что убийца — его старая глухая тетка, ненавидящая порок. Некий моряк по фамилии Додж сообщает о приезжем малайце, который поклялся уничтожать всех «несчастных», которые попадутся на его пути.
А вот дама, которая считает, что убийство совершает огромная обезьяна, которая либо сбежала из зверинца, либо была привезена каким-нибудь моряком.
— Что за несусветная чепуха! — досадует Эбберлайн.
— Это «Убийство на улице Морг», — поясняет Эдмунд Рид. — Леди, вероятно, недавно прочла новеллу Эдгара Аллана По и до сих пор находится под впечатлением. Еще несколько человек так прямо и написали, что всему виной пьеса «Доктор Джекил и мистер Хайд». Один считает, что она спровоцировала Потрошителя на убийства, другой уверяет, что сам Ричард Мэнсфилд после спектакля спешит на улицы, чтобы убивать проституток… По мнению этого джентльмена, «роль Хайда губительно сказалась на душевном здоровье мистера Мэнсфилд а»!
Среди предложений, поступивших в полицию, есть и такое: снабдить все улицы сигнальными звонками, а проституток — револьверами.
— Которые они немедленно пропьют… — резюмирует Эбберлайн. — Эти люди не имеют представления о том, что творится на улицах. Такое впечатление, что они знают об этой жизни только из газет и романов.
Он не так уж далек от истины. Обитатель благополучных районов Лондона редко соприкасается с миром «несчастных», миром алкоголиков и проституток, если только страсть к низменным развлечениям или дело не принуждает его посетить Уайтчепел. Единственное здравое предложение, поступившее в эти дни, гласит: необходимо улучшить освещение на улицах Ист-Энда. Пока же в темноте, что воцаряется там с наступлением вечера, легко может скрыться человек в окровавленной одежде. Но, к сожалению, решение таких вопросов не зависит от Эбберлайна или Эдмунда Рида.
Глава шестая. Профессиональные тайны
Фрэнсис Томпсон тоже занят собственным расследованием. С напряженным видом он склонился над картой Лондона, отмечая на ней что-то карандашом.
— Что вы делаете?
— Пытаюсь понять, есть ли какая-то логика в этих убийствах.
— Рассматривая карту?
— Взгляните! — Томпсон протягивает ее Гарольду Дарлингу.
Они завтракают вдвоем в одной из лондонских кофеен, известной тем, что в свое время ее посещал сам Сэмюэл Кольридж, компанию которому составлял кумир Томпсона — Томас де Куинси. Неудивительно, что для журналиста это место подобно Мекке. Среди нынешних завсегдатаев нет творца поэмы «Кубла-хан», но, с другой стороны, именно здесь в свое время Уолтер Сикерт познакомил Томпсона с Оскаром Уайльдом.
Дарлинг изучает карту — линии на ней соединяют места, где были совершены убийства Марты Табрам и остальных четырех женщин, образуя искаженную пентаграмму.
— Вы в самом деле полагаете, что в этом есть какой-то смысл? Пентаграмма совершенно кривая, любые пять точек можно соединить таким образом.
— Да, — Томпсон слегка краснеет. — Я понимаю… Просто у меня было одно предположение.
— Послушайте, Фрэнсис, — Дарлинг качает головой. — Вы-то хоть не сходите с ума! Достаточно того, что Уолтер упивается похождениями этого маньяка.
— Дело совсем в другом… — Томпсон взмахивает рукой, задевает стоящий рядом стакан с чаем, ловит его, успев пролить половину содержимого на стол, и со смущенным видом продолжает: — Я не могу вам сказать всего сейчас — еще не время…
— По-моему, мой друг, — тон Дарлинга становится покровительственным, — Джек-Потрошитель превратился для вас в навязчивую идею.
— Возможно, вы правы, — соглашается журналист. — Но в этом нет ничего удивительного. В конце концов, я дал ему имя и отчасти чувствую себя ответственным за деяния этого чудовища!
Дарлинг уже знает, что именно Фрэнсис придумал убийце псевдоним, — журналист рассказал ему об этом сам, взяв обещание не говорить остальным.
— Повторяю, не сходите с ума, вы не имеете никакого отношения к тому, что он творит!
— Я поясню, — отвечает журналист. — Мне кажется, что вся эта шумиха подвигает его на новые убийства. Мы дразним тигра, Дарлинг, мы заставляем его чувствовать себя героем.
— Не пишите, — предлагает тот в ответ. — Таким образом, вы не будете причастны к тому, что происходит.
— Нет, вы не понимаете, я уже причастен, Дарлинг. Я расскажу вам… Но не сейчас, мне нужно еще кое-что обдумать. Нужно время!
— Вы просто переутомились. И как бы странно это ни прозвучало, сдается мне, что лучше бы вам посетить курильню. Это вас отвлечет!
Томпсон издает сдавленный смешок.
— Забавно, что вы это сказали, Дарлинг! Очень забавно! Я был недавно в курильне. Знаете, раньше это и в самом деле приносило мне облегчение, но не сейчас. Опиум — коварная вещь, он либо дарит забытье, либо выпускает наружу ваших демонов. Я боюсь своих демонов, Дарлинг! Мне казалось, что я наяву вижу эти убийства и кровь на моих руках. Мне казалось, что я сам — Джек-Потрошитель! Может быть, скоро я действительно начну прозревать будущее, как Роберт Лиз. Можете представить, как будут смеяться надо мной Джеймс Стивен и Уолтер. Да, впрочем, вы и сами не воспринимаете мои слова всерьез…
— Это довольно затруднительно, — признается Дарлинг.
Минутой позже один из соседей, скучавший в одиночестве за соседним столиком и расслышавший, что речь идет о Потрошителе, без приглашения встревает в беседу. Весьма неучтиво с его стороны, но этот пожилой джентльмен с глазами бесноватого проповедника не обращает внимания на такие мелочи.
— Эти женщины не стоят наших забот! — уверяет он. — Они знают, что их занятие греховно, знают, что люди, с которыми они сходятся для удовлетворения своих низменных потребностей, могут быть убийцами или грабителями! Но это не останавливает их! Так почему же мы должны беспокоиться за их жизни?!
Подобные ему моралисты — большая редкость в Ист-Энде. Они, очевидно, понимают, какой прием их там ждет. Слова, которые вырывались из его рта, были плоскими, и сам он казался плоским, словно клоп, вытряхнутый из старой постели. Он, похоже, и в самом деле уверен, что проститутки выходят на улицу только из удовольствия.
— Да, да! — повторяет он, держа на весу чашку с кофе. — Вы ведь видите, что даже страх перед убийцей не останавливает их!
— Бог мой! — говорит Дарлинг… и не находит больше слов.
Фрэнсис Томпсон багровеет — ему-то найдется что сказать, но Гарольд Дарлинг быстро уводит его из кофейни, чтобы дело не дошло до скандала. Еще немного, и Томпсон наверняка отходил бы непрошеного собеседника тростью.
— Знаете, сдается мне, что нет большего дурака, чем старый дурак, — говорит Томпсон уже на улице.
Дарлинг очень рад, что они ушли вовремя. Томпсон забывает о том, что зависит от денег, высылаемых престарелыми родителями. А скандалы обычно весьма отрицательно сказываются на денежных пособиях. Литератору кажется странным, что родители вообще позволили Томпсону вести самостоятельный образ жизни, тем более в Лондоне, где столько ловушек для молодого человека.
— У них не было другого выбора! — поясняет журналист. Он уже несколько успокоился, хотя все еще бросает нервные взгляды через плечо, в сторону кафе. — Ну что за идиот! Встречаясь с такими людьми, я начинаю сомневаться в человечестве.
— Пожалуй, это слишком категорично, — комментирует Дарлинг.
— Ах, если бы… Вы ничего еще не знаете, — Томпсон останавливается и смотрит ему в глаза. — У меня словно земля уходит из-под ног, Дарлинг. Мир перевернулся, а вы этого еще даже не заметили, но скоро вы все узнаете, клянусь!
И, оставив литератора в замешательстве размышлять над этими словами, он исчезает в толпе.
Тем же вечером, около восьми часов, Фрэнсис Томпсон появится на квартире у Томаса Баллинга, где получит еще один повод усомниться в человечестве.
Томас Баллинг, одетый в халат, сидит за столом. Он сочиняет очередное письмо от Джека-Потрошителя для Центрального агентства новостей. Баллинг пьян, как часто бывает с ним в последнее время, и даже не пытается убрать со стола эту подделку.
Томпсон смотрит на него осуждающе.
— До меня доходили слухи, что это ваших рук дело, — говорит он. — И письма, и почка… Вы с ума сошли, Баллинг? Зачем вы это делаете? Вы же талантливый человек.
Томас Баллинг криво усмехается.
— Вы просто еще молоды, мой друг, и не знаете, что в жизни иногда приходится делать вещи, которыми не принято хвастаться в обществе!
— Не мелите чепухи! — Томпсон возбужденно ходит по комнате, и его негодованию нет границ.
Со стены на них смотрит фотография самого Томаса Баллинга в компании с Марком Твеном, у которого он брал интервью во время визита знаменитого писателя в Британию.
— Я тоже был таким, как вы! Молод и чист душою, но жизнь так устроена, мой дорогой… Так уж она устроена… Короче, простите меня, приятель! — Баллинг говорит это с пьяной грустью, с отеческой нежностью глядя на молодого человека. — Увы, такова наша профессия! Не хотел вас разочаровать! Очень жаль… Выпьете?
Фрэнсис Томпсон отказывается от спиртного и быстро покидает дом своего коллеги и наставника. Он настолько разгневан, что не замечает фигуру, притаившуюся в тени неподалеку от дома.
Человек провожает взглядом Томпсона, быстро пересекает улицу и поднимается к Баллингу Рука в перчатке настойчиво стучит в дверь, пока за ней не раздается неторопливое шарканье. Томас Баллинг отвешивает шутливый поклон гостю и, криво улыбнувшись, проводит его в кабинет, где поспешно смахивает со стула старые газеты.
Но Джеймс Монро не собирается здесь рассиживаться. Шеф Особого отдела извлекает из бумажника банковский билет.
— Я оказался поблизости и решил лично заглянуть к вам. Вы, кажется, спиваетесь Баллинг?! Можно полюбопытствовать, что у вас за причины для такого безудержного пьянства?
Баллинг бережно принимает банкноту и прячет ее в шкатулку.
— Причины? — переспрашивает он. — Может быть, несчастная любовь… Или страх?!
Монро издает сдержанный смешок.
— Вы комедиант, Баллинг! Смотрите, чтобы наша договоренность не выплыла наружу, иначе я не смогу поручиться за вашу безопасность.
Баллинг грустнеет.
— Вы знаете, я профессионал, — он поднимает голову— Я не допускаю промахов!
— Допускаете, — возражает Монро. — Последние письма Потрошителя вы публикуете в виде копий! У вас дрожали руки, и вы поняли, что не сможете сымитировать чужой почерк. Или вы считаете, что я мало вам плачу?
— Нет, что вы… — Баллингу нечего ответить на этот упрек. — Вы ведь были довольны шуткой с почкой, я постараюсь еще что-нибудь придумать. Вот увидите…
— Постарайтесь и впредь не разочаровывайте меня! И вот что еще, Баллинг, — не открывайте двери, не спросив, кто за ней стоит. В конце концов, это может быть и наш убийца. Мне бы на его месте захотелось навестить человека, который пишет письма от моего имени!
Баллинг задумывается.
— Я, конечно же, шучу, — поясняет Монро. — Ведь Потрошителю неизвестно ваше имя. Однако все же будьте осторожны и прекратите пить!
Томас Баллинг снова остается один. Он запирает дверь, подходит к окну и выглядывает на улицу, где Джеймс Монро садится в экипаж, запряженный вороной парой. Журналист презрительно хмыкает и возвращается в кресло. Его мало волнуют угрозы Монро, равно как и вероятность того, что Потрошитель придет к нему со своими ножами. Он извлекает еще одну бутылку, которой, как всякий порядочный и обеспеченный алкоголик, запасся загодя. А письмо Потрошителя может и подождать.
— Хороший мальчик! Погладьте его, Уолтер!
— Я лучше воздержусь, он глядит на меня так, словно я — отбивная.
— Он в наморднике.
— Да, но мне почему-то кажется, что моя ласка не доставит ему радости.
Тонтон держит на поводке Барнаби. Собака смотрит на художника умными глазами, ее челюсти стянуты крепким намордником. Приказ сэра Уоррена — снабжать в пределах города намордником каждую собаку — был еще одной причиной недовольства лондонцев, хотя количество покусанных значительно сократилось. Тонтон тоже выказывает недовольство полицией, но вовсе не из-за намордников — он нарочно нарушил приказ Эдвина Бро, полагая, что собака может неожиданно понадобиться полиции, и предчувствие его не подвело.
— В самом деле? Что же случилось? — интересуется Сикерт. — Вы напали на след Джека-Потрошителя?
— Если бы! — Тонтон досадливо машет рукой. — Сегодня нас вызвали на Леман-стрит, в полицейский участок, а оттуда мы пошли на Коммершл-стрит. Оказывается, в пять часов утра там была совершена кража. Я сказал им: «Джентльмены, сейчас полдень; за семь часов след, скорее всего, выветрился, и собака не сможет его взять». Так оно и вышло, хотя мы, конечно же, попытались — я имею в виду себя и Барнаби.
— Сдается мне, что в голове у этого пса больше мозгов, чем у сэра Уоррена! — усмехается Уолтер Сикерт.
Барнаби, который все это время разглядывает художника, недовольно скалится.
— Что с тобой? — удивляется Тонтон, обращаясь к собаке, и поясняет Сикерту: — С ним такого никогда не было!
— Животные не очень-то меня любят! — говорит тот. — Помнится, однажды мне пришло в голову написать портрет Виктории Фэй [18] на черном жеребце — это была крайне неудачная мысль. Проклятый жеребец отчего-то испугался меня и сбросил наездницу. До сих пор не могу забыть выражения ужаса на ее лице!
Тонтон пожимает плечами, не вполне понимая, что такого замечательного в этой истории. Он спешит допить свое пиво и прощается со странным художником, который остается в пабе, чтобы понаблюдать за тамошними завсегдатаями. На лице Уолтера Сикерта блуждает рассеянная улыбка. Он провожает взглядом Тонтона, идущего по улице в сопровождении недовольного Барнаби. Собака оглядывается на окна паба. Сикерт поднимает руку, словно прощаясь с ним.
— Джентльмен любит собак? — Женщина занимает место за его столом — место, где только что сидел Тонтон. Она заслоняет от Сикерта и окно, и большую часть паба, так что он поневоле вынужден обратить на нее внимание. Она бесцеремонна, как свойственно публичным женщинам — особенно когда они чувствуют потенциального клиента.
— Нет, я предпочитаю кошек! — улыбается художник.
Мэри Джейн Келли по прозвищу Джинджер живет на Дорсет-стрит. Это та самая улица, на которой каждую субботнюю ночь совершаются грабежи и где лучше не показываться с двенадцати до часу ночи, когда подвыпившие клиенты покидают пабы.
Если пройти по ее правой стороне, начиная с Коммершл-стрит, то вскоре вы окажетесь перед сводчатым проходом примерно в метр шириной, ведущий во двор под названием Миллере-Курт. Напротив него на другой стороне улицы находится «Кроссингэм» — та самая ночлежка, где в ночь перед гибелью была Энни Чэпман и где не раз останавливалась Элизабет Страйд.
На Миллере-Курт стоят шесть домов с выбеленными стенами. Один из них, № 26, принадлежит Джону Маккарти, свечная лавка которого находится в соседнем доме. Маккарти сдает комнаты внаем. Квартира № 13 находится сразу за аркой, и всякий входящий во двор должен ее миновать.
Комната крохотная, в ней всего два окна; одно из них располагается так близко к входной двери, что, просунув в него руку со двора, можно дотянуться до замка. С другой стороны от двери стоит ночной столик; рядом с ним — кровать. Кроме этой мебели, в комнате есть еще один стол, кресло и буфет, где хранится кое-какая посуда, пустые бутылки из-под имбирного пива и немного хлеба. Напротив двери находится камин.
За столом у камина в этот вечер сидят двое: Мэри Келли принимает свою подругу — Мэри Энн Кокс, проститутку, живущую по соседству. Мэри Кокс принесла «Иллюстрированные полицейские новости» с интересной статьей: «Они готовы к встрече со злодеем из Уайтчепела — женщины вооружаются!» На рисунке к статье изображены три женщины, вооруженные ножами и пистолетами. Беспечное выражение на их лицах ясно показывает, что они даже представления не имеют, как пользоваться всем этим оружием.
— А у меня тоже есть кое-что! — Мэри Келли показывает подруге нож с обоюдоострым лезвием. Он выглядит так, словно долго лежал где-то на улице, но лезвие очищено от ржавчины и отлично заточено. Девушка пробует его пальцем и возвращает хозяйке.
— Мне дал его Джозеф, — говорит Мэри. — Он боится, что я могу встретить Джека-Потрошителя.
Мэри Келли снисходительно относится к страхам своего приятеля. Она знает, что ее жизнь не прервется под ножом какого-то мясника-убийцы. Мэри Келли верит в судьбу и в то, что ей суждена лучшая доля. Сейчас жизнь обернулась к ней нелучшей стороной, но у нее еще остается ее красота, и все еще может перемениться к лучшему. Она ничего не рассказывает Мэри Кокс о Джоне Беккете, но этот джентльмен явно очарован ею. Ей льстит его внимание, и она хочет увидеть его снова. Он пообещал, что они встретятся. Мэри Келли знает, что, если он пока ничего от нее не потребовал, это означает, что придется заплатить потом. Что ж, она готова — Беккет и в самом деле очень приятный джентльмен с изысканными манерами. Он выглядит таинственно. Он интригует. Совсем не похож на Джозефа Барнетта!
Но не хотелось бы принимать его здесь, хотя по здешним меркам Мэри Джейн Келли занимает роскошные апартаменты. Это жилище показалось бы просто шикарным Полли Николе или Элизабет Страйд — измученным, опустившимся и живущим только сегодняшним днем. Но Мэри Келли видала места и получше. После приезда в Лондон молодая ирландка с рыжими волосами и голубыми глазами пользовалась заслуженным вниманием мужчин. Один из джентльменов даже взял ее с собой в Париж, откуда она вернулась через десять дней. Своим знакомым она объясняла, что жизнь во Франции ей не понравилась, а истинные причины отъезда никогда не разглашались. Мэри Келли казалась открытой, искренней девушкой, но многое из того, что она рассказывала о себе друзьям и любовнику Джозефу Барнетту, впоследствии не подтвердится.
Ей случалось побывать и в одном из элитных борделей Уэст-Энда. Об этом времени она вспоминает с удовольствием — там всегда были чистые постели и хорошая еда. И клиенты — сплошь джентльмены! Вслух об этой части своей биографии она, впрочем, упоминала редко — каким бы терпеливым ни был Джозеф Барнетт, он не выносил рассказов о ее похождениях.
— Мы опять с ним поругались, — сообщает она подруге. — Кажется, серьезно! Я не виновата, сама понимаешь — иногда он бывает просто невыносим!
— Ох, Джинджер, я бы на твоем месте держалась за него, он же тебя любит, — простодушно наставляет ее Мэри Кокс.
Мэри Келли снисходительно улыбается. Ей давно осточертели подобные советы. Мэри Келли торопится жить — из нее никогда бы не вышло примерной супруги, которая ранним утром отправляется на работу, а вернувшись, готовит ужин и стирает мужнино белье.
Ее работа начинается поздним вечером, когда мужчины покидают пабы и клубы. Иногда ей удается ускользнуть от кавалера с бумажником или кошельком, как это было в прошлый раз, но такое случается очень редко. Мэри Келли не любит рисковать. Она знает, что, попавшись однажды, обретет в районе славу воровки. И тогда придется иметь дело с уличными бандами, которые не терпят конкурентов. Поэтому в большинстве случаев клиенты Мэри Келли получают желаемое, а ей приходится довольствоваться обычной платой, хотя молодой и красивой девушке частенько удается вытянуть из клиентов немного больше, чем получают проститутки в Уайтчепеле.
Мэри Келли прячет нож в складках одежды, но не Джек-Потрошитель ее беспокоит и не ссора с Джозефом Барнеттом. Она нарочно пригласила к себе подругу, чтобы посоветоваться насчет деликатной проблемы, о которой ни в коем случае никто не должен узнать — в особенности Барнетт.
Она уверена, что Мэри Кокс ее не выдаст.
Меня вело чутье. Я знал, что найду мою рыжеволосую ведьму где-то на этих улицах. Воздух казался напоенным тончайшими флюидами, и я принюхивался к нему, как ищейки сэра Уоррена. Однако с большим успехом, ибо через час, казалось бы, бесцельных блужданий заметил Мэри Келли, идущую по улице и беседующую с какой-то странной женщиной. На часах было семь вечера. Я не хотел, чтобы она меня заметила, и поэтому спрятался за угол, когда они проходили мимо. Мне удалось уловить отрывок разговора.
— Не беспокойся, голубушка, — говорила женщина. — Все будет в лучшем виде, потом и не вспомнишь. Я уже много раз это делала…
Она была толста, лицо у нее было грубым и красным, она напоминала языческого идола. Заметив ее громоздкую фигуру на мостовой, прохожие отступали в сторону, а того, кто не успел это сделать, ожидало несколько проклятий, которые сделали бы честь пьяному матросу.
– Полегче, полегче! — сказал ей один из встречных и даже остановился на углу, провожая взглядом их обеих.
– Кто она? — Я подошел к нему.
– А что вам нужно? — спросил он в ответ и весь подобрался, слоено я ему угрожал.
– Все в порядке, друг мой! — Я выудил из кармана монету.
– Мэри Келли, — сказал он. — Можете найти ее у «Ринджерсов», она не такая уж дорогая, но разборчивая, вы понимаете, сэр? Впрочем, вам она ни за что не откажет!
И он окинул взглядом мой костюм.
— Я спрашивал про другую.
— Толстуха? — Он недоверчиво воззрился на меня. — Это Августа — акушерка!
— Благодарю, — я подбросил монету, но он не успел ее поймать. Монета зазвенела на мостовой, парень с руганью бросился ловить ее, пока она не укатилась в сточную канаву.
А я ушел; я уже узнал все, что мне было нужно.
— …Предложение сократить бюджет полицейского управления я считаю абсурдным. Лица, его выдвигающие… я не стану называть имена, но все прекрасно знают, о ком я говорю… Они просто не представляют, к чему приведут подобные меры. Я назову вам некоторые цифры…
По возвращении Роберта Андерсона с континента каждый репортер, занятый уголовной хроникой, стремится взять у него интервью. Честь побеседовать с новым шефом Уголовного департамента выпадает Фрэнсису Томпсону. По иронии судьбы Томпсон представляет «Таймс» — газету, которая еще недавно вызывала у него самого негодование своим крайним консерватизмом. Томас Баллинг, пытавшийся загладить неприятное впечатление от их последней встречи, помог молодому человеку получить это место (авторитет Баллинга все еще высок, несмотря на пьянство), ну а встречей с Андерсоном Фрэнсис Томпсон обязан Джеймсу Стивену.
— В полиции Лондона сейчас служит около пятнадцати тысяч человек. Я, разумеется, не считаю полицию Сити. Это значит, что на четыреста лондонцев приходится один полицейский. Возможно, — Андерсон иронически усмехается, — кому-то это покажется чрезмерным! Однако, учитывая уровень преступности в восточном Лондоне, я думаю, что мы должны, напротив, поставить вопрос о дополнительных средствах, которые позволят нам пополнить штаты. Речь прежде всего идет о детективах для уголовных отделов полицейских дивизионов.
Томпсон быстро конспектирует речь комиссара.
— Ежедневно полиция задерживает около двухсот человек, — продолжает Андерсон. — Из них примерно пятьдесят — воры и грабители, остальные попадают под арест за бродяжничество, пьянство и нарушение общественного порядка. Каждый день мы получаем несколько сотен вызовов от граждан, и на каждый обязаны отреагировать. Полиция убирает с улиц пьяниц и привозит в больницы пострадавших от несчастных случаев, разбирает инциденты, связанные с наемными экипажами и омнибусами и тушит пожары, она сопровождает арестованных в тюрьмы и выступает в судах. Я возглавляю Уголовный департамент, но считаю долгом ответить на те нападки в адрес Управления полиции, что в последнее время появляются в прессе. Лондонская полиция делает все, чтобы охранить покой граждан, и любые попытки ограничить ее в действиях, в том числе путем сокращения финансирования, отрицательно скажутся на общественном порядке.
— Но события последнего времени вызывают оправданный скепсис, — замечает Томпсон. — Думаю, вы не удивитесь, если я задам вопрос, который сейчас беспокоит всех.
— Джек-Потрошитель?
— Да! Удалось ли Скотленд-Ярду продвинуться в расследовании убийств в Уайтчепеле? Насколько нам известно, после убийств тридцатого сентября у вас появились новые свидетели.
— Да, и мы близки к тому, чтобы раскрыть это дело. У нас есть не только свидетели, но и вещественные доказательства, и думаю, что недалек тот день, когда Джек-Потрошитель предстанет перед судом!
— Недавно была объявлена награда за помощь в поимке Джека-Потрошителя. Как это способствовало расследованию?
— К сожалению, вынужден признать, что мы обеспокоены ростом добровольных сыщиков, которые, желая получить награду, набрасываются на всех, кто покажется им подозрительным. В последнее время число таких «доброхотов» резко увеличилось.
— Использует ли уголовный департамент в Ист-Энде тайных агентов?
— Нет, мистеру Шерлоку Холмсу удавалось легко обмануть окружающих своей маскировкой, но неужели вы думаете, что завсегдатаи паба в Уайтчепеле не узнают полицейского?
— А что вы думаете по поводу агентства Гранда?
— Боюсь, что господин Гранд несколько преувеличил свои достижения, — Андерсон деликатен в оценках. — Хочу вас заверить, что мы изучаем всю информацию, касающуюся этого дела, но у нас нет оснований доверять сведениям, полученным этим джентльменом. Скажу также, что пресса уделяла неоправданно много внимания его персоне. Вообще, в газетах, к сожалению, появляется сдишком много недостоверной информации, что вводит читателей в заблуждение.
Как покажет время, Роберт Андерсон и инспектор Эбберлайн были правы в отношении Кристиана Баскони, который в 1888 году предпочитал называть себя на французский манер — Гранд или Ле Гранд.
Через три года он будет арестован за шантаж — не преуспев в качестве частного детектива, Баскони решит вернуться на преступную стезю и разошлет нескольким аристократкам письма с требованием под страхом смерти выплатить ему деньги. Судя по письмам, он был уверен в беспомощности полиции, но, тем не менее, вскоре был схвачен и осужден на два года каторги.
Однако и сам Андерсон не был честен, говоря о близости окончания расследования. На самом деле, несмотря на все свои усилия и собранные свидетельства, полиция Лондона была не ближе к поимке Потрошителя, чем три месяца тому назад, когда погибла Марта Табрам. На протяжении всего расследования полицейские различных рангов заверяют прессу, что Потрошитель вот-вот будет пойман, но этого почему-то не происходит. Так что неудивительно, что доверие населения к органам правопорядка падает с каждым днем.
Глава седьмая. Последняя песня Мэри Джейн
Я не мясник и не еврей,
Не иностранный шкипер,
Но ваш сердечный милый друг,
Ваш верный Потрошитель!
Стихотворение, присланное анонимно в Центральное агентство новостей
Поздним вечером тридцатого октября Джозеф Барнетт приходит на Миллерс-Курт, чтобы забрать свои вещи из квартиры Мэри Келли. Джозеф Барнетт — тридцатилетний ирландец, рожденный в Лондоне, — простодушный парень, привыкший к тяжелому труду. Раньше работал в порту на разгрузке, затем подвизался грузчиком на рыбном рынке Биллингсгейт, а в последнее время перебивается случайными заработками.
Причиной их последней ссоры стала уличная проститутка Джулия Ван Терни, знакомая Мэри, которую та привела к себе и с которой спала несколько ночей в одной постели. Джозеф подозревал, что Мэри питает к девушке вовсе не дружеские чувства. Он и раньше замечал, что Мэри Келли заглядывается на женщин, но на этот раз она зашла слишком далеко. Барнетт почувствовал себя уязвленным.
Мэри Келли со своей стороны не считает нужным оправдываться — она всего лишь дала девушке приют на несколько дней, а все остальное, по ее словам, — фантазия самого Джозефа. Мэри лукавит, ей нравится Джулия Ван Терни — такая хрупкая и нежная, какой еще недавно была сама Мэри. Ее имя звучит словно строчка из песни, а личико миловидное, как у ребенка. Мэри не могла помочь ей по-настоящему, но пустила переночевать, а если что-то и было между ними, то Барнетту не следует ревновать. Это всего лишь шалость, которую и изменой-то назвать нельзя. Странно, в самом деле, — он ведь знает, каким способом она добывает деньги на улицах, а тут отчего-то взревновал!
Мэри Келли нравилось смущение, с которым Джулия принимала ее ласки. Когда она вспоминает о подруге, ее глаза затуманиваются. Джулия не появляется уже несколько дней. Мэри очень надеется, что с ней все в порядке и девушка не стала жертвой какого-нибудь маньяка. Но с Джозефом она об этом не говорит, чтобы не злить его понапрасну.
— Я не понимаю, чего ты так взбеленился! — Она смотрит на него, забравшись с ногами на постель. При этом она сидит обхватив колени руками, словно маленькая девочка.
— Мне жаль, что ты не понимаешь! Это ее одежда? — Барнетт находит в углу комнаты тряпье.
— Да, это одежда Джулии.
Мэри Келли видит, что он не шутит. До сих пор ей казалось, что Барнетт при всех своих достоинствах — человек слабохарактерный. Кто другой смог бы терпеть ее выходки столько времени? Но даже он, в конце концов, не выдержал.
Она не может сказать, что любит Барнетта, но он для нее — самый близкий человек в Лондоне. Мэри любит рассказывать знакомым о своей большой семье, оставшейся в Ирландии. Иногда она получает письма от матери. Однако Ирландия слишком далеко…
— Если бы ты не потерял тогда работу, — говорит она упрямо, — мне не пришлось бы выходить на улицу!
Ей хочется, чтобы он взял на себя часть вины за происходящее. Барнетт брать на себя вину не хочет.
— Что с окном? — спрашивает он.
Читать бесплатно другие книги:
