Записки Джека-Потрошителя Черкасов Дмитрий

— То, что ее убили в другом месте, а затем уже привезли сюда! — Доктор явно раздражен его недогадливостью. — Пока это только мое предположение, но подтвердить или опровергнуть его в этих условиях я просто не в состоянии. Так что везите ее в морг, а утром при дневном свете я продолжу.

Сержант Кирби немедленно отдает распоряжение, тело кладут на тяжелую двухколесную тележку с кожаным верхом. Нил и Кирби, вместе с Мейзеном, увозят тело в морг при работном доме Уайтчепела. А констебль Тейн остается возле места убийства дожидаться дежурного инспектора, которым в ту ночь был Джон Спрэтлинг.

Спрэтлинг узнает об убийстве на Бакс-роу в половине пятого утра и немедленно отправляется на место преступления. В предрассветных сумерках возле конюшенного двора раздается плеск воды и слышно шарканье старой метлы. Какой-то молодой человек спокойно смывает кровь с мостовой в водосточную канаву.

— Что вы делаете? — Высокая фигура инспектора Спрэтлинга появляется перед ним из тумана.

Юноша даже не вздрагивает.

— Мне сказали убрать здесь все, сэр! — сообщает он меланхолично.

— Кто вам это сказал?

— Моя мать, сэр. Она работает на мистера Брауна, мистеру Брауну вряд ли понравится то, что здесь столько крови.

Инспектор знаком разрешает ему продолжить работу. Место преступления уже никого не интересует, и только случайные прохожие замедляют шаг возле деревянных ворот, вглядываясь в кровавые следы.

— Странно, что до сих пор нет газетчиков! — удивляется Спрэтлинг по дороге в морг Уайтчепелского работного дома. Тело на тележке все еще находится во дворе, поскольку двери морга закрыты на тяжелый висячий замок.

— В чем дело? — Спрэтлинг окидывает констеблей раздраженным взглядом.

— Мы послали за ключами, сэр! — рапортует Мейзен. — Но никто до сих пор так и не явился.

Сам работный дом находится неподалеку, на углу Бейкерс-роу и Томас-стрит. В пять часов утра, когда уже понемногу начинает светать, оттуда приходит пожилой смотритель Роберт Манн и отпирает морг. Тело, наконец, заносят внутрь, и Спрэтлинг возвращается к описанию убитой, которое начал составлять в ожидании ключей. Ему приходится приподнять нижние юбки, чтобы описать исподнее белье.

— О, Господи! — Спрэтлинг отрывается от своей работы, чтобы окликнуть Тейна, неотлучно находящегося при нем. — Живо за доктором Лльюэлином!!!

Лльюэлин не ложился спать после вызова на Бакс-роу так что инспектору Спрэтлингу не приходится ждать слишком долго. Доктору понадобится всего четверть часа, чтобы закончить осмотр, начатый на Бакс-роу

— Горло перерезано слева направо, два разреза на левой стороне. Трахея, глотка и спинной мозг рассечены, на нижней челюсти с правой стороны имеется синяк, надо думать, от большого пальца убийцы… другой синяк — на левой щеке… Вероятно, он схватил ее за горло, — предполагает Лльюэлин.

Спрэтлинг согласно кивает, продолжая быстро заносить в блокнот результаты осмотра.

— Брюшная полость вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой стороне живота, рана неровная… Сальник прорезан в нескольких местах. Две небольшие колотые раны на интимных частях.

По мнению доктора Лльюэлина, раны были нанесены ножом с прочным лезвием; человек, который орудовал им, был левшой. Смерть женщины наступила почти мгновенно. Закончив свою работу, доктор отправляется домой — спать, а Спрэтлинг приказывает Роберту Манну запереть морг и никого не допускать до тела. Тот кивает в знак того, что все понял. К семи часам здесь появляется детектив-инспектор Джеймс Хелсон, возглавляющий уголовный розыск в J-дивизионе. Взглянув на труп, Хелсон повторяет смотрителю Манну, чтобы тот ничего не трогал, и немедленно связывается с Департаментом уголовных расследований Скотленд-Ярда.

В департаменте в последнее время воцарилась атмосфера уныния, связанная с уходом Джеймса Монро. Убийство на Бакс-роу совпало по времени с его официальной отставкой, и тридцать первого августа кабинет Монро занимает новый владелец Роберт Андерсон. Новоиспеченный руководитель Уголовного департамента ни минуты своего времени не посвящает убийству на Бакс-роу. Всю первую неделю пребывания на посту Андерсон знакомится с подчиненными и не занимается никакими делами. Расследование будет вести инспектор Скотленд-Ярда Фредерик Эбберлайн, который немало лет проработал в Уайтчепеле и пользуется доверием населения.

Спрэтлинг тем временем снова навещает морг на Олд-Монтагю-стрит и уже во дворе натыкается на кучу одежды, принадлежавшей покойной. Нахмурившись, он входит вовнутрь и останавливается возле нового гроба, в котором лежит убитая.

— Черт возьми, я ведь ясно сказал, чтобы все оставили как есть!

Оказалось, что служащие работного двора — смотритель Манн и его товарищ Джеймс Хатфилд — не только раздели убитую, но и обмыли, положили затем в гроб. Они считают, что исполнили свой христианский долг, разъяснять им процедуры полицейского расследования уже поздно. А все платье убитой теперь принадлежит работному дому, таковы порядки. И можно не сомневаться, что кое-что из этой одежды — немного запачканного кровью коричневого пальто-ольстер, шерстяных чулок и тяжелых мужских ботинок — очень скоро обретет новых хозяев. Публика в работных домах по большей части нетребовательна и несуеверна.

Спрэтлинг еще раз осматривает всю одежду, обращая внимание на соломенную шляпу-капор без полей, отделанную черным бархатом. На поясах фланелевой и шерстяной нижних юбок стоят штампы Ламбетского работного дома. Спрэтлинг приказывает вырезать их, он собирается приобщить штампы к делу — в этом доме, возможно, найдутся те, кто поможет с опознанием.

У дверей морга он сталкивается с двумя молодыми людьми, похожими на журналистов. Слухи об убийстве, как и следовало ожидать, уже достигли газетчиков. По дороге инспектор встретил нескольких из них, назойливо пытавшихся получить хоть какие-нибудь сведения. Неудовлетворенные скупыми ответами Спрэтлинга и его констеблей, репортеры толпятся во дворе морга, опрашивают окрестных жителей и обследуют Бакс-роу в поисках следов, которые могла пропустить полиция.

— Господа, здесь мертвое тело, мы не намерены пока что демонстрировать его публике. Это не анатомический театр, в конце концов!

— Послушайте, я не зевака и не газетчик! — перебивает его возмущенный джентльмен. — Вчера пропала моя подруга, я хочу знать, что с ней произошло. Покажите мне тело!

Второй посетитель в более изысканных выражениях поясняет, что он уже несколько дней разыскивает свою двоюродную сестру. Спрэтлинг пропускает их в морг, ожидая результатов. Ни тот ни другой убитую не опознают, и тогда инспектор посылает одного из своих подчиненных в фотоателье на Кэннон-стрит-роуд.

В 1888 году использование фотографий для опознания преступников и их жертв является обычной практикой. Однако собственных фотографов в полиции нет, и поэтому Спрэтлинг обращается за помощью к владельцу ателье, бывшему актеру мюзик-холла Джозефу Мартину, который уже не раз фотографировал неопознанные тела для полиции. Мартин является с аппаратом, и магниевая вспышка несколько раз освещает убогое помещение морга и лежащую в гробу женщину.

Констебль, захватив с собой фотографии и штампы, вырезанные из юбок, навещает Ламбетский работный дом в южном Лондоне, чтобы допросить кастеляншу. Последняя ничего не может сказать по поводу юбок и убитую на снимке не опознает.

Пока полиция пытается выяснить личность жертвы, коронер Уинн Бакстер снова занимает свое место в Институте трудящихся на Уайтчепел-роуд.

— Как следует из вашего рапорта, инспектор, доктор Лльюэлин полагает, что женщина была убита в другом месте. Он считает, что ей были нанесены раны в области живота, когда она была раздета, а затем ее одели и перенесли в место, где она была найдена. Из рапорта также следует, что вы не разделяете эту точку зрения.

— Да, сэр, — подтверждает Спрэтлинг. — Ее одежда была только слегка в беспорядке. Что же касается ран на животе, то они были нанесены сквозь корсет, так что снимать его не было никакой необходимости. И ничто не указывает на то, что тело было принесено туда. Доктор считает, что там, где мы ее нашли, было слишком мало крови, но думаю, что это не так. Ее оставалось порядком на мостовой, хотя мальчик, живущий рядом, успел смыть большую часть еще до моего прихода.

— Вы подвергаете сомнению квалификацию доктора Лльюэлина?

— Нет, но полагаю, что в данном случае он ошибся. Доктор Лльюэлин проводил осмотр дважды, сначала ночью на Бакс-роу при недостаточном освещении, затем ранним утром в морге, где света также не хватало. Думаю, он несколько поспешил с выводами.

— Что ж, вполне может быть… — Бакстер задумывается. — Вы понимаете, что полиция выглядит сейчас нелучшим образом, ваши люди до сих пор не выяснили, кто эта женщина.

— Мы не обнаружили при убитой никаких документов, но нашли осколок зеркала и кусок мыла. Скорее всего, она жила на улице — такие женщины носят с собой все, что у них есть. Кроме того, на ее юбках был штамп Ламбетского работного дома, сейчас мы опрашиваем его постояльцев — возможно, кто-то из них знал ее.

— Будем надеяться, что такие найдутся и что они захотят говорить, — кивает Бакстер. — Что там, по-вашему, произошло?

— Я не думаю, что это было случайное убийство в ходе ссоры или ограбления. Я не нашел следов борьбы, на пальцах нет ссадин, которые бывают, когда срывают кольца. Правда, на лице было несколько кровоподтеков.

— Да и эти два синяка на нижней челюсти, которые упомянуты в отчете. По ним создается впечатление, что ее держали за подбородок — возможно, душили.

— Может быть, но мы не могли этого установить, поскольку рана на шее была очень глубокой.

— Но если доктор Лльюэлин ошибается, и ее убили на Бакс-роу, то почему никто ничего не слышал? Неужели все просто не хотят говорить?

Инспектор Спрэтлинг так не считает. Его люди уже опросили жильцов ближайших домов — небольшого домика под названием «Новый коттедж», стоящего рядом с конюшенным двором, напротив Эссекского причала, что на другой стороне улицы. [8]

В Эссекском причале с детективами разговаривал Уолтер Паркисс, управляющий складом, проживающий там вместе с женой, детьми и служанкой. Мистер Паркисс, как и его супруга страдали бессонницей, и, если бы на улице раздавались крики или звуки борьбы, они бы их услышали.

В «Новом коттедже» живет вдова по имени Эмма Грин вместе с двумя сыновьями и дочерью. Как и Паркиссы, миссис Грин неважно спала, и любой шум на улице непременно привлек бы ее внимание. Но она узнала об убийстве только в четыре часа, когда в ее дом позвонила полиция. Были опрошены сторожа шерстяного склада и из школы, стоящей рядом с местом убийства, а также констебль, дежуривший в будке во дворе Большой Восточной железной дороги в пятидесяти ярдах [9] от Бакс-роу Никто из них ровным счетом ничего не слышал.

— Доктор Лльюэлин утверждает, что она умерла сразу, и мне достаточно было взглянуть на рану, чтобы с ним согласиться. Я думаю, она просто не успела закричать. Кроме того, мы не нашли на соседних улицах следов крови, которые свидетельствовали бы о том, что тело тащили. Правда, на Брейди-роуд и Коммершл-стрит было найдено несколько подозрительных пятен, но, откровенно говоря, мы не можем сказать, что это такое.

В поисках констеблям Спрэтлинга помогали коллеги из Н-дивизиона, и, помимо жителей Бакс-роу, были опрошены содержатели кофейных палаток на Уайтчепел-роуд, торговавшие ночь напролет, а также местные трактирщики, проститутки и ночные сторожа. Правда, без какого бы то ни было результата… Никто не видел эту женщину ни в ночь убийства, ни раньше.

Впрочем, спустя сутки несколько посетительниц морга заявили, что встречали ее в ночлежке на Трол-стрит. Обитательницы ночлежки опознали ее как некую Полли, которая три недели в августе, со 2-го по 24-е число, проживала там в одной комнате с тремя женщинами. Оставшуюся неделю до убийства, как выяснится позднее, она провела в другой ночлежке под названием «Белый дом», что на Флауэр-энд-Дин-стрит. В этой ночлежке мужчинам и женщинам разрешается спать в одной постели (!), чем, естественно, пользуются проститутки вроде Полли.

Вечером накануне убийства она снова появилась в «Белом доме» и, хотя денег у нее не было, попросила оставить для нее кровать, сказав, что скоро раздобудет нужную сумму. Управляющий, разговаривавший с ней, мог сообщить только, что в тот момент она была уже пьяна:

— Нет, я не знаю ее фамилии, здесь очень много народа, мы не спрашиваем их фамилии, нам это ни к чему!

Эмилия Холланд, сорокалетняя женщина, одна из соседок Полли по ночлежке на Трол-стрит, сообщает, что встретилась с ней вечером накануне убийства:

— Я видела ее на углу, недалеко от церкви Святой Марии… Она шла по Осборн-стрит, сказала, что ее не пустили в ночлежку, потому что денег не было. Я хотела, чтобы она пошла со мной, у меня хватило бы для нас двоих.

— Она была пьяна?

— Да, я уговаривала ее пойти со мной, но Полли сказала, что сама добудет денег, и ушла.

— Куда она пошла?

Холланд видела, как Полли повернула на Уайтчепел-роуд и нетрезвой походкой поковыляла в сторону Лондонской больницы. Больше ничего она сказать не могла, кроме того, что покойная отличалась очень тихим и скромным нравом. К ее показаниям присоединяются показания нескольких завсегдатаев трактиров, которые видели Полли на Уайтчепел-роуд и в трактире «Сковорода» на Брик-Лейн. Ни в том, ни в другом случае с ней не было никого. Эмилия Холланд была последней из свидетелей, кто видел Полли живой. Между их встречей и убийством прошло немало времени, и как именно Полли провела его, все еще неясно. Кроме того, до сих пор неизвестно ее настоящее имя — Эмилия Холланд не знает фамилии своей знакомой; однако вскоре у полиции появляется более надежная свидетельница.

Ее зовут Мэри Энн Монк. Полиция привозит Мэри Монк из Ламбетского работного дома в половине восьмого вечера, и та опознает убитую как Мэри Энн Николе, или Полли Николе, как ее чаще звали на улицах. Весной того года они жили вместе в работном доме, пока Николе не устроилась в качестве прислуги в семью респектабельного клерка. Место было найдено для нее работным домом, который по возможности трудоустраивает своих подопечных.

— Я знала, что она не задержится там надолго! — добавляет Монк с грустной усмешкой. — Так что нисколько не удивилась, когда встретила ее снова.

— Когда это произошло?

— Месяц с половиной тому назад, — уверенно заявляет Монк. — Как раз была середина июля, помните, как было холодно? Вот я и сидела в трактире на Нью-Кент, согревалась, а тут вижу — Полли идет. Она сказала, что ничего не крала, и будто ее напрасно оговорили, но я ей, конечно, не поверила.

Монк переступает с ноги на ногу и смотрит на инспектора слезящимися глазами — в последнее время у нее ухудшилось зрение. Поэтому Спрэтлинг просит ее еще раз посмотреть на убитую, чтобы не оставалось сомнений.

— Я понимаю, что это неприятно…

— Да что вы, сэр! — тараторит Монк. — Я видела мертвых, хотя с такими ужасными ранами, конечно, никогда… Но я вас уверяю, сэр, — это она, Полли!

К утру первого сентября в полицию являются еще несколько свидетелей. Один из них — владелец кофейной палатки на Кембридж-роуд — сообщает, что в три часа ночи к нему зашла женщина, похожая по описанию на убитую. По его словам, с ней был мужчина в пальто и котелке; он вел себя слегка суетливо, заплатил за кофе для спутницы, но себе ничего не попросил. Торговцу запомнились черные усы и бакенбарды незнакомца, которому он давал лет тридцать пять.

Спрэтлинг приободряется — дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки, но надежда оказывается напрасной. В морге владелец кофейни заявляет, что женщина в гробу не его посетительница — у той было гораздо более худое лицо.

Следующий посетитель, Джеймс Скорер, — торговец с рынка Смитфилд — пришел в морг, потому что накануне в вечернем выпуске «Стар» было выдвинуто предположение (без особых на то причин), что фамилия убитой могла быть Скорер. Жена мистера Скорера оставила его одиннадцать лет назад и, насколько он знал, время от времени бывала в Ламбетском работном доме. Он также знал подругу последней по имени Полли Николе.

Отношения между Скорером и бывшей супругой, по всей видимости, никогда не были теплыми — он даже не смог сказать полицейским, какого цвета были ее глаза. Тем не менее мысль, что именно она стала жертвой преступления, повергает Джеймса Скорера в трепет.

Констебль сопровождает его к гробу.

— Нет, это не она.

— Вы уверены?

— Вы что, смеетесь? Конечно, я знаю, как выглядит моя жена! Это не она и не Полли Николе, во всяком случае, не та Полли Николе, которую я знаю!

Инспектор Спрэтлинг не слишком разочарован — полиция уже навела справки о родственниках Полли Николе. У этой женщины, уличной проститутки и бродяги, как оказалось, есть муж и пятеро детей. Из них четверо живут со своим отцом Уильямом Николсом, в то время как старший сын проживает вместе с дедом — кузнецом Эдуардом Уокером по адресу: Мейдсвуд-роуд, 16, Камберуэлл.

Уокер прибыл в морг утром, вместе с констеблями, пригласившими его на опознание. Это невысокий седой мужчина с широкими плечами, он крепок и степенен, как и полагается тому, кто посвятил себя кузнечному делу. Спрэтлинг подводит его к мертвой дочери. Старик бросает на нее взгляд и делает шаг назад. Ему не хочется показывать свои чувства перед полицейскими, но, пересилив себя, он снова смотрит в бледное лицо покойницы.

— Да, это моя дочь, Мэри Энн. Ей сорок четыре, джентльмены, но никто никогда не давал ей ее лет. Так странно. Я хочу сказать, что ее мать рано состарилась, но наша дочь выглядела так, словно всегда будет вечно молодой. Я помню, что сказал об этом ее матери, и она попросила меня больше так не говорить, поскольку была очень суеверная. Ей казалось, что я могу накликать беду на девочку, и вот как оно вышло на самом деле…

— В том, что случилось, нет вашей вины, мистер Уокер, — Спрэтлинг старается вложить в голос немного тепла, — мы понимаем, что для вас это тяжелое испытание.

— Когда я смогу получить ее тело?

— В ближайшем времени.

— Вы собираетесь разрезать ее?

— Вы говорите о вскрытии, мистер Уокер? Мы уже провели его.

— Но вы должны были спросить моего согласия, а также и согласия Уильяма, он все же ее муж! Разве недостаточно того, что убийца издевался над ее телом?

— Мистер Уокер, это полицейское расследование; вскрытие было необходимо, чтобы понять, какие именно повреждения нанес убийца, — терпеливо объясняет Спрэтлинг. — По характеру ран мы можем установить, каким орудием он пользовался. Это облегчит поиски.

— Поиски… — повторяет Уокер и презрительно кривит рот.

Как и большинство простых лондонцев, Эдвард Уокер не доверяет полицейским и не верит, что они способны найти убийцу его дочери. Поэтому он не задает никаких вопросов по поводу расследования.

Тем же вечером в морг в сопровождении инспектора Эбберлайна приезжает муж убитой, Уильям Николе. Во дворе у дверей мертвецкой Николе встречает тестя в компании с неким худым молодым человеком с хмурым лицом. Уокер внимательно оглядывает своего зятя. Николе выглядит как джентльмен из светского общества: на нем пальто, шелковый цилиндр и перчатки. Резкий контраст между ним и уличной проституткой, убитой на Бакс-роу, нельзя не заметить. Трудно поверить, что этих двоих что-то могло связывать, но, тем не менее, это так.

— Посмотри на своего сына, Уильям, — просит Уокер. — Я его воспитал и смею заверить — сделал из него человека!

Уильям Николе смущен.

— Я, признаться, не узнал его, он очень изменился.

Эбберлайн показывает Николсу на двери морга.

Газетчики остаются снаружи, в морге констебли снимают крышку с гроба, Николе наклоняется к телу и тут же отстраняется. Когда он поворачивается к инспектору, в его глазах стоят слезы.

— Теперь, когда я вижу ее такой, я готов простить ей все, что она сделала со мной…

Эбберлайн вынужден соблюсти процедуру.

— Вы подтверждаете, что эта женщина — ваша жена Мэри Энн Николе?

— Да, — энергично кивает Николе.

Он повторит это снова у дверей морга, обращаясь не к газетчикам, которые жадно ловят каждое его слово, и не к Уокеру, что стоит у ворот. Уильям Николе говорит сам с собой.

— Это она, без всяких сомнений. Теперь все закончилось, раз и навсегда.

Но для Фредерика Эбберлайна и полиции Лондона все еще только начинается. Николсу же придется ответить на ряд вопросов:

— Как давно вы не жили вместе, мистер Николе?

— Уже семь лет. Семь лет назад она ушла от меня насовсем, она и раньше уходила — мы жили не дружно. Но в тот день она сказала, что больше не желает делить со мной постель. Я не знал, что сказать. У нас пятеро детей, но я тоже хотел, чтобы она ушла, потому что устал. Я не думал тогда, что все может закончиться так, как произошло.

— Где вы живете сейчас?

— Возле Старой Кентской дороги.

— Где вы работаете?

— «Перкинс, Бейкон и Компания». Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Это необходимо для протокола, никто вас ни в чем не обвиняет, не беспокойтесь.

— Да, — Николе усмехается горько. — Было бы странно, если бы меня обвиняли! Я, правда, иногда не сдерживался, когда мы жили вместе, но это было так давно, и, честное слово, она всегда брала верх. Иногда я даже позволял ей ударить себя, я спускал ей многое. Может быть, если бы я вел себя тверже, все было бы иначе…

Эбберлайн терпеливо выслушивает его. В ходе беседы выясняется, что после свадьбы Уильям и Полли некоторое время жили самостоятельно, а затем перебрались к ее отцу на Трафальгар-стрит, где квартировали в течение десяти лет, до 1875 года, а затем около шести лет снимали дом на Стэмфорд-стрит.

— Мы платили пять шиллингов и шесть пенсов в неделю, — добавляет Уильям Николе— Было очень тяжело.

Он расстался с Мэри Энн в 1881 году и некоторое время помогал ей деньгами, точно так же, как помогал деньгами своей супруге другой незадачливый муж — Генри Табрам. Точно так же, как и Табрам, он прекратил выплаты, когда узнал, что Полли Николе зарабатывает деньги сама, занимаясь проституцией.

— Как вы узнали об этом?

— Я не помню, мне кто-то сообщил! Я нашел ее и сказал, что перестану платить. Меня пытались заставить это делать ее отец — мистер Уокер, ее община… Они хотели, чтобы я давал ей деньги, но я-то знал точно, что она продает себя на улицах, а все, что получает, — пропивает. Я больше не хотел ее поддерживать. Разве кто-нибудь меня осудит за это?!

— Мистер Уокер утверждает, что причиной ухода Полли Николе была ваша связь с некой женщиной, медицинской сестрой.

— Нет! — Николе негодующе встряхивает головой. — Это не так, я никогда не встречался с другими женщинами, пока Полли не оставила меня. Потом — да, я был знаком с одной, что работает в госпитале… Я не хочу впутывать ее в это дело.

— Можете не называть имени.

— Мы прожили с Полли семнадцать лет, и она оставляла меня за это время пять или шесть раз, я уже не помню точно… Я не знаю, что она делала в это время, могу только догадываться. Она оставляла меня с детьми одного, но я был ей верен даже тогда.

Семейная жизнь мистера Николса заслуживает жалости. Его покойная супруга была совершенно лишена чувства ответственности. Несмотря на это, развод для Уильяма Николса стал бы еще одним унижением, вот почему эти последние семь лет, проведенные порознь, он и Мэри Энн продолжали оставаться в браке, пока… Пока смерть не разлучила их.

— Когда вы в последний раз видели вашу жену, мистер Николе?

— Три года тому назад.

— Благодарю вас, у нас больше нет вопросов. Если таковые возникнут, вам сообщат.

— Так, значит, мы не можем забрать сейчас тело?

— Боюсь, что нет.

Николе кивает, встает, останавливается в дверях и, обернувшись, добавляет:

— Я старался быть хорошим мужем, но с ней это было невозможно.

Инспектор не спорит. Из того, что он уже знает, можно составить вполне ясный портрет Полли Николе.

После ухода из семьи она некоторое время провела в работном доме, а затем ненадолго поселилась у отца.

— Полли жила у меня два месяца весной 1883 года, — вспоминает мистер Уокер. — Она много пила, и я знал, что это плохо кончится. Потом она стала приходить поздно ночью, это мне уж совсем не понравилось, но я не прогонял ее. Она ведь моя дочь, я не мог отказать ей от дома. Я пытался только образумить ее, но все было бесполезно, а однажды утром она собрала вещи и ушла. Я был рад, когда узнал, что она нашла человека, с которым стала жить постоянно. Я боялся, что на улице с ней случится что-нибудь скверное.

Человеком, который приютил Мэри Энн, оказался некий кузнец по имени Томас Дью.

— Два года назад, в июне, мы все встретились; это произошло, когда погиб ее брат, — он сгорел. Помню, я тогда еще сказал, что это самая ужасная смерть, которую я когда-либо видел, но теперь знаю, что был неправ… А Мэри Энн была такой красивой на похоронах. Она хорошо одевалась — этот парень Дью был неплохой человек. В нашем ремесле плохих людей не бывает, — простодушно добавляет Уокер.

Эбберлайн про себя отмечает, что у кузнеца Дью, в отличие от Николса, не было необходимости содержать пятерых детей, но возражать старику бесполезно. Он презирает Уильяма Николса, потому что тот не смог удержать его дочь от пьянства и позволил ей уйти из дома.

Впрочем, кузнец Томас Дью, как и Николе, в конце концов, все же рассорился с Мэри Энн, и в ноябре 1887 года она его оставила. Ее имя фигурирует в полицейской сводке от второго декабря того же года, когда эта женщина была найдена полицией спящей на Трафальгарской площади и, поскольку у нее не было ни гроша, препровождена в Ламбетский работный дом, в который уже не раз попадала. Здесь она знакомится с уличной проституткой Мэри Энн Монк — той, что опознала ее тело для полиции. В мае Полли Николе устраивается горничной в доме Сэмуэля Коудри, пожилого клерка из полицейского департамента.

Инспектор Эбберлайн рассматривает письмо, которое принес Уокер; этот листок — практически все, что осталось у него от дочери, и он передает его в руки полицейского бережно, словно драгоценность.

«Я надеюсь, вы будете рады узнать, что я нашла новое место, и все идет просто чудесно. Люди, у которых я живу, вчера уехали и до сих пор не вернулись, так что все здесь остается под мою ответственность. Они очень религиозны и трезвенники, так что мне приходится соответствовать их ожиданиям. Они очень хорошие и не требуют от меня многого. Я надеюсь, что у вас все в порядке и мальчик нашел работу. Пока прощаюсь, искренне ваша Полли. Ответьте мне поскорее, пожалуйста, и сообщите — как вы там!»

— Я написал ей, но больше она писем не присылала, а через два месяца… — Уокер опять замолкает.

Через два месяца супруги Коудри выставили Мэри Энн за дверь за кражу одежды, стоившей три фунта и десять шиллингов. Ей повезло вместо тюрьмы оступившаяся женщина вновь оказалась в работном доме. Больше шанса вернуться в нормальную жизнь ей не выпадало.

— Вы знаете о пожаре в доках, Уолтер?

Комната в клубе заполнена сигарным дымом, на часах восемь вечера, и все на своих позициях. Не хватает только принца — двадцать девятого августа Его Высочество уехал в Йорк.

— Я был там, джентльмены. Простоял не меньше часа. Удивительное зрелище! Помните то место у де Куинси, где он оправдывает эстетский подход к убийству и приводит в качестве примера пожар, что они наблюдали вместе с Кольриджем — причем последний остался недоволен зрелищем? Так вот, то зрелище, что представилось моим взорам в Шэдуэлле, удовлетворило бы самого привередливого ценителя пожаров!

— Очаровательно, — Томпсон кивает на газеты. — Если уж вы заговорили об убийствах, так знайте, что в ту ночь произошло еще одно, теперь уже на Бакс-роу! Опять убили женщину, и опять на улице, и опять с неимоверной жестокостью.

— Вы, англичане, привыкли считать нас, американцев, бесцеремонной нацией, — говорит Дарлинг. — Однако должен заметить, у нас никогда не сообщают о деталях расследования в прессу, тогда как в Британии это обычная практика, насколько я могу судить.

— И вполне оправданная, — Джеймс Стивен бросает на него исполненный достоинства взгляд. — Таким образом повышаются шансы найти свидетелей преступления!

— Как вы прекрасно знаете, в таких случаях свидетелей обычно не находится. Если не из-за боязни мести со стороны преступника, то из-за нежелания связываться с полицией. В этом отношении англичане ничем не отличаются от американцев.

— «Смерть наступила сразу, — читает вслух Томпсон. — Доктор Лльюэлин заявляет, что никогда ранее не был свидетелем столь зверского преступления, это самый ужасный случай за всю его многолетнюю практику… Доктор Лльюэлин — потомственный хирург, проживает на Уайтчепел-роуд вместе с незамужней сестрой, ассистентом и прислугой»…

— По-моему, если тело нашли на Бакс-роу, было куда быстрее послать в Лондонскую больницу, — говорит Сикерт. — Еще одно доказательство исключительной глупости полиции. Если в газете ничего не перепутали, то заметьте: «доктор Лльюэлин был разбужен». Это значит, что он даже не дежурил в ту ночь! В то же время до больницы оттуда всего несколько минут пешком, если перебраться через железную дорогу по переходу!

— Охотно вам верю, — отвечает ему Томпсон. — Вы, кажется, досконально изучили все эти трущобы. Но какое чудовищное преступление! Каким монстром должен быть тот, кто разрезал эту несчастную на куски!

— Судя по тому, что здесь пишут, вы преувеличиваете, — Сикерт забирает газету у Томпсона. — Ей лишь нанесли несколько резаных ран… «вероятно, она скончалась мгновенно»… Любопытно, кто и почему пришел к такому выводу? Вот бездарь…

Последнее замечание относится к безвестному иллюстратору, снабдившему статью об убийстве на Бакс-роу рисунком, на которых полицейские стоят над телом Полли Николе.

— Хочу заметить, джентльмены, — продолжает Сикерт, — что мне не раз приходило в голову, что умный человек может осуществить в Ист-Энде любое преступление без риска быть пойманным. Представьте себе улицы, на которых фонари — редкая роскошь, а жители нелюбопытны и предпочитают не иметь дела с полицией.

— Но ведь эти улицы все же обходят патрули!

— Вы забываете, что сейчас август, констеблей в городе даже меньше, чем обычно, многие ушли в отпуск. Кроме того, не нужно обладать большим умом, чтобы уйти от полицейских. Я вам сейчас объясню, — он откладывает в сторону газету— Все вы знаете, как ходят констебли, звук их шагов ни с чем не спутаешь. Нетрудно высчитать, сколько времени понадобится полицейскому, чтобы обойти его участок. То есть, если вы заранее задумали преступление, вам нужно только выбрать улицу и проследить за патрульными, которые там появляются. Вскоре вы будете точно знать время, в которое сможете нанести удар безо всякого вреда для себя.

— Боже мой, Уолтер, вы меня действительно пугаете! — со смехом говорит Дарлинг.

— Кроме того, эти констебли слепы, как кроты! — Сикерт явно входит во вкус— Помнится, мне доставляло удовольствие морочить им голову, проходя мимо в костюме пожарного или военного. Они не заподозрят вас, даже если вы будете улыбаться им в лицо. Ночью весь город оказывается в вашем распоряжении; в Уайтчепеле есть места, где нет и никогда не было ни одного фонаря! А вы видели когда-нибудь фонарь полисмена, джентльмены? Забудьте о том, что рисуют газетные иллюстраторы, — эти люди ложатся спать рано и никогда в жизни не видели того, что изображают. Иначе на их рисунках стояла бы непроглядная тьма. Вообще, до чего же жуткая штука этот фонарь! Я покажу вам один, мне удалось раздобыть его во время карнавала. Когда я пытался воспользоваться им по назначению, то едва не обжег пальцы. А вы знаете, как я отношусь к своим пальцам! Так вот, уверяю, с помощью такого фонаря невозможно ничего разглядеть на расстоянии нескольких шагов. А если вас все-таки заметят, у вас остается шанс убежать от нерасторопного констебля. Большинство из них не носит оружия, очевидно опасаясь подстрелить кого-то из честных лондонцев.

— Слушая вас, Уолтер, я прихожу к двум выводам — во-первых, вы неплохо осведомлены во всем, что касается полиции. И, кроме того, вы весьма невысокого мнения о ней. Последнее меня нисколько не удивляет, но откуда вам, черт возьми, столько известно о полицейских?

— Я много времени провожу на улицах, размышляю, наблюдаю, — не без бахвальства сообщает Сикерт. — Большинство людей безнадежно лишены наблюдательности, но художнику она просто необходима, причем ничуть не меньше, чем сам талант.

— «Полиция во главе с инспектором Джоном Спрэтлингом обыскала местность вокруг Бакс-роу, — снова начинает читать Томпсон. — Все стены и дворы были исследованы на предмет обнаружения следов крови. Были осмотрены Бакс-роу, Брейди-стрит, Эссекский Причал, арки Большой Восточной железной дороги, линия Восточно-Лондонской железной дороги и окружная железная дорога вплоть до Тимз-стрит. Следы крови, равно как и другие подозрительные следы, обнаружены не были…»

Их так и не обнаружат, несмотря на все старания детективов из уголовного отдела Н-дивизиона и лично Фредерика Эбберлайна. И шестого сентября тело Мэри Энн Николе отправляется в последний путь на городское кладбище в Мейнор-парк. Траурная процессия состоит из катафалка и двух повозок. Полированный гроб из вяза сопровождают Уильям Николе, Эдуард Уокер и старший сын Николса — Эдуард Джон. Все они большую часть дороги молчат; погода пасмурна, лица мрачны. За дни, прошедшие со встречи у морга, отношения между отцом и сыном ни на йоту не стали лучше. Старший Николе старается соблюсти приличия и не начинает разговора, который ничем хорошим закончиться не может. Он не сомневается, что старый Уокер постарался восстановить против него Эдуарда, хотя, видит Бог, Уильяму Николсу не в чем себя упрекнуть. Как бы там ни было, похороны — неподходящее время для выяснения отношений.

Трое мужчин с обнаженными головами стоят над могилой, выкопанной равнодушным ко всему могильщиком, что маячит поблизости, ожидая знака закончить работу. Похороны проходят быстро, никто не произносит надгробных речей.

Говорить не о чем.

Затем вдовец Николе возвращается к себе, на Кобург-роуд, к работе и к детям. Эдуард Уокер и Эдуард Джон — домой в Кэмберуэлл. История Полли Николе, история ее жалкой жизни закончилась здесь, на этом кладбище. И если в чем-то трое мужчин и были солидарны в этот день, так это во мнении, что полиции вряд ли удастся найти убийцу.