Короли и капуста (сборник) О. Генри
– Видать, до них еще не дошло, – сказал я сам себе, – что волки отбили ягненочка от стада. Боже, помоги волкам! – И я направился вниз по склону завтракать.
Добравшись до пещеры, я обнаружил, что Билл, тяжело дыша, стоит и прижимается спиною к каменной стене, а мальчишка целится в него камнем величиной с кокосовый орех.
– Он сунул мне за шиворот горячую картошку, – объяснил Билл, – и раздавил ногой. А я надрал ему уши. Где твой кольт, Сэм?
Я отнял у мальчишки камень и кое-как загладил этот инцидент.
– Я тебя прикончу! – говорит мальчишка Биллу – Еще никто не ударил Рыжего Вождя, не поплатившись за это. Так что берегись!
После завтрака мальчишка вытащил из кармана кусок кожи, обмотанный веревкой, и направился к выходу из пещеры, разматывая веревку на ходу.
– Что он еще задумал? – спрашивает Билл с тревогой. – Как ты думаешь, он не сбежит домой?
– Вот уж не думаю, – говорю я. – Он, похоже, не очень-то домашний ребенок. Однако надо бы нам набросать какой-нибудь план насчет выкупа. Не похоже, чтоб в городе сильно обеспокоились его исчезновением. А может, до них еще не дошло, что он пропал. Родные, может, думают, что он остался ночевать у тети Джейн или у кого-то из соседей. Но сегодня-то его точно хватятся! Ближе к вечеру надо бы отослать письмо папаше и потребовать за мальчишку две тыщи долларов.
И в эту минуту мы услышали боевой клич – такой, наверное, издал Давид, повергнув наземь чемпиона Голиафа, – и какой-то свист. То была праща – это ее Рыжий Вождь извлек из кармана, а теперь раскручивал над головой…
Я увернулся и услышал глухой удар и какой-то вздох – так вздыхает лошадь, когда с нее снимают седло. Это был Билл. Черный камень, величиной с яйцо, угодил ему в голову, как раз позади левого уха. Он как-то весь обмяк и плашмя рухнул на костер, прямо на кастрюлю с кипятком для мытья посуды. Я вытащил его из огня и полчаса кряду поливал холодной водой.
Мало-помалу Билл оклемался и сел. Потом пощупал за ухом и говорит:
– А знаешь, Сэм, кто мой любимый персонаж из Ветхого Завета?
– Успокойся, – говорю я, – сейчас придешь в себя, и все будет хорошо.
– Царь Ирод, – говорит он. – Сэм, ты ведь не уйдешь, не бросишь меня одного?
Тут я вышел из пещеры, схватил мальчишку и начал так его трясти, что его веснушки, казалось, гремели, как камушки в жестяной банке.
– Если ты не будешь вести себя как следует, – говорю я, – я отвезу тебя домой! Сию же минуту, понял? Так что? Будешь слушаться или нет?
– Я просто пошутил, – говорит он, надувшись, – я не хотел обидеть старину Хенка. А он зачем меня ударил? Я буду вести себя как надо, Змеиный Глаз, только не отправляй меня домой и дай мне поиграть сегодня в разведчика!
– Не знаю я такой игры, – говорю я. – Это вы с мистером Биллом вдвоем решайте. Сегодня он остается играть с тобой. А мне надо кой-куда отлучиться, по делу. Ну, ступай, помирись с ним. И попроси прощения за то, что ушиб его, а то сейчас же отправишься домой.
Я заставил их пожать друг другу руки, а потом отвел Билла в сторонку и сказал ему, что иду в Тополя – то самое местечко в трех милях от пещеры – и попытаюсь там разведать, что говорят о похищении в городе. К тому же мне казалось, что настало время написать старику Дорсету письмо, сухое и деловитое, потребовать выкуп и четко указать, где и как он должен быть уплачен.
– Знаешь, Сэм, – говорит Билл, – я никогда тебя не подводил, я глазом не моргнув шел за тебя в огонь и в воду. Бывало все – землетрясения, пожары, наводнения, игра в покер, взрывы динамита и полицейские облавы, ограбления поездов и ураганы. И никогда я ничего не боялся, пока мы не украли эту двуногую ракету. Он меня просто доконал. Ты ведь не оставишь меня с ним наедине надолго, правда, Сэм?!
– Я вернусь где-то к вечеру, – говорю я. – А твоя задача занимать и успокаивать ребенка, пока я не вернусь. А теперь давай сядем и напишем письмо старику Дорсету.
Мы с Биллом взяли бумагу и карандаш и принялись сочинять письмо, а Рыжий Вождь тем временем шагал взад-вперед, завернувшись в одеяло, и охранял вход в пещеру.
Билл слезно просил меня снизить выкуп с двух до полутора тысяч.
– Я вовсе не пытаюсь принизить нравственную ценность прославленного в веках чувства отцовской любви, но мы-то имеем дело с людьми, а какой же человек отдаст две тысячи долларов за сорокафунтовую дикую кошку в веснушках?! За полторы тыщи – я согласен рискнуть. Разницу можешь покрыть из моей доли.
Чтобы успокоить его, я согласился, и мы совместными усилиями породили письмо следующего содержания:
Эбенезеру Дорсету, эсквайру
Ваш сын у нас, он спрятан в надежном месте, далеко от города. Не пытайтесь его искать – это бесполезно. Ни вы, ни самые искусные сыщики не смогут его найти. Единственное и окончательное условие, на котором вы получите его назад: мы требуем за его возвращение полторы тысячи долларов в крупных купюрах. Вы должны оставить деньги в том месте и в той коробке, что и ваш ответ, – где именно, будет указано ниже. Если вы согласны на эти условия, пришлите ваш ответ с посыльным без сопровождения к половине девятого. За Совиным ручьем по дороге к поселку Тополя, вдоль изгороди пшеничного поля по правую сторону стоят три больших дерева в ста ярдах одно от другого. Напротив третьего дерева под столбом изгороди ваш посыльный найдет картонную коробку. Пусть положит письмо в эту коробку и немедленно возвращается в город.
Если попытаетесь нас надуть или не выполните вышеуказанных требований, вы больше никогда не увидите вашего сына.
Если заплатите вышеуказанную сумму, он будет возвращен вам живым и невредимым в течение трех часов.
Данные условия окончательны, и, в случае отказа, всяческие сношения с вами будут прекращены.
Двое отчаянных мужчин
Я написал на конверте адрес Дорсета и сунул письмо в карман. Потом уже собрался уходить, как вдруг ко мне подходит мальчишка и говорит:
– Эй, Змеиный Глаз. Ты сказал, что мне можно поиграть в разведчика, пока тебя не будет.
– Играй, конечно, – говорю я. – Мистер Билл с тобою поиграет. А что это за игра такая?
– Я – разведчик, – говорит Рыжий Вождь, – и должен скакать на заставу предупредить поселенцев, что приближаются индейцы. Понимаешь, мне надоело быть дикарем. Хочу быть разведчиком.
– Ну, ладно, играй, – говорю я. – Игра вроде безобидная. Мистер Билл тебе поможет отбить атаки свирепых дикарей.
– А что я должен делать? – спрашивает Билл, глядя на мальчишку с подозрением.
– Ты – конь, – отвечает разведчик. – Становись на четвереньки. А то как же мне добраться до заставы?
– Уж ты подыграй ему, – говорю я Биллу, – пока наше дело не выгорит. Развлекись немного.
Тут Билл опустился на четвереньки и посмотрел так, как смотрит заяц, угодивший в силки.
– А далеко ли до заставы, малыш? – спрашивает он, а голос у него какой-то хриплый.
– Девяносто миль, – отвечает разведчик. – Придется тебе попотеть, чтобы мы не опоздали. Ну, пошел!
Тут он вскочил на Билла верхом и вонзил ему пятки в бока.
– Ради всего святого, Сэм, – говорит Билл, – возвращайся как можно скорее. Зря мы назначили такой большой выкуп, тыща была бы в самый раз. Эй ты, перестань лягаться, а не то встану и всыплю тебе как следует!
Я пешком добрался до Тополей, зашел на почту и в лавку, посидел там, поболтал с земледельцами, которые съехались делать покупки. Один колоритный тип в роскошных бакенбардах слышал от кого-то, будто в городе переполох, мол, у Эбенезера Дорсета пропал мальчишка или украден. А мне только это и надо было узнать. Я еще купил себе табаку, спросил мимоходом, почем теперь горох, незаметно опустил письмо в ящик и ушел. Почтмейстер сказал, что городскую почту заберут через час.
Когда я вернулся в пещеру, Билла и мальчишки нигде не было видно. Я обошел окрестности пещеры, даже аукнул пару раз осторожно, но никто не отозвался. Тогда я закурил трубку и уселся на мшистую кочку ожидать развития событий.
Где-то через полчаса в кустах раздался шелест, и на полянку перед пещерой шатаясь вышел Билл. За ним, ухмыляясь от уха до уха и ступая бесшумно, как разведчик, крался наш мальчишка. Билл остановился, снял шляпу и вытер лицо красным платком. Мальчишка остановился метрах в трех позади него.
– Сэм, – говорит Билл, – ты, наверное, сочтешь меня предателем, но я не мог поступить иначе. Я взрослый человек с нормальными мужскими наклонностями, и я привык стоять за себя. Однако бывают в жизни случаи, когда все летит коту под хвост – и самообладание, и самоуважение. В общем, мальчишки больше нет. Я прогнал его домой. Все кончено. Я знаю, в стародавние времена встречались мученики, готовые скорее принять смерть, чем отказаться от своего законного дохода. Но ни один из них не подвергался таким сверхъестественным пыткам, как я. Видит Бог, я хотел сохранить верность кодексу нашей грабительской чести. Но всему есть предел.
– Что с тобой приключилось, Билл? – спрашиваю я его.
– Я проскакал до заставы все девяносто миль, дюйм в дюйм. Поселенцы были спасены. И тогда мне дали овса. Песок вместо овса – замена не из лучших. А потом мне пришлось битый час объяснять, почему в дырке ничего нету, с чего это дорога тянется в обе стороны и почему трава зеленая. Говорю тебе, есть предел человеческому терпению. Схватил я его за шиворот и поволок вниз, под гору. А он всю дорогу лягается, у меня все ноги до колена в синяках, два-три укуса в руку и в большой палец – надо бы обработать.
– Но больше его нет, – продолжает Билл. – Ушел домой. Я показал ему дорогу в город и дал пинка, он метра на три отлетел, в нужном направлении. Жаль, конечно, терять выкуп, ну так ведь тут одно из двух: или выкуп, или мне прямая дорога в сумасшедший дом.
Билл пыхтит и отдувается, но на ярко-розовом его лице царит выражение невыразимого удовлетворения и неописуемого счастья.
– Билл, – говорю я, – а у вас в семье сердечных заболеваний не случалось?
– Нет, – говорит он. – Ничего хронического. Только малярия и переломы. А что?
– Тогда можешь повернуться, – говорю я, – и посмотреть, что там у тебя за спиной.
Тут Билл поворачивается и видит мальчишку, белеет как простыня, плюхается на задницу и начинает бессмысленно щипать пальцами травку и перебирать веточки. Целый час я волновался – уж не тронулся ли он умом. А потом рассказал ему, что мой план начал действовать в данную конкретную минуту, что мы получим выкуп и уберемся отсюда еще до полуночи, если старик Дорсет примет наше предложение. Тогда Билл немного приободрился, даже выдавил из себя улыбочку и пообещал мальчишке изображать русского в войне с японцами, как только ему чуть-чуть полегчает.
Я разработал способ забрать выкуп без риска быть схваченным противной стороной, и эта разработка сделала бы честь любому профессиональному похитителю. Дерево, под которым должны были оставить ответ, а потом и деньги, стояло у дороги, вдоль дороги тянулась изгородь, а вокруг, сколько видит глаз – голые поля. Если бы тут притаилась банда констеблей, то всякого, кто придет за письмом – по дороге или через поле, – они увидели бы за версту. Но не-е-ет, родные! Со мной этот номер не пройдет! В половине девятого я уже сидел наверху – да, на дереве, спрятавшись почище древесной лягушки, – и поджидал посыльного.
Ровно в назначенный час подъезжает на велосипеде мальчишка-подросток, отыскивает под столбом коробку, сует в нее сложенную бумажку и катит прочь в сторону города.
Я подождал целый час, потом решил, что подвоха тут нет. Слез с дерева, взял записку, быстренько шмыгнул вдоль изгороди – а там уже и лес, и через полчаса был уже у пещеры. Тут я развернул записку, подсел поближе к фонарю и зачитал ее Биллу. Написана она была чернилами как курица лапой, а суть ее сводилась вот к чему:
Двум отчаянным мужчинам
Джентльмены, сегодня я получил ваше письмо касательно выкупа, который вы требуете за то, чтобы вернуть мне сына. Думаю, вы несколько погорячились в своих требованиях, а потому я выдвигаю вам свое контрпредложение и склонен полагать, что вы его примете. Итак, вы приводите Джонни домой и платите мне двести пятьдесят долларов наличными, а я соглашаюсь избавить вас от него. Советую приходить ночью, так как соседи убеждены, что Джонни пропал навсегда. И если тот, кто приведет его домой, попадется им на глаза, за последствия я не отвечаю. Примите мое почтение,
Эбенезер ДОРСЕТ
– Черти и дьяволы, – говорю я. – Да такой наглости я еще…
Тут я взглянул на Билла и умолк на полуслове. Потому что во взгляде его увидел такую мольбу, какой прежде не встречал – ни у бессловесных тварей, ни у говорящих.
– Сэм, – говорит он, – ну, что для нас каких-то двести пятьдесят долларов, в конце то концов. Деньги у нас есть. Еще одна ночь с этим мальчишкой – и смирительная рубашка мне обеспечена. Мало того, что мистер Дорсет – настоящий джентльмен, так ведь он еще и транжира, раз делает нам столь великодушное предложение. Сэм, ты не упустишь этот шанс, правда же?
– По правде говоря, Билл, – отвечаю я, – мне этот агнец небесный тоже начал действовать на нервы. Отвезем его домой, заплатим выкуп и рванем отсюда подальше.
В туже ночь мы отвезли мальчишку домой. Наплели ему с три короба – будто отец купил ему винтовку с серебряной насечкой и пару мокасин, а завтра мы будто бы едем на охоту стрелять медведей.
Было ровно двенадцать, когда мы постучали в парадную дверь Эбенезера. В ту самую минуту, когда мне, в соответствии с первоначальным планом, надлежало изымать полторы тысячи долларов из коробки под деревом, Билл стоял и отсчитывал двести пятьдесят долларов в руку Дорсету.
Когда до мальчишки дошло, что мы оставляем его дома, он взвыл пароходной сиреной и вцепился Биллу в ногу, как пиявка. Отец отдирал его от ноги дюйм за дюймом, словно клейкий пластырь.
– Как долго сможете его держать? – спрашивает Билл.
– Как сказать, силы-то уже не те, – говорит старик. – Минут десять продержусь, а большего не обещаю.
– Годится! – говорит Билл. – Как раз миную Центр, Юг и Средний Запад, а там до канадской границы можно уже и вприпрыжку!
Хоть ночь была темная, а Билл очень толстый, а я, как известно, бегун не из последних, но когда мне удалось его догнать, от города нас отделяло уже полторы мили.
Формальная ошибка
Я никогда не был особенным любителем междоусобиц; пожалуй, немного найдется в нашей стране явлений, чья ценность была бы столь нагло завышена – ну, разве что грейпфруты, свиной студень да медовый месяц. Тем не менее, если позволите, я расскажу вам об одной междоусобице на Индейских территориях, в которой мне выпала роль пресс-агента, попутчика и непреднамеренного несоучастника.
Я гостил на ранчо Сэма Дерки, где культурно проводил досуг, падая с недообъезженных лошадок и помахивая руками под носом у степных волков (сохраняя, впрочем, двухмильную дистанцию). Сэм был умудренным парнем лет двадцати пяти, из тех, кто бесстрашно возвращается домой по самой темноте – правда, не очень охотно.
А надо сказать, что у него под боком, в Крик-Нейшн, обитал клан неких Тейтумов. Я слышал, что Дерки с Тейтумами издавна враждовали. Поголовье обоих семейств с годами заметно сократилось, и конца данной тенденции не предвиделось – с обеих сторон подрастала юная смена. Но, как я понял, воевали они по-честному; то бишь, не прятались по кукурузным плантациям, целясь неприятелю в спину промеж подтяжек – отчасти, возможно, ввиду отсутствия кукурузных плантаций и привычки местных носить не больше одной подтяжки. Кроме того, заклятые враги никогда не трогали женщин и детей. В то время – да и поныне – местным женщинам ничто не угрожало.
У Сэма Дерки была подружка. (Если бы я рассчитывал протолкнуть этот рассказ в беллетристический журнал, пришлось бы написать: «М-ру Дерки посчастливилось быть помолвленным».) Звали ее Элла Бейнс. Они производили впечатление любящей и нежной пары, как оно всегда бывает сразу после помолвки и сразу перед размолвкой. На вид она была вполне удобоварима, особенно с учетом пышной копны каштановых волос. Даже когда он представил ей меня, она осталась непоколебима в своих предпочтениях, так что я окончательно уверился: этих двоих свела вместе Судьба.
Мисс Бейнс жила в Кингфишере, в двадцати милях от ранчо. Сэм большую часть времени жил в седле между этими двумя точками.
Однажды в Кингфишере объявился некий отважный молодец невысокого роста с гладкими и непримечательными чертами лица. Его очень интересовали всевозможные сведения из жизни городка, а в особенности фамилии его обитателей. Он сказал, что прибыл из Маскоги, во что охотно верилось – стоило лишь взглянуть на его желтые башмаки и вязаный галстук. Я как-то пересекся с ним по дороге на почту. Он сказал, будто его зовут Беверли Треверс, во что верилось с трудом.
На ранчо как раз настала самая занятая пора, и у Сэма не было времени часто отлучаться от дел. Посему мне как непригодному к труду и по большей части бессмысленному дармоеду выпала обязанность ездить в город за всякой всячиной – открытками, мукой, содой, махоркой и, самое главное, письмами от Эллы.
Однажды, отправившись за папиросной бумагой и запасными колесами для телеги, я увидел мнимого Беверли Треверса и Эллу Бейнс, раскатывающих взад-вперед по улице в желтоколесном экипаже со всей нарочитостью, которую позволяла вязкая черная грязь. Я понимал, что сие известие вряд ли прольется бальзамом на душу Сэма, и благоразумно исключил его из ежевечерней сводки городских новостей. Но на следующий день на ранчо объявился долговязый бывший ковбой по имени Симмонс, старый приятель Сэма, торговавший в Кингфишере сеном, и, скрутив и выкурив внушительное количество папирос, наконец разомкнул уста. А глаголили его уста вот что:
– Знаешь ли, Сэм, последние пару недель в Кингфишере мутит атмосферу один персонаж, выдающий себя за некого Беверли Треверса. Знаешь, кто это? Не кто иной, как Бен Тейтум из Крик-Нейшна, сын старого Гофера Тейтума, которого твой дядюшка Ньют подстрелил в феврале месяце. И знаешь, что он сегодня вытворил? Взял и убил брата твоего, Лестера, прямо перед зданием суда.
Мне показалось, что Сэм не расслышал. Он сорвал веточку мескита, пожевал ее с мрачным видом и процедил:
– Убил, значит? Лестера, говоришь?
– А то, – сказал Симмонс. – Так это еще не все. Он увел твою подружку, мисс Эллу Бейнс. Я подумал, может, тебя это заинтересует, вот и решил доложить.
– Премного благодарен, Джим, – сказал Сэм, вытаскивая изо рта изжеванную веточку. – Да, хорошо, что ты приехал. М-да. Хорошо.
– Ну ладно, мне-то вообще уже пора. А то я лавку на хлопца оставил, а он сено от овса не различает как следует. В спину, значит, Лестеру пальнул.
– В спину?
– Да, пока тот коня запрягал.
– Премного благодарен, Джим.
– Я просто подумал, надо тебе дать знать, что ли.
– Может, зайдешь кофейку выпьешь на дорожку, а, Джим?
– Нет-нет, мне пора. Дела.
– Так говоришь…
– Именно так. Все видели, как они вместе уехали в повозке. А сзади тюк такой был привязан, вроде как с одеждой. Упряжь он с собой еще из Маскоги пригнал. Сразу так и не нагонишь.
– А по какой…
– Я как раз хотел сказать. Они уехали по дороге на Гатри; ну а там уж куда свернут – это я не знаю, сам понимаешь.
– Ясно, Джим. Премного тебе благодарен.
– Да не за что, Сэм.
Симмонс свернул папиросу и пришпорил коня. Отъехав ярдов двадцать, он притормозил и спросил:
– Тебе не требуется… как бы это сказать… помощь, а?
– Да нет, спасибо.
– Ну я так и подумал. До скорого!
Сэм вытащил карманный ножик с костяной ручкой, раскрыл его и соскреб с левого сапога присохший кусок грязи. Я подумал было, что он произнесет над ним клятву кровной мести или продекламирует «Проклятие цыгана». Все известные мне вендетты обычно начинались именно так. Но эта, похоже, была исключением. Вздумай кто-нибудь сыграть ее подобным образом на сцене – мигом был бы освистан и замещен одной из увлекательнейших мелодрам Беласко.
– Мне вот что интересно, – сказал Сэм с глубоко вдумчивым выражением лица, – бобы холодные остались еще на кухне или нет?
Он позвал Уоша, своего чернокожего повара, и, получив утвердительный ответ, велел разогреть бобов и заварить кофе покрепче. Затем мы отправились к Сэму в комнату, где он спал и заодно держал ружья, собак и седла с любимых скакунов. Он достал три-четыре шестизарядных револьвера из книжного шкафа и принялся осматривать их, рассеянно насвистывая «Жалобу ковбоя». Потом он велел седлать двух лучших коней на ранчо.
Так вот, наблюдая за ходом междоусобиц в разных уголках нашей страны, я подметил, что в этом деле есть одно неписанное, но строжайшее правило: ни в коем случае не упоминать о вендетте в присутствии ее участника. Это считается еще более неприличным, чем комментировать бородавку на физиономии вашей богатой тетушки. В дальнейшем обнаружилось, что есть и еще один нюанс этического характера, но это, видимо, чисто западная традиция.
До ужина оставалось еще два часа, но уже через двадцать минут мы с Сэмом за обе щеки уплетали разогретые бобы с холодной говядиной и горячим кофе.
– Перед долгой дорогой никогда не помешает хорошо поесть, – сказал Сэм. – Не стесняйся, бери добавку.
У меня вдруг зародилось нездоровое подозрение.
– А зачем ты велел седлать двух коней? – спросил я.
– Раз, два – каждому по коню, – сказал Сэм. – Ты же считать умеешь?
Из этой тревожной арифметики следовал один четкий вывод: Сэму даже не пришло в голову, что мне могло прийти в голову не стать вместе с ним на путь мести и правосудия. То была уже высшая математика. Отвертеться было невозможно. Я взял добавку бобов.
Через час мы выдвинулись на восток мерным галопом. Кони наши были кентуккийской породы, взращенные на сочном меските западных прерий. Пусть у Бена Тейтума скакуны были проворнее, пусть у него была хорошая фора – но услышь он грозный топот наших коней, рожденных в самом сердце вендетного края, он почуял бы, как по следам его быстрых лошадок неумолимой поступью близится возмездие.
Я понимал, что Бен Тейтум постарается заехать как можно дальше в родные края, где у него имелись многочисленные приспешники и сторонники. Он-то знал, что его преследователь пойдет за ним хоть на край света.
По пути Сэм вслух рассуждал о погоде на завтра, о ценах на говядину, о пианолах. Можно было подумать, будто у него никогда и не было ни брата, ни возлюбленной, ни заклятого врага. Есть такие темы, для которых не найдется слов даже в академическом издании словаря. Понимая, чего требует этикет, но не будучи достаточно опытным в кровных распрях, я немного переборщил, принявшись рассказывать умеренно забавные истории. Сэм смеялся в нужных местах – но только одним ртом. Узрев краем глаза его рот, я пожалел, что мне недостало чувства юмора воздержаться от подобных анекдотов.
Мы настигли беглецов в Гатри. Усталые, голодные и немытые, мы ввалились в местную дощатую гостиницу и сели за столик. Они сидели в дальнем углу, погрузившись в трапезу, но время от времени метая по сторонам беспокойные взгляды.
Барышня была одета в коричневое платье из какой-то гладкой шелковистой материи, с кружевной оторочкой и юбкой в складочку. Лицо ее наполовину скрывала плотная коричневая вуаль, а на голове красовалась широкополая соломенная шляпа с какими-то перьями. На парне была простая немаркая одежда, а волосы у него были коротко острижены. Одним словом, ничем не примечательный тип.
И вот они перед нами – убийца и похищенная им дама. И вот мы перед ними – доблестный мститель, верный кодексу чести, и сверхштатный сотрудник, пишущий эти строки.
На мгновение жажда мести застила глаза – по крайней мере, сверхштатному сотруднику. На мгновение он принял деятельное участие в кровной вражде – правда, словесное.
– Чего же ты ждешь, Сэм? – прошипел я. – Стреляй скорее!
Сэм меланхолично вздохнул.
– Ты не понимаешь. Зато он понимает, – сказал он. – Еще бы. Чтобы вы знали, м-р Новичок, у нас, у порядочных людей, есть правила: не положено стрелять в кавалера в присутствии дамы. И я не слышал, чтобы кто-то хоть раз преступил этот закон. Так нельзя. Надо, чтобы он либо со своей шайкой был, либо один. Понял теперь? И он это знает. Это все знают. Итак, вот он каков, м-р Бен Тейтум! Красавчик! Ничего, живым ему из гостиницы не выбраться. Пора уравнять счет.
После ужина парочка быстро улизнула. Хотя Сэм полночи таился по всем углам и закуткам, беглецам каким-то таинственным образом удалось избежать встречи с ним, а утром дама в коричневом платье с юбкой в складочку и молодой человек с короткой стрижкой спешно погрузились в свой экипаж и унеслись прочь.
Погоня – дело довольно монотонное, и, с вашего позволения, я ее урежу. Долго ли коротко ли, но мы их снова нагнали. Между нами и тележкой всего было с полсотни ярдов. Они обернулись, глянули на нас – и даже коней не хлестнули. Бен Тейтум понял, что удрать от нас так просто не выйдет. Теперь ему оставалось полагаться лишь на кодекс чести. Нет сомнений, что, будь он сам по себе, Сэм Дерки не стал бы мешкать; но пока рядом с ним сидела барышня, его защита была пуленепробиваемой. Сомневаюсь, что он бы струсил сразиться один на один.
В общем, как видите, бывает и так, что дама мешает двум кавалерам вступить в поединок, а не подталкивает их к этому изо всех силенок. Впрочем, непреднамеренно и несознательно. Ей о кодексах ничего не известно.
Через пять миль мы достигли поселка под названием Чендлер, надежды Запада. И беглецы, и преследователи загнали лошадей чуть не до изнеможения. В Чендлере была одна гостиница, предлагавшая нечеловеческие условия как двуногим, так и четвероногим постояльцам; и вот мы вчетвером снова собрались в столовой, повинуясь зову колокола столь громоздкого и звучного, что небосвод в здешних широтах давным-давно треснул. Столовая, правда, была поменьше, чем в Гатри.
Мы как раз приступили к яблочному пирогу – воистину, от фарса до трагедии один шаг! – когда я заметил, что Сэм пристально изучает наших беглецов, сидящих за столиком на другом конце комнаты. Барышня была в том же коричневом платье с кружевами и в той же вуали до носа. Парень склонился над тарелкой, выставив на обозрение коротко стриженную макушку.
– Кодекс чести гласит, – пробормотал Сэм вроде как себе под нос, – что нельзя пристрелить мужчину в присутствии женщины; но, разрази меня гром, нет такого кодекса, что нельзя пришить женщину в присутствии мужчины!
И не успел я вникнуть во все тонкости этого умопостроения, как он выхватил из подплечной кобуры кольт и выпустил все шесть пуль в фигуру, скрытую коричневым платьем с кружевами и складчатой юбкой.
Юная особа в темном костюме, лишенная шевелюры и кавалера, уронила голову на руки; а тем временем люди уже бежали к бездыханному телу Бена Тейтума, облаченному в женские одеяния, которые позволили Сэму формально обойти требования кодекса.
Коловращение жизни
Мировой судья Бинаджа Уиддеп уселся на пороге конторы и закурил свою самодельную трубку, вырезанную из бузины. Кэмберлендский хребет, заслонивший полнеба, в предвечерней дымке окрасился в сине-серый цвет. Чья-то курица-пеструшка, глупо кудахтая, протопала вразвалочку по «главной улице» поселка.
Издали донесся скрип колес, потом накатило облако пыли, и наконец на дороге появилась запряженная быком двуколка, а в ней – Рэнси Билбро с супругой. Двуколка остановилась перед конторой суда, и чета вылезла из нее. Рэнси Билбро состоял преимущественно из дубленой коричневой кожи плюс копна желтых волос на высоте шести футов. Его молчаливая невозмутимость, позаимствованная у родных гор, была непробиваемой, как рыцарские латы. Его жена была вся из ситца, угловатых форм и крошек нюхательного табака, а в глазах ее таилась тревога неосознанных желаний и смутный протест обманутой молодости, не заметившей, что она уже прошла.
Чтобы не уронить честь мундира, мировой судья сунул босые ноги в башмаки и поднялся, пропуская супругов в контору.
– Мы, это… – Голос женщины звучал, словно шум ветра в верхушках сосен, – хотим развестись. – Она оглянулась на мужа: не усмотрел ли он в ее формулировке какой-нибудь неточности, неясности, уклончивости, пристрастия или стремление к личной выгоде.
– Развестись, – подтвердил Рэнси, величественно кивнув. – Нам с ней ни в жисть не ужиться. В горах и так тоска – глушь, одиноко, даже если кто живет с женой душа в душу. Ну, а если она шипит, как дикая кошка, или сидит, нахохлившись, как сова под крышей, – никаких сил нет жить с ней вместе.
– Да если он лодырь и никчема, без царя в голове, – сказала женщина. – Шляется со всяким отребьем, с самогонщиками. Виски налакается и дрыхнет день-деньской. А я, значит, корми его псов, от которых спасу нет.
– Да если она сковородками швыряется, – подхватил Рэнси, – да собаку, лучшую на все горы, кипятком окатила, а чтоб сварить чего поесть, мужу силы поддержать – так это не дождешься, а только ночь придет – все пилит и пилит за всякую чушь, глаз не даст сомкнуть.
– Да если он на податных чиновников с кулаками бросается и чуть ни бандитом слывет на все горы – какой тут спать!
Мировой судья не спеша приступил к исполнению своих обязанностей. Он поставил табурет и свой единственный стул, чтобы заявители сели, затем раскрыл свод законов и внимательно просмотрел перечень статей, затем протер очки и передвинул на столе чернильницу.
– В законе и уложениях, – начал он, – ничего не сказано по вопросу о разводе в понимании того, попадает ли данное дело в юрисдикцию данного суда. Однако, с точки зрения справедливости, конституции и здравого смысла, контракт, который нельзя расторгнуть, не имеет смысла. Если мировой судья может сочетать пару узами брака, то, ясное дело, он должен быть вправе и освободить их от этих уз. Посему настоящий суд выносит решение о расторжении вашего брака и выражает надежду, что Верховный суд оставит данное решение без изменений.
Рэнси Билбро вытащил из кармана штанов небольшой кисет. Из кисета он вытряхнул на стол пятидолларовую купюру.
– Вот, – сказал он. – Продал медвежью шкуру и двух лисиц. Это все наши денежки.
– За процедуру развода, – сказал судья, – в данном суде установлена плата в размере пяти долларов, – и он с делано-равнодушным видом сунул бумажку в карман своего домотканого жилета. С явным напряжением своих физических и умственных сил он написал постановление о разводе на четвертушке листа, затем переписал его на другую четвертушку и зачитал вслух. Рэнси Билбро и его супруга выслушали решение, согласно которому они получали назад свою свободу:
– Настоящим доводится до всеобщего сведения, что Рэнси Билбро и жена его Ариэла Билбро предстали передо мной и дали торжественное обещание, что отныне и впредь не будут ни любить, ни уважать друг друга, ни повиноваться друг другу – ни в горе, ни в радости – и, будучи в здравом уме и твердой памяти, были привлечены мною к суду для расторжения их брака ради мира, спокойствия и благоденствия штата Теннесси. Быть по сему, и да поможет вам Бог. Бинаджа Уиддеп, мировой судья. Округ Пьемонт, штат Теннесси.
Судья уже был готов вручить одну из бумажек Рэнси, но тут раздался голос Ариэлы. Мужчины обернулись и посмотрели на нее. Тупая мужская предсказуемость столкнулась с непредсказуемым.
– Судья, ты погоди отдавать ему эту бумажку-то. Надо еще кой-чего уладить. Про мои-то права забыли? А мне ить положен алимент. Это куда годится – развелся, а жена что, оставайся без гроша? А я, к примеру, думаю к Эду, брату моему, на Свинячью гору отправиться. И как мне туда добраться? Мне и башмаки надо, и табаку, и то да се – мало ли чего? Уж если смог заплатить разводные, так пусть и алимент платит, Рэнси, то есть.
Рэнси чуть дара речи не лишился. Это был гром средь ясного неба – ни о каком алименте до сих пор и речи не было. Женщины – они вечно сюрпризы преподносят, вроде этого – хоть стой, хоть падай.
Судья Бинаджа Уиддеп рассудил, что тут потребуется решение, основанное на законе. Но закон и тут хранил молчок: про алимент – ни слова.
Однако ноги этой женщины были босы, а путь в горы – крут и каменист…
– Ариэла Билбро, – проговорил он гнусаво по-судейски, – суд хочет знать, какого размера алимент полагаете вы подобающим в данном конкретном случае?
– Как по мне, – отвечала женщина, – на башмаки, на все про все, долларов пять будет в самый раз. Не сказать, чтобы хороший алимент, но до брата Эда доберусь.
– Суд полагает, – гнусавил Бинаджа, – что указанная сумма не является чрезмерной. Рэнси Билбро, суд обязывает вас выплатить истице алимент в размере пяти долларов, дабы постановление о разводе могло вступить в силу.
– Дык, нету у меня больше денег, – просопел Рэнси. – Я все отдал, что было.
– В таком случае, – судья буравил его свирепым взглядом поверх очков, – вы понесете ответственность за неуважение к суду.
– Ну хоть до завтра погодите, – взмолился Билбро. – Может, наскребу как-нибудь. Кто ж знал, что придется платить этот самый алимент…
– Слушание дела откладывается на один день, – провозгласил судья. – Завтра сторонам надлежит предстать перед судом и выполнить его постановление. После чего сторонам будут вручены свидетельства о разводе.
Тут Бинаджа Уиддеп уселся на крыльце и принялся распутывать шнурки своих башмаков.
– Ну, поехали, что ли, к дядюшке Зайе, – предложил Рэнси, – заночуем у него.
Он вскарабкался на двуколку, Ариэла взобралась с другой стороны. Рэнси хлестнул веревочной вожжей, рыжий бычок послушно развернулся, и двуколка не спеша затарахтела по дороге, поднимая колесами облака пыли. А мировой судья Бинаджа Уиддеп долго сидел и курил самодельную трубку из корня бузины. Потом взял свою еженедельную газету и принялся читать. Когда спустились сумерки и строчки стали сливаться у него перед глазами, он зажег сальную свечу и продолжал читать за столом, пока не взошла луна, возвещая, что пора идти домой ужинать. Судья жил в бревенчатой хижине на склоне горы, возле засохшего тополя. Путь домой лежал через ручеек, бегущий сквозь густые лавровые заросли. Вдруг из-за кустов шагнула темная фигура и направила дуло ружья ему в грудь. Лицо незнакомца скрывала какая-то тряпка и низко надвинутая шляпа.
– А ну давай деньги, – сказал грабитель. – Живо! И не болтай! А то я нервный. Палец так и пляшет на курке.
– У м-меня т-только пять долларов, – пробормотал судья, доставая купюру из кармана жилетки.
– Сверни ее, – последовал приказ, – и засунь в дуло.
Бумажка была новенькая и хрустящая. Свернуть ее трубочкой – даже неловкими дрожащими пальцами – было несложно, сунуть в дуло – тоже, хотя судье это далось непросто…
– Теперь иди, куда шел, – сказал грабитель. Судья не заставил повторять дважды.
На следующий день все тот же рыжий бычок снова притащил двуколку к крыльцу суда. Судья Бинаджа Уиддеп был уже обут, так как с утра ждал посетителей. В его присутствии Рэнси Билбро вручил жене пятидолларовую купюру. Служитель закона смотрел на нее зорким взглядом. Она скручивалась по бокам, словно совсем недавно была свернута трубочкой и, возможно, побывала в дуле ружья. Судья, однако, воздержался от комментариев. Согласитесь: мало ли кто сворачивает деньги трубочкой… Он вручил супругам свидетельства о разводе.
Те стояли в неловком молчании, медленно складывая гарантии только что обретенной свободы.
Ариэла бросила неуверенный, полный робости взгляд на Рэнси.
– Ну, что, – заговорила она, – ты теперь домой, значит, на двуколке… Хлеб на полке, в жестяной коробке. Кусок бекона – в котелке: спрятала от собак подальше… Часы-то на ночь не забудь завести.
– А ты к брату Эду, значит? – Рэнси тонко изобразил безразличие.
– Да надо бы до ночи успеть туда добраться. Не больно-то меня там ждут. С ума от счастья не сойдут, это уж точно. Да куда ж еще идти-то. А дорога-то туда – сам знаешь какая. Пойду-ка я, пожалуй. Будем, значит, прощаться, Рэнси. Или, может, ты и попрощаться-то не захочешь…
– Дык что ж я, собака, что ли, какая, – чтоб, значит, не попрощаться, – голосом мученика отозвался Рэнси. – Оно, конечно, ежели кому уйти не терпится, так им и не до прощанья будет.
Ариэла стояла молча. Она тщательно свернула купюру и свидетельство и сунула их за пазуху. Бинаджа Уиддеп скорбно наблюдал сквозь очки, как банкнота скрылась из виду. Мысль его работала лихорадочно. Те слова, что он произнес в следующую минуту, мгновенно повысили его человеческий рейтинг и автоматически произвели в более высокую категорию: либо в многочисленную категорию чутких душ, либо в малочисленную – великих финансистов.
– Ну, что, Рэнси? Скучновато тебе будет сегодня – одному-то в старой хижине?
Рэнси уставился вдаль, на Кэмберлендский хребет, светло-синий в лучах утреннего солнца. Он не смотрел на Ариэлу.
– Дык, уж наверное скучновато, – сказал он. – Так ведь, ежели кто бесится да кричит насчет развода, так что ж тут поделаешь, не силком же держать.
– Так то ж кто другой хотел развода, – сказала Ариэла, упершись взглядом в табуретку. – К тому ж никто кого другого держать и не хотел.
– Ну, так уж и не хотел!
– Так ведь никто и не сказал, что хотел… Пожалуй, пойду-ка я. Пора мне к брату Эду.
– И наши старые часы, видать, никто уже не заведет…
– Так, может, мне поехать с тобой, Рэнси, да завести часы?
Ни один мускул не дрогнул на лице жителя гор. Он протянул свою ручищу, и смуглая ручка жены исчезла в ней. На миг душа женщины проглянула сквозь застывшие черты и озарила ее лицо.
– Я пригляжу, чтобы собаки тебя не донимали, – сказал Рэнси, – видать, я был неправ. Скотина был, да и только. Но ты уж заведи часы, Ариэла.
– Сердце то мое там осталось, – прошептала она. – Там, в нашей хижине, с тобою рядом. Не буду я больше беситься, Рэнси. Поехали домой скорее. Может засветло еще и доберемся.
Забыв обо всем на свете, они направились было к двери, но тут вмешался мировой судья Бинаджа Уиддеп.
– Именем штата Теннесси, – заявил он, – я запрещаю вам нарушать его законы и уложения! Суд удовлетворен, а также рад и счастлив наблюдать, что тучи раздора и непонимания развеялись и более не омрачают союз двух любящих сердец. Однако долг данного суда – встать на защиту общественной морали и нравственной чистоты штата Теннесси. И потому суд должен заявить, что, будучи разведены в соответствии с законом, вы не являетесь перед законом ни мужем, ни женой, и, как таковые, не можете претендовать на права преимущества и прерогативы, проистекающие из матримануального состояния.
Ариэла вцепилась в руку мужа. Что он мелет, этот судья? Уж не хочет ли он сказать, что она потеряет своего Рэнси теперь, когда оба они извлекли для себя такой важный урок?
– Однако, – продолжил судья, – суд полномочен устранить ограничения, налагаемые фактом бракоразвода, и готов сию минуту осуществить торжественный обряд бракосочетания, дабы вернуть все на свои места и позволить тяжущимся сторонам возобновить достойное и возвышающее состояние матримануального союза, к каковому они так стремятся. За осуществление вышеозначенной процедуры данным судом установлена, значит, плата, короче говоря, пять долларов.
Тут для Ариэлы словно забрезжил лучик надежды. Рука ее проворно скользнула за пазуху. Пятидолларовая бумажка вспорхнувшей голубкой перелетела на стол судьи, где и приземлилась.
Смуглые щеки Ариэлы рдели, как розы, когда она, рука об руку с Рэнси, стояла и слушала слова, вновь скрепляющие их союз.
Рэнси помог ей взобраться в двуколку и сам уселся рядом. Снова рыжий бычок развернулся на дороге, и супруги, рука об руку, покатили домой в свои горы.
Мировой судья Бинаджа Уиддеп уселся на крылечке конторы и сбросил башмаки. Он еще раз нащупал пальцем купюру, засунутую в карман жилетки. Опять закурил свою самодельную трубку из бузины. Та же курица-пеструшка опять протопала вразвалочку по «главной улице» поселка, все так же глупо кудахтая.
Дороги, которые мы выбираем
В двадцати милях от городка Таксон, штат Аризона, «Западный экспресс» остановился у гидранта взять воды. Помимо живительной влаги локомотив этого знаменитого поезда взял на борт и нечто менее живительное.
Покуда кочегар заводил шланг в цистерну, в кабину паровоза поднялись трое. Боб Тидбол, «Акула» Додсон и индеец-квартеронец из племени крик по кличке Джон Большой Пес влезли к машинисту и показали ему круглые отверстия своих пушек. Три внушительных дырки так впечатлили машиниста, что он заломил руки в театральном жесте, словно хотел воскликнуть: «Скажи мне всю правду, даже самую страшную!»
Повинуясь короткой команде Акулы Додсона, главаря группы захвата, машинист сошел на землю и отцепил паровоз и тендер. Джон Большой Пес, усевшись на куче угля, франтовато наставил два револьвера на машиниста и кочегара и предложил им отогнать локомотив на пятьдесят ярдов и ждать дальнейших указаний.
Акула Додсон и Боб Тидбол, не испытывая никакого интереса к такой бедной золотом породе, как пассажиры, сразу направились к золотой жиле – сейфу почтового вагона. Там они обнаружили умиротворенного и сонного экспедитора, пребывающего в полной уверенности, что экспресс остановился, чтобы пополнить запасы чистой воды, и ни о чем более опасном даже не помышляющего.
Покуда Боб рукоятью своего шестизарядного кольта выбивал эту бредовую идею из его головы, Акула закладывал под сейф заряд динамита.
Грохнул взрыв, который принес чистой прибыли на тридцать тысяч золотом и ассигнациями. Кое-кто из пассажиров высунул голову в окно поглядеть, где это гремит гром. Кондуктор дернул шнур звонка, но тот обвис, не оказав сопротивления. Акула Додсон и Боб Тидбол побросали добычу в грубый брезентовый мешок, спрыгнули наземь и побежали к паровозу, увязая в насыпи высокими каблуками.
Машинист, угрюмый и злой, но благоразумно повинуясь их приказу, погнал локомотив прочь от неподвижного состава. Тем временем экспедитор, очнувшийся от спячки, вызванной кольтом Боба Тидбола, выскочил из вагона с винчестером в руках. Джон Большой Пес, неосмотрительно усевшийся на тендере с углем, представлял из себя отличную мишень. Он сделал явно неудачный ход, и экспедитор прихлопнул его козырным тузом. Достойный представитель своей профессии от племени крик получил пулю прямо между лопаток и скатился наземь замертво, увеличив таким образом долю добычи каждого из своих товарищей ровно на одну шестую.