Смута Бахревский Владислав
По кликам, по звонам Пожарский понял: царь вышел из Золотой палаты и, радуя народ красою юности своей, движется с боярами к собору.
Чтобы быть в полной, в ясной чистоте, поспешил князь Дмитрий Михайлович прожить в себе, чтоб развеялись в прах, все дни борьбы и противостояния.
Не чаял в себе хитрости государственной, но назвался груздем – полезай в кузов. А тут надо было и груздем быть, и в кузов не попасть. Грибники по Руси шастали сворой. Куда ни поворотись – грабеж, грабит всяк, кто не ленится. Полк украинских казаков за поживою дошел до Бежецка, у Антоньева монастыря стоял. Человек Вора Васька Толстой с донскими казаками грабил Пошехонье, взял Углич. Новгород присягнул шведскому королевичу герцогу Карлу Филиппу. Шведы, ожидая послов с челобитьем к герцогу, заняли Тихвин. В Смоленске поляки, в Москве поляки, под Москвой в стане Трубецкого и Заруцкого новое бесстыдство, названное ложной лжи ложь. Трубецкой с войском присягнул третьему Вору, третьему Лжедмитрию, который якобы спасся и объявился в Ивангороде, а потом сел «царствовать» во Пскове. Звали «Дмитрия» почему-то Сидоркой, но говорили, что на самом-то деле он Петрушка. И вот этому Вору Сидорке-Петрушке-Дмитрию присягнул Трубецкой, впрочем, сам же послал грамоты и в Троицкий монастырь, и в Ярославль, что присяга обманная, неволей. Одно только непонятно: кого обманывал, Вора, Пожарского, монахов или весь народ русский? Какое там груздем – змеем пришлось виться… В Новгород послал Степана Татищева говорить шведам, что вся Россия спит и видит на престоле московском шведского королевича, к украинской казачьей вольнице – иное «посольство», пошел князь Мамстрюк-Черкасский с крепким отрядом, поколотил чубатых разбойников…
Громоангельское многолетие оборвало воспоминания. Государь пришествовал в собор. И вот он, цветок расцветающий, на бархатах и парче, устилающих путь его. Государь пошел прикладываться к иконам, а казанский митрополит Ефрем начал службу.
Ах, Гермогена бы, святейшего! То его жданный час! На Небесах ныне служит, о России молитву поет, о народе русском, о царе православном.
Действо же дальше, дальше! Вот уже митрополит Ефрем возводит за руку самодержца на великое место по двенадцати ступеням в Чертог, на престол.
И пришло время держать назначенным к той службе шапку Мономаха, скипетр, яблоко.
Яблоко тяжело и прекрасно легло в надежные руки Пожарского. Держава. Вот она – держава! Власть от отца к сыну и во веки веков. Отменно тяжело яблоко, изукрашено несказанно, от драгоценных каменьев – радуга. Пожарский на лице эту радугу ощущал. И не только сильное, прекрасное, но и премудрое то яблоко. Верхнее полушарие разделено на четыре части. В каждой части свое изображение. Пожарский видел только то, что перед глазами было. На одной картине «Помазание библейского царя Давида на царство», на другой «Победа над великаном Голиафом».
Ох, эти чувства, все уводят куда-то, а что прекраснее яви? Государь речь говорит, до Пожарского долетает звонкий молодой голос, обращенный к митрополиту Ефрему, ко всему священству русскому:
– «По Божией милости и по данной вам благодати Святого Духа и по вашему и всяких чинов Московского государства избранию, богомольцы наши, благословите и венчайте нас на наши великие государства царским венцом по прежнему царскому чину и достоянию».
Слезы так и брызнули из глаз Пожарского: «Господи, Господи! Как же долго ждала Россия этого часа, этого слова!» И произнесено! Какими молодыми устами, какою чистой душой!
Ответное слово начал говорить митрополит Ефрем, витиевато, мудрено. Пожарский, устремляя всю кровь свою в ладони свои, чтобы не только ощутить, но и слиться с державою, поплыл-поплыл в минувшее… Ему хотелось, чтоб встали перед ним все его сражения, все его страшные минуты, когда сам рубил и его рубили, но увидел иное. Кострому увидел, когда воеводе Ивану Шереметеву, племяннику Федора Ивановича Шереметева, грозила смерть от рук восставших горожан. Сам он, Пожарский, тоже был противником, и ярым, добровольных слуг королевича Владислава, но не истреблять же свое отечественное боярство и дворянство?! Спас Ивана, от верной смерти спас.
И вспомнил, как выходили из Кремля боярыни, дети и внуки изменников бояр, желавших успокоить Россию иноземными припарками, чаявших спасения от пришлых, от своих же ожидавших смерти. Да ведь и поубивали бы! Казаки уж собрались огромной стаей, чтоб растерзать боярынь и цыплят их, заступника тоже умыслили зарезать. А среди вышедших из Кремля был Он, ныне венчаемый на царство отрок, и монахиня Марфа, матушка государева. На Каменном мосту принял Пожарский измученных осадой женщин и чад их. Казаки ушли, заплатить им пришлось. У них все за монету делается, предательство и геройство.
А с поляками как вышло?! Полк Струся сдался Трубецкому и был вырезан. Полк Будилы сложил оружие перед ним, Пожарским, ни убийства, ни мародерства.
И ощутил вдруг князь Дмитрий Михайлович, каждой жилочкой своей ощутил тишину державы, и захотелось увидеть Минина. Где-то в толпе. Державная тишина – нет тебя слаще.
Вздрогнул. Вот оно, вот оно! Митрополит Ефрем, простирая руки к Всевышнему, возгласил:
– Прими же, государь, высочайшую честь и вышехвальную славу, венец царствия на главу свою, – венец, который взыскал от древних лет прародитель твой, Владимир Мономах. Да процветает нам от вашего царского, прекрасного, цветущего корня прекрасная ветвь в надежду и в наследие всем великим государствам Российского царства!
И возложил на голову Михаила Животворящий Крест.
И вот уже взяли у Пожарского ставшую теплой от рук его державу.
И вот он, государь, – в венце, со скипетром, с яблоком. И возгласил митрополит Ефрем – ах, Гермогену слова бы эти в святейшие уста!
– Да умножит Господь лета царствия царя Михаила! Да узрит он сыны сынов своих! Да возвысится десница его над врагами и устроится царство его и потомство его мирно и вечно!
На следующее утро 12 июля 1613 года, в день государевых именин, нижегородец гражданин Кузьма Минин был пожалован в думные дворяне.
В 1620 году на вклады князя Пожарского по его обещанию Богородице на углу Никольской улицы против Никольской же башни Кремля поставлен был ладный, в каменном кружеве, Казанский собор, чтоб стояла Русская земля крепко и ради народа русского и всех добрых людей надежно.
Число семнадцать
Всякое дело русский человек начинал с молитвы, а помолясь, жил как жилось, строил и сокрушал не ради Бога, совести, ума, но как в груди пыхнулось. Народ, живущий сердцем, – народ жизненной стихии. Религия для него – поздние слезы очистительного раскаяния, царские указы – каменные стены, не прошибешь, да только зачем прошибать, пусть стоят себе в сторонке; магия русскому человеку все равно что всполох жгучего любопытства. Все, кто прибегал к колдовству, искривляя Божью волю для своих хотений, – грешники.
В Смуту, теряя власть и Бога, цари шастали под покровом ночи к астрологам, к гадалкам, к ведунам…
Из нашего Теперь минувшее – как тело на вскрытии. Видно всякую кровеносную жилочку, всякий нерв, откуда они и куда ведут. Никакой магии не нужно, чтобы понять: если жилочку эту и нерв этот перерезать, произойдет именно то, что свершилось. Но иное, недоступное пониманию, тоже проступает. Черная ли тут, Светлая ли воля?
Мне бросилось в глаза число 17. В нем словно бы начала и концы многих бед и потрясений, павших на головы героев Смуты и на все царство Русское.
17 февраля 1598 года Земский собор поклонился Борису Годунову, чтобы он, мудрый сын Отечества, принял осиротевшее царство.
17 мая 1606 года убит царь Дмитрий Иоаннович, Самозванец.
17 января 1608 года царь Василий Иванович Шуйский венчался с Марьей Петровной Буйносовой.
17 февраля 1609 года, на Масленицу, дворяне попытались свергнуть Шуйского. Патриарх Гермоген вышел на Лобное место и защитил царя.
17 июля 1610 года свержение Шуйского произошло.
17 августа 1610 года Москва целовала крест королевичу Владиславу.
17 сентября 1610 года польская армия была пущена боярами в стольный град Русского царства.
17 октября 1610 года посольство во главе с митрополитом Филаретом и князем Василием Васильевичем Голицыным прибыло в Смоленск, в лагерь польского короля Сигизмунда, а в апреле оно было арестовано.
17 мая 1611 года к Москве пришел Сапега.
17 февраля 1612 года умер от голода в Кремле, приняв крест от поляков и предателей-бояр, патриарх Гермоген, великий молитвенник и защитник Русской земли. К слову, патриарх Никон скончался 17 августа, Иоасаф II – 17 февраля, Иоаким – 17 марта, Алексий – 17 апреля.
17 сентября 1612 года, пережив брата-царя на пять дней, скончался в плену воевода Дмитрий Иванович Шуйский.
Можно, конечно, насобирать и другие даты: дней в месяце только тридцать, и все же в Смуту столь важные для Русского государства события произошли именно 17-го числа.
Знаменитый нумеролог двадцатого века Чиро, предсказавший гибель Николая II, число 8 считает грозным и несчастливым. В нумерологии все многозначные числа сводятся к простому путем сложения. Вы родились 29-го? 2 + 9 = 11; 1 + 1= 2. Вы – двойка. 10-го числа – ноль отбрасывается, вы – единица. Число 17 для нумеролога это 1 + 7 = 8. Все рожденные 8-го, 17-го, 26-го – восьмерки.
Вот характеристика восьмерки по нумерологии Чиро, он же – граф Льюис Хемон. В числе 8 заключено два мира, материальный и духовный. По начертанию 8 – два соприкасающихся круга. Один круг – это перевороты, революции, анархия, непостоянство, чудачества. Другой круг – философская мысль, оккультные знания, набожность, фатальный исход дела, сосредоточенность на цели, рвение.
Число 8 у астрологов – символ Сатурна, планеты Судьбы.
Древние греки называли 8 числом справедливости, ибо восьмерка – это 4 + 4. У древних евреев значение числа 8 было так велико, что обрезание совершалось на восьмой день по рождении. На празднике Посвящения зажигалось восемь свечей, и сам праздник длился восемь суток. Сект фарисеев тоже было восемь.
Сокровенность восьмерки видели в том, что праотец Ной, при котором совершился потоп, – восьмое поколение от Адама. Число Иисуса Христа 888, ибо он Спаситель мира. 8 + 8 + 8 = 24, а 24 – это по нумерологии 6/2 + 4. Число 6 – символ Венеры. Венера – любовь. Иисус Христос есть Любовь.
Все, что свершилось, – свершилось. Праздно спрашивать праотцев, поменялся ли бы ход истории и само течение времен, если бы Самозванец был убит на день раньше или на день позже? История – не компьютер, не переиграешь.
Просто бросилось мне в глаза: это случилось 17-го, и это, и это – и все вместе в семнадцатом веке. А сам семнадцатый век, был ли он несчастливым для России? Веком судьбы – да, был. Но какой век в нашей истории легкий? Если не находилось пришельцев, хватавших нас поперек спины, чтоб ударить и сломать раз и навсегда, сами рукава засучивали, сами своими топорами сокрушали горемычные головушки.
XVII век… Начали Годуновым, родившим Смуту, кончили Петром I, разорявшим и губившим все старорусское ради всего новонемецкого. И тот и другой для России старались, почитая Россию дурой и вознамерясь, выбив дурь, сделать из нее умницу.
Ну а что вышло, тут каждый из нас мастак судить.
О романе «Смута»
Имя Владислава Бахревского, автора исторических романов «Тишайший», «Никон», «Долгий путь к себе», «Смута», «Аввакум», «Страстотерпцы», «Столп», «Святейший патриарх Тихон» и многих других хорошо известно тем, кто интересуется далеким и недавним историческим прошлым своего Отечества. Именно для них, ищущих правды исторической и истины человеческой писал раньше и пишет сейчас этот неутомимый художник.
Исследовательской, почти аналитической, часто кажется проза писателя – настолько глубоко проникает он в события самого начала царствования Алексея Михайловича, второго государя из рода Романовых в «Тишайшем»; в историю раскола русской церкви в «Никоне»; в особенности борьбы за власть во времена Семибоярщины и походов на Москву двух Лжедмитриев в «Смуте»; в суть крупных исторических событий – восстание Степана Разина, войны с турками, стрелецкий бунт в «Столпе»; в историю новой Смуты уже XX в. в «Святейшем патриархе Тихоне».
Бахревский продолжал и продолжает традиции русского исторического романа именно в период постмодернистских экспериментов и разговоров о закате русской литературы, и, в частности романа, в конце XX – начале XXI веков.
В свое время писатель противостоял многим советским «историкам», описывавших русскую смуту XVII века с позиций идеологем большевизма, замалчивавших и умалявших очевидные заслуги царя Алексея Михайловича перед народом и государством.
«Таково было требование времени» – одно из самых распространенных объяснений исторического и общественного беспредела, царившего в бывшем СССР. Другими словами, уже тогда идеологи-партийцы (читай – власть имущие чужаки) в сознании молодежи формировали отрицательный образ Российской империи и ее царей. И сегодня некоторые деятели, кое-где еще остающееся у власти, продолжают творить черные мифы уже о современной России, преследуя все ту же цель – манипулируя сознанием, создать инертное, беспамятное, индифферентное поколение, которым легко управлять и которое легко направлять в нужное русло. Ведь хорошо известно: хочешь уничтожить народ – лиши его собственной истории, языка, самосознания. С этим и борется писатель в своих произведениях.
Романы Бахревского, обращенные к судьбоносным этапам в развитии русского народа, исторически точно, органично и правдиво, высокохудожественно, пафосно и патриотично отражают взлеты и падения русской государственности и русского менталитета. Выводы напрашиваются сами собой: «молчание» советской критики, а также замалчивание интереснейших произведений писателя в наши дни – это тоже политика, душащая все отечественное и патриотическое и выращивающая новых нигилистов-базаровых.
Об этом еще в 30-е годы взволнованно писал И. С. Шмелев: «В России вдохновенное слово в цепях, в запрете. У него отняты водители его духа, его писатели истинные. Вдумайтесь, какая потеря для России – на годы и годы. Преемственность уничтожена. В сотнях тысяч погибших из образованнейшего класса – несомненно, погибли ценнейшие единицы, возможные будущие вожди духовные, возможные славные творцы словом. Скажут: велика Россия, сто пятьдесят миллионов, – еще будут! Да, будут. Может быть, через столетие будут. Будут, когда опять образуется плодоносный слой высокой культурной одаренности. Да, с народных толщ, доведенных до одичания, только путем долголетнего просвещения могут подняться великаны Слова-Духа».
Поднимая совсем не случайно вечный вопрос о взаимоотношении власти с народом, Бахревский в одном из своих романов замечает: «Каждый век для России по-своему ключевой, но XVII – Божее знамение русскому народу: о минувшем и будущем. Век начался полным разрушением государственности, расхищением территорий, гибельным падением нравственности, богохульством, всеобщей изменой: православию, царству, народу, семье, – но уже через сорок лет Россия явилась миру в границах необъятных, с интересами на юге, западе, на востоке и с постоянным своим стремлением на север, где искателей просторов и древних тайн встречало ледяное безмолвие да игры небесных сияний».
В романе «Смута», впервые опубликованном в 1996 году, писатель воссоздает правдивую и точную картину жизни и борьбы за независимость русского народа от внешних врагов, устремившихся к освободившемуся царскому трону после смерти в 1605 году Бориса Годунова.
Хронологически, с 1591 по 1613 годы, Бахревский описывает главные события досконально им изученного и осмысленного исторического периода, характеризовавшегося наивысшим напряжением борьбы за власть как среди русских бояр, так и среди польско-литовско-шведских интервентов. Разделение боярства на сторонников (Шуйские, Мстиславские, Бельские) и противников (Романовы, Черкасские, Шестуновы, Репнины, Карповы, Сицкие) Бориса Годунова привело к ослаблению государства, чем тут же воспользовались внешние враги в лице польского короля Сигизмунда и его воевод, лихого украинского казачества, самозванцев Лжедмитриев I и II. Увы, но и до сегодняшнего дня об этом сложном времени мало что известно, особенно «как» и «почему» все происходило.
Помогая историкам, писатель помогает и обществу, особенно современной молодежи, которая часто формируется под сильным влиянием западной модели жизни – прагматичного, во многом бездушного и бездуховного образца. Чтобы «пробиться» к сознанию и чувствам молодых людей Бахревский совсем не случайно прибегает к публицистическим «приемам» не только в начале и в конце романа, но часто в начале и в конце отдельных глав. И конечно, никто не пройдет мимо главы «Русское поле», предваряющей роман. Это – взволнованное обращение писателя к исторической и генетической памяти народа, которое долго помнится даже после прочтения всей книги, потому что касается главного для человека: «Кто не знает жизни своих пращуров, сеятелей Поля, тот живет мотыльком».
Благодаря высокому художественному мастерству изображения внешней – бытийной и бытовой жизни наших предков, писатель погружает читателя в то далекое время, когда люди жили и мыслили другими категориями. Но и тогда, и сейчас, вечным и неизменным остается у человека любовь к Отечеству и к ближнему своему, уважение к старшему, умудренному жизненным и религиозным опытом человеку, сочувствие и сострадание к обездоленным, сохранение чести и достоинства, жизнь по совести и вере. Вот почему близки нам, людям XXI века, истинные герои, доблестные воины и защитники Отечества: Захарий Ляпунов, Михаил Скопин-Шуйский, Дмитрий Пожарский, Козьма Минин. И, конечно, духовный вождь русских патриотов того времени – патриарх Гермоген, пострадавший за веру, но не отрекшийся, не предавший Родину в трудную минуту, причисленный к лику святых Русской Православной церковью, ставший для многих образцом служения Отечеству и народу. Именно Гермоген сказал главное и такое нужное слово: «Опамятуйтесь! Зачем вам королевич, король, герцог? России нужен русский царь. Самый хороший иноземец наведет на нас иноземщину. Потомки проклянут немудрых пращуров своих». Подкрепляя свою мысль о вечных категориях, Бахревский публицистически страстно обращается к читателю, будоража его мысль и чувства: «История народов – это своды побед, где если и приходится сказать о поражениях, то и поражения подносят как торжество героев-мучеников. Без такой истории государство немыслимо. Одно нехорошо: такая история ведет к благодушию (мы сильнее всех), прибавляет спеси, да не ума. Ради самого народа, ради его будущего надо иметь книгу измен и поражений, в которой все изменники, все горе-воеводы оставались бы в вечном позоре и проклятии. Не для того, чтобы помнить о зле, а для того, чтобы новые поколения были предупреждены о возможной слабости своего духа, чтобы узнавали измену в любой ее личине. Узнавали в ее зародыше и освобождались бы от такого зародыша».
Читатель обратит внимание и на образы отрицательных героев из числа польских захватчиков, часто выступающих в роли достойных соперников русских воевод. Это – Сапега, Рожинский, Гонсевский, Вишневецкий, король Сигизмунд. Но конец у них у всех один – духовное обнищание и моральное поражение: «Они (Сапега и Рожинский) стояли в окопе. Тридцатилетние мужчины, с лицами изможденными, с ввалившимися глазами, не поделившие власти, не одолевшие развалившуюся страну, не взявшие не только Москвы, но и Сергиева монастыря».
Немало внимания уделяет писатель образу авантюристки и самозванки Марины Мнишек, дочери обедневшего сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Порой даже кажется, что автор сочувствует бедам этой юной еще особы. Но именно сочувствие проявляет и усиливает всю нелепость положения «русской царицы», как она себя сама называет. Ничего, кроме презрения и отмщения, такие «герои», погрязшие в бесчестьи, потерявшие совесть, попирающие все законы морали и нравственности не вызывают.
Язык произведения ярок, выразителен, насыщен сравнениями и оборотами речи, характерными для того времени. Это создает легко узнаваемый колорит эпохи, окунувшись в которую невольно хочешь оставаться там подольше. В этом весь Бахревский – словно сроднившийся с XVII веком человек. Его слияние со временем и героями читатель ощущает повсеместно. Авторское «я» в романе – это коллективное народное «мы». Оно формируется в сознании всех, прикоснувшихся к книге, поскольку и радости и боли, и муки и страдания, и бытовые разговоры и философствования – все пропущено сквозь собственные душу и сердце, все осмыслено и воссоздано человеком, ощущающим свою кровную связь с героической историей великого русского народа. А быть «певцом и гражданином» в своем Отечестве – единственно верный путь для русского писателя.
Читать бесплатно другие книги:
