Манящая тайна Маклейн Сара

Глава 14

Этим утром она подготовилась к сражению, к тому, чтобы вырваться из своего тюремного заключения.

Мара провела три дня, запертая в «Падшем ангеле». Ей предоставили свободу бродить по многочисленным коридорам и потайным комнатам, но только с сопровождением. Иногда это был Азриэль, серьезный и спокойный охранник; иногда — графиня Харлоу, когда та приезжала, чтобы проверить рану Темпла; иногда же — красавица Анна, которая болтала без остановки, ровно ничего при этом не сообщая.

Именно Анну и прислали за ней днем. Анна коротко стукнула в дверь, тут же открыла ее и вошла, тряхнув юбками.

— Темпл послал за вами, — сказала она.

Мару это сообщение ошеломило. Она не виделась с ним с того утра, когда он пришел в себя и плевался чаем, выказывая ей свое недоверие. Она уже решила, что он про нее забыл. Хотелось бы и ей о нем забыть. Забыть о том, как он лежал бледный и неподвижный, пока не пришел в сознание и вновь не обрел свой скверный нрав. А ведь она так за него боялась… Так желала ему поправиться…

Именно тогда она поняла, что ей ужасно его не хватает. Но все же она передала всем остальным — Борну, Кроссу и таинственному Чейзу, что хочет уйти. Что ей необходимо вернуться в «Дом Макинтайр». Что у нее есть мальчики, о которых нужно заботиться.

Но никто ей ничего не ответил. До сих пор. То есть пока не появилась Анна со своим сообщением, от которого у Мары перехватило дыхание, а сердце пустилось вскачь.

«Темпл послал за вами».

Она снова с ним увидится.

Она увидит его прямо сейчас.

Мара кивнула, встала и расправила юбки. Судорожно сглотнув, пробормотала:

— Как леди Болейн перед плахой…

Анна усмехнулась:

— Королева Англии — вот кто мы?

Мара пожала плечами:

— Нужно же к чему-то стремиться.

Они зашагали по длинному извилистому коридору и какое-то время молчали. Затем Анна сказала:

— Знаете, он вовсе не дурной человек.

Мара не колебалась ни секунды.

— Я никогда не считала его дурным, — тут же ответила она.

— Но ему никто не доверяет, — продолжала Анна. — Никто из тех, кто не входит в его ближний круг. Никто из тех, кто не знает его достаточно хорошо, чтобы понять, что он не мог…

Анна осеклась, а Мара тотчас спросила:

— Убить меня?

Анна искоса глянула на нее.

— Вот именно.

— Но вы его знаете достаточно хорошо?

Красивая блондинка посмотрела вниз, на свои руки.

— Да, знаю.

Мара отметила, что она говорила в настоящем времени, и ей это очень не понравилось. Анна — любовница Темпла, сомневаться не приходилось. Собственно, почему бы и нет? Она ему идеально подходила. Она блондинка, а он темноволосый; она без единого изъяна, а он весь в шрамах. И Анна такая красивая… У них получатся очень красивые… несносные дети.

Но у Темпла планы куда более обширные, чем женитьба на любовнице.

«Это закончится, когда вернется жизнь, для которой меня растили, — кажется, так сказал он ей однажды. — Когда у меня появятся жена, ребенок. Когда вернется все, что я унаследовал».

А его жена наверняка будет молодая и красивая, способная рожать идеальных детей.

Внезапно вспыхнула ревность. Маре совсем не понравилась мысль о подобной женщине, вынашивающей детей Темпла. Ей не нравилась мысль о любой женщине, которая будет вынашивать его детей.

За исключением…

Она отбросила эту мысль раньше, чем успела ее додумать. Пусть безумие держится от нее подальше. Ей нужно уберечь себя.

— Ему повезло, что у него такие друзья, — сказала она.

Анна внимательно посмотрела на нее:

— А вам?

— Мне?..

— Ну… кто ваши друзья?

Мара засмеялась, но как-то безрадостно.

— Я двенадцать лет живу в одиночестве, скрываясь. Друзья — это роскошь, которую я не могу себе позволить.

— А как же ваш брат?

Мара покачала головой. Кит — это семья. Не друг. И теперь он никогда не сможет им стать.

Мара со вздохом проговорила:

— Он едва не убил Темпла. Какой же он мне после этого друг?

Анна отвернулась и взялась за ручку ближайшей двери. Дверь широко отворилась, и девушка сказала:

— Вы должны убедиться, что Темпл понимает.

Мара не стала выяснять, что имелось в виду. Она вошла в комнаты Темпла, и дверь за ней сразу же захлопнулась. Осмотревшись, она увидела еще одну дверь, открытую. Сообразив, что дверь эта вела к рингу, Мара направилась в ту сторону.

Темпл стоял в пустом зале, в самом центре ринга. Стоял молча, сильный и красивый, хотя и с перевязью, надежно удерживающей его руку возле груди. Он был без сюртука, но его черные брюки были безупречно отглажены. Мара взглянула ниже, на усыпанный опилками пол — туда, где из-под брюк выглядывали его босые ступни.

И эти босые ноги словно загипнотизировали ее. У него были идеальные пальцы. И чистые белые ногти.

У этого мужчины даже ступни красивые.

При этой нелепой мысли взгляд ее метнулся вверх. Глядя на нее, Темпл усмехался, словно сумел прочитать ее мысли. Что ж, возможно, так и было.

В пустом, без зрителей, зале было холодно, и Мара обхватила плечи руками, приближаясь к Темплу, стоявшему все там же, в середине ринга.

Он внимательно наблюдал за ней, и она остро ощущала каждый свой шаг. Ей хотелось пригладить волосы и расправить юбки, но она сдерживалась. Приблизившись к рингу, остановилась. А он смотрел на нее сверху вниз с настороженным выражением, словно не знал, что она будет делать.

Мара тоже этого не знала, зато точно знала, что не сможет долго молчать, поэтому проговорила:

— Простите меня.

Она не в первый раз повторяла эти слова мысленно, но впервые произнесла их вслух.

Он взглянул на нее с удивлением:

— За что?

Мара тяжко вздохнула.

— Простите за все. Конечно же, за то, что сделал мой брат. — Она помолчала, собираясь с духом. — И еще за то, что сделала я.

Тут он подошел к ней и, протянув свою мозолистую руку, помог ей перебраться через канаты. Его ладонь была теплой и сильной. Когда же Мара оказалась на ринге, он отошел от нее, и она едва не расплакалась от ощущения потери.

— Ты испытываешь угрызения совести?

Он задал ей тот же вопрос, что и целую жизнь назад, в тот вечер, когда она подошла к нему на улице у его дома.

— Я сожалею, что втянула вас во все это.

Эти слова она уже говорила ему, то есть ответ был тот же самый… но каким-то образом совершенно другой. Более искренний. Она не жалела о своем побеге, но глубоко сожалела о его роли в ее глупой, бездумной пьесе.

— И я гораздо сильнее, чем вы можете предположить, сожалею о том, что натворил мой брат. — Мара помолчала, потом вновь заговорила: — Да, я очень об этом сожалею. Сожалею, что вам пришлось страдать от боли. Сожалею, что отняла у вас жизнь. Играла с ней. Если бы я могла, то вернула бы все обратно.

Темпл откинулся на канаты в дальнем углу ринга.

— Так ты не знала о его плане?

Ее глаза широко распахнулись.

— Конечно, нет! — Как он мог подумать, что она…

А как он мог об этом не подумать?

Мара покачала головой:

— Нет-нет, я бы никогда не причинила вам боли.

Его губы дрогнули в улыбке.

— Я назвал тебя шлюхой, и ты очень разозлилась.

Это задело ее даже сейчас. Но она не отвела глаз.

— Да, разозлилась. Но я вполне справлялась с собой.

Тут он хохотнул.

— Совершенно верно!

Темпл надолго замолчал, но по-прежнему наблюдал за ней. И казалось, его темные глаза видели ее насквозь. Может быть, именно эти глаза заставили ее сказать:

— Я счастлива, что вы поправились, ваша светлость. — Это была чистейшая правда.

И в то же время ужасная ложь.

Потому что слово «счастлива» даже близко не описывало тот поток эмоций, что захлестнул ее, когда она увидела Темпла, вернувшего себе силу и мощь. Облегчение, благодарность, ликование — вот какие нахлынули на нее чувства.

А Темпл вдруг оторвался от канатов и медленно подошел к ней. Мару охватил трепет предвкушения. Когда же он протянул к ней руки, она не стала колебаться — тотчас подалась ему навстречу. Он прикоснулся ладонью к ее щеке, и Мара подняла руку, удерживая его ладонь на месте.

— Ты жив… — прошептала она.

Что-то промелькнуло в его взгляде.

— И ты — тоже, — ответил он.

И тут впервые за двенадцать лет она почувствовала себя живой. Каким-то образом Темпл помог ей в этом. А ведь этот мужчина должен быть ее врагом… И скорее всего он им и остается. Он наверняка хотел погубить ее за все те ужасные вещи, что она натворила. За все ее грехи.

— Я боялась, что ты умрешь, — прошептала она.

Он улыбнулся:

— Ты бы этого не потерпела. Я не решился тебя разочаровать.

Мара попыталась улыбнуться ему в ответ, но у нее ничего не получилось. Она подумала о другой пациентке. О другой смерти. И он, возможно, видел это по ее лицу, должен был видеть.

— Рассказывай, Мара.

Внезапно ей захотелось, чтобы он и это узнал.

— Я не смогла ее спасти, — прошептала она.

— Кого?

— Мою мать.

Он наморщил лоб.

— Но твоя мать умерла, когда ты была еще ребенком…

— Мне было двенадцать.

— Ребенком, — повторил он.

Мара потупилась. Она смотрела на свои туфли, выглядывавшие из-под чужой юбки. Туфли почти соприкасались с его пальцами, выглядывавшими из-под брюк.

Так близко…

Я была достаточно большой, чтобы понимать: она умирает.

— Она сгорела от жара, — произнес Темпл, и Мара услышала в этих словах попытку ее утешить. Казалось, он говорил: «Ты не могла этого знать. Ничего нельзя было сделать».

Десятки людей говорили ей то же самое. И все они верили в это.

Да только не было у матери никакого жара. То есть был, но… Все происходило не так, как рассказывал отец. Жар начался не от болезни, а от раны, которую никто не вылечил. И она ужасно страдала от боли.

Темпл приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. И во взгляде его был вопрос.

— Он ее убил, — прошептала Мара.

— Кто ее убил?

— Мой отец.

Даже сейчас, через столько лет, ей было трудно называть его так. Трудно думать о нем как об отце.

Темпл покачал головой, и Мара поняла, о чем он думал. Думал, что такого не могло быть, что мужья не убивают своих жен.

— Ему не нравилось, когда мы с Китом поступали вопреки его желаниям, а мать делала все, чтобы защитить нас.

— В тот день… — Мара замялась. Ей не хотелось рассказывать дальше, но она уже не могла остановиться. — В тот день он купил новый бюст. Греческий, или римский, или персидский — не помню. Мы с Китом бегали по дому, и я наступила себе на юбку. — Мара грустно улыбнулась. — Мне только-только разрешили носить длинные юбки, и я ужасно этим гордилась. Считала себя взрослой. И вот споткнулась и налетела на статую, которую поставили на стол на верхней площадке лестницы. — Она со вздохом пожала плечами. Статуя опрокинулась прямо через перила. Пролетела два этажа вниз, к входной двери. — Мара и сейчас видела это, видела, как статуя лежала разбитая, неузнаваемая. — А он пришел в бешенство. Помчался ко мне наверх, на площадку.

— Ты не убежала?

Вопрос удивил ее.

— Если бы убежала, было бы еще хуже.

— Порка, да?

— Я бы выдержала. Он часто нас наказывал. — Мара помолчала. — Но мама решила, что с нее довольно.

— И что же она сделала?

— Набросилась на него. С ножом.

Темпл судорожно сглотнул и пробормотал:

— О Господи…

Мара снова и снова вспоминала эту сцену, вспоминала уже много лет. Ее красавица мама, как мстительная королева, стала между своими детьми и мужем, не подпуская его к ним.

— Он начал смеяться над ней, — продолжала Мара. Снова вздохнув, она посмотрела Темплу в глаза. — Он был гораздо сильнее мамы.

— И он вонзил в нее этот нож?

Мара кивнула.

— Пришли доктора, но они ничего не смогли сделать. А умирала она долго и мучительно.

— О Господи, — повторил Темпл и прижал Мару к своей широкой мускулистой груди. — И тебе пришлось с этим жить? Жить… в его доме?

«До тех пор, пока он не предложил меня другому мужчине. И тогда я и решила бежать».

Но Мара не сказала этого. Не хотела напоминать герцогу о том, что именно из-за нее его жизнь столь резко изменилась.

Какое-то время она молчала, а потом сказала то, чего никогда еще не произносила вслух.

— Если бы я не разбила ту статую… — Ей все же не удалось договорить.

Тут Темпл снова взял ее за подбородок и снова заглянул ей в глаза.

— Мара, ты ни в чем не виновата. Это не твой грех.

Она понимала это… и не верила.

— Тем не менее я за него заплатила. — Мара криво усмехнулась. — То была плата по чужим долгам. Уж ты-то кое-что об этом знаешь.

— Не так много, как тебе кажется, — ответил Темпл. Его большой палец, как горячий шелк, скользил по ее щеке — вверх и вниз, вверх и вниз, и движения эти одновременно успокаивали и возбуждали.

Он следил за своим пальцем, и Мара воспользовалась этой возможностью, чтобы рассмотреть и его; сломанный нос, шрам под глазом, еще один, рассекавший нижнюю губу, все это она уже знала. На какое-то время она даже забыла про их разговор, всецело сосредоточившись на обещании, даруемом его прикосновениями. Когда же он заговорил, она увидела, как шевелились его губы, произносившие слова.

— Я считал, что это мой долг. — Мара не сообразила, о чем Темпл говорил, а он между тем продолжал: — Я ведь думал, что убил тебя. — Он сказал это так, словно говорил о чем-то незначительном — об утренней газете или о погоде. Опустив руку, он добавил: — Как оказалось, я этого не делал.

Ощущение потери, когда он убрал руку от ее щеки, было невыносимым.

Ей хотелось сказать: «Прости». Но вместо этого она провела ладонью по щеке. Щетина кололась, искушала…

Тут Темпл снова посмотрел ей в глаза, и она увидела в его взгляде сожаление, смешанное с замешательством, досадой и… Да, возможно, с гневом. Впрочем, Мара не была в этом уверена.

— Я никогда не желала тебе зла. — Она помолчала, посмотрев на зеркальное окно, из-за которого женщины наблюдали за матчем. — Мне даже в голову не приходило, что ты пострадаешь.

Он ничего не ответил, но ответа и не требовалось. Мысль о том, что ее поступок останется без последствий, была идиотской. Но она продолжала говорить, словно ее слова могли отменить прошлое.

— Но потом, когда я услышала их… когда они за тобой наблюдали…

— Кто? — спросил Темпл.

Мара кивнула на зеркало.

— Женщины. То, как они говорили о тебе… это отвратительно. — Она скользнула пальцами с его подбородка вниз, к груди, поглаживая выпирающие пол рубахой мускулы. — И то, как смотрели на тебя… это тоже отвратительно.

— Ты ревнуешь?

Да, конечно. Но сейчас она имела в виду совершенно другое.

— Отвратительно, как они пожирали тебя взглядами… Словно ты — животное. Или какое-нибудь лакомство, которое можно проглотить.

Темпл отвел ее руку в сторону, и Мару опять охватило чувство утраты. Ужасно!

А он вдруг сказал:

— Мне не нужна твоя жалость.

Ее глаза распахнулись.

— Жалость?..

Да как он мог подумать, что это чувство, сильное, тревожившее, пронзавшее ее насквозь, что это чувство — жалость? Ну уж нет, все не так просто.

— Лучше бы это была жалость. — Мара снова положила руку ему на грудь, туда, где мускулы то и дело расслаблялись и напрягались. — Будь это жалость, я, наверное, смогла бы ее подавить.

— В таком случае что же это? — спросил он низким, чуть хрипловатым голосом.

И Маре вдруг показалось, будто этот огромный зал — самая маленькая комнатка из всех, где ей доводилось бывать. Тихая и уединенная.

Она покачала головой, всем своим естеством ощущая, что ей отчаянно хотелось его прикосновений. Его прощения. Хотелось его.

— Не знаю… Но ты заставляешь меня чувствовать… — Она умолкла, не в силах описать свои чувства словами.

— Чувствовать?.. Что именно?

Ее ладонь словно сама собой скользнула вверх, и пальцы Мары зарылись в его волосы. Темпл отстранил ее руку своей здоровой рукой и оттолкнул Мару назад, на канаты. После чего приблизил к ней лицо и тихо спросил:

— Что я заставляю тебя чувствовать?

После их стычки на ринге весь Лондон считал ее таинственной любовницей Темпла. Глупые сплетни, разумеется. Дело, однако, было в том, что ее действительно влекло к этому мужчине. Влекло по-настоящему. А его руки, его губы, его тело…