Манящая тайна Маклейн Сара

— Спасибо, — прошептала Мара и положила ладонь ему на руку.

Темпл замер и вскрикнул от боли. Мара тут же выпрямилась и воскликнула:

— Ваша рука!..

Он покачал головой:

— Пустяки.

— Нет, не пустяки!

Рукав его сюртука был порван, и Мара, оттянув ткань, увидела разрезанную рубашку и рассеченную кожу.

— Он вас ранил! — закричала она в испуге. — Снимите сюртук. — Она начала быстро развязывать его галстук, чтобы добраться до воротника рубашки. — Рану нужно немедленно обработать.

Он перехватил ее руку.

— Успокойтесь, все в порядке.

— Ничего подобного, — возразила Мара, терзаясь от чувства вины. — Ах, не следовало мне убегать…

Он замер, потом тихо спросил:

— Что вы сказали?

— Если бы я не убежала… — Ведь это из-за нее ему так больно! Как всегда…

— Повторяю, успокойтесь.

Не обращая внимания на слова Темпла, Мара высвободила руку и снова взялась за галстук, но герцог опять ей помешал, на сей раз прижав ладонь к ее щеке:

— Мара, не думай об этом. Случившееся — не твоя вина.

Она посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

— Но вы же ранены…

Он криво усмехнулся:

— У меня руки чесались — ужасно хотелось подраться.

Мара помотала головой:

— Я совсем не о том.

— Неужели?.. — Темпл снова усмехнулся. И вдруг, помрачнев, заявил: — Эти люди — скоты, а ты… — Он замолчал, но было поздно; казалось, его слова напомнили им обоим, кто они такие.

Но сейчас Мара знала: настала ее очередь позаботиться о нем.

— Нужно отвести вас домой, — решительно заявила она. И попыталась подставить плечо под его здоровую руку. — Обопритесь на меня.

В темноте раздался его смех, похожий на лай.

— Нет уж, дорогая.

— Но почему?

— Хотя бы потому, что я могу тебя просто раздавить.

Мара улыбнулась:

— Я крепче, чем кажусь.

Темпл посмотрел на нее сверху вниз:

— Кажется, ты в первый раз сказала мне правду.

От этих его слов ее пронзило какое-то необъяснимое чувство. Что-то волнующее и тревожившее…

— Считаю это комплиментом, — сказала она.

Он коротко кивнул:

— Правильно.

Нет, он не должен ей нравиться! Она этого не хочет!

Слишком поздно.

— Тогда почему бы вам не опереться на меня?

— Мне не нужна помощь.

Мара всмотрелась в его лицо и увидела, как он крепко сжал зубы. Причем в этом было что-то знакомое…

И действительно, разве не точно так же и она себя вела, когда кто-либо предлагал ей помощь? Прожив столько лет в одиночестве, она научилась мгновенно отвергать мысль о том, что кто-то может предложить ей помощь, не требуя взамен никакой оплаты.

— Да, понимаю… — мягко произнесла Мара.

Повисла долгая пауза, затем Темпл негромко сказал:

— Иногда мне кажется, что вы и впрямь меня понимаете. — Он взял ее за руку, и от этого прикосновения Мара замерла. А он посмотрел на нее и спросил: — За это мне тоже придется заплатить?

Своими словами Темпл напомнил ей об их сделке и о том, сколько у них разногласий. Но в его прикосновении разногласий не ощущалось. Его теплая сильная рука скользила по ее руке, и это было по-настоящему приятно. Маре не хотелось это признавать, но она не могла отрицать очевидное.

— Нет. — Мара покачала головой. — За это — никакой платы.

Пока они шли к карете, Темпл не произнес ни слова. В темноте казалось, что между ними установились дружеские отношения, которые наверняка исчезнут при дневном свете, когда они вспомнят о своем прошлом и настоящем. И о будущем, конечно же.

Поэтому она тоже молчала. Молчала, когда они вышли из переулка и повернули к карете; молчала, когда кучер спрыгнул со своего места и подошел, чтобы помочь им. Она молчала и в темной карете, когда им поневоле пришлось прикасаться друг к другу. Молчала и в тот момент, когда они подъехали к дому Темпла.

А затем он выбрался из экипажа и произнес:

— Заходите.

Слова не требовались ей и теперь, когда она шла следом за ним.

— История нашего знакомства слишком уж запятнана насилием, ваша светлость, — сказала наконец Мара, когда они оказались в библиотеке, в той самой, где она появилась совсем недавно и рассказала о себе, а также о причинах своего появления. И здесь же она опоила его опием уже во второй раз.

Темпл снял сюртук, оставшись в испачканной кровью рубашке.

— И кто в этом виноват? — спросил он с ласковой улыбкой.

С ласковой?

Как ни странно, но именно это слово внезапно пришло ей на ум, хотя оно совершенно не подходило к мужчине, известному всему Лондону как воплощение жестокой силы.

Темпл зашипел от боли, когда она стащила с него рубашку — сняла ее через голову и швырнула в угол, обнажив ножевую рану над широкой полосой кожи, покрытой черным геометрическим рисунком с завитушками. Взгляд Мары невольно метнулся к этому своеобразному «манжету». И к его близнецу на другой руке. Чернила… Она видела такое и раньше, но ни на ком вроде него. Ни на одном аристократе.

Темпл принес горячей воды и чистые тряпки с ловкостью, явно означавшей, что он далеко не впервые возвращается в этот пустой дом и сам себя лечит. Он подошел к креслу у камина, где разжег огонь сразу же, едва они вошли в библиотеку, и тяжко вздохнул.

Это вывело Мару из оцепенения, и она, приблизившись к нему, велела:

— Сядьте. — И окунула длинную полосу ткани в воду.

Темпл опустился в одно из кресел у камина. Мара отжала тряпку и начала промывать рану.

Он молча подчинился ей, что удивило ее. Удивило их обоих.

Темпл упорно молчал. А Мара заставляла себя смотреть только на рану, на прямой разрез, напоминавший ей об отвратительном насилии, которому она могла подвергнуться. И от которого ее спас он.

Мара изо всех сил старалась прикасаться только к ране Темпла, к этому месту над широкой черной полосой кожи, где тьма, жившая в его душе, проявилась в виде порочных, но красивых узоров, совершенно несовместимых с его прошлым. Совершенно неуместных на теле герцога.

То была тьма, которую создала она, Мара.

Она старалась дышать не слишком глубоко, хотя его аромат — гвоздика и чабрец, смешанные с чем-то неопределимым, но, безусловно, принадлежавшим только Темплу, — дразнил ее, побуждал вдохнуть поглубже.

Решительно сосредоточившись на ране, Мара осторожными движениями смывала с руки засохшую кровь и останавливала кровотечение. Смотрела же только на тряпку, то и дело опускавшуюся в порозовевшую воду.

И ни в коем случае не переводила взгляда на шрамы, испещрившие его торс. Не смотрела, конечно же, и на темные завитки волос у него на груди, хотя пальцы так и чесались прикоснуться к ним.

— Вы не обязаны за мной ухаживать, — произнес Темпл. В полутемной комнате его слова прозвучали как-то особенно мягко.

— Конечно, обязана, — отрезала Мара, не глядя на него. Понимая, что он на нее пристально смотрит, добавила: — Ведь если бы не я…

Он поймал ее руку, прижал к своей груди, и тугие завитки волос защекотали ее запястье.

— Мара, я… — Он вдруг умолк. А ей ее собственное имя показалось в его устах чужим — словно оно принадлежало какой-то другой женщине.

И было ясно: этот мужчина и этот дом — они не для нее.

Мара вывернула руку, и Темпл отпустил ее, позволив ей вернуться к прерванному занятию.

— Ну, тогда поухаживай за мной, — сказал он с усмешкой.

— Рану нужно зашить, — заявила она.

Его брови взлетели на лоб.

— Что тебе известно о ранах, которые требуется зашивать?

За свою жизнь она зашила множество таких ран. Больше, чем могла бы сосчитать. Их было слишком много еще в ее детстве. Но говорить об этом она не стала.

— Кое-что известно. И эта рана — одна из них.

— Полагаю, это мне дорого обойдется, верно? — Слова прозвучали неожиданно. И они напомнили ей об их соглашении. А ведь на какой-то миг она позволила себе притвориться, будто они с Темплом — совсем другие люди. Не те, которыми на самом деле являлись.

Дурочка! Ведь этой ночью ничего не изменилось. Он по-прежнему жаждал мести, а ей по-прежнему требовались деньги. И чем дольше оба они будут об этом помнить, тем лучше.

Мара глубоко вдохнула.

— Я сделаю вам скидку.

Одна черная бровь приподнялась.

— Назовите цену.

— Два фунта. — Эти слова ей самой показались ужасно гадкими.

В глазах Темпла что-то промелькнуло. Скука? Нет, пожалуй. К тому же это выражение в его глазах тотчас исчезло, и в следующую секунду он уже открывал небольшой ящик в своем письменном столе и вытаскивал иголку с ниткой.

— В таком случае — зашивайте.

Маре пришло в голову, что только у того, кого постоянно ранят, иголка и нитки будут храниться под рукой. Ее взгляд скользнул на грудь Темпла, где было не меньше двух десятков шрамов на разной стадии заживания. Да нет, даже больше!

Сколько же боли ему пришлось перенести за прошедшие двенадцать лет?

Отмахнувшись от этого вопроса, Мара подошла к буфету и налила в стакан виски на два пальца. Когда вернулась к Темплу, он помотал головой:

— Не буду это пить.

Мара пристально взглянула на него:

— Там нет наркотиков.

Он пожал плечами:

— Но все же я предпочитаю точно это знать.

— В любом случае виски предназначалось не вам, — сказала Мара. Она бросила иголку в стакан и отрезала длинную нитку.

— Да это же пустой перевод хорошего виски!

— Зато шить будет не так больно.

— Чушь!

Мара хмыкнула и сказала:

— Видите ли, женщина, учившая меня зашивать раны, сама научилась этому от мужчин, участвовавших в сражениях.

— Любому мужчине во время сражения непременно требуется добрая бутылка под рукой, — проворчал Темпл.

Не обращая на его слова внимания, Мара аккуратно вдела нитку в иголку и снова взглянула на рану.

— Будет больно, — предупредила она.

— Несмотря на добавление моего превосходного скотча?

Мара воткнула иглу ему в руку.

— Помолчите.

Темпл вздрогнул и прохрипел:

— Проклятие!..

Мара вскинула бровь.

— Налить вам глоток?

— Нет уж, не стоит.

Мара пожала плечами. Ну и пусть он ей не верит. Он ведь враг, а не друг.

Она быстро и ловко закончила зашивать рану; когда же протягивала последний стежок, Темпл снова порылся в ящике стола и вытащил оттуда склянку с мазью. Мара откупорила ее, и по комнате распространился аромат гвоздики и чабреца. Знакомый запах…

— Ах, так вот почему от вас так пахнет…

Он приподнял бровь.

— Вы обратили внимание на этот мой запах?

К ее величайшему стыду, она густо покраснела.

— Его невозможно не заметить, — как бы оправдываясь, ответила Мара. Она поднесла склянку к носу, затем окунула в склянку палец и намазала воспалившуюся кожу вокруг раны. После чего сложила пополам чистую тряпицу и перебинтовала руку.

— Шрам будет ужасный, — сказала она вдруг.

— Он не первый и не последний.

— Но единственный, за который отвечаю я.

Темпл хмыкнул, и Мара, не удержавшись, наконец-то посмотрела на него. Наткнувшись на пристальный взгляд черных глаз, она с раздражением в голосе пробормотала:

— Вам это кажется смешным?

Темпл пожал плечами:

— Мне кажется интересным, что вы берете на себя ответственность именно за тот единственный шрам, который не имеет к вам никакого отношения.

Ее глаза широко распахнулись.

— А остальные, значит, имеют?

Он склонил голову к плечу, гладя на нее все так же пристально.

— Каждый из них заработан в драках. В схватках, в которые я бы не вступил, если бы… — Он замолчал, и Мара невольно задумалась: «Как же он собирался закончить фразу?»

«Если бы меня не обесчестили»?

«Если бы меня не уничтожили»?

«Если бы от меня не отказались»?

— Если бы я не был Темплом, — сказал он неожиданно.

Темпл. Имя, которое он принял, когда она сбежала и когда его изгнали из семьи и из общества. Имя, никак не связанное с жизнью, которую он вел раньше. С той жизнью, в которой он был Уильямом Хэрроу, маркизом Чапин и наследником герцогства Ламонт.

И именно она, Мара, лишила его всего этого. А теперь, глядя на него, она изучала его шрамы, изучала карту белых и розовых рубцов, заканчивавшихся синяками — клеймами его профессии.

Впрочем, нет, не профессии. Ведь он был богат и титулован. Но все же почему-то дрался.

Темпл! Боец!

И это она его создала. Может быть, поэтому ей теперь и казалось правильным позаботиться о нем.

А кто делал это раньше?

Мара не могла задать этот вопрос, поэтому задала другой:

— Почему Темпл[2]?

Он шумно выдохнул, его здоровая рука сжалась в кулак, но тут же разжалась.

— Вы о чем?..

— Ну… почему вы выбрали себе такое имя?

Он криво усмехнулся:

— Наверное, потому, что у меня такое телосложение.

Шутливый ответ. Вернее — уход от ответа. И Мара поняла, что не следовало настаивать. Она перевела взгляд на черный рисунок у него на коже.

— А зачем чернила?..

— Это татуировки.

Рука Мары словно сама собой потянулась к узорам, но она вовремя спохватилась и отдернула руку.

— Не бойтесь, — произнес Темпл негромко. — Чего вы боитесь?

Мара в смущении пробормотала:

— Я не должна это делать. Простите…

Темпл вдруг рассмеялся.

— Но вам же хочется… — Он согнул руку, и чернильные узоры задвигались словно живые. — Они не кусаются.

В комнате было прохладно — огонь еще не разгорелся, но от его руки полыхнуло жаром. Мара провела пальцами по замысловатому рисунку, по завиткам линий и темному пространству между ними.

— Как? — спросила она.

— Маленькая иголка и большая склянка чернил, — ответил Темпл.

— А кто это делал? — Мара посмотрела прямо в его черные глаза.

Он перевел взгляд на ее пальцы, скользившие по рисунку; теперь это казалось ему приятным.

— Одна из девушек в клубе.

Пальцы замерли, и она пробормотала:

— Эта девушка очень искусна.

Темпл пошевелился.

— Да. И к счастью, у нее твердая рука.

Она ваша любовница? Маре очень хотелось задать этот вопрос, но вот ответа она слышать не хотела. Не хотела даже думать о красивой женщине, склонившейся над ним с отвратительной иголкой в руке. Не хотела думать о том, что произошло потом, после того как иголка тысячу раз проткнула его кожу.

— Было больно?

— Не хуже, чем боксерские матчи по вечерам.

В конце концов боль — его привычное состояние. И вообще какое ей до этого дело?

— Теперь моя очередь, — произнес он.

И Мара, сразу насторожившись, пробормотала:

— Вы о чем?..

— Моя очередь задавать вопросы.

Эти слова мгновенно разрушили чары. Опустив руку, Мара прошептала:

— Какие вопросы? — Будто она и так не знала. Будто не знала все эти годы, что однажды наступит минута, когда ей придется отвечать.

Хоть бы он рубашку надел, что ли… А впрочем, ей все равно.

Но если он намерен расспрашивать о той ночи, случившейся тысячу лет назад, о ночи, когда она совершила множество ошибок, изменивших ее жизнь, то все же будет лучше, если он полностью оденется. И отодвинется от нее подальше. И перестанет быть таким… неотразимым.

А он вдруг спросил:

— Где вы научились так хорошо обрабатывать рапы?

Этого вопроса Мара совсем не ожидала, он застал ее врасплох, и перед глазами замелькали картинки: кровь и крики; ножи и горы окровавленных тряпок; последний вздох матери, слезы Кита, и холодное жестокое лицо отца, не выражающее вообще ничего. Никаких чувств. Никакой вины. И уж точно — никаких угрызений совести.

Уставившись на свои руки, на переплетенные ледяные пальцы, Мара вздохнула и, тщательно подбирая слова, проговорила:

— За двенадцать лет мне много раз предоставлялась возможность научиться этому.

Темпл промолчал. И казалось, что воцарившаяся тишина растянулась на целую вечность. А затем он вдруг взял Мару за подбородок и заставил посмотреть в его пронзительные черные глаза.

— А теперь — правду.

Она судорожно сглотнула.

— Думаете, вы знаете меня настолько хорошо, что можете понять, когда я лгу?

Он долго молчал, кончиками пальцев поглаживал ее щеку — словно напоминая ей о поцелуе у портнихи. У Мары перехватило дыхание, когда его пальцы скользнули ей на шею и коснулись лихорадочно бившейся под кожей жилки.

И все это время она смотрела прямо ему в глаза, отказываясь отводить взгляд, не желая быть побежденной.

И тут он вдруг приблизил к ней лицо, и губы ее приоткрылись словно в ожидании поцелуя, которого она, оказывается, жаждала больше всего на свете.

Но он лишь легонько прикоснулся губами к ее губам, не более того. А ей отчаянно хотелось, чтобы это прикосновение сделалось настоящим поцелуем.

Ужасно разочарованная, она вздохнула и вдруг услышала какой-то низкий хриплый звук, вырвавшийся из горла Темпла. Мару охватил трепет. Он что, зарычал? Как скандально. И как чудесно!

Но Темпл так и не поцеловал ее по-настоящему. Вместо этого он проговорил:

— Я провел целую жизнь, наблюдая, как люди лгут, Мара. И джентльмены, и мерзавцы. И я стал великим знатоком правды.

Она снова сглотнула, ощущая его пальцы у себя на горле.