Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе Фурман Александр
Шатается под ударами и трещит.
Дальше шел какой-то детский сад (впрочем, их отряд «Рот-фронт» им по сути и был):
Это про тебя.
Правда.
Ку-ку.
Фур не уезжай оставайся скоро юбилей, а затем зимний лагерь и ты опять будешь в рот фронте.
И можно будет проводить твои дела и придумыть новые только бы «Товарищ» не развалился.
Правда.
Ура.
Фур!
Не знаю, что бы делала без тебя. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Не уезжай! Без тебя плохо.
Не подписавшийся Вовка Данилов, командир отряда «Венсеремос», подвел пафосный итог:
Фурушка!
Ты конечно же будешь и на юбилее, и в зимнем лагере, и т. д. Только не будь только в рот-фронте. Судя по вышенаписанному рот-фронтик понял как делать дела и он сможет их делать и без тебя. А ты иди в другой отряд. Нельзя же, чтобы один отряд был идеальный, а другие?.. Тем более, что посмотришь на рот-фронт и думаешь – а, у них Фурман, все равно нам лучше не сделать, лучше мы на них посмотрим…
Фур, научи всех жить как надо.
Ведь если ты уедешь над нами встанут всякие тут…
Этого многие не хотят. Почти все понимают что к чему, а (дальше две строки тщательно замараны) ты каждое ее слово воспринимаешь как глас народа. По крайней мере впечатление именно такое.
Так не лишай же массы своего чудного голоса…
(По прочтение уничтожить.)
Плюм-плюм.
Среди немногочисленных эксцессов праздника было одно мелкое происшествие, которое почему-то крайне расстроило Фурмана. Уже на рассвете разбуянившаяся Нателла придумала мазать лица спящих зубной пастой. Видимо, в какой-то момент это дурацкое пионерлагерное развлечение было перенесено и на бодрствующих. Фурман случайно застал самую последнюю фазу, когда временно ослепшая одноклассница Нателлы Люба Колчанова, обливаясь слезами, по-черному ругалась на смущенную проказницу.
Конечно, это вышло не по злому умыслу. Но ведь никто не заставлял Нателлу заниматься такими жизнерадостными детскими глупостями в эту последнюю ночь…
Еще весной, примерно за неделю до отъезда Фурмана из Петрозаводска, у него состоялся странный разговор с Даниловым. Только что закончилась очередная клубная «среда», все уже стояли на улице и прощались, и тут Данилов вдруг предложил Фурману прогуляться вдвоем по городу. Заинтересовавшиеся Васька с Вовкой сразу же захотели к ним присоединиться, но Данилов весело прогнал их «делать уроки». Сам он направлялся на какую-то деловую встречу, но до нее оставалось еще довольно много времени. У Фурмана, естественно, никаких срочных дел не было. Да и вообще, такое подчеркнутое внимание к нему со стороны главного человека в «Товарище» было проявлено впервые. Сказать по правде, он просто опешил от такой чести.
Всю дорогу говорил в основном Данилов. Он то пускался в какие-то анекдотические истории, посмеиваясь и оживленно посверкивая на Фурмана своими чудесными синими глазами, то ненадолго замолкал, отрешенно засматриваясь непонятно на что, и вдруг заводился на совершенно другую тему, – но в целом это была обычная болтовня на ходу о том о сем. При этом задавались и какие-то вопросы, но отвечать на них больше чем парой предложений было не то что невозможно, а скорее неприлично. Вроде как на вопрос «как дела?». «Нет, не читал. Интересно… Да, читал. В общем, понравилось…» Фурман все ждал, когда же его собеседник приступит к главному, ради чего и была затеяна эта прогулка. Может, Данилов недоволен его первым комиссарством на «Веснянке»? Или наоборот, собирается поручить ему какое-нибудь новое важное дело? А что если он просто хочет узнать, что Фурману известно об опасных товарищеских «тайнах»? Ну, и спросил бы об этом прямо! Фурману так не хватало откровенного разговора со старшим! Он же готов был служить Данилову!.. В какой-то момент речь все-таки зашла о клубе, и тут у Фурмана возникло удивительное ощущение, что Данилов уклончиво и не очень внятно пытается пожаловаться ему – «как мужик мужику» – на всех этих бесконечных взбалмошных девок, полных сил и энергии, но всегда преследующих какие-то свои эгоистические цели. Вслушиваясь в его огорченную интонацию и характерный надтреснутый басок, Фурман растерянно гадал, является ли это всего лишь случайным поворотом в необязательном течении ироничной уличной беседы, или же это крайне осторожное прощупывание главной темы, требующее от него какого-то ответного знака. Ему вдруг пришло в голову, что Данилову, может быть, просто не с кем поделиться своими запутанными проблемами. Но в том, как он говорил об этих проблемах, была какая-то поразительная, почти глуповатая наивность, «святая простота», в наличие которой даже трудно было поверить. Ну да, действительно, устал человек от этих неразумных и неуправляемых девок, мешают они нормальной работе руководителя клуба, – вполне можно его понять!.. Данилов вдруг бодренько поинтересовался у «Саши», каковы его дальнейшие планы на жизнь. А какие у Фурмана могли быть планы, если в Москве его уже ждала повестка из военкомата? Разговор перескочил на что-то другое, потом они ненадолго зашли в книжный магазин, Данилов совершил там какую-то обрадовавшую его покупку, а на выходе они расстались, пожав друг другу руки. Время кончилось.
Но загадка осталась. И дня через два Фурмана пронзила сновидческая мысль: а что если таким странным образом ему было сделано предложение стать «преемником» Хозяина? Мол, извини, хозяйство несколько запущено, но коли решишь брать, так уж бери все целиком, включая девок… Додумать эту невероятно веселую и многообещающую мысль Фурман не успел: жизнь так завертелась, что ему стало не до того.
На следующий день после возвращения из летнего лагеря большая теплая компания – уже отмытая, выспавшаяся и празднично переодетая – собралась у Тяхти. Ее молчаливая энергичная мама напекла огромное количество пирожков и выставила на стол какое-то необыкновенно вкусное варенье, кто-то принес свою домашнюю выпечку – в общем, устроили сладкий пир.
За последнюю лагерную неделю фурмановская «тетрадочка» перестала быть тайной и успела походить по рукам, и теперь он взволнованно ждал какого-то коллективного обсуждения, а может быть, даже и решения. Правда, на завтра у него уже имелся билет в Москву. Но в случае чего его легко можно было сдать или поменять.
Пока было не ясно, в курсе ли Данилов и придет ли он на это собрание. В каком-то смысле это было не так уж и важно: если сегодня камень сдвинется с мертвой точки, то ему все равно придется как-то реагировать. Фурман потихоньку прикидывал число своих вероятных сторонников, «колеблющихся» и убежденных противников любых перемен. Людей, готовых зажечься и начать работать по-новому, было катастрофически мало. Рассчитывать на студентов тоже можно было только от случая к случаю. Итак…
Все жадно уплетали пирожки (голодный лагерный синдром еще действовал), безжалостно лопали драгоценное варенье, хохотали, вспоминая лагерные приключения, затягивали песни… Опростоволосившись со своей «маленькой революцией» один раз, Фурман твердо решил, что теперь будет лишь поддерживать инициативу, но ни в коем случае не возьмет ее целиком на себя. Для начала вокруг его плана должно было сложиться ядро из надежных, понимающих людей – только тогда имело смысл выходить с ним на большинство.
За окнами уже стемнело, и Фурман стал злиться. Васька подсел к нему и, мягко улыбаясь, спросил, не хочет ли он о чем-нибудь поговорить со всеми.
– Хочу. А о чем?
– Ну, например, о нас, о «Товарище». Или о твоей тетрадочке…
– Да я-то легко могу об этом поговорить. Но, по-моему, всем и без этого хорошо. Чего ж я опять буду как дурак приставать к ним со своими идеями? Они должны сами захотеть поговорить об этом!
– Ну, может, если бы ты начал, то потом и остальные подтянулись бы…
– Васька, пойми, все это очень серьезно! Речь действительно идет о судьбе «Товарища» – вашего «Товарища». Я же не могу один вас всех за уши тянуть к светлому будущему! Это нелепость! Если все хотят только развлекаться, то что я могу с этим поделать, черт меня побери!
Возможно, Фурман был слишком резок – бедный Васька расстроился почти до слез и потихоньку уполз.
На протяжении оставшейся части вечера у Фурмана несколько раз интересовались, почему он такой невеселый.
Они, конечно, ждали от него какого-нибудь очередного «фирменного» фокуса, очередного глотания огня, очередной пламенной речи.
Но это было неправильно.
Они не готовы. А он не лидер.
Эх, опять он все себе навыдумывал.
А Данилов так и не пришел. И правильно сделал.
Днем Фурман в одиночестве отправился побродить напоследок по этому любимому городу. Пустынная будничная набережная, всегда суровый залив с дальними туманными берегами, низкое и неверное северное небо, исхоженные центральные улочки, знакомые дома и магазины, сдуваемый ветром маленький мутно-оранжевый язык пламени Вечного огня на площади, здание университета, чужие люди, идущие по своим делам, чужие окна, стены – серо-голубые, гранитно-черные, грязно-желтые разных оттенков, серые, буро-малиновые, серые в крапинку, серые в кирпичик, серые, серые… Невысокие дома цепко вросли в старую, сухую, морщинистую землю. Фурман вдруг ощутил какое-то упрямое немое сопротивление города. Вот и люди здесь так же, подумалось ему, не выковыряешь. Переползают от бугорка к бугорку, от камешка к камешку, – так вся жизнь и проходит. Век за веком… А ведь в них и не может ничего измениться: разве могут они вдруг, ни с того ни с сего, начать двигаться с какой-то другой скоростью, чувствовать с другой скоростью, думать с другой скоростью – под таким вот небом, на этих древних камнях и мхах, в этих серых, угрюмо напрягшихся домах… Да чтобы эти существа проснулись и чтобы у них началась какая-то другая жизнь, все это пришлось бы сначала просто снести подчистую, перекопать неизвестно до какой глубины и потом выстроить заново, еще неизвестно как… Какие-нибудь розовые дворцы с большими окнами? Бред…
Нет, все это не для меня, очень ясно понял Фурман. Пусть живут! Извините! Будьте счастливы! До свиданья!