Кирза и лира Вишневский Владислав

— Щас как… — запоздало замахивается Ара.

Да что толку! Давно бы уже дали, если бы от этого хотя бы двадцать копеек у него появилось… Быстро бы ему накостыляли. Любя, конечно, любя!.. Рублей этак на…дцать! Не меньше. А тут… резинка у него, видите ли, протёрлась. А сам куда смотрел? Фокусник, называется. Почему не проверил инструмент перед работой, а? Нас вот голодными оставил! Ладно, что уж теперь кулаками махать… Пообедали, называется. Хорошо, хоть на обратном пути оборвался рубль, а если бы в начале командировки? Тогда как? А тогда бы всё… Тогда бы с начала Генке пришла хана, потом и нам. Ну, дела!

Поезд, ту-ту!.. И поехал.

Сейчас уже почти вечер. Глухо и монотонно стучат колёса. Последний вагон широко раскачивает из стороны в сторону, как пьяного.

  • …Левая, правая где сторона?
  • Улица, улица, ты, брат, пьяна.

Дергает его всего, бедного, как в лихорадке, трясет на жестких стыках. Спешит поезд. Домой, в часть едем, домой.

Ту картошку, которую Ара на своём пузе от неожиданности раздавил, мы давно уже съели. Только облизнулись. Потом пытались уснуть. Куда там!.. Не засыпается! Да и как тут уснешь, сидя на жесткой полке, и на голодный желудок. Мягкие матрацы и постельное белье нам не положены, так как мы должны приехать домой около часа ночи. И места у нас поэтому боковые, сидячие. Мы, конечно, можем спать и сидя, но лучше, сначала бы, всё же бы поесть. Да и толпа пассажиров всё время перед нашим носом туда-сюда, по проходу, сюда-туда маячит и маячит, раздражает. Ещё и тамбурными и туалетными дверьми постоянно хлопают. Толкаются, к тому же, проходя по раскачивающемуся вагону. Ещё и жуют там, чего-то всё время… Глаза бы на это не смотрели. А закроешь глаза, в нос остро лезет запах угольного дыма, туалета, кухни, примешивается табачный дым, запах потных ног, носков, пирожков ещё… И всякие там другие запахи общего пассажирского вагона дальнего следования. Это раздражает… на голодный желудок!

В это самое «мрачное» время, Генка и предложил нам сходить в ресторан поужинать.

— За мной! — призывно вякнул он, как тот политрук, в кино, поднимая роту в атаку. Во всей армии не знаю, а у нас в ансамбле, два раза такие вещи не предлагают. Переспросить или уточнить, конечно, можно, но, в таком случае, ты уже, считай, опоздал, пролетел, значит… Но не мы! Привычно расправив под ремнями гимнастерки, поправив фуражки, бодро, не отвечая на глупые вопросы наших сытых товарищей: «Вы это куда, ребята, а?», — дружно, как всегда в затылок, топаем из своего вагона в центр состава. Там, где в середине поезда — мы знаем где! — весело и призывно дымят коротенькие трубы ресторанской кухни. Да и запах, сильный магнит — куда надо приведет.

Мы шли по вагонам как матросы по палубе, широко расставляя ноги от сильной боковой качки, то и дело ловя руками раскачивающиеся стены вагонов. Шли быстро и не отвлекаясь, как на смену караула, даже быстрее. И ритм поезда подгонял. Машинист тоже куда-то видать торопился, гнал, раскачивая и дергая состав. К жене, наверное торопился!..

В общих вагонах (а их было большинство) стоял тот же, одинаково-душный запах коллективного человеческого проживания и шум голосов. Одинаковая картинка: обязательно выпирающие в проход края толстых матрацев и чьи-то длинные, желтые и грязные ступни ног. Везде усталые глаза пассажиров и любопытствующие глаза ребятишек, бегающих по вагону или капризничающих в неволе ограниченного пространства. Треск и непонятое симфоническое бормотание вагонных динамиков сопровождали наше дружное, в ногу, шествие. В конце вагонов сильно пахло грязными туалетами. В приоткрытых дверях грохочущего тамбура висело плотное облако сизого табачного дыма и поездной гари. В переходных площадках оглушающе наваливался стук колес, шум, лязг и грохот железных соединений. Сами площадки опасно грозили чёрной гильотинной непредсказуемостью. Проваливаясь или неожиданно вздымаясь, они и по-горизонтали между собой дергались как ножницы, словно живые. Нога над ними опасливо зависает, ловя более спокойный момент. Едва наступив, торопишься скорее пробросить тело в освещенное и надежное пространство следующего вагона. Ап! — прыжок! Бабах — дверьми за собой! Ф-фу! Порядок! Проскочили! Как специальную тренировочную полосу препятствий проходишь. Милое дело для пассажиров, чтоб, значит, тело и психику тренировали. Называется: «Будь готов, друг, жел-дор-пассажир, к со-пере-движению!»

Купированные же вагоны, в сравнении с общими, плацкартными, в дополнение к мягкими красными ковровыми дорожками, встречают библиотечной тишиной и ясной симфонической музыкой в скрытых динамиках. Одинаково раскачивающимися красивыми и свежими занавесками на окнах!.. Редкими, в длинных проходах, интеллигентного вида пассажирами в пижамах, задумчиво вглядывающихся в темную ночную мглу сквозь зеркало двойного окна. Впрочем, легко и с интересом отвлекающихся на хлопанье дверей, предупредительно прижимаясь животами и грудью к окнам, пропуская мимо себя, спешащих куда-то пассажиров-попутчиков, либо проваливаясь в футляры купе. Почему-то долго потом глядя в след ушедшим… Пока вновь двери не хлопнут.

Сейчас, ничто нас не может отвлечь. Даже сверхсимпатичные взгляды и улыбки девушек и молодых женщин. Нет-нет, это не сейчас! Хотя… Нужно запомнить вагон и купе… и обязательно вернуться потом!.. Поэтому, мы и не смотрим сейчас по-сторонам, чтоб не спотыкаться и с ноги не сбиваться. Идём как привязанные, словно морская эскадра красавцев кораблей по намеченному курсу… а мы на запах кухни. Остановить нас невозможно. Почти насквозь прошли половину состава. Задержал конечно же старшина Харченко. Это уж как всегда. Это уж… ёлки-палки… как из-под земли, гад, выскочил.

Купированный вагон сверхсрочников-музыкантов был как раз, оказывается, на подступах к ресторану. Собравшись в трех приоткрытых купе, наши музыканты шумно и весело отмечали окончание командировки. На столиках вина или водки, конечно же, не было — Боже упаси! — только пара-тройка пустых пивных бутылок, и всё. Жалкие остатки колбасы, печенье, ломаный хлеб и множество стаканов в подстаканниках, дополняли атрибутику ужина музыкантов-аристократов. Но раскрасневшиеся лица, неестественный блеск глаз, громкий смех и возбуждённая застольная атмосфера говорили сами за себя — здесь только что прошёл маленький сабантуйчик, состоялся. Запах Агдамчика и табака, почти интеллигентно дополняли обстановку. Старшие музыканты на нас внимания особо и не обратили, только один из них, так же, как и наши ребята, там, в нашем общем вагоне, высунувшись вслед, риторически спросил: «Эй, чуваки, вы это куда?» И не дожидаясь ответа исчез. А другой, тоже высунувшись и тоже по инерции, с восхищенной интонацией, многозначительно добавил: «Гля, чуваки! Наши срочники уже по кабакам у нас ходят! Ну, дела!» И тоже исчез. На этой фразе нас старшина и вычислил. Его купе было чуть дальше.

— Эй, эй!.. Иванов, Дорошенко… Зайдите-ка сюда. Все. — Как чёртик из табакерки высунувшись, неожиданно тормозит нас старшина. Мы нехотя вваливаемся в его купе. Конечно, не все — не поместились бы. В купе двое — Великжанов и майор. Дирижер, вроде спит. Он лежит на нижней полке лицом к стене. Одна рука под головой, другая вытянувшись на бедре. На столе печенье, четыре пустых стакана в железных подстаканниках, газеты. На верхних полках громоздятся пузатые сумки, пухлый портфель с нашими партитурами, несколько различных музыкальных дудок в чехлах.

— Ну, как там дела? — чутко принюхиваясь к нам, и одного за другим внимательно оглядывая, спрашивает старшина.

— Где? В нашем вагоне? — простодушно, вроде, интересуется Дорошенко.

— Да.

— Полный порядок, товарищ старшина. Ребята отдыхают, всё нормально. Гражданские не жалуются…

— Ага, нам только жалоб не хватало, Дорошенко!.. — укоризненно восклицает старшина, чур, чур, мол. И уже по-свойски, любопытствует. — А вы куда это направились?

— Да-к, перекусить надо, товарищ старшина, — весело и открыто улыбаясь, сообщает Генка Иванов. — «Наша желудка, однако, пожрать бы надо!» — коверкая слова, тарабарит Генка.

— Ага!.. — подтверждаем мы. Смело дышим и смотрим в глаза старшине — видишь, ни в одном глазу. Мы же не сверхсрочники… Да и на какие шиши?

— И что, для этого обязательно нужно идти в ресторан? — чего-то не понимая, допытывается старшина. — Можно же и в вагоне перекусить. Как мы, например, вот… — Показывает руками на свой чайный стол.

Из коридора доносится очередной взрыв смеха в тех, соседних купе. Слышны четкие, размеренные шлепки, и сопровождающий экзекуцию восторженный хор голосов:

«…Раз, два, три, четыре!..»

Ага, догадываемся мы, бьют картами проигравшего по-ушам или по-носу. Вслушиваемся в этот процесс, и с пониманием, молча, фиксируем количество ударов. Весело там, однако…

— Да надоело это — чай, да чай! — Прерывает паузу Генка. — Хочется супчику или борщеца. Товарищ старшина, а можно вопрос?

— Какой вопрос? — мгновенно настораживаясь, нехотя интересуется старшина. Кстати, у них, у сверхсрочников, какой-то нюх на наши вопросы. И как это они только догадываются о содержании наших будущих вопросов, просто непонятно? Руки сразу в карманы, глаза в сторону…

— Да, это… товарищ старшина, — начинает чуть с запинкой, но с жаром Иванов, — понимаете, номер под срывом.

Мудрый старшина, отобразив на лице целую гамму сложных чувств, от чуткого внимания, до абсолютной глухоты, уже прибрасывает дежурную форму отказа.

— Какой еще номер?..

— Да этот, с железным рублем…

— Иванов, — мгновенно реагирует старшина приглушенным «шпионским» голосом. — Нету у меня уже… Нету, понял? Давал, когда были. А сейчас нету. Видишь, сами чай пьем! — В подтверждение опять показывает на столик с весело бренчащими ложками в пустых стаканах. И вдруг, изобразив лицом озарение, как абсолютно верное и правильное решение Генкиной проблемы, молча и убедительно показывает пальцем на тюленью спину майора, мол, у него есть. У него, мол, и возьмите! И тут же прижав указательный палец к своим губам, одними глазами просит не выдавать, я вам не говорил. Мы, все, понимающе киваем головами.

— Так вы, это, не долго там! — косясь на майора, строго наставляет старшина. — И смотрите там… ни-ни, у меня! — Стучит себя по-горлу. — Обратно пойдете, зайдите ко мне… я что-то скажу. — Хитрит старшина. — Понятно? Всё, идите. Дорошенко…

— Я!

— Старший, там. Понятно?

— Так точно!

— Чтоб порядок был там. Потом зайдёте.

— Есть. Разрешите идти?

— Да…

Мы дружно поворачиваемся, и, толкаясь, выходим из купе. В коридоре, за нами, глупо улыбаясь и пряча глаза, расплескивая на ходу горячий чай сразу в двух руках, восемь стаканов в подстаканниках, несет, на полусогнутых, то ли от веса толстых, вспухших красных ушей, то-ли боясь пролить на себя чай, не обжечься, семенит ножками, балансируя при этом, очередной проигравший — старший сержант флейтист Сомов.

А мы — нет… Даже не реагируем. Нам это до лампочки, хоть с красными ушами пусть ходят, хоть с зелёными… Мы уже топаем…

По проходам! хлопаем дверьми! проскакиваем площадки!..

А вот и центр аппетитного запаха… Ресторан.

Насыщенный запах еды пахнул сразу, как только открыли дверь из тамбура. Наконец-то добрались. Теперь дело за Генкой. Его солешник. Мы трое — Валька, Артур и я, остаемся ждать в кухонном проходе, возле тамбура. Встали в сторонке, и не светимся, из зала нас не видно. А Генка, расправив гимнастерку под ремнём портупеи, и щеголевато, гармошкой, приспустив голенища сапог, поправив фуражку не спеша входит в зал. Мы осторожно выглядываем.

Посетителей в зале немного.

Одни сосредоточенно едят, другие, слегка развалясь, уже ковыряют в зубах спичкой, отдыхают, беседуя между собой. Третьи, ещё только ползают глазами по карточке-меню, ещё выбирают. Четвертые, в тёмных окнах рассвет высматривают, сыто скучают — расчет ждут. Запах от кухни довольно сильный — мы слышим — и вполне съедобный. Желудок, гад, заслышав, уже бунтует. Из потрескивающих помехами динамиков доносится концерт легкой эстрадной музыки. Мимо нас, изредка, туда-сюда, проходят пассажиры, иногда рабочие ресторана. Чуть не размазав нас о стены узкого прохода, плотным поршнем прошлась по нам толстенная, с улыбчивым лицом, кухонная тетка в захватанной белой куртке, в приплюснутом колпаке. Плотно и упруго обтекла нас, припечатав к переборке, хитро кольнув при этом маленькими глазками на большом неохватном лице. За ней, туда и обратно, несколько раз мышкой проскользнула маленькая, шустрая бабулька с помойным ведром. Стоять здесь не очень удобно, мы видим, но приходится. Так надо, потому что.

Наш Генка в это время, оглядывая столики, не спеша идет по проходу. Вроде выбирает свободное место. Мест свободных много, и выбор большой, но он всё же идет дальше. Вот, оглянувшись назад, Генка, вдруг, останавливается и возвращается к столику где уже сидит какой-то пассажир. Генка вначале внимательно всматривается в одиноко сидящего человека, потом, чуть наклонившись, о чем-то его спрашивает. Тот отрывается от тарелки и тоже внимательно смотрит на Генку. Удивленно подняв брови что-то коротко переспрашивает, и, затем, получив ответ, радостно и утвердительно кивает головой, да-да, мол! Вот уже, широко улыбаясь, привстаёт из-за стола и протягивает Генке руку. Они здороваются, трясут руки. О, гляди, уже обнимаются! Генка скромно присаживается за столик. Положив руки на пустую ещё часть своего стола, с жаром о чём-то говорит. Пассажир, непрерывно кивая головой, активно включается в разговор… Неловко тычет вилкой в свою тарелку. Потом, спохватываясь, машет официантке рукой, подойди, мол.

Мы переглядываемся: «Ну, Генка! Ну, орел! Ну, молоток, пацан!»

Официантка уже несет ему салат на подносе, мы видим… тарелку борща, и котлеты с рожками на второе. Еще и две бутылки пива! Мы, радостно потираем руки и понимающе переглядываемся: «Повезло нам, пир будет горой!» У нас уже, здесь, за углом, как у тех собак Павлова, одни глотательные рефлексы. Желудок страстно и яростно подключился… требует сатисфакции! Терпеть уже просто не возможно. Ждем только момента, когда Генка первый раз ткнет вилкой в свой салат — это сигнал такой. Ну, давай, Генка, давай, быстрей, тычь вилкой, не тяни, гад! Вот, молодец, уже вилку взял. Уже подвинул тарелку, откусил хлеб… Наши ноги не выдерживают, самовольно, не дожидаясь сигнала, вносят нас в зал. Теперь-то уже можно.

Еле сдерживаясь, но с равнодушными и слегка меланхоличными лицами, медленно идём по проходу. С интересом рассматриваем столики, убранство и интерьер ресторана, немногочисленных посетителей. Вдруг, впереди нас, слышим голос нашего товарища:

— Ребята! Ребята, идите-ка сюда! Скорее!

О, какая неожиданная встреча, да это же Геннадий Иванов, наш товарищ. Вежливо и с достоинством подходим к столику, к сидящим, здороваемся. Геннадий нас представляет, и радостно сообщает новость:

— Представляете? Вы не поверите! Земляка своего здесь встретил, да!

Наш новый знакомый восторженно кивает головой:

— Да, точно! Мы из одного города.

— Третий год служу, ребята, а земляка еще не встречал! — сияет Генка. У них у обоих сейчас радостные лица. И мы, гости, тоже зеркально светимся. Генкина радость настолько правдива и естественна, что, я, например, ни минуты не сомневаюсь в истинности ситуации. А что, и не такое в жизни бывает!.. Бывает! Я уверен!

— Ну, надо же, а? — радуется счастливому обстоятельству Генка. — Он на Карла Маркса, а я на улице Розы Люксембург живу… Это почти рядом. И школу мою он тоже знает, и наш парк. Всё рядом!.. Ё, мое! — Дружески треплет по-плечу земляка. Они опять по-родственному обнимаются, хлопают друг друга по спинам. Это, конечно, здорово, это очень приятно. Такое бывает не часто. Генка так рад, что ему уже и не до еды. Он отодвигает вкусно дымящиеся тарелки к нам:

— Ешьте, ешьте ребята. Проголодались, поди. — И продолжает забрасывать земляка вопросами… — Ну, как там город? Как молодежь? Как вообще там сейчас?.. Три года почти прошло!

Его земляк тоже доволен неожиданной встречей с таким вот, приятным, земляком из военного ансамбля песни и пляски. Видно даже, гордится им, и вообще рад нашему общему знакомству. Он опять энергично машет официантке. Та, чуть плавающей походкой, в раскачку, подходит: «Чего еще?»

— Принесите землякам всё тоже самое. За мой счет!

— Нет, нет… — Мы пытаемся дать понять, что так делать не нужно, так, наверное, не хорошо… Но он настаивает.

— Нет, нет и нет. Не отказывайтесь и не обижайте меня, ребята. Земляк должен помогать земляку, да, Ген? Да мы же вообще тут одни земляки все. Правильно? Так что, не обижайте, ребята! Не стесняйтесь! Будьте как дома. Я угощаю! Ну что, Ген, за встречу, по пивку или винца взять?..

— Нет, нет, что ты, Женя! У нас такой строгий дирижер! А старшина, если б ты знал — крокодил! Живьем съест. Нет, спасибо, нам действительно нельзя. Дисциплина, Жень, сам понимаешь!

— Да? Жаль! Ну, вы тогда, ребята, хотя бы ешьте. Ешьте, ешьте, не стесняйтесь…

А нас особо упрашивать и не нужно. Мы, аккуратно, с достоинством и благодарно — борщ только блеснул! — уже тефтели доедаем, степенно запивая чаем. Хотя и очень не хочется прерывать эту неожиданную и радостную встречу двух земляков, но всё же осторожно объявляем Геннадию цель нашего визита в ресторан:

— Гена, тебя майор на совещание вызывает. Что-то по репертуару с тобой согласовать хочет. Срочно! Мы ж за тобой шли. Старшина послал, мол, срочно найдите его. Одна нога здесь, другая там.

— О-о! — искренне и неподдельно негодует Генка. — В кои-то веки встретишь своего земляка, и на тебе, не дадут спокойно поговорить!.. Вот, ёлки-маталки, жизнь наша, понимаешь, армейская! Эх!.. Ну ладно, Женя, ты уж извини… что так получилось. Служба, сам понимаешь.

— Да ничего, ничего, ребята. Я ж понимаю. Сам служил. Только я в войсках связи…

Земляки снова обнимаются, трясут друг-друга, хлопают. У Генки почти слезы на глазах… Потом и мы, неловко и с грустью, обнимаем нового знакомого, трясём с благодарностью его руку, жмём.

— Спасибо, Женя! Передавай привет, там, в городе. Скажи, от Генки Иванова. Там все знают…

— Обязательно! Обязательно передам!

— Спасибо, за ужин, Женя!

— Всего тебе хорошего!

— Ребята, здоровья вам. Хорошей службы, скорого дембеля. — Растроганно кричит нам в след наш новый земляк, Женя из Новосибирска. Мы, подталкивая друг-друга, грохочем сапогами по проходу, как всегда строем, иначе уже и не получается. Но он нас, уже в тамбуре, вдруг догоняет, и сует каждому еще по пачке сигарет.

— Жень, ну что ты, ей богу, не надо?

— Спасибо, не нужно! Ты и так уже это… — отказываемся мы. Нам действительно неловко, но его переубедить невозможно.

— Берите, берите, ребята, пригодится. Это все мелочи. Ген, вернёшься домой, сразу мне позвони. Вот мой телефон. — Суёт Генке ресторанскую салфетку со своим номером телефона. — Звони. Всё, удачи вам, ребята! Пока.

Мы, размышляя каждый о своем, в том же порядке движемся в обратную сторону. Голодухи уже нет. В желудке умиротворённость. Но есть вопросы.

— Генка, а это правда был твой земляк? — Слишком уж всё было сегодня здорово.

— А что? — оборачиваясь, улыбается Генка. — На что не пойдешь, ради вас, проглотов…

— Подожди, а улица, а школа… Это как?

— А что, улица, что школа?.. По всей стране одни и те же названия. Куда не глянешь, везде одно и то же: дома, люди, одежда… Не замечал?

— Да, но…

— Нет, чуваки, — не слыша нашего разговора, перебивает идущий впереди Дорошенко, — надо было все-таки не обижать земляка, не отказываться, чуваки, а с собой бутылку взять. Не каждый же день нам такое предлагают. Правильно? А мы бы её, родную, за милую душу, да за здоровье Генкиного земляка, в части бы, перед сном бы и раздавили. Красота, была бы, а! — вслух, рассуждая, огорчается Ара. — Эх, черт возьми! Дураки мы, дураки, зря отказались!

— Ага, — соглашается Филиппов, — вот когда мы с тобой встретим, кого-нибудь из своих, тогда и возьмем…

— А что, можно и сейчас всё исправить. Давайте, я быстренько назад сбегаю… пока он не ушел. Парень свой, сказал же — земляк. Поймет, не обидится.

— Не надо, Артур, и так уже напились и наелись. Лучше не надо… Да и не земляк он Генке.

— Как не земляк? А город, а школа?

— Генка придумал. По системе Станиславского, говорит. Иначе, говорит, нас не прокормишь.

— Ты серьезно, Генка? — останавливается Артур. Мы от неожиданности утыкаемся друг в друга, создаем пробку. — Шутка, да?.. — переспрашивает Ара, и видя, что шуткой здесь не пахнет, восхищается. — Ну, ты орел! — И изумляется. — А я поверил! Смотрю, вы с ним чисто как родственники. Я даже позавидовал… — Сталкиваем Артура с точки стояния, восстанавливаем движение. — Здорово у тебя получилось. — Продолжает восхищаться Артур, то и дело оборачиваясь к нам. — Ты настоящий артист, Генка. Тебе не в цирк нужно поступать, а в Московский этот… как его, который «Буревестник».

— Сам ты, «Альбатросик».

— Что, не правильно сказал? Ну не «Буревестник», значит, «Чайка».

— Эх ты, «на острове нормальная погода», — МХАТ.

— Это не важно. Главное, они там, с Генкой, голодными не останутся. Это точно.

— Всех голодных и рабов накормит.

— И напоит…

— И спать уложит.

— А как же, без этого?

— Ну, напомнили, чуваки, разбередили! Кто вас просил? Хотенчики зачесались! Ох, как же я давно в увольнение не ходил. Сейчас бы под юбку, ребятки… Женщину бы, молодую бы!.. Пристроиться бы там, под юбкой…

— И угаснуть!

— Ага, щас!.. Я вам что, понимаешь?.. Кстати, — вдруг вспоминает обиду Генка, — а кто-то давеча хотел мне по шее надавать. А?

— Когда это, когда это? — не понимает Артур.

— А вот, тогда это. Когда рубль оборвался. — Ехидно уточняет Генка.

— А, тогда… Да-да… что-то такое припоминаю. — Виляя интонациями, тянет Артур. — Я это тоже заметил. Это был… Пашка Пронин. Точно Пашка. Ух, он, не хороший такой. Зачем нашего хорошего Генку хотел обидеть, а? — подмигивая, переводит на меня стрелки Артур.

— Не надо, не надо. Это не Пашка был, а ты, Артур. — Стоит на своем Генка.

— Я!.. — Останавливается припертый к стенке Ара. И наконец вспоминает. — А! Так я ж, любя, Генаха. Ты что, не понял? Да если бы я тебя не защитил тогда, эти вот, два голодных крокодила, тебя бы съели прямо там, на рынке. И пикнуть бы не успел. Так что, спасибо мне, Генаха! Если б не я… И вообще, ты мне друг, Генка! Друг! — подлизывается Ара. — Всем нам, друг! Я тебе говорю!

— Только, не забывай кормить. — Резюмирует Валька.

— Ага! — весело подтверждаем мы, хлопая Генку по спине. — Мы вообще, друзья!

Армия!

Армия, армия!..

45. Знай, Родина, наших!

В полку меня ждало письмо от Юрки Володина. «Ур-ра! Володин из Москвы письмо мне прислал, нам!» Мы, оркестранты-срочники, закрывшись в своей каптерке, распечатав конверт, вслух читаем. О… Сколько же у Володина новостей! Оказывается, он, как приехал, сдал документы сразу на два факультета — на физический и химический. Причём, конкурс в каждом из них, тридцать пять человек на место.

— Ни-и хрен-на, себе! — с вытянувшимися лицами, комментируем Юркин замах.

Пишет, что Университет такой огромный, что можно учиться хоть на трех факультетах сразу, если успеешь, и вряд ли кто об этом узнает. Народу так много, что заблудиться и потеряться — нет проблем. Сдавал он экзамены, оказывается, на пятерки. Ну, этому мы совершенно не удивляемся. Хотя!..

— Требования-то в Москве, наверное, не те, что здесь, в Тмутаракани, да?

— Спрашиваешь!

Ну, значит, тем более молодец Юрка! Пишет, что однажды, в один день у него совпал один и тот же экзамен по физике — на физфаке и на химфаке. А химию, перед этим, и там и там, он сдал на пять. То есть на химфак, считай, уже прошел. Думал, думал, он пишет… Короче, побоялся завалить физику на физфаке и пошел сдавать на химфак. «И вот, Сань, пишет, хохма: сдал физику на пять. Представляешь?» Сильно расстроился от этого, — очень уж хотел учиться именно на физфаке. Но что уж теперь! Зачислили, вот, на химфак, уже и место получил в общежитии. «Можете, ребята, поздравить, я теперь студент химфака Московского Университета».

— Ну, молодец! Ну, Юрка! Ну, орел! Вот так вот, наши музыканты могут, а!.. Ты посмотри какой молоток! — радовались мы.

Но, что было в его письме более невероятным и просто ошеломляющим, так это то, что он, оказывается, нашел-таки свою сестру там, в Москве. Нашёл! Да не просто сестру, а кого бы вы думали? Никогда не догадаетесь!.. Ту, Володину, которая актриса из «Оптимистической трагедии»! Да-да, такая красивая вся, и в кожанке. Её, тогда ещё этот — Тихонов, там, в фильме, обхаживал. Невероятно! Представляете?! Маргарита Володина, его родная сестра! Завал! Мы не могли поверить:

— Не может быть! Они ж совсем не похожи…

— Много ты понимаешь — похожи, не похожи… Пишет, значит сестра. Юрка врать не будет.

— Отцы наверное разные.

— Ага, не отцы, балда, а матери разные.

— Ну, матери. Какая разница. Я ж говорю не похожи.

— Это не важно. Всё равно, они брат и сестра.

— Вот здорово, мужики, да? Нет… ну, молодец, Юрка!

— Пашка, а он тебе что-нибудь, когда-нибудь, говорил об этом, нет? — спрашивают ребята, зная, что мы с ним почти восемь или девять месяцев вместе занимались. Ещё тогда, перед своим дембелем, когда он меня натаскивал на первую партию.

— Да нет. И вроде и не заикался об этом.

— Да мало ли каких однофамильцев на свете!

А вот, поди, ж ты!.. Его отец, оказывается, был несколько раз женат… и всё такое прочее. А Юрка с ней, c сестрой, раньше, пишет, вообще не был знаком. Знать о ней, в общем-то, знал, но знаком не был. Да и стеснялся раньше… искать. Да и зачем? Они жили, пишет, в разных местах: она всегда, вроде в Москве, а он, со своею матерью, на Севере. А вот теперь!.. А вот теперь, осенью, перед поездкой со студенческим отрядом в колхоз, пишет, нашел её и познакомился. И очень этому рад, и при встрече всё было очень и очень хорошо. И семья у неё хорошая. В это время она снималась в каком-то фильме, и он, наш Юрка, даже участвовал в её массовке.

— Что-о! Он еще и в кино уже снимался?! — изумляемся мы, едва не падая со стульев.

«…Даже чуть подзаработал на этом», пишет.

— Вот повезло, так повезло! Ну, Ю…

«…В советской солдатской форме они (масовка), в жару, маршировали несколько дней в строю, снимались в каком-то военном эпизоде». Ну, нам-то представить Володина в военной форме было раз плюнуть: высокий, светловолосый, не очень складный, с худой шеей, в плащ-накидке, с автоматом ППШа, и представлять не надо. А маршировать, пусть и в жару, ему тем более в лёгкую! И нам это бы запросто, только этим, считай, в полку и занимаемся.

Пишет, что скучает. «Как ты там, мой друг, моя смена, Пашка, справляешься? Как оркестр? Как ансамбль? Пришли ли ещё какие хорошие ребята? Как там сверхсрочники? Всё, наверное, киряют? Как Харченко, как Фокин? Как Саша Новомнацакан, как Кабанов, Эпов, Трубников, как майор? Паша, передай всем-всем большой, пребольшой привет от меня. Пиши, Сань, не ленись. Мне очень интересно, как вы там? Не ругайтесь ребята. Не скучайте. Помните — дембель не за горами. Ваш Ю.Володин». И университетский адрес.

Вот здорово! Вот это да! Да-а! Как классно у Володина на «гражданке» всё получилось. Не зря, оказывается, учебники здесь штудировал. Как говориться: в коня овёс. Ну, молодец!

Молодец, Юрка! Наш Юрка, который Володин…

Долго потом сидим, размышляя вслух — куда нам, оболдуям, можно пойти поступать учиться после дембеля? Нет, только не в Москву. Конечно, нет. Какой там Университет, вы что? На фоне нашего Володина, даже и пытаться не стоит. Смех один. Там же конкурс огроменный! А еще и лимит какой-то…

— Чуваки, а что такое лимит?

— А чёрт его знает. Барьер какой-то, препятствие.

— А Юрка перепрыгнул…

— Так, то ж Юрка!

— Юрка смог.

— Ну, так!..

— Гантели что ли к дембелю потаскать…

46. Как я в увольнение ходил

— Пронин, а почему вы в увольнение никогда не проситесь, а? — в одну из суббот вдруг спрашивает меня старшина. Нет-нет, не ротный старшина, там — Явкин. А оркестровый — Великжанов который. Что интересно, наказать нас могут оба, а вот в увольнение отпустить, только один Великжанов. Такая вот, для нас, музыкантов срочников, существенная разница.

Конец осени, десять часов сорок минут утра. Суббота. Мы сидим в своей канцелярии. Старшина за столом, он сегодня ответственный дежурный. Только что, очень ответственно, проводил в увольнение двоих наших музыкантов-срочников и троих ребят из ансамбля. Остальные — кто где. Кто в полковой библиотеке загасился, журналы листает, кто в оркестровом классе гаммы гоняет, кто загорает на крыше одного из войсковых продовольственных складов, кто в спортгородке на пыльной волейбольной площадке сапогами футбол гоняет. Суббота, выходной день. Кто не в наряде и не загасился — тоска смертная! — болтаются без дела.

— Или не тянет? — допытывается старшина.

— Да нет, тянет. Но… я… как-то не собирался.

— Понятно… Давайте-ка, Пронин, — после коротко раздумья вдруг предлагает старшина, — сходите-ка в увольнение, прогуляйтесь. Собирайтесь, собирайтесь, — видя моё удивление и явное отсутствие желания прыгать до потолка, настаивает старшина. — А я пока увольнительную выпишу. Собирайтесь.

Получилось, как приказ. Ладно, собираться, так собираться… А что мне собственно собираться? Как говорится, нам собраться, что голому подпоясаться! Хэбешку снял, парадку надел, и вместо пилотки — фуражку. Всё, я готов! На все про всё — две-три минуты. Старшина, два раза повернув кругом, внимательно осмотрел меня, и отметил:

— Пойдёт. Так, напоминаю правила поведения солдата срочной службы в городе: всем военнослужащим отдаем честь! общественный порядок не нарушаем! на ходу не курим! к девушкам не пристаём, ведем себя вежливо и предупредительно! из увольнения возвращаемся в трезвом виде, во время и без опозданий! помним о чести военнослужащего! Всё ясно?

— Так точно!

— Давай, Пронин, идите, отдыхай-те. — Харченко суёт мне увольнительную, и напутственно хлопает по плечу. Наш старшина всегда так с нами интересно разговаривает, и на «ты» и на «вы» сразу. Он, наверное, у дирижера научился или тот у него. Не важно, кто у кого, но они, оба, так с нами разговаривают.

Вышел…

Ни ветерка. Теплое утро, яркое, солнечное. На небе ни облачка.

Красота!

Я в полушерстяной парадке, застегнут на все крючки и пуговицы, в жёсткой фуражке, в кирзовых сапогах. Всё что на мне из желтого металла — блестит, сияет золотым блеском, сапоги отражают солнечные зайчики. Ворот парадки жестко сдавливает шею, чтоб, значит, головой по сторонам не крутил. В плотном шерстяном скафандре жарко и не уютно. На мне всё строго по уставу, но не внутри… Там я очень волнуюсь! Первый раз выйду за ворота части — ой-ёй-ёй! — это первое. Один иду! — это второе. Сам и без строя — без строя! — это третье. Ощущение, я заметил, странное, когда идешь без строя, как совершенно голый! И чувство жуткой тревоги наваливается, будто у тебя впереди минное поле или тыл врага… Насчет минного поля и тыла врага, это, понятное дело, гипербола, ни того, ни другого, я, к счастью, и не знаю, но более подходящих аналогий, в этой ситуации, привести пока не могу. Нету других аналогий, когда идёшь без строя, нет их. Состояние психики от этого хреновастенькое, поджилки потрясывает, мандраж бьёт, чтоб не сказать больше. Это у меня первое самостоятельное увольнение в незнакомом городе, а выглядит, как наказание!.. Кошмар!

На КПП дежурный офицер критическим взглядом осмотрел меня, спросил:

— Чего так поздно, все давно уже ушли! Только проснулся, что-ли?

Пожимаю плечами, не скажешь же, что не по своей воле иду, что приказ выполняю.

— Ну, ладно! — капитан, не долго раздумывая, вписал меня в журнал увольняемых, чиркнул что-то в увольнительной и, провожая, рассеянно добавил:

— Давай… Да смотри там! Иди.

— Есть! — отдаю честь и разворачиваюсь на выход.

Когда дверь части за мной громко бабахнув — напугав! — закрылась — там пружина такая сильная! — я вначале встал за порогом, даже непроизвольно шаг назад сделал. Стою. Не могу сапоги с места сдвинуть. Как приросли они. Как чувствуют, что впереди «не наша» территория, чужая! А в пяти метрах от меня, мимо, вижу, по тротуару спокойно идут гражданские люди. Чуть дальше, по дороге, носятся туда-сюда разные машины. А я стою на виду, как дневальный у ворот, будто загораю на солнышке, и шага не могу сделать. Не знаю, как столкнуть себя с места!..

Там, за спиной, в части, ноги уже ко всему привыкли, всегда всё знают и всегда выручают. В любой ситуации хорошо знают куда мне можно, и куда мне нужно, вот именно сейчас, двигаться. Причем, знают даже как двигаться — бегом или шагом. За полтора-то года уже привыкли, родные, всё сами знают и голова им не нужна, всё уже отработано. А здесь!.. Сейчас!.. Передо мной, на улице, дорог миллион, и все неизведанные, пугающие… И куда нам, теперь, а? Стою! Ни сапоги, ни я, не знаем. Понимаю, долго стоять нельзя, не памятник Ленину, надо куда-то двигаться. К тому же, хорошо помню, увольнительная аж до восемнадцати часов! Времени свободного — вагон и маленькая тележка… И ужас, и кошмар! Что с ним делать? Куда его девать? Где переждать? Жалею, что и согласился. Лучше бы в библиотеке с журнальчиком пересидел. Но, поздно. Надо идти.

Как железный «луноход» сделал первые несколько «железных» шагов по неизведанной планете. Вижу, вроде получается! Впереди возникло первое препятствие — тротуар… Ну, это для нас не сложно. Так, а теперь куда? Налево или направо? Ноги почему-то пошли налево. Сами! Тропу видать сапоги нащупали, во, молодцы! Ладно, пусть будет так, думаю, налево, так налево. Пусть идут куда пошли и куда тротуар потом приведёт. Главное уже сделано — иду! Я иду, люди! Иду! Шагаю!

Вокруг меня легко и непринужденно движутся горожане в летних туфлях, летних брюках, спортивных трико, в теннисках, майках. Женщины, и остальные представительницы этого пола, в легких полупрозрачных открытых платьях… есть и того соблазнительнее. Ух, ты!.. О-о-о!.. Мда-а… Лица у всех открытые, спокойные, даже весёлые, но какие-то другие, не такие, как у нас в части. Почему это? В чем причина? Не пойму в чём, но разница есть… Над этим нужно подумать!.. Но не сейчас.

Иду медленно — куда мне спешить! — всматриваюсь в глаза и лица прохожих. Разглядываю попадающиеся разные витрины, деревья, телефонные будки (кстати, многие без трубок, другие даже без дверей), проезжающие мимо автомашины, автобусы. Всё вокруг расцвечено яркими летними красками, дышит ощущением свободы и хорошим праздничным настроением. Вот проехала поливальная машина. Вместе с веселой радугой, застрявшей в ее водных струях, в воздухе повисла пыль и влажное испарение. Ещё утро, а уже душно. В небе кружатся голуби. В кронах деревьев суетятся воробьиные стаи. Чирикают. Порхают они и под ногами. Хорошо вокруг, приятно…

Хоть и не спешу, замечаю, но иду я почему-то быстрее всех, как курьерский поезд. Почему это? А, ёшкин кот, понимаю, шаг у меня не такой. Иду-то я, как положено, девяносто шагов в минуту — тик в так! — как приучили… Надо сбавлять пары. Присмотрелся к окружающим гражданским людям — вижу, точно, они идут не так! Не правильно шагают, не как положено… Ну, понятно! Гражданские люди, чужая территория! К ним, пожалуй, нужно приноравливаться… пока!.. чтоб не выделяться. Сдерживаю шаг. Получилось… Приноровился. У меня, конечно же получается, но так идти, чувствую, совсем неудобно, просто невозможно. Идешь, будто за штаны кто тебя держит, словно ноги у тебя поводком связаны. Так и хочется рявкнуть: «Шир-ре ша-аг, р-рота!», как у нас там, на плацу, в части. Но здесь, вижу, все так не организованно ходят… не правильно. Одно слово, чужая территория. Чтоб не пугать людей, мучаюсь, но иду медленно, как больной, как они, в общем. О! Впереди показался светофор!.. Прошел его правильно, на «зелёный», как все. «Надо же, и тут получилось!», непроизвольно отмечаю про себя. Значит, не забыл я ещё за полтора года, не потерял навыки пешего передвижения в гражданском режиме… О-о-о!

Вдруг замечаю, что и руки у меня, в новом для них ритме, движутся коряво! не красиво! не правильно! — словно парализованные. Тоже по-своему волнуются, тоже не понимают, а им-то теперь как, а?.. Как-как? А чёрт его знает, как! Мне и самому это не понятно, потому как всё здесь у них не привычно. Их бы, руки, сейчас в карманы сунуть, как делают все вокруг, самое бы то, но здесь на улице, на виду нельзя. Помню, солдат — гордость страны. Да и старшина — помню — сказал, «Нечего в карманах яйца руками, «шары» в смысле, лишний раз по-кругу гонять, оторву!» Не важно — что именно он там пригрозил нам оторвать, руки или… «шары», важно, что — свои они, и те, и другие, не лишние, значит, пригодятся — хрен ему! Одно я чётко отметил: нормально себя чувствую только тогда, когда встречаются военнослужащие, офицеры. Тогда и ноги, и руки, и голова, в смысле шея, все выполняют свои основные функции как надо, как на плакатах. И привычный строевой шаг к месту, и руки куда нужно: одна к фуражке, другая к бедру, голова и подбородок на уровне, в сторону приветствуемого. Бац, бац, бац! — сапогами об асфальт, и… Вспомнив, опять идешь, как больной или разрегулированный. Плохо это! Так ходить, как гражданские, неправильно, нельзя так, не привычно. А смотрю вокруг — как-то, понимаешь, ходят люди, живут, значит!.. Интер-ресно девки пляшут!

Л-ладно!

Таким вот образом борясь с заложенной программой, как механический заводной солдатик, почти уже дошел до трамваев, где-то впереди, бренча звонками, пересекающих мой путь. Наткнулся на патруль.

«Патруль!! — с запозданием, ураганным ветром пронеслось в мозгу, — куда?..» В смысле бежать!.. Капитан и два солдата, все с красными повязками, стоя чуть в сторонке от тротуара, в тенёчке, внешне спокойно ждали моего приближения. Я, балда, наслаждался свободой, глазел по сторонам и, конечно, поздно их заметил. Патрульный наряд, все трое, как один, словно трехголовый змей, не спускают с меня напряженных глаз, готовые рвануть за мной в любую секунду, и в любом направлении. Неотвратность встречи неизбежна и гарантирована. Перехожу на строевой шаг, а офицер мне пальцем показывает, цап-царап, в смысле иди сюда. Делаю левый поворот — в маневрах у меня полный порядок — подхожу и докладываю, мол, такой-то, такой-то нахожусь в увольнении. Офицер молча взял мою солдатскую книжку, увольнительную и принялся внимательно изучать листочки документов. Его помощники, солдаты-артиллеристы, соседи, из Волочаевского, начальственно выпятив губы, наморщив лбы, рассматривают меня. Вижу — тоже салаги, но при исполнении, — очень серьезный фактор. На нас с любопытством оглядываются прохожие, мол, ага, попался солдатик! Стоять на виду у гражданских лиц, да еще на солнцепеке не очень приятно. Мягко сказать, хреновасто!

— Цель увольнения, ммм… р-рядовой Пр-ронин?

Я не ожидал вопросов вообще, а такого тем более… Какая еще цель?

— Просто… товарищ капитан, гуляю. — Отвечаю коротко и по существу. А что нужно было сказать?

— Гуляете? — удивленно переспросил офицер, будто уличил меня в подглядывании в замочную скважину. — Так, так! — И чуть помедлив, что-то коротко начеркал в моей увольнительной. — Увольнение прекращено. В часть, товарищ солдат. Кру-угом, марш!

Ноги и все остальное на команду сработали в механическом режиме, без внешних проблем. Только потом, через пару-тройку минут, я заметил, что уже топаю в обратном направлении в том же автоматическом режиме — сто двадцать шагов в минуту — крепко сжав в руке свои документы. Ноги — ай, молодцы, я ж говорю, быстрее включаются, выручают, голова уж потом… Почему в часть? За что в часть? — с обидой, бьются в голове вопросы. — Что я такого сделал? На глазах выступили слезы, я чуть не плачу. Как же безжалостно отхлестал меня этот капитан! И не просто наказал, а на улице! При всех! За что?.. За что он так обидел меня, а? Козёл! Сопляк! Пацан! Молодой! Засранец!.. На каждый мой шаг, в обратном направлении, у меня находились соответствующие моему состоянию достойные обидчика злые эпитеты… Их было не много, но они, повторяясь, усиливали своё значение и смысл.

Обратно я вернулся гораздо быстрее.

Дежурный по полку очень удивился моему скорому возвращению, причем, с такой неожиданной и непонятной припиской…

— Прекращено?!.. Почему? — подозрительно меня оглядывая, вертя перед собой мою увольнительную, спрашивает капитан. — Что такое?.. Не понял!

— Не знаю. — Мне догадываться трудно, а говорить тем более.

— Что ты там сделал?

— Ничего. Просто шёл.

— А он?

— Не знаю. Кругом, говорит, марш в часть.

— Да? — продолжая вертеть мою бумажку, недоумевает дежурный офицер. — А кто там сегодня в патруле? Что за козлы, откуда?

Жму плечами, — а я знаю их фамилии?

— Ну ладно… — Видя, что я действительно ничего не понимаю и в бумаге это не прописано, дежурный офицер отметил в журнале время возвращения и отпустил меня. — Иди, отдыхай.

— Как прекращено? Кто это написал? Где? — удивляется старшина Харченко, вертя мою увольнительную.

— Патруль. Какой-то капитан.

— Капитан? Он что, того, да? — крутит пальцем у виска. — За что? Что это за объяснение такое — прекращено! Где это было?

Я как мог объяснил свой маршрут.

— Так это ж рядом с военной комендатурой! Туда же не надо ходить, Пронин… Так, ладно, — достает из папки какие-то бумаги, что-то быстро пишет, расписывается, и протягивает мне. — Всё, иди по-новой. Бери-бери. Но теперь иди по другой стороне. А лучше в другую сторону. Понял? И всё время смотри, ищи глазами патруль. — Поучает старшина. — Не на девок-шалашовок смотри, а патруль глазами ищи. Понял? Как увидишь патруль, а ты их должен увидеть раньше, чем они тебя, сразу — раз, в подъезд или в проулок какой и беги, и всё. Или спрячься там, подожди, пока пройдут. Если что, не останавливайся, беги. Задворками или как там, чтоб не поймали. Они редко бегают, у них маршрут. Понял, да? Давай, Пронин, иди!

— Опять? — Дежурный по полку читает мою новую увольнительную записку.

— Так точно!

— А кто это подписал? — показывает подписи на моей новой увольнительной.

В «главной» закорючке узнаю подпись дирижера, хотя расписывался старшина.

Страницы: «« ... 1213141516171819 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«… – От этой куклы, – проговорила миссис Гроувз, – у меня точно мурашки ползут, правду говорю.Миссис...
80-e годы.Жизнь девятнадцатилетней красавицы Веры Дымовой похожа на сказку. Она талантливая студентк...
Поэтический сборник «Призма» талантливой поэтессы Лоры Пэйсинг – это необычные по глубине стихотворе...
Перед Вами сборник «Гончарный круг», в который вошли рассказы и повесть талантливого и самобытного п...
В этой книге вы найдете прекрасные пошаговые руководства по изготовлению изделий в технике лоскутног...
«У одной вдовы был сын. Среди сильных и смелых был он первым. Вот и дружили с ним сын бая и сын купц...