Боги, которые играют в игры Кащеев Глеб
Среди толпы встречающих мой взгляд сразу вылавливает табличку на родном языке. «Mr Алексей Кленов», — отпечатано на картонке, которую держит в руках китаец в идеальном черном костюме и белоснежной рубашке. Именно в этот момент я внезапно понимаю, что, выпрыгнув из своей предыдущей жизни мне теперь просто необходимо найти чью-то иную. Я, с украденным чемоданом, теперь должен украсть чью-то жизнь. Это мой единственный шанс. Уверенно подхожу к обладателю таблички и киваю ему. Китаец моментально расплывается в услужливой улыбке, выхватывает у меня из рук чемодан, и, уверенно расталкивая толпу, пробивает для меня дорогу к выходу.
На парковке меня, оказывается, ждет большая черная иномарка. Я не успеваю увидеть марку, потому что проворный водитель шустро зашвыривает мой чемодан в багажник и успевает распахнуть передо мной дверцу заднего сидения.
Я никогда не ездил в машинах такого класса, тем более на заднем сидении, глядя из тишины салона на проплывающий мимо чужеземный пейзаж через наглухо тонированное стекло. Где-то, внутри себя, я представляю собой сжатую до невозможности пружину, начиненную липким ужасом того, что может ждать меня впереди. Мое воображение рисует передо мной картины одну ужаснее другой — от гонконгской тюрьмы за попытку выдать себя за другого, до российского СИЗО, за кражу денег на авиабилет у собственного босса. Ведь наверняка у настоящего Алексея Кленова есть телефон водителя и вот-вот, не найдя встречающего, он сейчас позвонит ему и мой подлог выяснится.
Однако, кто-то другой во мне наблюдает за происходящим с каким-то очень спокойным любопытством, насыщенным абсолютной пуленепробиваемой уверенностью, что все будет хорошо. Постепенно мои нервы успокаиваются, или, скорее, паника просто затаивается где-то глубоко-глубоко внутри. Когда мы проезжаем несколько рядов колючей проволоки и два КПП с автоматчиками, на каждом из которых офицер внимательно изучает документы у водителя, удостаивая меня лишь коротким взглядом, я уже не паникую. Все просто чудесно. Я попал как муха в мухоловку. «Или как муравьед в муравейник» — говорит мой новый внутренний голос.
Лимузин останавливается у приземистого одноэтажного безликого здания из серого бетона, водитель услужливо распахивает передо мной дверцу и, невероятным образом успевая достать из багажника мой чемодан, оказаться перед дверями здания ровно на секунду раньше меня. Внутри нас ждет еще один пост охраны, которая опять долго сверяет с чем-то у себя в компьютере документы, протянутые водителем, но не удостаивает меня вниманием. Меня просят посмотреть в небольшую камеру, стоящую на столе охраны, и через минуту мне выдают бейджик, с надписью «Alexey Klenov», моим фото и кучей непонятных мне иероглифов.
В конце небольшого фойе я обнаруживаю целый ряд лифтов. Судя по всему, это здание относится к тем, что росли не ввысь, а вглубь. В лифте всего шесть кнопок, обозначенных не цифрами, а буквами латинского алфавита. Мой водитель нажимает букву F и лифт резво разгоняется вниз. Слишком резво, для того, чтобы просто проехать вниз всего шесть этажей.
Мы опускаемся долго. По моей оценке, не менее двух минут. Наконец, двери лифта открываются в какую-то немыслимую белизну. После полумрака машины и фойе здания, резкий свет тут режет глаза, и я невольно зажмуриваюсь.
Стены этого подземного сооружения стерильно белые, полы блестят белоснежным мрамором. Мне сразу на ум приходит сравнение с больницей или химической лабораторией, и как видно не зря. Пока мы проходим несколько закрытых стеклянных дверей, возле каждой из которых мне приходится прикладывать свой бейдж-пропуск к электронным замкам, я искоса посматриваю в прозрачные окошки боковых дверей и вижу там людей в белых халатах и капюшонах, сидящих за белоснежными столами в окружении очень дорого выглядящих приборов. В моем мозгу по кругу бегают всего две мысли, схожих по звучанию, но несколько разных по сути: «Господи, куда я попал» и «Все, я попал».
Примерно на середине пути, мой водитель перепоручает меня двум китайским молодцам в кристально чистых белых халатах с капюшонами, один из которых подхватывает мой чемодан, а второй выдает белый халат, белые же брюки, которые я натягиваю поверх своих брюк, и такие же стерильно-белоснежные бахилы из плотного пластика. Все это происходит в абсолютной тишине — никто не говорит ни звука. Даже водитель, прощаясь, делает короткий поклон и, молча, удаляется.
Втроем мы опять идем длинными коридорами еще несколько минут. В конце концов, мое путешествие по белоснежным подземельям заканчивается в большом зале, где меня ожидают еще двое китайцев, в которых неуловимо проскакивала некоторая самоуверенность, присущая только руководителям компаний и государственным чиновникам. На своей старой работе я научился чувствовать таких людей на интуитивном уровне.
Один из них, тот, что был попредставительнее и существенно потолще второго, подскочил ко мне и с каким-то труднообъяснимым для меня жаром пожал мою руку. Так обычно встречают либо старых друзей, с которыми давно не виделись, либо людей, которым ты должен много денег. Наконец, в первый раз за все мое пребывание в этой стране, со мной кто-то заговорил:
— Добрый день, мистер Кленов. Рады, что вы смогли добраться до нас так быстро. Что ж, не будем терять времени, тем более что оно, как вы знаете, оно нас несколько поджимает. Давайте, для начала, покончим с формальностями, — в этот момент второй пододвинул ко мне несколько листов с мелким текстом в две колонки, — Это наше с вами соглашение, которое, естественно, ни вы, ни мы не должны предавать огласке. Прочитайте и подпишите — там отражены все пункты, о которых мы с вами уже договаривались. После этого мы сможем продолжать.
Я взял в руки листы. На них в левой колонке был мелкий английский текст, а правая колонка состояла сплошь из иероглифов. Я пробежал глазами английский текст, затем машинально, сравнил его с китайским, и, кивнув, подписал листы. Смысл текста, причем в обеих редакциях, был мне понятен — и в тот момент меня несколько удивляло не содержание текста, а, скорее, тот факт, что я бегло прочитал английский текст, хотя никогда не отличался хорошим знанием языка, а также понял написанное по-китайски. Впрочем, пузатый китаец ведь тоже только что общался со мной на чистом английском — и я понимал его без каких-либо затруднений.
Где-то, внутри моего мозга бился в истерике маленький человечек, пытавшийся докричаться до сознания того, нового меня, что привык летать в Гонконг как домой, ездить на лимузинах и спокойно говорить на трех языках, включая китайский. Тот, старый, в чем-то имеющий больше прав на существование, «Я» вопил, призывая вдуматься в смысл подписанного соглашения: «Какой эксперимент? Что ты подписал только что — ты вообще читал? А если тебя теперь нашинкуют на органы в этой подземной лаборатории?» Но тот, кто спокойно выдавал себя за Алексея Кленова, игнорируя этот внутренний шум, уверенно прошел за двумя белоснежными провожатыми в соседнюю комнату, более напоминавшую больничную палату класса «люкс», которую, однако, разрабатывал тот же любитель стиля «альбинос» в интерьерном дизайне.
Почему-то, я тоже чувствовал, что время действительно поджимает.
— В этой палате вы проведете ближайшие сутки. Затем, мы поселим вас в отель неподалеку, где вы проведете еще три дня, как мы и договаривались, чтобы убедится, что не возникло никаких нежелательных осложнений. Впрочем, мы уверены, что все будет в порядке — это, скорее, перестраховка. Оговоренная сумма поступит на ваш счет сразу по вашему выходу из этой палаты, так что к моменту вашего заселения в отель, вы уже сможете воспользоваться этими деньгами, — объяснял очередной белоснежный китаец. Признаться, весь персонал этого заведения, состоящий, почему-то из одних мужчин, уже весь был для меня на одно лицо.
Я отметил, что мой чемодан также внесли в палату и осторожно поставили недалеко от кровати. Интересно, — почему его не закутали в белое?
Я кивнул своим провожатым, и их мигом сменила толпа суетящихся медицинских работников — у меня взяли анализ крови, причем дважды — из пальца и из вены. Взяли даже мазок слюны. После этого, в комнату вкатили небольшой металлический чемоданчик на передвижном столике. Судя по напряженности, возникшей в воздухе, этот чемоданчик был ключом ко всему происходящему. Один из тех, кто сопровождал чемоданчик подошел к моей кровати, поклонился мне, и медленно, с акцентом, сказал на английском: «Мистер Кленоу, ваше самообладание восхищает меня. Позвольте, я вам все-таки детально поясню, что тут будет происходить. Как вы уже знаете, вы, возможно, единственный человек на планете, чья кровь не восприимчива к этому Вирусу.» В речи этого врача было отчетливо слышно, что слово «Вирус» он явно произносит с большой буквы. Видимо, предполагалось, что я должен знать, о каком именно вирусе идет речь. Китаец, между тем продолжал: «Мы сейчас введем вам несколько модифицированный вирус — у него удалена способность к заражению других. Грубо говоря, вы будете носителем вируса, и будь вы обычным человеком — вы бы заболели, но, при этом, вы будете абсолютно не заразны. По нашей оценке, менее чем за сутки, ваш удивительный организм полностью уничтожит вирус в вашей крови, а мы, отслеживая этот процесс, попытаемся понять этот механизм и изготовить вакцину против настоящего вируса». Я кивнул ему, в знак того, что все понял.
В этот момент моя правая рука непроизвольно дернулась — это старая часть меня, кричащая: «Опомнись, ты ведь не он. Ты же сейчас просто сдохнешь от этой заразы», — попыталась взять контроль над телом и предпринять бессмысленную попытку к бегству. Я лишь ухмыльнулся этим жалким потугам и по просьбе врачей закатал правый рукав.
Из чемоданчика извлекли прозрачную колбу с бесцветной жидкостью и вставили ее в пистолет для инъекций. Почему-то, благодаря голливудским стереотипам, я был уверен, что ампула со смертельным вирусом должна быть непременно ядовито-зеленого цвета.
Пневмошприц прислонили к плечу и с небольшим щелчком, практически без боли, жидкость из ампулы вспрыснулась мне под кожу.
В данный момент во мне словно существовало три независимых человека. Один, старый я, бился где-то в истерике на заднем плане. Второй, тот, чью жизнь я выбрал сознательно — был абсолютно самоуверен и явно знал конечную цель всех своих поступков. Он практически не нервничал по поводу произошедшего только что, однако явно торопился. По его мнению, нам всем стоило что-то успеть сделать, до того, как произойдет какое-то еще событие. Третий я, бывший словно связующим звеном между мной старым и новым — наверное, именно эта часть и была в чем-то «настоящим» мной — словно сторонний наблюдатель с любопытством смотрел за происходящим и гадал «зачем же я все это делаю».
Между тем, назойливый китайский врач продолжил свою лекцию:
— Как вы, в общих чертах, уже знаете, вирус очень быстродействующий. Нормальный человек чувствует первые симптомы уже через десять-пятнадцать минут после заражения, через полчаса он уже заходится кашлем, а через час-полтора впадает в кому со смертельным исходом. Пока вы — единственный человек, который легко избежит этой участи, имея вирус в крови. Первый анализ мы возьмем через двадцать минут, когда вирус, по идее, должен будет полностью овладеть организмом и ваша иммунная система начнет с ним бороться.
Я опять кивнул и откинулся на подушки. Все врачи, наконец, покинули палату, хотя, за полупрозрачным стеклом напротив, по-прежнему оставались дежурить двое — я видел их лица, подсвеченные призрачным светом мониторов. Вероятно, они отслеживали показания многочисленных датчиков, которыми буквально облепили мое тело.
«Все-таки интересно», — спокойно думал я, заложив руки за голову и глядя в безупречно-белый потолок, — «что же это за организация?» Судя по колючей проволоке, многочисленным КПП и автоматчикам, это нечто, имеющее отношение к государству и к армии. Это значит, что простыми вирусами тут вряд ли занимаются. Впрочем, и вакцинами, для массовой защиты населения тоже. Скорее всего, речь идет о боевом вирусе, а разработанной вакциной, в случае чего, воспользуется очень ограниченное число людей, имеющих либо власть, либо деньги, либо, чаще всего, и то и другое.
Любопытно…
Я закрыл глаза и расслабился. Возможно, даже задремал. Проснулся я от того, что маленький человечек внутри меня заходился кашлем. Это для него введенный мне вирус был смертелен. Это он был реальным человеком, с обычной работой, с нормальными человеческими радостями и болезнями. Я же — персонаж, созданный верой и его воображением. Вирус против идеи, фантазии и веры — бессилен.
Я флегматично подождал, пока некто внутри меня издал предсмертный хрип и замолк навсегда. После этого, я потянулся на кровати и встал. Наконец-то я стал свободен. Свободен от прежней жизни, которую даже я сам не осмеливался назвать жизнью. Свободен от стереотипов, навязываемых с детства, свободен от сомнений, от условностей, и даже от понятий добра и зла. Во мне осталась только вера. Вера в нового себя. Все остальное было убито жестоким вирусом.
Я заметил, что за стеклом напротив явно возникла какая-то суета. Несколько человек вбежали в комнату наблюдателей за стеклом, потрясая какой-то бумажкой. Спустя минуту, ко мне в палату вбежал взволнованный китаец — на сей раз уже не только в капюшоне, но и в медицинской маске.
— Простите, мистер Кленов, что-то не так с вашим анализом крови, — затараторил он, — мы не находим у вас в крови тех маркеров, которые раньше были. Честно говоря, ваш анализ вообще не совсем обычный… Возможно, кто-то допустил ошибку, когда брал анализ. Если не возражаете, мы сейчас сделаем еще один…
Говоря все это, врач с волнением наблюдал за мной, вероятно ища симптомы болезни. Я усмехнулся и краем глаза отметил, что кучка специалистов за стеклом получила еще один повод для волнения от вбежавшего с выпученными глазами сотрудника. Один из сидящих у монитора включил громкую связь и что-то быстро заговорил на кантонском диалекте. Вероятно, предполагалось, что я его не должен понимать: «Это не тот, кто нам нужен, Ли. Мистер Кленов найден в аэропорте мертвым. Говорят — сердечный приступ. Этот человек — не тот, за кого себя выдает».
Судя по всему, эта новость уже облетела существенную часть подземного комплекса, так как в это время большие двери в торце моей палаты распахнулись, и я увидел, что за ними располагалась целая огромная лаборатория в сотни квадратных метров, и сейчас в ее дверях столпилось несколько десятков человек, с изумлением глядящих на меня. На того, кто выжил, хотя должен был уже умереть.
Что ж, пришла пора вскрыть карты.
Я ощущал вирус в своей крови так же ясно, как если бы он лежал передо мной на предметном стекле микроскопа. Я вообще, при желании, легко мог почувствовать каждую клетку своего организма, и, что удивительно, мог заставить ее делать именно то, что мне нужно. Легко контролировать свое тело, когда вы состоите из сплошной веры в самого себя. Также я мог заставить делать то, что мне было нужно, этот маленький кастрированный комочек из аминокислот, который местные врачи именовали с большой буквы — «Вирус». Вирус был жалким. Его заперли внутри меня, приговорили к казни и перекрыли все пути наружу, и я подарил этому созданию часть себя — присоединил к нему небольшой кусочек веры — и… отпустил.
Неторопливо подойдя к стоявшему напротив меня китайцу, смотревшему на меня раскосыми выпученными глазами, словно кролик на подползающего питона, я медленно стянул с него маску. А затем кашлянул. Это был скорее деликатный кашель напоминающего о себе посетителя кабинета босса, чем кашель больного. Такой кашель, который в книжках принято обозначать как «Кхм-кхм». Однако, врач напротив меня побледнел, еще больше округлил глаза, мигом превратившись из азиата в вполне сносного европейца, и побежал к дверям.
Ему не хватило буквально каких-то двух метров. Кашель подкосил его, словно ему подставили подножку, и он рухнул на руки сотрудников, стоящих у двери. Его тело задергалось в приступах кашля, а, затем, издало какой-то жуткий хрип и обмякло. Только в этот момент подхватившие его на руки лаборанты решили отбросить его от себя, и в ужасе ломанулись из комнаты. Возникла толчея и последовавшая за ней паника, в которой сначала раздались крики и ругань, а затем все слова и вопли захлебнулись в кашле.
Внутри каждого врача, пусть даже законченного циника, разрабатывающего смертоносные вирусы для армии и хладнокровно смотрящего на часы, отслеживая смерть очередного подопытного, живет добрый и милосердный ребенок, который уверен, что когда-нибудь за все, что он делает, будет расплата. Он с детства приучен к мысли, что за шалостью или подлостью, чаще всего следует наказание. Где-то, на краю своего сознания, каждый из этих врачей боялся именно этого — что в один прекрасный момент, из-за нелепой случайности, какая-нибудь зараза вырвется и убьет его максимально изощренным способом. Сейчас их убивал не вирус. Их убивал страх и своя же вера в возмездие. Подобно мастеру-лекарю, которому ученик вместо яда подсунул чистую воду, в которой мастер не смог опознать яд и умер — все носители белых халатов вокруг меня умирали из-за собственной уверенности в неизбежности своей смерти.
Я распространял не обычный биологический вирус. Я, состоящий из веры, созданный верой в себя, изменил вирус так, что теперь он проникал не в тело, а в души.
Пока вирус страха вместе с паникой распространялся за дверями лаборатории, я подошел к своему чемодану, перетащил его на кровать и раскрыл его. Я уже знал, что я там увижу, поэтому нисколько не удивился ровным пачкам пятисотевровых бумажек, которыми было забито все пространство чемодана. Этого должно было хватить для начала.
Я закрыл чемодан и внимательно осмотрелся. В соседней комнате-лаборатории на полу лежали лишь трупы, однако, за стеклом, там, где за компьютерами сидели наблюдатели, я видел одно лицо, в ужасе смотревшее на меня. Это была девушка — теперь я видел ее четко, так как в комнате за стеклом кто-то зажег свет. Молодая, и даже вполне красивая девушка, судя по возрасту, даже не врач, а, скорее, медсестра. Вирус обошел ее, как обошел бы любого другого не уверенного в собственной вине.
Я надеялся на это — что тут все-таки найдется кто-то, чья вера в добро и милосердие больше циничного желания сделать вирус поопаснее за соответствующее денежное вознаграждение. Пока, она единственная, кто смог пройти мой тест на человечность. Чтобы испуг девушки не сыграл с ней злую шутку и не заставил, в конце концов, закончить жизнь так же как ее коллеги, я улыбнулся и подмигнул ей. В данной ситуации, это, наверное, выглядело дико, но иногда такие простые и нестандартные жесты способны вывести мозг из ступора.
Я, аккуратно перешагивая через тела, вышел в комнату-лабораторию, и из нее в общий коридор. Вирус и тут уже прошелся своей остро наточенной косой — некоторые боковые двери были открыты, тела лежали в коридорах, на порогах, на столах лабораторий. В комплексе царила тишина. Не было даже рева сирен, как, опять-таки, я ожидал благодаря голливудским штампам. Я медленно шел по коридору, когда услышал сзади торопливые шаги, металлический щелчок бойка и взволнованный, дрожащий крик на китайском: «Стой!»
Я остановился и медленно обернулся. Метрах в десяти от меня стояла та самая медсестра, сжимая двумя руками неизвестно откуда взявшийся пистолет. Несмотря на то, что она явно боялась меня, пистолет в ее руках практически не дрожал.
— Я не могу позволить тебе выйти наружу. Ты же убьешь всех, — словно оправдываясь, говорила она, пытаясь набраться решимости, чтобы нажать курок.
«Молодец, девочка», — подумал я про себя. Ничего другого я и не ожидал от тебя, после того как вирус тебя пощадил. Иначе бы ты и не была бы жива, если бы не попыталась сейчас остановить меня.
— Нет — никому снаружи этого здания вирус не угрожает, — чуть улыбнувшись, ответил я ей, — во-первых, он вообще бесследно исчезнет через тридцать минут — так уж он запрограммирован, а во-вторых, он не смертелен, в чем ты сама можешь убедиться на собственном примере. Он убивает только тех, кто уверен, что этот вирус обязан убивать. Я уверяю тебя, что даже охрана на входе сейчас преспокойно стоит на своем посту, даже не подозревая ни о каком смертельном вирусе. Девушка неуверенно смотрела на меня, нервно облизывая губы. Ей хотелось бы верить в мои слова, но она все еще сомневалась.
— Ты знаешь, что вирусы становятся опасными, мутируя в организме, особенно, если этот организм заражен еще чем-либо. Этот вирус мутировал в головах тех, кто был заражен верой именно в такое возмездие за совершенное им зло. Впрочем, ты можешь пойти за мной, и убедится в правдивости моих слов. Если там, снаружи, из-за меня умрет хоть один человек, ты можешь пустить мне пулю в затылок.
Я повернулся и пошел дальше, слыша тихие шаги за спиной. Впереди меня ждало три вооруженных поста охраны. Я не боялся за себя — все смертное во мне, равно как и все способное боятся или сомневаться, умерло там — в белоснежной палате, но вот девушка могла пострадать. Перед лифтами я остановился и сказал, не оборачиваясь.
— Послушай. Там, наверху, охрана может немного неправильно понять мое появление — возможно, даже будет стрельба. Если тебя не затруднит, поднимись на соседнем лифте. Я не успею сбежать за это время, а ты не будешь нервничать, находясь в одном лифте со мной, и не попадешь под случайную пулю.
Я, не оборачиваясь, знал, что она кивнула…
Когда я миновал двери комплекса, она догнала меня и протянула пистолет. Я удивленно поднял брови, и вопросительно посмотрел на нее. Девушка пожала плечами.
— Я все равно видела, что эти штуки против тебя бесполезны. Он ведь профессионал, и не мог промахнуться по тебе в упор восемь раз из восьми, однако сделал это. И… спасибо, за то, что сдержал обещание и оставил их в живых.
— Не за что. Я ведь действительно не убийца.
— Да. Я, почему-то, тебе верю.
«Зачем же тогда ты идешь за мной, девочка, если уже не считаешь нужным держать меня на мушке», — хотел спросить я, но, кажется, я и так уже знал ответ.
— Как тебя зовут?
— Мэй Лин. Мэй, — сказала она, глядя мне в глаза.
— Мэй. А не знаешь ли ты какой-нибудь уединенный монастырь не слишком далеко отсюда? Я бы хотел поговорить с настоятелем. Возможно, он захочет помочь мне, после того, как я расскажу ему о своих планах. Возможно и тебя это также убедит, что я не желаю ничего плохого этому миру.
Она задумалась на секунду и кивнула:
— Да, наверное, я знаю такой. Я отвезу тебя.
— Спасибо. А теперь постой здесь, я поговорю с охраной на следующем посту.
Пока я шел к начавшему проявлять беспокойство охраннику на КПП, я мысленно продолжал раскручивать спиральку вируса внутри меня. Этот вирус привык уничтожать. Уничтожать быстро и эффективно. Заставить его уничтожать не все без разбору, а строго определенные клетки — задача достаточно простая. Я видел, как сделать это так же просто, как видишь выход из небольшого лабиринта, глядя не него сверху, а не бродя среди высоких стен внутри. А можно ли заставить вирус созидать? Восстанавливать клетки, причем так же быстро, как он до этого разрушал их? Над этим следовало поработать. И, однозначно, в вирус надо добавить еще больше веры…
Спустя год.
— Учитель, там опять говорят о «Панацее», — послушник в яркой одежде, для цвета которой в китайском языке, как ни странно, до сих пор нет соответствующего прилагательного, сделал звук телевизора громче.
«Согласно последним сообщениям ученых из медицинского центра „Новартис“, новый вирус, уже получивший в средствах массовой информации название „Панацея“ вновь проявил себя с неожиданной стороны. Вслед за способностью полностью уничтожать раковые клетки, в результате чего проблема онкологических заболеваний была решена сама собой за короткий срок, и вслед за подтвержденной недавно крайней враждебностью вируса по отношению к возбудителям Гепатита и СПИДа, ученые предполагают, что в результате последней мутации „Панацея“ способна сильно повышать скорость регенерации тканей у детей. Документально подтверждено уже несколько фактов, когда дети, имеющие в крови следы вируса и получившие из-за несчастных случаев настолько серьезные травмы, что в обычном случае практически не имели шансов выжить, были выписаны из больниц уже через сутки. Раны и переломы, по словам врачей, срастались у них буквально на глазах. По оценкам экспертов, на данный момент носителем вируса уже является практически 80 % населения Земли.
Ученые до сих пор не могут объяснить ни причины возникновения вируса „Панацея“, ни механизм его действия, ни, тем более, предсказать дальнейшие изменения вируса и их последствия. Медицина также бессильна и в вопросе разработки вакцины против этого вируса, прочем, целесообразность этих работ критически оценивают правительства множества развитых стран, ибо до сих пор не зафиксировано ни одного случая смерти зараженных „Панацеей“, зато отмечено огромное количество случаев излечения раковых больных, буквально уже стоявших на пороге смерти».
Я убавил звук и откинулся в кресле. Кивнул послушнику, все еще стоявшему в позе ожидания
— Хорошо. Послушай, попроси старого Ли заварить мне чаю. И позови начальника PR службы.
Послушник кивнул и бесшумно скользнул за дверь.
«Медицина бессильна» — в последнее время эта фраза все чаще звучит в эфире. Наконец, они это признали. Медицинская наука давно стала сводом пустых правил, с тех пор, как в медицинских университетах забыли то, что лет сто назад знал каждый сельский врач. Вера лечит человека куда эффективнее лекарств и врачебного искусства. Когда-то, мой прадед, работавший в войну хирургом в госпитале, придумал, казалось бы, бессмысленную вещь. Тем больным и раненным, кто уже стоял одной ногой в могиле и в чьем случае «медицина была бессильна» он давал «очень редкое американское сильное лекарство» — белый порошок. И подавляющее большинство тех, кто, согласно мнению врачей уже не мог выздороветь, после приема этого редчайшего лекарства вставали на ноги. Только потом, десятки лет спустя, своим внукам, старый дед рассказывал, как ночами толок в ступке простой мел и разбавлял его капелькой соли. Основным компонентом чудодейственного лекарства была вера. Не вера в бога — нет. Чистая вера в добро, любовь и справедливость.
Вера сделала человека — человеком. В безликой вселенной, разложенной на формулы и законы, нигде нет места таким понятиям как справедливость, добро, милосердие. Вы нигде не найдете атома справедливости, кванта добра или молекулы жалости. Но именно надежда и вера в их существование делают их реальными и позволяют человеку перестать быть животным. Именно уверенность в том, что справедливость, добро и милосердие не просто есть во Вселенной, но даже управляют ею, дают человеку саму возможность существовать — если бы их не существовало, то зачем тогда жить? Забывая про это, самое главное отличие человека от животного, наука перешла от познания вселенной к копанию в маленькой песочнице ограниченных человеческих знаний. Они пытаются разложить вирус, не существующий в пространстве микроскопа, на составные части и узнать законы, по которым он действует, подобно ребенку, разбивающему папины часы молотком, в надежде найти в них то живое, что издает «тик-так».
Вошел Сэм, руководитель PR службы моей компании, которая так и не получила никакого названия, быстро пожал мне руку и плюхнулся в кресло напротив.
— Привет.
— Привет, Сэм. Спасибо что так быстро. Мне кажется, настало время пустить слух про следующую мутацию нашей Панацеи. Я тебе уже упоминал вскользь как-то об этой идее. Теперь Панацея научится блокировать мозг от воздействия наркотических веществ — практически всех, включая алкоголь. Поступающие в кровь наркотики просто перестанут доходить до мозга. Грубо говоря, вред для организма прежний, но кайфа — никакого. Как обычно, постарайся пустить слух сразу из нескольких источников, как будут обнаружены первые случаи. Я тебе чуть позже дам адреса клиник, где впервые это свойство проявит себя.
Сэм рассмеялся.
— Ха-ха… Могу поклясться, что вот после этого, на исследования вакцины против Панацеи будут брошены миллиарды.
— Угу, заодно, предполагаю, через некоторое время бесплодных попыток обуздать вирус, неожиданным образом сменится правительство в некоторых странах. Мир в любом случае уже не будет прежним. Передай аналитикам, чтобы подумали, кстати, как на этом факте заработать денег, а то наш зарплатный фонд опять подходит к концу.
— О'кей. Как, кстати, твой малыш, как Мэй? Я в последнее время все никак не найду время заглянуть к ним с очередной погремушкой.
— О… Спасибо, — я улыбнулся, — он быстро растет. Еще чуть помедлишь, и погремушка уже будет не нужна. Даже не знаю, успею ли я сделать все что нужно до того, как настанет время передать этот мир ему.
Сэм довольно хмыкнул и встал, потирал руки от предвкушения будущей работы. Я задумчиво посмотрел ему вслед. Потрясающе, как быстро вокруг меня собралась команда людей, способных работать не за деньги, а за идею, просто потому, что им нравится такая работа. Спецслужбы могут долго пытаться найти источник вируса и слухов о нем — мои люди были неподкупны, потому что деньги не играли для них никакой роли после того, как они поняли, чем будут заниматься.
Послушник монастыря принес чай и остановился в нерешительности в дверях. Они только год учатся у меня, но уже способны силой веры не только останавливать пущенные в них пули, но и вскипятить воду в чайнике без огня, просто поднеся к нему руки. При этом, им не пришлось убивать себя — они просто начинали верить. Сначала в меня, а потом уже, с удивлением и радостью — в себя. Что же они смогут через десять лет? Мир точно изменится. И я — только песчинка, что столкнула первый камень лавины.
Еще год назад, мне казалось, что я сам создал нового себя своей верой, решив в один прекрасный момент, что старый я должен перестать существовать. Теперь, когда я научился тоньше чувствовать мир, я понимаю, что мои усилия мало что меняли. Люди, слыша каждый день о новых эпидемиях, о распространении наркомании, о СПИДе, о бесконечных смертях, в конце концов, продолжали верить в справедливость. Человечество верило и надеялось, что просто обязано было появиться что-то или кто-то, кто изменит мир и защитит человечество. Природа не терпит пустоты — если есть вера, всегда появляется объект. Я был призван всем человечеством. Я — новый бог века технологий. Я живу за счет чужой веры, но при этом мне не нужны ни храмы, ни жрецы. Достаточно просто иррациональной и необъяснимой надежды человечества на лучшее.
Солдат и Ведьма
День первый
Какие именно лабиринты пыльных дорог привели меня на узкие и запутанные улочки Эль-Рабида — я так и не смог вспомнить. После нескольких лет странствий, все многочисленные чужестранные городки слились для меня в одну вереницу. Казалось, что дороги между границами поселений сжались до нескольких шагов, и все это время я шел лишь по одному и тому же незнакомому городу, который, в надежде обмануть меня, просто менял маски одну за другой.
Однако, Эль-Рабид мне пришлось запомнить.
Как и любой другой город, лежащий на пересечении сразу нескольких торговых путей, соединяющих разные части континента, Эль-Рабид несколько раз переходил из рук в руки различных завоевателей, давно уже потерял свой национальный облик и перемешал в себе, словно в котле, множество языков, национальностей и культур. В результате, здесь европейские лавочки с антиквариатом соседствовали с ослепляющими цветовым разнообразием индийскими магазинами тканей и какими-то немыслимо дорогими бутиками, а пиццерии спорили за посетителей с французскими brasserie, чайханой и китайской уличной забегаловкой, с ее вечно скворчащими мясными остатками неизвестных животных. Шумный, яркий и одновременно тусклый, и старый, людный, но навевающий мысль о вековом одиночестве.
Впрочем, этим он совсем не был уникален — это была еще одна довольно привычная маска бесконечного города, раскинувшегося вокруг моей дороги. Я даже не заметил, когда вокруг меня оказался именно Эль-Рабид.
Бродя по старым, выцветшим на ярком южном солнце улочкам, я внезапно понял, что уже проголодался и завернул в первое же попавшееся заведение, из которого несло съестным.
Полуподвальный трактир был погружен в полумрак — узкие щели под потолком заменяли ему окна, а темное старое дерево, обильно использовавшееся при оформлении интерьера, поглощало и без того скудные солнечные лучи. В таких местах всегда хорошо напиваться, причем, в любую погоду и любое время суток. Менять место на какое-либо другое, с не менее сомнительной репутацией я не видел смысла, поэтому, постарался не замечать уже прилично набравшуюся компанию, занимавшую пару столов у дальней стены, сел поближе к двери и махнул толстяку за стойкой.
Меню заведения было скудным, но продуманным. Настоящая мужская кухня. Три вида мяса, да презрительно помещенный в конец пожелтевшей бумажки меню «дежурный гарнир». Взяв пиво и заказав таинственное «мясо быка» я погрузился было в свои размышления, как вдруг обнаружил рядом со мной огромного пузатого мужика, который с интересом смотрел на меня свысока:
— А ты кто такой? — незамысловато, как это делают только либо крайне уверенные, либо крайне глупые люди, спросил он. За его спиной тихо собиралась остальная компания, оставив свои кружки на дальних столах. Однако, в их поведении никакой агрессии по отношению ко мне я не заметил — наоборот, это было скорее любопытство. Так толпа мальчишек обычно наблюдает как их вожак задирается к кому-либо, вовсе не имея в виду наваливаться скопом и бить — скорее уж занять места поинтереснее и понаблюдать за тем цирком, что сейчас будет. Судя по выправке и мечу на поясе передо мной был не бандит, а офицер. Солдат солдата видит издалека каким-то шестым чувством.
Я взглянул на здоровяка снизу-вверх, затем отхлебнул пива и ответил:
— Никто. Просто мимо шел.
— А какого хрена ты тогда приперся в наш бар? — здоровяк подошел еще на шаг. Бармен — или кто там стоял за стойкой — старательно делал вид, что его происходящее не касается.
— А вы кто? Хозяин? Это чей бар? Я там как-то вывеску не разглядел. — Я решил скопировать манеру собеседника.
— Мы — здоровяк сплюнул на пол у моих ног — Стража. Гребанная стража этого гребанного города, и это наш гребанный бар. Тут место только для тех, кто не забыл с какого боку меч носить.
Кстати — и это удивляло — на поясе у многих из той компании действительно висели ножны, а не обычный полицейский набор, а у моего собеседника так вообще меч, судя по ножнам, был шириной минимум в ладонь.
— Ну так ты испытай меня и узнай забыл ли я в какой руке меч держать, а потом уж из бара гони, — спокойно ответил я и опять отхлебнул пива.
Неожиданно стражник захохотал — именно так, как и ожидалось — гулко, нарочито громко, словно кто-то бил половником по чугунной бочке:
— А ты парень смелый, как я погляжу. Служил где?
— Служил. Далеко отсюда, — ответил я, не отводя взгляда.
— Ну валяй тогда к нам за стол. Нехрен тут одному надираться.
Настроение здоровяка менялось как погода на островах. На первый взгляд, он казался простым, душевным и прямым человеком, а вот на второй, уже закрадывались подозрения, что за тщательно отполированной маской дуболома-стражника скрывается совсем не простой и далеко не глупый человек.
Это действительно была стража. Именно так, сохраняя какие-то древние традиции тут продолжали именовать тех, кто охранял город днем и, особенно, ночью. Теряющие национальные черты народы всегда цепляются за странные традиции, которые уже часто вообще не укладываются ни в какую логику, но продолжают действовать, ибо работали веками. По одной из них, стража не подчинялась никому. То есть формально стражей мог командовать выбранный народом специальный глава ополчения. Так как этого главу уже несколько веков никто не выбирал за ненадобностью, местные охранники закона спокойно существовали в анархии. Пост командира стражи передавался по наследству. Сейчас я разговаривал с Ам-Харисом, и отец и дед которого — и вообще все поколения предков, о которых только сохранились какие-либо записи, командовали этой самой стражей. Как ни странно, именно факт наследования делал этот неразумный механизм действительно работающим, ибо в семье командиров стражи долг перед городом всегда ставился выше личного достатка. Вопросы чести тут прививались вместе с молоком матери и вкупе с твердой рукой отца, так, что несмотря на отсутствие контроля, местные служители закона действительно старались выполнять свои обязанности честно.
Хотя, как это бывает в южных странах, честность не всегда сочетается с усердием. Если в городе совершено преступление — будьте уверены — стража будет искать преступника. Чередуя это с попойками в баре, конечно. Даже, скорее всего, найдет, ибо в небольшом городе все тайное когда-либо становится явным. Однако, такая идея как патрулировать улицы, особенно днем, в жару, отметалась местной стражей как совершенно безумная.
Это все мне удалось выяснить всего за три кружки какой-то особенно густой и бурой разновидности пива. О себе тоже пришлось, конечно, рассказать — особенно по части прошлой службы. Цель своего путешествия я так и не раскрыл, а их это не особо и интересовало.
Потом, я вместе со всей компанией плавно переместился в соседнее здание, которое и оказалось штаб-квартирой стражи — по внутреннему коридору, не выходя на улицу. Крайне удобно и продумано, чтобы жители города не наблюдали стражников в неподобающем пьяном состоянии. Сержанты и рядовые постепенно расходились по своим комнатам, кто-то занял пару столов в приемной, а я оказался в кабинете командира.
С одной стороны, кабинет не поражал размерами, но слегка шокировал убранством. Казалось, что под тяжестью железа стены комнаты давно должны были выгнуться. Тут было все железо, так или иначе относящееся к военным действиям, тщательно собираемое в течение нескольких веков предшественниками нынешнего командира. Шлемы, какие-то ордена, блестящие нагрудники, пики, алебарды, латные рукавицы — и все это, казалось, размещалось без всякой логики. А уж мечей-то тут было столько, что их ровный ряд опоясывал комнату словно фартуком.
Я заинтересованно подошел к стене и потрогал мечи. Ам-Харис, восседавший в глубоком кожаном кресле с рюмкой коньяка, и что-то рассказывавший мне о своем деде, увидев это, неожиданно легко подскочил ко мне, и, хлопнув по спине, воскликнул:
— Точно, дорогой. Тебе же меч нужен. В этом городе все делятся на три части. Обыватели, и настоящие мужчины — те, кто носит меч.
— А третьи кто? Ты сказал три части.
— Третья часть — это Дана. Моя троюродная сестра. Ей меч не положен, потому как на настоящего мужика она никак не похожа, хотя могла бы по части мужественности дать фору тут многим, носящим брюки. Так что давай, выбирай, не стесняйся. Это не коллекция.
Я пожал плечами и вытащил один из мечей. Слишком легкий и короткий — это я сразу понял, как только взял его в руку. Следующий был наоборот — слишком тяжел. Еще один я, решив испытать, чуть согнул и, к удивлению, отпустив сталь, наблюдал теперь кривой меч. Ам-Харис пожал плечами:
— Я и не обещал тебе королевскую сокровищницу. Тут простые мечи, причем всякого дерьма тоже хватает. За двести лет чего только не понатащили. Выкинь эту железяку вон туда, в корзину.
В общем, несмотря на изобилие, меч я себе так и не подобрал. Командир был хмур, но мой выбор понимал — мне действительно ни один в руку не лег.
— Завтра пойдем тут к одному купцу. У него могут быть стоящие вещи.
— А у тебя-то откуда меч? У него покупал?
— Нет, дорогой. Этот меч по наследству передается. Можно сказать, это символ командира стражи.
Тут Ам-Харис вытащил из своих широких ножен кусок черного пламени. Именно так мне показалось в начале, ибо меч был не прямым куском железа, а представлял из себя нечто острое и ветвящееся, как языки пламени, со множеством небольших глянцево-черных лезвий. Смотрелось это, весьма гармонично, как произведение искусства. Как этим можно драться я не представлял.
— Келюмет Альхара. Слово закона. Или Слово Истины. Так его зовут. Откуда он взялся — легенд не сосчитать. Но каждый отец у нас, передавая сыну, говорит: «Храни его пока не пригодится». Традиция такая. Пользоваться им — никто уже много поколений не думал. Для всяких случаев у меня вот это, — откуда-то из-за спины вынырнула и оказалась в его руке узкая короткая изогнутая сабля, — а меч этот … я не знаю, но от него какое-то особенное чувство исходит. Как будто ты перед ним отвечаешь за то как делаешь свою работу. Словно из него на тебя все души твоих предков-стражников смотрят — как ты тут закон защищаешь.
Он замолчал, а я не стал нарушать повисшую тишину. Затем командир вздохнул, и вернулся к креслу за бокалом коньяка…
Покинул я резиденцию стражи уже ближе к вечеру, вооруженный адресом приличной квартиры, которую сдает старая вдова («Да брось ты эти гостиницы — оберут как липку, а потом всю ночь с клопами воюешь. Селись лучше у приличных людей» — напутствовал Ам Харис) и твердо пообещав завтра вернуться к полудню, чтобы вместе позавтракать.
То ли легкий алкогольный дурман, то ли неожиданное приятное знакомство были тому виной, но шел я легко, радостно щурясь на садящееся солнце, и с удовольствием посматривая по сторонам. Возможно, именно поэтому я заметил то, что словно игла в сердце заставило понять — Эль-Рабид я не забуду никогда. Я заметил сверкнувшие в золотых закатных лучах нити.
Нити тянулись откуда-то сверху, пропадая в вышине, к рукам, голове и ногам мужчины, который бодро шел мне навстречу по другой стороне улицы. Я остановился, не поверив глазам, ибо нити были столь тонки и прозрачны, что еле угадывались в воздухе. Пропустив прохожего мимо себя, я пошел следом. Нити скорее были похожи на натянутую прозрачную леску. Теперь я различал их чуть лучше, но все равно на высоте выше трех метров они уже совершенно растворялись на фоне голубого неба. Нити были хорошо натянуты и сопровождали мужчину совершенно не провисая, когда он, например, поднимал ногу для очередного шага. Некоторое время я шел за ним, пытаясь понять суть явления, затем догнав, извинился за беспокойство и максимально вежливо спросил его про эти нити. Мужчина осмотрел свой костюм:
— Какие нитки ко мне прилипли? Где?
— Ну вот, у вас из рукавов вверх идут…
Прохожий посмотрел на меня как на сумасшедшего. Боком отошел от меня и, оглядываясь, быстрым шагом пошел прочь. Я тоже оглянулся, надеясь спросить еще кого-нибудь про этого человека, как вдруг увидел прогуливающуюся парочку. У девушки вверх уходили точно такие же нити, а молодой человек с особенно восторженно-романтическим выражением лица, какое часто бывает у впервые влюбленных юношей, таких нитей не имел, но и на эти лески, уходящие вверх от его девушки, внимания не обращал.
Я пробежал чуть дальше, на торговую площадь со множеством бутиков, где всегда было многолюдно, и остановился, потрясенный сверканием закатного неба. Практически каждый на площади перемещался вместе с пятью уходящими вверх лесками. Лес нитей. Уходящих в чистое голубое небо.
Я подошел к одному из гуляющих по площади, и, стараясь сделать это незаметно, дернул одну из ниток, идущих к его руке. Рука взметнулась в тот же момент, поймав меня за запястье, а мужчина возмущенно спросил, чего это я размахался у его головы. Впрочем, он тут же брезгливо выпустил мою руку, боясь испачкаться в крови, и удалился, периодически оглядываясь и что-то возмущенно бормоча под нос, а я с удивлением смотрел на свои глубоко порезанные пальцы и на струящуюся по ладони кровь.
К дому вдовы я подошел только через пару часов, когда уже совсем начало темнеть. Все это время я бродил по городу, пытаясь понять, что же я такое вижу, или, хотя бы немного систематизировать это странное явление. Пока я знал только то, что таинственные нити имеет примерно большая часть горожан. Скорее, даже две трети, или три четверти. У маленьких детей их практически нет (хотя детей в этот час в городе я встретил не много), но, с другой стороны, я видел и семилетнего мальчугана с этими лесками, и девочек-подростков, которые были абсолютно нормальными. Удивительно, но старухи, которых я встречал, также были свободны от этих нитей. На центральных площадях города этих подвязанных людей было куда больше, чем на окраинах.
Попадались, кстати, и не до конца привязанные — видел таких всего пару раз. Идет один — голова на вверх уходящей леске, а нити на руках — короткие и болтаются свободно. Словно не доросли еще.
С точки зрения поведения, я чувствовал какое-то отличие обладателей нитей от обычных людей, но никак не мог сформулировать это ощущение. Они отличались — факт. А вот чем именно — вербализировать и даже осознать я пока не мог.
Я так наловчился видеть эти нити, что различал их все лучше и лучше. Теперь я видел их даже с большого расстояния. Казалось, что это словно какой-то необычный навык, которым я овладевал все лучше и лучше.
Вдова оказалась вполне милой старушкой неопределенной национальности — не то испанка, не то француженка из южных провинций, а, возможно, ее предки говорили на фарси куда лучше, чем на европейских языках.
Меня сопроводили в мою комнату в мансарде — действительно очень чистую, опрятную и более чем подходящую такому нетребовательному путешественнику как я.
От ужина я вежливо отказался — обильный обед до сих пор давал ощущение сытости — а вот от крепкого чая с кексом уклоняться не стал. Сидя на небольшой кухне, помешивая густой чай с молоком и пряностями, я попытался расспросить мою квартирную хозяйку про то, что наблюдал сегодня в городе. Я намекнул, что мне показалось, что как будто некоторые люди ведут себя странно. Словно скованны чем-то или ими управляет какая-то странная сила, заставляя их совершать действия им не свойственные. Про нити я упоминать не стал, многократно уже убедившись, что сами горожане этого эффекта никак не наблюдают и даже не подозревают о его существовании.
Старушка хмыкнула:
— А то… — замолчала на минуту, смотря в окно и отхлебывая чай, а потом вдруг продолжила — Не тот народ нынче пошел. Совсем не тот. И дело не в брюзжащей старухе, уж поверь мне, милок. Да, сахар был слаще, солнце ярче, а вино грело душу сильнее, но не в это дело. Люди изменились…
Она опять замолчала, помешивая чай.
— Раньше люди были чище и сложнее. Каждый жил ради чего-то. У кого-то цель была попроще — семью накормить, у кого-то посложнее, но кроме этого у каждого была мечта. Вот накормил ты семью, а дальше что? Каждый знал. Каждый хотел чего — то большего, чем могла дать жизнь — и ради этого стремился изменить этот мир. А теперь что? О чем мечтают? О новых, более дорогих тряпках. О новом телевизоре, чтоб в пол стены. А как купит его — что дальше? Начнет мечтать о телевизоре во всю стену? Не вещи ради людей, чтобы люди творили высокое и доставали звезды с небес, а люди ради вещей. О звездах никто и не думает уже. Все смотрят на соседа, и следят, чтобы не отстать от него.
Вон — иной раз на рынок меньше сходят за жратвой, зато новую цацку в уши купят.
А книги? Я из окна иногда смотрю на женщину в доме напротив. Хорошая хозяйка. Все у нее наглажено, вычищено. Муж на работу уходит как с картинки журнала. Весь день что-то делает, гостей иногда приглашает, готовит для них что-то эдакое… Но я никогда не видела у нее в руках книги. Тьфу. Разве это жизнь?
Мы помолчали. Я думал, что старушка уже не хочет дальше эту тему продолжать, как она вдруг сказала:
— А все из-за нее. Как она в городе появилась, так постепенно во всех как плесень и проросла, с ее магазинами.
— Кто она? — удивился я.
— Ведьма, — буркнула вдова. Затем пояснила, — приехала какая-то дочь местного богача. Как он помер, так и приехала. В наследство вступать. А уезжать не захотела. Начала его деньги транжирить — так сначала все подумали. Обещала втридорога всем, кто свою лавку ей в управление передаст. Спохватились только когда она уже все скупила, да поздно уже было. Правителя нашего она первого ошейник свой посадила. Уж не знаю, чем пригрозила, да только он теперь ручной-ручной. Ну и дальше развернулась. И в телевизоре все скупила. Уж не знаю, как — я эти ящики не смотрю, но, как к соседям не приду — там в экране она. Реклама, передачи о том, как покупать, разговоры о том, где покупать.
Так постепенно народ и изменился. Заглянешь соседу в глаза, а у него там не душа сверкает, а мечта о новом диване виднеется, а за ней — пустота. Сами они не замечают и не понимают даже. Это я пожила и светлых людей повидала. Таких, что не только сам душой горит, но и других освещает, в путь за собой зовет, да тьму разгоняет. И темных знала. Таких, что смотреть страшно. А теперь нет ни светлых ни темных. Пустота и плесень серая у людей внутри.
— А как звать то эту вашу ведьму?
— Не помню я, милок. Никогда не старалась имя ее запомнить. Ведьма она и есть ведьма.
Старушка пожевала небольшой кусок кекса. Потом искоса взглянула на меня.
— Вот ты не такой. Какой — еще не поняла, но не такой как они. Потому и пустила. Может хоть какой толк будет.
На этих словах она поднялась, брякнула чашку в раковину и удалилась к себе в комнату.
Я тоже поднялся из-за стола, и подошел к окну. В отличие от окна мансарды, где мне предстояло ночевать, окно кухни выходило на узкую улочку — так, что до другого дома можно было легко допрыгнуть, если бы вдруг возникло бы такое желание. Пара окон еще светилась. Что было в одном мне не было видно — оно было несколько в стороне и на этаж выше, а вот окно этажом ниже, практически ровно напротив, было мне хорошо видно. Сразу бросался в глаза большой экран телевизора, возле которого сидела парочка. Нити от рук и головы женщины были хорошо различимы даже отсюда, а вот мужчина… Не отрывая взгляд от экрана, он совершал — явно неосознанно — какие-то странные действия руками. Так неуверенный в ответе ученик, стоя у доски, неосознанно мнет полы школьного пиджака, срочно пытаясь вспомнить невыученные строки. Мужчина же тщательно вытаскивал у себя из руки прозрачную блестящую нить, делая ее все длиннее и длиннее.
День второй
Проснулся я поздно. Ночь была душной и мучительной — не знаю были ли тому виной вчерашние впечатления, или сказывался выпитый алкоголь. Солнце уже жарило вовсю, ползя по кровати, чтобы подобраться к моему лицу. Судя по всему, было часов одиннадцать.
Хозяйка чем-то шуршала у себя в комнате. Когда я начал скрипеть лестницей, спускаясь вниз — через открытую дверь поинтересовалась буду ли я завтракать. Я вежливо отказался, сославшись на то, что уже договорился о завтраке в городе со знакомым. Из комнаты она так и не вышла, а я, кое как умывшись, вышел в дневное пекло Эль — Рабида.
Ам-Харис ждал меня в том самом баре, где мы встретились вчера. К этому времени он уже был не очень трезв. Я вообще не знал, бывал ли он когда-либо в состоянии абсолютной трезвости. Моей фантазии не хватало, чтобы представить его в этом качестве.
Первым делом, я посмотрел в воздух над ним. К моему облегчению — нитей у него не было.
Слово за слово, поедая яичницу с беконом, в которой свиная часть однозначно одержала победу над куриной, я пересказал вчерашний разговор с хозяйкой, а затем, еще более откровенно — свои наблюдения. Почему-то, я не хотел врать и скрывать что-то от этого человека. Если он сочтет меня сумасшедшим — его право.
Ам-Харис отреагировал странно. Во-первых, он перестал пить, едва я заикнулся о нитях, и внимательно меня разглядывал, словно впервые увидел, а когда я закончил рассказ, спросил, вдруг, абсолютно невпопад:
— Ты знаешь, сколько туристов или вообще новых людей приехало в наш город за последнее время?
— Нет, конечно. Ну может несколько тысяч… город то хоть уже и не лежит на путях караванов, но все равно — торговый.
— Ни-ко-го, — По слогам и четко ответил командир стражи, — Ты первый. На моей памяти первый.
— Погоди, не может быть. Товары то как-то доставляются же.
— За городом, у старой крепостной стены оптовая база. Товар привозят туда, а оттуда уже наши растаскивают по магазинам. В город не заходит никто. Насколько я знаю, из города никто не уезжает.
Я был поражен:
— Но почему?
— Откуда я, мать твою, знаю? — раздраженно пробурчал командир стражи, — думаешь я это каждому рассказываю? По-моему, это только мне и видно. Работа такая — смотреть за людьми. Скажи кому, что из города никто не уезжал, и никто не приезжал уже лет сто — так никто не поверит. Каждый вспомнит знакомого друга своего двоюродного брата, который уехал учиться в университет в Лондон, или, наоборот, вернулся из Европы. Я пытался найти хоть одного. Никого.
Вот ты, человек, который пришел со стороны — сразу увидел, что в городе с людьми что-то не так. Уж не знаю, как ты себе это вообразил — лесками там или еще как — это твоя голова поработала, но самое главное — чувства то не лгут. Я, живя тут, ощущаю, что дело нечисто, но никак не могу понять, что именно происходит. Чтобы увидеть темноту, надо зажечь свечу и посветить, желательно, откуда-то со стороны. Вот ты и есть такая свеча. Взгляд со стороны.
И внезапно Ам-Харис сменил тему:
— Кстати, я бы на твоем месте поостерегся бы. И меч бы все-таки нацепил.
Я поперхнулся кофе:
— Почему?
— Ты думаешь, тебя не заметили? Один я тут наблюдательный? Тот, кто людьми тут как марионетками вертит — он то тебя тоже увидел. Ты первый чужак, кто в его город зашел. Или в ее — я уж не знаю.
— Ну я как-то внимания к своей персоне не заметил пока.
— Это пока. Приглядываются, принюхиваются, ищут, как бы к тебе подгрести. Вечно так продолжаться не будет. А ты не того теста человек, из которого можно лепить что хочешь. У тебя стержень есть. Это я сразу заметил, как только ты рот вчера открыл. Если из тебя попробовать куклу вылепить, как из местных, так либо руки поранишь, либо тебя сломаешь.
— А ты сам то? Хочешь сказать, что у тебя — то стержня нет? Из тебя типа лепить можно?
— Я — другое дело. Я не вмешиваюсь. Смотрю что происходит, многое вижу, но не вмешиваюсь. И они знают, что я не вмешаюсь. Паритет. Они не лезут ко мне, я не лезу к ним. Я охраняю границу, через которую этой силе переходить нельзя, хотя она и не пытается. У нее и без нарушения закона куча способов своих целей достигать. А тебе парень, я советую держать ухо востро. Или вот что — давай к нам, в стражу. Сделаю своим замом. Это тебя точно защитит.
Ам-Харис вытащил свой странный меч и положил на стол.
— Всего-то и надо — коснуться меча, да старую клятву произнести. Раньше люди умом не очень богаты были, так что в клятве всего десять слов. Чтобы любой дуболом повторить мог. Там и учить-то нечего…
Он еще что-то говорил, а я пораженный, смотрел на меч. Когда он клал его на столешницу, какая-то игра света, какой-то блик на этой черной глянцевой поверхности показался мне странным. Я напряг зрение, и заметил еле видную темную блестящую ленту, исходящую от меча. Потом еще одну и еще…. Они проявлялись, словно изображение на белой фотобумаге, погруженной в проявитель. Чем больше я смотрел на них, тем отчетливее они становились. Я проследил за той струящейся, извивающейся лентой, что соединяла меч с грудью Ам-Хариса. Остальные ленты, с одной стороны совсем не похожие на натянутые прозрачные лески у марионеток-обывателей, но также теперь явно осязаемые уходили от меча сквозь стену в сторону помещений стражи. Я был уверен, что, пересчитав их, узнаю сколько именно человек в подчинении у Ам-Хариса. Точнее — сколько из них принимало присягу на этом мече.
Я поднял руку, и командир стражи замолчал.
Посмотрев ему в глаза, я медленно отрицательно помотал головой. Ам-Харис грустно опустил голову и помолчал несколько секунд.
— Ну ладно. Как знаешь. Если что случиться, знаешь, где меня искать. Чем смогу — всегда помогу, — он грузно поднялся из-за стола, с шелестом убрал меч в ножны и пошел к двери к внутреннему переходу в здание стражи. В какой-то момент, мне показалось, что на самом деле он не расстроен, так как ожидал именно такого моего ответа. Не хотел его, но ожидал.
После случая с мечом я однозначно улучшил свое необычное восприятие мира, так как начал различать теперь разные оттенки нитей. Помимо толстых и грубых лесок марионеток, как я их теперь называл, я видел еще радужные эфемерные струи между влюбленными, черные ленты, тянущиеся от стражей, светлые и воздушные волоски между родителями и детьми. Почти все были связаны с кем-то или чем-то, однако именно лески марионеток отличались особой неестественной грубой толщиной и примитивностью.
Разглядывая прохожих в районе здания стражей я вдруг чуть нос к носу не столкнулся с крылатой девушкой. Высокая, темноволосая и смуглая, с большими зелеными глазами хищной кошки, и с такими же кошачьими движениями, она создавала ощущение взрыва. Стремительность с какой она слетела со ступенек управления стражи, ее яркая внешность и феерический блеск крыльев за спиной, запах сандала, который витал вокруг нее и та непосредственность, с которой она перешла от удивления к вопросам: «О, ты и есть тот самый турист, о котором братец второй день говорит», — ошеломили меня настолько, что я секунд пять стоял и собирался с мыслями, чтобы вывить из себя хоть какой-то более-менее логически связанный ответ. За это время я заметил, что то, что я вначале принял за крылья, на самом деле являлось радужными обрывками тысяч нитей, которые шлейфом трепетали на ветру за ее спиной.
— А вы, наверное, Дана? Ваш брат рассказывал вчера про вас, — наконец собрался я с мыслями.
— Представляю, что он рассказал, — фыркнула она, смешно сморщив нос.
— Да что вы. Только хорошее…
— Как и мой брат, врете вы не очень, — рассмеялась она, и, внезапно взяв меня под руку, повела вниз по улице, — пойдемте я покажу вам наш город таким, каким вы его еще не видели.
Действительно, за это день я увидел город другими глазами. Отчасти виной этому были мои новоприобретенные необычные способности, но и Дана смогла раскрыть передо мной душу этого города. Мы не просто ходили по площадям и рассматривали старые и мертвые памятники, фонтаны и строения. Мы непрерывно общались с людьми. Со старыми лавочниками, привязанными не только лесками к небу, но и странным подобием серого хвостика к кассе своего магазина, с какими-то артистами, которые узнавали мою спутнику на улице и подходили поприветствовать, с просто прохожими. Мы лихо прогарцевали по какому-то светскому приему, где я был представлен главе города (толстый господин с толстенными канатами вместо лесок, также уходящими ввысь), и еще куче каких-то знатных персон. Затем мы заскочили в какой-то бар, еще более сомнительного вида, чем заведение стражников. Там я увидел еще один вид связей — подергивающегося и разрываемого толчками кучи нитей наркомана. Его дергали лески сверху, гнилого вида нити в сторону бара, а торчащие из тела в хаотичном виде какие-то коричневые отростки вообще не ясно что хотели от него. В результате — подёргивающаяся походка, судорожные взмахи руками, бегающий и резкий взгляд.
Этот день пролетел сумбурно, но запомнился надолго. Я расстался с Даной там же, где ее встретил, — у здания стражи. Она хотела зайти к Ам-Харису зачем-то, а я обессиленный поплелся домой.
Как я разделся и заснул, я уже не помнил.
Снилась мне темная, но молодая и прекрасная ведьма, которая катила по городу в черном кабриолете. Все лески сходились в ее руках, и она дергала за эти нити, наслаждаясь данной ей властью, и оглушительно хохотала. Потом ее взгляд уперся в меня, и я проснулся, вздрогнув от непонятного мне чувства.
День третий
С утра я решил было опять зайти к командиру стражи, чтобы развеять его опасения на предмет мнимой опасности, грозящей мне. Судя по вчерашней прогулке, я вполне вписался в этот город. Вдруг, по дороге, я ощутил, что город сегодня изменился. Если люди с естественными привязанностями реагировали на мое появление вполне обычно, то марионетки смотрели косо, старались перейти на другую сторону улицы, а некоторые даже заговорщицки шептались, неодобрительно поглядывая в мою сторону. Создавалось ощущение, что весь город знает обо мне нечто такое, чего я сам пока о себе еще не узнал. Чтобы понять, что же происходит, я решил сделать крюк, и пройти через наиболее многолюдную площадь, с кучей дорогих бутиков, чтобы посмотреть на реакцию не одиноких прохожих, а большой группы людей.
На площади я ощутил враждебность уже на более высоком уровне. Она не проявлялась физически — никто не толкал меня и даже не делал агрессивных жестов — наоборот, марионетки избегали меня, словно больного проказой. За одну ночь я вдруг стал персоной нон грата в этом странном городе. Даже обычные люди, не обремененные лесками, видя такое поведение толпы, невольно начинали его копировать.
Но, как я понял позже, когда наткнулся на объявление об «общественном суде над аморальными особами», такая ненависть коснулась не меня одного. Если чужака марионетки старались избегать, то над своей, местной, собирались отыграться на полную катушку.
Читать бесплатно другие книги:
