Голливудские триллеры. Детективная трилогия Брэдбери Рэй

Глава 6

Крамли позвонил через час.

Но уже не называл меня Вильям.

— Говноу, Говнелли, Говенманн… — сказал он. — Умеешь ты все-таки создать интригу. Зачем ты подбросил мне эти Книги мертвых?

— Почему ты их так называешь?

— Ну, как тебе сказать… Я же родился в морге, детство провел на кладбище, а окончательно созрел уже в Долине фараонов, в Карнаке, — это, кажется, в Верхнем Египте. Или в Нижнем — неважно. В будущем планирую превратиться в мумию… А вообще, догадаться несложно — какую еще книгу тебе могут подать в качестве закуски к пиву, если не Книгу мертвых?

— Ты неисправим, — сказал я.

— Могу исправиться. Сейчас положу трубку и наберу номер твоей жены.

— Не надо!

— Почему же?

— Потому что… — Я запнулся, потом набрал воздуха и выпалил: — Нам надо встретиться!

— Говноу…

— Ты слышал, что я сказал?

— Да слышал, слышал… Приходи к дому Раттиган, когда начнет темнеть, — в это время из моря как раз лезет всякая нечисть.

— О’кей, у Раттиган.

Но он уже повесил трубку.

Глава 7

Правильно, в темноте. К черту дневной свет. Никакого солнца, только сумрак. На солнце все замирает. Какой интерес выходить при свете? Полночь — совсем другое дело. Деревья надевают черные тени и пускаются в пляс. Поднимается ветер. Падают листья. Шаги становятся гулкими. Скрипят стропила и половицы. С кладбищенских ангелов падает облупившаяся краска. Между уснувших фонарей, как вороны, мечутся призраки. Город слепнет — до самого рассвета.

Идеальное время для встречи — если вас интересуют тайны, мистика и приключения. Утром будет поздно. Хватайте ужас сейчас, вцепляйтесь ногтями в темноту, ловите за хвост тени.

И места лучше не придумаешь — черный-черный берег, о который бьются черные-черные волны. Именно там меня ждал Крамли — прямо у входа в белую арабскую крепость. Мы поднялись по лестнице и заглянули в дом.

Все двери были открыты, внутри горел яркий свет, и Гершвин, записанный на перфоленту пианолы в 1928 году[369], не уставая играл одну и ту же музыку неизвестно для кого. Констанции нигде не было.

Я открыл было рот, чтобы извиниться за то, что побеспокоил Крамли, но тот меня опередил.

— Не надо слов — лучше выпей, — сказал он и сунул мне в руку пиво. — Хотелось бы понять, что означает вот эта фигня? — Он перелистнул несколько страниц записной книжки Раттиган. — Вот тут, тут и тут. И здесь тоже.

Красным было обведено штук шесть имен, а рядом жирно, с нажимом пририсованы кресты. Чернила были явно свежие.

— Констанция считает — и я с ней согласен, — что люди, которых пометили, еще живы, но жить им осталось недолго. А ты что думаешь?

— Вообще ничего не думаю, — сказал Крамли. — Я в эти игры не играю. Собирался провести выходные в Йосемитском парке. А тут ты со своими книжками — дешевый режиссеришка. Давайте будем мочиться в каждой сцене, тогда у фильма будет особый, неповторимый дух… Да я лучше поеду на ночь глядя в Йосемити, охота была выслушивать твои дурацкие бредни.

— Ладно, остынь, — сказал я, увидев, что он собрался уходить. — Разве тебе не интересно проверить, кто из этих людей уже умер, а кто — еще жив?

Я взял телефонный справочник и раскрыл его наугад. И сразу попал на страницу с огромным крестом. Имя, возле которого он был нарисован, отлично бы смотрелось на цирковой афише. Крамли мрачно молчал. Я прочел: Калифия. Царица Калифия. Бункер-Хилл. Точного адреса не значилось. Зато был номер телефона.

Крамли все так же мрачно молчал, уставившись в книгу.

— Ты знаешь, где это находится? — спросил я.

— Бункер-Хилл? Да уж знаю, как не знать. Я же родился на соседней улице. Райончик тот еще. Мексиканцы, цыгане, ирландцы — отборнейший сброд всех цветов и мастей. Там еще похоронное бюро есть — «Каллаган и Ортега», я бегал туда глазеть на трупы. Одни имена чего стоят — как будто ты где-нибудь в Хуаресе… Бомжи из Гвадалахары, проститутки из Дублина, похоронные букеты от Розариты Бич… Эй, ты! — Крамли с недовольным видом оборвал свою речь, решив, видимо, что демонстрирует слишком большую увлеченность моими делами. — Ты, вообще, слушаешь меня или нет?

— Слушаю, — сказал я. — А почему бы нам не позвонить по этим меченым телефонам и не узнать, живы ли эти люди?

Не дожидаясь возражений, я схватил книгу и побежал к бассейну, где на столике в патио был телефон — слава богу, там тоже горел свет. Боясь взглянуть на Крамли и не увидеть его, я набрал первый номер. Но, кажется, Крамли был на месте.

Мне ответил далекий голос. «Этот номер больше не обслуживается». Не успел я подумать: «Вот черт!» — как услышал: — «Подождите».

Я быстро записал новый номер, набрал его и перенес телефон поближе к Крамли, чтобы ему тоже было слышно.

— «Каллаган и Ортега», добрый вечер, — произнесла трубка матерым прокуренным голосом с провинциальным акцентом, каким обычно говорят актеры из театра Эбби[370].

От радости я чуть не засмеялся в голос — я увидел, как Крамли вздрогнул.

— «Каллаган и Ортега»! — повторила трубка с явным раздражением. Я продолжал молчать. — Да кто это, черт возьми?

Когда Крамли подошел, я уже нажал на рычаг.

Он споткнулся и грязно выругался.

— Говоришь, родился на соседней улице? — уточнил я.

— Через одну — не хочешь?

— Ну-ну, — сказал я.

Крамли взял в руки записную книжку Раттиган.

— Книга почти мертвых…

— Хочешь, попробуем еще один номер? — Я открыл справочник, пролистал и остановился на «Р». — Ага, вот, нашел. Это будет получше Царицы Калифии.

Крамли прищурился.

— Раттиган, Маунт-Лоу. Что еще за Раттиган живет на Маунт-Лоу? Насколько я помню, Маунт-Лоу — это то самое место, где раньше ходил большой красный трамвай, который возил толпы народа на холм, на пикники.

От этого воспоминания на лицо Крамли набежала тень.

Я ткнул в следующее имя.

— Раттиган. Собор Святой Вивианы.

— Во имя Христа-спасателя, и в соборе Раттиган окопался?

— Как-как ты сказал? Спасателя? Речь истинного неофита, — похвалил я.

У Крамли по-прежнему был категорически недовольный вид. Я пошел на крайние меры.

— Ладно, мне пора, — сказал я и решительно шагнул в темноту.

Рискуя переломать ноги, я вынужден был пройти метров десять, пока Крамли, наконец, не сдался.

— Интересно, как ты собираешься туда добираться, если у тебя нет ни машины, ни прав?

— Так ты меня отвезешь, — не поворачиваясь, сказал я.

Повисла тяжелая пауза.

— Ну что, по рукам? — помог делу я.

— И ты сможешь найти этот чертов Маунт-Лоу, где ходил трамвай?

— Меня возили туда года в полтора.

— То есть дорогу показать сможешь?

— Как сейчас помню…

— Ладно, заткнись. — Крамли закинул в свой драндулет несколько бутылок пива. — Садись в машину.

Мы загрузились в авто, попрощались с Гершвином, оставив его в Париже с любимой перфолентой, и отбыли.

— Только молчи, — сказал Крамли, — можешь, если что, кивать — да или нет.

Глава 8

— Не знаю, какого хрена я все это делаю… — проворчал Крамли, чуть не выехав на встречную полосу. — Я говорю, не знаю, какого хрена…

— Да слышу я, — сказал я, глядя на проплывающие за окном холмы и предгорья.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — не унимался Крамли. — Мою первую и единственную жену. Она отлично умела пудрить мне мозги своими формами, размерами и улыбками на тридцать два зуба.

— Я — пудрю тебе мозги?

— Только попробуй скажи «нет» — живо вылетишь из машины. Или это, может быть, не ты, как только завидишь меня на горизонте, тут же садишься и делаешь вид, что поглощен разгадыванием кроссворда? И еще с умным видом вписываешь слова четыре, пока я не подойду и не настучу тебе по башке…

— Я что, действительно так делаю, Крамли?

— Не выводи меня. Ты смотришь на указатели? Давай посматривай. А еще скажи мне на всякий случай, зачем ты ввязался во все это дерьмо?

Я бросил взгляд на телефонную книжку Раттиган, которая лежала у меня на коленях.

— Она прибежала ко мне и сказала, что за ней гонится сама Смерть. Один из смертников со страниц телефонной книжки… Или тот, кто подкинул ей этот «подарочек». А может, она и сама уже вышла на него… Когда пыталась, как мы, разыскать этого типа, который имеет наглость посылать трепетным юным актрисам какие-то загробные словари…

— Юным? Тоже мне, нашел девочку, — проворчал Крамли.

— Да, девочку! Она не была бы звездой экрана, если бы не сохранила в себе этот пикантный налет нимфетки из Meglin Kiddie[371], со всеми полагающимися сексуально-акробатическими ужимками. Нет, перед нами не старушка Раттиган. Перед нами — маленькая школьница Раттиган, которая в ужасе бежит через темный голливудский лес, полный диких зверей.

— Так, понятно. Прогоняешь очередную рождественскую пургу в шоколаде?

— Что ты сказал?

— Без комментариев. Лучше подумай, зачем кому-то из этих обведенных красным друзей понадобилось посылать ей две книги гнилых воспоминаний?

— А что тебя так удивляет? Констанция за свою жизнь перелюбила кучу народу. А это значит, что теперь, по прошествии лет, куча народу ее ненавидит. Кому-то она отказала, кого-то бросила, кого-то просто забыла. Она же стала знаменитой. А они остались валяться в придорожной канаве. И вот теперь все состарились и перед уходом в мир иной решили ей отомстить.

— Ты рассуждаешь прямо как я, — сказал Крамли.

— Бог свидетель, я к этому не стремился. Я имел в виду, что…

— Да ладно, я пошутил. Тебе никогда не быть Крамли, как мне не быть Жюль Верном-младшим. Где мы?

Я поднял взгляд на дорогу.

— Стоп! Кажется, приехали. Это Маунт-Лоу! Когда-то здесь разбился насмерть великий исторический красный трамвай. Но это было давно.

— Профессор Лоу… — задумчиво добавил я, покопавшись в архивах подсознания, расположенных, по моим ощущениям, где-то по ту сторону глазных яблок, — человек, который во времена Гражданской войны изобрел фотографирование с воздушного шара…

— Откуда ты только все это берешь? — удивился Крамли.

— Просто вспомнилось, — пожал плечами я.

— Ты просто забит бесполезной информацией.

— Ну, извини, — обиженно сказал я. — Мы ведь на Маунт-Лоу, не так ли? А этот холм назван в честь профессора Лоу и его тунервильского трамвая, который ходил к вершине.

— Допустим, и что дальше? — сказал Крамли.

— Профессор Лоу придумал делать фотографии с воздушного шара, и это помогало обнаруживать неприятеля во время самой великой из войн. По сути, два изобретения — воздушные шары и железная дорога — принесли нам победу на севере…

— О’кей, о’кей, — проворчал Крамли. — Выходим из машины — и наверх.

Высунувшись из окна, я проводил взглядом заросшую бурьяном тропинку, убегающую вверх по склону и тающую в ранних сумерках.

Закрыл глаза и снова порылся в подсознании.

— До верха не меньше пяти километров, — объявил я. — Ты уверен, что надо идти пешком?

Крамли бросил на гору выразительный взгляд.

— И не уговаривай. — Он подошел к машине и как следует захлопнул дверь. — Если мы сорвемся с этой чертовой тропы, нам точно крышка.

— Именно. Поехали!

Крамли подогнал свою колымагу к подножию холма, выключил мотор, вылез и пошел вверх по тропинке, пробираясь сквозь густые заросли.

— Аллилуйя! — заорал он через минуту. — Железка! Старые рельсы! Они даже не удосужились их убрать, просто похоронили.

— Да неужели!

Весь красный от возбуждения, Крамли метнулся обратно к машине, нырнул в нее и схватился за ключи зажигания.

— Ах ты, тварь! Теперь она не заводится!

— Может, попробуешь нажать на газ?

— Попробую! Комод тебе в рот! — Крамли вдавил педаль в самый пол, так что машина дернулась и слегка прыгнула вбок.

Мы тронулись.

Глава 9

Путь наверх был сущим безумием. Трава высохла от жары до состояния созревшей пшеницы, и машина с ужасающим хрустом продиралась через нее, уже почти в темноте. Пару недель назад во всех газетах и по телевизору сообщали, что кто-то устроил здесь пал травы и якобы весь склон погорел. Даже показали бушующий огонь. Сейчас о пожаре напоминал только легкий запах гари.

— Хорошо, что тебе не видно пейзаж по левому борту, — сказал Крамли через какое-то время. — Высота метров триста.

Я невольно сжал колени.

— Ну, хорошо, — сто пятьдесят, — уступил Крамли.

Я зажмурился и просканировал архивы.

— Трамвайная ветка Маунт-Лоу работала на электричестве и еще дублировалась канатной дорогой.

— Так-так? — Крамли изобразил любопытство.

Я разжал колени и продолжил свой поток сознания.

— На открытие железной дороги в июле 1983 года прибыли тысячи людей, всем раздавали бесплатную выпечку и мороженое. Для первого подъема в вагончик загрузили Пасаденский духовой оркестр, который исполнял «Привет, Колумбия!». Правда, эту композицию они играли только вначале, а когда скрылись в тучах, перешли на «Ближе, Господь, к Тебе». В этот момент плакали все — все десять тысяч человек. А потом, уже на самой вершине, они сыграли «Вверх, только вверх». Следующим заходом в вагончики загрузился Симфонический оркестр Лос-Анджелеса в полном составе: струнные — в первый, медные духовые — во второй, а литавры и деревянные духовые — в третий. В суматохе забыли кондуктора вместе с жезлом. Но и это было еще не все. Ближе к вечеру в путь отправился хор Обители мормонов из Солт-Лейк-Сити — тоже в трех вагонах. В первом — сопрано, во втором — баритоны, а в третьем — басы. Они пели «Вперед, Христовы воины!», что выглядело особенно символично, когда они скрылись в густом тумане. Как писали в прессе, на многие километры все было украшено разноцветными флажками — красными, белыми и голубыми. Вечером во все газеты попала цитата из пламенной речи некой экзальтированной дамы, которая бурно восторгалась заслугами профессора Лоу, создавшего эту прекрасную железную дорогу вместе с тавернами и отелями. «Хвала Господу за все его благодеяния — и профессору Лоу!» — возвестила она. И опять все рыдали…

— Меня сейчас стошнит, — сказал Крамли.

— Тихоокеанская трамвайная дорога проходила через Маунт-Лоу, Пасаденскую страусиную ферму, Селегский львиный питомник, Миссию Святого Гавриила, Монровию, ранчо Балдвина и Виттиер…

Крамли что-то прошамкал и выразительно замолчал.

Кажется, он хотел этим что-то сказать.

— Мы что — приехали? — спросил я.

— Разуй глаза, слизняк…

Я присмотрелся.

— Кажется, приехали.

О том, что мы прибыли на место, красноречиво говорили руины железнодорожной станции и остатки сгоревшего павильона.

Мы с Крамли вылезли из машины, и перед нами открылся живописнейший вид: окрестные земли, которые простирались до самого моря.

— Такого, наверное, не видывал сам Кортес[372], — сказал Крамли. — Просто блеск. Остается только удивляться, почему это все до сих пор не восстановили.

— Политика, однако…

— Как всегда. Ну, и где, скажи на милость, мы должны искать здесь абонента по фамилии Раттиган?

— Везде!

Примерно в двадцати метрах, среди перечных деревьев, мы заметили небольшой дом, наполовину вросший в землю. Огонь его пощадил, зато непогода отыгралась по полной: краску смыло дождем, а крышу местами сорвало ветром.

— Значит, труп находится там, — сказал Крамли, как только мы двинулись к дому.

— Почему сразу труп?

— Дальше иди один. Я останусь здесь переживать по поводу того, что взял так мало выпивки.

— О’кей, поиграем в детектив… — Я решительно подошел к дому и рывком распахнул дверь. Когда она открылась, я на всякий случай отпрыгнул назад, а уж потом заглянул внутрь.

— Крамли! — крикнул я.

— Что? — отозвался он издалека.

— Иди сюда.

— Что там — труп?

— Не то слово.

Глава 10

Перед нами был лабиринт из прессы. Огромные штабеля New York Times, Chicago Tribune, Seattle News, Detroit Free Press, настоящие катакомбы — с узкими проходами, с поворотами и тупиками. Ходить здесь было опасно для жизни — в любой момент мог последовать сход лавины.

— Господи, спаси меня! — поежился я.

— Помолись как следует, — прорычал Крамли. — Спаси меня, Господи, от тысяч воскресных и ежедневных газет, лежащих здесь слоями, — и от старых пожелтевших спаси, и от свежих белых… И от одной пачки спаси, и от сотни пачек!

Коридор из прессы делал изгиб и скрывался где-то в темноте за углом.

Мы с Крамли, втянув животы и задницы, осторожно протискивались между его стенами. Наверное, так же чувствовал себя лорд Карнавон, обнаруживший в 1922 году гробницу Тутанхамона. Древние заголовки, некрологи. Впереди штабеля, сзади штабеля… Куда ведут, зачем ведут?

— А если, не дай бог, землетрясение? — прошептал я.

— Было уже! — раздался вдруг голос откуда-то снизу, из дальнего конца газетного коридора. — Снесло все к чертовой матери! Сам чуть не погиб!

Наверное, это была мумия.

— Кто здесь? — спросил я. — Где вы, черт возьми?

— Как вам мои катакомбы? — весело продолжала мумия. — Все сам строил! «Утренний дайджест», «Ночная жизнь», «Новости со скачек», «Воскресные комиксы» — все по кирпичику. Сорок лет! Целая музейная библиотека новостей, не для печати. Проходите сюда, ко мне! После плавного поворота резко налево…

— Пошли! — тяжело дыша, подтолкнул меня Крамли. — Где-то здесь должен быть просвет.

— Сюда! — прохрипел голос. — А не то задохнетесь. Забирайте налево. И не курите там. Огнеопасная зона: «Гитлер захватил власть», «Муссолини сбросил бомбы на Эфиопию», «Кончина Рузвельта», «Черчилль строит железный занавес» — и все в таком духе.

Мы миновали последний поворот, бумажная чаща расступилась, и мы вышли на поляну.

В дальнем ее конце мы увидели армейскую раскладушку. На ней лежало нечто одновременно напоминающее кусок вяленой говядины и восставший из-под земли мумифицированный труп. Воняло оно безбожно. Я подумал, вот же он — не мертвый и не живой.

Мы осторожно приблизились. Запах окреп, и его природа стала более понятной. Пахло не смертью, а давно не мытым телом.

Когда мы подошли, нечто зашевелилось, в результате чего произошло частичное отслоение от лица фрагментов старого одеяла, а в трещинах высохших век появились проблески света.

— Извините, что не встаю, — произнесли трясущиеся сухие губы. — Со мной это уже лет сорок, со времен осады Армантьера. — Он попытался извлечь из себя кудахтающий смех, но в итоге чуть не умер от кашля.

Откашлявшись, он продолжал, уже шепотом:

— Все, порядок… — Голова откинулась набок. — Ну, и где вы были?

— В смысле?..

— Я вас ждал! Какой сейчас год? 1932-й? 1946-й? 1950-й?

— Теплее…

— 1960-й. Попал?

— В яблочко, — сказал Крамли.

— Видите, я еще не совсем… того, — прошелестели губы. — Что, принесли мне харч?

— Харч?

— Понятно, ложная тревога. Мне тут пацан притаскивает банки с собачьим кормом, я каждый раз боюсь, что он обрушит к чертовой матери всю эту Граб-стрит[373]. Вы же — не он?

Мы с Крамли покачали головами и опасливо огляделись.

— Как вам мой чертог? Между прочим, слово «чертог» происходит от корня «черт». Первоначально оно означало — «защитное укрепление от чертей». Это уже потом все договорились, что «чертог» будет значить — «дворец». Чтобы повысить ренту. Где я был тогда? Ладно, не суть… Что скажете?

— Читальный зал общества «Христианская наука»[374], — сказал Крамли.

— Вот я и говорю — дурная голова… — продолжал Рамзес II. — Начал эту бодягу в 1925 году. И не смог остановиться. Руки загребущие. Началось с того, что я забыл выбросить утренние газеты. Потом они скопились за неделю. А потом пошло-поехало — Tribune, Times, Daily News… Вот тут справа 1939-й год. Слева — 1940-й. За ним — 1941-й. Осторожнее!

— А если вам понадобится конкретная газета за какое-то число, а она лежит в самом низу, под слоем толщиной в метр?

— Лучше не думать об этом. А за какое число?

— Девятое апреля 1937 года, — ляпнул я наугад.

— Начинается… — проворчал Крамли.

— Не мешай парню, пусть спрашивает, — поднимая пыль, прошуршали ошметки одеяла. — Отвечаю: Джин Харлоу, скончался в двадцать шесть лет. Уремия. Похороны с утра, на Форест-Лаун, музыкальное сопровождение — дуэт Нельсон Эдди и Джанетт Макдональд[375].

— Боже милосердный! — воскликнул я.

— Чтоб я опух, — сказал Крамли. — А еще?

— Третье мая 1942 года, — выпалил я.

— Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл в слезах[376]…

Крамли переглянулся со мной.

— Вы только это можете вспомнить? Про звезд кино — кто когда умер?

— Ну, вот что. Хватит меня дурачить, — произнес голос из загробного мира. — Что вы тут делаете?

— Мы пришли, гм, чтобы… — начал Крамли и сбился.

— Дело в том, что… — продолжил я.

— Не надо, я понял. — Старичок зашевелился и поднял настоящую пыльную бурю. — Вы — вторая серия.

— Вторая серия?

— В последнее время на Маунт-Лоу добираются только те, кто собрался сигануть с обрыва. Правда, никто так и не решается — все спускаются обратно и там, внизу, находят утешение под колесами. А вот сегодня в полдень…

— Сегодня?!

— А почему бы и нет? Можно ведь и проведать иногда старую рухлядь — а то я уже мхом тут зарос без женской ласки, считай, с 1932 года. Несколько часов назад слышу — кто-то крадется через мои залежи дурных новостей… А потом как завопила! Сказка про горшочек каши. Помните? «Горшочек, вари!» И он стал варить. Девочка его запустила. А слово, чтобы остановить, забыла. И чертова каша затопила весь город. Людям приходилось проедать в каше дорожки, чтобы прийти друг к другу в гости. А у меня, вот, не каша, а старые газеты… Так о чем я?

— Завопила.

— Ну да. Где-то примерно между London Times и Le Figaro… Вы когда-нибудь слышали, как кричит осел? Я аж штаны промочил — как она заорала. Думал, стены рухнут от ее крика. Стоит ведь одну стопку завалить — и они все, как костяшки домино… Вся печатно-массовая архитектура. Верная гибель!

— Как при землетрясении…

— Хуже! Бывали у меня землетрясения. Трясло дай боже… Пережил и «Потоп на реке Янцзы», и «Римские походы Дуче». Даже во время самых мощных толчков — в 1932-м — мои карточные домики устояли. А эта фурия — она же страшнее атомной войны. … Пришла, начала на меня орать, обвинять во всех грехах, стала требовать какие-то газеты. За такое-то число такого-то года, за такое-то такого-то… Я говорю ей: посмотри в левом ряду сверху, потом в правом… У меня ведь все по порядку. Слышали бы вы, что она там устроила! Прямо «Пожар в Лондоне» номер два. А потом как хлопнет дверью — и побежала. Наверное, обрыв искать, чтобы с него сигануть. Машину-то вряд ли за ней прислали… Что, так и не догадались, о ком речь? Я ведь нарочно не стал называть имя.