Голливудские триллеры. Детективная трилогия Брэдбери Рэй

Глава 32

— Давай еще глянем, — сказал Генри. — Включи фонарь, чтобы я мог идти без трости.

— Ты действительно чувствуешь, когда есть свет, а когда нет?

— Наивный. Читай имена!

Я взял его за руку, и мы снова двинулись мимо зеркал — я зачитывал ему имена и фамилии.

— А даты под ними? — строго спросил Генри. — Они идут по возрастанию?

Ну да, они шли по возрастанию: 1935. 1937. 1939. 1950. 1955… И возле всех были имена, и все разные. Имена, имена, имена…

В конце концов Генри сдулся.

— Больше не могу… — сказал он. — Может — хорош?

— Еще одно. Читаю дату — тридцать первое октября прошлого года.

— Кстати, ты заметил — вся фигня всегда случается с тобой на Хеллоуин?

— Мудакам всегда везет, — пожал плечами я.

— Так, дата есть… — Генри тронул зеркальный лед. — А имени что — нет?

— Нет.

— Значит, наверняка вернется и впишет. Тихонько, по темноте — так, чтобы ни одна тварь не услышала. Она ведь…

— Тсс, Генри… — Я вгляделся в глубину зеркального коридора, в самую гущу призраков.

— Слышь, братан. — Генри взял меня за руку. — Пойдем-ка отсюда.

— Еще одно, точно последнее… — Я сделал десяток шагов и остановился.

— Подожди, не говори… — Генри втянул в себя воздух. — Под тобой пол… кончился.

Я посмотрел вниз, в круглый люк. Взгляд проваливался в черную бесконечность.

— Судя по звуку, там пусто… — Генри снова вдохнул. — Это ливневый сток, не канализация!

— Да, он под задней стеной.

— О господи!

Мы вздрогнули, потому что где-то в глубине стока зашумела вода, распространив в воздухе запах свежести и альпийского луга.

— Дождь шел пару часов назад, — сказал я. — Вода из водостоков доходит сюда где-то за час. Обычно там сухо — большую часть года. Набирается после дождя — а потом все уходит в океан.

Я наклонился и ощупал края люка. Ну да, лестница.

Генри все понял и насторожился.

— Надеюсь, спускаться не собираешься?

— Зачем? Там темно и холодно, и до моря плыть черт знает сколько. Да и утонуть можно ненароком.

Генри хмыкнул.

— Представляешь, она приплывет сюда, чтобы проверить, как тут поживают ее надписи?

— Можно просто спуститься из кинотеатра…

— Эгей! Смотри-ка, воды прибыло!

Из люка дохнуло леденящим ветром.

— О боже, нет! — заорал я.

— Что там?!

Я изо всех сил всматривался в темноту.

— Там что-то было! Я видел!

— А я и сейчас вижу…

Луч фонарика в отчаянии заметался по зеркалам, в то время как Генри схватил меня за локоть и потащил прочь от проклятой дыры.

— Нам туда? Правильно? — выкрикнул он.

— Хочется верить, что туда! — откликнулся я.

Глава 33

Такси выкинуло нас на обочине — прямо за белокаменной арабской крепостью Раттиган.

— Не я буду, если этот счетчик не натикал нам лишнего… — сказал Генри. — К черту, теперь буду рулить сам.

Крамли был обнаружен нами не сиротливо сидящим у ворот со стороны берега, а уютно расположившимся наверху, у бассейна, с целой батареей мартини — причем два стакана уже были пусты. Окинув туманным взором все это великолепие, он пояснил:

— Подготовку к вашим неподражаемым выходкам считаю законченной. Цитадель надежно укреплена… Рад тебя видеть, Генри. Ты еще не пожалел о том, что приперся сюда из Нью-Орлеана, чтобы жрать все это дерьмо?

— Если я не ошибаюсь, здесь пахнет водкой? Давай ее сюда — все сожаления как рукой снимет.

Один стакан я протянул Генри, а другой схватил сам, не дожидаясь, пока Крамли начнет допрос с пристрастием.

— Выкладывай… — проворчал он.

Я рассказал ему про Граумана и про подвально-гардеробные зеркала.

— А еще, — похвастался я, — я составил списки…

— Сделай паузу. А то я что-то резко протрезвел. Надо хлопнуть еще стаканчик… — Он помахал нам очередным мартини. — Ладно, валяй. Зачитывай список.

— Мальчишка-разносчик на Маунт-Лоу. Соседи Царицы Калифии на Бункер-Хилл. Секретарша отца Раттигана. Киномеханик с верхнего этажа Китайского театра Граумана…

— Что за фрукт? — встрял Генри.

Я рассказал про Рустлера, чахнущего над грудами старых пленок. Про женщин, которые печально взирают с фотографий на стенах и от которых остались только голые имена.

Генри нахмурил брови.

— А список этих дам у тебя есть? — спросил он.

Я принялся зачитывать из блокнота:

— Мейбл. Хелен. Мэрили. Аннабел. Хейзел. Бетти Лу. Клара. Поллианна…

Крамли выпрямился.

— А список имен на зеркалах в подвале?

Я покачал головой:

— Нет, там было слишком темно.

— Зато у меня есть, — сказал Генри, постучав пальцем по черепу. — Хейзел. Аннабел. Грейс. Поллианна. Хелен. Мэрили. Бетти Лу… Засекай совпадения.

Генри продолжил оглашать имена, а я ставил галочки в своем карандашном списке. Нашлись все до одной.

И тут на небе сверкнула молния. Свет погас. Сразу стало слышно, как ревет прибой, облизывая длинным шершавым языком прилегающий к дому пляж. В наступившей темноте проявился берег, посеребренный светом луны.

Потом ударил гром — и это стимулировало работу моей мысли.

— Насколько я знаю, у Раттиган сохранились полные списки всех выпусков Академии — с фильмографиями, годами жизни, ролями. Учитывая, что для нее все бабы — соперницы, это вполне вяжется с фотками в старой кинорубке и исписанными зеркалами в подвале…

Вдалеке снова загрохотало. Свет, мигнув, включился.

Мы зашли в дом и отыскали ежегодники Академии.

— Проверьте имена с зеркал, — сказал Генри.

— Да знаю, знаю, — проворчал Крамли.

Через полчаса мы имели на руках ежегодники за тридцать лет со вставленными в них скрепками.

— Этель, Карлотта, Сюзанна, Клара, Хелен… — читал я.

— Неужели Констанция ненавидела их всех?

— Вполне возможно, — сказал Генри. — Надо посмотреть, что там у нее еще на полках.

Через час к делу были приобщены альбомы, посвященные отдельным актерам, — с подборками фотографий и газетных вырезок. На обложке одного из них значилось имя — Дж. Уоллингтон Брэдфорд, а ниже следовал целый список псевдонимов. Я зачитал: «Он же — Таллулла Вторая[454], он же — Свенсон Глория in Excelsis[455], он же — Фанни Кривляка».

У меня в затылке тихонько зазвенел колокольчик.

Я открыл другой альбом и прочел: «Альберто Квикли[456]. Один — за всех: головокружительные преображения. Играет все роли в „Больших надеждах“. В „Рождественской песни“[457] исполняет Скруджа, призрака Марли, Мистера Феззивига, а также трех Духов Рождества. В „Святой Жанне“ — всех, кто не сгорает на костре[458]. Альберто Квикли. Мастер мгновенных перевоплощений. Дата рождения: 1895. Свободный актер».

Колокольчик еле слышно звякнул опять.

— Погодите-ка… — Я невольно перешел на шепот. — Сначала коллекция девиц на стенах, потом помада на зеркалах, теперь этот Брэдфорд, «он же», и тоже сплошные тетки… И Квикли, у которого, наоборот, сплошные мужики… — Колокольчик заглох. — А Констанция их знала?

Двигаясь словно во сне, я встал и принес одну из Книг мертвых — записную книжку Констанции.

Ну вот, пожалуйста.

Есть Брэдфорд, почти в самом начале.

Есть и Квикли — ближе к концу.

— Но они не обведены красным. Это означает, что они еще живы? Или все-таки уже умерли?

— Можно это выяснить, — предложил Генри.

В этот момент ударила молния. Электричество снова отключилось.

И в полной темноте прозвучал голос Генри:

— Стоп. Не говори. Угадаю с трех раз.

Глава 34

Крамли высадил нас у старой трехэтажки и уехал.

— Кого мы тут ищем? — спросил Генри, когда мы вошли в подъезд.

Я поднял взгляд в лестничный пролет.

— Марлен Дитрих, живую и в добром здравии.

Когда мы подошли к двери, меня едва не сбил с ног запах духов. Сначала я чихнул, потом все-таки постучал.

— Боже ж ты мой! — раздалось за дверью. — А мне и прикрыться-то нечем…

Дверь открылась, и за ней обнаружилось существо явно из викторианской эпохи, которое томно куталось в кимоно а-ля мадам Баттерфляй. При виде меня существо замерло и смерило меня медленным взглядом снизу доверху: ботинки, коленки, плечи… И наконец, уперлось в глаза.

— Дж. Валлингтон Брэдфорд? — Я откашлялся. — Мистер Брэдфорд?

— А вы, собственно?.. — спросило нечто стоящее в дверях. — Нет, вы, конечно, проходите. Проходите… Господи, а это еще кто?

— А я — его Всевидящее Око. — Генри повел носом. — Стул? Ничего, если я сяду? Запах что-то резковат. Ради бога, не принимайте на свой счет…

Кимоно поклонилось и сделало широкий жест рукавом, как будто намеревалось осыпать наш путь лепестками сакуры.

— Надеюсь, у вас ко мне не деловой разговор? Садитесь, а Мама пока нальет джин. Вам по большой или по маленькой?

Не успел я открыть рот, как он наполнил высокий стакан кристально-голубым «Бомбей Сапфиром»[459] и подал его мне. Я сделал глоток.

— Какой чудный мальчик, — сказал Брэдфорд. — Вы только на чаек — или с ночевкой? Ой-ой-ой, как мы покраснели… Понятно, вы насчет Раттиган.

— Раттиган? — Я так и подскочил. — Интересно, как вы это поняли?

— Была она у меня — правда, уже ушла. Обычно раз в несколько лет Раттиган пропадает из виду. Это у нее такой способ расходиться. Не важно с кем — с новым мужем, старым любовником или, мать его, личным астрологом. Quien sabe?[460]

Я озадаченно кивнул.

— Несколько лет назад она спросила у меня: как же ты так можешь? Ну, вы понимаете… Я ей говорю: господи, Констанция, ты на себя посмотри. Сколько ты уже жизней прожила своих, кошачьих? Тысячу, не меньше? Давай ты не будешь спрашивать у меня, по каким норам я ходок и под чьими кроватями ночую…

— Но…

— И никаких «но». Мать-земля и так все знает… У нее отличное образование. Для начала освоила старика Фрейда, потом добавила по вкусу Юнга и Дарвина. А знаете замечательную историю про то, как она по очереди уложила в постель всех шестерых руководителей студии? При всех поспорила с Гарри Коном в «Браун-дерби». Пообещала, что отымеет по самые помидоры — как самого Джека Уорнера, так и всех его братьев[461]. «Всех за год?!» — не поверил Кон. «К черту за год — неделю не хочешь, с одним выходным?» — «Ставлю сотню, что у тебя ничего не получится!» — «Ставь тысячу — и по рукам». Гарри Кон тогда вытаращился на нее: «А что ты поставишь против?» А Раттиган говорит: «Себя». А Кон ей: «Ну-ка, пройдись!» Она прошлась. А потом швырнула ему на колени свои трусики — «Держи!» — И была такова…

Дж. У. Брэдфорд немного перевел дух и продолжал:

— Ну, про меня вам рассказывать не надо… Был и Джуди Гарленд[462]. И Джоан Кроуфорд, и Бетт Дэвис[463]… И Таллуллой Бэнкхед в «Спасательной шлюпке»[464]… Да-да, я такой — мистер днем сплю, по ночам гуляю, в постели — ураган… Что — помочь вам найти Раттиган? Могу составить список ее «отставников». Кое-что и мне от нее перепадало. Вы хотели что-то сказать?

— А ваше настоящее «я» вообще существует?

— Чур меня, чур… Надеюсь, что нет. Это же не приведи господь — оказаться в одной постели с собственным «я»! Раттиган, Раттиган… А вы искали у нее в доме на пляже? Когда-то у нее там жил Арти Шоу[465], это уже после Карузо[466]. С Карузо она была лет в тринадцать. Бедняга лез от нее на стенку театра «Ла Скала». А у баритонального баса Лоренса Тиббетта[467] открылось сопрано, когда она его турнула под зад коленом. А в тридцать шестом, когда она делала Тальбергу[468] искусственное дыхание «рот в рот», у ее дома дежурила команда врачей-спасателей, готовых стартовать прямо на Форест-Лаун… С вами все в порядке?

— Честно говоря, вы меня ошарашили.

— Выпейте еще джина. Так говорит Таллулла.

— Вы поможете нам найти Констанцию?

— Если не я, то кто же? Когда-то лет сто пятьдесят назад я одолжил ей весь свой гардероб… Подарил всю свою ненужную косметику, научил, как пользоваться духами, рисовать удивленные брови, как приподнять уши, укоротить верхнюю губу, сделать шире улыбку, как уменьшить или увеличить грудь, как выглядеть выше или ниже ростом… Я был ей вместо зеркала. Она садилась напротив и просто смотрела на мою мимику — как я изображаю восторг, отчаяние, настороженность, угрызения совести… Училась всему подряд — петь в золотой клетке, запрыгивать в пижаму, инсценировать разрыв сердца… Могла превратиться в гарцующего циркового пони или в целый выводок балерин. Что и говорить, я выпустил ее в жизнь совсем другим человеком… Правда, это было тысяч десять водевилей назад — до нашей эры. Эры водевилей, шоу, фильмов, из которых Раттиган выживала других актрис — успевая при этом уводить у них мужей… Ну, все, пупсик. — Дж. У. Брэдфорд принялся со скрипом чирикать в блокноте. — Вот вам скромный реестр тех, кто был влюблен в Констанцию. Здесь девять продюсеров, десять режиссеров, сорок пять свободных актеров — и рождественский гусь в придачу.

— Неужели она вот так всю жизнь и скакала?

— Видели когда-нибудь морских котиков напротив ее дома? Мне кажется, у нее с ними много общего. Скользкие как масло, проворные как ртуть — что еще нужно для скоростного запрыгивания в койку? Если бы в Лос-Анджелесе проводился такой чемпионат, первое место ей было бы обеспечено еще до старта. На трех киностудиях пролезла в совет директоров — была и Вампирой[469], и мадам Дефарж[470], и Долли Мэдисон. Уметь надо!

— Спасибо… — Я бегло просмотрел список, которого бы хватило на две Бастилии.

— А теперь, если вы позволите, Мата Хари снимает маску!

Вжик — и он взмахнул полой кимоно.

Вжик! Я схватил Генри за руку, и мы скатились по лестнице прямо на улицу.

— Эй! — раздался крик нам вслед. — Куда же вы!

Я обернулся и посмотрел наверх. В окне, свесившись через подоконник, стояла Джин Харлоу, она же — Марлен Дитрих, она же — Клодетт Кольбер — и расточала такие улыбки, как будто где-то рядом в кустах спрятался фон Штрогейм, снимающий ее крупным планом.

— Могу посоветовать вам еще одного придурка вроде меня — и даже похлеще. Квикли!

— Альберто Квикли? Он еще жив?

— Еще как. Ходит раз в неделю в ночной клуб — потом неделю отлеживается в больнице. Только врачи чуть подлатают — и опять в прощальную гастроль. Старый кретин, дубина столетняя, прости господи… Рассказывал, как он познакомился с Констанцией — врет небось. Якобы ехал по трассе 66, когда ему было то ли сорок лет, то ли пятьдесят. Подобрал на обочине пацанку с маленькими титьками. И сделал из нее звезду. Сам-то он уже начал тогда выходить в тираж… Устроил у себя в гостиной интимный театр. Приглашал народ по пятницам смотреть на Цезаря, заколотого кинжалом, Антония, насаженного на меч, и Клеопатру, укушенную змеей… — Из окна спланировал листок бумаги. — Держите еще!

— А это что?

— Конни, Хелен, Аннетт, Роберта… Группа по самоусовершенствованию. На прошлой неделе были занятия, но Констанция на них не явилась. Должна была приехать — и не приехала.

— Ничего не понимаю, — крикнул я, — какие занятия?

— У меня. Опять учу ее. Где темное — где светлое, где шепотом — а где во весь голос, где мягко, а где — на разрыв… Готовлю к новой роли. Хочет, видите ли, стать другим человеком. Собой — прежней. Но я, честно говоря, не знаю, как у нее это получится. Актеры ведь такой народец — они же не могут вообще не играть. Уильяму Филдсу приходилось специально тренироваться, чтобы сыграть в водевиле роль самого себя — Уильяма Филдса… Вы даже не представляете, какие это оковы. Вот и Констанция. Она именно с этим ко мне пришла: «Помоги мне заново найти себя». А я ей прямо сказал: «Извини, дорогая, но я понятия не имею, чем бы я мог тебе помочь. Если действительно хочешь обрасти новой кожей — ступай к священнику…»

Священник! При этом слове в голове у меня прогремел вечевой колокол.

— Ну, ладно, хватит… — капризно сказала Джин Харлоу. — А то мы с вами забрели уже в какие-то дебри… Чао-какао! — Брэдфорд скрылся в окне.

— Квикли… — как в бреду, пробормотал я. — Надо звонить Крамли…

— Ты с кем говоришь? — спросил Генри. — Я только уловил, что речь идет про какие-то фигли-мигли.

— Да нет, про Альберто Квикли. Он же — кролик, вылезающий из шляпы, он же — призрак отца Гамлета.

— Ага… — сказал Генри.

Глава 35

Мы высадили Генри на Сентрал-авеню, где жили какие-то его родственники с приятным говором. После чего Крамли сразу отвез меня к дому Альберто Квикли, про которого мы знали, что ему девяносто девять и что он был первым «учителем» Раттиган.

— Я был первым, кто дактилоскопировал Констанцию по системе Бертильона[471], — сказал он, — от макушки до кончиков пальцев…

После этого Квикли немедленно перешел к себе любимому.

Прославился он в водевилях, где обычно выступал под именем «мистер Метафора» и играл сразу по несколько ролей… В «Оливере Твисте» он так изображал в одиночку всю шайку Фейджина, что зрители в зале молили о пощаде… В «Лавке древностей» — играл вообще все роли до одной… Вне всякого сомнения, он был самым зловещим из всех призраков Марли и бледнее, чем сам По… Критики в один голос кричали, что Темза выходит из берегов от слез, которые проливаются, когда под звуки реквиема Квикли в образе Тоски[472] бросается с башни в вечность…

О себе мистер Метафорический Квикли говорил долго и убедительно, не скупился на метафоры и, кажется, получал истинное удовольствие от своего рассказа. Но когда в качестве угощения он предложил мне Лючию, которая должна была сойти с ума[473] — прямо здесь, в маленькой гостиной, переоборудованной в мини-театр, — я подумал, что это уже слишком. И категорически отказался — как от любезно предложенных мне бумажных платочков Kleenex, так и от самой Лючии.

— Стоп! Баста! — выкрикнул я, скрестив руки перед грудью. — Давайте вернемся к Констанции.

— Ну, с ней лично я знаком мало, — сказал он. — Зато хорошо помню ее в качестве Кэти Келли… Двадцать шестой год, первое творение Пигмалиона!

— Пигмалиона? — прошептал я, мгновенно сложив в уме фрагменты головоломки.

— А Молли Каллахан, двадцать седьмой год, помните?

— Смутно.

— А Полли Риордан, двадцать шестой?

— Что-то припоминаю.

— Кэти была Алисой в Стране чудес, Молли — Молли в «Безумной Молли О’Дэй», а Полли, соответственно, — «Полли из цирка», в том же году. Так вот, и Кэти, и Молли, и Полли на самом деле все — Констанция. Представьте себе волшебный котел: ныряет в него никому не известное имя, а выныривает уже знаменитость. Это я подучил ее: кричи громче: «Я — Полли!» Чтобы продюсеры закричали в ответ: «Да! Да, детка, ты — Полли!» И все получилось: первый фильм с ней сняли за шесть дней. Потом я переделал ее — и натравил на самого льва Лео[474], чтобы вцепилась ему в глотку. «Я — Милашка Кэти Келли…» — «Да! Да!» — завопил весь львиный прайд. Второй ее фильм сварганили дня за четыре. Потом Келли исчезла, Молли взобралась на радиобашню RKO[475], и — понеслось. Молли, Полли, Долли, Салли, Герти, Конни плодились как кролики и вместе с Констанцией резвились на студийных лужайках!

— И никто за все годы так и не догадался, что Констанция играла не одну роль, а несколько?

— Это я, Альберто Квикли, добыл для нее славу, богатство и почет! Превратил ее в жар-птицу, несущую золотые яйца! Никто так и не узнал, что некоторые имена на Голливудском бульваре придуманы Констанцией. А сколько туфель она впечатала в бетон у Граумана своей кукольной ножкой — и все разного размера, от тридцать шестого до тридцать девятого.

— И где теперь эти Молли, Полли, Салли, Герти, Конни?

— Этого не знает никто — даже она сама. Наверное, поросли быльем… Вот, у меня остались шесть разных адресов — за двенадцать летних сезонов… Годы — вот где легче всего спрятаться. В них тебя прячет сам Господь… Стоять-бояться! Как меня зовут?!

Шаркая ногами, он прошелся по кругу. Мне кажется, я даже слышал скрип его старых костей.

— Ну! Ну же! — Он изобразил на лице муку.

— Мистер Метафора!

— Ты знал! — Он свалился без чувств.

Я тут же склонился над ним, в полном смятении. И вдруг он вытаращил на меня один глаз.

— Это же было кулуарное имя, не для всех! Приподнимите меня повыше. Раттиган сбежала… из-за меня, — выпалил он без всякого перехода. — Я ее напугал. Я хотел… это была инсценировка. Кто-то ведь должен был, наконец, заинтересоваться, когда жили все эти Полли-Молли и существовали ли они вообще. И мне сам бог велел это сделать — не будь я Фейджин, Марли Скрудж, Гамлет и Квикли в одном лице… Признаюсь, с годами меня все больше мучила ревность. Я все сильнее злился, вспоминая, как сначала заполучил, а потом потерял ее. Злился, но ничего не предпринимал. Помните, как Гамлет откладывал расправу над коварным злодеем, убившим призрака его отца? В это время Офелия и Цезарь жаждали крови… Шли годы, злоба накапливалась… Вскоре одно только воспоминание о Констанции поднимало у меня в груди целую армию мстителей. И вот, когда мне перевалило за девяносто, все во мне поднялось и потребовало возмездия. Я не нашел ничего лучшего, как послать Констанции эту дурацкую Книгу мертвых. Старый дурак! Наверное, это из-за меня она от всех и сбежала…

Мистер Метафора помолчал, переводя дыхание.

— Вызовите «Скорую», — сказал он. — У меня сломаны берцовые кости и грыжа в паху. Вы записали все это?

— Потом запишу.

— Не откладывайте. Пишите сразу. Через час я буду уже в Валгалле[476] излагать все это статуям. Где моя кровать?

Я уложил его в кровать.

— Ради бога, успокойтесь, — сказал я. — Вы говорите, послали Констанции Книгу мертвых?

— В прошлом месяце Женская Лига кино организовала какую-то вшиво-блошиную распродажу актерского барахла. Мне перепало несколько карточек Фербенкса, рукопись песни Кросби[477] …но это не важно. Главное, что там же я откопал старую записную книжку Раттиган, всю исписанную телефонами ее бывших хахалей. И вот тут-то меня и переклинило. Старый хрен, я почувствовал себя змеем-искусителем. Продался дьяволу по дешевке — испил яду… Подумал: почему бы не отнять у Раттиган спокойный сон? Дождался, когда ее не будет, подкинул ей Книгу мертвых и был таков… Наверное, она там чуть не обделалась от страха?

— Да уж не без этого… — Я вгляделся в ухмылку, блуждавшую на лице мистера Квикли. — Так-так. Значит, к смерти почтенного господина с Маунт-Лоу вы не причастны?

— Вы про того губошлепа, которого Констанция бросила первым? Что — этот старый болван дал дуба?

— Представьте, его убили газеты.

— Представляю — газетные критики делают это на раз-два.

— Да нет, не критики. На него свалились две тонны старых номеров Tribune.

— Какая разница как, — главное, что убили.

— И Царица Калифия — тоже не ваших рук дело?

— А-а-а… Эта. Ноев ковчег, каждой твари — с три короба наврали. Высоко/низко, холодно/горячо. Верблюжье дерьмо, лошадиные яблоки. Это которая сказала Констанции, куда идти, — и та пошла? Что — тоже скончалась?

— Упала с лестницы.

— Не, я не сталкивал.

— А потом еще священник…

— Братец ее? Тоже не я. Калифия сказала ей, куда идти. А священник — прямиком отправил к дьяволу! Ну, Констанция и пошла… Скажите, а этот-то от чего? Нет, вы посмотрите — все! Все уже поумирали, прости господи!

— Она просто… слишком сильно на него накричала. Я так думаю, что это она.

— Накричала? И вам известно, что именно она кричала?

— Нет.

— А мне — да.

— Вам?..