Голливудские триллеры. Детективная трилогия Брэдбери Рэй

Глава 16

Мы взяли курс на противоположный конец города, и всю дорогу я чувствовал себя воздушным шариком, в который вместо гелия вдохнули Большие надежды[393]. Крамли приходилось периодически хлопать меня по плечу, чтоб я ненароком не улетел. Но должны же мы были попасть в эту чертову «другую церковь».

— Тоже мне церковь, — проворчал Крамли. — С каких это пор киносеансы стали заменять Отца, Сына и Святого Духа, вместе взятых?

— Со времен «Кинг-Конга». Если мне не изменяет память, тысяча девятьсот тридцать второй год. Фэй Рэй[394] тогда поцеловала меня в щечку…

— Да что вы говорите! Долбать-колотить! — сказал Крамли и включил радио.

«… ближе к вечеру, — донеслось из динамика, — Маунт-Лоу…»

— Ты слышал? — У меня внутри все похолодело.

Голос продолжал: «Смерть… полиция… Кларенс Раттиган… жертва… — Опять часть слов съели помехи. — Нелепый случай… был раздавлен насмерть старыми газетами… вспоминаются братья из Бронкса, на которых обрушились штабеля старых газет, которые они сами же и собирали. Газеты-убийцы…»

— Выключи.

Крамли выключил.

— Бедная заблудшая душа… — сказал я.

— Так уж и заблудшая?

— Станет заблудшей, ведь проводить-то некому. И никто ее не проводит…

— То есть ты хочешь сказать, мы едем сейчас туда?

— Надо… поехать, — с трудом выговорил я, недвусмысленно шмыгая носом.

— Ты же совсем не знал его, — сказал Крамли. — Может, хватит сырость тут разводить?

Последняя полицейская машина как раз отъезжала. Трупоперевозка, судя по всему, уехала уже давно. У подножия холма Маунт-Лоу оставался только один случайный полицейский на мотоцикле. Крамли высунулся из окна.

— Можно нам проехать наверх — или есть ограничения?

— Из ограничений — только я, — ответил офицер. — Но я уже уезжаю.

— А репортеры были?

— Да нет, там ничего интересного.

— Абсолютно ничего… — сказал я и снова шмыгнул носом.

— Да едем мы, едем, успокойся, — проворчал Крамли, выкручивая руль. — Смотри только, не утони в соплях по дороге.

Я взял себя в руки и замолчал — правда, ненадолго.

Полицейский на мотоцикле скрылся, и мы тронулись по тропе наверх, к развалинам Карнакского храма, руинам Долины царей и затерянным землям Каира. И всю дорогу у меня не закрывался рот.

— Лорд Карнавон откопал царя, — говорил я. — Мы — хороним царя. Я сам бы не отказался от такой могилы…

Мы прибыли на вершину.

— Булл Монтана, — сказал Крамли, — булка, бульдог, бульдозер…

Вместо древних руин мы увидели… да, именно бульдозер, водитель которого, судя по всему, не умел читать. Попирая колесами могучие газетные пирамиды, он явно не ведал, что творит и какой урожай собирает. Аукционы Херста[395] двадцать девятого года… Откровенное интервью Маккормика для Chicago Tribune[396], тридцать второй год… И далее по списку: Рузвельт, Гитлер, Малышка Роуз Мари[397], Мари Дресслер[398], Эйми Семпл Макферсон[399]… Навсегда замолчали. Похоронены. И не один раз… Я выругался.

Некоторое время Крамли удавалось удерживать меня за рукав: я рвался выпрыгнуть из машины и начать немедленно спасать ПОБЕДУ В ЕВРОПЕ, ГИТЛЕРА В БУНКЕРЕ или, на худой конец, ЭЙМИ, ВЫХОДЯЩУЮ ИЗ МОРСКОЙ ПЕНЫ.

— Сидеть…

— Нет, ты посмотри! Что он творит?! Им же цены нет! Надо что-то делать!

Я вырвался из его лап, бросился в гущу событий и выхватил наугад несколько передовиц. Рузвельт избран… Рузвельт умер… переизбран… а утром уже — Хиросима и Перл-Харбор.

— Спасибо тебе, Господи! — прошептал я, прижимая все эти ужасы к сердцу, как будто это были мои родные дети.

В это время Крамли удалось урвать Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ, — СКАЗАЛ МАКАРТУР[400].

— Наверное, ты прав, — сказал он. — Он, конечно, был тот еще отморозок, но лучше его в Японии императора не было.

Моторизированная старуха с косой остановилась, и водитель высунулся посмотреть, что это за мусор болтается у него под колесами. Мы с Крамли отпрыгнули в сторону, после чего он с хрустом проложил борозду к мусорной машине, где уже заняли свое место МУССОЛИНИ БОМБИТ ЭФИОПИЮ, ЖАНЕТТ МАКДОНАЛЬД ВЫХОДИТ ЗАМУЖ и СКОНЧАЛСЯ ЭЛ ДЖОЛСОН[401].

— Не курить! Пожароопасно! — проорал он.

И на моих глазах полсотни лет в самом прямом смысле слова отправились на свалку истории.

— Как сухостой… — с горечью сказал я. — Ничуть не хуже…

— Ты о чем?

— Не более чем легко воспламеняющиеся материалы… Я не удивлюсь, если в будущем люди будут использовать газеты и книги для растопки.

— Так они уже используют, — сказал Крамли. — Мой отец зимой всегда подсовывал в печку кусок газеты и чиркал спичкой. Каждое утро.

— А книги?

— Надо быть полным идиотом, чтобы растапливать печь книгами… Стоп! А что это мы так разволновались? Не иначе как собрались писать десятитонную энциклопедию?

— Нет, просто рассказ про одного человека, от которого пахло керосином[402], — сказал я.

— Человека, говоришь…

Мы прошлись по остаткам грандиозной полувековой помойки. Дни, ночи и целые годы хрустели под нашими ногами, как сухой завтрак.

— Иерихон[403], — сказал я.

— Думаешь, кто-то пришел сюда с трубой и… натрубил?

— Скорее даже наорал… Крику было много. И здесь, и у Царицы Калифии.

— А потом еще у святого отца, — сказал Крамли. — Удивительно, как только его церковь не рухнула под этим напором… Смотри-ка, а ведь мы стоим на Омаха-бич[404], в Нормандии, прямо в центре театра военных действий Черчилля. А вот и зонтик Чемберлена[405]… Ты, вообще, прочувствовал момент?

— Более чем. Я все думаю о том, что ощущал старик Раттиган в последнюю секунду… Когда тонул в этом потоке из фалангистов Франко, гитлерюгенда, сталинских коммунистов, беспорядков в Детройте и воскресных комиксов мэра Ла Гуардия… Ну и смерть!

— Ладно, замнем. Посмотри лучше сюда.

Из кучи кошачьего наполнителя, густо перемешанного с ОБРУШЕНИЯМИ РЫНКА и КРИЗИСАМИ БАНКОВ, символически торчал обломок смертного одра Кларенса Раттигана. Подняв венчавший эту конструкцию выпуск театральной странички, я обнаружил там танцующего Нижинского.

— Еще один чокнутый, для комплекта, — сказал Крамли. — Нашли друг друга. Нижинский и Раттиган — один чокнутый сохранил другого.

— Вытри глаза.

Крамли вытер — и там было что вытирать.

— Ну, хватит! — сказал он. — Чертово кладбище. Пошли!

Напоследок я подобрал ТОКИО ПРОСИТ МИРА…

И мы поехали к морю.

Крамли привез меня в мое старое бунгало на побережье, и в это время опять пошел дождь. Я вдруг почувствовал, как со стороны океана повеяло угрозой ночного шторма, убийственные волны которого вполне могли принести с собой Констанцию — мертвую, разумеется. И еще какого-нибудь Раттигана, тоже мертвого… И вообще, смыть к чертовой матери всю мою постель, перемешав ее с водорослями. Нет уж, дудки! Перед уходом я сорвал со стены газеты Кларенса Раттигана.

После этого Крамли отвез меня домой — в глубь материка, в поселок, где не было никакого шторма, где меня ждал пустующий коттедж и припасенная водка под кодовым названием «Эликсир Крамли». Оставив друга с рюмкой у изголовья и включенным светом, он сказал, что обязательно позвонит чуть позже — узнать, хорошо ли я тут себя веду. И уехал.

Я прислушался. По крыше барабанил град — как будто кто-то заколачивал гвозди в крышку гроба. Я позвонил Мэгги на другой континент, прямо сквозь дождь.

— Мне слышится — или кто-то плачет? — спросила она.

Глава 17

Солнце уже видело десятый сон за горизонтом, когда у меня зазвонил телефон.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени? — спросил Крамли.

— Ночь на дворе, черт бы тебя побрал!

— Похоже, эти смертники основательно выбили тебя из колеи. Нельзя же так раскисать! Ведешь себя как плаксивая баба-истеричка… Или маменькин сынок с бумажными платочками во всех кармашках.

— Если я и сынок, то уж, во всяком случае, не твой.

— Так. Быстро в душ, чистить зубы — и на выход. И не забудь прихватить с веранды Daily News. Это я оставил, когда звонил в твой чертов звонок, а ты не отзывался. Нашей Царице Калифии надо было не тебе судьбу предсказывать, а себе самой…

— А что, она…

— В семь тридцать я выезжаю на Бункер-Хилл. Будь у входа в чистой рубашке и с зонтиком.

Ровно в семь тридцать… девять я был у входа в чистой рубашке и с зонтиком. Когда я сел в машину, Крамли взял меня за подбородок и внимательно изучил выражение моего лица.

— Смотри мне, чтоб без проливных дождей!

Он вдарил по газам, и мы устремились на Бункер-Хилл.

Вид похоронного бюро «Каллиган и Ортега» нас насторожил. И вообще, нигде не было ни полицейских машин, ни карет трупоперевозки.

— Знаешь, есть такой шотландский эль — называется «Старый особый»? — спросил Крамли, когда мы припарковались к обочине. — Тебе не кажется, что здесь как-то подозрительно, по-особому тихо?

Я развернул на коленях газету. Калифия не попала на первую полосу. Ее скромно прикопали поближе к некрологам.

«Знаменитый медиум, прославленная актриса немых фильмов, погибла, упав с лестницы. Альма Кроун, более известная как Царица Калифия, была обнаружена на крыльце собственного дома на Бункер-Хилл. Соседи сообщают, что слышали крик ее павлина. Судя по всему, Калифия вышла посмотреть, что случилось, и упала на ступеньках. Ее книга „Химия хиромантии“ в 1939 году стала бестселлером. Свой прах Калифия завещала развеять в египетской Долине царей, где, как полагают некоторые, она родилась».

— Редкостная чушь, — сказал Крамли.

Приглядевшись, мы заметили, что у входа в дом Царицы темнеет чей-то силуэт, и решили подойти. На ступеньках крыльца сидела молодая особа лет двадцати — смуглая, с длинными темными волосами, — судя по всему, цыганка. По ее лицу ручьями текли слезы, которые она даже не пыталась утереть.

— Господи! Это так ужасно! — рыдая, проговорила она, указывая на парадную дверь. — Так ужасно!

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

— О боже, нет…

Подошел Крамли, чтобы тоже взглянуть на картину разорения.

Дом Калифии был полностью опустошен. Как будто какая-то загадочная компания по перевозке грузов старательно вывезла отсюда все: картины, хрустальные шары, карты таро, лампы, грампластинки, мебель…

Я прошел на небольшую кухню и принялся открывать ящики. В них было пусто, как после вакуумной уборки. В серванте тоже — ни специй, ни варенья. Не оставили ничего даже собаке.

Спальня — горы пустых плечиков в гардеробной. Ни платьев размером с туристическую палатку, ни туфель, ни чулок.

Мы с Крамли снова вышли на крыльцо и с немым вопросом уставились на цыганку.

— Все! — вскричала она, указывая вокруг себя сразу в нескольких направлениях. — Все вынесли! На моих глазах! Они, видите ли, бедные, неимущие! Простите их, несчастных! Как только полиция за порог — сразу набежали, оттолкнули меня — и вперед… Бедные они! Вы бы видели, что они тут устроили. Все носятся! Туда-сюда, туда-сюда! Старики, старухи, дети… Кричат, гогочут — прямо как стая ворон. Вот это хватай, вот это не забудь! Все подряд сметали — стулья, картины, шторы, книги… Фиесту себе устроили! Через час здесь было уже пусто. Вон туда, вон в тот дом все снесли, на той стороне напротив. Ну не смешно ли… Посмотрите на мои руки — до крови! А вам что — нужны какие-то вещи Калифии? Идите! Пожалуйста, идите, постучитесь к ним! Давайте, ну что же вы, идите!

Мы с Крамли присели на крыльцо рядом с ней — я справа, а Крамли слева, и взяли девушку за руки.

— Сволочи! — прошипела она. — Какие же сволочи!

— Что уж теперь? — сказал Крамли. — Ступай-ка домой. Тут сторожить нечего. Ничего не осталось.

— Осталось. Она еще там. Тело забрали, но она еще там. Она меня пока не отпустила.

Мы, не сговариваясь, оглянулись на дверь, как будто ожидали увидеть на ней, как на экране, гигантский призрак Калифии.

— А как ты узнаешь, что она тебя отпустила?

Цыганка подняла сверкающий взгляд.

— Узнаю.

— Ты куда? — спросил Крамли, в то время как я уже переходил улицу к дому напротив.

Постучал. Тишина. Еще раз постучал.

Заглянул в окошко. В глубине дома просматривалось нагромождение мебели, прямо посреди комнаты — там, где ее быть явно не должно. А также неадекватное количество ламп и свернутых в рулоны ковров.

Я выругался и пнул дверь ногой. Затем, выйдя на середину улицы, уже собрался произнести грозную речь, обращенную ко всем жителям окрестных домов, но ко мне тихо подошла цыганка и тронула за рукав.

— Мне уже можно уходить, — сказала она.

— Калифия?

— Разрешила.

— Куда подкинуть? — Крамли кивнул на машину.

— Мои друзья живут неподалеку от площади Красного Петуха, — сказала она, не отрывая взгляда от дома Калифии, который, судя по всему, был для нее центром всей Калифорнии. — Может быть, вы…

— Садись, — сказал Крамли.

Цыганка проводила взглядом исчезающий вдали царский чертог.

— Завтра я вернусь… — крикнула она.

— Она знает, что вернешься, — сказал я.

Мы проехали мимо бюро Каллагана и Ортеги, но на этот раз Крамли не удостоил его взглядом. Всю дорогу до площади, названной в честь петуха столь говорящего цвета, мы молчали.

Высадив цыганку, мы двинулись обратно.

— Ну и дела, прости господи… — сказал я. — Это как тогда, еще давно, у меня умер друг — и к нему в дом влезли иммигранты из Курнаваки… Вытащили всю его коллекцию — 1900 фонографов, пластинки Карузо, мексиканские маски… Опустошили, как египетскую гробницу.

— Так ведь… бедные они. Видите ли… — сказал Крамли.

— Ну и что? Мне тоже приходилось быть бедным. Но я никогда не воровал.

— Может, у тебя просто не было подходящей возможности?

Мы снова проехали мимо дома Калифии — в последний раз.

— Нет, она точно еще здесь. Цыганка права, — сказал я.

— Она-то права. Зато кое-кто — явно не в себе.

— Будешь тут не в себе, — сказал я, — когда такое творится. Это уже просто беспредел… Сначала Констанция приносит мне два талмуда просроченных телефонов, а сама исчезает. Потом — двадцать тысяч лье под старыми газетами. Теперь вот сказка о мертвой царице. В этой связи даже хочется спросить: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?

Крамли резко вывернул на обочину и остановился напротив телефонной будки.

— Держи монетку!

Я зашел в телефонную будку и набрал телефон храма.

— Скажите, а мистер… — Я смущенно запнулся. — Отец Раттиган… с ним все в порядке?

— В смысле — в порядке? Он на исповеди!

— Это хорошо, — как-то уж совсем невпопад ляпнул я. — Главное, чтобы у его исповедника было все в норме.

— Ни у кого, — произнес голос, — ни у кого и никогда не бывает все в норме.

В трубке щелкнуло, и я поплелся к машине.

— Ну, что?! — Крамли смотрел на меня, как собака, ожидающая, что ее покормят.

— Жив. Куда мы сейчас?

— Трудно сказать. Но с этого момента наше путешествие превращается в ретрит[406]. Знаешь, что такое католические ретриты? Это прежде всего долгие, молчаливые уик-энды… Так что рот на замок. О’кей?

Мы подъехали к мэрии района Венеция. Крамли вышел из машины и хлопнул дверью.

Его не было полчаса. Вернувшись, он просунул голову в окно со стороны водителя и сказал:

— А теперь слушай. Я на неделю взял больничный. Потому что это явно диагноз. В общем, у нас неделя на то, чтобы разыскать Констанцию, прикрыть Сент-Вивианского священника, воскресить труп Лазаря и предупредить твою жену, чтоб была готова прийти на помощь, если я начну тебя душить. Быстро говори «да».

Я кивнул.

— Так. В ближайшие двадцать четыре часа без разрешения не разговаривать! Где у тебя эти гребаные телефонные книжки?

Я молча протянул ему Книги мертвых.

Крамли сел за руль и уставился на них с самым мрачным видом.

— Скажи что-нибудь напоследок, перед тем как заткнешь пасть!

— И все-таки, несмотря ни на что, ты мне друг! — выпалил я.

— К сожалению, — сказал Крамли и надавил на газ.

Глава 18

Ближе к вечеру мы решили навестить дом Раттиган. Машину мы оставили прямо на берегу, а сами отправились наверх пешком. Там по-прежнему вовсю горело электричество, и крепость освещала наш путь, как полная луна или восходящее солнце. Гершвин так же был на посту — и лабал по очереди то про Манхэттен, то про Париж.

— Спорим, что его похоронили прямо в рояле, — сказал Крамли.

Мы взяли одну из Книг мертвых — записную книжку с телефонами дружков Раттиган, по большей части почивших в бозе, — и начали все по новой. Чем больше мы ее листали, тем сильнее ощущали бренность нашего существования.

На тридцатой странице добрались до буквы «Р».

Там все было по-прежнему: «мертвый» номер Раттигана и рядом могильный крестик, нарисованный красными чернилами.

— Чертовщина. Давай еще раз посмотрим Калифию.

Мы отмотали книжку назад — царица была на месте, два раза подчеркнутая и с крестом.

— И это значит, что…

— Что кто-то, заполучив записную книжку Констанции, пометил все эти имена красным и пририсовал кресты, затем передал ей, а потом — убил первых двоих. Может быть. Я уже ничего не соображаю.

— Или он рассчитал, что Констанция увидит эти кровавые кресты еще до убийств, поднимет панику в ту же ночь и непреднамеренно укокошит всех своими воплями. Давай проверим всех остальных помеченных. Проверь собор Святой Вивианы.

Крамли пролистал и сказал на выдохе:

— Крест!

— Но отец Раттиган жив! — сказал я. — Черт его подери!

Утопая в песке, я доплелся до телефона возле бассейна и набрал собор Святой Вивианы.

— Кто это? — рявкнул голос на другом конце провода.

— О, отец Раттиган! Это вы… Спасибо Господу!

— За что спасибо?

— Это друг Констанции. Ненормальный, помните?

— Какого черта! — заорал священник.

— Не принимайте сегодня больше исповедей!

— Это что — приказ?

— Святой отец, вы живы! В смысле, я говорю, как бы нам вас обезопасить, или…

— Нет уж, спасибо! — в том же тоне продолжал он. — Отправляйтесь в ту церковь, к язычникам! К Джеку и к его бобовому стеблю!

Трубка щелкнула и отключилась.

Мы с Крамли посмотрели друг на друга.

— А поищи-ка Граумана, — сказал я.

Крамли поискал.

— На «К»… Китайский театр… Грауман… И красным обведен, и крест есть. Правда, он уже давно умер.

— Да, но зато там погребена Констанция — вернее, ее часть. Впечатана в бетон. Я тебе покажу. К тому же это наш последний шанс посмотреть Джека и его бобовый стебель.

— Если очень постараться, можно подгадать время и приехать к самому концу фильма, — сказал Крамли.

Глава 19

Подгадывать ничего не пришлось.

Когда Крамли высадил меня у входа в так называемую другую церковь — в этот великий храм, сотканный из целлулоидной пленки, шума, веселья, романтики и слез… на красной китайской двери обнаружилась табличка «ЗАКРЫТО НА РЕКОНСТРУКЦИЮ». Рядом крутились несколько разнорабочих. На площади перед входом гуляли люди — примеряли свои подошвы к отпечаткам следов.

Крамли высадил меня, а сам куда-то смылся.

Я окинул взглядом ярко освещенный высокий фасад, стилизованный под китайскую пагоду. Китайского в нем было процентов десять, не больше, а остальные девяносто — сам Грауман. Коротышка Сид[407].

Этот мальчик-с-пальчик, восьмой гном и манчкин[408] кинематографа в одном лице… Метр с кепкой, непрерывно извергающий из себя километры кинопленки и фонограмм — то Кинга-Конга, визжащего на здании Эмпайр-стейт, то Колмана в стране Шангри-Ла[409]… Чертов пигмей, который дружил с Гретой Гарбо[410], Марлен Дитрих и Одри Хэпберн, одевал Чарли Чаплина и играл в гольф с Лорелом и Харди[411]…

Хранитель пламени[412], коллекционер тысяч единиц чужого прошлого, сумасшедший бетонщик, увековечивший оттиски звездных туфель и башмаков, король тротуарных автографов…

Я стоял прямо на вулканической породе — подо мной были следы призраков, оставивших потомкам свой размер обуви.

Целое поле, по которому тут и там бродили стайки туристов, со смехом примеряя свои ступни к бетонным отпечаткам.

«Действительно, чем не церковь», — подумал я. И прихожан здесь побольше, чем у Святой Вивианы.

— Раттиган… — шепнул я себе под нос. — Ты здесь?

Глава 20

Я слышал, что у Констанции Раттиган — самая миниатюрная ступня во всем Голливуде, а может, и во всем мире. Она всегда заказывала обувь в Риме, и ей два раза в год присылали ее авиапочтой — за это время старая как раз успевала раствориться от шампанского, пролитого особо страстными поклонниками. Маленькие ножки, изящные пальчики, кукольные туфельки…

Два крохотных следа, оставленные ею в бетоне у Граумана вечером 22 августа 1929 года, — лучшее тому доказательство. Обычно девушки, которые пытаются приложить свои туфли к этим отпечаткам, сразу начинают чувствовать себя великаншами — и в ужасе отходят подальше…

Надо сказать, довольно странное ощущение — оказаться вечером в одиночестве на площади у Граумана, — единственном месте во всем давно почившем, но так и не похороненном Голливуде, где потребители грез могут… сдать товар обратно.

Толпа заметно поредела. Наконец, метрах в семи от себя я разглядел отпечатки Раттиган. И похолодел.

Потому что как раз в этот момент какой-то лилипут в черном плаще и надвинутой по самые брови шляпе подошел и… засунул в них свои ботинки.

— Боже всемогущий, — вслух проговорил я. — Они влезли!

Лилипут стоял и тупо смотрел на свои лилипутские туфли. Пожалуй, это был первый случай за сорок лет, когда в следы Раттиган кому-то удалось поместиться.

— Констанция? — почти шепотом позвал я.

Плечи лилипута вздрогнули.

— Я рядом с тобой, — шепнул я, и это было похоже на рефрен из какой-то песни.

— Ты — один из них? — произнес голос из-под широкополой шляпы.

— Один из кого? — спросил я.

— Ты — смерть, которая меня преследует?