Солнце, сердце и любовь Вощинин Дмитрий
– Возможно, Григорич, но не надо об этом… До меня еще это, слава Богу, не дошло… И тебе не советую… Надо думать о здоровой жизни… без всяких там бесполых душ.
Роман Григорьевич посмотрел на соседа:
– Прав ты, Игнатич, как всегда… Только солнце, сердце и любовь дает человеку истинную свободу в жизни.
– Про сердце согласен: оно на все реагирует… Не случайно врачи советуют беречь его… Я вот уже два года, как бросил курить…
Роман Григорьевич вдруг опять завелся:
– А знаешь, был такой Леонардо Да Винчи… Так он считал, что самое благородное из наслаждений – есть познание истины.
– Ну, это…слишком высоко, – насупился Игнатич, – А скажу я тебе пословицей, правда, английской…
Роман Григорьевич улыбнулся. А Игнатич продолжал наступать:
– Нет ничего более странного, чем сами люди…
– Ты, завернул еще глубже… Я думал, что ты все сводишь к политике или власти…
– Не то чтобы… приходится задумываться, но так глубоко пока не ныряю, – потупился Игнатич.
– А помнишь картину в Третьяковке «Что есть истина?»
– Не помню…
– А не приходило тебе в голову, что человеческий разум – малая частица на планете, и потому более ограничен в сравнении с обширнейшем неорганическим.
– Что за чушь?
– Вовсе не чушь. Сознание и мысль – духовная составляющая вселенной… Мысль камня непонятна для органической скоротечной жизни…
– Что ты имеешь в виду?
– Это другая субстанция. И не менее… а может, и более истинная.
– Ты совсем сошел с ума?
– Возможно. Но настоящую истину не знает человек…
– А кто знает?
– Камень, – твердо сказал Роман.
– Ну, Григорич, без алкоголя мои уши не могут этого стерпеть… Я пошел к себе.
– Ладно, Ингнатич, не обижайся… Как-нибудь выпьем… и продолжим…
– Хочешь, налью, Григорич? У меня ведь все наготове.
– Я ведь за рулем и еду на дачу.
– Давай в следующий раз приходи не к машине, а ко мне в гараж… У меня ведь лучше, чем в каменной квартире.
– Хорошо, приду как-нибудь к тебе отдохнуть.
– Вот это по-нашему, – улыбался Игнатич.
Роман Григорьевич немного пожалел, что так рано поехал на дачу. Дневная жара застала его в дороге. Приехав на место к вечеру, он так же не ощутил желаемой прохлады и расслабления. Хотя время было уже позднее, было светло и спать не хотелось.
Он набрал миску белой смородины, немного клубники, достал привезенную бутылку виски и сыр сулугуни.
Когда стемнело, Роман Григорьевич почувствовал себя прекрасно. Он прошелся по саду, прислонился к яблоне и долго смотрел на прозревшее звездами небо. А оно было загадочно-близким и понятным. Он допоздна сидел в саду на лавочке у дома и слушал тишину.
А неведомо для него также вдалеке молчаливо грустила кукушка.
Роман Григорьевич проснулся с тревогой. Он долго не мог понять и ощутить свое состояние.
Вроде бы все в норме: никаких болей и неудобств в теле, но тревожное беспокойство не проходило.
Он встал, открыл окно. Снова лег, закрыл глаза.
Сон как будто пропал. Часы пробили два. Он ворочался не находя положения тела. Расслабления не было. Издалека ухо уловило писк комара. Через минуту комар уже звенел ближе. Он почувствовал прикосновение на лице и ладонью шлепнул наугад. Тишина…
«Видимо, попал…», – отлегло от напряженных нервов.
Неприятно щемило сердце в груди.
Он опять забылся. Неожиданный крик вновь разбудил его.
«Странный крик», – подумал он, и тут же понял, что это вскрик его самого во сне.
Часы пробили четыре. Не спалось.
Он попытался вспомнить только что посетивший его сон. Скорее те обрывочные картины, миражи своего временного забвения.
Снился Сфинкс… Да, именно тот самый Сфинкс – лев с человеческой головой, лежащий у подножия великих пирамид.
Необычное видение подсказывало, что теперь он готовится снова в небо, чтобы спасти человечество во время апокалипсиса, перепрыгнув на другую планету… Роман Григорьевич теперь всей душой ощутил символику неведомой сакральной фигуры, которая молча вещала:
– Колоссы окружающих меня пирамид подсказывают конкретные сроки биологической жизни на этой планете… ибо всему наступает предел… Предоставленное человечеству время не оправдало надежд… Нет необходимости плодить рабские особи… это бездуховно. Выжившим придется перебираться на другую планету…Эхо земли и дух ее останется в памяти вселенной даже после того, когда ее покинет или будет уничтожен последний живой ее обитатель.
Он опять задремал.
Роман Григорьевич вновь неожиданно проснулся, рука затекла. Он хотел подняться, но не было сил. Заныло сердце.
И только рассвет помог немного прийти в себя. Он медленно поднялся и вышел на воздух. У ограды он услышал писк.
Он подошел ближе и увидел пищащего котенка, который настырно смотрел на него и полз в его сторону настойчиво и смело. Сетка мешала его движению, но он будто не замечал ее, передвигал лапы и двигался из-за этого вверх к небу.
– Что ты хочешь, божья тварь? – прошептал Роман Григорьевич, – Взять себе тебя не могу: сам здесь я временный житель.
Как будто поняв человека, котенок успокоился и побежал в сторону от изгороди.
На следующий день соседка Полина Егоровна поведала ему, что приютила у себя котенка, который сам пришел на участок.
И уже позднее он понял, что и одиночество – своеобразная близость к духу.
Уже утром он нашел в старых книгах толкователь снов и удивился предсказанию. Сон с видением сфинкса – предвестие большой опасности, которой можно избежать, если будут найдены правильные ответы на вопросы, которые беспокоят.
Люди боятся смерти. Они бояться ее сейчас, а не когда-то потом. Потом это – неопределенное и не конкретное, просто где-то далеко. И человек не знает своей смерти: он ее и не узнает даже, возможно, переходя в другое измерение. А увидят ее только окружающие, когда он безмятежно уснет. Это что-то другое, непонятное. Странная игра в кошки-мышки, когда кошка рядом настолько, чтобы замешкаться или убежать в уютную заветную норку.
13
Звонок жены разбудил Романа Григорьевича рано утром:
– Съезди к сыну… Он звонил из больницы… в которой уже был… на Стромынке… Ты знаешь адрес… Он не дозвонился до тебя…
– Хорошо, я выезжаю.
Роман Григорьевич знал, что сын года два назад развелся с женой, и ему не к кому было обратиться кроме отца.
В словах жены прослушивалась явная безнадежность и нежелание участвовать в надвигающихся проблемах с сыном. Роман Григорьевич всегда чувствовал это, но не обижался.
«Это правильно… Я сам… не смог… не нашел подхода…» – сбивчиво думал он, собираясь в дорогу.
В машине он принял решение:
«Пожалуй, надо помириться с женой… она ведь тоже близкий человек… ни в чем не виновата…»
При разговоре с врачом Роман Григорьевич все понял, когда услышал слова «преодоление абстинентного синдрома».
Войдя в палату, он увидел сына с весьма потерянным взглядом. Небритость подчеркивала болезненное состояние и придавала его лицу вид совершенно не молодого человека.
– Спасибо, что быстро приехал.
– Конечно, Валерий… Я разговаривал с врачом… и все знаю…
– Ты поможешь оплатить лечение?
– Да-да, не волнуйся… Надо восстановиться… Но я надеюсь…
– Я не очень надеюсь, – прервал его сын, – Когда кругом эти черномазые шныри с травками… практически суют в карман…
– Сын, ты же не первый раз…
– Я на работе поругался… и хочу уйти… надоели эти наглые и алчные козлы…
– А как же?
– А также, отец, – опять вспыхнул Валерий, – …я решил продать квартиру… и уехать из Москвы.
Роман Григорьевич молчал, не зная, что возразить.
Вообще разговоры с сыном у него не получались. Недопонимание это возникло давно и росло все больше и больше.
– Но ведь надо жить, – скованно вымолвил отец.
– А зачем… жить в этом дерьме?
– Ну-ну, ты ведь молодой человек… все впереди.
– Впереди, – ухмыльнулся сын, – Да эти самонадеянные скоты-манагеры разве дадут жить… у них в глазах только свои корыстные интересы… А научно-технический персонал для них просто дерьмо… Говорят: «если вам что-то не нравиться, наберем приезжих гастарбайтеров с востока»
Роман Григорьевич молчал. Валерий опять не сдержался:
– Обстановка в коллективе ужасная из-за боязни увольнения…
А я открыто сказал, что они все – говно на палочке! – выпалил он.
Роман Григорьевич после длительной паузы в надежде посмотрел на сына:
– Все это можно пережить…
Глаза сына опять приняли болезненный вид.
– Ладно… Вот ключи… Съезди на квартиру, привези… спортивный костюм, пару футболок, рубашек, тапочки, бритву, пасту… посмотри сам, а то я попал сюда неожиданно… по «старой наводке».
– Хорошо… Привезу часа через два… Потом и поговорим.
– Отец, не надо разговоров, – отрезал сын.
Роман Григорьевич вышел из палаты немного сгорбившись.
В квартире сына он понял, что разговоры, правда с более искренними словами, обязательно нужны.
В комнате и на кухне не было беспорядка: посуда вымыта, в холодильнике необходимый запас продуктов, все вещи аккуратно сложены в шкафу.
Роману Григорьевичу часто приходилось жить одному, и он где-то внутри с удовлетворением ощутил свой характер в сыне.
«Видимо, стресс на работе или неожиданное воздействие извне заставило его опять прибегнуть к наркотикам…» – с беспокойством подумал он.
Роман Григорьевич всегда чувствовал много своего родного в поведении сына, и эта внутренняя схожесть в характерах часто обогревала душу.
Он помнил, каким умненьким и подающим надежды был его Вава. Так он назвал себя сам в три года, а потом это имя привилось надолго и несло какой-то непередаваемый шарм. В школе кроме похвал от учителей он не слышал никаких педагогических советов.
Как он радовался, что сын успешно поступил в МГУ на факультет, о котором мечтал… Его приглашали по обмену студентами в другие страны, но Роман Григорьевич его убедил, что надо остаться в родной стране.
«Может, в этом я погорячился?» – промелькнуло в голове.
Потом работа сына в аспирантуре за мизерную зарплату. После женитьбы надо было думать о собственной семье. Роман Григорьевич изредка помогал деньгами, но сын по настоянию жены все-таки принял решение работать в коммерческих структурах с так называемым «прикладным научным направлением».
«А ведь я сам любил науку… Почему стал коммерсантом?… Видимо, не от хорошей жизни…» – мучительно признавался самому себе Роман Григорьевич.
Он прекрасно знал и на собственно примере не в меньшей степени пострадал от бездарных либеральных реформ, но он понимал, что по сравнению с жизненными ценностями и здоровьем все это было ничтожным и маловажным. Теперь он ощущал, как трудно здесь жить с чистой молодой и открытой душой.
«При такой экономической ситуации достанется и реформаторам, и зря они думают, что спасутся со своим награбленным мешком», – успокаивал себя он.
В дверь позвонили. Роман Григорьевич, не удивившись звонку, открыл ее.
На пороге появился с нагловатым взглядом человек лет сорока пяти не русской национальности. Он уверенно смотрел на открывшего дверь.
– А где хозяин квартиры? – язвительно и чуть ласково произнес незнакомец.
– А зачем, собственно, он вам?
– По делу.
– Я его отец, а вы кто?
– Так… Друг…
«Ну, на друга-то ты явно не тянешь», – подумал Роман Григорьевич.
– Я принес и хотел ему передать кое-что… – продолжал гость.
– Ему ничего не надо.
– Ну, это наше дело… И я хотел помочь ему… продать квартиру… нашел выгодного покупателя, – продолжал наступать незнакомец.
– Я думаю, что он поспешил продавать квартиру.
Незнакомец ногой уперся в дверь, и она не могла свободно закрыться.
– Это ты зря, батя, пузыришь…
– Я совладелец квартиры, – соврал Роман Григорьевич, – и объявлений по продаже не давал…
Неприятный человек, нисколько не смутившись, молчал, явно затягивая время.
– Знаю, что объявлений не было, – ухмыльнулся он.
– Тогда в чем дело?
– Подумай, хозяин… Ты не возьмешь нигде такой цены, – настойчиво с чувством своего превосходства, праздновал предвкушаемую победу.
– Не знаю, – опрометчиво ответил Роман Григорьевич.
Он понял, что сделал ошибку, продолжив разговор, но было уже поздно.
– Чо она тебе далась?… Окна выходят на проезжую часть… Шум… пыль.
– Я еще раз говорю… Квартира не продается… Уберите ногу, – резко отодвинул он незнакомца и закрыл дверь.
– Ну, гляди, – услышал он неприятный голос.
Роман Григорьевич собрал вещи в спортивную сумку и спустился вниз к машине. Укладывая сумку в багажник, он вдруг вспомнил, что забыл зубную пасту и щетку. Возвращаться не хотелось.
Напротив через дорогу он увидел аптеку и решил купить там необходимые принадлежности. Он решительно двинулся через дорогу, не переставая думать о предстоящем разговоре с сыном:
«Что же сделать?… Надо как-то убедить… Как сказать, что надежда всегда есть… чтобы было понятно? Как вернуть его к радостям жизни?»
Удар справа резко затормозил его мысли. Он упал, не чувствуя боли, и попытался встать. Силы оставляли его, и он увидел, как ботинок отскочил далеко в сторону.
Роман Григорьевич еще долго лежал неподвижно. Машина, сбившая его, на большой скорости исчезла с дороги. Вокруг собирался народ. Потом он увидел приближающиеся лицо полицейского и сигналы скорой. После этого он ничего не видел и не слышал.
Сознание пришло позже.
Роман Григорьевич, ничего не понимая, лежал на столе и видел только внимательно смотрящий на него многоглазый, словно циклоп операционный светильник.
«Неужели это все… Как просто… И ясно…
«Слава тебе безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король», – откликнулся голос сердца стихами Ахматовой.
Он слабо чувствовал свое распростертое тело, слышал голоса, торопливые прикосновения незнакомых рук к телу и ощутил, как в вену руки вошла игла. И потом убаюкивающая тишина.
Врачи боролись за его жизнь, но повреждения были несовместимы с жизнью.
Громкий голос он уже не слышал:
– Смерть – 4 часа 25 минут!
Эпилог
Перед его взором неожиданно явилась фигура в необычном двойном обличии – человека и четырехкрылой птицы с окончаниями вместо ног в форме угрожающих змей. У человекоподобного тела две пары рук, одна распростерта вдоль крыльев: правая рука держит два ножа, левая – две змеи. Другая пара рук опущена вниз: правая сжимает символ жизни, левая – скипетр. Лицо фигуры с поднятыми руками напоминает бесовски раздраженного и одновременно завораживающего умудренного старика с диковинной головой, рогами и восемью ножами по овалу лица.
«Осороннофрис» – стрелой явилось слово на едва воспринимаемом слуху.
– Ты явился в страну «Мертвых», – услышал он явственно каким-то внутренним слухом, – Тебе не нужны теперь уста и очи, – донес до него твердый наполненный волей проникновенный голос.
Тут же появились две похожие на грифов птицы, и он безучастно почувствовал, как они моментально выклевали глаза и вырвали язык.
Умиротворение рта и слепота принесли радостное подчинение могучей воле.
В сознании оставалось ощущение плавного бесшумного движения в белоснежно-белых облаках. Их легкая прохлада нежно касалась его безвольного тела.
«Елисейские поля» – мелькнуло в последних откликах памяти.
Плавная остановка и тишина. Страха и тревоги нет. Неожиданно он понял, что лишился сердца.
В памяти замкнутой тишины остались последние слова твердого голоса:
– Аммит, отойди… сердце достойно блаженства Райского поля Иару…
Октябрь 2014 года
Читать бесплатно другие книги:
