Роза и Крест Пахомова Элеонора
Он снова откинулся на спинку кресла, в задумчивости тасуя оставшиеся в руках карты. Затем, не глядя, стал выкладывать их на стол, одну за другой, располагая в столбик под теми четырьмя, что уже лежали на столе. Получалось следующее:
Башня, Верховная Жрица, Луна, Искусство.
Фокусник, Смерть, Дурак, Мир…
Разбираться в карточном послании Погодин не стал, смел быстрым движением все фигуры в одну кучку и порывисто встал. Ему хотелось действия. Естественно, майору было обидно, что у него забрали дело, но ведь и Погодин здесь не мимо проходил. За это время он так же, как Замятин, привык считать расследование «своим». И вот теперь, когда логика убийцы стала хоть немного проясняться, проступать в темноте светлыми связными линиями, ему дали отбой. «Нет уж, — решил Погодин. — Ты, Иван Андреевич, конечно, волен поступать, как тебе вздумается. А я, пожалуй, еще поиграю с нашим неуловимым, как выяснилось, мстителем». С этими мыслями Мирослав снова взялся за телефон и нашел среди контактов номер Гекаты.
Через полчаса он уже подъезжал к офисному зданию в деловом районе «Москва-Сити». Высокая, сплошь остекленная башня поблескивала тонированными окнами. Мирослав вошел в лифт и нажал на кнопку тридцать первого этажа. «Неудивительно, что они подумывают установить здесь „Око Саурона“, с такими-то арендаторами», — хмыкнул он про себя, пока лифт поднимал его на нужный этаж. На ресепшене его приветливо встретила улыбчивая девушка и без промедления проводила в кабинет к Гекате, которая в повседневной жизни звалась Юлией Сергеевной Гриценко.
Гриценко возглавляла собственную риелторскую компанию, специализирующуюся на аренде-продаже элитной недвижимости в Москве и Питере. Дело было поставлено на широкую ногу, даже Мирослав, далекий от этой сферы, не раз слышал название ее конторы. В пафосном «Москва-Сити» под нужды компании был арендован целый этаж, на котором особняком располагался кабинет начальницы — просторное помещение, декорированное в светлых тонах, с панорамным видом на Москву.
Бизнес-леди, облаченная в бордово-красный костюм, состоящий из облегающего пиджака по фигуре и юбки-карандаш чуть ниже колена, приходу Мирослава была, по-видимому, рада.
— Располагайся, — сказала она, указав на диван, обтянутый бежевой кожей, перед которым стоял журнальный столик.
Погодин послушно примостился на предложенном месте.
— Кофе, вино или, может, коньяк?
— Кофе, — выбрал гость.
Через минуту на стеклянную столешницу рядом с Погодиным опустилась дымящаяся чашка. Геката, кокетливо сбросив туфлю на высокой шпильке и поджав ногу, уселась рядом.
— Мне лестно, что мой подопечный проявляет такой интерес к делам ордена, — сказала она, пристально глядя на Погодина.
В ответ Мирослав лишь улыбнулся и кивнул, разглядывая наставницу. В прошлый раз, укутанная плащом в полутемном помещении, она показалась ему женщиной за сорок. Теперь, при свете дня, Мирослав дал бы ей даже чуть больше, возможно пятьдесят. Хотя стоило отдать должное Юлии Сергеевне — она явно делала все, чтобы оставаться в хорошей форме. Налицо были регулярные походы в спортзал, к косметологу и даже к пластическому хирургу. Ей удалось сохранить стройную фигуру, которую она подчеркивала облегающими нарядами, ухоженное лицо под умелым макияжем, вероятно, по-прежнему казалось привлекательным определенному типу мужчин, но не Погодину. В лице Юлии Сергеевны читалась порочность. Порочность грубая, властная, беспринципная. Угадывая под слоем грима бороздки ее морщинок, Мирослав, казалось, видел в них пути, которыми Геката двигалась по жизни. Почему-то Погодин не сомневался, что всю свою сознательную жизнь Юлия Сергеевна была редкостной стервой.
— Мне бы хотелось познакомиться со всеми членами ордена, чтобы поскорей влиться в струю, — сказал Мирослав.
— Еще успеется, — рассмеялась Геката. — Пока тебе нужно как можно глубже вникнуть в суть того, что представляет собой членство в ордене, и принять решение — хочешь ли ты пройти посвящение в первый градус. Сейчас, будучи посвященным лишь в степень Минервала, ты еще имеешь право передумать. На данном этапе тебе предстоят месяцы монотонной магической работы. Считается, что за это время у новичков проходит первая эйфория от самого факта посвящения, они начинают мыслить трезвее и смотреть на вещи реальнее. В процессе они оценивают, насколько членство в нашей организации совпадает с их ожиданиями. Многие из тех, кто стремится попасть в наши ряды, в своих фантазиях представляют себе все несколько иначе, чем есть на самом деле. Они думают, что члены тайного ордена устраивают свои собрания в пышных храмах, во время ритуалов к ним являются демоны и духи, а сами они сверхсущества… В действительности все гораздо прозаичней. Наши собрания и мессы проходят в самых обычных урбанистических помещениях, никакие видимые или физически ощутимые потусторонние сущности на наши ритуалы не являются, а сами мы — обычные люди из плоти и крови, со своими человеческими слабостями и даже пороками…
Геката поднесла бокал к неестественно пухлым губам и бросила на Мирослава кокетливый и весьма откровенный взгляд.
— Иначе говоря, — продолжила она, — тебе предстоит пройти своеобразный испытательный срок, прежде чем ты будешь допущен к нашей внутренней кухне. Мы, к сожалению, не раз сталкивались с тем, что новички через какое-то время после посвящения решают покинуть орден из-за того, что реальность не оправдывает их идеалистических ожиданий. Мы вынуждены страховаться, поэтому все тайны ордена с некоторых пор мы открываем лишь тем, кто проверен временем. Для тебя и так сделали редкое исключение. Насколько я знаю, ты не проходил обучение в нашем магическом колледже?
— Нет, не проходил.
— Вот видишь. А ведь прохождение девятимесячного курса обучения в колледже «Воля-39» почти для всех является обязательным условием посвящения в степень Минервала. Но ты, видимо, произвел неизгладимое впечатление на нашего Мага Света своими познаниями.
«Или своими родственными связями», — мысленно дополнил ее фразу Погодин.
— Ты особенный, — вкрадчиво шепнула Геката и, снова пригубив вина, коснулась волнистой прядки его волос.
— А она? Как в орден попала она? — не сдержался Мирослав. Его так и подмывало узнать больше о женщине, которая занимала его мысли в последние дни.
— Кто «она»? — удивленно повела бровью наставница, опустив руку на спинку дивана за его спиной.
— Иштар. Нас вместе посвящали в орден.
— Ах она, — хмыкнула Геката. — Честно говоря, я мало что о ней знаю. Скорей всего, она прошла обучение, очно или заочно. Я не в курсе, кто выступил ее поручителем и на каких основаниях. В любом случае без рекомендации авторитетных членов ордена посвящение невозможно. Если она нашла поручителя, значит, каким-то образом доказала свое право примкнуть к нашим рядам. Твоим поручителем выступил сам Маг Света, который проводил обряд посвящения. Он и предложил мне стать твоей наставницей… А почему тебя так интересует «она»? — спросила Геката после недолгой паузы, делая ударение на последнее слово.
— Простое любопытство, — слукавил Мирослав и решил, что тему лучше сменить. — Так в чем будет заключаться монотонная магическая работа, которая мне предстоит?
— Как завещал великий Кроули, «основная и наиважнейшая задача мага — достижение Познания и Собеседования со Священным Ангелом Хранителем». Поэтому тебе предстоит большая самостоятельная работа по установлению контакта со своим Ангелом. Для этого ты будешь практиковать определенные ритуалы, а в процессе, по возможности, вносить в них что-то новое. То есть помимо канонических ритуалов в твоем арсенале появятся свои собственные, уникальные, которые ты вывел, опираясь на свои ощущения. Мы поощряем такие изыскания. Я буду следить за твоими успехами. Потом, основываясь на твоем осознанном решении сохранить членство в ордене и моей рекомендации, ты будешь посвящен в первый градус, который называется «Мужчина и брат».
— То есть, будучи Минервалом, я не могу принимать участие в групповых ритуалах?
— Пока что не во всех. Но, например, на нашу гностическую мессу ты, безусловно, имеешь допуск. Я обязательно предупрежу тебя, когда состоится следующая месса. Мы ведь теперь будем часто и, я надеюсь, тесно общаться.
Геката придвинулась к нему. Погодин близости не выдержал, встал, старательно создавая впечатление, что слишком засиделся и хочет немного размяться. Приторный плотный запах ее духов вызывал у него головокружение, а беззастенчивый вожделеющий взгляд — чувство брезгливости. Он прошелся по просторному кабинету, делая вид, что рассматривает изыски дизайнера, обставившего пространство в стиле необарокко, погладил по носу одну из двух позолоченных фигур львов, которые поддерживали столешницу рабочего стола, затем подошел к панорамному окну.
— Каждый член ордена экспериментирует с ритуалами?
— Да, — Геката вздохнула и снова надела туфлю. — Ведь все мы находимся в постоянном поиске контакта с высшими силами, а найти оптимальный вариант взаимодействия с ними можно, лишь опираясь на внутренние ощущения. Поэтому каждый подстраивает ритуалы под себя.
— Получается, что, основываясь на своих ощущениях, можно разработать какой угодно ритуал и даже не ставить о нем в известность других членов ордена?
— Руководствуясь священными книгами «Телемы», да. Делай, что велит твоя воля, таков да будет весь закон, — улыбнулась Геката и медленно встала. — Помнишь декларацию наших прав? Человек имеет право думать, что он желает, говорить, что он желает, писать, что он желает… Человек имеет право любить, как он желает: «…примите свою долю любви, как хотите, когда, где и с кем хотите…»
— Человек имеет право убивать тех, кто воспрепятствует этим правам, — задумчиво, еле слышно проговорил Мирослав.
— Что-что?
— Нет, ничего, просто мысли вслух. Не обращай внимания, — Мирослав повернулся к окну и уставился на панораму.
— Мне кажется, ты расстроен. — Погодин ощутил прикосновение к левой лопатке. Геката уже стояла за его спиной: — Не будь ребенком, не требуй всего и сразу. Для тебя и так сделали редкое исключение… Очень скоро ты докажешь свою преданность ордену, а я помогу. Путь наверх, к истине и свету, откроется для тебя. И кто знает, возможно, однажды ты достигнешь Триады Отшельника, которая включает пять наивысших степеней посвящения, в том числе и двенадцатую — Внешний Глава ордена.
Прикосновение Гекаты стало настойчивей, она дотронулась до его шеи. Мирослав повернулся к ней, снова вдохнув приторный запах духов.
— Я не расстраиваюсь, Геката, — улыбнулся он. — Но мне уже пора ехать. У меня встреча.
Про встречу Погодин не соврал. Сегодня он обещал быть на семейном обеде, рассчитывая поговорить с отцом. Геката отступила, давая ему пройти.
— Мы можем обсудить все за ужином, — предложила наставница.
— Я пока точно не знаю, что у меня со временем. Я позвоню тебе позже, — ответил Мирослав и двинулся к выходу.
Загородный особняк Погодиных высился на фоне хвойного леса. Кованые ворота с вензелями распахнулись, давая Мирославу возможность заехать на грунтовую дорогу, за пределами которой пестрел зеленью и цветами ухоженный парк. Мирослав легко взбежал на крыльцо и ударил в дверной молоток. Дверь открыла пожилая домработница, которую Погодины за давностью лет уже считали членом семьи.
— Мироша! — всплеснула она руками. — Ой, а похудел-то как! Извели ребенка…
— Теть Глаш, ну не начинай, пожалуйста, — взмолился Мирослав, целуя домработницу в лоб. — И перестань называть меня Мироша, я давно уже вырос.
— Вырос он… Два метра роста, а толку чуть. За тобой еще глаз да глаз… — бурчала она. — Ты хоть ел сегодня? Ох и худой…
— Не переживай, теть Глаш, твой Мироша кушает, как арабский скакун. Просто у него все в мозг идет, он же у нас профессор…
В гостиной появилась сестра Мирослава Аглая. Младше брата на пять лет, она совсем не походила на него характером. Выучившись в Оксфорде на экономиста, Аглая теперь весьма лихо управлялась с делами отцовской фирмы и, судя по всему, получала от этого процесса большое удовольствие. Непоседливая, общительная, веселая, она имела множество друзей по всему миру и скорей европейский, чем русский, менталитет. Мирослава она встретила в черных леггинсах и спортивной толстовке, длинные каштановые волосы были уложены на макушке в объемный небрежный пучок, в руке она держала телефон, а в ухе у нее виднелся наушник от хендс-фри. Целуя ее в щеку, Мирослав уточнил:
— Пока еще кандидат наук. Привет, сестренка!
— Права тетя Глаша, что-то ты и правда похудел, — донеслось из коридора, ведущего в гостиную.
— Мам, ну ты-то!..
Ужин за семейным столом проходил в привычной манере. Тетя Глаша, как всегда, не доверила Мирославу сделать выбор самостоятельно и положила ему в тарелку то, что считала нужным. «На вот, пожирнее», — шепнула она, довольная собой. Он только вздохнул, спорить с ней — себе дороже. Аглая хрустела овощами — она придерживалась веганской системы питания (тетя Глаша давно махнула на это рукой, спорить с Аглаей еще хуже, чем с самой тетей Глашей) — и тыкала пальцем в экран телефона.
— Что, сестренка, женихи одолевают? — не удержался Мирослав.
— Да если бы! — хмыкнул Дмитрий Николаевич. — Котировки акций изучает, наверное. Вот смотри. Доченька, что там у нас сейчас на Доу — Джонсе?
— Что-то не нравится мне, папа, этот гонконгский интернет-магазин. Надо их сливать.
— Ой, батюшки… — вздохнула домработница.
— Вот! — Дмитрий Николаевич весело посмотрел на сына и кивнул в сторону Аглаи.
— Вы можете поесть спокойно? В кои-то веки собрались за столом все вместе, — вмешалась Мария Александровна, глядя на мужа.
После этого домочадцы переключились на обсуждение личных новостей. Про охоту на маньяка Мирослав решил родителям не рассказывать — зачем поднимать панику в семействе? Во время трапезы он украдкой рассматривал отца, пытаясь уловить в его поведении что-нибудь, доселе незамеченное им. Что-нибудь, хоть как-то объясняющее его поход к психиатру. Но Дмитрий Николаевич вел себя ровно — так же, как всегда. Он был в приподнятом настроении, подшучивал над членами семейства и демонстрировал отличный аппетит. Выглядел он тоже замечательно. В свои уже немолодые годы отец сохранил хорошее здоровье и молодецкую удаль. Высокий, крепкий, по-прежнему статный, он лишь немного раздался вширь, что, впрочем, его не портило. В темно-русых волосах его холодным блеском играла седина, удачно подчеркивая красивый цвет серо-голубых глаз, которыми он весело поглядывал за обедом на сына.
Покончив с десертом, Мирослав непринужденно обронил отцу:
— Я кое-что хотел обсудить с тобой. Пойдем в кабинет?
Они вошли в комнату, обставленную в лучших традициях викторианской Англии. Когда за ними закрылась тяжелая дубовая дверь, Дмитрий Николаевич встревоженно спросил:
— Что-то случилось?
— Тебе лучше знать, папа. Зачем ты ходил на прием к психиатру Евгению Заславскому? — Мирослав подошел к столу и уселся на обитый шелком стул с резными подлокотниками.
— Ну, Заславский! Попросил же как человека!
— Заславский здесь ни при чем.
Погодин-старший достал из коробки, стоявшей на столе, сигару и начал ее раскуривать, устроившись на стуле напротив сына.
— Я, сынок, внуков хочу, — сказал он, выпуская изо рта облако дыма. — Уже начал волноваться, что не дождусь.
— И поэтому ты решил усыновить профессора Заславского и породниться с его семейством?
— Тебе все шуточки. Нет, поэтому я решил узнать у квалифицированного специалиста, что происходит с моим сыном, который шарахается от людей, как черт от ладана.
— Папа, я ни от кого не шарахаюсь. Наоборот, меня окружают сотни студентов, множество коллег, знакомых… и друзей по интересам, — добавил Мирослав, вспомнив про Замятина.
— Когда мне было тридцать лет, тебе шел уже четвертый год.
— Не волнуйся, папа. Будут у тебя внуки, — твердо сказал Мирослав.
Погодин-старший слегка прищурился и недоверчиво посмотрел на сына. Во взгляде читались надежда и сомнение: «Неужто влюбился?..» Видимо, чтобы лишний раз не расстраиваться, он не стал озвучивать свое предположение и после недолгой паузы спросил:
— Откуда ты узнал про мой визит к Заславскому?
— Евгений Заславский убит. Полиция внимательно изучает список его клиентов.
— Убит?.. Но ты-то как про это узнал? И откуда у тебя закрытая информация про списки?
— Ты же знаешь, что я читаю лекции сотрудникам полиции. Среди них у меня появились хорошие знакомые, и так как дело коснулось тебя, меня об этом проинформировали…
— Что-то ты темнишь, сынок…
Беседу прервал звонок мобильного в кармане Мирослава. Звонил Замятин.
— Привет еще раз. Это срочно. Можешь прямо сейчас приехать на Петровку? — без лишних церемоний спросил майор.
— Могу, — ответил Погодин-младший. — В течение часа жди.
XIII
Луна
— Я пришлю за вами машину.
— Давид, давайте я просто передам картину водителю. Мне не хочется никуда ехать и, если честно, не очень хочется встречаться с вами.
— Мне жаль это слышать, Фрида, — с грустью сказал Давид и выдержал драматическую паузу. — Простите, если я задел или обидел вас во время нашей последней встречи. Всевышний видит, я желаю вам только добра. Вы особенная, и я дорожу общением с вами. Но воля ваша для меня — закон. Если считаете нужным прекратить нашу дружбу, что ж, пусть будет так, я не стану вас беспокоить, пока вы не допишете оставшиеся картины. Но мне бы очень не хотелось, чтобы наше общение прервалось на этом неоднозначном моменте. Если мы не можем быть добрыми знакомыми, то давайте хотя бы распрощаемся тепло. Ни вам, ни мне не нужен неприятный осадок в душе. Я уже в том возрасте, когда на вещи смотрят иначе. Для меня важно, на какой ноте я расстаюсь с людьми в последние годы своей жизни. Прошу вас, уважьте старика. Давайте встретимся сегодня, спокойно побеседуем и расстанемся по-хорошему.
— Вы обещаете, что не будете больше беспокоить меня после этой встречи?
— Обещаю, Фрида. Оставшиеся картины вы после сможете передать через моего водителя, если сами не захотите увидеться со мной.
— Хорошо! — ответила Фрида, кажется, не сумев скрыть раздражения.
— Спасибо. Я пришлю за вами машину в шесть вечера, — спокойно сказал Давид.
— Договорились.
Фрида нажала на отбой, бросила телефон на кровать и села тут же, закрыв руками лицо. Давид
манипулировал ею, она это чувствовала, но не хотела вступать с ним в открытый конфликт. Непредсказуемый человек, который знает о ней больше, чем она сама, его лучше не злить, — подсказывал ей внутренний голос. Она поедет на встречу и постарается распрощаться с ним тихо, мирно, без последствий. К тому же он твердо пообещал, что после этого оставит ее в покое, и это будет наилучшим выходом из положения.
Сегодня она отдаст ему «Дьявола», «Искусство» и «Верховную Жрицу», если успеет ее закончить. Хотя до шести наверняка успеет. После встречи с Давидом на Тверской она работала с большим энтузиазмом, желая поскорей расставить все точки над «i», оборвать ниточки, связывающие ее с этим человеком.
На полотне с Верховной жрицей осталось лишь сровнять общий тон и расставить акценты — работы немного, а теперь только первый час дня. Эту картину Давид, похоже, ждет с особым нетерпением, он даже выдохнул — «ох-х», когда на днях она сказала ему по телефону, что, закончив «Искусство», возьмется за «Жрицу». Может, ради этой работы он и начал так неистово настаивать на встрече, ведь последние дни Фриде вполне успешно удавалось уклоняться от личного свидания.
«Что так волнует его в „Верховной жрице“?» — думала она, листая подаренные Давидом книги и снова возвращаясь к полотну.
«Эта карта соответствует… Луне. Луна (общий женский символ…) универсальна и движется от высшего к низшему. Еще эта карта изображает наиболее духовную форму Вечной Девы Исиды — греческой Артемиды… Это душа света. На ее коленях — лук Артемиды, он же музыкальный инструмент, ибо она — охотница, которая охотится, чаруя… Итак, в этой карте содержится самая чистая и возвышенная концепция Луны. (На другом же конце спектра находится Ату XVIII)…» — писал о «Верховной Жрице» Кроули.
Фрида пролистала страницы «Книги Тота» до описания восемнадцатого аркана, или Ату XVIII. Им оказалась карта «Луна».
«XVIII. Луна.
Восемнадцатый Козырь соответствует букве Коф, а в Зодиаке — Рыбам. Он называется „Луна“.
Рыбы — последний из Знаков; он представляет последнюю стадию зимы. Его можно назвать Вратами Воскресения (название буквы Коф означает „затылок“ и связано с возможностями мозжечка). В системе старого Эона Солнце воскресает не только от зимы, но и от ночи; эта карта символизирует полночь.
„Утро прорастает в полночь“, — писал Китс. Поэтому в нижней части карты, под водой отвратительных оттенков, показан священный Жук, египетский Хефра, несущий в своих челюстях Солнечный диск. Это тот Жук, который проносит Солнце, Молчащее сквозь мрак Ночи и горечь Зимы.
Ландшафт над поверхностью воды непривлекателен и зловещ. Мы видим некую тропу или реку серного цвета с примесью крови, выходящую из пропасти между двумя бесплодными горами; девять капель нечистой крови в форме букв Йод падают на нее с Луны.
Луна, причастная и к высшему, и к низшему, и наполняющая все в промежутке между ними — самая универсальная из Планет. В своем высшем аспекте она является Связующим Звеном между человеческим и божественным, как показано в Ату II [Верховная жрица]. В настоящем же Козыре, представляющем ее низший аватар, она соединяет земную сферу Нецах и Малкут, кульминацию всех высших форм в материи. Это убывающая луна, луна колдовства и отвратительных деяний. Она — ядовитая тьма как условие возрождения света.
Этот путь охраняет Табу. Луна — нечистота и колдовство. На холмах стоят черные башни безымянной тайны, страха и ужаса. Все предрассудки, мертвые предания и наследственные отвращения соединяются, чтобы затмить ее лик перед глазами людей. Чтобы ступить на эту тропу, требуется непобедимое мужество. Жизнь здесь непостижима и обманчива… Свет, который возможен здесь, смертоноснее, чем тьма, и тишину ранит вой дикого зверя.
К какому богу взывать нам о помощи? Это Анубис, страж сумерек…
Это порог жизни; это порог смерти. Все сомнительно, все таинственно, все пьянит. Это не благотворное солнечное опьянение Диониса, но страшное безумие пагубных наркотиков; опьянение чувств после того, как разум был отменен ядом сей Луны. Это то самое, что написано об Аврааме в „Книге Начала“: „Напал на него ужас и мрак великий“. Нам напоминают о ментальном эхо бессознательной реализации, о той высшей несправедливости, которую мистики постоянно прославляли в своих рассказах о Темной Ночи Души…»
Дочитав описание «Луны», Фрида захлопнула книгу и откинулась на подушки. Потом повернулась на бок, сжалась, как эмбрион, крепко обхватив руками голову, сомкнув на затылке пальцы. Ей слышался шум, похожий на помехи в радиосигнале. Шум нарастал, близился, будто от линии горизонта в безжизненной пустыне на нее с огромной скоростью катится клубок колючей проволоки, увеличиваясь по мере приближения. Внушая ужас своими размерами и неуклонностью траектории, стальной шипастый шар все больше заслонял собой панораму и свет. Казалось, шум царапает ее череп изнутри своими острыми, шершавыми звуками, как ржавым железом.
Когда он стал нестерпимо громким, перед глазами замелькали картинки: смеющееся лицо Макса; сломанная гвоздика; черная тень, тянущая к ней руки; солнечные лучи, рассекающие пространство мансарды; взгляд серых глаз Давида; растекающаяся по полу красная краска. Она сжала голову сильней, чувствуя напряжение в каждой мышце своего тела и быстрое биение сердца. В глазницах вращалась боль, виски будто крошило сверло тяжелой дрели, а череп, казалось, покрывался изнутри паутиной трещин, ползущих от затылка к темени и вискам. Она сделала усилие — дотянулась до тумбочки у кровати, там лежали обезболивающие таблетки. Фрида без колебаний проглотила две и снова приняла прежнюю позу, свернувшись в клубок.
Когда она проснулась, на часах было без четверти четыре. Боль отступила, на смену ей пришло ощущение слабости и ломоты. С трудом поднявшись, она направилась в душ — нужно прийти в чувство и постараться закончить «Верховную Жрицу» до шести.
Машина подъехала в назначенный час. Взглянув в окно, Фрида увидела, как черный корабль причалил к подъезду. Она была готова. И картины тоже. Бережно упакованные, они стояли в прихожей. Фрида бросила быстрый взгляд в зеркало, откинула с лица прядь волос, подхватила полотна и отправилась во двор.
Водитель мягко нажал на газ, они двинулись привычным маршрутом. По-прежнему чувствуя некоторую слабость, Фрида откинулась на спинку сиденья, сомкнув веки. Плавное скольжение машины убаюкивало ее. Минут через двадцать она открыла глаза, прикинув, что к этому времени они должны уже подъезжать к ресторану. Однако за окном все еще тянулся Ленинградский проспект. Она присмотрелась: похоже, переулок, в котором располагался любимый ресторан Давида, остался далеко позади.
— Куда мы едем? — обратилась Фрида к водителю.
— Домой, — сухо ответил он.
Неприятно кольнуло внутри, но расспрашивать водителя бесполезно. Это очевидно: он лишь исполнитель, куда сказали, туда и везет. Фрида взяла телефон, набрала номер Давида. Звонок остался неотвеченным. Она вертела в руках аппарат и покусывала нижнюю губу, стараясь унять беспокойство. «Не стоит паниковать, Фрида, — мысленно успокаивала она себя. — Он просто забыл предупредить, что мы встретимся в другом месте. В конце концов, какая разница, беседовать у него дома или в ресторане? Главное, что эта встреча станет последней». Ей почти удалось уговорить себя и снова расслабиться, но подавленная тревога все равно ворочалась под ребрами, едва ощутимыми касаниями волнуя нутро.
Шел седьмой час вечера, Москва постепенно погружалась в сумрак. Ленинградское шоссе казалось бесконечным, машина то замирала в потоке, то неслась в крайнем левом ряду. «Поскорей бы», — думала Фрида, мучимая скверным предчувствием и неизвестностью. Она поймала себя на том, что неимоверно устала от эмоционального напряжения. Но как только она осознала это, на нее вдруг снизошло абсолютное безразличие ко всему происходящему. Она словно опустела, откинула голову на спинку сиденья и тупо уставилась в окно, различая огни машин и зданий, потом — деревья вдоль обочин, очертания недостроенных пустых коттеджных поселков.
Наконец водитель свернул с шоссе на дорогу поуже, а еще через несколько километров машина, вильнув, неуклюже заехала на пролесок. Мягкая подвеска сглаживала неровность земляной колеи, темные силуэты густых крон деревьев по обочинам походили на резную арку вдоль пути. Впереди мелькнули огни, а через несколько минут в конце «арки» вырисовались очертания высокого забора из красного кирпича и верхние этажи большого частного дома. Черные металлические ворота бесшумно разъехались в стороны, машина скользнула на просторный двор.
Давид уже стоял на пороге открытой веранды первого этажа. Он был без пиджака, в белоснежной рубашке, кремовых летних брюках и мягких замшевых мокасинах. Сложив руки на груди, он навесил на лицо свою дежурную приветливую улыбку, но в глазах его Фрида увидела то же выражение, которое напугало ее при последней встрече.
— Спасибо, что согласились встретиться, Иштар, — сказал он, осторожно взяв гостью под локоть, чтобы проводить в дом.
— Почему вы назвали меня так? — Фрида встревоженно посмотрела на него. До этого он всегда обращался к ней по имени.
— Потому что так вас нарекли при посвящении, — улыбнулся Давид и добавил: — Пойдемте, нас уже ждут.
— Ждут?
— Совсем скоро вы получите ответы на все ваши вопросы.
И он мягко повлек Фриду в дом. Водитель, который ожидал его распоряжений, стоя чуть поодаль с картинами в руках, двинулся за ними бесшумной тенью. Они вошли в просторную гостиную размером с малую бальную залу. Здесь был камин, выложенный крупными камнями в старинном стиле, рядом стояли, выгибая назад высокие изящные спинки, кресла из черного дуба, обитые малахитово-зеленым сукном. Пол, выложенный квадратными дощечками темного и светлого дерева, как шахматное поле, местами уютно поскрипывал. На левой стене за бархатистыми густо-бордовыми шторами угадывались четыре узких, высоких окна, расположенных метрах в трех друг от друга. Между ними разместились резные деревянные столики, винтажные бюро, книжные стеллажи. Фрида заметила множество больших и маленьких предметов: статуэток, бюстиков, замысловатых шкатулок, ритуальной атрибутики. Стеллажи пестрели книжными корешками, многие из которых выдавали почтенный возраст букинистических раритетов. В центре залы стоял массивный деревянный стол. Большой, круглый. В середине его темной лакированной поверхности различалась шестиконечная звезда из светлого дерева. На одной из стен Фрида увидела портрет Кроули — распространенное изображение, на нем «великий маг» запечатлен в треуголке, на которой сияет око с расходящимися в стороны лучами.
Однако в этой комнате Фриде довелось задержаться ненадолго. Давид повел ее к лестнице, поднимавшейся вдоль правой стены. Они прошли два пролета.
— А вот и наша галерея, — прошелестел Давид, указывая рукой на длинный просторный коридор.
Перед Фридой стелилась широкая лента шахматного паркета, которая, сужаясь в перспективе, уходила в полумрак. Потолок здесь так же, как в других помещениях, был весьма высок. Фрида подняла голову и увидела, что он сделан из стекла, сквозь которое были различимы редкие тусклые звезды и растрепанные клубы серых облаков на темном небе. Вдоль стен высились стройные круглые колонны. Меж ними Фрида разглядела свои картины, вместо не нарисованных еще полотен белели таблички с названиями карт. Картины и таблички располагались попарно напротив друг друга, каждая пара была обособлена от другой колоннами.
«Дурак» — «Мир», «Влюбленные» — «Искусство», «Верховная жрица» — «Луна»…
Фрида ступала по коридору, читая надписи, вглядываясь в свои же работы.
— Пойдемте, — Давид коснулся ее плеча, кивнув в сторону темного прямоугольника на другом конце галереи.
— Куда мы идем? — Она замерла на месте.
— Пойдемте, Фрида. Вы сами все узнаете.
Она почувствовала, как напряглась его рука на ее плече, он будто подталкивал ее вперед. Выбора не было — она повиновалась. Они уже почти дошли до конца коридора, когда на правой стене вдруг проступил светящийся прямоугольный контур — это медленно открывалась тяжелая дверь.
Они ступили за порог просторной залы, освещенной множеством свечей. Фрида не сразу разглядела, что по периметру комнаты стоят люди. Много людей. Облаченные в темные балахоны, с капюшонами, частично скрывающими лица, они походили на черный клубящийся дым, стелющийся вдоль стен. Фрида почувствовала, как на плечи ей легла ткань. Мельком оглядев себя, она увидела, что это мантия из плотной, будто парчовой материи, сине-белая с золотом. На Давида аккуратно опустилось белое одеяние.
Ближе к противоположной от двери стене стоял алтарь, напоминающий массивное трюмо с трехступенчатой задней стенкой. Он был накрыт бордовой тканью, расшитой золотыми геральдическими лилиями. Там стояли свечи и всевозможные предметы, которые Фрида не могла разглядеть издалека, она четко увидела лишь розы, чашу, свечи, книгу и корону. К алтарю вели три ступени в черно-белую клетку, по обе стороны от него стояли черный и белый обелиски. Рядом с алтарем, боком к нему, высилось некое подобие трона на возвышении. К этому трону Давид и повел Фриду. Усадив ее, он отошел, встав возле алтаря.
Из глубины зала, со стороны двери, в ее сторону двинулась мужская фигура в бело-желтом одеянии, в которой Фрида узнала Саладина, своего посвятителя в орден. В руках он нес картину. Он подошел к креслу, в котором сидела Фрида, и поставил полотно у подножья возвышения. Это была «Верховная жрица». Затем он направился к алтарю. Поднявшись на верхнюю ступень, Саладин склонился перед ним, взял со столешницы книгу и трижды поцеловал ее. Фрида разглядела название, это была «Книга Закона». Он раскрыл ее и положил перед собой на ступеньку ниже.
— Делай что изволишь, — таков весь закон. Провозглашаю закон света, жизни, любви и свободы во имя и-а-о.
— Любовь есть Закон, любовь в соответствии с Волей, — прозвучал в ответ хор голосов.
Саладин сошел со ступеней, встал неподалеку и изобразил руками странные пассы. Фрида увидела, как всколыхнулось темное облако людей, повторяя за ним эти движения. В гулком помещении снова зазвучал его голос, присутствующие хором подхватили слова.
— Верую в единого, тайного и невыразимого Господа; и в единую звезду в сонме звезд, из огня которой мы созданы и к которому мы возвратимся; и в единого отца жизни, тайну тайн, имя же его хаос, единственного наместника солнца на земле; и в единый воздух, питающий все, что дышит. И верую в единую землю, нашу общую мать, и в единое лоно, из которого все люди произошли и в котором они упокоятся, тайну тайн, имя же ее Бабалон. И верую в змея и льва, тайну тайн, имя же его Бафомет. И верую в единую Гностическую католическую церковь света, жизни, любви и свободы, чье слово закона есть «Телема». И верую в общение святых. И, поскольку пища и питье преобразуются в нас ежедневно в духовную сущность, верую в чудо мессы. И исповедую единое крещение мудрости, посредством которого мы совершаем чудо воплощения. И исповедую, что моя жизнь едина, единственна и вечна, она была, есть и грядет. Аум, Аум, Аум…
Телемитская молитва разнеслась по залу. Заиграла музыка, в центр помещения вышел Давид, в руке его был кинжал. Он прикоснулся рукой ко лбу и издал гортанный звук «атээ», затем дотронулся до груди, сказав «мальхут», прикоснулся к правому плечу — «вэ-гвура», к левому — «ве-гдула». Потом соединил ладони в районе солнечного сплетения, по-прежнему сжимая в одной из них кинжал, и издал дрожащее «ля-олям». Наконец, он вскинул руку с кинжалом вверх и произнес «амен».
Стоя к Фриде лицом, он стал чертить в воздухе пятиконечную звезду, рука его замерла, голос провибрировал «йод-хей-вав-хей». Проведя кинжалом в воздухе дугу, он не спеша повернулся вокруг своей оси, чертя кинжалом в воздухе дуги и произнося ритуальные слова.
Затем Давид повернулся к Фриде, развел руки в стороны и заговорил:
— Передо мной… Раваэль. Позади меня… Габриэль. Справа от меня… Микаэль. Слева от меня Уриэль. Вокруг меня пылают пентаграммы, и в колонне сияет шестиконечная звезда.
Когда он произносил имена, голос его звучал иначе, будто звуки вырывались не из гортани, а прямо из утробы. Он повторил крестное знамение, с которого начал ритуал, поочередно прикасаясь ко лбу, груди, плечам, и завершил его словом «амен».
Фрида сидела, не шевелясь, еле дыша, совершенно не понимая, что происходит и какова ее роль в этом действе. Давид приблизился к ней и нараспев заголосил:
О, Ты, кто есть Я, и превыше всего, что я есть,
Кто не имеет природы и имени,
Кто есть, когда все, помимо Тебя, исчезает,
Ты, сердце Солнца и его тайна,
Скрытый источник всех ведомых и неведомых вещей,
Ты, отстраненный и единственный,
Тебя я призываю, огонь слабый и чистый,
Пылающий, как мои стремления ввысь.
Тебя я призываю, Сущий,
Тебя, сердце Солнца и его тайна,
И та святейшая мистерия,
Которую я воплощаю.
Явись же, о Ужасающий и Премилостивый,
В сыне своем, согласно закону!
Его песнь подхватил хор:
Ибо Дух Святой — Прообраз Отца и Сына,
Муж-жена, сущностный и единый,
Муж, сокрытый в женском образе,
Слава и поклонение в вышних
Тебе, о Голубь, Божество человеков,
Сущность, стремительно и торжественно несущаяся
Чрез зимнюю вьюгу к сиянию весеннего солнца,
Слава и поклонение Тебе,
О сила Мирового ясеня, чудесного древа!
Настала тишина. Через несколько мгновений в зале снова зазвучал голос Давида, но уже по-другому — проникновенно, вкрадчиво:
Пламя по небу рвется колесницею Солнца!
И касается Запада юными света перстами утра!
Пламя, двигатель, что возбуждает огонь у меня!
Сжигай тьму, буди море, возвещая свет дня!
Пылай, пылай!
— Слава тебе от земли невспаханной! — пропели мужчины.
Коронуй Ее, коронуй Ее звездами
как цветами девственного венка!
Коронуй Ее, коронуй Ее Светом
и пламенем сокрушающего Меча!
Коронуй, любовью Ее коронуй — к деве, матери и жене!
Слава Исиде! Слава Жизни Владычице, Госпоже!
Коронованная Исида!
— Слава тебе от девы посвященной! — зазвучал женский хор.
Саладин взял с алтаря корону из серебристого металла и с полупоклоном передал Давиду. Тот приблизился к Фриде и надел ей на голову венец.
— Что происходит, Давид? — шепотом спросила она.
Вместо ответа Давид взял ее за запястье, в другой его руке блеснул сталью кинжал. Фрида дернулась, попыталась подняться. Но на плечи ей опустились чьи-то руки; она обернулась — сзади стоял Саладин. Пальцы Давида оказались не по-старчески сильными, они впились в ее руку, будто стальные скобы. Фрида ошарашенно смотрела на него.
— Что вы делаете? — почти теряя сознание, еле слышно проговорила она.
— Доверьтесь мне, Фрида. Наивысшая жертва — это кровь мага…
И снова его взгляд!
Она почувствовала прикосновение холодного лезвия к коже чуть выше запястья, увидела проступающие под ним багровые капли и провалилась в черное небытие.
XIV
Солнце
Понятное дело, Замятин был зол! Тут тебе и смазанный отпечаток, и новый след, связанный с педофилом Сидоровым. Можно сказать, что впервые с того момента, как на нем повисло это дело, майор почувствовал азарт, вытесняющий головную боль, которая мешала ему думать. В нем наконец назрела внутренняя решимость пуститься по призрачному следу, не цепляясь ни за какие сомнения. И вот тебе раз! Обломись, майор. Накоси, как говорится, выкуси! Почти уже дорогой его сердцу маньяк перекочевал в цепкие лапы эфэсбэшников. Ну, насчет «дорогого» — это Замятин, понятно, хватил лишку. Действия сатаниста вызывали в нем отвращение и тихое бешенство. И все же взять его должен был он!
Ладно, посмотрим теперь, как федералы будут выкручиваться. Очень интересно. С учетом того, что наш неугомонный друг крошит всех чуть ли не каждый день, хвататься за сердце теперь придется им. А Замятин преспокойненько займется нормальной, обычной и привычной мокрухой. Без нервов и суеты.
Несмотря на то что Иван Андреевич пришел к этой мысли, как бы желая ободрить себя, на деле она произвела на него обратный эффект. Он подпер щеку ладонью и загрустил. Посидел так немножко, а потом хрястнул кулаком по столу и решил, что имеет право напоследок наведаться к жертве педофила, от матери которой поступило заявление на Сидорова. Ну очень уж все прозрачно! Ему за это самоуправство, конечно, и по шее влететь может. Но что-что, а шея-то у Замятина крепкая, выдержит.