Вернуть Онегина. Роман в трех частях Солин Александр
Таким вот образом постигала она стержневую природу красоты, на которую, как на вертел насажены трепещущие куропатки человеческих искусств.
Познание прекрасного обостряет впечатлительность, и вот она уже в немом восторге застыла перед сияющей радугой. Хрупкая и несгибаемая, величественная и недосягаемая, как сама красота, радуга призрачным непроницаемым обручем упирается в клубящийся небосвод, оберегая светлую полуокружность грёз от черной краски гроз. Или вдруг замечала она, что в отраженных в воде предметах больше художественного значения, чем в четких, резных контурах их воздушной ипостаси. Иные находки она применяла тут же, другие приберегала на потом.
Ателье быстро и решительно отодвинуло Сашку на задний план, и отныне ему приходилось нащупывать брешь в ее усталых трудоднях, чтобы проскользнув туда, добраться до ее бреши и самым энергичным образом напомнить о себе. Но что-то нарушилось в притертом механизме их совокуплений: неловкостью и вычурностью они теперь напоминали спряжение недовольного русского глагола с настырным английским местоимением i.
Иногда они не виделись неделю, а то и больше, и здесь следует отметить гениальную, дьявольскую, истинно женскую прозорливость Аллы Сергеевны, которая под разными предлогами скрывала от него номер телефона ателье. «Пусть звонит на домашний!» – подчиняясь смутным, но властным предписаниям будущих событий решила она, чем он вечерами исправно и занимался. Почти всегда голос его звучал бесшабашно и весело, а это означало, что он у друга, где, не находя другого применения своим мыслительным способностям, бодрил их водкой и шахматами.
Обнаружив в очередной раз, что он выпил, она ругала его и даже бросала трубку, хотя отстраняясь от их связи и глядя на него, как на чужого мужа, считала допустимым такой способ лечения мужской печали. Больше того, смирив раздражение, она входила в его неприкаянное положение и жалела его. С тех пор как они сошлись, у нее было достаточно времени, чтобы понять, что он любит ее и только ее. Посудите сами, каково влюбленному мужчине не иметь возможности быть рядом с любимой женщиной! Бедный, бедный Сашка, даже если он и сам в этом виноват!
Но вот кого она не могла понять, так это его жену. Ставя себя на ее место, она находила странным и легкомысленным ее невнимание к частым и затяжным отлучкам мужа, к халатному исполнению им супружеских обязанностей и прочим неоспоримым приметам левого промысла. Лично она при первых же фантомах блуда призвала бы мужа к ответу, а не удовлетворившись им, отправила бы его туда, откуда он пришел. Впрочем, тот суррогат семейной жизни, который она ему навязала, ее вполне устраивал.
Первые достижения ее детища дали основания судить о перспективах. Выходило, что при всех среднеарифметических превратностях ей за два года вполне возможно подобраться к стоимости двухкомнатной квартиры, а недостающие деньги занять у Алика. Подумать только – через два года или даже раньше у нее может появиться собственная московская квартира! Если все и в самом деле пойдет так, как она думает, то через год можно забрать Сашку к себе и зажить по-семейному (правда, невидимый и вредный оппонент советовал этого не делать). Боже мой, как странно и нежданно может сбыться то, чему сбыться уже было, кажется, не суждено! Ощутив под рыхлым слоем настоящего твердый наст будущего, она воодушевилась и ослабила давление на Сашку.
К концу девяносто второго реформаторский тромбоз уже основательно поразил кровеносную систему взаимных платежей. Сашкина зарплата, и без того скудная, задерживалась, а часто и вовсе не доходила до его рук. Было непонятно, на что он живет и как собирается жить дальше. Однажды она не выдержала и спросила его об этом. Оказалось, что если бы не родители с той и с другой стороны, им с женой и вправду пришлось бы худо.
Он приходил к ней в одном и том же костюме, меняя каждый раз рубашки, каковых она насчитала у него четыре. Разумеется, у него был выходной комплект, прочее же откровенно обносилось.
Она предложила ему работать в торговых катакомбах Алика, который по ее просьбе был готов пристроить его к своим темным делам. Но Сашка строптиво заявил, что не для того он учился в институте и горбатился на научном поприще приборостроения, чтобы бросить все и податься в торгаши. К тому же на работе говорят, что совсем скоро у них будет новый заказчик, и все изменится в лучшую сторону.
Помнится, она посмотрела на него и сказала:
«Тебе надо поменять рубашки. И купить новые брюки. А к ним хороший свитер. Сейчас все можно найти…»
Он покраснел и отвернулся. У него не было денег ни на рубашку, ни на брюки, ни на свитер. Она это знала и сказала:
«Я сама тебе куплю»
«Нет, – ответил он, – не надо. Я сам как-нибудь выкручусь. В конце года нам обещали подкинуть премию…»
Не считаясь с его мужской щепетильностью, она оплачивала театры, филармонии и прочие их культурные вылазки. Сам он иногда приходил к ней с цветами или с тортом. Он любил сладкое.
Так продолжалось до конца января девяносто третьего, пока не случилось то, что рано или поздно должно было случиться, а именно: на них наехали.
19
Однажды среди бела дня в дверь ателье позвонили.
«Мы кого-то ждем?» – обвела взглядом двух своих помощниц Алла Сергеевна.
«Вроде нет…» – неуверенно переглянулись те, и она пошла открывать. Случалось, что пенсионеры в поисках почты ошибались дверью.
На крыльце находился выразительный тип без малейших признаков элегантности. Слишком выразительный, чтобы с первого взгляда не признать в нем паршивую овцу из московского стада. Одет он был в пресловутые спортивные черные штаны с голубыми лампасами и короткую кожаную куртку, в изрядно оттопыренных карманах которой прятались немалые кулаки. Острое сухое лицо с желваками – белое с покрасневшим носом, и стриженная, непокрытая, несмотря на мороз, голова. Он посмотрел на нее белесыми, в красных прожилках глазами и спросил подмерзшим, не привыкшим к вежливости голосом:
«Кто тут у вас Алла Пахомова?»
«Ну, я!» – запахнув кофту и придерживая концы ворота у горла, не без вызова ответила Алла Сергеевна.
«С тобой говорить хотят…»
«Кто?» – машинально спросила Алла Сергеевна.
«Узнаешь. Жди» – и повернувшись, отсчитал пять ступенек вниз.
Алла Сергеевна нервно захлопнула дверь и сразу припомнила инструкции Алика, гласившие: в переговоры не вступать, говорить, что она не при делах и должна позвонить хозяину. После чего позвонить ему.
«Вот и кончилась спокойная жизнь, – подумала она, – вот и кончилась…»
Через пару минут в дверь снова позвонили, и она открыла.
Перед ней стоял высокий крепкий мужчина с взглядом укротителя тигров, буквально, а точнее, почленно созданный для драки: медвежьей стати тело на прочных кривых ногах, бугристые даже под курткой плечи, рычаги-руки, сломанный нос, пострадавшие от лобового столкновения губы, порченая арматура лица, глаза вполнакала, бурый ежик волос. Гладкие темные брюки приспущены на гладкие носы черных туфель, гладкая черная кожаная куртка тонкой выделки. Позади него еще двое, помельче и помоложе. Мужчина внимательно посмотрел на нее и неожиданно лицо его смягчилось.
«Так как, говоришь, тебя зовут?» – спросил он густым низким голосом.
«Алла. Алла Пахомова» – ответила она без всякого волнения.
«А поговорить пустишь, Алла Пахомова?»
Она молча отступила, приглашая войти.
«Где тут у тебя тихое место?» – прогудел незваный гость, оглядываясь.
Она провела его в свой небольшой кабинетик и указала на стул. Он сел, и стул натужно напрягся под ним.
«Ну, а как отца звали?» – продолжил гость, не переставая ее разглядывать. – Да ты садись…»
«А в чем дело?» – строго спросила она, занимая место за столом.
«Хочу отчество твое знать…»
«Ну, Сергеем…» – нахмурилась она.
«Алла Сергеевна, значит…» – глядел на нее гость.
«Значит, Алла Сергеевна…»
«Откуда сама будешь?»
Алла Сергеевна назвала город. Гость посмотрел на нее с веселым интересом и спросил:
«Твой батя… сидел?»
«Сидел…» – стесняясь, не сразу ответила Алла Сергеевна.
«Когда?»
Поскольку наготове таких сведений она в голове не держала, то подумав, сообщила, что посадили его двадцать восемь… нет, почти двадцать девять лет назад, плюс одиннадцать лет от звонка до звонка.
«Ну, надо же… – хмыкнул гость, и неподходящая его грубому лицу улыбка тронула жесткие губы. – Выходит, мы с твоим батей вместе сидели…»
Алла Сергеевна, не зная, каким боком ей может обернуться такое совпадение, молчала.
«Да, чудеса…» – обронил мужчина, не спуская с нее прищуренных глаз.
Еще бы не чудеса – две иголки встретились в стогу сена. Да что там в стогу – в огромном сенохранилище. Конечно, чудеса. Самые настоящие чудеса. Только вот с каким знаком?
Совершенно не зная, о чем спросить, она спросила:
«А вас как зовут?»
«Клим»
«Что, вот так просто – Клим, и все? – удивилась она. – А по отчеству?»
«Зови меня Клим. Меня все так зовут»
«А скажите Клим… – начала она и, помявшись, продолжила: – Ведь вы не просто так пришли?»
«Не просто так», – улыбаясь, согласился Клим.
«А зачем?» – не терпелось ей применить инструкцию.
«Удостовериться пришел» – улыбался Клим.
«Ну, и?..»
«Удостоверился, – не переставал улыбаться Клим. И помолчав, добавил:
– Ты очень похожа на отца…»
«Скажите, а как вы обо мне узнали?» – не к месту спросила она.
«Ну, это дело нехитрое. Ну, скажем, добрые люди подсказали…»
Наступило неловкое молчание, если можно так сказать о молчании, в котором участвовал взрослый мужчина без всяких признаков неловкости.
«Как отец? Давно его последний раз видела?» – спросил, наконец, Клим.
Алла Сергеевна завела глаза в потолок и нашла там ответ:
«Пятнадцать… нет, шестнадцать лет назад. Он с нами давно не живет. Не знаю, что с ним»
«Ну, и ладно! – сказал Клим, неожиданно встал и согнал улыбку с лица.
– На первый раз хватит. Ты мне, Алла Сергеевна, вот что скажи: тебя никто здесь в Москве не обижает?»
«А кто меня может обидеть?» – удивилась она.
«Ну и хорошо! На всякий случай вот тебе мой телефон, – и он размашисто написал на первом же попавшемся ему под руку листе номер. – Если что – звони. Договорились?»
«Договорились…» – отвечала растерянная Алла Сергеевна.
«А я могу тебе позвонить, если меня обижать будут?» – с веселой строгостью спросил Клим.
«Конечно!» – смутилась Алла Сергеевна и, торопливо отыскав чистый листок, написала номер телефона ателье.
Клим посмотрел на него и сказал:
«Этот номер у меня есть. Ты мне дай домашний телефон, чтобы я мог тебя везде отыскать. Не каждый день знакомишься с дочерью старого друга!»
Покраснев, она добавила туда домашний телефон.
«Вот и хорошо!» – сказал Клим, повернулся и, пряча на ходу сложенный листок во внутренний карман куртки, направился на выход. Перед дверью он остановился, и она, протиснувшись между ним и дверью, открыла замок и выпустила незваных гостей на крыльцо, ожидая, что с ней попрощаются. Но Клим, не оборачиваясь и не прощаясь, спустился с крыльца, а один из его отставших спутников успел ей сказать:
«Гордись, девка! Сам Клим у тебя в гостях был!»
Некоторое время она смотрела как все трое шли к стоявшей неподалеку иностранной машине, в которых она тогда еще не разбиралась, а затем уединилась в кабинете, чтобы пережить удивительный визит еще раз.
К сведению ее нынешних и будущих биографов: именно в этот день и час завершилась предыстория Аллы Сергеевны Пахомовой и началась ее истинная история – та, которую знают все и не знает никто.
Часть III
1
О том, что она началась, сама истинная история узнала, видимо, не сразу, иначе как объяснить, что еще две недели она ничем не отличалась от предыстории.
О визите Алла Сергеевна тут же сообщила Алику. Разумеется, она скрыла тюремное знакомство Клима с отцом, заменив упругую вороненую пружину истинного повода витиеватым и надуманным предлогом, отчего боек причины не дотягивал до капсюля следствия, порох интриги не воспламенялся, и вся история приобрела загадочный и недоуменный вид.
Алик внимательно ее выслушал, уточнил детали и велел не дергаться. На следующее утро он явился в ателье и с озадаченным видом поведал, что их посетил сам Клим – местный авторитет, контролирующий этот район. И это нормально, это понятно, этого следовало ожидать. Только вот чего он, Алик, не может уразуметь, так это какого хрена этот самый Клим забыл там, куда он обычно посылает своих подручных.
«Ты мне что-то не договариваешь, мать! – подозрительно глянул он на нее. – Ну-ка, расскажи еще раз!»
Дивясь его проницательности, она снова повторила свой рассказ, и снова вышло, что этот самый Клим, а с ним еще двое, приехали, покрутились, спросили, чем они здесь занимаются, и ушли, не попрощавшись.
«Ничего не пойму! – морщил Алик лоб. – Он что, даже долю не назвал?»
«Ничего такого не сказал! Сказал – хватит на первый раз. Наверное, во второй раз скажет!» – простодушно предположила Алла Сергеевна.
«Ну, ну! – глянул на нее Алик. – Слушай, а может, он чего заказать хотел?»
«А ведь это идея! – обрадовалась она про себя. – Надо ему что-нибудь сшить! Рубашку, например! Иначе Алик не отвяжется!»
«Вот, вот! – воскликнула она. – Наверное, для этого и приезжал, да не решился!»
«Хм, не решился! – усмехнулся Алик. – Ну, ладно, держи меня в курсе!» – велел он и исчез в историческом водовороте.
Через две недели Клим позвонил ей домой. Культурно и недолго с ней говорил и предложил с ним завтра пообедать. Что, когда, где, как – засуетилась она, но он сказал, что заедет за ней в ателье в середине дня и отвезет, куда надо.
Все следующее утро она посвятила внешнему облику и к двенадцати часам явилась на работу в шикарном деловом образе – строгом, иссиня-черном облегающем платье с умеренным квадратным вырезом, приталенном сером пиджаке до бедер и со схваченными на затылке черепаховой заколкой волосами. Сашкин кулон, который она, поколебавшись, оставила за его аквамариновый подголосок платью, и бриллиантовые сережки завершали деловой образ кокетливым многоточием. Неумеренное розовое волнение красило ее и делало рассеянной. Никто и никогда еще в Москве не приглашал ее обедать, и то, что первым это сделал командир местных бандитов, а не знаменитый киноартист, значения события не снижало.
В два часа в дверь позвонили. Она открыла и увидела на крыльце моложавого седоватого мужчину с рублеными чертами лица цвета обиженного красного мрамора, который пронзил ее подозрительным взглядом и спросил с вежливой натугой:
«Здравствуйте! Вы – Алла Сергеевна?»
«Да, я! Здравствуйте!» – ответила она.
«Клим ждет вас»
Это и был тот самый Маркуша – пожизненный друг Клима, его телохранитель и душеприказчик, Эверест верности, той беззаветной верности, что отказав во взаимности инстинкту самосохранения, встречается только в их отверженном сообществе. Он довел ее до машины, открыл заднюю дверь, и она вдохновенно и дерзко плюхнулась на сидение рядом с Климом.
«Здрасте!» – легкомысленно и беспечно кинула она ему, как старинному другу семьи.
Сам Маркуша занял место рядом с водителем и за всю дорогу не проронил ни слова.
Пока ехали, Клим негромко поведал, что он родился и проживает в этом восточном районе Москвы. Здесь у него друзья и дела – большие друзья и большие дела. Ехали недолго, и он успел сообщить лишь самое главное.
Небольшой, отделанный деревом ресторан в окрестностях Измайловского парка встретил их пустым почтительным залом. Тихий безликий человек принял у нее пальто. Она достала из пакета туфли на высоких каблуках, переобулась и выжидательно встала перед Климом. Он молча оглядел ее, одобрительно улыбнулся и повел в зал. Сам он был в дорогом темно-сером (шерстяном – сразу определила она) костюме и гладкой, шелковой, цвета горького шоколада рубашке. Грудь его делил надвое узкий, светло-серый, в косую бордовую полоску галстук. Они устроились в глубине зала, Маркуша с водителем у окна. Им подали меню, и она, смущаясь, выбрала самые недорогие блюда. Клим улыбнулся и сказал человеку: «Давай, как обычно…»
Пока официанты медлили, она украдкой изучала лицо своего спутника. Грубоватые, деформированные черты не красили его, но, безусловно, делали мужественным. Кроме того, в спокойном, сдержанном, умном выражении было нечто такое, что она иначе как достоинством не назвала бы. Во всяком случае, именно таким представлялось ей достоинство. Неожиданно ей пришло на ум, что, наверное, таким же израненным и благородным было лицо мужа Татьяны Лариной. Поймав его взгляд, она обнаружила там потаенную тяжесть, которой он мог придавить всякого, кто осмелился бы ему перечить. Интересно, сколько ему лет? Сорок? Сорок пять? Больше?
Принесли красное вино и закуски. Клим поднял бокал и внушительно сказал:
«За встречу, Алла Сергеевна, и за знакомство. Рад, что у моего старого друга такая прекрасная и правильная дочь…»
Она пригубила и отставила бокал. То же самое сделал и он.
«Вот что я хотел бы сразу сказать, – неожиданно начал Клим проникновенным голосом. – Ты, наверное, удивляешься, с чего это я такой внимательный к тебе. Не удивляйся: на зоне твой отец спас мне жизнь, и я по гроб ему обязан. Я так понимаю, ты не знаешь, что… его уже нет. Извини! – обронил он, заметив, как распахнулись ее глаза. – Извини…»
Участливо глядя на нее, он выдержал паузу и продолжил:
«Вчера, когда я спросил тебя про отца, я хотел знать, что тебе о нем известно. Вижу, ничего не известно. Скажу так: твой отец был хороший человек и настоящий друг, и если я теперь не могу отблагодарить его самого, то должен помочь его дочери. Кстати, посмотри-ка вот на это…»
И он достал из кармана и протянул ей фотографию. На ней раскрытой книгой, расправленные половинки которой скрепляли взаимно вскинутые на плечи руки, смотрели в объектив Клим и тот человек, что жил с ними почти шестнадцать лет назад.
«Да, это мой отец» – возвращая фотографию, подтвердила она с чистой совестью. Судя по всему, Клим намеренно показал ее, чтобы, так сказать, удостовериться окончательно. Что ж, удостоверилась и она.
«Он был у меня в восемьдесят первом. С тех пор я его больше не видел» – добавил Клим.
«Когда он вернулся из тюрьмы, я была сопливой девчонкой, и он мне показался злым и неприятным…» – глядя Климу в глаза, сказала она.
«Что ж, тюрьма – не курорт, – невозмутимо ответил Клим. – И все же, если захочешь, я тебе о нем когда-нибудь расскажу».
«Обязательно, только не сегодня» – торопливо согласилась Алла Сергеевна.
«Ну, тогда расскажи о себе!» – попросил, словно повелел Клим.
И она, перебивая свой рассказ сосредоточенными паузами, поведала ему избранные места своей биографии, но поскольку они составляли лишь малую и рафинированную ее часть, Клим принялся ее редактировать:
«Ты замужем?»
«Нет»
«Была?»
«Нет»
«Почему?»
«Что – почему?»
«Почему такая красавица и умница не замужем?»
«Наверное, потому что умница!» – улыбнулась она.
«Дети?..»
«Нет»
«Парень есть?»
«Нет!» – не моргнув взглядом, солгала она. Хотя, почему солгала: ведь парень – это холостой любовник, а Сашка таковым не был.
Клим протяжно на нее посмотрел, поднял бокал и сказал:
«Давай выпьем за твое личное счастье, потому что оно у тебя обязательно будет!»
«Скажи мне, Алла, – откинувшись в кресле после кофе, обратился он к ней. – Какая на сегодня твоя самая главная проблема?»
«Прописка!» – не задумываясь, ответила она.
Он не стал интересоваться подробностями, а тут же спросил:
«Паспорт с собой?»
Она потянулась к сумочке и достала паспорт. Он, не глядя, сунул его себе в карман и сказал:
«Через три дня получишь обратно. Если за это время будут проблемы – позвони мне…»
Алла Сергеевна в буквальном смысле раскрыла рот.
«Еще какие проблемы?» – продолжил Клим.
Алла Сергеевна подумала и сказала:
«Мой компаньон говорит, что на нас могут наехать…»
«Считай, что уже наехали… – улыбнулся Клим. – Кстати, а ты не хочешь избавиться от своего компаньона?»
«Как? Зачем?» – всполошилась Алла Сергеевна.
«На всякий случай. Как говорит мой друг Маркуша: «Где евреи – там беда…»
«Нет, нет, не надо! – заволновалась она. – Он хороший человек, он мне очень помог, без него бы я никогда не устроилась в Москве, и у меня бы не было ателье! Прошу вас, не надо!»
«Ну, хорошо, хорошо, как скажешь! – успокоил он, уловив в ее глазах и голосе испуг. – Что-нибудь еще? Не стесняйся!»
«Нет, нет, теперь все нормально! – заторопилась она. – А, нет, вот еще что: мой компаньон… ну, Алик… беспокоится из-за вашего визита, не понимает, в чем тут дело, ведь я ему не сказала про вас и отца… ну, вы понимаете… А чтобы он отстал, я сказала, что вы хотели у нас что-нибудь заказать… Можно, я сошью вам рубашку?»
Клим расхохотался удивительно мягким, глубоким смехом:
«Ай да Алла, ай да умница! – с веселым одобрением смотрел он на нее. – Конечно, можно! Сам заеду и всех своих заставлю у тебя шить!»
«Нет, нет, не думайте, я не ради денег, я – бесплатно! Только мне нужно снять мерку…»
«И я не ради денег, – вдруг разом успокоился Клим и деловито добавил:
– Вот и посмотрим, на что ты годишься…»
Через три дня Маркуша привез паспорт и впервые ей улыбнулся. Проводив его, она уединилась в кабинете и с трепетом открыла документ: два новых штампа гласили, что, во-первых, она выписана с прежнего места жительства, а, во-вторых, прописана в городе Москва в доме номер восемьдесят по Первомайской улице, где ее при желании можно найти в квартире сто пятьдесят шесть.
Таким вот сказочным, чудесным образом сбылась ее заоблачная, сумасшедшая мечта, наполнив ее безмерной благодарностью к двум совершенно незнакомым ей людям, с тихой улыбкой взиравшим на нее: один на земле, другой – с высоких небес.
О том, что у нее будет прописка, и потом, когда она у нее появилась, Алла Сергеевна никому, даже Сашке не сказала.
2
Клим, как и обещал, явился на обмер, и она первым делом отвела его в кабинет, где смущаясь и краснея, попросила:
«Можно, я вас поцелую за прописку?»
Он, кажется, тоже смутился и ответил:
«Ну, что ты, Алла, ей-богу! Ну, подумаешь – прописка!»
«Нет, вы все же позвольте! Ну, пожалуйста!»
«Ну, пожалуйста…» – согласился он и подставил щеку.
Она положила руки ему на плечи и задержалась губами на его щеке.
«Спасибо вам за прописку! – отстранилась она, глядя ему в глаза и не снимая рук. – Вы даже не представляете, что она для меня значит!»
«Ну, что ты, что ты! – кажется, растрогался он, накрыв тяжелыми, грубыми ладонями ее нежные запястья у себя на плечах. – И вообще, перестань выкать и давай на «ты»!
«Нет, на «ты» я не смогу, – твердо сказала она. – Пойдемте!»
И повела его в зал.
Пришлось побегать, чтобы найти тяжелый, черный, с блестящим отливом шелк, а к нему серые перламутровые пуговицы. Во время примерки он стоял перед ней в майке, и она, заходя за спину, бросала быстрые взгляды на белые бугры плечевых мышц, а когда дотрагивалась до него, ей казалось, что она касается планеты чудовищной плотности и притяжения. Она вложила в рубашку все свое умение, и та облегала его торс без единой складки и в то же время свободно. В довершение она выбрала, купила и сама повязала ему галстук в светло-красную, серую и бледно-лимонную полоску, отчего он сделался похожим на короля всех итальянских мафиози. Нечто подобное захотели носить его друзья, и она одела всех желающих, сделав их в некотором смысле законодателями московской бандитской моды.
Чем дальше заходило их с Климом знакомство, тем тревожней становилось ее томительное беспокойство. Он редко напоминал о себе, и она, не решаясь звонить ему без крайней нужды, стала ловить себя на том, что ждет его звонка – и на работе, и дома. Перед сном она взяла привычку думать о нем, но часто ее мысли выходили за рамки приличия, и тогда она торопилась возвратить его полуобнаженному торсу звание «друг отца». Пытаясь избавиться от его незримого присутствия, она громко вопрошала себя:
«Ты что, влюбилась? В друга отца? В человека намного старше тебя? Наконец, просто в главаря бандитов, которые крышуют ларьки, собирают дань с торгашей, торгуют водкой, контролируют авторынки, проституцию и еще бог знает что? Ты что, дура?!»
Самовнушение не действовало, и она снова грезила о нем.
Не удивительно, что она стала отдаляться от Сашки. С того памятного дня, когда ей приспичило объявить Климу, что она девушка свободная, ей по причине внезапной щепетильности пришлось наложить мораторий на их с Сашкой отношения. Поначалу она испытывала некоторое душевное и телесное неудобство, но довольно быстро и то, и другое испарилось, и ей даже нравилось последовательно и неуклонно истязать себя соблюдением любовного поста.
Отказывая Сашке, она изобретала предлоги и так запуталась в них, что месячные теперь приходили к ней в четыре раза чаще, голова болела каждый вечер, а усталость стала лучшей ее подругой. Почти каждый вечер она, испытывая умеренные угрызения совести, выслушивала его минорно-насмешливое нытье, отвечая невпопад и думая о том, что пожелай Клим ей позвонить, ему не пробиться до нее из-за занятости телефона. Ей ли звонят, она ли подолгу болтает, а если да, то с кем – господи, ведь он мог подумать, бог знает что! Но Клим не звонил, и однажды она, не выдержав разрушительного наваждения по имени «друг отца», разрешила Сашке прийти, надеясь любовными пытками заставить себя вернуться к нему. Он явился с бутылкой вина и тортом, полвечера потчевал ее затхлыми новостями, полными едких замечаний и беспочвенных ожиданий, а когда полез целоваться, она шарахнулась от него и дала волю раздражению, сказав ему буквально следующее:
«Ты как зеленый цвет: все работают, а ты только отражаешься в пространство! Делай же что-нибудь!»
Он с изумлением посмотрел на нее и, ничего не сказав, ушел. Три дня его не было слышно, на четвертый он позвонил, и она ласково и виновато с ним говорила. Ободренный, он вернулся к роли надоедливого, бесперспективного любовника.
И тогда она решилась. Найдя повод серьезным, она позвонила Климу и, стесняясь, спросила, нет ли у него на примете квартиры, которую можно было бы снять. «Есть!» – не задумываясь, ответил он. Она спросила, когда могла бы переехать, и он ответил: «Хоть завтра!» Она поинтересовалась, где находится квартира, и он сказал: «Посмотри в паспорт. Это адрес твоей прописки». Она спросила… Но он тут же ответил, что пусть она остается завтра дома, приедет машина с людьми и перевезет ее. Пролепетав «Спасибо…», она растерянно опустилась на диван.
Ее перевезли в чудесную, светлую, теплую, тихую двухкомнатную квартиру на пятом этаже с видом на восход и закат, а вечером заехал Клим, позволил поцеловать себя в щеку и сказал, что завтра в это же время придет на новоселье. Весь следующий день она готовилась к приему: привела в порядок квартиру, соорудила стол и забралась в экспериментальное вечернее платье – голые плечи и серебристо-лунный отлив до пола. Черное платье к белым рукам.
В восемь вечера приехал Клим – в ее черной рубашке и с красными розами. Взглянув на нее, он смутился и торопливо отвел глаза. Сев за стол, они три часа вели обжигающе-душевный разговор.
Выяснилось, что звали его на самом деле Владимир Николаевич Клименко, что отца он не помнил, а мать умерла пять лет назад, что ему сорок шесть (господи, всего сорок шесть!) и что он не женат (спасибо тебе, господи!). Ни сестер, ни братьев.
Он не бандит и не вор, и в тюрьму попал почти за то же, что и ее отец. Правда, ее отец очутился там по собственной глупости, а он за то, что отбиваясь от двоих, одного по неосторожности убил. Хоть и были они никчемными людишками (разбоем промышляли), но срок ему все же впаяли – дали восемь лет. Там он в семьдесят первом и встретил ее отца – тот уже пять лет как парился и к тому времени к авторитету «мужиков» близко стоял. Приглянулся ему Клим или что, но крепко он ему помог на первых порах – обучал и прикрывал, говорил, куда можно лезть, а куда нет, с кем можно дружить, а с кем нельзя. К семьдесят пятому он, Клим, тоже поднялся, и когда блатные захотели при нем одного пацанчика опустить, вступился за него. «Опустить? Как это?» – спросила она. «Лучше тебе, Алла, про это не знать…» – отвечал он.
Короче, был у блатных один пес – не пахан, нет, но очень хотел им стать, и задумал он меня на ножи поставить. Но твой батя про это вовремя узнал и предупредил. Если бы не он, меня точно замочили бы во сне, а так мы с ним и еще с двумя корешами встретили ночью блатных и сильно их покалечили, а главному псу память отбили. Скажу тебе так: твоему отцу в драке равных не было! Один мог пятерых уложить! В общем, там расклад такой был – мы блатным на сходке предъявили беспредел. Пацанчик – наш, а нашего трогать нельзя. К тому же пахану было выгодно, что мы пса его завалили – одним конкурентом меньше стало. Ну, в общем, порешили миром. Мне этот случай сильно помог, и когда авторитет «мужиков», а за ним и твой батя откинулись, авторитетство мне досталось. С ним я спокойно до свободы дотянул и в семьдесят девятом вернулся в Москву.
Мы ведь с твоим отцом много о жизни говорили, он мне рассказывал, что у него жена есть и дочка растет, которую он никогда не видел. Натурально, мы с ним адресами обменялись, и он ко мне в восемьдесят первом в гости приезжал. Сильно жалел, что не срослось у него с твоей матерью, говорил, что дочка Алка – вот я почему-то хорошо запомнил твое имя – что дочка совсем уже большая, и что нигде он толком устроиться не мог. Я ему предлагал в Москве остаться, но он сказал, что поедет на родину, на Дальний Восток. Потом уже, года через два узнал я от наших, что порезали его по пьянке, уж извини меня за подробности, царство ему небесное… Что поделаешь – судьба…
Да, вот и я – сначала пытался на путь исправления встать, на заводе работал, а как этот бардак начался, сколотил друзей и… Ну, да ладно, об этом как-нибудь в другой раз… Только скажу тебе так: мои друзья – люди достойные. Среди нас много бывших зэков, но нет воров. Хотя ментов мы тоже не любим…
Когда он собрался уходить, она, глядя ему в глаза, тихо сказала:
«Останься…»
Его лицо мучительно дернулось:
«Алла, я ведь не для того тебе помогаю, чтобы спать с тобой…»
«Останься!» – твердо сказала она, надвигаясь на него губами.
И он остался…
«Климушка, Климушка мой! – остывая после скоротечной и неловкой для обоих близости, шептала она сквозь нежные, как дыхание поцелуи. – Я очень, очень, очень тебя люблю!»
…Алла Сергеевна откинулась на спинку кресла и смахнула с ресниц дрожащее, сверкающее изображение сцены. Если бы по гипотетическому разгильдяйству режиссера финал третьего действия сыграли раньше его начала, то Гремин пел бы сейчас густым голосом ее мужа:
- «…Она блистает, как звезда во мраке ночи
- В небе чистом,
- И мне является всегда
- В сиянье ангела,
- В сиянье ангела лучистом!..»
Но нет – свою арию Гремин уже исполнил…
3
Читать бесплатно другие книги:
