Волчий паспорт Евтушенко Евгений

Как-то раз один молодой циник саркастически описал мне золотую свадьбу, где двое, прожившие друг с другом пятьдесят лет, целовались и обнимались, смотрели друг на друга глазами, полными счастливых слез.

— Дешевый водевиль, — издевательски процедил молодой циник.

Несчастный человек. Я думаю, что цинизм — это тайная форма зависти.

Вот почему циники всегда стараются издевнуться над теми, кто имеет достоинство не присоединяться к их тусовочному клану. Вот почему они могут видеть в так называемых «стариках» только стариков, будучи не способными разглядеть юные лица, застенчиво защищенные морщинами от насмешек. Циники и представить не могут, что эти двое, когда они смотрят на золотой свадьбе в глаза друг другу, видят не морщины, не седые волосы, а любимые лица, не тронутые возрастом.

Эти лица — и есть самые дорогие фамильные драгоценности, спасенные в глубине безжалостно стареющих черт. Это и есть обаяние безвозрастного возраста.

Однажды, когда я был совсем еще молод, я шел с моей подругой глубокой ночью, под мягким, крупным московским снегопадом. Неожиданно для самого себя я застыл, потянул подругу за руку, и мы прижались к стене, стараясь с ней слиться. По сугробам, завалившим тротуар, двигались две дымчатые фигуры, закутанные в белый туман. Это были Пастернак и его любовь

Ольга И винская. Пастернак по-детски смеялся, сцеловывая снежные хлопья с ее щек, ресниц. В этот момент я ошеломленно сообразил, что ему было далеко за шестьдесят, и я прошептал своей подруге его совсем недавно написанные строки, посвященные Ивинской:

Ты так же сбрасываешь платье,

Как роща сбрасывает листья,

Когда ты падаешь в объятья В халате с шелковою кистью.

— А когда тебе будет столько же лет, сколько Пастернаку, ты сможешь любить меня так же? — спросила меня моя подруга.

— Конечно! — без всякого сомнения воскликнул я.

Мы не поженились и в конце концов расстались.

Но я не лгал ей тогда.

Я продолжаю любить ее, как люблю всех тех, кого я любил когда-то.

Может быть, это и не позволяет мне чувствовать себя старым. К счастью, я никогда не знал, что такое эта знаменитая «любовь-ненависть». С ужасом я вижу вокруг себя бывших влюбленных друг в друга людей, которые поливают друг друга грязью. Такие бывшие пары не понимают, что этим они крадут у самих себя великий шанс безвозрастного возраста.

Как и все мы, я очень хороший советчик всем другим, — только не себе самому.

Для некоторых не самых умных людей, к которым я отношу и себя самого, страх старости даже сильнее, чем страх смерти.

В моей ранней юности я изо всех сил старался выглядеть старше себя и беззастенчиво лгал, придумывая несуществующую опытность в любви, изобретательно изображая на своем лице, не тронутом ни бритвой, ни поцелуями, пресыщенность.

В послевоенной голодноватой и плохо одетой Москве среди наивных школьников было весьма модно хвастаться сексуальной искушенностью.

Одна пятнадцатилетняя девчонка — уверен, что невинная, — торговала поцелуями по рублю за штуку, а за трешку оставляла у подростков на груди багряно-синие засосы, которые мы носили гордо, как ордена любви. Однажды, голый до пояса, я умывался в нашей коммунальной кухне, забыв о том, что у меня на груди была целая выставка. Все наши соседи позабыли свои шипяшие сковородки и уставились на меня. Моя мать, увидев на моей груди эту папуасскую татуировку, сделанную девчоночьими губами, старавшимися быть демонически страстными, взяла мокрую грязную тряпку и по заслугам перекрестила меня ею несколько раз. Тогда я еще не знал мудрого английского изречения: «Молодые люди думают, что старые люди — дураки. Но старые люди знают, что дураки не они, а молодые люди».

Когда у меня было тридцатилетие, я в первый раз с гордостью открыл тайну моего возраста, уже не притворяясь старше. Но моя гордость была непродолжительной, несмотря на то, что всю жизнь я старался праздновать все на свете, стремясь найти любые поводы для пиров, — особенно дни рождения — мои и чужие.

Я ненавижу стоячие сборища, похожие на блошиный рынок визитных карточек.

Я люблю долгие пиры с крепкими стульями, с длинными метафорическими тостами, где библейская высокопарная мудрость смешана с сочностью выражений какой-нибудь окраинной пивной. Я обожаю, когда многие столы соединяются в один и их ножки подгибаются от средневекового количества закусок, когда ты не должен униженно ждать, что официант в белых перчатках милостиво заметит твой пустой бокал и высокомерно наполнит его из милосердия. Я люблю такой пейзаж пиршества, когда все бутылки на столе и, вздрагивая, тоскуют по тому мгновению, когда твоя рука наконец-то обнимет их хрустальную талию. Хотя такой раблезианский пейзаж мне с лихвой могут заменить простые русские посиделки где-нибудь на кухоньке, с килькой, чер-няшечкой и водочкой — лишь бы в хорошей компании.

Не понимаю, каким образом такой раблезианец, как я, мог получить разрешение преподавать в США, основанных пуританами, хотя им трудно было вообразить шалости их некоторых потомков.

Итак, мой тридцатый день рождения я праздновал с детским хвастовством. Мой сороковой — с относительным оптимизмом. Но как это случилось, что мне стукнуло шестьдесят, — я так и не разобрался, да и до сих пор не могу логически и физиологически осознать.

Я не стал скрывать мой возраст, но я начал стараться умалчивать о нем. Я и мой возраст начали жить как сиамские близнецы, пытаясь игнорировать друг друга, но мой возраст время от времени бестактно напоминал о себе.

Однажды на сибирском рынке я и моя жена Маша, которая несколько моложе меня, а на сколько лет — это наша семейная тайна, выбирали арбуз. Когда мы его выбрали, я начал торговаться, ибо базар без этого — не базар. Но упрямый восточный человек воскликнул со сладкой ехидцей:

— Как вы можете торговаться в присутствии такой очаровательной дочери!..

Слава Богу, Маша нашлась.

— Вы ошибаетесь, — ответила она. — Это мой приемный сын.

Не так давно я ехал стоя в битком набитом вагоне метро на линии F в Нью-Йорке, хотя на том отрезке линии это был уже весьма относительный Нью-Йорк. Вагон был нафарширован всем человечеством — китайцами, корейцами, вьетнамцами, африканцами, итальянцами, греками, поляками, латиноамериканцами, и даже некоторыми существами из Красной Книги — англосаксонского происхождения. Среди читателей бульварных газет неожиданно — особенно на отрезке между станциями метро Во-одхавен и Ямайка — я увидел сидящую девушку, читавшую малоизвестного в США французского писателя, в которого я совсем недавно, но уже навсегда, влюбился, — Ромена Гари. Он писал о стареющих, но молодых внутри женщинах, пожалуй, так, как никто до него. Я чуть ли не наизусть помнил его целыми кусками:

«Когда я дал мадмуазель Коре букет цветов, она немедленно погрузила свое улыбающееся лицо в незабудки, и в этот момент, потому что ее очень худенькая, хрупкая талия, спасавшая женственность фигуры, и потому что ее лицо было закрыто цветами, чей аромат она вдыхала, она выглядела неотразимо по-девичьи. Но когда она подняла лицо, было легко заметить, как безжалостно жизнь проехалась по нему. Я немедленно взял ее руку, стараясь помочь ей почувствовать, что се возраст не имеет никакою значения. Плевать я хотел на возраст — шестьдесят три или шестьдесят пять, — потому что это неважно, сколько лет бенгальским королевским тиграм или прекрасным в своей огромности китам. Мы знаем только одно о них — что эти дивные создания в опасности, что по отношению к ним существуют дискриминация и хищническое уничтожение. Точно так же существует дискриминация по отношению к возрасту. В этом смысле я готов защищать все живое, безо всякого исключения, включая тек. кого кто-то смеет обзывать «стариками», тем самым уничтожая их.

Так было написано Роменом Гари, и возможно, девушка, сидевшая напротив меня в метро, читала именно эти строки.

Она плакала. Но она не стыдилась собственных слез. Никто не смеялся над ней, никто иронически не комментировал ее слезы соседу на ухо. Пожалуй, некоторые пассажиры смотрели на нее с некоторой завистью, потому что всем людям хочется иногда плакать, но только у немногих есть на это смелость. Особенно плакать при других. Особенно в метро. Особенно на этом отрезке линии F в Нью-Йорке.

Преодолевая непростой комплекс семейного человека и почти безукоризненного мужа, я сделал шаг по направлению к девушке.

В этот момент вагон тряхнуло, и я чуть не упал на нее, что она, видимо, расценила как слабость старого человека, который не может устоять на собственных ногах. Она встала и вежливо предложила мне свое место. Это была самая страшная катастрофа в моей жизни.

А когда я нашел в одной книжке семнадцатого века — не упомню чьей — одну грустную шутку: «В пятьдесят ты начинаешь смертельно уставать от окружающего мира, а когда тебе шестьдесят, мир смертельно устает от тебя», я совсем приуныл.

К счастью, вскоре я наткнулся на спасительную фразу Оскара Уайльда, восстановившую мое душевное равновесие:

«Трагедия старости в том, что ее нет».

Я осмотрелся вокруг, и вдруг я понял застенчивую тайну старости.

Она в том, что «нет лет».

Некоторые люди, в жестоких юных глазах выглядящие как старики, в действительности могут любить не меньше, а иногда больше, чем молодые, — но они прячут это, ибо боятся быть смешными.

Существует ностальгия старых людей по молодым.

Но нельзя интерпретировать это только как лолитизм или керубинизм.

Это примитивно и даже оскорбительно.

Один полупрофессиональный бабник сказал мне: «Если ты истинный джентльмен, женись только на девушках, которые вдвое моложе тебя, потому что это очень жестоко — наблюдать, как наши любимые стареют». Но что же делать, если в молодости ты полюбишь девушку своего возраста или даже старше? Не жениться на ней только потому, что она состарится раньше тебя?

Когда немолодые люди любят друг друга, любовь делает их опять молодыми.

Мой дядя Андрей, великий сибирский шофер, сказал мне однажды:

— До сорока мы все едем на ярмарку, племяш, а после сорока — с ярмарки.

Сам он был в то время чуть за пятьдесят.

Я его спросил:

— Ну а ты как себя чувствуешь?

Он усмехнулся:

— А так, племяш, что одна моя нога еще на ярмарку торопится, а другая — уже с ярмарки возвращается.

Я допытывался:

— Ну, и результат?

Он пожал плечами.

— А такой результат, племяш, что боль в известном месте… Все-таки думаю, что ярмарка не где-то, куда мы едем, а внутри нас.

От нас зависит, что выбрать — жизнь-похороны или жизнь-праздник.

Глава заключительная, написанная не мной

Мне помогали и мне ставили подножки. Меня любили и ненавидели. Меня незаслуженно оскорбляли и незаслуженно идеализировали. Над моими стихами плакали и издевались. На меня писали доносы не только мелкие стукачи, но даже председатели КГБ, и меня защищали люди, которым эта защита порой дорого стоила — ибо их увольняли с работы, исключали из университетов. Обо мне болтали, сплетничали, приписывали мне все на свете грехи и рассказывали легенды, преувеличивая мою смелость. Это тоже моя жизнь, это тоже наш общий XX век. Это все и сложилось в пунктир моей жизни.

Неоценимую роль в составлении этого раздела сыграл Ю. Нехорошее — председатель Союза евтушенковедов.

ПУНКТИР

Молодой поэт помнит, какое большое значение имеет в поэзии рифма. Целый ряд его рифм радует свежестью. Слова как будто стояли рядом, и надо было их только соединить… Первая книга вышла — счастливого пути!

A. Достал ь.

«Октябрь», № 12, 1952

Стихи Беллы Ахмадулиной выглядят лишь невинными цветочками по сравнению с волчьими ягодами, щедро рассыпанными в поэзии Евтушенко.

B. Журавлев. Выступление на собрании московских писателей, 1956

…Вспоминаю, что у нас он впервые прочитал стихи молодого Евтушенко. Они его очень заинтересовали, хотя вообще-то над стихами Зощенко любил чуть подтрунивать… Прочитав сборник Евтушенко (очевидно, «Шоссе Энтузиастов». — Сост.), он то и дело повторял строки из стихотворения «Военные свадьбы»:

Походочкой расслабленной, с челочкой на лбу, вхожу — плясун прославленный — в гудящую избу…

— Этот мальчик далеко пойдет! Обратили внимание, какую он цезу-рочку подпустил?..

Вл. Лифшиц. Последняя встреча.

Из кн. «Воспоминания о Михаиле Зощенко». Спб., «Художественная литература», 1995

Стихи Евтушенко способны привести в отчаяние любого рецензента.

С. Наровчатов. Против «радиолоаых» стихов.

«Литература и жизнь», 2 декабря 1959

Не знаю, замечал ли сам Евтушенко это, но, перечитав его стихи о любви, я с удивлением увидел, что он очень часто как бы становится в позицию женщины…

Л. Ошанин. О «модных» именах и новаторстве.

«Литературная газета», 10 декабря 1959

Жеманное притворство и психологические «бури в стакане волы», описанные здесь, хорошо нам знакомы по стихам былого кумира мещанства Игоря Северянина. Странно, что «Новые стихи» Евтушенко увидели свет во всей своей неприглядной первозданности.

А. Турков. В погоне за дешевым успехом.

«Комсомольская правда», 20 сентября 1959

<Стихи Евтушенко> нарочито грубо приземлены, мрачны по колориту… Если все это называется поэзией, то что же тогда такое «тарабарщина»?

Ф. Чапчахов. Ох, эти люди одаренные!..

«Дон», № 10, 1959

Из современных поэтов мне больше всего нравятся Слуцкий и Евтушенко.

Вик. Некрасов. Ответ на анкету варшавской газеты «Нова культура»,

1959

Дорогой Женя, Евгений Александрович. Вы сегодня читали у нас и трогали меня и многих собравшихся до слез доказательством своего таланта. Я уверен в Вашем светлом будущем. Желаю Вам в дальнейшем таких же удач, чтобы задуманное воплощалось у Вас в окончательных, исчерпывающих формах и освобождало место для последующих замыслов. Растите и развивайтесь.

Б. Пастернак. Автограф на книге «Сестра моя жизнь»,

3 мая 1959

…довольно-таки странное впечатление производит стихотворение Е. Евтушенко «Свадьбы». Тема живописуется так, словно речь идет о давнишней судьбе какого-нибудь рекруга, а не советского солдата. Ужас, паника — такова обшая атмосфера этого стихотворения, нелепо искажающего жизнь.

В. Назаренко. Просто так…

«Нева», № 9, 1957

Не в том беда, что Евтушенко хочется шататься Лондоном и озоровать в Париже, но в том беда, что ему неловко жить, окруженным со всех сторон границами Советского Союза. За границу ездил и Маяковский, но он ездил не ради пустых развлечений. У него были четкие идеологические позиции.

В. Солоухин. Без четких позиций.

8 апреля 1958

Как он торопится! Как будто только что первый он ощутил… ну, хоть ясную тишину летнего воскресенья в Подмосковье. Как будто все, что он видит — он видит впервые и навсегда, и только он один сейчас может открыть радость этого раннего летнего утра. И нужно успеть первым… И ничего не скажешь — это заражает. Мокрая мелочь на ладони, пропылившийся ездок, привалившийся к теплой квасной цистерне, «Какие вы хитрые* — все это, конечно, пустяки, подробности. Но они уверенно отделены от сотен на вид таких же пустяковых подробностей, точно подогнаны к раскатистому четкому ритму, и шуршат по шоссе шины, бегут, щелкая в такт педалям, строчки. Короче говоря, настоящие стихи…

В. Барлас. Всегда ли верить вдохновенью?

«Литературная газета», 9 января 1960

Читатель теперь знает, в скольких спальнях побывал лирический герой Евтушенко, расставшись с единственной любимой женщиной. И хочется вместе с испуганной жалкой жертвой спросить молодого человека, ищущего рассеяния: «А что потом?..* Но сказать о тревожных срывах в его поэзии самое время, пока талантливый поэт не стал окончательно кумиром юных балбесов, охотников до скандальных происшествий и «репортажей* из спальни…

A. Урбан. Мысли о поэзии.

«Звезда», № 2, 1960

…вызывает удивление, что, решив написать поэму с таким обязывающим названием («Считайте меня коммунистом*. — Сост.), Евтушенко сосредоточил свое внимание главным образом на изображении тех, кто недостоин носить это высокое имя, кто примазался к революции… Получается чудовищная картина — в нашем обществе чуть не все и вся заполонили мерзавцы, и поэт, как некий Дон Кихот, собирается вести с ними войну, да еще «гражданскую», да еще «Отечественную*…

М. Кириллов. Плохое начало хорошего номера.

«Литературная газета», 13 февраля 1960

Бесконечно далеко от подлинной жизни советской молодежи стихотворение «Одиночество». В нем описаны злоключения пресыщенного жизнью, развращенного бездельника из племени «золотой молодежи* Поэт выглядит здесь попеременно то в виде кающейся Магдалины, то в виде неврастеника.

B. Ружина, преподаватель пединститута. Без скидки на талант

«Молодой коммунист», № 5, 1960

…потом стишки читал в журнале С таким рефреном «Что потом?*

…А что потом?

Да надо ль снова Опять кричать про ремесло?

Да неужели наше слово Заморской пылью занесло?

Иль в дни великого Горенья И вдохновенного труда «Я помню чудное мгновенье*

Мы не читали никогда?!

А. Прокофьев. Разговор с самим собой. '

Из кн. «Приглашение к путешествию». Л., 1961

Есть, правда, люди, которые считают «Бабий Яр» неудачей Евтушенко. С ними я не могу согласиться. Никак не могу. Его высокий патриотизм, его горячая любовь к русскому народу, его подлинный интернационализм захватили меня целиком, и я «воплотил» или, как говорят сейчас, «пытался воплотить» все эти чувства в музыкальном сочинении. Поэтому мне очень хочется, чтобы «Бабий Яр» прозвучал и чтобы прозвучал в самом лучшем исполнении.

Д. Шостакович. Из письма к певцу Б. Гмыре 19 июня 1961.

Напеч. в книге С.Хентова «Шостакович: жизнь и творчество». Т. 2. 1986

(Б. Гмыря, так же, как дирижер Е. Мравинский, под нажимом отказался от участия в исполнении Тринадцатой симфонии. — Сост.)

…Меня возмушают критические замечания, например, по адресу стихотворения Евтушенко «Юмор». Такого рода ценители и критики вызывают у меня самый активный протест.

Д. Шостакович. Из письма к композитору Б. Тищенко. Там же

…Почему же сейчас редколлегия всесоюзной писательской газеты позволяет Евтушенко оскорблять торжество ленинской национальной политики такими сопоставлениями и «напоминаниями», которые иначе, как провокационные, расценить невозможно?

…источник той нестерпимой фальши, которой пронизан его «Бабий Яр», — очевидное отступление от коммунистической идеологии на позиции идеологии буржуазного толка. Это неоспоримо.

Д. Стариков. Об одном стихотворении.

«Литература и жизнь», 27 сентября 1961

А вот «Дождь» («В нашем городе дождь», текст Е. Евтушенко, муз. Э. Колмановского), который «идет» беспрерывно, который просачивается даже в программы праздничных торжественных концертов, какие в нем приметы советской песни? Пора понять, что нашему народу… не о чем «скулить», ныть, хандрить, потому что у него ясные перспективы…

А. Новиков, нар. артист РСФСР. Программа партии — программа жизни, программа искусства.

«Советская культура», 7 декабря 1961

Совсем недавно уже достаточно известный и, по-моему, выдающийся молодой поэт Евтушенко выступил со своим первым рассказом «Четвертая

Мещанская* — рассказ на редкость хорош как и по форме, так и по содержанию. Всего несколько страничек, а такое впечатление, что прочел повесть, даже небольшой роман.

В. Катаев. Перо жар-птицы. Речь на III Съезде писателей СССР.

«Литературная газета». 22 мая 1959

…допустим на мгновение, что авторы этого письма действительно считают песню «Хотят ли русские войны?» песней «дурного вкуса», причастной к «мещанской псевдолирике» и «унылой слезливости» (определение журнала «Советская музыка», чью непогрешимость отстаивают авторы). Тогда чем объяснить, что ее с волнением и энтузиазмом восприняли деятели Всемирного конгресса за разоружение и мир в Москве и участники Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Хельсинки? Неужели все они — жертвы «дурного вкуса», падкие до «мещанской псевдолирики»?

Спорить — по существу! Ответ журналу «Советская музыка·.

«Комсомольская правда», 16 сентября 1962

И когда советских людей спрашивают, как поется в песне, «Хотят ли русские войны?», ответ наш ясен — мы говорим войне решительное «Нет!».

Н. Хрущев. Доклад о международной политике на Сессии Верховного

Совета СССР. 1962

Мне давно хотелось ответить на стихи Евтушенко о любви, и несмотря на то, что я прозаик, ответить тоже в стихах:

Вами женщина обесчещена Не по пьянке, не сгоряча,

И ее вы с улыбкой сальной Оголяли не в спальне — в журнале.

Неодетую волоча.

А. Калинин. Выступление на выездном заседании секретариата правления СП РСФСР в Ростове-на-Дону.

«Литература и жизнь», 13 мая 1962

Дорогой Евгений Александрович! Сегодня получил Ваши стили Спасибо. Все стихи прекрасны. Но выбрал я для 13 симфонии «Страхи» Мне кажется, для моей симфонии «Страхи» больше всего подходящ. Одна строчка меня пугает:

Ну а страх говорить с иностранцем?

С иностранцем-то что, а с женой?

Меня это пугает, так как разговор идет от моего лица. А я был счастлив и предельно правдив со своей покойной женой. Как бы эта строчка не явилась оскорблением ее светлой памяти. И сейчас у меня очень хорошая тяга, с которой я не могу кривить душой. Впрочем, сейчас, как Вы утверждаете, времена другие… После прочтения «Бабьего Яра» у меня появился некий ренессанс. И когда я стал читать Вашу книгу «Взмах руки» и решил продолжить работу, то меня прямо невозможно оторвать от бумаги. Давно уже у меня такого не было. И в больнице я без перерыва работаю…..Но сегодня пришли Ваши стихи, и опять я во власти долга — долга, который мне необходимо выполнить — долга моей совести. В общем, за это спасибо Вам. Кстати, о совести. Дирижер С. А. Самосуд рассказал как-то мне о своей беседе с одним видным деятелем, ныне покойным, занимавшим при жизни государственную должность, и весьма значительную. Корифей науки сказал С. А Самосуду: «Не надо ставить оперу «Борис Годунов». И Пушкин, и вслед за ним Мусоргский извратили образ выдающегося государственного деятеля Бориса Годунова. Он выведен в опере этаким нытиком, хлюпиком. Из-за того, что он зарезал какого-то мальчишку, он мучился совестью, хотя он, Борис Годунов, как видный деятель, отлично понимал, что это мероприятие было необходимым для того, чтобы вести Россию по пути прогресса и подлинного гуманизма». С. А. Самосуд с восторгом отнесся к необычайной мудрости вождя. Мне кажется, что стоит посвятить несколько слов и совести. О ней позабыли. А вспомнить о ней необходимо. Совесть надо реабилитировать. Совесть надо восстановить во всех правах. Надо предоставить ей достойную жилплощадь в душах человеческих. Когда завершу 13 симфонию, буду кланяться Вам в ноги за то, что Вы помогли мне «отобразить» в музыке проблему совести…Ваш Шостакович.

8 июня 1962. Из архива Е. Евтушенко

Не хочется вспоминать, за что и как ругали стихи Евгения Евтушенко. В известный период человек неизвестно почему был объявлен винтиком. Евтушенко уже в первых своих стихах очень добро, мягко и уважительно заговорил о человеке, о его сложной и не всегда «правильной» душевной жизни. И сам доверчиво раскрывался навстречу читателю. Так возникло абсолютное взаимопонимание…

Н. Ровенский. Книга добрая и дерзкая.

«Казахстанская правда», 26 июля 1960

…Было ведь время, когда иным критикам все эти «поиски себя» чуди* лись чистой химерой, наваждением, дурным сном, когда, казалось, достаточно было велеть поэту Евтушенко прекратить писать непонятные стихи — и сама собой вернется божья благодать…

Л. Аннинский. Из критического диалога с Л. Крячко «Суть поиска».

«Октябрь», № 8, 1962

Евтушенко — поэт крайне восприимчивый… Его чувство — какое бы то ни было — вспыхивает ярко, как при автогенной сварке, и мгновенно сгорает — без остатка, без дыма и пепла. Само чувство, повторяю, может быть разным: жалость, восхищение, любовь, гнев, стыд, презрение — но форма выражения чувства всегда одинакова, это форма предела, белого каления. Это свойство возраста, душевного склада, темперамента — художественного, а не какого-нибудь другого. Скажем и прямее: это свойство таланта, недюжинного и различимого невооруженным глазом

П. Антокольский. О поэтической молодежи.

«Московский литератор», 26 сентября 1962

То бьюг его статьею строгой,

То хвалят двести раз в году,

А он идет своей дорогой И… бронзовеет на ходу!

Эпиграмма С. Сорина под дружеским шаржем.

«Юность», № 10, 1962

Когда Евгений Евтушенко читает свои стихи, самый большой зал бывает переполнен друзьями и противниками молодою лирика Тогда идет такая борьба даже за стоячие места, что приходится нередко вмешиваться милиции. Давно уже его имя стало понятием и за пределами Советского Союза.

Франц Лешницер. Предисловие к переведенной им на немецкий язык

книги стихов «Со мною вот что происходит».

«Фольк унд Вельт», ГДР, 1962

Я разный — черный, белый и зеленый Я червь и бог. былинка и Казбек Я — женоненавистник и влюбленный,

Я — ащорно-нежно-грубый человек.

Я — высшая и низшая оценка.

Я — то брюнет, то дымчатый блондин.

Я сам себе порой не Евтушенко,

И даже маме иногда не сын.

Мне пишут: я нескромен. Брешет почта.

Завистники всегда шипят и лгут.

Не хвастаясь, я твердо знаю то, что

Я — вундеркинд, и даже — ундервуд!

Э. Асадов. <Дружеская пародия> На Евтушенко.

Из книги «Лирические страницы». М., «Советский писатель», 1962

Как это ни парадоксально, но я считаю, что в своих социальных стихах Евтушенко куда лиричней, чем в своих рафинированно-лирических стихах. Неужели же эти душещипательные стихи, где рифмуется «шепотом» и «а что потом», лиричнее и ближе человеку, чем, например, стихотворение того же автора «Страхи»? Я знаком с Евтушенко уже довольно давно, с начала его поэтического пути, но этим стихотворением он меня еще более приблизил к себе. И Евтушенко нисколько не «предал» лирику. Его творчество развивается противоречиво, но естественно.

М. Светлов. Поэт-гражданин!

«Комсомольская правда», 8 декабря 1962

…Через отношение к Евтушенко молодые люди, едва успев познакомиться, нередко устанавливали степень своего духовного родства. «Мода на поэта» — всегда явление вторичное. Ей предшествует нечто более существенное и глубинное — поэт задел какой-то важный нерв общественного организма.

Б. Рунин. Уроки одной поэтической биографии.

«Вопросы литературы», № 2, 1963

Забойщики и проходчики горячо одобряют все критические замечания Никиты Сергеевича в адрес формалистов и абстракционистов и сурово осуждают доморощенных модников за их угодничество перед Западом, за их сползание в болото буржуазной идеологии. Когда я узнал, как вели себя в капиталистических странах Евтушенко, Вознесенский и Аксенов, как эти «молодые люди» лезли в объятья врагу и печатали разные высказывания и биографии, клеветали на советских людей, мое сердце наполнилось гневом.

А. Кобыльников, проходчик шахты № 19–20 треста «Горловскуголь».

Мы, шахтеры, вам поможем!

Журнал «Донбасс», № 1, 1963

Ты говорил, что ты опальный,

Негосударственный поэт,

И щурил глаз в бокал хрустальный,

Как денди лондонский одет.

Ты говорил: «У вас медали,

Ваш труд отметила страна,

А мне не дали — я в опале.

Таких обходят ордена».

…И те, которым безразлична Судьба твоя, звезда твоя,