Зажмурься покрепче Вердон Джон
— А что ты помнишь из новостей? — спросил Гурни.
— Юная красавица обезглавлена психованным садовником-мексиканцем буквально через десять минут после свадьбы со знаменитым Скоттом Эштоном.
— Ты его знаешь?
— Как его можно не знать? Да он же на весь мир известен. Во всяком случае, если говорить о мире общественных наук. Все читали его книжки и статьи. Он крутой спец по теме насилия.
— Крутой спец, говоришь? — переспросила Мадлен, протягивая им с Джорджем по бокалу.
Джордж расхохотался на удивление глубоким басом, какого обычно не ожидаешь в исполнении настолько худощавого человека.
Пегги задумалась.
— Ну, может, это неудачное слово. Короче, он дико известный. У него куча известных кейсов. Дэвид наверняка знает всякие другие подробности, — сказала она, отпивая из бокала. — Прекрасное вино. Спасибо.
— Ну что, у вас завтра важный день? — спросила Мадлен.
Пегги моргнула от неожиданной смены темы.
— Важный, — отозвался Джордж.
— А что, не каждый же день сын уезжает в Гарвард, — продолжила Мадлен.
— Он будет биологом, да?
— Если все пойдет по плану, — произнес Джордж, осторожный, как все ученые. Ни он, ни Пегги не выразили особенного энтузиазма обсуждать образование сына — вероятно, потому что это был их третий сын, выбравший именно эту специальность именно в этом университете, и все, что на этот счет было можно сказать, уже было сказано.
— Ты еще преподаешь? — спросила Пегги, продолжая смотреть на Гурни.
— В академии-то?
— Ну да, ты вроде читаешь какие-то лекции?
— Время от времени веду семинар по работе под прикрытием.
— Учит молодежь врать, — объяснила Мадлен.
Микеры вежливо посмеялись, и Джордж залпом опустошил свой бокал.
— Я учу хороших ребят врать преступникам с целью вытянуть из них нужную нам информацию, — уточнил Гурни.
— Вопрос трактовки, — прокомментировала Мадлен.
— Наверное, ты им всякие интересные истории рассказываешь, — мечтательно произнесла Пегги.
— Джордж! — воскликнула Мадлен, встав ровно между Гурни и Пегги. — Давай я тебе подолью вина!
Джордж протянул ей бокал, и она пошла с ним к кухонному островку, на ходу говоря:
— Должно быть, ужасно приятно, что все сыновья берут с тебя пример?
— Не то чтобы они брали пример именно с меня. Они тоже пошли в биологию, но вот именно энтомология никому из них не интересна. Не говоря уже конкретно про арахнологию, которой я занимаюсь. Вообще-то, они даже напротив…
— Слушайте, а я правильно помню, что у вас тоже есть сын? — внезапно спросила Пегги.
— У Дэвида есть сын, — поправила ее Мадлен, наливая себе Пино-Гриджио.
— Ах, точно. Я даже имя помнила, но сейчас вылетело из головы, что-то на «Л», верно? Или на «К»…
— Кайл, — отозвался Гурни, проговорив имя сына как слово из чужого языка, в произношении которого не до конца уверен.
— Он работает на Уолл-стрит, да?
— Работал. Сейчас учится на адвоката.
— Еще одна жертва кризиса? — усмехнулся Джордж.
— Типа того.
— А ведь это было предсказуемо, — произнес Джордж.
— Это же карточный домик. Миллионные кредиты на недвижимость раздавали, словно карамельки детям. Понастроили финансовых пирамид такой высоты, чтобы как раз гарантированно разбиться при падении. Банкиры сами себе вырыли могилу. Жаль только, что наше правительство в бескрайней милости своей решило воскресить этих идиотов — причем за счет налогоплательщиков. Лично я считаю, что этим гадам надо было дать разложиться и прорасти!
— Браво, Джордж! — воскликнула Мадлен, поднимая бокал.
Пегги с недовольством взглянула на мужа.
— Он, разумеется, не имеет в виду, что ваш мальчик тоже виноват в происходящем.
Мадлен улыбнулась Джорджу:
— Так что ты рассказывал про сыновей и биологию?
— А, да. Хотя вообще-то нет, я просто хотел сказать, что старший не только не заинтересован в арахнологии, но еще и утверждает, что у него арахнофобия, — произнес он с такой растерянностью, будто у старшего сына была фобия яблочных штруделей. — Причем это еще не все! Он даже…
— Вот ты зря его провоцируешь говорить о пауках, — произнесла Пегги, снова перебивая мужа. — Я в курсе, что это самые замечательные существа на белом свете, и каждая деталька про них бесконечно интересна и бла-бла-бла. Но лично мне куда любопытнее послушать про расследование Дэйва, чем про какого-нибудь перуанского кругопряда.
— А я бы послушала про кругопряда, — отозвалась Мадлен и сделала медленный глоток вина. — Но, поскольку я в катастрофическом меньшинстве, предлагаю вам рассесться у камина и исчерпать тему обезглавленных невест за те несколько минут, что я буду доделывать ужин.
— Давай я помогу? — предложила Пегги, чуть настороженная ее тоном.
— Да нет, все почти готово. Но спасибо.
— Точно?
— Точно!
Задержав на ней вопросительный взгляд, Пегги все же отправилась с мужчинами к мягким креслам в другом конце гостиной.
— Итак, — обратилась она к Гурни, когда все уселись, — рассказывай.
К моменту, когда Мадлен пригласила их к столу, было почти шесть, и Гурни более-менее целиком пересказал историю убийства, объяснив все сложности дела. Повествование вышло впечатляющим, но без драматического накала. Потенциальную сексуальную подоплеку он упомянул, не уточнив, однако, что именно она может оказаться причиной убийства, и стараясь придерживаться только фактов. Микеры слушали с интересом и не перебивая.
Но когда половина салата со шпинатом и грецкими орехами была съедена, посыпались вопросы и комментарии. В основном от Пегги.
— Если Флорес — гей, то мотив для убийства — однозначно ревность. Причем он еще и маньяк — это же надо, отрубить голову живому человеку! Как один из лучших психиатров мог не заметить у себя под носом маньяка?
Гурни кивнул.
— А если Флорес не гей, то ревность из уравнения исчезает, но он по-прежнему остается маньяком, и хороший вопрос, почему Эштон этого не замечал.
Пегги наклонилась к нему через стол, жестикулируя рукой с вилкой.
— Если он не был геем, то можно рассматривать вариант романа с этой Мюллершей, и что они вместе сбежали. Но тогда, выходит, Флорес убил невесту без мотива, а просто потому что он маньяк.
— Да, — согласился Гурни, — причем в таком случае получается, что не только Эштон, но и Кики Мюллер не знала, что имеет дело с психом. Какая нормальная женщина согласится бежать в новую жизнь с мужчиной, который только что отрубил голову другой женщине?
— Вот именно, сложно представить! — поежилась Пегги.
— Почему-то это не смущало жен Генриха VIII, — заметила Мадлен тоном человека, изнемогающего от скуки.
Джордж снова расхохотался басом.
— Все-таки есть разница, — возразила Пегги, — одно дело — английский король, а другое — мексиканский садовник.
Мадлен в ответ промолчала, рассматривая грецкий орех на своей тарелке. Возникшую паузу нарушил Джордж:
— А может, всех поубивал этот ненормальный с паровозиками и хоралами?
Пегги поморщилась:
— Ты о чем, Джордж? Кого это «всех»?
— А что? Представь: распутная жена залезла в койку к мексиканцу. Может, невеста тоже была развратница и тоже туда залезла. И мистер Мюллер просто решил разом избавиться от двух шлюх и этого их мексиканского Ромео.
— Боже, Джордж! — воскликнула Пегги. — Ты так говоришь, будто тебе не жалко жертв.
— Жертвы не всегда не виновны.
— Джордж!..
— Почему он бросил мачете в лесу? — внезапно спросила Мадлен.
Все удивленно посмотрели на нее, затем Гурни спросил:
— Тебя в этой истории сильнее всего смущает след? Что запах дошел до мачете, а потом исчез?
— Нет, меня смущает, что мачете оставили в лесу без очевидной причины. Какой в этом был смысл?
— Это отличный вопрос, — сказал Гурни. — Давайте над ним подумаем.
— Давайте не будем, — сказала Мадлен спокойно, но слегка повысив голос. — Даже не знаю, к чему я это. Меня вообще-то уже подташнивает от этого разговора. Может, все-таки сменим тему?
За столом воцарилось неловкое молчание. Мадлен нарушила его сама:
— Джордж, расскажи нам, какой у тебя любимый паук. Наверняка же у тебя есть любимец?
— Даже не знаю… — произнес он растерянно.
— Ну давай, Джордж.
— Ты же сама слышала, Пегги не хочет, чтобы я говорил на эту тему.
— Ничего-ничего, — нервно произнесла Пегги. — Рассказывай, мы переживем.
Все выжидающе смотрели на Джорджа.
Казалось, что внимание ему приятно. Его легко было представить в университетском лектории — профессор Микер, уважаемый энтомолог, знаток науки, ценитель уместных анекдотов.
Да ладно тебе, Гурни, все это и к тебе самому относится. Можно подумать, ты просто так читаешь лекции в полицейской академии.
Джордж гордо приподнял подбородок.
— Скакунчики, — произнес он.
Мадлен удивленно подняла брови.
— Скакунчики?.. Это такие пауки?
— Да.
— И они что… действительно скачут?
— Еще как. Они могут прыгнуть в пятьдесят раз дальше длины собственного тела. Как если бы двухметровый человек прыгнул через футбольное поле. Но что отдельно удивительно — у скакунчиков в лапках практически нет мышц. И вот спрашивается — как они так далеко прыгают? А при помощи гидравлической помпы! Серьезно, клапаны в их лапках выбрасывают под давлением кровь, в результате чего лапки выпрямляются и запускают паука в воздух. Таким образом они способны напасть на жертву из ниоткуда, в один прыжок, так что бежать будет некуда, — произнес Микер, сияя почти отеческой гордостью.
От этой мысли Гурни сделалось неприятно. Микер продолжил:
— Еще, конечно, интересный паук — черная вдова. Прирожденная убийца, да какая стильная! Дивное существо, способное убить врага в тысячу раз крупнее себя.
— Эштон назвал бы такое существо совершенным, — заметила Пегги, все это время терпеливо молчавшая. Мадлен непонимающе взглянула на нее, и она продолжила: — У него есть книга, где говорится, что забота о чужом благополучии и вообще всякое сочувствие — дефект восприятия собственных границ. Черная вдова преспокойно убивает и съедает самца после спаривания. Идеальная иллюстрация недефективного, в терминологии Эштона, существа. Социопат от природы. В понимании Эштона — само совершенство.
— Он потом написал вторую книгу, в которой опроверг этот аргумент, — напомнил Гурни. — Так что мы не знаем, что он на самом деле думает насчет совершенства, социопатов и черных вдов.
Мадлен еще более удивленно посмотрела на Пегги.
— И этот человек — авторитет по восстановлению психики жертв насилия?
— Не совсем. Он специалист не по жертвам, а по насильникам.
В лице Мадлен что-то изменилось, как всегда происходило, если она обнаруживала какую-то важную информацию.
Гурни про себя отметил, что нужно будет об этом расспросить Эштона при завтрашней встрече. А это, в свою очередь, напомнило ему еще одну вещь, которую он решил спросить у гостей:
— А кто-нибудь из вас слышал имя Эдвард Валлори?
Когда Гурни наконец начал засыпать, затрезвонил его мобильник, лежавший на тумбочке со стороны Мадлен. Он слышал звонок, потом голос Мадлен, говорящей: «Посмотрю, не спит ли он». Затем она потрогала его за руку, протянула ему трубку и держала ее протянутой, пока он не сел в постели и не взял ее.
Приятный баритон Эштона звучал чуть нервозно.
— Простите, что звоню ночью, но, возможно, это важно. Мне тут пришла эсэмэска на телефон — с номера, который Гектор купил около года назад. Ровно такое же сообщение получила Джиллиан в день свадьбы. «Я рассказал тебе про все причины». И подпись — Эдвард Валлори. Я сразу позвонил криминалистам, но решил, что вы тоже должны знать, — помолчав, он спросил: — Как думаете, это значит, что Гектор возвращается?..
Гурни не верил в совпадения, однако то, что имя Эдварда Валлори всплыло настолько скоро после того, как он сам о нем вспомнил, его неприятно взволновало.
Еще около получаса он не мог заснуть.
Глава 23
Выбор
— Всего-то две недели, — произнес Гурни, опуская чашку с кофе на стол.
— Хм, — отозвалась Мадлен. У нее в арсенале было множество красноречивых «хм». Это конкретное «хм» означало, что она прекрасно его слышит, но не в настроении обсуждать эту тему. Она сидела и в неверном утреннем свете читала «Преступление и наказание», готовясь к очередной встрече книжного клуба.
— Дольше двух недель это не займет.
— Ты себя уговариваешь? — спросила она, не отрываясь от книги.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь масштаб проблемы.
Она прикрыла книгу, оставив между нужных страниц палец, и посмотрела на него, чуть наклонив голову.
— А ты понимаешь, какой у этой проблемы реальный масштаб?
— Слушай, я не умею читать мысли и правда не знаю, что у тебя на уме. Зря мы вообще это обсуждаем. Я просто хотел напомнить, что буду заниматься делом Перри не дольше двух недель. Что бы ни случилось, мое решение не изменится, — он сел напротив нее, помолчал и добавил: — Я, наверное, никак не донесу свою мысль. Мне вообще-то понятно, почему тебя все это беспокоит. И я отлично помню, через что ты прошла в прошлом году.
— Неужели?
Он закрыл глаза.
— Помню, конечно. И это не повторится.
В прошлом году он добровольно ввязался в расследование, в результате которого чуть не погиб. Через год после увольнения он оказался ближе к смерти, чем за двадцать с лишним лет работы в отделе убийств. Он предполагал, что именно это выбило Мадлен из колеи — не опасность сама по себе, а то, что она подошла так близко в тот момент, когда, как ей казалось, опасность должна вовсе исчезнуть.
После затянувшейся паузы она вздохнула и отодвинула от себя книгу.
— Понимаешь, Дэйв, мне кажется, что я хочу очень простой вещи. Возможно, на самом деле она очень сложная. Я хочу, чтобы сейчас, когда мы оба больше не заняты карьерой, у нас бы началась принципиально другая жизнь.
— Да-да, аспарагус — это принципиально иное дело, — вяло улыбнулся Гурни.
— И твой бульдозер. И мой цветочный сад. Проблема в том, что все это не «наше». В этом нет совместности.
— Мне кажется, что совместности у нас куда больше, чем когда мы жили в городе.
— В том смысле, что мы стали чаще одновременно находиться в одном доме — да. Но ведь теперь мы оба видим, что это мне хотелось оставить прошлую жизнь и переехать сюда. Мне, а не нам. Я ошибалась, думая, что мы на одной волне. Ошибалась, — повторила она негромко. В ее глазах были обида и грусть.
Гурни откинулся на стуле и посмотрел на потолок.
— Психотерапевт мне как-то сказал, что ожидания — просто зародыши разочарований.
Он тут же пожалел, что вспомнил об этом. Господи, как можно быть спецом по работе под прикрытием и так ужасно ошибаться в разговоре с собственной женой?
— Зародыши разочарований, значит? Миленько, — огрызнулась Мадлен. — А что там насчет надежды? Ее он тоже обесценил каким-нибудь интеллектуальным афоризмом? — Обида из ее взгляда проникла теперь и в голос. — Как насчет надежды на лучшее? На перемены? Что с надеждой на близость? Какое на этот счет мнение у твоего психотерапевта?
— Прости, — произнес Гурни. — Я, как всегда, ляпнул что-то лишнее. Похоже, я весь состою из чего-то лишнего. Давай я попробую переформулировать. Я хотел объяснить, что…
Она его перебила:
— Что ты подписался две недели работать на психическую бабу и попытаться напасть на след маньяка-убийцы? — она уставилась на него с вызовом. — Отлично, Дэвид. Две недели. Что тут еще скажешь? Валяй. Делай, что хочешь. Да, и кстати, у меня нет сомнений, что эта работа требует силы, мужества, честности и блестящего ума. У меня вообще нет сомнений, что ты человек незаурядных достоинство. Таких, как ты, — один на миллион. И я правда тобой восхищаюсь. Только знаешь что? Я бы предпочла не восхищаться тобой, а быть с тобой. Как думаешь, есть у меня шанс? У нас — есть у нас шанс на какое-то «мы»?
На секунду его голова сделалась абсолютно пустой.
Затем он негромко произнес:
— Я очень на это надеюсь, Мадлен. Очень надеюсь.
Когда он ехал в Тэмбери, с неба посыпалась морось — достаточно сильная, чтобы включить дворники. Гурни остановился в Диллвиде, чтобы купить второй стаканчик кофе — на этот раз не на заправке, а в лавке экологически чистых продуктов Абеляра, где кофе был свежемолотый, ароматный и очень вкусный.
Он забрался с кофе в припаркованную машину и принялся искать среди документов распечатку от сотового оператора. Там значились даты и время отправки сообщений с телефонов Джиллиан и Флореса за три недели, предшествовавшие свадьбе. Тринадцать сообщений от Флореса ей, двенадцать — от нее ему. На отдельном листе, приколотом степлером, был отчет участковой техлаборатории, в котором значилось, что с телефона Перри все сообщения были удалены — за исключением последнего, с подписью «Эдвард Валлори», которое отправили за час до убийства. Там же говорилось, что сотовый оператор записывает только время сообщений и звонков, а также длительность последних, но содержание нигде не фиксируется. Следовательно, сообщения, удаленные с телефона Перри, пропали безвозвратно, если не учитывать, что переписка могла сохраниться на телефоне Флореса, но где был тот телефон?
Гурни сложил бумаги обратно в папку, допил кофе и двинулся дальше сквозь мокрое серое утро, намереваясь успеть ровно к восьми тридцати.
Дверь распахнулась раньше, чем Гурни успел постучать. Эштон был одет, как и в прошлый раз, в дорогой «кэжуал», по виду заказанный из каталога эксклюзивных товаров.
— Заходите, времени мало, — произнес он с казенной улыбкой и повел Гурни сквозь просторный холл в гостиную справа, обставленную антикварной мебелью. Обивка кресел и диванов, казалось, относилась к периоду правления королевы Анны. Столы, полка над камином, ножки кресел и другие деревянные поверхности были покрыты налетом благородной старины.
Интерьер был довольно предсказуемым для богатого дома в английском стиле, но Гурни заметил один нестандартный для такой обстановки объект. Это была крупная фотография в рамке размером с разворот журнала «Санди Таймс».
Он тут же понял, отчего именно этот журнал пришел ему на ум: именно там он уже видел этот снимок. Он был сделан в жанре гламурной фотосессии для типичной рекламы какой-нибудь бессмысленной и дорогой вещи, где модели взирают друг на друга или на объектив с эдакой чувственной надменностью и наркотически затуманенным взглядом. Но среди многих подобных этот снимок выделялся какой-то особенной патологией. В кадре фигурировала пара едва совершеннолетних девушек, которые растянулись на полу условной спальни и рассматривали тела друг друга с помесью усталости и распаленного эротического вожделения. Обе были полностью нагими, если не считать предположительных объектов рекламы — как бы невзначай накинутых шелковых шарфиков.
Присмотревшись, Гурни понял, что перед ним коллаж: в двух разных позах была снята одна и та же модель, а в результате наложения и ретуши казалось, что это две разные девушки. Это придавало и без того нездоровому сюжету дополнительную нарциссическую глубину. По-своему работа была очень качественной: она передавала атмосферу подлинного декаданса и могла бы послужить неплохой иллюстрацией Дантова ада. Гурни повернулся к Эштону и посмотрел на него с нескрываемым любопытством.
— Это Джиллиан, — прокомментировал Эштон. — Моя покойная супруга.
Гурни потерял дар речи.
Теперь снимок вызывал у него столько вопросов, что было непонятно, с чего начать.
У Гурни также было ощущение, что Эштон не только наблюдает за ним с большим любопытством, но что наблюдаемое замешательство его развлекает. Это тоже вызывало вопросы. Наконец, Гурни вспомнил, о чем забыл сказать при прошлой встрече.
— Примите мои соболезнования. И простите, что не сказал этого вчера.
Эштон разом помрачнел.
— Спасибо, — произнес он устало.
— Удивительно, что вы нашли в себе силы остаться здесь, где каждый день перед глазами место… где все произошло…
— Домик снесут, — сказал Эштон с глухой жестокостью в голосе. — Я сровняю его с грязью. Может быть, даже сожгу. Как только он больше не будет нужен полиции для расследования, он исчезнет с лица земли.
Он сделал глубокий вдох, и с выдохом его черты вновь расправились.
— Так с чего начнем? — он жестом указал на пару кресел с бордовой бархатной обивкой, между которыми стоял небольшой квадратный столик с инкрустированным полем для шахмат. Фигурок не было.
Гурни решил начать с феерически пошлой фотографии Джиллиан.
— Я бы ни за что не догадался, что девушка на этом снимке и невеста со свадебной записи — один человек.
— Потому что там она была в белом платье и без броского макияжа? — спросил Эштон, иронично усмехнувшись.
— Да, и тот образ мяло вяжется с этим, — он кивнул на снимок.
— А если я вам скажу, что роль классической невесты в исполнении Джиллиан была своего рода шуткой? Сейчас я вам быстро расскажу про Джиллиан. Простите, если покажусь бесчувственным, но мы ограничены во времени. Кое-что вы наверняка уже слышали от ее матери, а кое-что нет. Джиллиан была раздражительной, с жуткими перепадами настроения. Ей все на свете быстро надоедало, она думала только о себе, была исключительно нетерпима к окружающим, а также нетерпелива и непредсказуема.
— Впечатляющий портрет.
— Причем такой она была сравнительно безобидной, в моменты просветлений, и вела себя просто как избалованная девица с маниакально-депрессивными перепадами. А вот темная сторона Джиллиан — это отдельная история, — произнес Эштон и замолчал, разглядывая фотографию, словно ища на ней подтверждения своим словам.
Гурни терпеливо ждал продолжения многообещающей истории.
— Понимаете… — начал Эштон, все еще глядя на портрет, и голос его стал тише, — Джиллиан в детстве была сексуальным хищником. Она мучила других детей. Это был главный симптом, с которым ее привезли в Мэйплшейд, когда ей было всего тринадцать. И заметные внешнему наблюдателю поведенческие изъяны были цветочками в сравнении с ее глубинным недугом.
Он коснулся губ кончиком языка, затем вытер их пальцем и перевел взгляд на Гурни.
— Так что, мне угадать, что вас интересует? Или сами спросите?
Гурни вполне устраивало, чтобы Эштон продолжал разговаривать.
— А что, по-вашему, я хочу спросить?
— Если предположить, что есть некий главный вопрос, а не целый разнобой вопросов, которые соревнуются за первое место, то вас интересует, в своем ли я уме. Потому что если я псих, то это многое объясняет. А если нет, то вас интересует, зачем я женился на женщине с таким анамнезом. На первое, к сожалению, не могу ответить, поскольку никто не может с уверенностью поручиться за собственный рассудок. А про второй вопрос скажу, что он вызван нехваткой контекста. Помимо всех своих недостатков, Джиллиан была феноменально умна. У нее был самый быстрый, самый гибкий ум из всех, с кем мне приходилось иметь дело. И это говорю я, а я сам, мягко говоря, не глуп, и это не хвастовство. Видите шахматную доску между нами? На ней нет фигур. Потому что я играю без них. Для меня приятное упражнение — проигрывать ходы в уме, представляя расположение и потенциальные передвижения фигур. Бывает, что я играю против себя самого, просчитывая одновременно оппонирующую стратегию. Большинство людей считает, что для этого нужен удивительный ум. Но, поверьте, то, на что была способна Джиллиан, не идет с этим ни в какое сравнение. Ум такого масштаба не мог не привлечь меня в женщине — как в интеллектуальном, так и в эротическом смысле.
Вопросы в голове Гурни продолжали множиться.
— Говорят, что жертвы сексуального насилия зачастую сами становятся насильниками. Это правда?
— Да.
— А в случае Джиллиан это правда?
— Да.
— Кто был насильником?
— Их было несколько.
— Тогда кем они были?
— Доказательств не существует в природе, но это были дружки-наркоманы из компании Вэл Перри. Насилие случалось многократно в период, когда ей было от трех до семи лет.
— Господи. И нет никаких документов? Не было обращений в полицию, в социальные службы?
— Ни одной жалобы не поступило.
— Однако, попав в Мэйплшейд, Джиллиан наверняка рассказала подробности? Разве они не зафиксированы в ее деле, в материалах наблюдавших ее экспертов?
— Материалов не существует в природе. Сейчас я вам объясню про Мэйплшейд. Прежде всего это не лечебное, а образовательное учреждение. Частный интернат для девушек со специфическими проблемами. За последние годы к нам поступает все больше учениц с расстройствами сексуального поведения, в основном связанными с насилием.
— Мне говорили, что вы чаще лечите как раз насильников, а не жертв.
— Верно, хотя «лечение» — неподходящее слово, поскольку, повторюсь, мы не медицинское учреждение. Кроме того, граница между насильником и жертвой тоньше, чем кажется. В общем, идея в том, что Мэйплшейд эффективен благодаря политике конфиденциальности. Мы не принимаем учениц по направлению суда или соцслужб, не принимаем по страховке или по государственному пособию, не ставим медицинских или психиатрических диагнозов, а главное — мы не заводим никаких «дел».
— Тем не менее у вашей академии репутация модной целебной инстанции под руководством знаменитого доктора Скотта Эштона, — сказал Гурни, но Эштон никак не отреагировал на его жесткий тон.
— Подобные расстройства в обществе стигматизированы. Разумеется, наша клиентура ценит возможность сохранить проблему в тайне, не «засветившись» ни в каких документах, которые можно было бы затребовать через суд или выкрасть. С юридической точки зрения мы просто частная средняя школа, дающая качественное образование, с хорошими специалистами, которые иногда могут поговорить с ученицами в частном порядке на всякие сложные темы.
Гурни задумался о странном устройстве Мэйплшейда и о том, чем эта странность могла быть чревата. По-видимому, почуяв его сомнения, Эштон добавил:
— Поймите правильно: безопасность, которую наша система гарантирует подопечным, позволяет как ученицам, так и членам их семей прорабатывать вещи, о которых они бы ни за что не рассказали там, где сказанное как-то фиксируется. Мы имеем дело с проблемой непосредственно, не усугубляя ее дополнительной тревогой.
— Почему вы не рассказали следствию про жуткое детство Джиллиан?
— Не было повода.
— Простите, это как?
— Мою жену убил мой садовник в психотическом припадке. Задача полиции — найти убийцу. По-вашему, уместно было сказать: «Ой, а кстати, когда моей жене было три года, ее изнасиловали обдолбанные приятели ее матери»? Думаете, это бы помогло напасть на след Флореса?
— В каком возрасте она из жертвы превратилась в насильника?
— В пять лет.
— В пять?!
— Это всегда шокирует людей, не занимающихся такими дисфункциями профессионально, поскольку сильно диссонирует с обывательскими представлениями о «невинных детишках». Увы, но пятилетние насильники не такая уж редкость.
— Ничего себе, — отозвался Гурни и снова перевел взгляд на фотографию Джиллиан. — Кем были ее жертвы?
— Этого я не знаю.
Читать бесплатно другие книги:
