Остров пропавших душ Пиццолато Ник
– Хорошо.
Рокки отошла к кровати. Когда она там устраивалась, ее попка высоко поднялась, округлая и разделенная на две половинки, как спелый персик. О такой попке мечтает любой белый мужчина, включая меня самого. Шелковые треугольнички не закрывали ее боков, и было видно, что все, что надо, у нее очень плотное, безо всяких морщинок и совсем не трясется. Я не знаю, что со мной случилось. Наверное, я просто был пьян. Я все думал о Кармен и Лорейн и гадал, развелась ли она. А ведь Рокки была гораздо симпатичнее их, и кроме того, как и для большинства мужчин, сама идея секса с женщиной намного моложе меня заставляла меня почувствовать себя немного бессмертным. И все-таки я так и не решился. Она, наконец, устроилась под простынями, а кондиционер все трясся и гремел, и холодный воздух дул мне прямо на грудь. Не отворачиваясь от стены, она тихо сказала:
– Если хочешь, ты тоже можешь лечь в кровать. Тебе надо выспаться. Я ничего такого не имею в виду.
И она натянула на себя одеяло. Я встал и улегся на кровать, под скрип и звон ее пружин. Я лежал на спине, сложив руки на животе. Она слегка придвинула ко мне свое свернутое калачиком тело, все еще не отворачиваясь от стены. Я закрыл глаза под мерный звук работающего кондиционера и услышал, как ее дыхание стало глубоким и ровным. В темноте я стал думать о том мужике, в квартире которого побывал накануне, в той самой, где было так много тотализаторных билетов и пустых бутылок, и фотография женщины с мальчиком. Теперь он мог больше не беспокоиться о нашей возможной встрече.
Интересно, что он сделал с этим временем, которое неожиданно свалилось на него, как подарок свыше? Догадался ли он слинять?
Утром Рокки тихонько похрапывала рядом со мной, сбросив с себя все покрывала. Ее поношенные трусики прилипли к ее попке, а одна резинка совсем разлохматилась. Я проснулся с мыслями о Мэри-Энн. У моей матери были пшеничные волосы и симпатичное, хорошо вылепленное лицо, полное драматизма. Ее единственным недостатком были темные круги вокруг глаз, которые становились особенно заметны, когда она не красилась. Но и этот недостаток делал ее лицо еще более интересным, а эти глаза всегда внимательно смотрели вокруг в поисках разных пустяшных побрякушек. Конечно, она иногда изменяла Джону Кэди. Это было видно, а позже мне пришла в голову мысль о том, что он, по-видимому, ничего не имел против.
Иногда она оставалась дома и слушала на кухне пластинки Хэнка Вильямса[22], попивая ромовый пунш, пока не набиралась до полного изумления. Тогда она хотела, чтобы я потанцевал с ней. Я всегда был высоким парнем, и она могла положить голову мне на плечо, а вентилятор под потолком навевал на меня ее запах – смесь пота и душистого мыла, – и слегка влажная кожа ее рук прилипала к моей шее.
В такие дни она иногда рассказывала мне разные истории. Все они были о времени, которое было еще до меня, когда она работала в Бьюмонте у человека по имени Харпер Робишо, который держал ночной клуб. Она любила говорить о нем. По ее словам, он был авторитетным человеком, который по-доброму к ней относился, и она рассказывала о том, как пела в этом ночном клубе перед гостями, одетая в длинные платья с блестками и с мундштуком из слоновой кости в руке. Рассказывая об этом, она могла начать тихонько петь – у нее был глубокий вибрирующий голос, который казался слишком низким для женщины. Она пела вещи Пэтси Клайн или Джины Шепард, но закончив, всегда улыбалась такой грустной улыбкой, что я пугался.
После того как Джон Кэди свалился с башни охлаждения, Мэри-Энн так и не смогла взять себя в руки. Она стала общаться с людьми, которых я совсем не знал. Ее тело вынесло на Кроличий остров, узкую безлюдную полоску песка и леса в центре озера Приен, в том месте, где федеральное шоссе № 10 свободно висело над зеркалом воды.
Когда я проснулся утром, эти воспоминания о Мэри-Энн почему-то первыми пришли мне в голову. Влажный и безотрадный серый свет проникал сквозь занавески в окно нашего номера в «Старлайтере». Вся моя уверенность прошлого вечера куда-то исчезла – больше я не чувствовал, что ступил на путь удачи.
В холодных стенах комнаты чувствовалось какое-то невыполненное обещание. В душе моей теснились призраки былых надежд: былые разочарования и былые обиды. Меня расстроило то, что даже по прошествии всех этих лет они все еще преследовали меня.
Я встал и вышел на балкон покурить, оставив Рокки лежать, свернувшись калачиком, на кровати.
Над парковкой громоздилась сломанная сосна, которая отмечала начало поросшей травой поляны, постепенно переходившей в овраг, доверху засыпанный разбитыми бутылками и рваными упаковками от еды. Солнце стояло еще не высоко, поэтому все вокруг было залито неустойчивым светом, который бросал тени на белые стены мотеля и освещал мокрую полосу, опоясавшую все здание. Там, где асфальт рассыпался на мелкие кусочки, тротуары покрыла паутина маленьких трещин.
Погода показалась мне слишком агрессивной – воздух накрыл меня, как гигантский влажный язык, липкий и теплый, как угасающие угольки. Я подумал о Кармен и Стэне: интересно, знает ли она, что он хотел со мной сотворить?
Бросив окурок, я вернулся в комнату.
За дверью ванной шумел душ, а белье на кровати было все скомкано. Сев на ее край, я сжал руки между коленями, чтобы остановить похмельную утреннюю дрожь.
Рокки вышла из душа, от груди до колен закутанная в белую простыню. Зачесанные назад влажные волосы оттеняли ее лицо, как будто бы на него светил луч фонаря.
– Привет, – сказала она. – Я сейчас оденусь, просто я оставила здесь свою одежду. Ничего такого я не замышляю.
Овечьи интонации ее голоса вывели меня из себя.
– И что все это должно значить?
– Что именно?
– Ты что, хочешь сказать, что со мной что-то не так, потому что вчера я не захотел переспать с тобой?
– Нет. Не…
– Ты остаешься здесь.
– Что?
– Я вчера уже наелся этого дерьма про соблазнительную красотку.
– Да что это на тебя нашло, приятель?
Я встал, и девушка попятилась в сторону ванной, прижимая одежду к груди.
– Поосторожнее, приятель. У тебя вид такой, как был вчера, когда ты смотрел на этих ребят.
– Тебе придется кому-нибудь позвонить. Я оставлю тебе несколько баксов.
У Рокки было расстроенное лицо, а с волосами, зачесанными назад, она выглядела совершенно невинной. Я уставился на свои сапоги, сжал и разжал кулаки.
– Послушай, – сказала мне Рокки. – Я очень много думала. Думала о том, что ты сказал мне прошлой ночью. А потом мы приехали сюда, и я стала вести себя, как последняя дура. Прости меня. Я просто не знаю, что на меня нашло. Наверное, слишком много выпила. То, как ты со мной разговаривал… Поверь, Рой, я благодарна тебе за наш вчерашний разговор.
Я взглянул на себя в зеркале. Ноздри мои побелели, а морщины на лбу стали глубокими и совсем бесцветными.
– Я сразу хотела тебе сказать, что благодарна за этот разговор. И за все остальное. За все, что ты для меня сделал. Ты ведь мог сделать со мной все, что заблагорассудится, но ты мне помог. И это тогда, когда я все время пыталась тебя завести. Даже не знаю, зачем. А ты со мной так хорошо говорил. Поэтому я все время об этом думала, Рой.
Пока она говорила, во мне зашевелилась гордость, которую я испытывал вчера вечером; я снова почувствовал себя героем. А она между тем уселась на край кровати и прижала к себе одежду.
– Я и о тебе тоже думала, – продолжила девушка. – О том, что с тобой случилось. Это не для того, чтобы напомнить тебе. Нет. Но послушай. Я знаю, что я тебе не нужна. Я это знаю, Рой. Но мне кажется, что, судя по тому, как все складывается, в один прекрасный момент я тебе понадоблюсь. Рано или поздно. Я подумала, что тебе может понадобиться друг, который поможет в трудную минуту.
Она отвернулась к стене и крепче закуталась в полотенце.
– Я просто хочу сказать, что если до этого дойдет, то кто-то тебе обязательно понадобится. Если ты хочешь, чтобы мы играли в открытую, то нет проблем. Я больше не буду тебе врать. И я могу платить сама за себя. Если меня кто-то разыскивает, то ты мне поможешь. А если тебе станет плохо, ну или всякое такое, то я помогу тебе.
Разжав руки, я вцепился себе в колени и почувствовал, как мое лицо расслабляется. В гостиничном зеркале мы выглядели странной парой.
– Хорошо, Рокки. Посмотрим, что из всего этого получится. Подождем еще немного. – Я расслабил мышцы шеи и глубоко вздохнул. – И зови меня Джон. Это мое новое имя. – В документах стояло имя Джона Робишо.
– Можешь на меня рассчитывать, Джон. – Она встала и пошла в ванную, но остановилась на пороге. – А я буду рассчитывать на тебя.
Сразу же после того как мы уехали из «Старлайтера», я купил газету «Пикаюнские[23] новости» и коробку пончиков в «Крюгерс»[24]. Мы с Рокки расположились на парковке и уплетали их с кофе, пока я читал газету.
Я просмотрел ее от корки до корки, но нигде не нашел никакого упоминания об убийстве в районе Джефферсон Хайтс. Поразмышляв об этом, я понял, что единственными звуками в тот момент были звуки двух выстрелов из моего пистолета, а они могли быть приглушены старыми цементными стенами. На фоне городского шума их вполне могли не заметить. А может быть, кто-то и услышал, но не захотел связываться… В любом случае, Стэн уже давно все зачистил.
– Никогда не видела, чтобы в кофе клали столько сахара. По-моему, ты насыпал полчашки, – заметила Рокки.
Я поставил свой кофе на торпеду и нашарил под креслом плотный конверт, набитый бумагами. Кровь на страницах успела высохнуть и походила на ржавчину. Я положил бумаги поверх газеты. Корабельные манифесты. Списки содержимого потерянных контейнеров. Банковские проводки. Длинные признательные показания Зинкевича, подписанные им собственноручно. Имя Птитко, выделенное курсивом. Всюду и везде один только Птитко.
– Что это за бумаги? – спросила Рокки, запихивая себе в рот еще один пончик.
Я уложил все обратно в конверт и засунул его назад под сиденье.
– Пока не знаю.
Мы заехали в банк и сняли с моего счета остававшиеся на нем деньги. Еще шестьсот долларов в добавок к тем трем штукам. Девушка с восторгом пересчитывала банкноты. Волосы ее высохли и превратились в светлый пушок – прическа напоминала стрижку панка.
Она была красотка, и это действовало на меня успокаивающе. Так, как может успокаивать смазливая мордашка.
И вновь на запад по федеральной № 10. Рокки разыскала у меня пленку Пэтси Клайн и стала негромко подпевать ей. Я чуть не попросил ее заткнуться из-за тех воспоминаний, которые у меня вызывала эта пленка, но сдержался. Мы ехали по земле, которая напоминала развалившуюся на куски глиняную таблетку: кое-где виднелись зеленые островки, а грязные, темные воды простирались в южном направлении до самого залива. Рябь на болотах казалась белой в обжигающем солнечном свете. Мы проехали Сулфур со всеми его нефтеперегонными заводами – царство труб, бетона и отвратительных запахов. Рокки замолчала и выключила радио.
– Рой? А ты можешь завезти нас в Оранж, как хотел раньше?
– Что ты сказала? А зачем? – Мой голос прервался. – Ты что, хочешь там сойти?
– Нет, – покачала она головой. – Я ведь сегодня утром говорила совершенно серьезно. И отвечаю за каждое слово. Насчет того, что могу платить за себя сама. Я точно могу достать денег.
– В Оранже, штат Техас?
– Я действительно могу.
– Каким образом?
Сощурив глаза, Рокки смотрела через ветровое стекло прямо перед собой, а потом отвернулась и стала смотреть на ряд сломанных кипарисов, которые торчали из грязи вдоль дороги, как коричневые кости.
– Да не беспокойся ты об этом. Там есть кое-кто, кто мне должен. Просто давай притормозим в Оранже.
– То есть теперь ты хочешь попасть в Оранж?
– По-любому, мы на федеральной № 10. Разницы никакой.
– И с кем же ты хочешь встретиться?
– Там один урод должен мне деньги. Я утром это сообразила.
– И что, ты думаешь, что он расплатится?
– Конечно. Я в этом не сомневаюсь.
Голос ее упал, а глаза смотрели куда-то глубоко внутрь ее души. Минуту я размышлял.
– Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним, правда? Я должен для тебя их выбить. Я теперь как твой вышибала?
– Нет.
– Нет?
– Вот именно, что нет. Ты нужен мне только для того, чтобы отвезти в Оранж.
Я еще раз прокрутил это у себя в голове.
– В таком случае, хорошо.
– А что, если бы я тебя попросила? – спросила Рокки. – То есть попросила бы тебя на него наехать? Ты бы это сделал?
– Может быть. – Я крепче стиснул руль и мысленно ухмыльнулся.
– Да ты не волнуйся. Мне это ни к чему. Хотя, в любом случае, спасибо.
Хилые, поломанные деревья без листьев походили на высохшие щупальца осьминогов, а большие белые цапли, устроившие себе гнезда на поломанных кипарисах, казалось, провожали своими криками летящий пикап. Девушка разгладила сумку, лежавшую на коленях.
– Я сама с ним потолкую.
– А это не опасно?
– Ну конечно, нет.
– Ты действительно хочешь рискнуть? Ведь у нас же есть деньги. То есть я хочу сказать, что совсем не имел в виду то, что говорил раньше. Тебе совсем не обязательно доставать деньги прямо сейчас. Когда доберемся до места, что-нибудь придумаем.
– Нет. Все в порядке. Я должна это сделать. Я обещала. – Она смотрела из окна с холодным, деловым выражением лица, которое я видел у нее впервые.
– Не хочешь рассказать мне, что ты, черт возьми, имеешь в виду?
– Если спросишь, то расскажу, потому что обещала не врать. Но лучше не спрашивай. – Она склонила голову к плечу.
На зеленом указателе было написано, что до Оранжа осталось восемь миль.
– Ну что ж, – произнес я, – понятно.
Рокки положила руки на сумку и вздохнула. Весь этот почти плоский мир с кудзу[25], хилыми деревцами и темными болотами что-то для нее значил, так же как и для меня, и она смотрела из окна взглядом возвратившегося блудного сына. Пролетающий пейзаж притягивал нас, отбрасывая далеко в прошлое и вновь превращая нас в тех людей, которыми мы когда-то были.
Мы проехали по короткой главной улице, на которой располагалось несколько занюханных забегаловок, заправочная станция и сберегательная касса. Высокая, нескошенная трава.
– «Тэйсти Фриз», – неожиданно произнесла девушка. – Там мы все собирались.
Говорила она явно не со мной.
Плоская прерия простиралась до самого горизонта. То тут, то там на ней виднелись островки кустарников, рощицы деревьев, и отовсюду тянуло запахом аммиака. Воздух здесь такой чистый, что он собирает солнечный свет, как линза, и поэтому щуриться приходится даже глядя на землю. Пару раз девушка подсказала, где надо повернуть; домов становилось все меньше, и располагались они все дальше от дороги – полуразвалившиеся, прячущиеся в тени дубов и ив. В таком климате все живое жмется к тени, поэтому основной приметой глубокого юга является то, что все здесь, по крайней мере наполовину, спрятано в тень.
По ее указанию я повернул на юго-запад, в район лощин, заросших виноградом, и передвижных домов, траченных ржавчиной. Еще одна заправка пряталась за вывернутыми с корнем плитами фундамента, из которых были выдраны насосы. Стекла в ней были выбиты, и вся площадка почти полностью была захвачена кудзу и сорняками. Мы проехали мимо школьного футбольного поля и выехали за границы собственно города – на большом черном билборде, стоявшем рядом с дорогой, было написано белыми буквами, что ад уже совсем рядом.
В этом захолустье, когда мы миновали даже самые крохотные стоянки трейлеров, Рокки попросила меня остановиться в нескольких десятках ярдов от деревянной лачуги, стоявшей на опушке густых зарослей из перепутавшихся кустарников и дикой травы. Лачуга была пшеничного цвета – так она выгорела под палящим солнцем. По размерам эта халабуда была не больше старой охотничьей палатки. К одной из ее стен был прислонен проржавевший бак для нагрева воды, а из зарослей травы возвышался надувной виниловый клоун, весь покрытый плесенью. Весь дом был оплетен коричневым плющом, а одно из разбитых окон было заткнуто газетой. Рядом, на козлах, стоял полуразвалившийся «Шевроле». Козлы уже вросли в землю, и казалось, что поле медленно поглощает его. Рядом с кустарниковым лесом располагался покосившийся жестяной навес. Закрыт он был полуоторванной сетчатой дверью. Все вместе это выглядело как место, где байкеры тайно готовят метамфетамин[26].
Мы сидели в грузовике, не выключая двигателя. Палящее солнце выжигало поля, и вокруг нас дрожал разогретый воздух. Рокки сжимала свою сумку и смотрела на лачугу так, как будто хотела уничтожить ее своим взглядом.
– Ты точно в этом уверена? – еще раз спросил я. – Почему бы мне не пойти вместе с тобой? Я просто постою рядом. Поверь мне, в большинстве случаев этого бывает достаточно.
– Нет. Спасибо. Там со мной ничего не сделается. – Было впечатление, что Рокки говорит с кем-то на улице. – Лучше, если я пойду одна.
– Как хочешь, – пробормотал я, но она не пошевелилась, и мы просидели неподвижно еще несколько мгновений. Трава была такой сухой, что гремела на легком ветру.
– Кричи громче, если припрет, – добавил я, – и я сразу прибегу.
– Дай мне минут десять, – попросила девушка, открыв дверь и вылезая из машины.
– А ты уверена, что этот урод дома?
– Конечно, он дома. Он вообще никуда не выходит. Если кому-то нужно, то люди сами приходят к нему.
Рокки захлопнула дверь и, аккуратно перешагнув через канаву, беззаботно двинулась через заброшенный двор, где в траве то тут, то там блестели расплющенные пивные банки. На фоне громадного поля девушка выглядела очень маленькой и одинокой, и мне показалось, что она вся сжалась, когда подошла к дому. Рокки направилась за дом, вместо того чтобы войти через переднюю дверь, и исчезла из виду. Тишину нарушали только звуки животных и скрежет сухой травы.
Я опять достал плотный конверт и вынул из него документы. Думаю, Зинкевич надеялся, что все эти бумаги – гарантия его жизни или что-то в этом роде. Я поразмышлял над возможностью использовать бумаги для шантажа. Сейчас ни шантаж, ни бартер не имели никакого смысла, принимая во внимание ситуацию, в которой я находился.
В доме царила тишина – ни звуков, ни других признаков жизни. Дерево, из которого он был построен, было таким же выжженным и повидавшим виды, как и прерия вокруг.
Вдруг я услышал резкий звук, который трудно было с чем-либо спутать. Выстрел. Я осмотрелся, но грунтовая дорога, уходившая на холм позади меня, была пуста. Возможно, где-то поблизости кто-то охотился на белок или голубей. Из дома никто не появился. Я выскочил из пикапа с «кольтом» в руке и перепрыгнул через канаву. Когда я бежал по двору, один сапог поскользнулся в грязи, и я упал на колени. Затем вскочил, схватил выпавший пистолет и вновь побежал, чувствуя, как жара высасывает из меня жидкость. Я был на полдороге к дому, когда на переднем крыльце показалась Рокки. Я попытался перевести дух и опять свалился. Когда я поднялся, она была уже совсем близко. Я окаменел от ужаса. Рокки за руку вела к грузовику девочку, маленькую светловолосую девочку. Я развернулся и изо всех сил бросился назад, к «Форду».
– Рой! Рой, подожди! – услышал я ее крик.
– Сама подождешь! – выкрикнул я в ответ, шевеля ногами и иногда оскальзываясь на высохшей траве.
Я захлопнул дверь, но движок не завелся с первого раза, поэтому я в панике смотрел, как Рокки, с двумя рюкзаками в одной руке и рукой малышки в другой, пытается бежать в сторону машины, крича мне что-то. Они уже добрались до канавы, когда, наконец, с визгом покрышек я стартовал, сопровождаемый шлейфом из песка и мелких камешков. Я поддал газу и в заднем зеркале увидел их двоих, стоящих на дороге. Рокки махала рукой, а в это время на них медленно опускалось облако коричневой пыли, поднятой колесами моей машины.
Дорога передо мной была из утрамбованного грунта и вела, по всей видимости, еще дальше в леса, в совершенно девственную местность и, возможно, к воде. Я попытался представить себе последний оплот цивилизации, который мы видели по дороге к деревянной хибаре, и как долго им придется туда добираться.
После этого я нажал на тормоз.
Я уговаривал себя, что сразу же брошу их, что пошлю их куда подальше. Но сначала я должен был подвезти их и снабдить Рокки хоть какими-то деньгами.
Когда я вернулся, они стояли на обочине, а рюкзаки лежали у их ног. Руки Рокки, покрытые тонким слоем пыли цвета хаки, лежали у нее на бедрах. По ее физиономии и выдвинутому вперед подбородку было видно, что она вне себя, но в то же время что-то в ее лице говорило о том, что она была уверена в моем возвращении. Сначала она подсадила малышку. У ребенка были коричнево-зеленые глаза, которыми она изучала меня дольше, чем это позволил бы себе любой взрослый. Девочка уселась посередине сиденья, продолжая наблюдать за мной.
Я хмыкнул.
– Как тебя зовут? – спросила малышка.
– Джон.
Ребенок нахмурил брови.
– Нет, неправда.
– Тифф, веди себя прилично. – Рокки захлопнула дверь и смахнула грязь со лба. – Это Тиффани.
Рюкзаки расположились на полу между ее ногами. Одной рукой она прижимала к себе Тиффани, а другой держала свою сумку. Рокки включила кондиционер, пока Тифф оценивала меня. От девчушки воняло мокрой псиной.
– Все будет хорошо, Тиффи. Мы едем путешествовать, Тиффинанни.
Она пощекотала девочку, и та захихикала, однако глаз от меня не отвела. Рокки смотрела прямо перед собой сквозь ветровое стекло, пока я выезжал на федеральную трассу.
– Дай мне посмотреть твою сумочку, Рокки, – попросил я.
– Зачем?
– Дай ее мне, или я отберу ее у тебя силой.
Она дунула на свою челку, схватила сумку и бросила ее мне на колени. Сумка оказалась довольно тяжелой.
Когда я ее открыл, пистолет лежал сверху. Наверное, он принадлежал одному из тех, в масках, которые остались в доме Зинкевича. Глушитель Рокки отвинтила, и он лежал на самом дне, под косметикой и салфетками. Теперь я, наконец, понял, чего же она искала, когда шарила по карманам тех громил. Пистолет был еще теплый.
– Какого черта, Рокки? – Глубина ее предательства поразила меня.
– Выбирай слова, приятель.
– Выбирать что?.. – Я дернул за ремень безопасности. – Ты затеяла со мной опасную игру, детка.
Малышка осматривала нас по очереди. Ее щечки были пухлыми и мягкими. Они были измазаны засохшей грязью и тряслись достаточно красноречиво, чтобы я умерил свой тон. Девочка была очень худенькой, а ее светлые волосы были такими светлыми, что казались просто белыми. Рокки погладила ее по голове и отвернулась к окну. Мимо проехала машина шерифа.
– Это моя сестра, и она поедет со мной. Ты можешь нас где-нибудь высадить, если она тебе в тягость, но она останется со мной.
Ночнушка девочки, в которую она была одета, по цвету походила на грозовое облако, а на всем ее теле росли волосики, мягкие, как пух. На их фоне моя кожа выглядела как поверхность необожженного кирпича.
– А что думает обо всем этом ее папочка? – поинтересовался я. – И что ты сделала с оружием? И что это за выстрел я слышал?
– С ним все в порядке. Я его просто припугнула, чтобы он не сомневался, что я могу это сделать.
Я выехал на федеральную трассу. Машин на ней заметно прибавилось. Когда она больше ничего не сказала, я произнес:
– Ты стреляла в своего отчима.
– Я стреляла в стену, так что ему еще повезло.
– Боже, черт побери. А ты не думаешь, что он вызовет копов?
– Нет, копов он не вызовет. Они ему там совсем не нужны.
– Боже мой, но как можно было сделать такую глупость?
– Лучше уж ты ругайся, чем вот так поминать имя Господа всуе. Что тебя так в Иисусе привлекает, что ты поминаешь его каждую минуту?
На эстакаде появилась еще одна полицейская машина. Мне показалось, что она наблюдает за нами с равнодушным вниманием филина.
– А тебе не кажется, что тебе бы стоило обо всем мне рассказать? Мы ведь уже об этом говорили. И даже слово одно употребляли – вроде как честность?
– Я бы тебе все рассказала, если бы ты спросил.
– Но ты сама сказала мне не спрашивать.
– И я очень благодарна, что ты прислушался ко мне.
– Все это называется похищением ребенка. И все они уже скоро будут идти по нашему следу. – Я почему-то заговорил шепотом.
Тиффани поочередно осматривала нас, но, как мне показалось, она не была особо испугана и не очень возражала против того, чтобы быть с нами.
– И совсем это не похищение, – ответила Рокки. – Он никому ничего не скажет и никуда не заявит. Он даже обрадуется. Бабки-то все равно будут приходить ему.
Я покачал головой. Каждую минуту я проверялся в заднем зеркале на предмет копов. Но в зеркало было видно только массу фургонов, машин и больших, восемнадцатиколесных тягачей: сверкала хромовая отделка, затемненные стекла отражали солнечные лучи.
– И что же мы будем со всем этим делать, как думаешь? – поинтересовался я. – Рокки, я не могу понять, что за игру ты затеяла. Смысла во всем этом нет никакого.
– Понимаешь, мы с ней где-нибудь спрячемся на время. Я найду работу или что-то в этом роде. Теперь я буду за ней присматривать. Кроме того, ей уже скоро в школу.
– В школу? Ты же не собираешься… о, Господи.
– Помнишь, что я рассказывала тебе вчера? Про Вонду? – Девушка повернулась ко мне, одной рукой поглаживая голову ребенка. – Так вот, ей, – она кивнула на сестренку, – должно повезти больше.
Девочка посмотрела на меня с таким подозрением, что я сразу же понял, что она совсем не дурочка. Потом она зевнула и уткнулась носом в бок Рокки.
– Понимаешь, мы… То есть, что я хочу тебе сказать… Все эти разговоры о том, что нас преследуют… теперь эта малышка тоже часть всей этой заварухи. Ты об этом-то хоть подумала?
– Тебе придется поверить мне на слово, если я скажу, что это все-таки лучше того, как она жила до сих пор. – Рокки не отвела взгляда от моего лица. – Да и как они нас найдут? Подстригись. Я тоже что-нибудь сделаю со своими волосами. Да и потом, нас ведь теперь трое. А они разве ищут троих?
Яйца у меня похолодели, когда я увидел еще одну полицейскую машину, которая появилась на разделительной полосе. Но она оказалась впереди нас, и я дал ей возможность оторваться далеко вперед.
– Я вас просто подвожу. Но действуете вы на свой страх и риск. Мы так не договаривались.
– Но мы же можем продолжить то, о чем договорились. Просто теперь я буду еще и присматривать за Тиффани.
– Тебя послушать, так это совсем просто, особенно если вспомнить, как ты до недавнего времени присматривала сама за собой. Кажется, ты вообще не представляешь, о чем говоришь. Как будто ты просто все время надеешься, что что-то хорошее должно вот-вот произойти. Но когда этого не произойдет, то ты очень сильно разочаруешься.
Тиффани протянула ручонку и коснулась жестких кончиков волос моей бороды.
– Как у Санты? – спросила она, взглянув на сестру.
– Да, детка. Ты абсолютно права, Тиффи. Как у Санты.
– Но ты не Санта, – опять повернулась ко мне девочка.
Это расстроило меня еще больше.
– Ну а деньги-то ты хоть достала?
– Не очень много, – нахмурилась она. – У Гэри было всего восемьдесят баксов, и я их забрала. Там даже на продажу ничего не было, правда.
– А кто будет следить за твоей сестренкой, пока ты будешь находиться на этой своей воображаемой работе?
Она облизала пальцы и стерла ими пятнышко грязи на щеке девочки.
– Может быть, это будет работа, на которую я иногда смогу брать и ее. А иногда она будет находиться в школе. Черт возьми, приятель, даже полные идиоты в этом мире умудряются поднять своих детей.
– Только не всегда удачно. – Я сжал руль.
– Знаешь, – заметила Рокки, – чем больше я об этом думаю, тем меньше тебя понимаю. Ты-то что так волнуешься?
Я хотел заорать в голос, но потом мне пришло в голову, что все, что я хочу сказать, так или иначе связано с будущим, а его-то как раз у меня и не было.
– Помнишь, что ты мне рассказал? – спросила девушка. – Так вот, приятель, мы просто даем тебе шанс. Сейчас мы тебе вроде бы не нужны. И я это понимаю. Но может наступить время, когда мы тебе понадобимся.
Тиффани засопела и заерзала на сиденье, устраиваясь поудобнее под рукой Рокки.
– Я вас обеих оставлю.
– Хорошо, – был ее ответ.
Потом мы надолго замолчали, и тишину нарушал только ветер за окнами. Его звук напоминал звук скользящего с горы лыжника. На горизонте появились тяжелые облака, и я почувствовал, что мы просто жалкие жучки, ползущие по самому краю мироздания. А ведь так это, в какой-то степени, и было.
Я продолжал двигаться на запад, и солнце светило нам в спины. Лица девочек стали сонными. И здесь я опять вспомнил то старое правило. Ты мотаешь только свой срок, и ничей больше. Но что происходит после того, как твой срок закончился, подумал я? Посмотрел на спящую девочку, которая засунула один кулачок себе под подбородок.
– А зачем ты сняла глушитель? – задал я вопрос.
– Я думала, что так будет страшнее. – Рокки пожала плечами и стала что-то рассматривать за окном.
– Ты когда-нибудь была в Галвестоне?
Она отрицательно покачала головой.
Часть II
Некоторые вещи пережить невозможно, поэтому ты вроде бы и не живешь после них, хотя и не совсем еще умер. Все, что происходило со мной в мае 1987 года, все еще продолжается, только с того дня прошло уже двадцать лет, и все это стало историей. На улице стоит 2008 год, и я выгуливаю свою собаку. То есть пытаюсь выгуливать. Хожу я медленно и не очень твердо.
Сегодня утром я получил записку. Сесил написал, что меня разыскивает мужчина. Сесил владеет мотелем, в котором я снимаю свою конуру и заодно подрабатываю мастером на все руки.
Здесь и дальше на юг красновато-коричневый туман на побережье кажется бесконечным. Его грязноватый цвет заставляет меня вспомнить о песчаных бурях, которые зарождаются далеко в заливе, как будто прямо за горизонтом находится пустыня. Когда наблюдаешь за креветколовами, плоскодонками и супертанкерами, которые появляются из этого тумана, то кажется, что это другая действительность проникает в нашу и что все это неразрывно связано с историей этого места.
Одним из основных уроков истории является тот, в котором говорится, что пока ты окончательно не умер, ты еще не полностью обрел себя.
А я все еще живу.
Сэйдж бегает вокруг меня кругами и лает, но я двигаюсь недостаточно быстро для нее, поэтому беру набивную игрушку-жирафа и бросаю ее в полосу прибоя, наблюдая, как собака бросается за ней. Она прыгает и резвится на мелководье, а я смотрю на нее с берега. С рассветом появляется туман, и начинают петь птицы. Низкие звуки корабельных сирен пробуждают мир к новому дню. Сентябрь, самая середина сезона ураганов. Облака свинцового цвета, скручивающиеся в спирали, напоминают сахар-сырец.
2008 год.
Ужасный год.
Моя левая нога все время подгибается в сторону, как будто хочет от меня убежать. За мной остается неровный след. Песок в Галвестоне грубый и серый, хотя иногда в нем попадаются оранжевые и желтые вкрапления; пляжи по утрам совершенно пустынны, поэтому Сэйдж свободно носится по всему берегу, держа в зубах успевшего сваляться комками жирафа. Я провожу языком по своему керамическому мосту и вспоминаю.
Записку Сесил приклеил к двери моей комнаты, и ее содержание звучит в моем сознании, как багровый вечерний прибой:
Рой,
какой-то крутой в костюме разыскивает тебя. Своего имени он не назвал.
Наверное, мне стоит вернуться назад и начинать паковать вещи. Двигаться еще дальше на запад. Маловероятно, что они ищут меня через столько лет, но кто еще это может быть? Возможно, сейчас, по прошествии двадцати лет, какой-нибудь умник стал просматривать старые книги и решил привести в порядок старые дела? Может быть и так.
Я вспоминаю свою жизнь и вынужден признать, что с добрыми намерениями меня никто искать не будет. Живот мой напрягается от ощущения скорой развязки.
Из-за этой записки я сегодня думаю о Рокки больше, чем обычно.
Я вспоминаю, как она рассказывала о себе в том баре в Энглтоне, а зеленые и бордовые огни танцпола мелькали в ее глазах, и ее лицо перед моим мысленным взором становится все ярче и рельефнее, как это всегда происходит, если я вспоминаю, как она мне что-то рассказывала.