Белый Шанхай Барякина Эльвира
Наконец Фессенден освободился. Нина вошла в кабинет. Стерлинг поднялся ей навстречу:
– Ну, могу вас поздравить: ваш вопрос решен положительно.
У Нины отлегло от сердца.
– Только… – Фессенден нахмурился. – Есть одно «но». Вы подали заявление на себя, на мужа и приемную дочь. Согласно Иммиграционному закону тысяча девятьсот двадцать четвертого года лица китайского происхождения не имеют права на получение гражданства. И с этим, боюсь, я ничего не могу поделать. Если вы хотите перебраться в Америку, ребенка придется оставить здесь.
Нина ехала домой, сжимала в руках серый конверт с заветными бумагами. Ладно, не все так плохо… У нее в Шанхае процветающая фирма, переезжать в США она не намерена. Ей просто хотелось получить право экстерриториальности.
Клима не было дома – он ушел на радио. В детской Валентина и Китти рисовали зайцев.
– Мама!
Она подбежала, обняла Нину за колени.
Клим говорил, что любить – это заботиться. Нина делала все, чтобы Китти была счастлива, только ее муж предпочитал этого не замечать. Стоило ей один раз ляпнуть, что она стесняется Китти, и Клим воспринял это как убеждение, а не сказанную в сердцах глупость. Он действительно хотел видеть в Нине мегеру: это многое объясняло и к тому же позволяло ему считать себя выше и чище. Он не давал ей права на ошибки.
Бинбин рассказывала, как это страшно, когда мать не любит тебя. Нина спросила:
– Когда вы это поняли?
– Я всегда это знала.
«У Китти не будет такого, – твердо решила Нина. – И она никогда не будет страдать из-за своей расы. Я придумаю, как выбить для нее гражданство».
2
Весь вечер перед Пасхой Нина крутилась по дому, накрывала столы, готовила куличи и крашеные яйца. Клим хмуро следил за ее перемещениями. Нина показала ему полученные от Фессендена бумаги. Ей хотелось рассказать о своем решении не бросать Китти, что бы ни случилось. Но Клим не дал ей говорить:
– Ну что ж, теперь у тебя есть все, что ты хотела. Счастливого пути. О нас с Китти можешь не беспокоиться.
Он даже не спросил: «Что ты намерена делать?» У него не было никаких сомнений, что Нина соберет чемоданы и махнет в Америку.
Пасха. Всепрощение. Радость. А их трясло от взаимной ненависти.
Недо-верие.
Недо-понимание.
Недо-умение.
Нина искоса поглядывала на Клима: он сидел в кресле, подкидывал и ловил взятый с ее туалетного столика флакон с духами.
– Положи на место – разобьешь.
Клим встал, сунул Нине флакон:
– Забирай.
Хотел выйти, но она остановила его:
– Ко мне сегодня придут важные гости. Пожалуйста, веди себя прилично. Чужим вовсе не обязательно знать, что тут происходит.
– Как скажешь, моя дорогая.
Нина чуть не плакала. Ей хотелось накричать на него, выгнать. Слова уже были наготове: «Ты сам вернулся ко мне! Ты сам хотел начать сначала, и делаешь все, чтобы обидеть меня! Какого черта ты вообще живешь со мной?»
В комнату вошла Валентина с заспанной Китти. Та зажмурилась от электрического света.
– Иди ко мне! – позвал Клим. Голос у него был совсем иной. Но Китти потянулась к Нине:
– Хочу к мамочке!
Нина с усмешкой посмотрела на Клима и взяла ее на руки. «Извини, но я ее тебе не отдам. Мать ребенку всегда нужней. Особенно девочке».
Ехали по спящему городу. Кругом мрак, тишина. Китти прижалась щекой к Нининой груди: ночные фонари отражались в ее глазах.
– Мы, когда были детьми, очень боялись Пасху пропустить, – рассказывала Валентина. – Ночью вскакивали, дома холодно – зимние рамы уже выставлены, – трясемся, как мыши…
Нина то и дело поглядывала на часы: не опоздать бы. Клим молча смотрел в окно.
Шофер высадил их на углу Баошань-роуд.
Потоки людей двигались к русской церкви – молча, быстро. Кружили автомобили в поисках места для стоянки.
– Давай я понесу Китти, – сказал Клим.
Нина хотела отказаться, но сил тащить ребенка не было.
– Сколько наших, сколько наших! – ахала Валентина.
В церковь, конечно, не попали: и паперть, и подворье были запружены народом.
Ночь была жаркая, безветренная. По карнизам горели огоньки в разноцветных плошках. На колокольне мерцали искры – звонари ждали сигнала.
В толпе – притихшей, ждущей – читали Деяния апостолов. Кто-то нечаянно толкнул Нину, и она на мгновение прижалась к плечу Клима. Он отодвинулся, как чужой.
По телу пронеслась судорога. Хотелось смять себя – пустой фантик, невыигрышный билет.
Из дверей церкви вынесли иконы и хоругви, показалось духовенство в торжественных облачениях.
Ударил колокол – голос его пронесся над спящим городом. Второй удар и дружный перезвон больших и малых колоколов. Китти встрепенулась и, вытянув шею, с удивлением смотрела на людей.
Нина слышала, как она громко шепнула Климу:
– Мама плачет…
Крестный ход пошел вокруг церкви.
– Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на Небеси…
Люди зажигали друг от друга свечи, и вскоре вся улица перед храмом осветилась сотнями колеблющихся огоньков. Нина передала Китти свечку:
– Держи, солнышко…
Фейерверки со свистом улетали в небо и разрывались с оглушительным грохотом.
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес!
Нина целовалась с кем-то, ощущала прикосновение щек, запах духов и табака. Лица то появлялись, то исчезали в неверном свете. Где-то невдалеке мелькнула фигура конного сикха-полицейского, столь неуместная здесь.
– Христос воскрес!
Нина замерла – нечаянно поцеловалась с Адой. Она – вся нарядная, сияющая – смотрела на нее ошалевшими глазами.
– Воистину воскрес…
К ней тут же подошел Клим, о чем-то заговорил. Потом сказал:
– Поехали к нам разговляться.
3
Ада сидела за пасхальным столом в доме Нины Васильевны. Кругом много народа, полно военных, вернее охранников, одетых на военный лад. Карманы их галифе были заметно оттянуты. «Пистолеты», – догадалась Ада.
Феликс был на дежурстве, Митя – бог весть где: на пасхальную службу пришлось идти одной. Когда Клим пригласил ее разговляться, Ада не знала, то ли ехать, то ли нет. Заходить в дом женщины, которая тебя ограбила? Но с другой стороны, Клим отдал деньги за лечение Серафима, – правда, не по распоряжению супруги, а из собственного кармана: он теперь работал на радио.
Все-таки Ада согласилась – очень уж хотелось посмотреть, как живет Нина Васильевна.
В автомобиле ее посадили рядом с няней. Машина была вместительная – больше, чем у Уайеров. Все молчали, и Ада извелась: думала, что это из-за нее. Только когда подъехали к воротам, Нина Васильевна заговорила с Климом. Ада разобрала: «Я получила американский паспорт». Значит, она все-таки занимается паспортами!
Клим привел Аду в дом и тут же исчез. Длинные столы разбегались по комнатам. На блюдах окорока, куличи, бесчисленная пасхальная снедь.
Рядом с Адой сидела чистенькая старушка с крупными серьгами и бусами в два ряда. Она что-то рассказывала о Марии Магдалине и римском сенаторе. Ада кивала, ни слова не понимая.
Священник отслужил краткий молебен. Все пели, обменивались яйцами, христосовались.
Ада достала пенсне и быстро взглянула на хозяйку. Красивая, суровая… если бы Нина Васильевна хоть раз посмотрела на нее, Ада бы умерла от страха.
Ей не верилось, что русский дом может быть так роскошен, не верилось, что Климу ни за что ни про что досталось такое богатство. Что Нина Васильевна в нем нашла?
Бэтти говорила, что иногда женщина тянется к мужчине, потому что он хороший любовник. Бэтти так прикипела к одному арабу с серьгой. Безденежный дармоед, под горячую руку побьет, потом со скуки приласкает, а все равно нет спасения.
У Клима широкие плечи и хитрая улыбка, как у карточного джокера, за это его и любят? Если бы Нина Васильевна не любила, давно бы отвязалась от него. А вот поди ж ты, столько лет вместе.
За окном послышался звук мотора, и хозяйка вышла встречать гостей. Сама ввезла в дом худую, очень бледную женщину на кресле-каталке. Ее посадили на самое почетное место.
– Видите, я совсем расхрабрилась, – сказала она Нине Васильевне. – Теперь езжу на автомобилях.
– Это Тамара Олман, супруга лучшего шанхайского адвоката и мексиканского консула, – объяснила Аде старушка.
Вот бы познакомиться! Ада пыталась собраться с духом: спрятала пенсне в карман, долго перекатывала крашеное яичко с ладони на ладонь. Когда Нина Васильевна отлучилась, тихонько подошла, чтобы похристосоваться с Тамарой. Но к ней уже подсел Клим.
– Ну вот наконец я с вами встретилась! – сказала она, протягивая ему руку. – Ваша супруга бережет вас, как секрет фирмы.
– Скорее как историю болезни.
Он начал рассказывать о своем радио, Ада стояла неподалеку и слушала. Вещание – два часа в день на английском языке: новости, музыка и развлекательная программа. Пока Клим все ведет сам, но ему нужен помощник. Может, Тамара кого-нибудь посоветует?
Об Аде Клим даже не вспомнил. А кто хвалил ее голос, говорил, что он очень приятный? Понятное дело, что ему хочется подластиться к этой консульше. Попросишь совета, а там и в друзья набьешься.
Ада стояла со своим яичком, никому не интересная. Зачем пришла сюда? Надо было после службы домой ехать. Хоть бы выспалась.
Она вышла из столовой, стала искать выход, не нашла, сунулась в какую-то дверь. В полутемной комнате у книжного шкапа стояла дама. Ада сощурилась, чтобы получше разглядеть, кто это.
Нина Васильевна. Отсвет от маленькой лампы делал ее лицо еще более красивым и жутковатым.
– Вы кого-то ищете? – удивилась она.
У Ады перехватило дыхание. Они одни, другого случая может и не быть.
– Да, ищу… Нина Васильевна, я давно хотела вас спросить: а вы можете раздобыть американский паспорт? Вернее, два.
Она внимательно посмотрела на нее:
– Для кого?
– Для меня и моего жениха. Он тоже русский.
– Почему же он не пошел с вами на пасхальную службу?
– Он работает в полиции Международного поселения. У него сегодня дежурство. Его Феликс Родионов зовут – может, вы с ним встречались?
Нина Васильевна оказалась вовсе не злой. Сказала, что самый простой способ – это купить чужие документы: они стоят всего пятьдесят долларов. Внутри страны американцы паспорта не используют, и моряки скупают их у путешественников, которые вернулись домой и не планируют в скором времени ехать за границу.
– Но с таким паспортом прямо в Штаты ехать не стоит – поймают, – добавила Нина. – Лучше отсюда добраться до Панамы, а оттуда – на север до границы. В Латинской Америке никто подлинность ваших документов проверять не будет, так что с этой бумажкой вам все дороги открыты. А в Мексике откроете контору в пограничном городке – любую, хоть по скупке куриных мозгов. Получите справку, что вы живете рядом с границей, и можете пересекать ее сколько угодно.
Это были какие-то запредельные приключения: Панама, Мексика, поддельные документы. Нина Васильевна так свободно говорила об этом, будто сама чуть ли не каждый день нелегально переходила границу. Впрочем, с нее станется. Откуда, спрашивается, у нее такое богатство? С трудов праведных не наживешь палат каменных. Работников своих обманывает, с консульшами дружит, друзей полон дом, и все небось преступники.
– Спасибо, – тихо прошептала Ада.
Только выйдя из дома, она вспомнила, что не спросила, где же продаются эти чужие паспорта.
4
Во время пасхальной службы на Клима снизошла благодать: он вспомнил, что все горести в этом мире происходят от чрезвычайно серьезного отношения к себе. Подумаешь, жена-мегера, зато какова порода, экстерьер! Сам председатель Муниципального совета наверняка влюбился. Ищите себе, господин градоначальник, свободный экземпляр, а эта дамочка занята.
Клим пригласил к себе Аду – поговорить, как она без Даниэля Бернара справляется. Но та куда-то исчезла, а вместо нее появилась таинственная миссис Олман.
Нина не хотела знакомить Клима с подругой:
– Тамара не будет с тобой общаться. Ты человек не ее круга.
Ну-ну… Они болтали до рассвета: о радиовещании в Шанхае, о новых горизонтах. Нина несколько раз подходила, пыталась ревниво оттереть их друг от друга. Не вышло.
Тамара позвала Клима к себе на завтрак:
– У вас разговелись, поехали теперь к нам – познакомлю вас с моим мужем и сыновьями.
Нина вспылила, но вовремя спохватилась:
– Я тоже с вами поеду! – Хотя ее никто не звал.
– А на вас я обиделась, – сказала Тамара, когда они сели в автомобиль. – Вы так долго скрывали от меня своего мужа! Это было крайне эгоистично с вашей стороны.
Нина выдавила из себя улыбку.
Тамара повернулась к Климу.
– На нас на всех надеты доспехи, – продолжила она разговор. – Если броня сплошная, она не пропускает ни света, ни воздуха – ничего! – под ней все преет и гниет. Есть кольчуга плотная, через нее пробивается только пыль. Открыться страшно: вдруг в бок пырнут? А не открываться – значит всегда таскать на плечах непомерную тяжесть, глядеть через щелочку в забрале и думать, что это и есть весь мир, а дальше ничего нет и быть не может.
Клим видел, как Нина иронично кривила губы. Наверное, думала: «Это вы меня так деликатно осуждаете?»
Тебя, тебя, дорогая моя. У тебя забрало не то что закрыто, но и заклепано. Ты не хочешь пускать в сердце ничего инакового, ничего, что не имеет фирменного ярлыка и не схоже с картинками в британских журнальчиках.
Ты хочешь соответствовать, а не изобретать что-то свое. Ты думаешь, что, когда ты дотянешься до этой, кем-то другим установленной планки, все пойдет по-другому: люди начнут тебя уважать. Не начнут. И счастливей ты не будешь, потому что гоняешься не за своим, а за чужим счастьем.
Ты изо всех сил пытаешься избавиться от Клима: тебе кажется, что любить другого мужчину будет проще или достойнее.
Ты отказываешься от Китти потому, что ею нельзя прихвастнуть в избранном обществе. Ты веришь, что с твоей родной дочерью было бы все по-другому. Нет, дорогая моя. Ты бы точно так же искала в ней пользу. А польза в твоем мире выражается в чужом страхе и зависти. Завидуют и боятся – значит, жизнь удалась.
Поэтому ты никогда не заметишь, как красиво разлетаются волосы у Китти, когда она вертит головой. Угол зрения не тот.
5
За завтраком договорились до того, что Клим пригласил Тамару к себе на станцию:
– У вас отличный голос, акцент в Шанхае смущает только мистера Фессендена и его друзей, – а нам на них плевать. Радио – демократичная штука.
Тамара зарумянилась, смущенно посмотрела на Тони:
– Я бы хотела попробовать.
Он махнул рукой:
– Ты что! Ездить куда-то – это такие нагрузки!
Но все – и Клим, и дети – принялись его увещевать.
– Папочка, ну разреши! – вопил Томас. – Все мальчишки умрут с зависти, если узнают, что мама на радио выступает!
– Как будто у них есть приемники! – фыркал Тони.
– Сейчас у всех есть, только слушать особо нечего. Так, любители балуются.
– А, делайте что хотите!
Нина не проронила ни слова. По дороге домой тоже молчала, думая о своем. Потом резким движением начала крутить ручку, чтобы опустить стекло. Пальцы срывались. Клим перегнулся через ее колени, чтобы помочь, она оттолкнула его руку:
– Я сама.
Достала из сумки пачку папирос, спички.
– Не кури, – сказал Клим, – легкие изнутри черными будут.
Нина посмотрела на него в упор:
– У меня уже давно все изнутри черное, и тебя это не смущает.
Спички гасли одна за другой.
– Ну-ка остановись! – внезапно сказала Нина шоферу. На лице ее заиграла улыбка. Она повернулась к Климу: – Даниэль вернулся! Видишь, его автомобиль перед подъездом?
На вывеске была надпись: «Д. Бернар. Чайная компания».
– Я пойду поздороваюсь. Ждите меня тут.
Словно оборвали высоковольтный провод: один конец упал и пробил током все вокруг. Обуглил до мяса. Клим вышел из автомобиля, медленно поднялся на крыльцо. У двери на щите – бесчисленные объявления на китайском и английском. Бронзовая ручка – длинная и гладкая, как берцовая кость. Ступени, отполированные людским прибоем. Запах мытых полов.
Дверь направо. Табличка «Д. Бернар. Чайная компания». Из-за двери – пулеметный грохот пишущих машинок.
– О, вот так гость! – закричали Паша и Глаша Заборовы, вскакивая навстречу Климу. – Вы тут какими судьбами?
Он тупо смотрел на них:
– А вы что тут делаете?
Девчонки переглянулись, прыснули:
– Мы служим! Помните, мы вам говорили, что нас сестра сюда устроила?
Так и есть, Даниэль Бернар связан с коммунистами.
Клим оглядел контору: ничего особенного – папки, каталоги, вентилятор. На подоконнике – аптекарские весы и мешочки с чаем.
– А что вас на собраниях не видно? – спросили девушки. – Приходите обязательно! Только мы теперь собираемся в другом месте: старое беляки разгромили. Дайте нам свой адрес – мы пришлем сказать, когда будет новая лекция.
Клим сказал им, как найти «Дом надежды»: так барышни дают неправильный адрес, когда не хотят знакомиться с ухажерами.
Послышался стук каблуков, дверь распахнулась. Нина – бледная, торжествующая – стояла на пороге.
– Пойдем, – позвала она Клима.
– Что, уже наговорилась?
– Я сказала Даниэлю, что он зря разбрасывается аэропланами. Его Ада собралась удрать в Америку с полицейским.
Глава 60
1
Даниэль убедил и себя, и других, что никакое несчастье не свалит его с ног. Он считал, что он смотрит на мир со снисходительной улыбкой отставного судьи, который видел все-все… И вот полюбуйтесь на него, на этого псевдоэлегантного джентльмена: он пьет виски, пытаясь вековечным плебейским способом залить рану на сердце.
Его пальцы дрожат, глаза полны мути.
Даниэль из порта поехал к Аде, считал повороты, ругал медлительные трамваи и негодяев возчиков, перегородивших улицу. Бассет Муха лежал у него в ногах и зевал, показывая розовую глянцевитую пасть с ослепительно-белыми кривыми зубами.
Но в «Доме надежды» Ады не оказалось. Даниэль постоял у ворот. В окнах напротив отражалось праздничное небо.
Он направился к себе. Дома переполох, растрепанная супруга, от которой хотелось поскорее сбежать в контору.
Сбежал.
Нина, ревнивая Нина… Вы же знаете: гонцам, принесшим дурную весть, так хочется отрубить голову! Зачем же вы?..
Даниэль так долго готовился к тому, чтобы можно было уехать! Вернулся, чтобы забрать Аду, увезти ее на аэроплане – ведь она так любила летать!
Горе перетекало в удушливую, как иприт, злобу. Как она могла? Феликс Родионов – взяточник, продажная шкура, дрянь! Лемуан тысячу раз проделывал через него мелкие полицейские делишки. Подсадил его на торговлю опиумом: чтобы рыльце у него было в пушку и чтобы его всегда можно было приструнить.
Феликс Родионов умом не отличался и сразу клюнул на приманку.
Ада, господи! Неужели и ты – просто глупая, жадная самочка? Просто дура?
Даниэль Бернар был по рождению немец. Вырос в Праге, учился в Массачусетском технологическом институте, потом служил на одном из военных заводов Круппа.
Второго февраля 1917 года он сел в Триесте на пароход «Королева София» и выехал в Шанхай. Там Даниэля ждала импортно-экспортная фирма, чьей эмблемой был кипящий чайник. Но чай, фарфор и прочие экзотические товары были лишь прикрытием для деятельности герра Шваба, лысого человека, похожего на гнома. В ящиках с надписью «Осторожно, сыпучий товар» в Германию шли всевозможные ингредиенты, крайне необходимые для производства артиллерийских снарядов.
Путешествие Даниэля затянулось: в районе Суэцкого канала «Королеву Софию» арестовали британские власти – по подозрению в пособничестве врагу. Несколько месяцев – пока капитан доказывал чиновникам свою невиновность – пассажиры томились под прицелом пушек английского сторожевого катера. За это время Китай успел объявить Германии войну – для того, чтобы отобрать немецкие концессии на своей территории. Окруженная со всех сторон фронтами, Германия не могла послать войска на помощь соотечественникам.
Вырвавшись на свободу, «Королева София» отправилась прежним курсом. Однако острый аппендицит вкупе с лихорадкой заставили Даниэля сойти в Сингапуре. Добрый капитан, с которым он подружился, представил его как чеха, ибо британские доктора отказывались принимать вражеских пациентов.
В Шанхай Даниэль прибыл через год после начала путешествия: первого февраля 1918 года. За день до этого китайское правительство выпустило постановление о принудительной депортации немцев. Местом ссылки назначили австралийские пустыни.
Ватикан и король Испании просили воздержаться от депортации во имя человеколюбия: старики, женщины и дети могли не перенести длительного путешествия. Но Франция и Великобритания настаивали: если Китай не вышлет врагов и – главное! – не отберет у них собственность, то Пекин вряд ли сможет рассчитывать на долю в пироге по окончании мировой войны.
Чтобы спасти фирму от конфискации, Шваб поспешно переписал все бумаги на имя Даниэля. Справка капитана о том, что господин Бернар является чехом, избавила его от высылки.
Депортация то и дело откладывалась – все свободные пароходы использовались для перевозки американских солдат во Францию. В декабре в Пекине получили депешу из британского МИД: крайне важно выслать немцев до того, как будет подписан мирный договор. Война в Европе закончилась, но это никого не волновало. Немцы были соблазнительно богаты: их новые, отлично устроенные грузовые пароходы, станки и машины подрывали экономическое влияние конкурентов в Китае. Раньше с этим ничего нельзя было поделать, в 1918 году настал час расплаты.
Здания, фирмы, суда – все было разделено между победителями. Даже знаменитая Немецкая аптека на Нанкин-роуд и та перешла американцам.
Когда выяснилось, что после подписания Версальского договора Китай не получил ничего, Даниэль хохотал как безумный. Бюрократы так старались, мучили неповинных людей ради будущей прибыли – и все напрасно.
Даниэль помогал разоренным соотечественникам: кому выправлял фальшивые документы, кому давал деньги на билет в Европу. Он надел на себя маску. Стал своим среди грабителей и убийц.
Вечная тоска по аристократизму снедала буржуа с потными ладошками, и Даниэля приняли как любимца публики – чтобы восхищаться, подражать и ставить в пример бездельникам-сыновьям. Людям всегда нужны кумиры, особенно те из них, кто умеет сочетать изящество наездника, эксцентричность богатого чудака и деловую хватку бизнесмена.
Как человек умный, Даниэль понимал, что ненависть к врагам – это верный путь к саморазрушению. Как человек злопамятный, он все же ненавидел их. На балах в честь дня рождения Георга V или взятия Бастилии он смотрел на расфранченных «коллег» и «друзей»: этот голосовал за высылку немцев на заседании Муниципального совета, этот уворовал половину денег, выделенных на питание депортируемых, этот наложил лапу на счета Немецкого банка…
Иногда его просили рассказать, как он, чех, «страдал под австрийским игом». Даниэль говорил скупо и неохотно, и общество сделало вывод, что в юности мистер Бернар натерпелся от угнетателей.
Если маску носить годами, она врастает в кожу. Даниэль говорил не то, что думал, и делал не то, что говорил.
Первой отчаянной попыткой выйти из этого заколдованного круга была женитьба на Эдне.
Второй – инстинктивное сближение с Ниной Купиной.
Третьей – любовь к Аде Маршалл.
Разоренная войной и репарациями Германия нуждалась в союзниках. Таким союзником стал недавний враг – Советская Россия. У русских после войны остались две-три сотни устаревших аэропланов, около шестидесяти разбитых танков и сотня бронеавтомобилей: с таким арсеналом не повоюешь против империалистов. А у немцев были патенты, технологии и инженеры.
На советской территории один за другим открывались засекреченные военные заводы с немецкими специалистами во главе. Оружие продавалось по всему миру: Даниэль наладил его поставки в Китай.
Бесценную помощь ему оказал Лемуан: это был человек редкостного таланта – он понимал внутреннюю природу техники и людей. Кроме того, он обладал удивительной храбростью и живучестью – качествами, которые всегда восхищали Даниэля.
Поль Мари и он были настолько разными людьми, насколько это вообще возможно, но тем не менее они стали друзьями. Их роднило то, что оба были отщепенцами без прошлого.
Когда в Кантоне партия Гоминьдан приступила к созданию Народной революционной армии, Даниэль с Лемуаном поняли, что настало время перемен: грядет большая война. Большевики щедро финансировали закупки немецкого оружия, но при условии, что китайским милитаристам, против которых затевался Северный поход, ничего не достанется.
Руководство заводов Круппа согласилось и потребовало от Даниэля, чтобы он по возможности помогал коммунистам: не потому, что оно разделяло идеологию Советов, а потому, что у них был общий враг – победители.
С помощью Лемуана Даниэль скупал на черном рынке старое оружие и передавал его подпольщикам. По иронии судьбы большая его часть шла с кораблей белогвардейцев. Советский консул попросил Даниэля решить проблему с «Монгугаем». Организованные белые отряды были как бельмо в глазу у большевиков – их надо было уничтожить любым способом: создать невыносимые условия, не дать договориться с иностранными властями, а лучше всего – отправить назад в Россию.
Даниэль сделал все что мог. Хью Уайер нередко просил его помочь с устройством финансовых дел в Европе: старик мог испепелять взглядом своих дуболомов-полицейских, но в налогах и банковских процентах он был не силен. В качестве ответной любезности он делал так, чтобы полиция не замечала ни Лемуана, ни Соколова, ни других полезных людей. Если требовалось, Хью отправлял в отпуск излишне ретивых детективов или вовсе смещал их с должности.
Капитан Уайер приводил Даниэля в изумление: столько пылкости на политических собраниях – «Вышвырнем коммунистов из Китая!», «Мы должны размозжить голову красной гидре!», – а как доходило до личного интереса, у Хью возникали провалы в памяти. Он считал, что от него не зависит ход истории: большого зла не будет, если он чуть-чуть поможет революционерам, наркоторговцам или контрабандистам. Хью полагал, что он не несет ответственности ни за что.
Даниэль устал от людей, которые не заслуживали ничего, кроме презрения. Все, что его окружало, было переполнено фальшью: фальшивые друзья, фальшивые убеждения, фальшивая любовь, успех, сила. Фальшивый смысл.
Иногда ему казалось, что единственное бескорыстное существо рядом с ним – это печальный бассет Муха.
– Доктор Сунь Ятсен помер, и вместо него теперь генерал Чан Кайши, – говорил Даниэлю Лемуан. – Давай все бросим и поедем к нему на службу. Он примет нас с распростертыми объятиями.
Даниэль сомневался. Его останавливала не столько перспектива погибнуть на туземной войне, сколько привычки денди и страх потерять финансовую свободу.
– Поехали! – настаивал Лемуан. – Здесь нас ничто не держит, а там мы еще покуролесим на прощание. Будем совершать подвиги – разве ты не об этом мечтал всю жизнь?
Читать бесплатно другие книги:
