Белый Шанхай Барякина Эльвира
Поль Мари не интересовался ни идеологией, ни справедливостью. Он любил азарт, опасность, первобытную игру, в которой мужчина в состоянии быть мужчиной.
Он заражал Даниэля своим безрассудством.
Народную революционную армию муштровали русские и немецкие инструкторы. Даниэль присутствовал на учениях: результаты были поразительными. Чан Кайши удалось создать самую боеспособную армию в Китае: если хватит денег и патронов, он должен был победить. Но и то и другое приходилось ввозить из-за границы.
Чан Кайши понимал, что его политическое будущее всецело зависит от союзников. Его армии остро не хватало людей, разбирающихся в современной боевой технике, в особенности в аэропланах. Советским инструкторам он не доверял: эти люди сражались не за него, не за освобождение Китая, а за мировую революцию, а по сути, за власть Москвы. Пока их цели совпадали, но они в любой момент могли разменять Чан Кайши на более удобную фигуру. Вот почему он стремился, чтобы среди его советников были люди, далекие от большевиков. Вот почему он сам предложил Даниэлю поступить к нему на службу.
– Мне требуется человек, который будет заведовать техническим обеспечением нашей авиации. Если у вас есть на примете толковые механики-иностранцы, дайте мне знать.
– Едем! – взмолился Лемуан, когда Даниэль рассказал ему о предложении генерала.
Трудно было решиться. Во время последней встречи с Ниной Даниэль смотрел на нее: вот и все, кончится это наваждение. Но так будет лучше им обоим: лисичка кицунэ никогда не поедет с ним на войну, она любит свою теплую нору и бережет пушистый хвост. Она никогда не поймет, что заставило его сорваться с места и присоединиться к армии, которая воюет за чуждые ему идеалы.
Ада бы поняла. Даниэль знал, что сможет ей все объяснить. Славная девочка, тонкий росток. Они нуждались друг в друге – так он думал, возвращаясь в Шанхай. Предвкушал, как изумит ее, выведет из затхлой комнатушки и покажет весь мир – во всем его прекрасном безумии.
Но она не захотела его дождаться.
Возможно, Нина что-то напутала или нарочно солгала.
С бьющимся сердцем Даниэль сел за руль, помчался по улице. Голуби в испуге разлетались из-под колес. Добравшись до «Дома надежды», он выскочил, не заглушив двигателя, кинулся во двор, к лестнице. Нос к носу столкнулся с Адой – она несла таз мокрого белья.
Она быстро юркнула назад, на улицу. В два хищных прыжка Даниэль нагнал ее, схватил за руку:
– Это правда, да? Он тебя прямо здесь, в этом сарае, лапает?
Удар мокрой тряпкой пришелся по лицу. Ада, гибкая и неожиданно сильная, отпихнула Даниэля:
– Не смейте за мной таскаться! Я вам ничего не обещала. Еще сунетесь, я позову полицию.
Любовника своего позовет… Чтобы приехал разбираться – засучивал рукава и напирал грудью.
2
Сидеть перед камином, смотреть неподвижным взглядом на огонь и подкладывать все новые и новые поленья – как жертвоприношение. Муха пытался подластиться, робко стучал хвостом по ковру. Дурак, ты-то что можешь сделать? Ада выбрала себе молодого поджарого полицейского с уголовным прошлым и будущим. Женатый торговец чаем ее не вдохновил.
Вошла супруга:
– У тебя натоплено, как в аду.
О, Эдна, Эдна, красноголовая женщина, чтоб тебе провалиться… Впрочем, что это изменит? Ты была послана в этот мир, чтобы отмечать собою ошибки Даниэля Бернара, как красный учительский карандаш.
Она встала, скрестила руки на груди:
– Даниэль, что с тобой происходит?
Он засмеялся. Муха вскочил, припал на передние лапы и хрипло, испуганно залаял.
– Эдна, прости… Я дурак, я сам ничего не понимаю… И ты тоже не поймешь. – Он встал, поднял с пола шляпу. – Я как-нибудь расскажу тебе все. Сейчас мне надо идти. Муха, за мной!
Через час он был в доме нового комиссара полиции. Тот выслушал историю о русском детективе, продающем опиум при содействии таможни.
– Здесь дерьмо три года надо разгребать, – проворчал он в прокуренные усы. – Ну ничего: я их живо приструню.
От комиссара Даниэль направился к Лемуану.
Поль Мари встретил его в столовой. Прелестная картина: интерьеры Art Nouveau,[60] инвалидное кресло, помесь трона и танкетки, и безногий контрабандист, поедающий апельсиновый джем.
– Я уезжаю в Кантон, – сказал Даниэль. – Ты со мной?
Лемуан облизал ложку:
– Ну что ж, едем в Кантон. Здесь по нам горевать никто не будет.
3
За Хуанпу, на другой стороне, отгородили двор. Все утро полицейские на катере перевозили туда ящики с конфискованным опиумом – чтобы сжечь.
На берегу собралась толпа любопытных кули – полицейские из оцепления едва сдерживали их:
– Не напирай! Не напирай!
Сидя на корме, Феликс наблюдал, как грузчики затаскивали на палубу последнюю партию. Вместо двенадцати ящиков опиума сожгут мастику. А зелье пойдет Феликсу Родионову – в оплату за слепоту и немоту.
Он томился от нехорошего предчувствия: в прошлый раз его обманули – самому подсунули два ящика с мастикой. Долго извинялись, сказали, что ошибка вышла. Кто-нибудь из грузчиков упер. За всем нужно самому следить.
Толпа действовала на нервы. Ну как взбесится и отобьет товар?
Стоило катеру отчалить, китайцы повалили к сампанам на берегу. Садились по двадцать человек за раз: борта едва выступали из воды.
Молодой офицер из отдела по борьбе с наркоторговлей растерянно оглянулся на Феликса:
– Чего им надо? Дымом, что ли, хотят подышать?
Феликс не ответил. От воды несло затхлостью. Капитан катера, малаец с торчащими, как у моржа, усами, сказал, что дело на мази: офицер распишется в ведомости, свой человек из таможенников примет под видом опиума мастику, а Феликс сможет забрать все, что останется в трюме.
Катер подошел к пристани. Подали трап. Босые пятки грузчиков застучали по палубе.
Феликс снова взглянул на китайцев. Они держались на почтительном расстоянии. Высадились далеко, встали кучками – ждали.
Через полчаса все ящики, кроме той дюжины, погрузили в поджидавшую машину. Везти было недалеко – за склады. В кабину и кузов сели вооруженные полицейские, грохнули борта, лязгнули задвижки.
Феликс нетерпеливо поглядел на часы: таможенника не было. Капитан-малаец тоже нервничал:
– Не нравится мне это, сэр.
С пристанью поравнялся автомобиль («Наконец-то!»), оттуда выпрыгнули трое молодых людей в штатском и направились к катеру. Феликс вышел им навстречу:
– Доброе утро!
И тут же согнулся пополам от страшного удара. Ему завернули локти, надели наручники.
– Феликс Родионов, по приказу Смешанного суда вы арестованы.
Рядом стонал капитан с разбитой мордой:
– Чертов опиум! Чертов опиум!
Глава 61
1
– Ада, расскажите мне про Россию, – велела Лиззи.
Она каждый день донимала ее расспросами. Откуда такой интерес к чужой стране?
С Лиззи происходило что-то странное: она вновь, как в «журнальные времена», стала деятельной и смешливой.
Ада не знала, что рассказывать: катание на санях, бани и сенокосы – теперь все это казалось ей далеким, будто вычитанным в чужих мемуарах. «Я ничего не помню, кроме войны», – с удивлением думала она. Вопросы Лиззи ее раздражали.
Феликс пропал: вот уже несколько дней он не приходил встречать ее после службы. Ада нашла в справочнике телефон полиции и позвонила.
– Родионова нет, – грубо ответили ей.
– А когда он будет?
– Никогда.
Даниэль тоже не появлялся. Ада приходила домой, в душную, раскаленную от зноя комнату, брала подушку с Карлосом Гарделем и сидела до ночи у раскрытого окна. Мысли – одна страшнее другой: с Феликсом что-то случилось. Но что? Где его искать? Ада не знала даже его адреса.
Она съездила на летное поле – проверить свой аэроплан. Он так и стоял на месте, в запыленном брезентовом чехле. Охранник напомнил ей, что скоро платить за следующий месяц. Чем? Опять залезать в свои сбережения? Да пропади она пропадом, эта дурацкая машина!
Лиззи медленно ходила по комнате, пепел с ее папиросы летел на ковер.
– Ты слышала новость? Муж моей сестры исчез. Его повсюду ищут, но ни в конторе, ни в клубах не знают, где он. Я думаю, оно и к лучшему. Даниэль никогда не любил Эдну, только она отказывалась это замечать. А так она богата и свободна. Если Даниэль не объявится, я, может, у нее взаймы попрошу и снова открою «Флэпперс».
Ада почувствовала, как тяжелая дурнота подступила к горлу: «Он поехал к Феликсу разбираться, и они поубивали друг друга».
Лиззи внимательно посмотрела на нее:
– Что с тобой? Ты заболела?
Ада кивнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.
– У тебя… эти самые дни? Ну так что ж ты мне сразу не сказала? Иди домой, а за Бриттани Хобу посмотрит.
Ада велела рикше везти себя в центральный полицейский участок на Фучоу-роуд. Феликс говорил, что там служит его друг.
Дежурный усадил Аду на скамейку для посетителей, а сам все звонил кому-то, писал, болтал с курьером.
– Я и забыл про вас, – сказал он, когда Ада вновь подошла к конторке. – Так кого вы хотите видеть? Коллора? Идите прямо и направо, там увидите ширму.
Общая комната, загроможденная столами, прокуренный воздух, на полу – скомканная бумага.
– Вам кого? – окликнул ее мужчина со стаканом в руке. – Коллора? Это я и есть. Вы что же, не узнали меня? Мы встречались в доме вашей хозяйки.
Ада взглянула на него полными слез глазами:
– Где Феликс?
Коллор отвел ее к своему столу, за ширму. Сунул в руки стакан:
– Нате попейте.
– Где Феликс? – напряженно повторила Ада.
– Арестован. И черта с два этого дурака выпустят! – рявкнул Коллор. – Его поймали на торговле опиумом.
– Как?..
– А вот так! И меня взгрели: «Это ты его в полицию устроил!» Скажите спасибо, что не уволили. А впрочем, черт с ними – пусть увольняют… Я сыскное агентство открою: ревнивцев на этом свете хватает, без клиентуры не останусь.
Ада терзала шейный платок: вот, значит, откуда у Феликса деньги.
Коллор ругал его на чем свет стоит:
– Я этому сукину сыну верил как самому себе. Вот, думал, нашел человека – одного на миллион…
– Я могу повидаться с Феликсом? – перебила Ада.
Коллор в удивлении посмотрел на нее:
– Вы же ему никто.
– Я невеста.
– О господи… Вашего Феликса посадили в одиночку. У нас новый начальник, и он хочет устроить показательную порку – чтобы все знали, что с ним шутки плохи.
– И ничего нельзя сделать?
Коллор нахмурился:
– Главное, чтобы Феликса судили до того, как собрание налогоплательщиков вернет Смешанный суд китайцам.
– В смысле? – не поняла Ада.
– На территории Международного поселения дела лиц без гражданства рассматривает Смешанный суд. Китайские судьи там только для декорации сидят, все решает иностранный эксперт-консультант, и, разумеется, к белым людям он относится снисходительней. Но Смешанный суд скоро передадут китайцам – это было одно из условий прекращения забастовки.
– И что тогда? – ахнула Ада.
– По закону торговцам наркотиками полагается смертная казнь. И китайский судья уж наверняка отыграется на белом человеке.
2
Клим, единственный из всех, не жалел Тамару, не считал своим долгом развлекать ее и совершать все те ритуальные действия, которыми окружают неизлечимо больных.
У него были любопытные птичьи глаза, птичья живость и любовь к праздничной трескотне. Он приносил с собой не цветы и книги, не все эти госпитальные подарки, а пропитанный талантом и энергией воздух.
Клим привез Тамару на станцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем. Бойко переговаривался по-китайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи, грыз карандаш или бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей. Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отделявшим эфирную от коридора, и с нетерпением ждали веселья.
Даже хозяин станции, толстый дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.
– Герой! – кричал он, потрясая очередной газетой с хвалебной статьей. – Я люблю тебя, чтоб ты знал!
Поначалу эфиры доводили Тамару до животного озноба. Клим в наушниках сидел рядом и делал ободряющие знаки.
Дикое чувство: перед тобой микрофон, провода, пюпитр с текстом, но ты не знаешь, сколько тысяч людей собрались сейчас перед раструбами радиоприемников. А может, и нет там никого, и все это – даром потраченные нервы.
В первый раз Тамара пересказала историю, услышанную от Тони. Один из его товарищей по волонтерском полку заснул в церкви во время вечерней службы. Ночью пробудился – двери заперты. Стал кричать:
– Эй! Откройте!
Пришел сторож:
– Кто там?
– Это я, Сен-Люк! – Фамилия у него была такая.
Сторож подумал, что это Святой Лука объявился в церкви. Помчался по улице:
– Вставайте! Все вставайте! Там в храме явление чуда Господня!
Домой Тамара ехала триумфатором. Дети встретили ее, наперебой начали поздравлять. Даже скептик Тони и тот расчувствовался:
– Ты не представляешь, как я горд!
В Берлине между СССР и Германией был подписан договор о ненападении и нейтралитете.
В Париже Коко Шанель представила миру маленькое черное платье – «униформу для женщин со вкусом». Черный цвет более не являлся символом траура.
В Лондоне Джон Байрд продемонстрировал журналистам первую телевизионную систему, которая могла передавать движущиеся изображения.
В Шанхае у Тамары Олман появился новый друг.
Они с Климом сразу стали откровенничать. Обсуждали новости, радио, Нину Васильевну: Тамара – серьезно, Клим – с усмешкой. Она диву давалась: как Нина Васильевна могла не любить своего мужа? Иметь такое сокровище и совершенно не ценить его?
– Она пыталась – ничего не вышло, – отозвался Клим. – У нее другое представление о сокровищах.
– Деньги?
Он покачал головой:
– Неопалимость. Моя жена – Неопалимая Купина. Она постоянно горит, постоянно проигрывает – и никогда не сгорает. А я не могу, обжегшись, совать руки в печку. Если у меня что-то не выходит, я начинаю жалеть себя, думать, что у меня нет способностей… У Нины упорства, как у дятла, она не боится потерь. Ей бы хотелось, чтобы я добивался ее после всего, что между нами произошло. Она сама всегда так поступает: Даниэль Бернар ее отверг – наплевать, зайдем с другой стороны. А мою гордость она считает слабостью – вроде ширмы, которой я прикрываю неспособность возрождаться из пепла. И скорее всего, она права.
– Вы ее любите? – спросила Тамара.
Клим едва заметно двинул плечом:
– Вероятно.
– И на что-то надеетесь?
– Нет.
Тамара смотрела на своего друга – ироничный жизнелюб, сильный, добрый, верный. Такие, как он, не должны быть несчастными. И все-таки вот оно – скрытый надлом, усталое неверие, что может быть по-другому. Он принял поражение и решил, что на самом деле у него все хорошо, как у миллионов нелюбимых мужчин, у которых есть дети, работа, газета и чашка кофе по утрам.
А Нина Васильевна к Тамаре больше не приходила.
3
Коллор похлопотал, и Аде разрешили увидеться с Феликсом. На свидание она пошла с Митей. Ночью ей приснился сон, что ее не выпустили из тюрьмы и посадили за соучастие. Защитник из Мити никакой, но с ним все же было спокойнее.
Тюремная ограда, скорбная очередь перед зарешеченным окном, солдаты, колючая проволока. Ада шла со сдавленным сердцем; когда ворота закрылись за ней – вздрогнула всем телом.
Ее отвели в комнату с синими стенами. Охранник, пожилой коротконосый ирландец, смотрел на Аду, будто она ему страшно надоела.
– Сидите здесь, – буркнул он и вышел в коридор.
– У него зуб болит, – тихо сказал Митя.
Ада в раздражении повернулась к нему:
– Ты-то откуда знаешь?
Охранник вернулся, и следом за ним в синюю комнату шагнул Феликс. Он был худ, небрит, запястья и лодыжки скованы цепью.
– Ада?
Она не выдержала, бросилась к нему, но охранник схватил ее за руку:
– Нельзя, мисс! Садитесь за стол и говорите. А слуга ваш пусть вон там, на лавке, дожидается.
Аду колотил озноб.
– Как вы? – проговорил Феликс. Кандалы его звенели при каждом движении.
– Говорить по-английски! – рявкнул ирландец. – У вас одна минута.
Но Феликс не обратил на него внимания:
– Вот холера… У него всю неделю зуб ноет, так он проходу никому не дает. Вы за меня, Ада, не беспокойтесь, у меня все хорошо…
– Да как же? Они убьют вас!
– Тогда надо перебить всю полицию и весь Муниципальный совет в придачу.
Голос у Феликса был спокойный, а в глазах – затравленная тоска. Ада смотрела на его руки с черными полосками на запястьях.
– Они вас в кандалах держат?
Он усмехнулся:
– Когда как.
Все было очень-очень плохо, но воины не жалуются. Слезы потекли по щекам Ады.
– Я сам совершил то, что совершил, и сам буду за все отвечать, – глухо сказал Феликс. – Вам вряд ли позволят навестить меня еще раз. Если у вас будет в чем-то нужда, попросите помощи у Коллора или Умберто – он итальянец, но тоже ничего себе парень.
– А вы? Ведь с вами могут…
– Я не дам им убить меня! – Феликс хотел утереть ей слезы, но цепь не позволила. – Идите домой и ни о чем не беспокойтесь. И вот еще что… – Он замолчал, будто искал, но не мог подобрать нужные слова. – Спасибо, что пришли ко мне.
– Я дождусь вас, – дрожащим голосом проговорила Ада.
Она перекрестила его и, вскочив из-за стола, обняла и поцеловала в губы.
– Нельзя! – закричал тюремщик. Все это время он был словно в забытьи, а сейчас очнулся. – Все, свидание окончено! Арестованный, назад!
Выйдя за ограду, Ада остановилась, пытаясь отдышаться. Солнце, облака, небо такое, что утонуть можно… А Феликс там – в тюрьме…
– У охранника больше не будут болеть зубы, – тихо сказал Митя.
– Что?
– Я сделал так, чтобы зубы его не болели, – повторил он. – Ему было очень больно, так нельзя.
– А мне? А нам? – Отчаяние с новой силой нахлынуло на Аду, и она уже не понимала, что говорит. – Ты об охраннике заботишься, а о нас ты подумал? Разве Феликсу не было больно?
– Нет, – покачал головой Митя. – Он был счастлив, увидев тебя.
– Правда?
– Правда.
4
Извечное утешение – книжные лавки на Фучоу-роуд.
Ада хитрила: делала вид, что рассматривает новинки и выбирает, что купить, а на самом деле торопливо читала. Ворованное счастье, третий сорт, но книги у Ады кончались слишком быстро – никаких денег не напасешься.
Мистер Даглас, желтоглазый приказчик, любил повторять, что его магазин – не библиотека. Он следил за посетителями через круглые зеркала под потолком. Если какой-нибудь прохвост попадался на нелегальном чтении, его тут же выгоняли на улицу. Попасться мистеру Дагласу было очень страшно.
Но Ада была умелым конспиратором. Она потихоньку утащила с полки «Джентльмены предпочитают блондинок» и прикрыла их «Справочником коневода». Потом бочком, бочком передвинулась в угол, где пылились мемуары. Если спрятаться за тумбочку, то мистеру Дагласу ничего не будет видно.
Ада попятилась и больно ударилась о стремянку. Подняла глаза. На верхней ступеньке стояла Нина Васильевна Купина. Белое платье с цветным платком вместо пояса, резной испанский гребень на затылке.
Она посмотрела на Аду сверху вниз:
– Добрый вечер.
Ада беззвучно поздоровалась. Смущение опять одолело ее: она не знала, то ли уйти, то ли о чем-то заговорить. И вдруг вспомнила женщину, бывшую в доме Нины Васильевны, – ту самую, супругу известного адвоката. Вот кто мог помочь Феликсу!
– Как хорошо, что я вас встретила! – воскликнула Ада. – Мой жених попал в беду, ему нужен защитник, юрист. Познакомьте меня с мужем Тамары Олман! Ведь он хороший адвокат, правда?
– Хороший адвокат стоит денег, – холодно отозвалась Нина Васильевна.
– У меня есть деньги! Вернее, не деньги, а аэроплан. Я отдам его, если вы поможете спасти Феликса!
5
Что бы Нина ни предпринимала, она оставалась в одиночестве. Люди всегда сбивались в стаи за ее спиной; она подозревала, что дело кончится именно этим, если она познакомит Клима с Тамарой. Так и вышло.
Клим занимался радио, дружил с Тамарой и любил Китти. А Нина была для него чем-то вроде безвредного привидения, к которому все давно привыкли.
Он не хотел разбираться в их отношениях – возможно, потому, что опасался услышать в свой адрес нечто справедливое и нелицеприятное.
– Дорогая моя, мы ведь все друг о друге уже выяснили.
Он все чаще обращался к ней с ироничным «дорогая моя». Он не верил ни единому ее слову.
Нина вернулась из учебного лагеря злой и расстроенной. Каждый раз, когда она входила в увешанную картами штаб-квартиру Лазарева, у нее было чувство, что она неуместна там, как дамский пистолетик на войне. Все люди, толпившиеся у полковника, были ее служащими, но они стеснялись этого и предпочитали считать своим командиром кого угодно, но не хозяйку фирмы. Она не сомневалась, что за глаза над ней смеются, вероятно, даже придумали ей оскорбительную кличку.
Нине хотелось пожаловаться, обнять кого-нибудь, почувствовать свою нужность. Из спальни доносились веселые голоса Китти и Клима.
Подушки валялись на полу, покрывало было смято, на кровати разыгрывалась нешуточная борьба.
– Китти, иди к маме! – позвала Нина.
Но та даже не обернулась. Запыхавшаяся, красная, с горящими глазами, она нападала на Клима, а он с хохотом защищался.
Нина взяла Китти на руки, но та принялась дрыгать ногами и вопить:
– Пусти, пусти меня!
– Оставь ее в покое, – сказал Клим.
– Что значит «оставь»? Смотри, что вы наделали: перья по всей комнате летают!
Клим с Китти переглянулись, как заговорщики, и прыснули.
Читать бесплатно другие книги:
