Ангел в темноте Лешко Юлия

Глава 11

Информация к размышлению

…Да, да, да!

Ну конечно, все свершилось. И я лежу рядом с ним, обезоруженная, побежденная, вознесенная, а потом долго-долго падавшая с небес на землю, задыхаясь, беспомощно цепляясь за облака… Слезы – очень близко.

Мое бренное тело еще переживает ослепительные мгновения, и чувственные сполохи бегают от губ до кончиков пальцев, как огоньки на новогодней гирлянде. Синие… Красные… Зеленые… Не хочется открывать глаза, не хочется двигаться: боюсь, что эта светомузыка сразу закончится.

Он целует меня в раскрытую ладонь и уходит в душ. А я сжимаю ладошку: пусть поцелуй останется внутри – ненадолго… Подожди… Нет, уходи…

Пока он приводит себя в порядок, я приведу в порядок мысли – не дело обсуждать производственные вопросы в постели. Вот сейчас выйдем, сядем в его машину и…

Нет, вернемся в телецентр, подойдем к лифту и я…

Лучше так: я выйду из лифта на своем этаже, повернусь к нему помахать на прощание ладошкой и скажу…

Сергей входит в комнату, садится на край нашего грешного ложа, застегивая на запястье часы – он носит консервативные «Rado». Это вообще его стиль: спокойная классика, уместная во всем и всегда. Галстучек от Fendi за штуку баксов Сосновский не нацепит никогда – у него другие статусные вещи.

– Вижу, тебе не хочется участвовать в этом шоу, да?

Я сажусь, подтягиваю колени к подбородку, группируюсь, одним словом.

– Да, не хочется.

Он как-то не особенно огорченно кивает. Не удивлен! Он знал, что я откажусь уже утром, когда был разговор в его кабинете. Еще бы: по-моему, он меня изучил до такой степени, что нам и разговаривать не очень нужно. И все-таки спрашивает:

– А почему?

Мне больше не надо собираться с мыслями, я уже все обдумала. И финтить тоже не буду: это, в конце концов, просто бессмысленно. Как там моей знаменитой тезке советовали: «Никогда ничего не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя. Сами предложат…» Надо перечитать при случае, пригодится.

Мне уже предложили. Но не то, что мне нужно, категорически не то! Но и просить взамен «не того» ничего не буду, а вот отказаться от предложенного – мое право.

– Сережа, немножко глупо сидеть вот тут перед тобой, в чем мать родила, и объяснять, в чем суть моего профессионального кредо, а? – вдруг раздражаюсь я и тянусь за халатом. Это его халат – в белую и синюю бархатные полосы. Он мне очень к лицу, я знаю. Надеваю и резким самурайским движением туго затягиваю на талии широкий пояс. – Сейчас я тебе изложу свою творческую позицию, вот только трусики натяну, лифчик застегну и приступлю сразу же.

Он улыбается, с видимым удовольствием глядя на меня, такую злую. Наверное, думает: «не сильно же я ошибался, предлагая тебе это стервозное шоу…», притягивает к себе, усаживает на колени. Одно легкое движение – и вот уже я сижу, кукла куклой, в его объятиях! От его невозмутимости мне делается плохо, хочется нарушить этот чертов порядок вещей, в котором он – хозяин положения, а я вольна лишь идти на поводу!

Ярость придает мне силы – и я опрокидываю его обратно на постель, и прижимаю обе его руки к матрасу, сдавив своими цепкими ручонками его сильные запястья, наваливаюсь сверху всей своей небольшой тяжестью и… целую его так, как он целует меня: неумолимо ломая сопротивление и упиваясь своей победой, временной, но победой!

…Когда мы подходим к его машине, я говорю, закрепляя свой недолгий триумф:

– И машину поведу сама.

Он улыбается, пряча искрящиеся глаза:

– Конечно, ты. Конечно, сама.

Еду, глядя прямо перед собой, как Максим Максимович Исаев, который возвращается в Берлин.

Мы едем на телецентр. Из образа Штирлица выйти трудно: информации к размышлению – хоть отбавляй… Юстас хочет кое-что обсудить с Алексом, но… боится. Все-таки Центр!

Да, мне очень хочется развеять свои подозрения, а может быть, убедиться в своей правоте. Предлагал ли он Алисе ведение этого «гвоздя» сезона? И если она отказалась, то как объяснила свой отказ?

Мне многое хочется с ним обсудить. Самое главное: даст ли он мне шанс попробовать свои силы в собственном проекте, в моей авторской программе, у которой еще нет ни названия, ни концепции, ни, тем более, финансового обоснования? Ничего нет, кроме меня и моей мечты.

Глушу мотор. Мы сидим молча. Надо идти…

Сергей вздыхает. Еще пара минут, и он снова станет Сергеем Александровичем. Но пока метаморфоза не случилась, он поворачивается ко мне и говорит негромко:

– Я люблю тебя.

Я не первый раз слышу от него эти слова, но, видит Бог, сейчас они звучат как-то особенно. Смотрю на него выжидательно:

– Нет, это я тебя люблю.

Он качает головой:

– Я, я люблю тебя. Я тебя обожаю. И пока не знаю, что мне с этим делать.

Вот это да! А с этим нужно что-то делать? Наверное, нужно, но что?

– Все, пошли, – берет у меня из рук ключи и выходит из машины. Иду следом, как привязанная. Он открывает мне дверь, мы входим в вестибюль, и ровный шум работающего телецентра втягивает нас внутрь. Мы – на работе, мы – дома…

Глава 12

«Рыбачка Соня как-то в мае…»

За что себя похвалю: где-то за дней пять до «Золотой Телевышки» я… забыла про нее. То есть не то чтобы впала в амнезию, а просто перестала думать об этом этапном событии в моей профессиональной жизни, некогда было!

После того, как мы выяснили с Сосновским, что ток-шоу «Не учите меня жить!» мне лично не подходит по определению, Сергей Александрович сделал вывод, что оно не подходит и нашему каналу тоже. К выводу этому он пришел не единолично, в этом ему помог художественный совет, наш «великий хурал», в который, кстати, входит и Алиса. Но очередность, несомненно, была следующая: сначала решил он, потом – худсовет, хотя в него входят не менее серьезные и уважаемые люди. Я просто знаю, что Сосновский может быть очень убедителен, когда этого хочет. Все это знают.

Повлиял ли на это решение мой резкий отказ? Или мои «веские» аргументы? Не знаю, не уверена. Лицензионный проект, как правило, дорогой, «рекламоемкий» продукт, женские капризы тут определяющего значения иметь не могут. Но, может быть, сработало то, что и Алиса не восприняла эту задумку с должным энтузиазмом? Она ведь тоже не первую собаку доедает на телике, и какую-то изначальную, запрограммированную ущербность этого действа поняла сразу. Только я «изогнула спину», как кошка на воду, а Алиса, вероятно, как-то серьезно обосновала свое несогласие. На провокационные вопросы по поводу Алисиного отказа от участия в «Не учите…» Сергей так и не ответил, просто сказал, что она на худсовете озвучила примерно те же претензии к проекту, что и я. Ну, может быть, в более мягкой форме, что вообще характерно для Алисы и совсем не характерно для меня. Последнее замечание – это не мое личное наблюдение, а вердикт моего любимого шефа. Ладно, закрыли тему.

Одну закрыли, другую надо открывать…

С прошлой пятницы мы с Ольгой Васильевной начали работать над концепцией моей авторской программы, и постепенно она стала выстраиваться, но все еще выглядела как кучка пестрых паззлов рядом с маленьким фрагментом сложенной картинки. Исходные данные были не так уж фундаментальны, а именно: мое желание уйти в «автономное плавание» и то, что я уже способна на этот поступок.

Мой личный и творческий кризис в учет, слава Богу, не брались. Мои непонятки в семейной жизни, естественно, тоже. Завышенная самооценка и гипертрофированное самолюбие, как две из тысячи причин всего вышеперечисленного, в принципе не обсуждались. Спасибо Ольге Васильевне, что она, с ее рациональным умом, оставила за бортом (раз уж мы «поплывем» куда-то вместе…) все, что прямо к делу не относится. И поставила во главу угла одно-единственное мое профессиональное качество, которое для нее сомнений не вызывало никогда: интеллигентную доброжелательность. И еще кое-что, что уж и вовсе «к делу не пришьешь»: мое личное обаяние. Это ее формулировки, сама-то я считаю, что все еще проще: в эфире я настоящая, и поэтому со мной охотно разговаривают, обсуждают проблемы, жалуются на жизнь, делятся радостью самые разные, такие же настоящие люди.

Странно: случайная фраза мне самой объяснила нечто ускользающее… В эфире я настоящая. Это не значит, что в других местах я притворяюсь. Хотя… да, так я далеко зайду. Что-то мне господин психолог Олег Витальевич намекал про излишнее самокопание: не надо, мол, вредно…

И все же! Проведя под прицелом зорких телекамер полтора десятка лет, я уяснила главное: им видно все, что ты хочешь скрыть. Поэтому ищи в себе лучшее, когда зажигается красная лампочка рядом с объективом, и это лучшее неси людям. Остальное, по возможности, оставь за кадром.

Долго мучились с названием, даже немножко покричали друг на друга. Ольга Васильевна настаивала, что в названии нужно заявить мою, как она выразилась, «сердечность», и без конца варьировала разные кардиологические термины. Я убеждала ее, что эти названия медицинские, больничные, а потому болезненные, они мгновенно вызывают внутреннее отторжение. А уж пищу для комментариев дают всем желающим острословам – хоть сто порций! Я ли не знаю, как наши зубастые телевизионщики, пародисты доморощенные, переиначивают названия даже самых популярных программ! Мою, если она состоится, тоже ждут суровые испытания дружеской критикой, надо быть к этому готовой: такова жизнь! Но подставляться заранее не хочется. Все эти, предложенные Ольгой, «кардиограммы» и «кардиологии» тут же превратятся на устах моих коллег в «инфаркты», «миокарды», «патологии», «эпикризы» и т. д., и т. п. Кончится все «клиникой»…

Потом Ольгу Васильевну унесло бурным течением мысли в другую сторону, и она решила в названии подчеркнуть мое «позитивное обаяние». Вот ее варианты: «Солнечный зайчик» (это я зайчик?!), «Позитив ТВ», «Коктейль „Маргарита“»… Она, конечно, оправдывалась, что все это – так называемая «рыба», что она просто «разминает мозги». Ну и я в стороне от разминки не стояла. По поводу «Зайчика» скромно поинтересовалась, а не волки ли явятся ко мне в студию? Не в костюмчике ли от «Плейбоя» следует мне их встречать? Так и вижу себя в белых ушках и шортиках с хвостиком – ну зайчик же, без малого сорока лет!

Про «Позитив» напомнила, что в Питере давным-давно трудится целая компания с этим названием, как насчет наглого нарушения авторских прав? А уж намеки на гламурное питье меня просто развеселили: «А почему не „Брудершафт с Маргаритой“? Или „На посошок“?» И где-то в пылу полемики я произнесла, как всегда, не придавая особого значения словам: «Я ведь женщина!..»

И вот тут бдительная Ольга Васильевна подняла бровь. А потом изрекла: «Да, ты женщина, и поэтому можешь быть… разной. Ты многого не знаешь, хочешь разобраться… Ты любопытна, простодушна, кокетлива, сентиментальна, расчетлива…»

«Сто-оп, Ольга Васильевна. Это вы сейчас к чему говорите?» – спросила я, хотя через секунду уже поняла, к чему. Вот так сумбурно и родилась концепция моей авторской программы. Мы назвали ее: «Я – женщина».

И сегодня я иду к Ольге, чтобы прикидывать «пилотку» – первый выпуск, который (сначала в виде сценария) мы заявим для обсуждения на худсовет.

Вот у Ольги Васильевны входная дверь легкая, как парус, не то, что у Сосновского в его имперском кабинете. Надо ему сказать при случае: люди, которые тянут на себя его «оборонительное заграждение», совершают ненужные усилия и чувствуют сопротивление, которого, может, и не последует от самого хозяина кабинета. А к Ольге идут с идеями и предложениями в приветливо распахивающиеся двери, почти как в распростертые объятия!

Она встречает меня улыбкой и жестом приглашает садиться. Сама разговаривает по телефону. Я сажусь и оглядываюсь по сторонам, пока она терпеливо разъясняет кому-то порядок оформления заявки: видно, не одну меня мучают творческие потуги.

Кабинет ее мне знаком до мелочей. На стене за ее спиной в разновеликих рамочках – фото звезд, с которыми она дружила, работала, просто встречалась однажды. Но сегодня мой взгляд цепляет, наверное, самая старая фотография, висящая в Ольгиной «галерее Славы».

На групповом фото я смутно различаю знакомые лица: вот это Сосновский, чуть левее – Ольга, рядом с ней – один наш ныне маститый телеоператор, в ту пору, вероятнее всего, никому не известный ассистент, еще знакомые и полузнакомые люди… Ольга продолжает говорить по телефону, то есть теперь она, кивая, выслушивает какую-то взволнованную тираду, а я подхожу поближе.

Какие они все красивые на этом старом черно-белом фото. Оно, судя по всему, увеличено с меньшего формата, и от увеличения по изображению пошла «зернь» – растр, но это сделало его только выразительней, придало ностальгический шарм, как изломы и сепия – пожелтелость на карточках в семейном альбоме.

Сейчас Сергей уже почти весь седой. У него красивая, что называется, благородная седина, которая совсем не старит, еще и подчеркивает яркую синеву глаз и загар, который с него круглый год не сходит… Но на фото над высоким лбом темнеет густая и, по-моему, не очень тщательно причесанная грива: у него, в самом деле, похожее на львиную гриву обрамление лба. Он в каком-то свободном джемпере, под которым рубашка с расстегнутым воротом, без галстука, улыбается своей опасной белозубой улыбкой… У меня начинает чаще биться сердце, а к горлу подкатывает комок. А где была я, когда он, такой молодой и красивый (ему ведь тут еще нет и тридцати) позировал на новом телецентре для истории? Калькулятор в мозгу щелкает быстро… так, я училась в школе, в городе Молодечно, классе в девятом, наверное.

Рядом с ним стоит юная красавица с распущенными по плечам светлыми волосами. Она, вероятно, недавно вышла из кадра: наметанным глазом я узнаю, что это профессиональный грим – густоваты накрашенные ресницы, тени на веках темные, уходящие к вискам, по моде того времени. Сосновский обнимает ее за плечи, она чуть наклонила к нему голову, как будто хочет быть ближе.

Девушка прекрасна.

– Узнаешь? – голос Ольги возвращает меня к действительности. – Алиса.

Я буквально вытаращиваюсь, силясь сопоставить этот волшебный образ с коротко стриженой, худенькой и подвижной, как мальчик, Алисой.

– Я думала, это его жена, – выговариваю, наконец.

– Нет, его жена – радистка, она и сейчас на радио «Свет столицы» работает, – говорит Ольга, и я даже не пытаюсь как-то скрыть свой безумный интерес к этому фото, к Сосновскому, к Алисе. Интересно, знает Ольга Васильевна о наших с Сергеем отношениях? Нет, даже не интересно: конечно, знает. У нас все всё про всех знают.

То, как он непринужденно обнимает за плечи Алису, в общем, ни о чем не говорит. Я знаю, что они учились на одном потоке и их связывают давние дружеские отношения. Насколько дружеские? У Ольги, которая училась как раз вместе с Алисой, об этом я спрашивать, разумеется, не буду, а у него спрашивала, и не раз, но он спокойно и твердо пресекает эту тему на корню.

Я уверена: они любили друг друга. Ну как им было не влюбиться? Сияющая красота Алисы пробивается даже на этом тусклом фото – сквозь черно-белую зернь, сквозь время. А он так хорош, что у меня, стоящей на безопасном (длиной в двадцать лет!) расстоянии, все равно подкашиваются коленки.

– Рита, ты уже решила, кого будешь приглашать в «пилотку»? – и по тому, что она называет меня по имени, я понимаю, что Ольга повторяет свой вопрос – первый раз я его не услышала. Замечталась…

– Хотела посоветоваться с вами. Честно говоря, мне хочется в этой передаче чаще общаться с мужчинами. Целевая аудитория, понятное дело, женщины, но собеседников-мужчин должно быть больше. И первый, конечно, обязательно будет мужчина.

Ольга раздумывает недолго, кивает:

– Да, согласна. Феминистки нас за это осудили бы, ну и черт с ними. Ты – женщина, мир мужчин тебе не всегда понятен, но интересен, вот и установим этот телемост с мужским миром.

Это не значит, что мне не интересны женщины. Как это мне могут быть безразличны «сестры мои»? Чем бы мы ни занимались в этой жизни, есть «обязанности», равные для всех: любить, рожать, страдать, прощать… И выбора нет. Вернее, мы можем выбрать только тех, кого будем любить, от кого будем рожать, из-за кого страдать, кого прощать… И каждая, даже самая руководящая дама, самая выдающаяся прима-балерина, наедине с собой свой список заслуг, побед или поражений начнет мыслью о том, что она – женщина.

Мне кажется, или это правда: мужчины заявляют о своей принадлежности к сильному полу гораздо реже, чаще всего – в каких-то экстремальных случаях. Примерно так: «Я же мужчина, в конце концов!»

– Думай, думай. Давай прикинем заставку и приветствие. Они должны быть выдержаны в одном ключе – это твоя «визитка».

Звонок Оксаны звучит не очень кстати, но не ответить я не могу. Извиняюсь перед Ольгой и выхожу из кабинета. Оксанин голос мне категорически не нравится: очень уж спокоен, жизни в нем совсем нет, только усталость:

– Заедь сегодня, платье готово.

– Хорошо, я прямо после работы заеду, ближе к семи. Ты не против?

– После работы я совершенно свободна.

Да, конечно… Слава Богу, наступили каникулы. Моя Катька и мама с энтузиазмом, которому я завидую по-страшному, собираются на отдых в Болгарию, а Оксана уже отправила сына в пионерский лагерь. Ее Сергей, судя по всему, дома уже не живет.

После той нашей встречи мы не виделись с Ксаной. Я знала, что она творит мне наряд, но примерки нам давно не нужны: у нее целый архив выкроек на мою фигуру, и вкусу ее я доверяю полностью. А других поводов встретиться… я малодушно не искала. Ведь я не «исправилась»: по-прежнему встречаюсь с чужим мужем, по-прежнему – чужая жена.

Как мне хотелось бы вывалить на Оксану все мои переживания, пригласить ее в мой… мир иллюзий. Может быть, она и не посоветовала бы мне ничего дельного, но и такой одинокой бы себя не чувствовала. Да, я «чужую беду руками» не разведу, но пусть она хоть выговорится со мной, хоть выплачется…

Не разведу я чужую беду. Правда, и… разводить никого не собираюсь, и сама разводиться не хочу. Хотя одного моего желания, естественно, недостаточно, а повернуться может по-всякому. Можно подумать, Оксанка ожидала, что ее налаженная семейная жизнь вдруг рухнет в одночасье.

Но она-то этого исхода точно не заслужила, чего, положа руку на сердце, не скажешь обо мне.

Когда Наталья просвещала меня по поводу «лебединой песни» Сосновского, у нее проскочило такое выражение: «Не ты первая открыла эту дверь». Верно, не я.

И до меня в эту «дверь» стучались, входили, выходили, плакали перед ней и громко хлопали ею разнообразные другие. Ах, нам всем так хочется быть для кого-то единственными!

Вот только жизнь не балует, и совершенства в ней все еще недостает. И потому жена у Сергея Александровича – не единственная, и у меня, наверняка, двузначный порядковый номер, и Оксана теперь будет фигурировать в биографии своего мужа как первая жена, а та, другая, собирающаяся ныне под венец, автоматически становится второй…

Поговорю-ка я об этом как-нибудь в эфире. Начистоту. И начну свою передачу словами: «Я – женщина…»

Я уже ухожу от Ольги, когда мне в голову приходит авантюрная идея:

– Ольга Васильевна, в первый эфир я приглашу Сосновского.

Ольга смотрит на меня с легким удивлением:

– Почему его?

Примем как «дано», что наши отношения с шефом для нее не секрет:

– Он интересный собеседник. Мне есть с ним что обсудить.

Ольга пожимает плечами:

– Ты все же аргументируй.

Легкая внутренняя дрожь пробегает в груди, как предчувствие…

– Он возглавляет коллектив, в котором очень много женщин. Женщина и телевидение – это неисчерпаемая тема, только зацепи… Ракурсов – не сосчитать: адресность, выбор контента, женские профессии на телике, в кадре и за кадром… я его раскручу!

Ольга задумчиво кивает:

– Ну давай, забросим удочку. Конечно, он тебе не откажет.

Я в этом, кстати, не так уверена, как Ольга. Этот и «наживку» запросто выплюнет, и удочку поломает. Но попробовать стоит… Я подмигиваю Ольге и тихонько напеваю:

– «Рыбачка Соня как-то в мае, направив к берегу баркас, сказала Косте: „Все вас знают, а я так вижу в первый раз…“»

Глава 13

Крылья ангела

Платье лежит на большой двуспальной кровати, раскинув рукава, как белоснежные крылья. Струящаяся юбка тоже разложена так, как будет смотреться в движении.

Оксана безупречна даже в мелочах. Я тоже уделяю мелочам большое внимание: ничего не могу с собой поделать.

От волшебства, лежащего на покрывале, меня отвлекает посторонняя мысль о том, что Оксана, наверное, не спит сейчас на этой широкой кровати. Не знаю, почему я так думаю, но, кажется, не ошибаюсь.

– Ну, что ты молчишь, – спрашивает Оксана, – нравится?

– Безумно! Можно, примерю? – я начинаю раздеваться, а Оксана приподнимает воздушный наряд, чтобы мне было удобнее его надеть.

Она застегивает молнию сзади (тоненькая «змейка» исчезает в шве, будто ее и не было), а я осторожно поворачиваюсь к зеркалу…

Платье делает меня выше и стройнее: антрацитовая юбка, поднимаясь к талии, постепенно теряет свой угольный блеск, на уровне ребер ткань становится серой, а вот рукава и плечи ослепляют белизной. Этот белый цвет работает как подсветка у профессиональных фотографов: лицо высвечивается снизу, глаза становятся яснее, а лицо – одухотвореннее. Меня так однажды снимали для одного глянцевого журнала. У парня-фотографа не было в полевых условиях (съемка шла в парке) специального экрана, но у профессионалов всегда находится выход из положения. В общем, его ассистент снял с себя белую майку, растянул ее передо мной на руках и направил на лицо отраженный свет. Таких сияющих глаз, как на том фото, у меня, по-моему, никогда в жизни не было!

Я оборачиваюсь к Оксане, обнимаю ее:

– Ксанка, я тебя люблю. Даже мечтать не могла о таком. Я в нем супер, правда?

Оксана тоже довольна, я это вижу. Конечно, одно дело шить вещь и только представлять, как она будет выглядеть, и другое – «оживить» ее, надеть.

Я делаю несколько шагов вперед, назад на цыпочках – туфли я сняла в прихожей. Платье держит в объятьях – другого слова не подберу.

Оксана, наклонив голову, смотрит на меня и задумчиво спрашивает:

– А может, академики решат, что ты все-таки лучшая? Я недолго раздумываю над ответом:

– Нет, не решат. И знаешь, извини меня, что я тебя всякой ерундой грузила… ну, в смысле, плакалась тебе, жаловалась. Ерунда все… На этом вечере я буду самая красивая, ну и хватит с меня. Что толку обижаться? На обиженных что-то куда-то возят. Хочу заявиться с новым проектом, готовлю пилотную программу на худсовет. Послезавтра камеру дают, и студию я уже заказала.

Оксана смотрит на меня с улыбкой. Замечательная у нее улыбка, теплая-теплая:

– Молодец. Про что проект?

Кажется, оттаивает моя подруга помаленьку…

– Да про нас, грешных! Рабочее название: «Я – женщина». Начинать и заканчивать буду словами: «Я – женщина», – а в промежутке буду разговаривать с мужчинами и женщинами обо всем, что меня в тот момент будет интересовать.

Оксанке, вижу, становится интересно:

– Ты платье снимай, и пойдем кофе пить. Расскажи еще.

Рассказывать еще, по большому счету, нечего. Но если ей, в самом деле, интересно, попробую объяснить, а заодно и сверюсь с моей потенциальной «целевой» аудиторией. Ксанка, кстати, всегда меня смотрит по утрам.

Жизнь наша такова, что, живя почти рядом, мы нечасто встречаемся. А по телевизору можем «видеться» каждые два дня: в нашей утренней программе такой график.

Я еще раз любуюсь собой в зеркале, потом снимаю платье: оно и невесомое, и немнущееся, замечательно. В нем я буду чувствовать себя спокойно и уверенно, уж очень оно мне к лицу. И когда камера, по традиции, будет останавливаться на взволнованных лицах всех номинантов, по очереди, пока не прозвучит имя победителя, мое будет светиться, как будто изнутри… Да, великая вещь – элегантность. У нас, женщин, не так уж много оружия в арсенале: помада, каблучки, духи. Но все это наносит «точечные удары» по превосходящим силам противника. А вот это шуршащее произведение портновского искусства – просто артиллерийская установка «Град» по своей сногсшибательной силе! Кофе у Оксаны такой же вкусный, как и все, что она делает своими руками. Я делаю глоток, закуриваю:

– В общем, приглашаю в студию героя, представляю его. На экране – нарезка фрагментов его жизни: фото, репортажики с рабочего места: хроника, если спортсмен, кино, если артист, и так далее… Потом начинаем разговор. Принцип такой: я – женщина, любопытная по природе, увлекающаяся. Мне интересно, а значит, будет интересно еще многим женщинам у телевизоров. Передача будет идти в записи, поэтому мне будет чем «оживить» картинку. И я постараюсь, чтобы это было… в самом деле живо, как в жизни. Иногда – печально, иногда – смешно, иногда – серьезно. Никогда – одинаково! Сколько людей – столько историй, столько сюжетов. Как думаешь, получится?

Оксана кивает с улыбкой:

– Получится. По себе знаю: тебе можно рассказать все, потому что ты умеешь слушать. Я даже не знаю… может, у тебя выражение лица какое-то особенное? Я рассказываю, а ты как будто проживаешь со мной: и улыбаешься вовремя, и глаза отводишь, когда мне это нужно. Правда, правда. Может, ты просто хороший человек?

И вдруг, без всякого перехода, начинает плакать.

Я вздыхаю и отворачиваюсь к окну. Пусть поплачет, нет у нас другого способа преодолеть боль и облегчить сердце. После слез и дышится легче, и глаза как будто становятся зорче.

А что касается «хорошего» человека… Ну, наверное, я не самый плохой человек, вот только мужу, тоже хорошему человеку, почему-то изменяю. Заочно отравляю жизнь незнакомой мне женщине, с мужем которой изменяю… своему хорошему человеку. Злюсь и обижаюсь на Алису, которая тоже, в принципе, не монстр. Ревную любимого человека ко всем на свете, ни минуты не задумываясь, имею ли на это право…

Изменить эти обстоятельства я пока не готова. Все «остаются на местах», все остается так, как есть. Но, может быть, мне попробовать хоть немного изменить себя, а все остальное расставит по местам время? «Я – женщина» – это моя первая попытка.

Оксана уже не плачет, достает из кухонного шкафчика бумажную салфетку, вытирает слезы.

– Знаешь, я вот все думаю, анализирую, пытаюсь понять: в чем я ошиблась? В том, что мужа любила? Доверяла ему больше, чем себе? Дура, значит? Помню, читала где-то: «Доброта – не глупость, а подлость – не ум». Если я перестала нравиться своему мужу, будь я хоть семи пядей во лбу…

Слушаю подругу молча. Не знаю, какое у меня выражение лица сейчас, возможно, виноватое, потому что мне хочется оправдаться перед ней, да и перед собой заодно.

Пока я раздумываю, как это сделать, Ксанка окончательно взяла себя в руки, настолько, что может задать вполне бытовой вопрос:

– Ты куда в отпуск собираешься?

И я смеюсь в ответ – очень искренне, потому что на этот вопрос мне ответить легко:

– Миша хочет отдохнуть в горах, зовет на Джомолунгму. Шутит, конечно…

Ксанка пожимает плечами:

– Почему шутит? Есть такие туры, а ты сама куда хочешь?

… А я хочу на край света. И не в отпуск, а навсегда. И не с Мишей, а с Сосновским. И что я могу с этим поделать?

Глава 14

Сказки Пушкина

Минута молчания затянулась. Я стою перед Сосновским, оперевшись для верности руками в его стол, и жду. Хочется направить на него пульт дистанционного управления от телика и понажимать на кнопки, чтобы звук быстрее появился. Пульта нет. И звука нет.

Наконец он поднимает на меня свои соколиные очи и говорит:

– Рита, сядь. В ногах правды нет. Сядь, ты меня отвлекаешь.

Хочется что-то дерзкое ответить, но не в моих интересах сейчас дерзить. Сажусь на стул, но руки кладу не на коленки, а на стол перед собой, и в точности повторяю его позу: вытягиваю их вперед и сцепляю в замок.

Мы думаем. Вернее, «Чапай думает», а я так, погулять вышла.

Конечно, я раздражена. И ведь заранее понимала: чудес не бывает, он не согласится просто так: «Да, Рита, конечно, приду, прибегу быстрее тебя и буду тебе как на духу отвечать на все твои дурацкие вопросы…» Догадывалась, что будет сопротивляться. Надеялась, что сумею это сопротивление преодолеть, не прибегая, по возможности, к обычным женским штучкам. Нет, штучки здесь не пройдут, сейчас решается мое профессиональное будущее. Да мне и не нужны его скидки и поблажки. А вот помощь нужна, его участие в моей передаче – это и есть его дружеская, я бы даже сказала, товарищеская помощь.

Ну, что-то похожее я в течение получаса уже пыталась ему втолковать. Говорила много и, кажется, убедительно. Он внимательно слушал, и вот замер, завис.