Идеальный вариант (сборник) Райт Лариса

– Так полетишь.

«А что? – подумала Велуня. – И полечу». Успокоилась, заулыбалась. Спросила потом нерешительно:

– А когда? Когда освоитесь-то? Может, помочь надо с переездом-то? Распаковать что, расставить?

– Я тебя в гости зову, а не на работу.

– Ладно, ладно, – сдалась та. – Когда ехать-то?

Бросила косой взгляд на Полинкиного мужа, не разозлился ли от такой назойливости. «Нет вроде. Спокойно сидит. Улыбается. А чего ж не улыбаться, если теперь у него и дом будет отдельный, и зарплата высокая, и машины, наверное, купят себе. Ездить будут. Ой! А как ездить-то? Там же вроде все по-другому, не по-нашему. Наоборот как-то машины ездят».

– Через полгода, наверное, может, через год.

– Через год? – Подбородок задрожал.

– А как раньше-то, мам? – Полинка делала усиленное ударение на последнем слове. – Раньше никак не получится. Пока устроимся, обживемся. Тебя принять тоже нормально хочется. Узнать все надо получше. И потом, ты же знаешь, мальчишкам поступать. Не до гостей будет.

– Так я ж подсобить смогу. Готовить буду. С голодным-то желудком мозг не работает.

– Мамуль, ну, не дома же они сидеть будут? В колледж пойдут. А после в библиотеку. Там столовые везде.

– Столовые! – Велуня схватилась за сердце.

– По-другому никак, – сказала Полинка железным тоном, и мать сразу сникла, подчинилась. Полинка умная. Ей видней. Она продолжала: – Ты же языка не знаешь. Ты там ни в магазин не сможешь сходить, ни поехать куда. А потеряешься если, что будет?

– А что будет? – смутилась Велуня. Раньше теряться не приходилось.

– Волноваться станем, искать.

– Ой! – меньше всего в этой жизни ей хотелось кого-либо беспокоить. Тут же успокоилась и взяла себя в руки, улыбнулась даже: – Ну, через год, так через год.

– Вот и молодец. – Дочь обняла ее и крепко поцеловала. – Приедешь, мы тебе такую программу организуем. И Тауэр, и Парламент, и на побережье съездим, и в Стоунхэндж.

Велуня хотела было спросить, что это за стоун такой, но передумала, затянула протяжно:

– Я ехала домой…

– …Душа была полна… – подхватила Полинка.

– Ой, мам! – вдруг всполошилась Аринка. – А подарок-то?

И сразу:

– Точно.

– Чуть не забыли.

– Давай скорей.

– Держи!

– Вот!

– Вручай!

– Мамулечка, – Аринка широко улыбнулась, и Велуня уже растрогалась: «Удумали тоже, подарки. На кой они?» – Мы долго думали, что тебе подарить, и решили, что за столько лет бесконечной работы ты наконец заслужила полноценный отдых. Но поскольку ты совершенно не умеешь сидеть на месте, решили подарить, – она сделала загадочную паузу и протянула белый конверт, – вот это.

– Что это? – Она повертела конверт с каким-то твердым картоном внутри. А со всех сторон ее торопили:

– Открой!

– Давай же!

– Решайся!

– Ну же, мамуль!

Велуня достала из конверта открытку с нарисованным на ней пароходом, спросила снова:

– Что это?

– Круиз по Волге! – радостно воскликнула Аринка и вскинула руки вверх. – Тадам! Послезавтра отплываешь.

– Послезавтра? Как послезавтра?

– А вот так. Хватит на нас ишачить. Едешь отдыхать, и точка. – Дочка торжествующе улыбалась, да и лица всех остальных выражали самое настоящее ликование. А Велуня расстроилась:

– Отдыхать? Ну, раз хотите.

– Конечно.

– Милая, давно пора.

– Поезжай! Поезжай, бабуля.

– Да что я там делать-то буду? – та испугалась. – Никуда отродясь не ездила, и вдруг круиз.

– Вот именно, что не ездила. А теперь поедешь. Увидишь столько всего нового, интересного!

– А на кой оно мне? – Первый испуг прошел, но растерянность осталась.

– Приедешь – нам расскажешь, – нашелся кто-то из внуков.

– Вам? – Велуня пристально оглядела молодежь.

И снова недружный хор:

– Конечно!

– Естесьно!

– Само собой!

– Соглашайся, мамуль!

– Не дрейфь, бабуля!

Велуня махнула рукой:

– Ладно, уговорили. Круиз так круиз. Надеюсь, на этом сюрпризы закончились.

– Вообще-то нет. – Улыбка на лице Аринки стала еще шире.

– Что еще? – схватилась за сердце Велуня.

– Когда вернешься, – таинственно начала она и сделала театральную паузу. Затем продолжила: – Вот эти апартаменты, – дочь сделала выразительный круговой жест правой рукой, – окажутся в полном твоем распоряжении.

Велуня ничего не поняла. В каком таком распоряжении? О чем это она?

– Доченька, – та жалобно всхлипнула, – я не понимаю.

– Мы все – Поля, Ира и я – отказались от своей доли папиного наследства в твою пользу. Так что ты теперь полноправная владелица этой жилплощади. Так что живи, мамуля, и радуйся.

– Как это живи? – заволновалась Велуня. – Как это радуйся? Это что вы такое удумали? Как это мы тут вчетвером живем, а владеть только я буду? И слышать ничего не желаю! – Она даже ножкой притопнула, чего за ней никогда не водилось. – Не пойдет так!

– Ну, – засмеялась Аринка, – хочешь – не хочешь, а дело сделано. Хорошо, что сюрприз устроили, а то ты бы не согласилась.

– Но это же нечестно! Нечестно! – горячилась Велуня. – А ты? А Алешенька?

– Да не беспокойся, мамочка. Мы и не будем здесь жить.

– Как? – Земля ушла из-под ног. – Как это не будете? – Она хватала ртом воздух. – А где? Где будете?

– В Москве. Отсюда на работу нет больше мочи добираться. – Дочь словно не замечала волнения матери – сама была слишком взволнована грядущими изменениями. – Мы уже и квартиру сняли, и школу Лешке подобрали.

– Школу? Лешке? Его-то зачем дергать? Я за ним присмотрю.

– Как зачем? Ребенок должен с родителями жить.

Этот аргумент был убийственным. Дальше спорить не могла, проскулила только:

– Я бы о нем заботилась.

– Мам, да ты сама сегодня говорила, что он – здоровый лоб и в бабке уже не нуждается.

«Говорила. Но ведь не думала же».

– Ариша, – Велуня теребила край фартука. – А может, ну ее – квартиру-то эту. Продадим, и я с вами поеду. А там поднакопите и в Москве что-нибудь осилите.

– Нет. Ты заслужила свой угол. – Дочь мгновение помолчала и вышла из спора победителем, сказав: – Мы все так считаем.

– Ну, раз все, – Велуня попыталась вытереть так и не пролившиеся по щекам слезы, – раз все, то и хорошо. Давайте-ка чай пить.

Она суетилась: расставляла чашки, подкладывала пирожки, наливала варенье. Дети были счастливы, хвалили угощенье и называли Велуню кудесницей. Потом снова начали петь. Исполнили «Калитку», «Отцвели, ах, уж давно…» и засобирались домой.

– Я уберу, – сказала Аринка.

– Я провожу. – Велуня накинула на плечи шаль и вышла во двор. На станцию теперь идти незачем. Все на колесах. Иринка к Полине поедет ночевать, а назавтра уж назад в свой Саратов. Там, наверное, Дружок скучает без хозяйки.

Уехали. Мать долго стояла у подъезда и смотрела вслед удаляющимся огням.

– Отчалили? – окликнула из окна соседка.

– Улетели, – вздохнула Велуня.

– Чего подарили-то?

– Круиз по Волге и квартиру.

– Чего?

– Того. Квартиру оставляют, а сами съезжают.

– Быть не может!

– Может.

– Ох, и повезло тебе! – Соседка от зависти чуть не выпадала из окна. – Золотые дети! Бывает же такое. Значит, теперь не готовить, не стирать, не гладить? Ох, и счастливая же ты!

– Счастливая, – согласилась Велуня и побрела домой. «А то еще выпадет из окошка-то от избытка чувств».

Дома сняла с Аринки фартук, подтолкнула дочь к выходу из кухни:

– Иди давай. Помогла уже. Сама справлюсь.

Та спорить не стала. От выпитого ее разморило, хотелось забраться под одеяло и уткнуться в подмышку любимому мужу.

А мать терла, скребла, мыла и драила. На рассвете, наконец, угомонилась, прилегла на кушетку. Глаза были сухие, а душа выла. Сердце стучало непривычно медленно и равнодушно. В голове упрямо крутились одни и те же слова: «Не готовить, не стирать, не гладить. Не готовить, не стирать, не гладить». Глаза Велуни закрылись, руки вытянулись вдоль тела. Через десять минут она умерла.

Баранки

Дина не верила своим глазам. Они лежали на витрине и выглядели так, как в детстве. Большие, круглые, с подрумяненной, обсыпанной сахаром корочкой лакомства лежали под стеклом и всем своим видом умоляли: «Купи!» Они могли бы лежать молча, могли бы вовсе отвернуться или даже спрятаться за большим пакетом с халвой – она бы их все равно разглядела, и обрадовалась, и непременно купила бы.

– Полкило, – сказала Дина, показывая на баранки. – Нет! Лучше килограмм. Или полтора, как думаете?

Продавщица смерила ее взглядом, которым смотрят на сумасшедших, и рявкнула:

– Женщина, вам сколько?

– Килограмм, – решила Дина, не замечая хамства. Сейчас ничто на свете не могло испортить настроение.

Она вышла из магазина и помчалась по улице почти вприпрыжку. Баранки гремели в пакете сладкой мелодией, согревающей душу. Через несколько метров остановилась, быстрыми, даже лихорадочными движениями развязала кулек и, схватив баранку, откусила огромный кусок. Лицо расплылось в улыбке, к глазам подступили слезы. Наконец-то нашла. Наконец-то, это были они – те самые, из далекого детства, вкус которых Дина уже и не надеялась когда-либо почувствовать.

В первый раз баранки принес какой-то странный дядя в смешной волосатой шапке и грязных ботинках. Он неловко протянул кулек пятилетней девочке, а та вопросительно оглянулась на маму.

– Бери, Диночка, бери, – кивнула мама.

Она приняла кулек из рук незнакомца, и тот сразу стал раздеваться, торопливо избавляясь и от грязной обуви, и от смешного колтуна на голове. Эта старая шапка из облезлого кролика задержалась в их прихожей на три года, и иногда казалось, что малышка терпит ее присутствие только потому, что раз в месяц обладатель головного убора приносил заветный кулек. Это потом, став старше, она с удивлением спрашивала маму:

– Зачем ты потратила время на этого жмота?

– Диночка, вырастешь – поймешь.

Пятнадцатилетняя Диночка, конечно, казалась себе ужасно взрослой и все понимающей, а понимала только одно: ее красавица-мама всегда была достойна чего-то лучшего, чем облезлый кролик. Это еще через десять лет, разведясь с мужем и оставшись с маленькой Анечкой на руках, не имея ни связей, ни хорошей работы, ни, соответственно, хорошей зарплаты, осознала, что тогда имела в виду мама. Тяжелое послевоенное время, от мужа, кроме ребенка, остались только похоронка да комната в коммуналке. Из мебели – железная кровать с провисшей пружиной, из одежды – две телогрейки, работа нянечкой в городской больнице и никакой надежды на то, что когда-нибудь нищете наступит конец. В этой ситуации сгодится любая помощь, кто бы ее ни предложил. И, как говорила впоследствии мамина подруга Ирочка, дядя Толя (именно так звали обладателя кроличьей шапки) «воспользовался ситуацией».

Был он совсем не молод – готовился справить пятидесятилетний юбилей, – не красив и совсем не щедр. Вернее, даже скуп. А если совсем честно, то очень и очень жаден. Дина продолжала ходить в штопаных колготах, мама – кутаться в телогрейку, несмотря на то что «новый папа» работал начальником цеха на заводе и возможности, как говорится, имел.

– На отдельную квартиру копит? – интересовалась Ирочка.

– Что ты?! – отмахивалась мама. – Просто не любит тратить.

– Как это?

– Вот так. На сберкнижку кладет. А по вечерам открывает ее и любуется заветными цифрами.

– Да зачем они ему на том свете? У тебя ребенок в рванье ходит, а он любуется!

– Пусть! – отмахивалась мама.

И терпела. А когда надоело, прогнала в одну минуту.

– А почему прогнала? – спросила Дина, уже ставшая взрослой женщиной.

– Он мне на день рождения цветы принес.

– ???

– Подарил и аж светится весь. Я, говорит, дорогая, теперь каждый день букеты таскать буду. Спрашиваю, откуда, мол, такая щедрость души и кошелька? А он отвечает, что кошелек ни при чем. Был, говорит, сегодня на кладбище, мастера одного провожали. Обратно иду, гляжу, на памятниках-то полным полно букетов разложено. Я самый роскошный выбрал. Мне для тебя, дорогая, ничего не жалко. Ты не смотри, что он короткий, поставь в какой-нибудь низкий вазон и любуйся. В общем, отправила букет в помойку, а его – восвояси. Все. Иссякло терпение.

– А до этого все-таки зачем мучилась? – спросила Дина.

Мама тогда погладила ее по руке и ответила:

– Ты очень любила баранки.

Баранки девочка действительно обожала так, будто были они самым редким на свете деликатесом. Несмотря на то что жизнь стала налаживаться (мама, которая великолепно шила, устроилась в ателье портнихой и быстро обросла домашней клиентурой), никакие купленные сладости не могли заменить девочке любимого лакомства.

– Смотри. – Мама выкладывала из сумки большие бруски чего-то коричневого со светлыми прослойками. – Это – шербет, – отрезала кусочек и протягивала дочери.

Дина перекатывала во рту сладкую массу, хрустела орехами и спрашивала:

– А баранки? Не было?

– Смотри, что тебе передала тетя Настя!

Соседка, которая до войны не успела ни замуж выйти, ни детей родить, а теперь уже и не надеялась (кому нужна баба за сорок, если вокруг пруд пруди одиноких чуть за тридцать?), частенько баловала девочку разными вкусностями. Она была дамой ученой, работала в каком-то институте, жила одна и, как говорила мама, «могла себе позволить спускать копейки на чужих детей». Дине то насыпали в ладошки горсть изюма в шоколаде, то угощали мармеладом, то приглашали на чаек. А к чаю щедро выставляли на стол и печенье, и варенье, и конфеты. Та вяло ковырялась ложкой в розетке, без энтузиазма грызла печенье и ускользала домой вспоминать о баранках.

В тот раз тетя Настя дала пастилу. Дина съела палочку и пожала плечами:

– Вкусно. Но все равно не то.

Мама вздохнула, прижала к себе кудрявую голову и со слезами в голосе спросила:

– Ну где же я тебе их достану, горе ты мое луковое?!

Дина не поняла, почему вдруг она стала горем: учится отлично, посуду моет, за порядком в комнате следит, готовится вступить в пионеры, маму слушает, хорошо кушает. Лук вот только терпеть не может. Так что, если она и горе, уж точно не луковое.

А баранки в самом деле были практически недосягаемы. Покупала их «кроличья шапка» в столовой своего завода, где работала фантастическая повариха Нюра. Она лепила обалденные котлеты, варила великолепные супы и пекла те самые замечательные баранки, о которых теперь оставалось только мечтать. Дина так никогда и не узнала, что однажды мама ходила к проходной завода – хотела попросить кого-нибудь купить вожделенный продукт, но так ни к кому и не подошла – была слишком скромной и нерешительной женщиной.

– Если бы кто из знакомых работал, – говорила она и разводила руками.

То, что не следует просить об одолжении «грязные ботинки», девочка понимала. Нет знакомых – значит нет. Но однажды…

Однажды Дину пригласили в гости. Казалось бы, воображение должна была поразить отдельная большая квартира одноклассницы, настоящие картины на стенах и красочные ворсистые ковры на полу. Но поразили баранки, призывно сверкающие румяными боками из вазы на кухонном столе.

– Можно? – не удержалась Дина.

– Бери, – милостиво кивнула Леля.

Девочка съела одну и с большим трудом удержалась, чтобы не попросить еще. Леля была врединой и воображалой. Ходила задрав нос и считала себя лучше других.

– Это потому, – объясняла Шурочка Зыкова – некрасивая, но умная девочка, – что у нее дедушка большой начальник.

Девочки согласно кивали, но каждая втайне считала дни, остававшиеся до заветного приглашения в гости. Леля звала всех по очереди. Так и сказала: «Приглашу каждую, а потом решу, с кем буду дружить». Дурной запашок этого заявления, конечно, уловили все, но сил отказаться от похода в ее хоромы не нашлось ни у кого. Уж слишком сильным было любопытство и желание хоть одним глазом увидеть другую – сытую – жизнь. Одноклассница слово держала. Водила всех в гости, а на следующий день выносила вердикт:

– Зинка слишком неуклюжая – едва не разбила любимую мамину вазу.

– Шурка – неряха. Сели чай пить, так она весь стол крошками угваздала.

– Машка – королева подхалимажа. Ходит и нахваливает, и нахваливает, будто к английским королям во дворец попала. Искренности ноль.

– Кто бы говорил об искренности, – утирала та слезы на школьном крыльце. Девчонки сочувствовали, но внутри ощущали тщательно скрываемую радость: у каждой еще был шанс попасть в число приглашенных.

Накануне визита Дина полночи металась по кровати, мысленно прокручивая: «Ничего не трогать, к столу не садиться, рта не открывать. Или все-таки открыть? Нет, молчать, наверное, тоже не стоит. Иначе Леля скажет: Динка – дура, молчит и молчит, слова не вытянешь. Значит, говорить надо, но спокойно, без восторгов». Она и говорила: вежливо поздоровалась с бабушкой, сдержанно похвалила обстановку, особый интерес проявила к стеллажам с книгами (пусть лучше обзовет книжным червем – не так стыдно). А потом на глаза попались баранки. Это были те самые, из заводской столовой, испеченные фокусницей Нюрой. Съев одну, Дина зажмурилась, чтобы только не видеть остальных и не испытывать манящего блеска. Иначе завтра можно услышать: «Динка – попрошайка». Нет, только не это. Испугавшись собственных мыслей, девочка поспешила оправдаться:

– Мне раньше отчим такие приносил с завода. Давно не ела.

Причины, по которым Дина перестала есть баранки, Лелю совершенно не интересовали. Вместо расспросов она пояснила с нескрываемым презрением:

– Старший брат на заводе работает, – тут же спохватилась и добавила: – Теперь уже начальником цеха, конечно, – понизила голос и прошептала доверительно: – А как в институт провалился и рабочим устроился, что было! У деда удар, у мамы давление, бабушка плачет. Папа один держался и всех успокаивал, говорил, что труд еще никого не испортил, но все только возмущались и твердили хором: «На заводе?!»

Дина, которой мама постоянно внушала, что любой труд почетен, этих жалоб не поняла, но тем не менее сочувственно погладила одноклассницу по плечу: не переживай, мол, все наладится.

На следующий день Леля объявила, что смотр кандидатур окончен, выбор состоялся. Дина была призвана служить лучшей подругой и покорно приступила к исполнению своих обязанностей. В принципе Леля была не такой уж и противной. Заносчивой? Да. Воображалой? Безусловно. Высокомерной? С лихвой. Но у кого из девочек нет недостатков? А Леля красива, умна и начитана. Так почему бы и не дружить с ней? Зато сможет давать охочей до чтения Дине книги и, конечно же, угощать баранками.

В общем, завязалась дружба. Хотя можно ли называть дружбой небескорыстные отношения? Свою выгоду девочка знала, о Лелиной – только догадывалась интуитивно. Просто понимала, что на искреннюю симпатию и глубокое чувство новая подруга не способна. Вскоре, впрочем, объяснение близости нашлось. И Леля, и ее мама, и даже бабушка любили красиво одеваться. А Динина мама умела шить, и, по словам Лели, «не ширпотреб, а по-настоящему красивые вещи». На том и порешили: одна ела баранки, вторая носила чудесные платья, – дружба крепла.

Все рухнуло в один день. На выпускной мама сшила Дине необыкновенное платье. Леле тоже – очень миленькое с воланами, оборками и кружевами, но Дининому проигрывало с первого взгляда.

– Подари, – взмолилась та.

– С ума сошла?! Не могу.

– Тебе жалко? А еще подруга называется!

Дине не было жалко платья. Не было и желания указывать Леле на то, что именно она ведет себя не по-дружески. Но и возможности подарить не было. Девушка знала, что мама месяцами искала нужный фасон, ночами не спала: листала журналы, выбирала, думала. Потом кроила, строчила, распарывала и снова строчила и совершенно измучила дочку примерками. Дина даже протестовала:

– Зачем ты так надрываешься?

– Особому дню – особое платье, – отвечала та, и убеждать ее, что дочь надеется пережить в своей судьбе еще не один и даже не два особенных дня, было бессмысленно.

Платье осталось у Дины, и Леля не сумела пережить «этого ужасного поступка». Дружба закончилась, а с ней и баранки.

На этом история могла бы завершиться, если бы бывшая подруга не осталась верна самой себе и не начала бы распространять гадости, как привыкла говорить их обо всех неугодных ее величеству людях. Дина неожиданно превратилась в замарашку, уродину, глупышку и жадину. Наверное, доля правды в этих словах все же была. Нет-нет, Дина была опрятна, и очень даже симпатична, и совсем не скупа, но вот глупость все-таки не смогла полностью обделить ее своим вниманием. На отсутствие мозгов, конечно, не жаловалась: золотая медаль, поступление в институт. Мама очень гордилась, называла ее своей кровиночкой и большой надеждой; плакала и говорила, что не зря всю жизнь горшки выносила да колола себе пальцы иголками, верила, что из дочери выйдет толк. Толк должен был выйти в виде бухгалтера. С цифрами Дина была на «ты», а вот с чувствами получалось как-то не очень. Житейской мудрости и живого, подвижного ума не хватало. По-настоящему цельный человек на ее месте не стал бы обращать внимания на поведение бывшей закадычной подруги, пошел бы своим путем и не опустился бы до выяснения отношений. Она же пережить унижений и смириться с несправедливостью не смогла. Нет, собиралась, даже предполагала перестать общаться с бывшими одноклассницами, чтобы не слышать передаваемых ими Лелиных колкостей, но сидящая глубоко внутри жажда мести отчаянно просилась наружу. До поры до времени Дина боролась с опасным недугом, но у всякого вируса существует вызывающая его бацилла. В этом случае таким микробом стали слова:

– Ноги ее не будет в нашем доме. Пусть теперь ищет другое место, где такие баранки дают.

Во-первых, Дина была уверена, что о ее патологической любви к баранкам Леле ничего не известно. Да, она ела их, когда приходила. Но ведь по чуть-чуть (две-три, не больше), вовсе не килограммами. Каждый день, конечно, не без этого, но ведь сами предлагали. Кроме того первого раза, Дина ни разу не попросила баранку, а зачем отказываться, если дают? А во-вторых, за годы так называемой дружбы ей порядком надоело ощущать себя на вторых ролях. Девушка даже представить не могла, насколько ее, оказывается, задевала подобная ситуация: Леля – королева, Дина – преданный паж. Но как только паж позволил себе вольность, королева тут же отказала ему в милости. А тот, собственно, уже не испытывал в этом никакой нужды. Дина стала студенткой и не могла пожаловаться на отсутствие общения со сверстниками: образовалась отличная компания юношей и девушек, которые не собирались ничего доказывать ни друг другу, ни окружающему миру. С ними было легко и просто, ее с удовольствием звали в гости и открыто говорили, что очень рады ее присутствию. А дома были разные: от самых простых комнатушек, вроде Дининой, до презентабельных отдельных квартир, похожих на Лелину. И когда она оказывалась в последних, постоянно вспоминала, что бывшая подруга сочла ее недостойной своих роскошных хором, и ощущала назойливое, почти маниакальное желание отомстить заносчивой девице.

Месть обычно выходит боком исполнителям, но молоденькой, неопытной Дине это было невдомек. Она сочла возможным пойти на поводу у своих не слишком чистоплотных желаний и приступила к исполнению плана. А он заключался в том, чтобы осесть на Лелиной кухне у вазы с баранками не в качестве робкой гостьи, а в роли полноправной, уверенной в себе хозяйки. Сказано – сделано. Дина надела лучшее, то самое выпускное платье и туфли на каблуках, распустила по плечам копну темных кудрей, щедро посыпала мамиными румянами нежную кожу щек и в самом прелестном виде отправилась к проходной завода караулить Лелиного брата.

Через два месяца, стоя в ЗАГСе в подвенечном платье, еще более прекрасном, чем выпускное, глядя на перекошенное от злости лицо закадычной подруги, Дина чувствовала себя победителем. Она еще не догадывалась, что тот, кто выходит замуж без любви, всегда остается в проигрыше.

Ваза с баранками оказалась в полном ее распоряжении вместе с непреодолимой тоской. Муж требовал внимания, Леля смотрела волком, а свекровь постоянно делала замечания: Диночка плохо мыла посуду, пересаливала борщ, криво застилала постель и паршиво отглаживала стрелки на брюках. А через год, когда на свет появилась маленькая Анечка, оказалась неспособной к воспитанию младенцев. С этим Дина спорить не пыталась, уступила свекрови право воспитывать внучку и вернулась в институт. Там очень быстро случилась любовь, за которой последовал громкий скандал, хлопок дверью и развод. Анечка, разумеется, осталась со свекровью. Дина, конечно, дочку не бросила, навещала по выходным, но о том, чтобы забрать девочку, даже не мечтала. Теперь она снова ютилась в коммунальной комнатушке вместе с мамой и новым мужем – таким же студентом, как она. Молодые бегали на занятия, мама либо пропадала в ателье, либо строчила на машинке в закутке за шкафом. Заниматься Анечкой никто не мог, да и, честно говоря, не хотел.

Через несколько месяцев Дина снова оказалась беременной. Рожать не стала. Куда? Ни метров, ни денег. Вот через несколько лет… Но и через несколько лет все оставалось по-прежнему. Любовный угар прошел, и девушка решила, что пора поменять нерадивого мужа на дочь. Но уезжать от любимой бабушки та отказалась наотрез.

– Оставь, – уговаривала бывшая свекровь. – Анютка в садик ходит, друзья у нее там, воспитатели хорошие. Скоро в школу пойдет. У нас тут лучшая в районе, специализированная. Леля-то замуж выходит за дипломата.

– Поздравляю, – Дина презрительно надула губки. Что еще можно было ожидать от расчетливой Лели? Это Дина может по бешеной любви жить с бедным студентом, да и то не вечно, а Леля в таких условиях и дня провести не сможет.

– Да не с чем, – неожиданно грустно призналась свекровь.

– Почему?

– Ленинградец он. Познакомились на приеме, понравились друг другу, и вот теперь…

– Ленинград – хороший город, – только и нашлась Дина.

– Слушай, Дина, оставь мне Анютку. Муж твой…

– Бывший!

– Да какая разница! Волком теперь на женский пол смотрит. Не думаю, что стоит от него еще внуков ждать. А Леля теперь отрезанный ломоть. Если не в Ленинграде, то за границей. Видеться, конечно, будем, но разве наездишься? Оставь Анютку! Оставь и проси чего хочешь.

– Общению не препятствовать!

– Конечно, нет! Как можно! Спасибо тебе!

– И еще…

– Да?

– Пусть ваш сынок мне с Анюткой баранки передает. Зря, что ли, дитя от сердца отрываю?

Баранки передавались исправно, Дина раздавала их соседским ребятишкам. Не могла есть. Хотя вкус помнила хорошо, но кусок в горло не лез. Как только подносила ко рту угощение, сразу вспоминала:

– Держи. Бабушка просила передать.

– Спасибо, Анечка! Дай, я тебя поцелую. Я так соскучилась, – чмокала снисходительно подставленную щеку. – Как дела в школе?

– Нормально.

– Учишься хорошо?

– Нормально.

– А друзья? Подруги? Подруги есть у тебя?

– Да нормально все.

– А кушаешь хорошо? Что-то, кажется, ты похудела.

– Мам, слушай, я пойду, а? Там, наверное, бабуля волнуется, и уроков куча.

– Может, в воскресенье в кино сходим?

– У нас с бабулей билеты в театр.

– Тогда в следующее?