Идеальный вариант (сборник) Райт Лариса

– Ну, тогда не знаю…

Та же история повторилась с выбором туфель, украшений и сумочки: она предлагала «триста двадцать пять» возможных вариантов – Светка каждый решительно забраковывала. В конце концов, энтузиазм испарился, и Наташа объявила:

– Возьму, что первое попадется. В этом и приду.

– Сейчас приеду, – перепугалась подруга и, появившись через час на пороге квартиры, потащила женщину в магазин.

Выбирали часа три, не меньше. Наташа вернулась домой совершенно обессиленная и впервые за десять лет сварила на ужин готовые пельмени. Муж на этот «ужас» не обратил никакого внимания, а когда супруга продемонстрировала обновки, только и сказал:

– Достойно. – И отправился приближаться к открытию. Потом, правда, заглянул на кухню, спросил обеспокоенно: – А дорого?

– Не очень, – та смущенно потупилась.

– А-а-а… Ну, тогда ладно. А свои почему не наденешь?

– Светка говорит: «Не модно».

– Зато со вкусом.

Супруг испарился, а она начала мучиться. Вроде сказал, что достойно выглядит в новом наряде, а в то же время и безвкусным назвал. Хотя сама женщина казалась себе в нем верхом совершенства. Это было четыре дня назад. И с того вечера Наташа каждый день облачалась в новые вещи и вертелась перед зеркалом.

«Хороший крой, и ткань приятная, и рисунок вроде не сложный, но манящий, яркий», – рассматривала геометрический узор платья: черный фон пересекали крупные красные и бежевые треугольники. «Хороший крой», – повторяла снова и снова, проводя руками по груди и бедрам. «Если бы треугольники легли в других местах, было бы некрасиво. Они бы перерезали фигуру, нарушили пропорции, а так все на месте: достоинства (высокая грудь) выделены, недостатки (широкая кость) скрыты черной тканью. Интересно, как он сейчас выглядит? Может, носит усы. Наверняка. Он же хотел отрастить, мечтал казаться взрослее. Все повторял: «Неужели не хочешь видеть рядом солидного дядю?» Нет, солидные дяди ее никогда не интересовали. Казались людьми из другого мира.

Возможно, все от комплексов. Она никогда не думала, что может быть интересной представителям старшего поколения. Ну, о чем они будут разговаривать? Да и встречалась-то всегда с ровесниками (были после Ивана еще пара-тройка ухажеров), и замуж выскочила за одногодку. И никогда не жалела: одни и те же ценности, одни книги, одна музыка, одинаковый взгляд на окружающую действительность. В общем, что называется, нашли друг друга. Хотя вот шахматы Наташа не любила. Вообще любые настольные игры наводили на нее тоску. Мужу нравились игры разума, а она предпочитала хитросплетения чувств, потому и любила читать. И когда мужчины склонялись над доской, женщина сворачивалась калачиком с очередным романом (естественно, если нечего было парить, жарить и стирать). Потом пересказывала мужу прочитанное, тот снисходительно слушал и резюмировал: «Сопли».

«Интересно, Ваня сейчас бы так же отозвался о моих пристрастиях к сентиментальной литературе?» Раньше, слушая рассказы о страданиях Анжелики, он чмокал Наташу в нос, гладил по голове и ласково называл «своей маркизой Ангелов». Но вот так чтобы равнодушно брякнуть: «Сопли». Нет, такого не было. «А туфли Светка действительно чудесные выбрала». Телесные – на полтона светлее бежевых треугольников платья, – они зрительно удлиняли ногу, добавляя изящества полукруглым носком и притягивая внимание ненавязчивым блеском металлической позолоченной вставки на пятке. «Не подвернуть бы только эти самые блестящие пятки в самый неподходящий момент. Каблук тонкий – того и гляди переломится. Ну, разве можно на такой высоте плыть павой? Нет, только спотыкаться все время».

– Упаду, – первое, что сказала она, взгромоздившись на шпильки, которые чудесным образом не переломились под ее весом.

– Я же не падаю, – возразила Светка.

– У тебя опыт, – отозвалась Наташа.

И обе заржали тем бестолковым и радостным смехом, который можно было бы ожидать от Светкиных учеников, а не от двух теток, которым уже не слегка за… Отсмеявшись, подруга спросила, заранее строго сведя брови:

– Берем?

– Берем, – вздохнула Наташа. Смотрелись туфли действительно превосходно. – И как только ты на них ходишь?

– У меня другого выхода нет. Так я им хотя бы до плеча доставать буду, а без каблуков под мышкой проскакиваю, и никакой внушительности.

– С каких пор учителя обретают внушительность ростом? При чем тут внешность?

– Ну, знаешь, внешность тоже имеет значение. Это только кажется, что детей не волнует твой внешний вид и они приходят в класс лишь за знаниями.

– А они не за этим приходят?

– За этим. Только к тому, кто следит за собой и за своим, как они выражаются, «прикидом», идут охотнее.

– Бред какой-то.

– И вовсе не бред.

– Макаренко в косоворотке ходил.

– Тогда все в косоворотках ходили.

В этом Светка была права. Прошлое всегда хорошо тем, что во многом кажется удобнее настоящего. А как же иначе? Юность легче, воздушней и удобней старости. В юности Наташа не вылезала из джинсов, маек и кроссовок и чувствовала себя королевой красоты. Молодых людей тогда не интересовал шарм и элегантность. Ей было восемнадцать, и никакая одежда, даже холщовый мешок, не могли скрыть свежей, молодой плоти и нежного, очаровательного лица. А теперь для привлечения внимания надо выделяться, подыскивать нечто эдакое и еще неделю решаться выйти в этом «эдаком» в люди. Нет, с шарфом Светка тоже отлично придумала. Бижутерия или ювелирка на этих треугольниках потерялась бы, а широкий шелковый шарф тех же тонов, что и платье, – отличный акцент, притягивающий взор. Интересно, его притянется? Он, наверное, в очках. Да-да, наверняка. Ведь уже в шестнадцать начал щуриться. На контрольных все вставал из-за парты, к доске подходил поближе задания списывать. Учителя предлагали пересесть, а Ваня ни в какую. Ему нравилось его место на четвертой парте сразу за Наташей. Он так и говорил: «Когда скучно становится, я твою косу разглядываю, и душа отдыхает. Ни за что не пересяду, да и очки надевать неохота». Она спорила, утверждала, что «стекла ему пойдут, и вообще когда-нибудь надеть придется». Соглашался. Хотел непременно получить права, сесть за руль, и тогда, говорил, «от очков не отвертеться». Да, любопытно взглянуть на него усатого, очкастого и лысого. «Глупости! – Наташа сама себя одернула. – Если у собственного мужа проплешины, это вовсе не значит, что любой симпатичный тебе мужчина обязан в сорок лет быть обладателем залысин. Возможно, у него такая же густая шевелюра, как была. Это ты отрезала косу лет сто назад и раз пятьсот уже перекрашивала волосы, а Ваня вряд ли изменил прическу до неузнаваемости». Наверняка ее встретят те же зачесанные назад искусной волной пшеничные волосы, чуть топорщащиеся за ушами (он никогда не успевал вовремя подстричься).

Сумочка точно самая удачная покупка. Она сама ее разглядела на полке, а Светка даже губы прикусила от обиды, что не она первая нашла такую вещь, которая просто напрашивалась к платью. По цвету гармонировала с красными треугольниками, и по размеру просто была идеальна. Идеальна, и все. Ни убавить, ни прибавить. И не малюсенький клатч, в который носовой платок и тот не влезет, и не современный чемодан, куда при желании можно уместить полквартиры. Что только женщины носят в таких сумках? Собрание сочинений Вольтера?

«И что это я о Вольтере? Ах да! Ваня им одно время зачитывался и все вставлял к месту и не к месту: «А вот у Вольтера…».

Наташа как раз в тот период представила его родителям и, спросив об их мнении, увидела на лице отца недоуменную полуулыбку.

– Симпатичный молодой человек, – сказал он.

– Тебе правда понравился?

– Вполне. Он определенно положителен, но…

– Но?

– Но Вольтер в его годы…

– Лучше читать Вольтера в его годы, чем не читать вовсе, – бросила мама камешек в огород отца, и разговор был исчерпан.

А увлечение Вольтером быстро прошло. Кажется, его сменил то ли Кант, то ли Гегель, и Наташа с восторгом слушала цитаты о нравственных устоях и звездном небе.

«Да, сумочка хороша». Наверное, без Наташи смотрелась бы еще лучше. Все-таки не привыкла она к таким аксессуарам, да и к вещам. И шарф слишком шикарен, и каблуки будто с другой ноги сняты, и платье вроде по фигуре, а словно чужое.

И снова кидалась к телефону:

– Может, не ходить?

– Ходить, – Светка была неумолима.

– Ну, может, все-таки не надо?

– «Надо, Федя. Надо».

– Мне кажется, я выгляжу как дура.

– Ты ведешь себя как дура, а выглядишь прекрасно.

– Честно?

– Честно. Вот только прическа…

– А что прическа? – пугалась Наташа.

– Какая-то детская.

Она наматывала на палец кончик вечного хвостика и оправдывалась в трубку:

– Да я как-то привыкла.

– Ясное дело. Двадцать лет одно и то же.

– Ну, значит, по хвостику меня точно узнают.

– А надо, чтобы не узнали.

– Думаешь? – Наташу одолевали сомнения, но Светка была непоколебима:

– Уверена.

– И что же делать?

– Как что? Прическу.

– Какую? – Наташа пугалась еще сильнее.

– Красивую.

– В парикмахерскую идти? Укладываться? – В голосе появлялась тоска. Парикмахерские недолюбливала, руководствуясь принципом: ни один мастер не знает твою голову лучше, чем ты сам. Парикмахеры – они как хирурги: лишь бы резать. Попросишь кончики подровнять, а тебе полголовы оттяпают, да еще и челку какую-нибудь выдумают, что потом полгода в зеркало смотреть не станешь. Наташе идут гладкие волосы. У нее высокий лоб, большие глаза, приятный овал лица, а собранный на затылке хвост выгодно подчеркивает все эти достоинства. Так зачем тратить время и деньги на визит в салон? Седину подкрасить и сама может. Это тем, кто привык радикально менять цвет волос из смоли в пепельный блонд, а потом в рыжину, показано посещение стилистов, а Наташа со своей привычной баночкой хны как-нибудь сама справится. Да и вместо дорогущих средств, которые предлагают в салонах для ухода за шевелюрой, она использует еще бабушкой проверенное репейное масло. И волосы у нее густые, тяжелые, блестящие, и цвет красивый – каштановый. Если распустить… Ну, конечно! Можно ведь распустить!

– А что, если я распущу волосы?

– Распусти.

Наташа облегченно переводила дух, но не тут-то было. Следовало продолжение:

– И накрути.

– Что сделать?

– Накрутить.

– Зачем?

– Для красоты же! – Светка начинала злиться.

– А так некрасиво?

– Обыденно. Без изюминки, понимаешь?

Она не понимала, но в магазин за бигуди послушно сбегала. То ли от незнания, то ли от бестолковости купила мелкие и в огромном количестве. Полдня потратила на то, чтобы водрузить их на голову, еще столько же на то, чтобы снять. Вечером одновременно явились Светка и муж.

– Ну как? – спросила, медленно вертя головой.

Подруга, не сдержавшись, прыснула. Муж повертел пальцем у виска и констатировал:

– Пудель.

Наташа убежала в комнату плакать, а Светка в магазин за бигуди более подходящего размера.

Часа через два по ее плечам рассыпались крупные локоны. Подруга довольно потирала руки, а муж, которому пришлось самому погреть себе ужин, расщедрился на замечание: «Неплохо!»

Теперь в ежедневных упражнениях перед зеркалом Наташа мысленно рассыпала по плечам чудесного платья локоны и удовлетворенно улыбалась, но через секунду вновь ощущала беспокойство и торопливо щелкала кнопками телефона, спрашивала:

– А если не смогу?

– Чего? – Светка утомленно вздыхала. «Наверное, она так же вздыхает, когда ученики ее в пятый раз просят объяснить какое-нибудь правило», – думала Наташа и объясняла:

– Прическу сообразить.

– Соображают на троих, а прическу изображают.

– Я боюсь. – Она давно привыкла не обращать внимания на учительскую манеру подруги вечно исправлять речь собеседника.

– Слушай, Ковалева, – та величала Наташу по фамилии в минуты крайнего раздражения. – Ты меня достала! Среди своих сковородок совсем одичала.

– Не говори ерунды! Со мной все в порядке.

– А если в порядке, то откуда этот страх. Будто не на встречу одноклассников собираешься, а в зверинец какой-то. Тебя что там, съедят, что ли?

– Нет, конечно, но…

– Никаких «но»! И бояться совершенно нечего!

– Да я боюсь, что прическа не получится! Это у тебя волосы сами собой на бигуди накручиваются и потом лежат пышными волнами, а у меня путаются, рвутся и смотрятся какой-то паклей.

– Это точно. – Согласившись, Светка расхохоталась. – Не паклей, а шерстью. Ты была похожа на бешеного пуделя. Мне Володьку даже не хочется ругать за прямоту. Попал прямо в яблочко.

– Может, хватит издеваться?

– Ладно-ладно. Буду тебя спасать: причесон изображу.

Верная обещанию подруга выслушала отчет о сборах и торжественно изрекла:

– Крась второй глаз. Я выезжаю. Будем тебя доводить до кондиции.

Внешний облик, наверное, требовал необходимой доработки, но внутреннее состояние – Наташа чувствовала – давно находилось на пределе и даже переступило границы последних остатков спокойствия. Целый час до прихода подруги Наташа то пила кофе на кухне, ерзая на стуле и почему-то неожиданно ощущая колкость платья, то на цыпочках подходила к гостиной, из которой периодически доносился стук переставляемых на доске шахматных фигур, но разворачивалась, не решаясь в очередной раз уточнить, не остаться ли ей дома. Где-то на полпути между гостиной и кухней она обязательно спотыкалась и, пискнув, потирала щиколотку, икру или пятку – колодка туфель была изящна, но непривычно высока. Не дойдя до кухни, останавливалась у зеркала и принималась поправлять макияж, добавляя то пудры, то румян, то подкрашивая губы, то снова стирая помаду. И еще думала, думала, думала:

«Интересно, он и сегодня протянет мне носовой платок и скажет: «Не надо портить губы!» Да нет! Что за глупости! Он же не будет со мной целоваться, и помада ему нисколько не помешает. Хотя говорил, что дело не в поцелуях, нежно прикасался подушечками пальцев к ее рту и признавался: «Он и так манит. А накрасишь – случится перебор». Не переборщить бы. Хотя когда это было? Губы давно поблекли и без краски привлекут разве что сынулю, когда он протянет очередную вещичку и попросит: «Ма! Отгрызи нитку!» Господи, какие нитки! При чем тут нитки?! Нити. Да, точно, нити. Он говорил: «Мы опутаны прочными нитями, что никогда не развяжутся». Ошибался, конечно, дурачок. А может, и нет. Может, моя суета и нервозность – это как раз те самые неразрывные нити? А он? Он тоже об этом помнит? Конечно, помнит, раз собрался прийти. И побреется наверняка, и надушится тем горьковатым запахом, что мне так нравился. Кстати, где мой флакон?» – начала выдвигать ящики шкафа и греметь немногочисленными склянками с косметикой, что имелись в арсенале. Тут же послышался недовольный окрик мужа:

– Мать! Потише там!

Наташа вздрогнула и втянула голову в плечи. Совсем потерялась в собственных мыслях. Даже забыла, что у мужчин важная партия. Помешала. Она продолжила поиски, умерив пыл. Осторожно переставляла одинаковые пузырьки, шепотом называя каждый: «Это на юбилей четыре года назад, на Восьмое марта в две тысячи десятом, позапрошлый Новый год, а это, кажется, на годовщину свадьбы в прошлом июле. В следующем году мне стукнет сорок, значит, не за горами очередной флакон. Вряд ли Володя проявит чудеса изобретательности». Муж часто дарил духи, всегда одни и те же, и чрезвычайно гордился этим фактом.

– Держи! – говорил, протягивая коробку без всякой праздничной упаковки, и добавлял довольно: – Самые лучшие.

– Спасибо! – искренне радовалась Наташа, благодарно чмокала мужа и отправляла флакон с ненавистной «Шанелью» в ящик.

– А вдруг спросит, почему не пользуешься? – щурилась Светка.

– Кто? Володька? – смеялась Наташа. – Да он понятия не имеет, как они пахнут.

– Зачем тогда дарит?

– Других не знает. Этими все восторгаются, и название на слуху. Почему бы и не купить? Не продемонстрировать, что для любимой женушки ничего не жалко? – она хоть и говорила с иронией, но в глубине души нисколько не обижалась. Человек пошел, потратил время, купил подарок, чтобы сделать приятное. Поди плохо. Другие мужья вообще не помнят ни про день рождения, ни про годовщину, а на Новый год скрепя сердце преподносят набор сковородок. А Володя молодец: подчеркивает ее женственность, ухаживает. Жаль только… Дальше снова говорила вслух:

– Он и не знает, что я «Шанель пятерку» терпеть не могу. Слишком дурманящий аромат, на мой вкус.

– Чего же не скажешь? – Подруга покрутила пальцем у виска, разглядывая закрома французских духов.

– Раньше надо было, теперь поздно. Зачем человека расстраивать? Переживать будет: столько лет впросак попадал.

– Кто переживать? Володька? Не говори ерунды. Он, кроме своих исследований, ничего вокруг не видит. Сдались ему твои духи. Просто скажи, что была в магазине и приглядела новый чудесный запах, и название на листочке напиши, не забудь! А если так тщеславен и непременно жаждет подчеркнуть свою значимость, так скажи, что это хит сезона и стоит кучу денег.

– И он начнет таскать другие флаконы по поводу и без повода.

– И чем плохо?

– Тем, что «Шанель» – это все-таки «Шанель». Подарить не стыдно. Даже если аромат не нравится, человек понимает, что подарок серьезный, а какая-нибудь новинка – на то и новинка, чтобы о ней никто ничего не знал. Зачем мне сонм никому не известных духов?

– Затем, что у меня от твоей «Шанели» тоже скоро ящики закрываться перестанут, – съязвила тогда Светка, и обе заржали, а отсмеявшись, женщина пообещала больше никогда не дарить ей «Володькины» духи.

Она продолжала копаться в ящике и нервно шептать:

– Это мама принесла какой-то чудодейственный крем и потом требовала отчета, пользуюсь ли я и виден ли эффект. Я сказала, что мажусь утром и вечером, и при очередной встрече мама отметила, что я похорошела и помолодела лет на пять. – Наташа отложила невскрытый тюбик. – Обманывать, конечно, нехорошо, но наносить на лицо нечто, купленное с рук в переходе, еще хуже. Эх, мама, мама! Когда же ты перестанешь верить всему, что тебе говорят и с восторгом смотреть передачи, в которых дают советы вроде: «Если у вас закололо в боку, примите позу лотоса». Или: «При затяжной мигрени сделайте маску из облепихи своему коту». Ладно, у меня хватает ума откладывать в сторону все «обалденные средства», которыми ты исправно снабжаешь, но сама наверняка пользуешься всей ерундистикой неизвестно какого состава. Слава богу, у тебя нет кота. Хотя лучше бы ставила эксперименты на кошачьей морде, чем на своей. А если аллергия? А вдруг отек Квинке? И на все мои увещевания ответ один. Вернее, вопрос:

– Я что, плохо выгляжу?

Нет, выглядишь замечательно. Но так было всегда. Просто генетика. Да и среди твоих скляночек наверняка встретится с десяток полезных, что позволяют умело скрывать возраст. Когда он увидел тебя в первый раз, не мог скрыть удивления. Так и спросил:

– Это твоя сестра?

А я в ответ:

– У меня нет сестры.

– Подруга?

– В каком-то смысле.

– Не понял… – Он растерялся, а ты засмеялась и призналась:

– Я мама Наташи. Заходите, Иван, заходите. После такого знакомства вы всегда будете желанным гостем в этом доме.

И действительно. Ты сдержала свое слово. Хотя, подозреваю, тебе было не трудно его сдержать. Ваня всегда тебе нравился. Это папу настораживали то цитаты Вольтера, то воспроизведение Баха на гитаре.

– Если молодому человеку так импонирует Бах, – папа так и говорил: «импонирует», – учился бы сразу на органе лабать. А под гитару Окуджаву поют, или Визбора, или «Кино», в конце концов.

– Окуджаву тоже может, – бросалась в бой Наташа, но мама жестом останавливала ее и выговаривала мужу:

– Ну что ты, Андрюша, придираешься? Очевидно же: мальчишка хочет произвести впечатление.

– И с чего это, позвольте полюбопытствовать, в нем зреют такие желания?

Наташа уже забыла обиду и едва сдерживала смех. Папина манера нарочито витиевато выражаться во время спора всегда забавляла. Забавляла и маму, которая, улыбаясь, качала головой и говорила:

– Эх, Андрюша, Андрюша, себя вспомни. Как ты с моим папой в нарды играл и все боялся выиграть, потому что был предупрежден: «Обыгравший папу в нарды – враг номер один». Ты тоже мечтал ему понравиться.

– Я, между прочим, – папа смерил супругу долгим, пристальным взглядом, – собирался на тебе жениться, а юноше, на мой взгляд, это делать рановато.

Наташа заливалась краской, а мама добродушно протестовала:

– Ну, строить планы ему никто не запрещает.

– Хорошо. Пусть строит, – снисходительно соглашался папа, – но при чем тут Бах и Вольтер?

Теперь уже мама с Наташей хохотали в голос и даже не думали объяснять смех мужу и отцу, а по совместительству доктору философских наук и ценителю классической музыки.

Хотя ни с философией, ни с классикой Ваня не притворялся. Его интерес был искренним. Он вообще был личностью неординарной и разносторонней. То тащил Наташу на концерт «Depeche Mode», то вручал билеты в консерваторию и сообщал: «Тут три. Пригласи маму». И хотя мама никогда не испытывала восторга от игры симфонических оркестров, ни разу не предложила папе сходить вместо себя. Тот отправился бы слушать музыку, а она шла проводить время с Иваном. Мама долго еще вспоминала эти вылазки и почти упрекала Наташу в расставании «с таким приятным мальчиком». Ни один последующий кавалер потенциальную тещу в спутницы не приглашал, а Володя и вовсе не всегда замечал ее присутствие. Каждый раз смотрел удивленно и пристально, и только когда Наташа произносила: «Мама в гости заехала», быстро улыбался и говорил так, будто их только что познакомили:

– Очень рад. Очень рад.

– И не рад вовсе, – пеняла та дочери, когда зять поспешно скрывался в соседней комнате.

– Да не обращай внимания. Ты же знаешь: у Володи диссертация.

– У него уже лет эдак «дцать» диссертация. Это не оправдание. Не думаю, что при виде свекрови ты надеваешь на лицо недоумение и спешишь исчезнуть, пока тебя не съел этот мерзкий крокодил.

Наташа представляла свекровь – доктора наук, известного биолога, члена-корреспондента Академии наук, которая вспоминала о существовании невестки, наверное, раз в год, когда звонила поздравить сына с днем рождения. На другие звонки и тем более визиты просто не было времени. У нее постоянно рожали мыши и болели лаборанты. Либо наоборот, что никак не меняло картины в целом. Гликерия Станиславовна (какое счастье, что она звонила раз в год! Чаще это имя и отчество без запинок не удавалось бы произнести) была очень занятым человеком, абсолютно не похожим на крокодила. Скорее напоминала суриката: маленькая, очень шустрая, с неестественно прямой, несгибаемой спиной. Именно такой представала перед родственниками на тех редких торжественных сборищах, избежать посещение которых не представлялось никакой возможности. Быстро входила, привлекая внимание, шумно поздравляла, произносила пару тостов и опрокидывала несколько рюмок, после чего принималась перемещаться от гостя к гостю, чтобы успеть наобщаться на следующее десятилетие вперед. Потом застывала столбиком (сама маленькая, носик пипочкой, глаза умные, ручки прижаты к груди – ну вылитый сурикат), чтобы через мгновение всплеснуть руками, завопить на весь зал (дом, квартиру, пароход): «Ах, мои мыши!» (лаборанты, мыши и лаборанты, лаборанты и мыши) – и упорхнуть так же быстро, как бабочка, и так же шумно, как слон. Но с крокодилом не было ничего общего. Во всяком случае, она никогда не пыталась сожрать невестку с потрохами, да это было и не выгодно. Не будь Наташи, Володенька опять свалился бы на голову вместе со всеми своими диссертациями и абсолютной неприспособленностью к быту. Этого Гликерия Станиславовна не хотела и даже, наверное, побаивалась. Если маленького Вовку можно было сдать в детсад на пятидневку, а потом на школьную продленку, то великовозрастного дядьку на побывку пристроить будет сложно, так что пусть живет со своей Наташей, Машей, Глашей (да все равно с кем), только бы не с ней – с Гликерией, потому что у нее нет ни времени, ни сил, ни желания заниматься его обслуживанием. Так что в отношениях со свекровью сохранялся вполне дружественный нейтралитет. Нет общения – и не надо. Навязываться Наташа не привыкла. А вот маму такое положение вещей искренне задевало. Стоило откликнуться:

– Мам, ну какой из Гликерии крокодил?

Людмила Петровна бросалась в атаку:

– Нильский. Опасный для человека.

– Да чем опасный-то?

Мать назидательно поднимала вверх указательный палец:

– Равнодушием, Натуля, равнодушием. Какие-то лаборанты ей дороже семьи собственного сына.

– Не лаборанты, а мыши. О лаборантах она печется, чтобы те мышей не проворонили.

– Тем более. Интересоваться мышами больше, чем внуком!

– Ну, наверное, мыши внесут в развитие человечества гораздо больше вклада, чем внук, – смеялась Наташа. – Костик так же далек от биологии, как я от атомной энергетики.

– И поэтому не интересен бабуле?

Наташа пожимала плечами:

– Гликерия, она – не бабуля. Костику вполне хватает твоей любви. А она… Она… Ну, просто Гликерия, понимаешь?

– Я же говорю: «Крокодил».

– Да какой крокодил?! Те, между прочим, свои яйца высиживают, охраняют, потом о малышах заботятся, а она… Кукушка, а не крокодил.

– Это практически одно и то же, – изрекала мама и поясняла, увидев недоумение в глазах дочери: – До нормального человека обоим далеко. Сама ничего вокруг не видит, кроме мышей, и сыночка такого же вырастила.

– Видишь, ты сама все объяснила. Володенька ни в чем не виноват. Это все из-за мышей, так что не обижайся. Он с матерью не знает, как общаться, а ты ждешь, что бросится в объятия к теще.

– Почему бы нет? Я бы его, наконец, отогрела. Понял бы, как на самом деле выглядит материнская любовь.

Наташа смотрела на маму, сильно сдавшую после смерти отца и превратившуюся из пожилой вполне симпатичной женщины в чудаковатую старушку, и думала, что юркая, подвижная, всегда ухоженная Гликерия с мышами смотрится гораздо интереснее. И уж если Володя до разговоров с этой дамой снисходит раз в полгода, то тещу просто не замечает, как не замечает иногда прибегающих на кухню соседских тараканов. Наташа с этой ситуацией давно свыклась. Если в душе не понимала и не жаловала свекровь, то требовать от мужа любви и преданности к теще тоже не могла. А вот собственно теща с такой постановкой вопроса мириться не желала и частенько пеняла дочери:

– Я, Натулечка, в делах сердечных всегда была на твоей стороне. Мальчиков никогда не ругала ни в глаза, ни за глаза, и единственное, что мне хотелось от них получить, – это уважение. И ведь получала. Все поголовно относились ко мне с почтением, интересовались моим мнением и ценили мои советы, – здесь делала многозначительную паузу, а Наташа едва сдерживала тяжелый вздох, понимая: «Сейчас начнется». И начиналось: – А уж Ваня, – пускалась мама в воспоминания, которые исполнялись в разных вариациях. То рассказ о совместном просмотре балета, то о прогулке на лыжах в лесу, то о поездке к каким-то друзьям, что «пришли в восторг от твоего молодого человека».

Но заканчивались стоны о прошлом всегда одним и тем же. Мама сводила брови в хмурую складку на переносице, промокала глаза воображаемым платочком и всхлипывала, театрально шмыгая носом:

– Вот за кого тебе надо было выйти замуж. – И, заметив в глазах дочери протест и негодование, осекалась и спрашивала невинным голосом: – Где же сейчас наш Ванечка? Не знаешь? Очень жаль. Такие воспоминания, целый кусок жизни. И совершенно не интересоваться человеком!

– Он мной тоже не интересуется.

– Откуда тебе знать?! Ты же асоциальная личность.

– Я?!

– Конечно! В социальных сетях не сидишь, с людьми не общаешься. Выглядишь всегда одинаково, ходишь в одних и тех же шмотках, даже пахнешь уже лет сто сладкой ванилью, будто пекарь.

Наташа вынула руку из ящика, в котором продолжала переставлять пузырьки, и шумно понюхала запястье. «Нет. Ничего. Едва уловимый аромат туалетного мыла и никаких других запахов». Она уже неделю не пользовалась любимыми духами (теми, что пахли ванилью, теми, что муж принимал за «Шанель», хотя флакон с совершенно другим названием украшал Наташину прикроватную тумбу уже лет десять). Не пользовалась для того, чтобы сегодня надушиться запахом прошлого.

– Ну, куда же ты запропастился?! – воскликнула она чуть громче желаемого и тут же услышала возмущенный окрик:

– Мам! Просили же! Хватит уже банками грохотать.

Наташа осторожно выдвинула ящик до предела и торжествующе улыбнулась:

– Попался!

Маленький прозрачный пузырек с крышкой в форме цветка стоял в самом дальнем углу, зажатый баночками с давно просроченным кремом. Женщина освободила флакон из плена, взяла в руки, чуть дрожащими пальцами отвинтила цветок и жадно втянула давно забытый аромат. Улыбнулась мечтательно и сказала:

– Какая прелесть!

– Какая прелесть! – Наташа уронила несколько драгоценных капель на указательный палец, провела им по шее, поставила несколько точек за ушами и, наклонив голову, привстала на цыпочки так, чтобы Ваня смог оценить эффект, спросила кокетливо: – Нравится?

– Спрашиваешь! – Он хохотнул горделиво. – Теперь душись только ими, и я по запаху буду определять, что пришла моя женщина.

Наташа покраснела. Он назвал ее женщиной. Не девочкой, не девушкой, а именно женщиной, и было в этом что-то одновременно и приятное, и немного стыдное. Как будто хотел лишний раз напомнить о том, что случилось вчера. Он и хотел. Притянул ее к себе и жарко выдохнул прямо в ухо:

– Помнишь, как в фильме?

Фильм «Запах женщины» с обожаемым ею Аль Пачино посмотрели полгода назад, и оба остались, что называется, под впечатлением. Но если девушку больше увлекла игра актеров и линия взаимоотношений, то Ваня буквально бредил какое-то время самой идеей картины. Сначала прочитал роман, потом несколько книг, подробно описывающих химические процессы в организме и действие женских феромонов на мужское обоняние, и затем удовлетворенно объявил:

– Вот почему я в тебя такой влюбленный.

Наташе тогда стало обидно. Она не думала, что у чувства есть объяснение. А если и есть, то не должно было оно, по ее мнению, заключаться в каком-то там запахе. Все должно быть гораздо сложнее, значительней и многогранней. Впрочем, она была еще слишком юна, чтобы уделять много времени размышлениям на философские темы, и быстро выбросила из головы грустные мысли. Главное, что он ее любит, а уж почему да отчего – не имеет значения. Любит, и думает о ней, и заботится. Вон какие духи подарил. И аромат нежный, тонкий, хрупкий, девичий, как сама Наташа. Такие были ощущения от подарка. А Ваня назвал их «запахом его женщины» и (Наташа ему, конечно, в этом не призналась) все испортил. Там, в фильме, речь шла совсем о другом запахе, духи не имели к этому никакого отношения, но после его слов аромат казался ей стыдным и очень интимным для того, чтобы душиться напоказ. С того момента она выдавливала на себя несколько капель только в моменты, когда действительно была Ваниной женщиной. А это случалось нечасто: оба москвичи (комнат в институтском общежитии не положено), у обоих родители домоседы, скептически относящиеся к грядкам и свежему воздуху. Так что в те счастливые моменты, когда ровесники, родители которых открывали дачный сезон, предавались любовному томлению в свободных квартирах, Ваня с Наташей продолжали до изнеможения целоваться на парковых скамейках и последних рядах кинозала, что было, безусловно, приятно, но уж слишком морально устойчиво. В общем, до настоящего грехопадения опускалась Наташа редко, отчего флакон с крышкой цветочком был и по сей день наполовину полон.

Она намочила палец и провела им за ушами, ощущая таинственное волнение, будто готовилась осуществить нечто запретное. Капнула немного жидкости на запястья и, слегка успокоившись, щедро сбрызнула духами шарф.

«Интересно, узнает? А если да?» Наташа сдернула с себя шарф, опрометью метнулась в ванную, не обратив никакого внимания ни на хлопок двери, ни на незамедлительно последовавший за ним возмущенный визг сына, и принялась лихорадочно мылить и тереть шею. «Не хватало еще, чтобы решил, будто я желаю продемонстрировать свой «запах женщины». Подведет все под теорию феромонов и вообразит себе невесть что. Нет уж! Дудки! Это меня должны добиваться, а не я предлагать себя. Господи! О чем я только думаю?! Кого добиваться? Зачем? Я взрослая замужняя женщина. Меня давно покорили, приковали и посадили на отведенное место. И к чему меня добиваться, если мне на моем месте очень даже неплохо. То есть не неплохо, а вполне себе хорошо. Больше того – очень хорошо». Она села на край ванны и тщательно вытерлась полотенцем, взглянула в зеркало: конечно, платье все было усеяно каплями воды, подумала с какой-то необъяснимой яростью: «Так тебе и надо». И сама не поняла, обращалась она к платью или к самой себе.

Короткий, нервный звонок в дверь заставил Наташу выползти обратно в коридор. Светка уже вплыла в квартиру и начала с порога отчитывать впустившего ее Костика:

– Нет, ну что это за приветствие?! «Здраститетьсвет»! У тебя родной язык русский или абракадабрский? Воспитанные люди говорят: «Здравствуйте».

– А если я невоспитанный? – нахально хохотнул Костик, и во избежание катастрофы Наташа решила переключить внимание подруги на себя, громко обозначив свое присутствие:

– Привет, – постаралась, чтобы голос звучал громко и даже радостно.

Катастрофа, однако, оказалась неминуемой. Подруга, разодетая в пух и прах, изо всех сил тряхнула чем-то невообразимым сооруженным на голове и завопила что есть мочи:

– Ты что с собой сделала?!

– А что? – Наташа пожала плечами. – Ты о платье? Так это вода. Сейчас высохнет.

– К черту платье! Что с лицом?!

– С лицом? – Она осторожно ощупала лоб, щеки и подбородок. – Вроде на месте.

– Ага. А мозги, наверное, погулять пошли. Во всяком случае, другого объяснения я этому не нахожу, – Светка резко развернула Наташу к зеркалу. Та взглянула на отражение и расхохоталась. Услышав звонок в дверь, она автоматически сполоснула водой лицо, словно хотела освежиться, освободившись от терзавших ее ненужных мыслей. И теперь вместо симпатичного макияжа ее украшала дикая смесь красок, образовавшая огромные темные круги вокруг глаз и на щеках.

– Прикольненько, – объявил Костик, оторвавший ради интересного скандала задницу от шахмат.

Муж, тоже выглянувший из комнаты и сдержанно кивнувший Светке, молча рассмотрел и покачал головой, заметив: «Первый вариант мне нравился больше».

– Хотела бы я посмотреть на этот первый вариант! – снова завопила подруга.

– Сейчас покажу.

– Нет уж! Времени в обрез. Теперь сама тебя нарисую. И почему ты не надела шарф? О чем ты только думаешь?!