Второе открытие Америки Гумбольдт Александр

В миссии Атурес мы пробыли лишь столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы провести лодку через большой порог. Дно нашего суденышка стало очень тонким, и приходилось соблюдать особую осторожность из опасения, как бы оно не расщепилось.

Мы попрощались с миссионером Бернардо Сеа, который остался в Атурес; два месяца он был нашим спутником и делил с нами все мучения. Бедный монах постоянно страдал приступами трехдневной лихорадки, но они стали для него привычным злом, и он обращал на них очень мало внимания.

Во время нашего второго посещения Атурес там свирепствовали другие лихорадки, более злокачественного характера. Большинство индейцев не вылезало из своих гамаков; и чтобы раздобыть немного хлеба из маниоковой муки (самая необходимая здешняя пища), пришлось послать за ним к индейцам независимого племени, жившего по соседству с пираоа. Эти злокачественные лихорадки, по моему мнению, не всегда заразительные, пока что нас щадили.

Мы рискнули пройти в пироге последнюю часть Raudal Атурес. Несколько раз мы высаживались на скалы, которые, подобно узким плотинам, соединяют между собой острова. Вода то мчится через эти плотины, то с глухим шумом низвергается внутрь. Значительный участок русла Ориноко был совсем сухой, так как река проложила себе путь по подземным каналам.

В этих пустынных местах гнездится каменный петушок с золотистым оперением (Pipra rupicola) – одна из красивейших тропических птиц. Мы остановились на Raudalito Канукари, образованном нагромождением огромных глыб гранита. Глыбы, большая часть которых представляет собой сфероиды диаметром в 5–6 футов, навалены так, что образуют обширные пещеры.

Мы проникли в одну из них, чтобы собрать нитчатки, устилающие трещины и сырые каменные стены. Здесь нашему взору предстало самое необыкновенное зрелище из всех, виденных нами на берегах Ориноко. Река катила свои воды над нашими головами, напоминая океан, разбивающийся о рифы; но у входа в пещеру, стоя под широким мчащимся потоком, образующим свод над скалистой плотиной, мы оставались сухими.

В других, более глубоких, но не столь обширных, пещерах в горной породе были отверстия, образовавшиеся в результате длительного просачивания воды. Мы видели, как водяные столбы шириной в 8–9 дюймов низвергались со свода и уходили в трещины, которые, по всей вероятности, соединяются между собой на большом расстоянии.

Водопады большинства рек Европы, низвергающиеся только одним уступом или несколькими расположенными близко друг от друга уступами, не могут создавать столь разнообразных ландшафтов. Такое разнообразие свойственно порогам с рядом мелких падунов, тянущимся на несколько миль, рекам, прокладывающим себе путь сквозь скалистые плотины и нагромождения каменных глыб.

Мы любовались этим необыкновенным зрелищем дольше, чем нам хотелось. Наша лодка должна была пройти вдоль восточного берега узкого острова и, сделав длинный обход, забрать нас. Мы провели полтора часа в тщетных ожиданиях. Приближалась ночь, а с ней ужасная гроза. Дождь лил как из ведра.

Мы уже начали бояться, что наша хрупкая лодка разбилась о скалы и что индейцы со своим обычным равнодушием к постигшим других бедам вернулись в миссию. Нас было всего трое; сильно промокшие и обеспокоенные судьбой нашей пироги, мы страшились мысли провести без сна длинную тропическую ночь среди рева Raudales.

Бонплан решил было оставить меня с доном Николасом Сотто на острове, а самому переплыть рукава реки, разделяющие гранитные плотины. Он надеялся добраться до леса и отправиться за помощью в Атурес к отцу Сеа. Мы с трудом отговорили его от столь рискованного предприятия. Он совершенно не знал лабиринта маленьких проток, на которые разветвляется Ориноко.

В большинстве из них были стремительные водовороты, а происходившее перед нашим взором в то самое время, когда мы обсуждали наше положение, достаточно убедительно показывало, что индейцы сказали нам неправду об отсутствии крокодилов на порогах. Маленьких обезьян, которых мы везли с собой несколько месяцев, мы оставили на выступе нашего острова.

Вымокшие под грозовым дождем и чувствительные к малейшему понижению температуры, хрупкие животные испускали жалобные крики. Их присутствие привлекло двух крокодилов; судя по размеру и свинцовому цвету, они были старые. Неожиданное появление крокодилов заставило нас подумать об опасности, какой мы подвергались, купаясь посреди Raudal во время нашего первого посещения миссии Атурес.

После долгих ожиданий к исходу дня прибыли, наконец, индейцы. Участок порога, по которому они хотели спуститься, чтобы обогнуть остров, оказался непроходимым из-за низкого уровня воды. Кормчий долго разыскивал в лабиринте скал и островков более доступную протоку. К счастью, пирога не получила повреждений, и меньше чем за полчаса наши приборы, продовольствие и животные были погружены.

Мы плыли часть ночи, чтобы снова разбить лагерь на острове Панумана, и с удовольствием узнавали места, где собирали гербарий, когда поднимались по Ориноко. Мы еще раз исследовали на песчаном берегу Гуачако небольшую формацию песчаника, лежащую непосредственно на граните.

Это такое же залегание песчаника, какое мой несчастный соотечественник Буркхардт обнаружил поверх сиенского гранита на границе Нубии. Мы миновали без остановки новую миссию Сан-Борха, а несколькими днями позже, к великому нашему сожалению, узнали, что индейцы гуаибо, жившие маленькой колонией, убежали al monte, вообразив, будто мы их похитим и продадим как пойтос, то есть рабов.

Пройдя пороги Табахе и Raudal Каривен близ устья большой реки Мета, мы благополучно прибыли в Каричану. Миссионер[291] принял нас с тем простодушным гостеприимством, какое он оказал нам во время нашего первого посещения. Небо мало благоприятствовало астрономическим наблюдениям; мы снова произвели их на обоих больших порогах, но на всем расстоянии оттуда до устья Апуре от наблюдений пришлось отказаться.

В Каричане Бонплану посчастливилось проанатомировать ламантина длиной свыше 9 футов. Это была самка, мясо которой напоминало говяжье. Индейцы пираоа, несколько семей которых жили в миссии Каричана, питают сильное отвращение к ламантину; когда убитое животное переносили в нашу хижину, они спрятались, боясь, как бы их не заставили до него дотронуться.

По их словам, «люди их племени неминуемо умирают, если поедят его». Этот предрассудок тем более странен, что соседи пираоа, индейцы гуамо и отомаки, очень лакомы до мяса ламантина. Как мы вскоре увидим, среди множества здешних племен одни считают мясо крокодила омерзительным, а другие очень любят его.

Приведу один малоизвестный факт о ламантинах. На острове Куба, к югу от залива Хагуа, за несколько миль от берега, посреди моря, есть источники пресной воды. Их происхождение объясняют гидростатическим давлением, нагнетающим воду через подземные каналы, которые сообщаются с высокими Тринидадскими горами.

Небольшие суда иногда запасаются водой в этих местах; и, что особенно примечательно, там обычно держатся большие ламантины. Я уже обращал внимание натуралистов на крокодилов, которые из устьев рек уплывают далеко в море. Тождественные обстоятельства, возможно, привели к тому, что во время древних катаклизмов на нашей планете образовалась та странная смесь скелетов и окаменелостей морских и речных животных, какую мы видим в некоторых горных породах молодой формации.

Пребывание в Каричане принесло нам большую пользу, дав возможность оправиться от перенесенных тягот. Бонплан носил в себе зародыш жестокой болезни; ему необходим был отдых. Но так как дельта притока между Оредой и Паруаси покрыта богатейшей растительностью, то он не мог устоять против соблазна совершать длительные экскурсии для сбора гербария и по нескольку раз в день промокал насквозь.

В доме миссионера к нам относились с самой предупредительной заботливостью. Для нас достали маисовую муку и даже молоко. В низменных районах жаркой зоны коровы дают его в изобилии. В нем не ощущается недостатка повсюду, где есть хорошие пастбища.

Я подчеркиваю это обстоятельство, так как в силу местных условий на Индийском архипелаге распространено неправильное мнение, будто жаркий климат препятствует выделению молока.

Можно понять равнодушное отношение индейцев Нового Света к молочной пище, поскольку там первоначально не было животных, которые могли ею снабжать; но как не удивляться такому же равнодушию среди огромного китайского населения, живущего в значительной части за пределами тропиков, на той же широте, как и кочевые племена Центральной Азии?

Если китайцы некогда были пастушеским народом, то почему они утратили привычки и вкусы, столь тесно связанные с их первоначальным состоянием? Эти вопросы представляются мне чрезвычайно интересными и для истории народов Восточной Азии, и для истории древних связей, по предположениям существовавших между этой частью света и Северной Мексикой.

За два дня мы спустились по Ориноко от Каричаны до миссии Уруана, снова пройдя знаменитое ущелье Барагуан. Мы несколько раз останавливались для измерения скорости течения реки и температуры воды на поверхности. Последняя равнялась 27,4°; скорость течения – в тех местах, где русло Ориноко имело в ширину свыше 12 000 футов и в глубину от 10 до 12 морских саженей – составляла, по нашим данным, 2 фута в секунду (62 туаза за 36).

Уклон реки между большими порогами и Ангостурой[292] действительно очень незначителен; в случае невозможности производить барометрическое нивелирование о разнице высот можно примерно судить, измеряя время от времени скорость течения, глубину и ширину на отдельных участках реки.

В Уруане мы сделали несколько наблюдений над звездами. Я определил широту миссии – 7°8'; однако результаты наблюдений различных звезд были неодинаковые, а потому ошибка могла составить свыше одной минуты. Слой mosquitos, покрывавший землю, был так густ, что мне не удавалось как следует установить искусственный горизнт.

Я напрасно мучился и жалел, что не запасся ртутным горизонтом. 7 июня удачно взятые абсолютные высоты солнца дали мне долготу в 69°40'. От Эсмеральды мы продвинулись на 1°17' к западу, и это хронометрическое определение заслуживает полного доверия, так как наблюдения на больших порогах и в устьях Атабапо и Апуре были произведены дважды, на пути туда и обратно.

Миссия Уруана расположена в очень живописном месте. Индейская деревушка стоит у подножия высокой гранитной горы. Повсюду скалы в форме столбов выступают из-за леса и господствуют над вершинами самых высоких деревьев. Нигде Ориноко не являет взору такого величественного зрелища, какое предстает перед вами, когда вы смотрите на него из хижины миссионера Fray Рамона Буэно.

Ширина реки составляет свыше 2600 туазов, и она течет прямо на восток без излучин, как громадный канал. Благодаря двум длинным и узким островам (Isla de Uruana и Isla vicja de la Manteca) русло Ориноко кажется еще более широким; однако берега тянутся параллельно, и нельзя сказать, что река делится здесь на несколько рукавов.

В миссии живут отомаки, дикое племя, у которого можно наблюдать одно из самых необыкновенных физиологических явлений. Отомаки едят глину; они поглощают ее для утоления голода, в очень большом количестве, ежедневно в течение нескольких месяцев, не причиняя никакого вреда своему здоровью.

После моего возвращения в Европу этот несомненный факт стал предметом ожесточенных споров, потому что были спутаны два совершенно различных понятия: есть глину и питаться ею. Хотя мы могли задержаться в Уруане всего на один день, этого короткого промежутка времени было достаточно для того, чтобы ознакомиться со способом приготовления пои (или шариков из глины), осмотреть запасы их, сделанные индейцами, и определить количество глины, поглощаемой ими за сутки.

Впрочем, отомаки не единственное племя на Ориноко, считающее глину пищей. Некоторые следы такого извращенного вкуса можно обнаружить среди гуамо; между устьями Меты и Апуре все говорят о геофагии как об известном с давних пор обычае. Я ограничусь здесь описанием того, что мы видели своими глазами или услышали из уст миссионера, которого злосчастный рок обрек прожить 12 лет среди дикого и буйного племени отомаков.

Жители Уруаны принадлежат к тем индейцам саванн (Indios andantes)[293], которые, еще труднее поддаваясь цивилизации, чем лесные индейцы (Indios del monte), проявляют резко выраженное отвращение к земледелию и живут почти исключительно охотой и рыбной ловлей.

Это люди физически очень крепкие, но безобразные, свирепые, мстительные, приверженные к алкогольным напиткам. Они в полном смысле слова всеядные животные; другие индейцы, считающие их дикарями, обычно говорят, что «нет такой дряни, которой не съел бы отомак».

Пока уровень воды в Ориноко и его притоках низкий, отомаки питаются рыбой и черепахами. Рыб они убивают с изумительной ловкостью, пронзая их стрелой, как только они появляются на поверхности воды. Когда на реках начинаются паводки, рыбная ловля почти полностью прекращается.

Тогда наловить рыбы в ставших более глубокими реках так же трудно, как во время плавания в открытом море. На берегах Ориноко часто не бывает рыбы даже у несчастных миссионеров, как в постные, так и в скоромные дни, хотя все молодые индейцы в деревне обязаны «рыбачить для обители». В периоды разливов рек, продолжающиеся два-три месяца, отомаки поедают огромное количество глины.

В их хижинах мы видели кучи глиняных шариков, наваленных пирамидами, высотой в 3–4 фута. Шарики были диаметром в 5–6 дюймов. Отомаки употребляют в пищу очень тонкую и очень жирную гончарную глину; она желтовато-серого цвета, но так как ее слегка поджаривают на огне, то цвет затвердевшей корки имеет красноватый оттенок, что объясняется примесью окиси железа.

Мы привезли с собой эту глину, взятую нами из зимних запасов индейцев. Совершенно неверно, будто она тальковая и содержит магнезию. Воклен не обнаружил в ней никаких следов магнезии, но определил, что она содержит больше кремнезема, чем глинозема, и 3–4 % извести.

Отомаки не едят без разбора любую глину; они выбирают аллювиальные отложения, содержащие самую жирную и самую тонкую на ощупь глину; я спросил миссионера, правда ли, что, как утверждает отец Гумилья, смоченную гончарную глину выдерживают, пока в ней не произойдет особого рода разложение, которое проявляется в выделении углекислоты и сероводорода и которое носит название гниение; он нас заверил, однако, что индейцы никогда не гноят глину и не смешивают ее ни с маисовой мукой, ни с жиром черепашьих яиц, ни с крокодильим жиром.

Мы сами исследовали и на Ориноко, и после возвращения в Париж взятые нами шарики, но не обнаружили в них никаких следов примеси органических веществ – ни жировых, ни мучнистых. Дикарь считает питательным все, что утоляет голод; поэтому если отомака спрашивают, чем он питается те два месяца, когда уровень воды в реке очень высок, он указывает на свои глиняные шарики.

Он называет их своей главной пищей, так как в это время ему лишь изредка удается разжиться ящерицей, корнем папоротника, дохлой рыбой, плавающей на поверхности воды. Индеец в течение двух месяцев ест глину по необходимости (от 3/4 до 1/4 фунта в сутки), но и в остальное время года также поглощает ее. В период засухи, когда рыба ловится лучше всего, он каждый день растирает шарики пои и примешивает к пище немного глины.

Удивительнее всего, что отомаки не худеют за те месяцы, когда они поглощают большие количества глины. Напротив, они всегда упитанные и у них никогда не бывает натянутого вздутого живота. Миссионер Fray Рамон Буэно утверждает, что он никогда не замечал какого-либо ухудшения здоровья индейцев во время больших паводков на Ориноко.

Привожу обыденные факты, которые нам удалось проверить. В течение нескольких месяцев отомаки каждый день съедают 3/4 фунта слегка подсушенной на огне глины, причем здоровье их от этого заметно не страдает. Перед тем как проглотить глину, они ее снова размачивают.

До сих пор нельзя было точно установить, сколько съедают они в течение того же периода растительной и животной пищи за неделю; несомненно, однако, что испытываемое ощущение сытости они приписывают гончарной глине, а не той скудной пище, которую они время от времени к ней добавляют. Так как физиологическое явление не бывает совершенно изолированным, то будет небезынтересно рассмотреть некоторые собранные мной сходные факты.

Повсюду в жарком поясе я наблюдал у многих людей – детей, женщин, а иногда и взрослых мужчин – ненормальное и почти непреодолимое влечение к поеданию глины: не щелочной и не известковой глины для нейтрализации (как обычно говорят) кислых соков, а жирной маслянистой глины с очень сильным запахом. Часто приходится запирать детей или связывать им руки, чтобы они не ели глины после того, как прекращаются дожди.

На Индийском архипелаге, на острове Ява, Лабийярдьер видел между Сурабаей и Семарангом выставленные на продажу маленькие четырехугольные красноватые пироги. Эти пироги, называемые танаампо, представляли собой слегка обожженные глиняные вафли, которые коренные жители с аппетитом ели.

Так как после моего возвращения с Ориноко физиологи обратили внимание на явление геофагии, то Лешено (один из натуралистов, участвовавших в экспедиции капитана Бодена к Южным Землям) опубликовал интересные подробности относительно танаампо, или ампо, яванцев.

Он говорит: «Красноватую и содержащую небольшую примесь железа глину, которой иногда лакомятся жители Явы, кладут тонким слоем на железный лист, сворачивают маленькими трубочками в форме коры коричного дерева и обжигают; в таком виде ее называют ампо и продают на рынке. Это вещество имеет своеобразный вкус, обусловленный обжиганием; оно сильно впитывает влагу, прилипает к языку и сушит его.

Ампо едят на Яве почти исключительно женщины – либо во время беременности, либо для того, чтобы похудеть, ибо тучность в этой стране считают несовместимой с красотой. Употребление в пищу глины гибельно отражается на здоровье; женщины постепенно теряют аппетит и лишь с отвращением съедают очень маленькие количества пищи.

Желание похудеть и сохранить стройную фигуру заставляет пренебрегать всеми опасностями и поддерживает спрос на ампо». Дикие жители Новой Каледонии при неурожае тоже едят для утоления голода большие куски рыхлого горшечного камня. Воклен, произведя химический анализ его, обнаружил в нем, кроме магнезии и кремнезема в равных долях, небольшое количество окиси меди.

Глина, которую на глазах Гольберри ели негры в Африке, на островах Бунк и Лос-Идолос [о-ва Лос близ Конакри], и которую он сам ел без всякого вреда для себя, – это также рыхлый белый стеатит. Все эти примеры относятся к странам жаркого пояса; путешествуя по ним, вы приходите в изумление, обнаружив среди диких и ленивых племен, живущих в самых чудесных и самых плодородных уголках земли, ту склонность, какой природа, казалось бы, должна была наделить обитателей самых бесплодных мест.

В Попаяне и в некоторых гористых районах Перу мы видели, как на рынках индейцам продавали среди прочих товаров известь в виде очень тонкого порошка. Его употребляют в пищу, примешав к кока, то есть к листьям Erythroxylon peruvianum Mitchel. et Pascal. ex Steud.

Известно, что индеец-гонец целыми днями ничего не ест, кроме извести и кока; они возбуждают выделение слюны и желудочного сока; они заглушают голод, не давая организму пищи. В других частях Южной Америки, на берегах Ачи, индейцы гуахиро едят одну известь, не добавляя к ней растительных веществ.

Они всегда имеют при себе коробочку с известью, как мы носим табакерку и как в Азии носят коробку с бетелем. Этот американский обычай возбудил любопытство еще первых испанских мореплавателей. От извести чернеют зубы, а на Индийском архипелаге, а также у некоторых американских племен черные зубы считаются красивыми.

В холодных районах королевства Кито жители Тигуа часто едят в качестве лакомства сильно измельченную глину с примесью кварцевого песка, не причиняя вреда своему здоровью. Эта глина, разболтанная в воде, придает ей молочный цвет. В хижинах индейцев там можно увидеть большие сосуды с такой водой, употребляемой для питья и называемой индейцами agua или leche de Llanca[294].

Управлять деревушкой Уруана труднее, чем большинством других миссий. Отомаки народ беспокойный, шумный, с необузданными страстями. Они не только любят алкогольные напитки из маниоки и маиса и пальмовое вино, но впадают в особое состояние опьянения, можно сказать, почти безумия, употребляя порошок ниопо[295].

Они собирают длинные бобы растения из семейства мимоз, описанного нами под названием Acacia niopo H. B. et K., ломают их на куски, заливают водой и оставляют бродить. Когда размягчившиеся зерна начинают чернеть, их месят как тесто; добавив к ним маниоковой муки и извести, полученной из раковины одной из сулейниц, кладут всю массу на решетку из твердого дерева и ставят на очень сильный огонь.

Затвердевшее тесто принимает форму небольших пирогов. Перед употреблением их растирают в мелкий порошок и насыпают его на нечто вроде плоской тарелки шириной в 5–6 дюймов. Отомак держит такую тарелку с ручкой в правой руке и втягивает ниопо носом через вилообразную птичью кость, оба конца которой вставлены в ноздри.

Кость (без нее отомак считает невозможным потреблять этот вид нюхательного табака) имеет в длину 7 дюймов; по-моему, это пяточная кость какой-то крупной голенастой птицы. Я послал ниопо и все странное приспособление в Париж Фуркруа. Ниопо действует настолько возбуждающе, что от самой маленькой дозы не привыкшие к нему люди сильно чихают.

Отец Гумилья говорит, что «дьявольский порошок отомаков, получаемый из древесного табака, опьяняет их через ноздри (emboracha por las narices), на несколько часов лишает разума и делает их неистовыми во время битвы».

Семейство бобовых отличается большим разнообразием по химическим и лечебным свойствам своих зерен, соков и корней; и хотя сок плода Mimosa nilotiea L. очень вяжущий, нельзя предположить, чтобы возбуждающая сила табака отомаков была заключена главным образом в бобе Acacia niopo Н. В. et. K.

Эта сила обусловлена свежеобожженной известью. Выше мы указывали, что горцы из попаянских Анд и гуахиро, которые бродят между озером Маракаибо и рекой Ача, тоже любят есть известь, возбуждающую усиленное выделение слюны и желудочного сока.

Отправляя в Европу сложное приспособление, которым пользуются индейцы отомаки для вдыхания порошка ниопо, я обратил внимание ученых на сходный обычай, отмеченный Кондамином у индейцев Верхнего Мараньона. У омагуа (название этого племени приобрело известность в связи с экспедициями, предпринятыми для поисков Дорадо) можно увидеть такие же тарелки и такие же полые птичьи кости для втягивания в ноздри порошка курупа.

Растения, из семян которого получают этот порошок, несомненно, также относятся к мимозовым, ибо отомаки, живущие в 260 лье от Амазонки, еще и теперь, по сообщению отца Джили, называют Acacia niopo курупой.

После недавно произведенных мной географических изысканий относительно арены деятельности Филиппа Гуттена и истинного местоположения провинции Папамене, или Омагуа, предположение о существовании древних связей между отомаками с Ориноко и омагуа с Мараньона стало более вероятным и приобрело еще большее значение.

Первые пришли с берегов Меты, быть может, из страны между Метой и Гуавьяре; вторые сами утверждают, что они в большом количестве спустились с восточного склона Анд Новой Гранады по реке Жапура в Мараньон. Однако страна омагуа, которую тщетно пытались завоевать авантюристы из Коро и Токуйо, находится, по-видимому, как раз между рекой Гуаяберо, соединяющейся с Гуавьяре, и Какетой, в нижнем течении принимающей название Жапура.

Существует, конечно, резкий контраст между теперешним диким состоянием отомаков и древней цивилизацией омагуа; но не все ветви последнего народа стояли, вероятно, на одинаково высокой ступени культуры, и примеры полного одичания отдельных племен, к сожалению, довольно обычны в истории человеческого рода.

Можно привести еще один пункт сходства между отомаками и омагуа. И те и другие известны среди народов Ориноко и Амазонки тем, что часто применяют каучук, или сгущенный млечный сок молочайных и крапивных.

Настоящий травянистый табак[296] (ибо миссионеры имеют обыкновение называть ниопо, или курупу, древесным табаком) выращивают с незапамятных времен все индейские племена на Ориноко; в эпоху завоевания обычай курить был одинаково распространен в обеих Америках.

Таманаки и майпуре в Гвиане обертывают сигары маисом, как это делали мексиканцы уже во времена прибытия Кортеса. В подражание им испанцы тоже заменили бумагу маисовыми листьями.

Несчастные индейцы в оринокских лесах знали не хуже, чем вельможи при дворе Монтесумы, что табачный дым – прекрасное наркотическое средство; они применяли его не только для того, чтобы насладиться sieste[297], но и для того, чтобы погрузиться в состояние блаженного покоя, которое они довольно наивно называют сновидением с открытыми глазами или сном наяву.

В настоящее время во всех миссиях Америки табак употребляют, на мой взгляд, чрезвычайно редко, а в Новой Испании, к величайшему сожалению фискальных органов, индейцы, которые почти все являются потомками ацтеков низшего класса, вовсе не курят. Отец Джили утверждает, что индейцам с Нижнего Ориноко привычка жевать табак неизвестна.

Я несколько сомневаюсь в правильности этого утверждения, так как мне говорили, что серкукума с берегов Эребато и Кауры, соседи тапарито с беловатой кожей, готовясь к сражению, едят рубленый табак, пропитанный какими-то другими, сильно возбуждающими соками.

Из четырех видов Nicotiana L., культивируемых в Европе (N. tabacum L., N. rustica L., N. paniculata L. и N. glutinosa L.), мы видели в диком состоянии только два последних; однако Nicotiana lolaxencis H. B. et K. и N. andicola H. B. et K., найденные мной на гребне Анд, на высоте 1850 туазов, почти равной высоте Тенерифского пика, очень близки к N. tabacum L. и N. rustica L. Впрочем, весь этот род распространен почти исключительно в Америке, и большинство видов его, как мне кажется, встречается в тропиках в горных районах с умеренным климатом.

Первые семена табака[298] были получены в Европе около 1559 года из мексиканской провинции Юкатан, а вовсе не из Виргинии и не из Южной Америки, как ошибочно сообщается во многих трудах по земледелию и ботанике. Человек, больше всех расхваливавший плодородие берегов Ориноко, знаменитый Рэлей, больше всех способствовал распространению привычки к курению среди северных народов.

Уже в конце XVI столетия в Англии горько жаловались «на это заимствование нравов дикого народа». Высказывали опасения, что из-за курения табака «Anglorum corpora in barbarorum naturam degenerent»[299].

Когда отомаки из Уруаны с помощью ниопо (их древесного табака) и алкогольных напитков приводят себя в состояние опьянения, которое длится несколько дней, они убивают друг друга, не прибегая к оружию. Самые злобные из них смазывают ноготь большого пальца руки ядом кураре; по свидетельству миссионеров, простое прикосновение отравленного ногтя может оказаться смертельным, если кураре достаточно сильнодействующее и если оно попадает непосредственно в кровь.

Когда индейцы в результате ссоры совершат ночью убийство, они бросают труп в реку, опасаясь, как бы на нем не обнаружили явных признаков насильственной смерти. «Всякий раз, – говорил нам отец Буэно, – как я видел, что женщины набирали воду не в том месте на берегу, где они делали это обычно, у меня возникало подозрение, что в миссии совершено убийство».

В Уруане в хижинах индейцев мы увидели то же растительное вещество (муравьиный трут), с которым мы познакомились на больших порогах и которое применяют, чтобы остановить кровотечение. Этот трут (менее подходящее название его – муравьиное гнездо) пользуется большим спросом в краю, где у жителей далеко не мирный характер.

Муравьи красивого изумрудно-зеленого цвета, относящиеся к новому виду (Formica spinicollis), собирают для своих жилищ желтовато-бурый и очень мягкий на ощупь пушок, покрывающий листья одного меластомового растения. Я не сомневаюсь, что yesco, или муравьиный трут, с Верхнего Ориноко (как уверяют, собирающее его насекомое встречается только южнее Атурес) когда-нибудь станет предметом торговли. Это вещество значительно превосходит муравьиное гнездо из Кайенны, которое применяется в европейских больницах, но которое редко удается достать.

7 июня мы с сожалением расстались с отцом Рамоном Буэно. Из десяти миссионеров, встреченных нами на огромной территории Гвианы, он был, по-моему, единственным, интересовавшимся всем, что касалось индейских племен. Он надеялся вскоре вернуться в Мадрид и собирался опубликовать там результаты своего изучения рисунков и знаков, покрывающих уруанские скалы.

В местах, которые мы только что проехали, между Метой, Араукой и Апуре, во времена первых экспедиций на Ориноко, например экспедиций Алонсо де Эреры (в 1535 году), водились немые собаки, носившие среди индейцев названия майо и аурие. Этот факт любопытен во многих отношениях. Несомненно, собака, что бы ни говорил отец Джили, является в Южной Америке туземным животным.

В различных индейских языках существуют слова, обозначающие это животное и не заимствованные из европейских языков. Еще теперь слово «аури», упомянутое триста лет тому назад Алонсо де Эрерой, сохранилось в языке майпуре. Возможно, собаки, виденные нами на Ориноко, были потомками тех, которых испанцы привезли на Каракасское побережье; однако совершенно достоверно и то, что в Перу, в Новой Гранаде и в Гвиане существовала до завоевания порода собак, сходных с нашими овчарками.

Алько жителей Перу и вообще все собаки, попадавшиеся нам в самых диких уголках Южной Америки, часто лают. Между тем все первые историки говорят о немых собаках (perros mudos), которые в наши дни еще встречаются в Канаде; мне представляется особенно достойным внимания тот факт, что в Мексике и на Ориноко ели преимущественно собак немой разновидности.

Гизеке, весьма образованный путешественник, проживший шесть лет в Гренландии, уверял меня, что эскимосские собаки, которые всю свою жизнь проводят под открытым небом и зимой зарываются в снег, тоже не лают, а воют, как волки[300].

В настоящее время на берегах Ориноко собачье мясо совершенно не едят; но так как этот обычай распространен среди татар во всей восточной части Азии, то мне казалось необходимым указать на то обстоятельство, чрезвычайно интересное для истории человечества, что некогда он существовал в жарких районах Гвианы и на Мексиканском плоскогорье.

Отмечу также, что на границах провинции Дуранго, на севере Новой Испании, у индейцев команчей сохранился обычай грузить свои палатки из буйволовой кожи на спину крупных собак, которые сопровождают их в переселениях. Как известно, использование собаки в качестве вьючного и ездового животного одинаково распространено и у Невольничьего озера, и в Сибири.

Я особо остановлюсь на этих чертах сходства в нравах народов; они приобретают некоторый вес, когда они не единичны и сочетаются со сходством в структуре языков, в делении времени, в религиозных верованиях и общественных институтах.

Мы остановились лагерем на острове Кукурупару, называемом также playa de la Tortuga[301], так как индейцы из Уруаны собирают там черепашьи яйца. Это один из пунктов на Ориноко, широта которых точнее всего определена. Мне посчастливилось, и я наблюдал прохождение трех звезд через меридиан.

К востоку от острова находится устье Каньо-де-ла-Тортуга, сбегающего с гор Сербатана, постоянно окутанных грозовыми тучами. На южном берегу Calo, между притоками Парапара и Оче, расположена почти разрушенная миссия Сан-Мигель-де-ла-Тортуга. Индейцы говорили нам, что в окрестностях этой маленькой миссии много выдр с очень тонким мехом, называемых испанцами водяными собаками, и, что еще более удивительно, двуногих ящериц (lagartos).

Вся эта чрезвычайно доступная местность между рекой Кучиверо и ущельем Барагуан вполне заслуживает того, чтобы в ней побывал какой-нибудь сведущий зоолог. Lagarto, не имеющий задних конечностей, является, возможно, одним из видов сирен, отличным от каролинской Siren lacertina.

Если бы это был какой-нибудь ящер, настоящее двурукое животное (Chirotes Cuv.), индейцы не сравнивали бы его с ящерицей. Кроме черепах арpay, подробно описанных мной выше, на берегах Ориноко, между Уруаной и Энкарамадой, водится также бесчисленное количество сухопутных черепах, называемых морокои. В периоды засух, в сильный летний зной, эти животные прячутся под камнями или в вырытых ими ямах и не принимают пищи.

Они вылезают из своих убежищ и начинают есть лишь тогда, когда замечают, что влага от первых дождей проникла в землю. У пресноводных черепах терекай, или тахелу, мы наблюдаем такие же привычки. Я уже говорил в другом месте о летней спячке некоторых тропических животных.

Так как индейцам известны ямы, где в пересохшей земле спят черепахи, то они выкапывают их на глубине 15–18 дюймов по многу штук зараз. Отец Джили, видевший, как добывали таким способом черепах, говорит, что он небезопасен, ибо летом вместе с терекай часто закапываются змеи.

Плавание от острова Кукурупару до столицы Гвианы, обычно называемой Ангостура, отняло у нас всего 9 дней. Расстояние составляет чуть меньше 95 лье. Мы редко ночевали на суше; однако по мере того как мы двигались вперед, мучения из-за москитов становились заметно слабее. 8 июня мы пристали к одной усадьбе (Hato de San Rafael del Capuchino) напротив устья Апуре.

Я произвел удачные определения широты и долготы. Так как двумя месяцами раньше я взял часовые углы на берегу против «Капучино», то эти наблюдения имели существенное значение для проверки хда моего хронометра и для привязки астрономических пунктов на Ориноко к астрономическим пунктам на побережье Венесуэлы.

Окрестности усадьбы, расположенной в том месте, где Ориноко меняет свое направление и течет уже не с юга на север, а с запада на восток, очень живописны. Среди широких лугов островками возвышаются гранитные скалы. С их вершин мы различали на севере ограничивающие горизонт Llanos, или степи, Калабосо. Так как мы давно привыкли к виду лесов, то это зрелище сильно поразило наше воображение.

После захода солнца степь приобрела зеленовато-серый оттенок. Луч зрения не встречал никакого препятствия, кроме кривизны земли, а потому казалось, что звезды восходят как бы из лона океана, и самый опытный моряк подумал бы, что он находится на скалистом берегу, на выступающем в море мысу.

Хозяин наш был француз[302], живший среди своих многочисленных стад. Хотя он забыл родной язык, он, казалось, очень обрадовался, узнав, что мы приехали из его страны, которую он покинул сорок лет назад; ему хотелось, чтобы мы провели несколько дней в его усадьбе. О политических революциях в Европе он почти ничего не знал.

Он видел в них движение, направленное против церкви и монахов. «Это движение, – сказал он, – будет длиться до тех пор, пока монахи не прекратят сопротивления». Такой взгляд был вполне естествен для человека, проведшего свою жизнь вблизи от миссий, где без конца говорят о столкновениях между светской властью и духовной.

Маленькие города Кайкара и Кабрута находятся всего в нескольких милях от усадьбы; однако часть года наш хозяин был совершенно отрезан от всего мира. В результате разлива Апуре и Ориноко «Капучино» превращался в остров, и поддерживать связь с соседними усадьбами можно было только на лодке.

Рогатый скот уходил тогда в более высокую местность, которая тянется к югу по направлению к горной цепи Энкарамада. Эта цепь, сложенная гранитом, прорезана долинами, где попадаются магнитные пески (магнитный железняк в зернах), образовавшиеся в результате разрушения пластов амфиболовых или хлоритовых пород.

9 июня утром мы встретили много груженных товарами лодок, шедших под парусами вверх по Ориноко, чтобы войти в Апуре. Это – оживленный торговый путь между Ангостурой и гаванью Торунос, в провинции Баринас. Наш спутник, дон Николас Сотто, шурин губернатора Баринаса, избрал ту же дорогу, чтобы вернуться к своей семье.

В периоды больших паводков приходится тратить несколько месяцев на борьбу с течением в Ориноко, в Апуре и в Сан-Доминго. Судовщики бывают вынуждены привязывать свои лодки к стволам деревьев и подниматься при помощи верповки. На крутых излучинах они иногда за целый день продвигаются всего на 200–300 туазов.

После моего возвращения в Европу сношения между устьем Ориноко и провинциями, расположенными на восточном склоне гор Мериды, Памплоны и Санта-Фе-де-Богота, стали гораздо оживленней, и следует надеяться, что пароходы облегчат длительные плавания по Нижнему Ориноко, Апуре, Португесе, Санто-Доминго, Урибанте, Мете и Гуавьяре.

Можно будет, как это делают на берегах больших рек в Соединенных Штатах, организовать склады дров, устроив для них навесы. Такие предосторожности тем более необходимы, что в тех краях, по которым мы путешествовали, нелегко раздобыть сухое топливо, пригодное для поддержания сильного огня под котлом паровой машины.

Ниже усадьбы San Rafael del Capuchino мы пристали на правом берегу к villa Кайкара возле бухты, именуемой Пуэрто-Седеньо. Это кучка домов, носящая пышное название villa. Альта-Грасиа, Сьюдад-де-ла-Пьедра, Реаль-Корона, Борбон – все города, расположенные на пути от устья Апуре до Ангостуры, такие же жалкие.

Президенты миссий и губернаторы провинций имели обыкновение испрашивать в Мадриде права villas и ciudades для поселений, как только в них закладывался фундамент церкви. Таким способом правительству внушалась мысль о том, что население и благоденствие колоний быстро увеличиваются.

Около Кайкары на Серро-дель-Тирано можно увидеть те скульптурные изображения Солнца и Луны, о которых я говорил выше. «Это дело рук стариков (то есть наших предков)», – говорят индейцы. Утверждают, что на одной скале, расположенной дальше от берега реки и называемой Текома, символические изображения находятся на высоте до 100 футов.

Некогда индейцы знали путь по суше из Кайкары к Демерари и Эссекибо. Не по этой ли дороге пришли к озеру Амуку люди, которые изваяли фигуры, описанные путешественником Хортсманном?

Напротив Кайкары на северном берегу Ориноко находится миссия Кабрута, основанная в 1740 году иезуитом Ротельей в качестве форпоста против карибов. В течение нескольких столетий здесь была индейская деревня под названием Кабриту.

Когда это маленькое поселение превратилось в миссию, предполагалось, что она расположена на 5° южной широты, иначе говоря, на 2°40' южнее, чем я установил на основании непосредственных наблюдений, произведенных мной в усадьбе San Rafael и в Boca[303] реки Апуре.

Тогда не имели ни малейшего понятия о том, в каком направлении должна была бы идти сухопутная дорога на Нуэва-Валенсию и на Каракас, расстояние до которых местные жители считали громадным. Впервые пересекла Llanos женщина, направлявшаяся из Вилья-де-Сан-Хуан-Баутиста-дель-Пао в Кабруту. Отец Джили рассказывает, что донья Мария Баргас пылала такой любовью к иезуитам, что попыталась сама найти дорогу в миссии.

Все были очень удивлены, когда она прибыла в Кабруту с севера. Она поселилась около монахов ордена святого Игнатия и умерла в их миссии на берегах Ориноко. С того времени южная часть Llanos была довольно густо заселена, и теперь дорога, ведущая из долин Арагуа через Калабосо в Сан-Фернандо-де-Апуре и в Кабруту, стала очень оживленной.

В 1754 году начальник знаменитой экспедиции для установления границ создал в Кабруте верфи для постройки судов, на которых должны были перевезти войска, направлявшиеся на Верхний Ориноко. Небольшая гора к северо-востоку от Кабруты видна в степях очень издалека и служит ориентиром для путешественников.

Утром мы отплыли из Кайкары и, отдавшись на волю течения Ориноко, миновали сначала устье реки Кучиверо, где, по древнему преданию, жили айкеам-бенанос, или женщины без мужей, затем деревушку Альта-Грасия, носящую название одного из испанских городов.

Поблизости от нее дон Хосе Итурриага основал pueblo[304] Сьюдад-Реаль, которое все еще фигурирует на самых новых картах, хотя, построенное в нездоровой местности, оно уже свыше 50 лет не существует. После того как вы минуете то место, где Ориноко поворачивает на восток, по правому берегу все время тянутся леса, а по левому – Llanos, или степи, Венесуэлы.

Впрочем, леса, окаймляющие реку, не такие густые, как на Верхнем Ориноко. Ближе к столице население заметно увеличивается; встречаются преимущественно белые, негры и люди смешанной расы, а индейцев мало. Число негров незначительно; к сожалению, здесь, как и повсюду, хозяева из-за своей бедности относятся к ним не слишком человечно и не слишком заботятся, чтобы они выжили.

Житель Кайкары был недавно приговорен к 4 годам тюрьмы и к штрафу в 100 пиастров за то, что он в припадке гнева привязал одну негритянку за ноги к хвосту своей лошади и тащил ее, мчась в карьер по саванне, до тех пор, пока она не умерла от мучений. С удовлетворением отмечу, что все порицали Audiencia[305] за то, что не было вынесено более строгого приговора за столь жестокий поступок.

Впрочем, очень немногие жители (как раз те, которые считали себя наиболее образованными и наиболее благоразумными) находили, что наказание белого противоречит здравой политике в то время, когда восстание негров на Сан-Доминго было в полном разгаре. Если порядкам, ставшим ненавистными, грозит опасность, всегда находятся люди, советующие для их поддержания не делать послаблений в том, что больше всего противоречит в них справедливости и здравому смыслу.

С тех пор, как я покинул эти края, гражданские раздоры вложили оружие в руки рабов, и прискорбный опыт заставил жителей Венесуэлы пожалеть о том, что они не послушались дона Доминго Товара и других добродетельных граждан, которые начиная с 1795 года поднимали свой голос в Каракасском cabildo[306] за прекращение ввоза негров и за проведение мер для улучшения их положения.

Переночевав на острове посреди реки (я думаю, что это тот самый остров, который отец Каулин называет Акару), мы 10 июня прошли устье Кауры; наряду с Аруй и Карони она является самым большим правым притоком Нижнего Ориноко. Так как во время моего пребывания во францисканских миссиях я имел возможность собрать много географических сведений о Кауре, я начертил специальную карту этой реки.

В настоящее время все христианские поселения расположены очень близко от устья реки; деревни Сан-Педро, Арипао, Урбани и Гуарагуараико отстоят друг от друга на несколько лье. В первой из них, самой многолюдной, живут всего 250 человек; деревня Сан-Луис-де-Гуарагуараико представляет собой колонию отпущенных на волю или бежавших с Эссекибо негров, которая заслуживает поддержки правительства.

Следует всячески поощрять попытки, направленные на то, чтобы рабы осели на земле и могли пользоваться, подобно арендаторам, плодами своего земледельческого труда. Почва на берегах Кауры, по большей части девственная, чрезвычайно плодородна. Пастбищ там хватило бы больше чем на 15 000 голов рогатого скота; но у бедных жителей совершенно нет ни лошадей, ни коров.

Берега Кауры на протяжении свыше 6/7 их длины пустынны или населены независимыми и дикими племенами. Русло реки в двух местах сжато скалами; там находятся Raudales Мура и Пара, или Пару; у последнего есть волок, так как в пирогах пройти через него нельзя. У северного порога, у порога Мура, в эпоху экспедиции для установления границ была воздвигнута маленькая крепость.

Губернатор дон Мануэль Сентурион поспешил дать название Сьюдад-де-Сан-Карлос нескольким домам, построенным около крепости испанскими (то есть неиндейскими) семьями, состоявшими из белых и мулатов. К югу от порога Пара в месте слияния Кауры и Эребато находилась тогда миссия Сан-Луис; от нее шла сухопутная дорога в Ангостуру, столицу провинции. Все эти попытки приобщения к культуре были бесплодными.

Никакой деревни выше Raudal Мура больше не существует; здесь, как и в некоторых других районах колоний, индейцы, так сказать, отвоевали страну у испанцев. Однако когда-нибудь долина Кауры, возможно, приобретет большое значение благодаря своим природным богатствам и легкости сообщения с реками Вентуари, Карони и Куюни.

Около устья Кауры между деревнями Сан-Педро-де-Алькантара и Сан-Франсиско-де-Арипао в 1790 году в результате обвала и землетрясения образовалось озерко диаметром в 400 туазов. Часть леса близ Арипао опустилась на глубину 80—100 футов ниже уровня соседней местности.

В течение нескольких месяцев деревья оставались зелеными; полагали даже, что на некоторых из них под водой продолжали появляться новые листья. Это явление заслуживает тем большего внимания, что этот участок земли, вероятно, сложен гранитами. Я сомневаюсь, чтобы вторичные формации в Llanos простирались на юг до долины Кауры.

11 июня мы высадились на правом берегу Ориноко у Пуэрто-де-лос-Фрайлес, в трех лье выше Сьюдад-де-ла-Пьедра, чтобы взять высоты Солнца. Долгота этого пункта – 67°26'20'', то есть он расположен на 1°41' к востоку от устья Апуре. Дальше между Сьюдад-де-ла-Пьедра и Муитако, или Реаль-Корона, находятся Torno[307] и Адская Пасть, две преграды, которых некогда очень опасались плававшие по Ориноко путешественники.

Река внезапно меняет направление и течет сначала на восток, затем на север-северо-запад, а затем снова на восток. Несколько выше Каньо-Марапиче, впадающего с севера, очень длинный остров делит Ориноко на два рукава. Мы прошли без труда к югу от этого острова; к северу цепь небольших скал, наполовину затопленных высокой водой, образует водовороты и стремнины.

Там-то и находятся так называемые Бока-дель-Инфьерно [Адская пасть] и Raudal Камисета. Первые экспедиции Диего де Ордаса (1531 год) и Алонсо де Эреры (1535 год) создали широкую известность этой преграде. В то время о больших порогах, Атурес и Майпурес, еще ничего не знали, а на тяжелых судах (vergantines), на которых упорно пытались подняться вверх по реке, было очень трудно пройти стремнины.

Теперь в течение круглого года не боятся ни подниматься, ни спускаться по Ориноко от его дельты до впадения Апуре и Меты. На этом отрезке нет других порогов, кроме Торно, или Камисета, Маримара и Каривен, или Каричана-Вьеха. Ни одного из этих препятствий можно не опасаться, если прибегать к помощи опытных индейских кормчих.

Я особо отмечаю эти гидрографические подробности, так как сообщение между Ангостурой и берегами Меты и Апуре, двух рек, текущих к восточному склону Кордильер Новой Гранады, приобретает в настоящее время большое политическое и коммерческое значение. Плавание по Нижнему Ориноко от дельты до провинции Баринас затрудняет лишь сильное течение. Само русло реки нигде не образует препятствий, которые было бы трудней преодолеть, чем препятствия на Дунае между Веной и Линцем.

Большие преграды, настоящие пороги встречаются только выше Меты. Таким образом, Верхний Ориноко образует вместе с Касикьяре и Риу-Негру отдельную речную систему, которая еще долго будет оставаться в стороне от промышленного развития Ангостуры и Каракасского побережья.

На острове посреди Бока-дель-Инфьерно, где мы установили свои приборы, я взял часовые углы Солнца. По показаниям хронометра, долгота этого пункта – 67°10'31''. Я хотел определить магнитное наклонение и интенсивность земного магнетизма, но мне помешал грозовой дождь. После обеда небо снова прояснилось, и мы двинулись в путь, чтобы расположиться лагерем на южном берегу Ориноко, почти что на меридиане городка Муитако, или Реаль-Корона.

На основании наблюдений над тремя звездами я установил широту в 8°0'26''и долготу в 67°5'19''. Когда в 1752 году монахи-обсерванты предприняли первые entradas на территорию карибов, они построили здесь крепость, или casa fuerte. Благодаря близости высоких гор Арагуакаис Муитако представляет собой одно из самых здоровых мест на Нижнем Ориноко.

В 1756 году Итурриага прожил там некоторое время, чтобы отдохнуть от тягот экспедиции для установления границ; и так как он приписывал свое выздоровление здешнему климату, скорее жаркому, а не сырому, то город, или вернее деревня Реаль-Корона получила название pueblo Пуэрто-Сано[308]. Плывя вниз по Ориноко дальше на восток, мы оставили к северу устье реки Пао, а к югу – устье Аруи.

Последняя река довольно большая; о ней часто упоминается в отчетах Рэлея. Географы долгое время считали, что Арой, или Арви (Аруи), Кароли (Карони) и Каори (Каура) берут начало в знаменитом озере Кассипа, впоследствии замененном озером Лагуна-дель-Дорадо.

По мере нашего продвижения скорость течения Ориноко уменьшалась. Я несколько раз измерил базис вдоль берега, чтобы определить время, которое плавающее тело затрачивает на прохождение известного расстояния. По моим измерениям, скорость течения Ориноко выше Альта-Грасии, около устья Уяпе, составляла 2 3/10 фута в секунду; между Муитако и Боробоном она равнялась уже всего 1 7/10 фута.

Барометрические нивелирования, произведенные в соседних степях, доказывают, насколько незначителен уклон местности между 69° западной долготы и восточным побережьем Гвианы. В этих же краях, на правом берегу Ориноко, встречаются лежащие поверх гранита (может быть, даже включенные в него) небольшие формации первозданного Grnstein. Между Муитако и островом Сейба мы видели холм, весь состоявший из глыб с концентрическими слоями.

Можно было различить тесное соединение амфибола с полевым шпатом и небольшое количество пирита. Grnstein был похож на зеленокаменные породы в окрестностях Каракаса, н проследить залегание формации, которая, на мой взгляд, была того же возраста, как и гранит в горах Парима, оказалось невозможно.

В Муитако мы последний раз на берегах Ориноко ночевали под открытым небом. Мы плыли еще две ночи, прежде чем достигли Ангостуры, цели нашего путешествия. Такое плавание посреди тальвега большой реки чрезвычайно приятно: ничего не приходится опасаться, кроме естественных плотов из деревьев, вырванных с корнем разлившейся рекой. В темные ночи пироги натыкаются на эти плавающие острова, словно на мели.

Трудно передать удовлетворение, испытанное нами при высадке в Ангостуре, столице Испанской Гвианы. Неудобства, которые приходится переносить в море на маленьких судах, не могут сравниться с теми, какие вы испытываете, когда под знойным небом, окруженные полчищами mosquitos, лежите месяцами в пироге, где нельзя шевельнуться из-за ее неустойчивости.

За 75 дней мы проплыли по пяти большим рекам – Апуре, Ориноко, Атабапо, Риу-Негру и Касикьяре – 500 лье (по 20 на градус), и на этом огромном расстоянии мы видели лишь очень мало населенных мест. Хотя после той жизни, какую мы вели в лесах, одежда на нас была в некотором беспорядке, Бонплан и я поспешили представиться дону Фелипе де Инсиарте, губернатору провинции Гвиана.

Он принял нас очень предупредительно и поместил у секретаря казначейства. Так как мы явились из почти пустынной страны, то были поражены движением в городе, насчитывавшем всего 6000 жителей. Мы восхищались удобствами, создаваемыми промышленностью и торговлей для цивилизованного человека.

Скромные жилища нам казались великолепными; все люди, с которыми нам довелось разговаривать, производили впечатление весьма остроумных. Длительные лишения заставляют ценить самые мелкие радости, и трудно выразить то удовольствие, какое произвел на нас в первый раз вид пшеничного хлеба, поданного к столу губернатора. Возможно, я напрасно вспоминаю чувства, знакомые всем, кто предпринимал далекие путешествия.

Возвращение в цивилизованную страну доставляет счастье, но это счастье длится недолго, если вы живо ощущаете чудеса, которыми природа наделила страны жаркого пояса. Воспоминания о перенесенных трудностях вскоре изглаживаются; и, едва добравшись до побережья, до мест, населенных европейскими колонистами, вы уже составляете план возвращения во внутренние области.

Печальное событие задержало нас на целый месяц в Ангостуре. В первые дни после нашего прибытия мы чувствовали себя усталыми и слабыми, но совершенно здоровыми. Бонплан взялся за изучение тех немногих растений, какие ему удалось спасти от действия столь сырого климата, а я занялся астрономическими определениями долготы и широты столицы[309], а также наблюдениями над наклонением магнитной стрелки. Все эти работы были вскоре прерваны. Почти в один и тот же день мы оба заболели, причем болезнь моего спутника приняла характер атаксической лихорадки.

Чтобы не подвергать Бонплана опасности возврата болезни, мы решили пробыть в Ангостуре до 10 июля. Часть времени мы прожили на соседней плантации[310], где выращивались манговые и хлебные деревья[311]. Последние на десятый год достигли вышины в 40 футов. Мы измерили несколько листьев Artocarpus Forst; длина их равнялась 3 футам, ширина – 18 дюймам – изумительные размеры для двудольного растения.