Второе открытие Америки Гумбольдт Александр

Нас застигла гроза, не сопровождавшаяся, к счастью, ветром; но дождь лил как из ведра. Индейцы гребли уже 20 минут, а кормчий все еще уверял, что мы не только не подвигаемся против течения, но нас сносит к Raudal. Эти мгновения неуверенности показались нам очень долгими. Индейцы разговаривали лишь шепотом, как они всегда делают, когда считают свое положение тяжелым. Они удвоили усилия, и к наступлению ночи мы благополучно достигли гавани Майпурес.

Грозы в тропиках очень сильные, но проходят быстро. Молния дважды ударила совсем близко от нашей пироги, несомненно достигнув поверхности воды. Я упоминаю об этом явлении, так как в здешних краях обычно считают, что облака, поверхность которых насыщена электричеством, находятся на очень большой высоте, а потому молния реже, чем в Европе, падает на землю.

Ночь была исключительно темная. До деревни Майпурес нам оставалось еще два часа пути. Мы промокли до костей. По мере того как дождь стихал, стали снова появляться zancudos, они набрасывались на нас с той прожорливостью, какой всегда отличаются насекомые из семейства Tipulidae, сразу после грозы. Мои спутники по путешествию колебались, разбить ли лагерь в гавани или же продолжать путь пешком, несмотря на ночную тьму.

Отец Сеа, который был миссионером поселений у обоих Raudales, во что бы то ни стало хотел ночевать у себя. По его распоряжению индейцы миссии начали строить для него большой двухэтажный дом. «Вы найдете в нем, – простодушно сказал он, – такие же удобства, как и под открытым небом. У меня нет ни скамейки, ни стола; но вы будете меньше страдать от мошки, не такой назойливой в миссии, как на берегах реки».

Мы последовали совету миссионера. Он велел зажечь копаловые факелы – трубки из древесной коры диаметром в 3 дюйма, наполненные смолой. Сначала мы шли по голым скользким каменным глыбам, затем вступили в густой пальмовый лес. Два раза нам пришлось переходить ручей по стволу поваленного дерева.

Факелы уже погасли; устроенные по странному принципу (деревянистый фитиль окружает смолу), они дают больше дыма, чем света, и легко гаснут. Наш спутник, дон Николас Сотто, переходя топкое место по круглому стволу, потерял равновесие. Сначала мы очень беспокоились за него, не зная, с какой высоты он упал. К счастью, овраг был неглубокий, и Сотто не причинил себе вреда.

Индеец-кормчий, довольно легко изъяснявшийся по-испански, не преминул заговорить с нами об ужах, водяных змеях и тиграх, которые могут напасть на нас. Это, так сказать, обязательная тема беседы, когда вы путешествуете ночью с индейцами. Запугивая европейского путешественника, индейцы думают, что от этого их услуги станут более необходимыми и что они завоюют доверие чужестранца.

Самый неразвитый житель миссий знает уловки, применяемые повсюду в отношениях между людьми, очень отличающимися друг от друга по богатству и уровню культуры. Подчиненный абсолютной и подчас несколько притеснительной власти монахов, индеец старается улучшить свое положение, прибегая к тем мелким хитростям, которые являются оружием детей и всех физически или умственно слабых людей.

Ночью мы добрались до миссии Сан-Хосе-де-Майпурес и были поражены видом и пустынностью этих мест. Индейцы спали глубочайшим сном; слышались только крики ночных птиц и отдаленный шум порогов. В тиши ночи, посреди глубокого покоя природы есть что-то печальное и угрожающее в однообразном шуме водопада.

Мы провели три дня в Майпурес, маленькой деревушке, которая была основана доном Хосе Солано во время экспедиции для установления границ и которая расположена в еще более живописной, можно сказать, еще более чудесной местности, чем деревня Атурес.

Raudal Майпурес, называемый индейцами Куиттуна, образовался, как и все пороги, в результате сопротивления, встречаемого рекой, когда она прокладывает себе путь сквозь скалистую преграду, горную цепь, служащую линией водораздела.

С характером этой местности можно ознакомиться, изучив ее план, набросанный мной на месте, чтобы доказать каракасскому генерал-губернатору возможность избежать Raudal и облегчить судоходство, прорыв канал между двумя притоками Ориноко, в долине, некогда, вероятно, бывшей руслом реки.

Высокие горы Кунавами и Калитамими, между истоками рек Катаниапо и Вентуари, переходят на западе в цепь гранитных холмов. С этих холмов стекают три речки, как бы окружающие порог Майпурес, а именно: на восточном берегу – Санариапо, на западном берегу – Камехи и Топаро. Напротив деревни Майпурес горы загибаются дугой и, подобно скалистому берегу, образуют бухту, открывающуюся к юго-западу. Река прорвалась между устьями Топаро и Санариапо, у западного края этого величественного амфитеатра.

В настоящее время Ориноко катит свои воды у подножия восточной цепи гор, покинув всю территорию к западу, где в глубокой долине можно легко различить древний берег. От высохшей долины до порогов тянется саванна, расположенная на высоте едва 30 футов над средним уровнем воды.

Там построили из пальмовых стволов небольшую церковь, окруженную семью-восемью хижинами; это и есть деревня Майпурес. Высохшая долина, тянущаяся по прямой линии с юга на север, от Камехи к Топаре, усеяна отдельными гранитными холмиками, ничем не отличающимися от островков и скал в современном русле реки.

Я был поражен сходством очертаний, когда сравнил скалы Кери и Око, расположенные в старом русле реки к западу от Майпурес, с островками Уивитари и Каманитамини, которые, подобно старинным замкам, возвышаются среди порогов к востоку от миссии.

Геологический характер местности, островная форма вершин, наиболее удаленных от современного берега Ориноко, пустоты, вымытые, по-видимому, волнами в скале Око и расположенные в точности на том же уровне (на высоте 25–30 туазов), как и промоины, виднеющиеся напротив на острове Уивитари, – все эти признаки, вместе взятые, доказывают, что сухая ныне бухта когда-то была покрыта водой.

Вода, вероятно, образовала озеро, стоку которого препятствовал северный уступ; но когда этот уступ был разрушен, окружающая миссию саванна выступила сначала в виде очень низкого острова между двумя протоками одной и той же реки. Можно предполагать, что некоторое время Ориноко продолжал заполнять ущелье, называемое нами долиной Кери, так как в ней находится скала того же названия; лишь в результате постепенного понижения уровня вода окончательно отступила к восточной цепи, оставив сухой западную протоку реки.

Полосы, черный цвет которых, несомненно, обусловлен окисями железа и марганца, доказывают как будто справедливость такого предположения. Эти полосы можно видеть на всех каменных глыбах вдали от миссии, и они указывают на наличие там в древности воды.

Когда плывут вверх по Ориноко, то в том месте, где в него впадает река Топаро, товары выгружают. Лодки поручают индейцам, которые так прекрасно знают Raudal, что для каждого уступа у них есть особое название. Они проводят лодки до устья Камехи, где опасность уже можно считать миновавшей.

Вот описание порога Куиттуна, или Майпурес, в том виде, в каком я дважды видел его, когда плыл вверх и вниз по течению реки. Подобно порогу Мапара, или Атурес, он образован и группой островов, которые на протяжении 3000 туазов по длине заполняют русло реки, и скалистыми перемычками, соединяющими острова.

Из числа перемычек, или естественных плотин, наиболее известны Пуримарими, Маними и Прыжок сардины[183]. Я называю их в том порядке, в каком они следуют друг за другом с юга на север. Последний из этих трех уступов имеет в высоту около 9 футов и благодаря своей ширине образует великолепный водопад.

Впрочем, должен опять-таки повторить, грохот, с которым воды устремляются вниз, сталкиваются между собой и разбиваются, зависит не столько от абсолютной высоты каждой ступени, каждой поперечной плотины, сколько от множества противотечений, от расположения островов и скал, находящихся у подножия Raudalitos, то есть частичных каскадов, от сужения проходов, нередко оставляющих свободным для плавания пространство шириной лишь в 20–30 футов.

Восточная часть порогов Майпурес значительно опаснее, чем западная; поэтому индейские кормчие предпочитают проводить лодки вверх и вниз по течению вдоль левого берега. К несчастью, в периоды низкой воды русло у этого берега частично пересыхает, и приходится прибегать к волоку, иначе говоря, тащить пироги на катках, то есть круглых древесных стволах.

Чтобы охватить одним взглядом величественную картину этих диких мест, надо взобраться на небольшую гору Маними, гранитную вершину, которая выступает из саванны к северу от церкви миссии и которая сама представляет собой лишь продолжение уступов, образующих Raudalito Маними. Мы часто бывали на этой горе, так как необычайное зрелище, скрытое в одном из самых далеких уголков земного шара, никогда не может наскучить.

Когда вы добираетесь до вершины скалы, перед взором внезапно открывается пенистая поверхность протяжением в милю. Огромные каменные глыбы, черные, как железо, выступает из ее недр. Одни из них, расположенные попарно, округлые возвышенности, напоминают базальтовые холмы; другие похожи на башни, укрепленные замки, разрушенные сооружения. Их темный цвет контрастирует с серебристым сверканием водяной пены.

Каждая скала, каждый островок покрыты могучими деревьями, стоящими группами. От подножия округлых холмов, насколько хватает глаз, над рекой нависает густая дымка; над белесым туманом вздымаются к небу вершины высоких пальм. Как называются эти величественные растения? Я думаю, что это Vadgiai, новый вид из рода Oreodoxa, ствол которого достигает в высоту свыше 80 футов.

Листья у пальмы, образующие султан, очень блестящие и поднимаются вверх. В разное время дня пенистая поверхность реки имеет различный вид. То на ней отражаются огромные тени гористых островов и пальм, то луч заходящего солнца преломляется в сыром облаке, покрывающем порог. Цветные дуги образуются, исчезают и снова появляются; их отражение – игра легких струй воздуха – колеблется над равниной.

Таков характер пейзажа, открывающегося с вершины горы Маними и еще не описанного ни одним путешественником. Я не боюсь повторить: ни время, ни зрелище Кордильер, ни пребывание в мексиканских долинах с умеренным климатом не стерли в моей памяти живого впечатления от порогов.

Когда я читаю описание ландшафтов Индии, главное украшение которых – реки и мощная растительность, в моем воображении встают море пены, вершины пальм над слоем тумана. Величественные картины природы, подобно величайшим произведениям поэзии и изобразительного искусства, оставляют воспоминания, которые постоянно пробуждаются у нас и в течение всей жизни примешиваются ко всякому чувству великого и прекрасного.

Покой воздуха и шумное движение воды создают характерный для этих мест контраст. Дуновение ветерка никогда не колышет здесь листвы, ни одно облачко не затемняет сияющего лазурного небосвода; ослепительный свет разлит в воздухе, над землей, покрытой растениями с глянцевитыми листьями, над руслом реки, тянущейся до горизонта. Это зрелище поражает путешественника, родившегося на севере Европы.

Представление о диком ландшафте, о потоке, стремящемся со скалы на скалу, связано в его уме с представлением о стране, где рев бури часто примешивается к грохоту водопадов, где в темный и туманный день вереницы туч как бы спускаются в долину и достигают верхушек сосен.

В низменных районах материков тропический пейзаж отличается особым характером; в нем есть что-то величественное и спокойное, сохраняющееся даже тогда, когда одна из стихий вступает в борьбу с непреодолимыми препятствиями. Близ экватора ураганы и бури свойственны только островам, пустыням, лишенным растительности, всем тем местам, где слои атмосферы лежат над поверхностями с очень разным теплоизлучением.

Гора Маними образует восточную границу равнины, где мы наблюдаем те же характерные для истории растительности (иначе говоря, для истории ее последовательного развития в голых и пустынных местностях) явления, какие присущи Raudal Атурес. В период дождей вода наносит плодороднейший ил на гранитную породу, голые пласты которой тянутся горизонтально.

Эти островки земли, украшенные самыми чудесными и самыми пахучими растениями, похожи на глыбы покрытого цветами гранита, называемые жителями Альп Садами или Куртинами и выступающие из ледников Савойи. Посреди порогов на труднодоступных скалах произрастает ваниль. Бонплан собрал ее стручки – очень ароматные и исключительно длинные.

В том месте, где мы накануне купались, – у подножия скалы Маними, индейцы убили змею длиной в 7 футов; мы могли изучать ее сколько хотели. Индейцы маку называют ее камуду; на ее спине по красивому желтому фону тянутся поперечные полосы, частью черные, частью переходящие в зеленовато-бурые; на брюхе полосы были синие и группировались в ромбовидные пятна.

Это прекрасное неядовитое пресмыкающееся достигает, по словам индейцев, свыше пятнадцати футов в длину. Сначала я думал, что камуду – разновидность боа, но с удивлением увидел, что под хвостом у него два ряда пластинок. Это был, следовательно, уж, возможно питон, Нового Света; я говорю «возможно», ибо великие натуралисты как будто считают, что все питоны относятся к Старому Свету, а все боа – к Новому.

Так как боа Плиния[184] был африканской и южноевропейской змеей, то Доден должен был бы назвать американских боа питонами, а индийских питонов – боа. Первые сведения об огромном пресмыкающемся, которое хватает человека и даже крупных четвероногих, ломает им кости, обвиваясь вокруг их туловища, пожирает коз и косуль, дошли до нас из Индии и с Гвинейского побережья.

Конечно, названия довольно безразличны, но все же с трудом можно привыкнуть к мысли, что в том полушарии, где Вергилий воспевал муки Лаокоона (легенда, которую азиатские греки заимствовали у народов, обитавших гораздо южнее), не существовал Boa constrictor.

Я не стану увеличивать путаницу в зоологической номенклатуре, предлагая новые изменения, и ограничусь лишь указанием на то, что если не вся масса гвианских колонистов, то, во всяком случае, миссионеры и латинизированные индейцы из миссий вполне отчетливо различают Traga-Venados (удавов, настоящих боа с простыми анальными пластинками) и Culebras de agua, сходных с камуду, водяных ужей (питонов с двойными анальными пластинками).

У Traga-Venados вместо поперечных полос на спине ряд ромбовидных или шестиугольных пятен. Некоторые виды предпочитают наиболее сухие места, другие, например питоны, или Culebras de agua, любят воду.

По мере продвижения к западу появляются округлые холмы или островки, усеивающие пересохшую протоку Ориноко и увенчанные теми же пальмами, какие возвышаются на скалах среди порогов. Один из холмов, называемый Кери, известен из-за белого пятна, светящегося издалека; индейцы утверждают, будто это изображение полной Луны.

Я не мог взобраться на отвесную скалу, но, по-моему, белое пятно представляет собой кварцевый узел, образованный множеством жил, которые обычно встречаются в гранитах, переходящих в гнейс. Напротив Кери, или лунной скалы, на горе-близнеце Уивитари, островке среди порогов, индейцы с многозначительным видом показывают такое же белое пятно, имеющее форму круга; они говорят, что это изображение Солнца, Камози.

Возможно, географическое положение двух пятен способствовало тому, что им дали такие названия. Кери находится в стороне заката, Камози – в стороне восхода. Так как языки являются самыми древними историческими памятниками народов, знаменитые ученые были чрезвычайно поражены сходством американского слова «камози» со словом «камош», которое первоначально, по-видимому означало Солнце на одном из семитских языков.

Это сходство породило гипотезы, на мой взгляд, по меньшей мере слишком смелые[185]. Бог моавитян, Хамос или Камош, который так долго испытывал терпение ученых, Аполлон Хомеус, упоминаемый Страбоном и Амианом Марцеллином, Белфегор, Аммон или Хамон, и Адонис – все они, несомненно, олицетворяют Солнце в период зимнего солнцестояния; какие выводы можно сделать из единичного и случайного сходства звуков в языках, в остальном не имеющих ничего общего?

Названия миссий, основанных испанскими монахами, могут ввести в заблуждение относительно того, какие элементы населения участвовали в их создании. Когда построили деревни Энкарамада и Атурес, иезуиты привели туда индейцев майпуре, но сама миссия Майпурес не была основана индейцами того же названия.

Эта миссия обязана своим возникновением индейцам гуайпунаби, которые первоначально обитали на берегах Инириды и которые, судя по сходству языков, принадлежат вместе с майпуре, кабре, авани и, возможно, парени к одной и той же ветви народов Верхнего Ориноко. Во времена иезуитов миссия у Raudal Майпурес была очень большой; в ней насчитывалось 600 жителей, в том числе несколько семей белых.

Под управлением обсервантов население резко уменьшилось и не достигает 60 человек. Вообще надо иметь в виду, что в этой части Южной Америки за последние 50 лет наблюдается регресс культуры, между тем как вне пределов области лесов, в граничащих с морем провинциях, встречаются деревни, насчитывающие от двух до трех тысяч индейцев. Жители Майпурес – люди мягкие, скромные, очень чистоплотные.

Большинство дикарей с Ориноко не обнаруживает той необузданной склонности к крепким напиткам, какая наблюдается в Северной Америке. Несомненно, отомаки, яруро, ачагуа и карибы часто бывают пьяными от неумеренного потребления чизы и многих других алкогольных напитков, которые они умеют приготовлять из маниока, маиса и сахаристых плодов пальм; однако путешественники, как всегда, обобщили то, что характерно лишь для нравов некоторых племен./p>

Нам часто не удавалось заставить гуаибо или маку-пиароа, работавших на нас и, казалось, изнемогавших от усталости, выпить хоть немного водки. Потребуется более длительное пребывание европейцев в здешних краях, чтобы в них распространились пороки, ставшие уже обычными среди индейцев побережья. В Майпурес в хижинах индейцев мы видели порядок и чистоту, какие редко встречаются в домах миссионеров.

Здешние индейцы выращивают бананы и маниок, но совсем не сеют маиса. 70–80 фунтов маниока в виде лепешек или очень тонких кругов, представляющих собой местный хлеб, стоят 6 серебряных реалов, то есть около 4 франков. Как и большинство индейцев с Ориноко, жители Майпурес употребляют, так сказать, питательные напитки.

Одним из таких напитков, очень распространенным в здешних местах, снабжает пальма, растущая в диком состоянии в окрестностях миссии на берегах Ауваны. Это дерево Seje[186]; я насчитал в одной кисти 44 000 цветов и до 8000 плодов, большая часть которых падает, не созрев.

Плоды представляют собой мелкие мясистые костянки. Их бросают на несколько минут в кипяток, чтобы косточка отделилась от паренхиматозной части мякоти плода, сладкой как сахар; ее мнут и растирают в большом сосуде, наполненном водой. Полученный холодным способом желтоватый настой по вкусу напоминает миндальное молоко. К нему иногда добавляют рареlon, то есть сахар-сырец.

Миссионер утверждает, что индейцы явно толстеют за те два-три месяца, когда они пьют настой из плодов Seje; они макают в него лепешки из маниоковой муки. Пиаче, то есть индейские колдуны, идут в лес и дуют в ботуто (священную трубу), стоя под пальмой Seje. «Это, – говорят они, – для того, чтобы заставить дерево принести на будущий год хороший урожай».

Народ платит за эту процедуру, как у монголов, мавров и у некоторых более близких нам народов платят шаманам, марабутам и всякого рода другим жрецам за то, чтобы они мистическими заклинаниями или молитвами прогнали термитов и саранчу или прекратили затянувшиеся дожди и изменили последовательность времен года.

«Tengo en mi pueblo la fabrica de loza»[187], – сказал отец Cea, ведя нас к семье индейцев, занятой обжигом под открытым небом, на костре из хвороста, больших глиняных сосудов вышиной в два с половиной фута. Эта отрасль производства распространена у различных племен большой семьи народов майпуре; по-видимому, они занимались ею с незапамятных времен.

Повсюду в лесах, вдали от всякого человеческого жилья, вы находите, покопав землю, осколки глиняной посуды и раскрашенного фаянса. Склонность к этому ремеслу некогда была, вероятно, свойственна всем коренным народам обеих Америк. На севере Мексики, на берегах реки Гила, среди развалин ацтекского города, в Соединенных Штатах, близ tumulus Майами во Флориде, и вообще повсюду, где встречаются следы древней цивилизации, земля таит в себе осколки раскрашенной посуды.

Поражает исключительное сходство изображенных на ней рисунков. Дикие народы и те цивилизованные народы[188], которых политические и религиозные институты обрекают на постоянное копирование самих себя, как бы инстинктивно стараются увековечить одни и те же формы, сохранить определенный тип или стиль, следовать методам и приемам, которые применяли их предки.

В Северной Америке осколки фаянса были обнаружены в местах, представляющих собой линии укреплений и ограды городов, построенные неизвестным, но полностью вымершим народом. Рисунки на этом фаянсе имеют очень большое сходство с теми, какие в наши дни изображают на обожженной глине индейцы Луизианы и Флориды.

Точно так же индейцы майпуре на наших глазах рисовали узоры, виденные нами в пещере Атаруипе на сосудах, содержащих человеческие кости. Это настоящие греческие орнаменты, меандры, изображения крокодилов, обезьян и крупного четвероногого, которого я не сумел определить, хотя у него всегда одно и то же коренастое туловище.

Я мог бы попутно напомнить о голове со слоновьим хоботом, обнаруженной мной на древнем мексиканском рисунке в музее Веллетри; я мог бы осмелиться высказать гипотезу, что крупное четвероногое, изображенное на сосудах майпуре, принадлежит к животному миру другой страны и что его образ сохранился в памяти со времен великого переселения американских племен с северо-запада на юг и юго-восток; но как можно настаивать на столь шатких, неопределенных предположениях?

Я склонен скорее думать, что индейцы с Ориноко хотели нарисовать тапира и что неправильное изображение местного животного постепенно стало одним из типических образов, сохранившихся поныне. Неискусная рука и случайность нередко создают образы, о происхождении которых мы с полной серьезностью спорим, так как считаем их результатом каких-то умозаключений, обдуманного подражания.

Лучше всего удаются майпуре греческие орнаменты с прямыми линиями в различных сочетаниях, подобные тем, какие мы видим на сосудах великой Греции, на мексиканских сооружениях в Митле и в произведениях многих народов, которые, не общаясь друг с другом, находят одинаково большое удовольствие в симметричном повторении одних и тех же форм.

Арабески, меандры и греческие орнаменты чаруют наш взгляд, потому что элементы, составляющие серии украшений, следуют один за другим в ритмичном порядке. В этом порядке, в периодическом повторении одних и тех же форм глаз находит то, что различает ухо в ритмической последовательности звуков и аккордов. Можно ли сомневаться, что чувство ритма проявляется у человека даже на заре цивилизации, в первых попытках создания самых примитивных песен и стихов?

Индейцы майпуре (изготовлением глиняной посуды занимаются главным образом женщины) очищают глину повторной промывкой, делают из нее цилиндры и лепят вручную самые большие сосуды. Американский индеец не знает гончарного круга, который у восточных народов восходит к глубочайшей древности.

Не приходится удивляться тому, что миссионеры не познакомили индейцев Ориноко с таким простым и полезным приспособлением, если мы вспомним, что трех столетий оказалось недостаточно для введения его среди индейцев полуострова Арая, расположенного напротив гавани Куманы. В качестве красок майпуре употребляют окиси железа и марганца, преимущественно желтые и красные охры, встречающиеся во впадинах песчаника.

Иногда употребляют крахмал из Bignonia chica Humb. et Bonpl., предварительно подвергнув глиняную посуду обжигу на очень легком огне. Эту краску покрывают лаком algarobo – прозрачной смолой Hymenaea courbaril L. Большие сосуды для хранения чизы называются сиамаку; самые маленькие носят название мукра, переделанное испанцами на побережье в муркура.

Впрочем, изготовлением крашеной глиняной посуды на Ориноко занимаются не только майпуре, но также гуайпунаби, карибы, отомаки и даже гуамо. Некогда это производство было распространено до берегов Амазонки. Еще Орельяна был поражен раскрашенными узорами на фаянсе у индейцев омагуа, которые в его время представляли собой многочисленный торговый народ.

Прежде чем покончить с рассказом об этих зачатках нарождающейся промышленности у народов, весьма неопределенно называемых дикими, я добавлю одно замечание, могущее пролить некоторый свет на историю американской цивилизации. В Соединенных Штатах к западу от Аллеганских [Аппалачских] гор, в особенности между рекой Огайо и Большими Канадскими озерами, при раскопках довольно часто находят осколки раскрашенной глиняной посуды вместе с орудиями из меди.

Такое сочетание не может нас не удивить в стране, коренные жители которой ко времени прибытия первых европейцев не знали употребления металлов. В лесах Южной Америки, простирающихся от экватора до 8° северной широты и от подножия Анд до Атлантического океана, находят такую же раскрашенную глиняную посуду в самых пустынных местах; но там она встречается лишь с очень искусно просверленными топорами из нефрита и других твердых горных пород.

Там при раскопках никогда не находили металлических орудий или украшений, хотя в прибрежных горах и на гребне Кордильер умели плавить золото и медь и соединять последний металл с оловом для изготовления режущих инструментов. Какова причина этого контраста между умеренным и жарким поясом?

Инки Перу простерли свои завоевания и религиозные войны до берегов Напо и Амазонки, где их язык распространился на небольшую территорию; но никогда цивилизация перуанцев, жителей Кито и индейцев муисков из Новой Гранады не влияла сколько-нибудь заметным образом на нравственное состояние народов Гвианы.

Больше того, в Северной Америке между Огайо, Майами и озерами неизвестный народ, в котором ученые-систематики хотели бы видеть потомков тольтеков и ацтеков, построил из земли, иногда даже из камней[189], не скрепленных цементом, стены высотой в 10–15 футов и длиной в 7–8 тысяч футов. Эти загадочные ограды занимали 150 арпанов земли.

На равнинах Ориноко, как и на равнинах Мариетты, Майами и Огайо, центр древней цивилизации находится на западе на гребне гор, но на Ориноко и в местности между ним и Амазонкой, по-видимому, никогда не жили племена, чьи сооружения устояли против разрушительной силы времени.

К югу от 8° северной широты, хотя там были обнаружены символические рисунки, высеченные на скалах, сложенных самыми твердыми горными породами, до сих пор не нашли ни tumulus, ни оград, ни земляных плотин, сходных с теми, какие мы видим дальше к северу в долинах провинции Баринас и Канагуа.

Таково различие, наблюдаемое между восточными частями двух Америк, между той, что простирается от плоскогорья Кундинамарка и Кайенских гор до Атлантического океана, и той, что тянется от Анд Новой Испании до Аллеганских гор.

Из числа народов, достигших высокой степени цивилизации, следы которой мы находим на берегах озера Тегуйо и в Casas grandes на реке Гила, некоторые могли переселиться на восток в открытые равнины вдоль Миссури и Огайо, где климат почти не отличается от климата Новой Мексики; однако в Южной Америке, где великое переселение народов шло с севера на юг, те, кто долгое время наслаждался мягким климатом на гребнях равноденственных Кордильер, несомненно опасались спускаться в знойные равнины, поросшие лесами, затопляемые периодическими разливами рек.

Само собой понятно, что в жарком поясе мощь растительности, характер почвы и климата затрудняли переселения индейцев многочисленными группами, препятствовали основанию поселений, требующих обширного пространства, увековечивали нищету и дикость изолированных орд.

В наши дни происходит регресс той зачаточной цивилизации, которая была распространена испанскими монахами. Отец Джили рассказывает, что во времена экспедиции для установления границ земледелие на берегах Ориноко начало развиваться; поголовье скота, главным образом коз, особенно сильно увеличилось в Майпурес. Мы уже не застали домашнего скота ни в этой миссии, ни в какой-либо другой деревне на Ориноко; тигры пожрали коз.

Сохранились лишь белые и черные свиньи (последних называют французскими свиньями, puercos franceses, так как считают, что они завезены с Антильских островов), уцелевшие от преследований диких зверей. Мы с большим изумлением увидели около хижин индейцев Guacamayas, или домашних ара, которые летали на поля, как наши голуби; это самый крупный и самый великолепный вид попугаев, с голыми, без перьев, щеками, обнаруженный нами за время путешествия.

На языке марабитана они называются кахуеи. Длина этой птицы вместе с хвостом 2 фута 3 дюйма; мы встречали ее на берегах и Атабапо, и Теми, и Риу-Негру. Мясо кахуеи, часто употребляемое в пищу, черное и несколько жесткое. Попугаи ара, оперение которых сверкает самыми яркими красками, пурпурной, голубой и желтой, служат замечательным украшением птичьих дворов индейцев.

По красоте они не уступают павлинам, золотистым фазанам, ураксам и гокко-паранга. Обычай разводить попугаев, птиц семейства, столь отличного от семейства куриных, поразил еще Христофора Колумба. Во время открытия Америки он видел на Антильских островах ара, или больших попугаев, которых индейцы употребляли в пищу вместо кур.

В окрестностях деревушки Майпурес растет великолепное дерево высотой свыше 60 футов, называемое колонистами frutta de Burro[190]. Это новый вид Unona Linn. fil, сходный на взгляд с Uvaria zeylanica Aubl. и когда-то названный мной Uvaria febrifuga Humb. et Bonpl. [Unona xylopioides Dun.]. Ветви у него прямые и поднимаются в виде пирамиды, почти как у миссисипского тополя, неправильно именуемого итальянским тополем.

Это дерево знаменито своими ароматными плодами, которые употребляют для изготовления настоя, обладающего сильными противолихорадочными свойствами. Несчастные миссионеры с Ориноко, большую часть года страдающие трехдневными лихорадками, не пускаются в путь, не захватив с собой мешочка с fruttas de Burro.

Жители Америки питают самое стойкое предубеждение против лечения различными видами хинных деревьев; и в той самой стране, где растет это ценное лекарство, они пытаются обрывать лихорадки настоями Scoparia dulcis L. и лимонадами, приготовленными горячим способом из сахара и мелких диких лимонов с маслянистой и ароматной кожурой.

Погода совершенно не благоприятствовала астрономическим наблюдениям. Все же 20 апреля мне удалось получить хорошую серию соответствующих высот солнца, на основании которых хронометр дал для долготы миссии Майпурес 70°37'33''; широта была мной определена по наблюдению звезды в северной части неба в 5°13'57'', а по наблюдению звезды в южной части неба – в 5°13'7''.

Погрешность на самых современных картах составляет 1/2 градуса по долготе и 1/4 градуса по широте. Невозможно описать, скольких трудов и мучений стоили нам ночные наблюдения. Нигде в другом месте облако mosquitos не было таким густым. На высоте нескольких футов над землей оно создавало как бы особый слой и становилось плотнее, когда вы подносили свет, чтобы различить искусственный горизонт.

Большая часть жителей Майпурес уходит на ночь из деревни и спит на островках посреди порогов, где насекомых меньше; другие разводят костер из хвороста у себя в хижине и подвешивают гамаки среди дыма. Стоградусный термометр показывал ночью 27–29°, днем 30°. 19 апреля в 2 часа пополудни температура гранитного песка, сыпучего и крупнозернистого, равнялась 60,3°[191], а гранитного песка того же белого цвета, но мелкозернистого и более плотного, 52,5°; температура голой гранитной скалы равнялась 47,6°.

В тот же час термометр показывал на высоте 8 футов над землей 29,6° в тени и 36,2° на солнце. Через час после захода солнца температура крупнозернистого песка составляла 32°, гранитной скалы 38,8°, воздуха 28,5°, воды в Ориноко посреди Raudal, у поверхности реки, 27,6°, воды в прекрасном источнике, пробивающемся из гранита позади дома миссионера, 27,8°.

Температура воды в источнике, пожалуй, несколько ниже, чем средняя годовая температура воздуха в Майпурес. По моим измерениям, магнитное наклонение в Майпурес равнялось 31,10° (стоградусной шкалы), то есть на 1,15° меньше, чем магнитное наклонение в деревне Атурес, расположенной на 25 севернее.

21 апреля. В деревне Майпурес, на берегах верхнего большого порога, мы провели два с половиной дня, после чего в два часа пополудни погрузились в ту же пирогу, которую нам уступил миссионер из Каричаны; она была уже несколько повреждена от ударов о подводные камни, а также из-за беззаботности индейских кормчих.

Ее ждали еще более серьезные испытания. Предстояло тащить ее по суше через перешеек длиной в 36 000 футов, от реки Туамини до Риу-Негру, затем подняться на ней по Касикьяре до Ориноко и вторично пройти оба Raudales. Осмотрев дно и борта пироги, мы сочли ее достаточно прочной, чтобы выдержать это длинное путешествие.

Пройдя большие пороги, вы как бы попадаете в новый мир; можно подумать, что вы преодолели преграду, воздвигнутую природой между цивилизованными прибрежными областями и дикой неведомой страной во внутренней части материка.

На востоке в голуоватой дали показалась в последний раз высокая горная цепь Кунавами; ее длинный, вытянутый в горизонтальном направлении гребень напоминает по своей форме Бергантинскую Meza близ Куманы, но заканчивается вершиной в виде усеченного конуса. На заходе солнца пик Калитамини (так называется эта вершина) сверкает красноватым огнем.

Это явление повторяется каждый день. Никто никогда не приближался к горе Калитамини, высота которой не превышает 600 туазов[192]. Я думаю, что это сверкание, обычно красноватое, иногда серебристое, представляет собой отражение, отбрасываемое большими пластинками талька или гнейсом, переходящим в слюдяной сланец.

Вся здешняя местность сложена гранитами, непосредственно над которыми тут и там на маленьких равнинах лежит глинистый песчаник, содержащий обломки кварца и бурого железняка.

По дороге к пристани мы поймали на стволе гевеи[193] древесную лягушку нового вида, замечательную своей красивой расцветкой; брюшко у нее было желтое, спина и голова – чудесного бархатистого пурпурного цвета; единственная, очень узкая, белая полоса шла вдоль туловища, от кончика морды до задних конечностей.

Эта древесная лягушка длиной в два дюйма родственна Rana tinctoria, кровь которой (как уверяют), втертая в кожу попугая в тех местах, где у него были вырваны перья, вызывает появление желтых или красных перьев. По дороге индейцы показали нам несомненно любопытное для этих мест явление: следы колес телеги на камне.

Как о неведомом звере говорили они о тех животных с большими рогами, которые во время экспедиции для установления границ тащили суда по долине Кери от реки Топаро до реки Камехи, чтобы можно было избежать порогов и избавиться от разгрузки товаров. Я думаю, что бедные жители Майпурес пришли бы теперь в изумление при виде быка кастильской породы, как приходили в изумление римляне при виде «луканийских быков» (слонов армии Пирра).

Соединив в долине Кери отводным каналом речки Камехи и Топаро, можно было бы сделать ненужным прохождение лодок через Raudales. На этой чрезвычайно простой идее и был основан проект, первоначальный набросок которого я представил испанскому правительству через каракасского генерал-губернатора Гевара-Васконселоса. По характеру окружающей почвы порог Майпурес дает те удобства, которых тщетно стали бы искать в Атурес.

Канал был бы длиною либо в 2850, либо в 1360 туазов – в зависимости от того, где пожелали бы его начинать: около устьев обеих речек или ближе к их истокам. Общий уклон местности, по-видимому, составляет 6–7 туазов с ЮЮВ к ССЗ, а поверхность долины Кери совершенно ровная, если не считать небольшой гряды, или линии водораздела, которая на параллели церкви Майпурес разделяет два притока, текущие в противоположных направлениях.

Осуществление этого проекта обошлось бы очень недорого, так как значительная часть перешейка образована наносной землей. Применение пороха было бы совершенно излишне. Этот обводный канал шириной не свыше 10 футов можно было бы рассматривать как судоходный рукав Ориноко. Он не потребовал бы постройки каких-либо шлюзов, и судам, идущим к Верхнему Ориноко, не грозили бы больше повреждения, как это происходит сейчас, от трения о неровные скалы Raudal; вверх по течению лодки буксировали бы; и так как больше не надо было бы выгружать товары, избежали бы значительной потери времени.

Возник вопрос: для чего нужен проектируемый мной канал? Вот ответ, данный мной министерству в 1801 году во время моего путешествия в Кито: «Я настаиваю на сооружении канала у Майпурес и еще одного (о нем я скажу в дальнейшем), лишь исходя из того предположения, что правительство желает серьезно заняться торговлей и сельским хозяйством на Верхнем Ориноко. При теперешнем положении дел, при том запустении, на которое вы, видимо, обрекаете берега этой величественной реки, каналы были бы почти совершенно бесполезны».

Погрузившись в Пуэрто-де-Арриба, мы не без труда прошли Raudal Камехи; этот переход считается опасным, когда уровень воды очень высок. За Raudal поверхность реки была гладкая как стекло. Мы разбили лагерь на скалистом острове, носящем название Пьедра-Ратон; он имеет в длину около трех четвертей лье, и на нем можно наблюдать ту необычайную картину зарождающейся растительности, тех групп деревьев, здесь и там раскиданных по ровной и скалистой местности, о которой мы уже не раз говорили.

Ночью я произвел несколько наблюдений над звездами. Широта острова оказалась 5°4'31'', его долгота – 70°37'. В реке я увидел отраженные изображения звезд; хотя мы находились посреди Ориноко, туча mosquitos была так густа, что у меня не хватило терпения установить искусственный горизонт.

22 апреля. Мы двинулись в путь за полтора часа до восхода солнца. Утро было сырое, но восхитительное; не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, так как к югу от Атурес и Майпурес царит постоянное затишье. На берегах Риу-Негру и Касикьяре, у подножия Серро-Дуиды, в миссии Санта-Барбара, мы никогда не слышали шелеста листьев, который обладает особым очарованием в жарких странах.

Излучины рек, горы, служащие защитой, очень густые леса и дожди, почти постоянно идущие в одном-двух градусах к северу от экватора, несомненно, способствуют этому явлению, характерному для миссий на Ориноко.

На расстоянии 6 миль от острова Пьедра-Ратон мы миновали сначала на востоке устье реки Сипапо, которую индейцы называют Типапу, а затем на западе – устье реки Вичада. Вблизи от последней скалы, совершенно скрытые водой, образуют маленький порог, Raudalito. Река Сипапо, по которой отец Джили поднялся в 1757 году и которая, по его словам, в два раза шире Тибра, берет начало в довольно высоком горном хребте.

В южной своей части последний носит то же название, что и река, и соединяется с группой гор Калитамини и Кунавами. Серрос-де-Сипапо, на мой взгляд, являются самыми высокими горами в кордильере Парима после пика Дуи-да, возвышающегося над миссией Эсмеральда. Они образуют огромную скалистую стену, неожиданно вздымающуюся среди равнины; ее зубчатый гребень тянется с ЮЮВ на ССЗ.

Я думаю, что расселины и зубцы, подобные тем, какие мы видим в песчаниках Монсерратских гор в Каталонии, образованы нагромождениями гранитных глыб. В разное время дня Серрос-де-Сипапо представали перед нами в различном виде. На восходе солнца густая растительность, покрывающая горы, окрашивает их в темно-зеленый, переходящий в коричневый цвет, свойственный областям, где преобладают деревья с кожистыми листьями.

Широкие резкие тени падают на соседнюю долину, контрастируя с ярким светом, разлитым по земле, в воздухе и по поверхности воды. Но в середине дня, когда солнце достигает зенита, густые тени постепенно исчезают, и вся группа гор окутывается воздушной дымкой, синева которой гораздо интенсивней, чем синева нижней части небесного свода.

Двигаясь вокруг скалистого гребня, эта дымка смягчает контуры, умеряет действие света и создает в пейзаже то настроение тишины и покоя, которое в природе, как и в произведениях Клода Лоррена и Пуссена, возникает из гармонии форм и красок.

За горами Сипапо долго жил Крусеро, могущественный вождь племени гуайпунаби, после того как он покинул со своей воинственной ордой равнины между реками Инирида и Чамочикуини. Индейцы уверяли нас, что леса, покрывающие Сипапо, изобилуют vehuco de maimure. Эта лиана широко известна среди туземцев, которые делают из нее корзины и плетут циновки.

Леса Сипапо совершенно не исследованы; по утверждению миссионеров, там живет племя индейцев райя[194], у которых «рот в пупе». Старый индеец, встреченный нами в Каричане и хваставший тем, что ему часто доводилось есть человечье мясо, видел «своими глазами» этих людей без головы. Подобные нелепые басни распространены даже в Llanos, где вам не всегда прощают, если вы выскажете сомнение в существовании райя!

Во всех климатических поясах нетерпимость сопутствует легковерию; можно было бы подумать, что вымыслы древних географов перешли из одного полушария в другое, если бы мы не знали, что самые причудливые плоды воображения, как и произведения природы, повсюду обнаруживают известное сходство во внешнем виде и в строении.

Мы высадились на берег около устья реки Вичада, или Висата, чтобы ознакомиться с растительностью. Местность здесь очень своеобразная; лес негустой, на равнине возвышается бесчисленное количество маленьких скал. Они образуют призматические глыбы, разрушенные колонны, отдельные башенки высотой в 15–20 футов. Одни расположены под сенью лесных деревьев, вершины других увенчаны пальмами.

Эти скалы сложены гранитом, переходящим в гнейс. Если бы вы не знали, что находитесь здесь, в области первозданных горных пород, то могли бы подумать, что очутились среди скал Адерсбаха в Богемии или Штрейтберга и Фантези во Франконии. Более причудливых форм не создают даже песчаник и вторичные известняки. В месте впадения Вичады гранитные скалы и, что еще более замечательно, сама земля покрыты мхами и лишайниками.

Последние по внешнему виду сходны с Cladonia pyxidata и Lichen rangiferinus, столь распространенными на севере Европы. Мы с трудом могли убедить себя, что находимся на высоте меньше 100 туазов над уровнем океана, на 5° широты, в центре жаркого пояса, который так долго считался лишенным тайнобрачных растений. Средняя температура в этом тенистом и сыром месте, вероятно, превышала 26 °С.

Если принять во внимание, как мало дождей выпадало до настоящего времени, прекрасная зелень лесов не могла не вызвать нашего удивления. Это обстоятельство характерно для долины Верхнего Ориноко; зимой[195] на Каракасском побережье и в Llanos деревья сбрасывают листву, и земля покрыта там лишь желтой сухой травой.

Среди отдельных скал, описанных нами выше, кое-где возвышались большие стволы колонновидных кактусов (Cactus septemangularis) – явление, довольно редкое к югу от порогов Атурес и Майпурес.

В этом же столь живописном месте Бонплану посчастливилось найти несколько стволов Laurus cinnamomoides Mutis ex H. B. et K. одного из видов очень пахучего коричного дерева, известного на Ориноко под названием варимаку, или Canelilla[196]. Это ценное растение встречается и в долине реки Каура, а также около Эсмеральды и к востоку от больших порогов.

По-видимому, иезуит Франсиско де Ольмо первый обнаружил Canelilla в стране индейцев пиароа, близ истоков Катаниапо. Миссионер Джили, никогда не проникавший в края, которые я сейчас описываю, вероятно, спутал варимаку, или гуаримаку, с Myristica L., или американским мускатным деревом.

Кора этих деревьев и ароматные плоды, корица, мускатный орех, Myrtus pimenta L. [Pimenta vulgaris Lindl.] и Laurus pucheri Humb. ex Willd. могли бы стать важными предметами торговли, если бы в Европе ко времени открытия Нового Света не привыкли уже к пряностям и ароматическим веществам из Индии.

Однако корица с Ориноко и из миссии индейцев андакие, культуру которой Мутис ввел в Мариките[197], менее ароматна, чем цейлонская, и ее качество не улучшилось бы даже в том случае, если бы ее высушивали и приготовляли совершенно тем же способом.

B каждом полушарии произрастают растения различных видов, и не разницей в климате можем мы попытаться объяснить, почему в равноденственной Африке нет лавровых, в Новом Свете нет вересковых, почему кальцеолярии [кошельки] встречаются только в Южном полушарии, почему птицы индийского материка сверкают не такими чудесными красками, как птицы жарких областей Америки, почему, наконец, тигр водится исключительно в Азии, а утконос – в Новой Голландии?

В царстве растений, как и в царстве животных, причины распределения видов относятся к числу тайн, которые философия природы не в состоянии разрешить. Эта наука занимается не происхождением живых существ, а законами их распространения по земному шару.

Она исследует то, что есть, а именно существование растительных и животных форм на той или иной широте, на различных высотах и при различной температуре; она изучает условия, при которых тот или иной организм развивается более мощно, размножается или видоизменяется; но она не рассматривает проблем, не поддающихся разрешению, ибо они касаются происхождения, первоначального возникновения зародыша жизни.

Добавим также, что попытки объяснить распределение различных видов по земному шару одним только влиянием климата восходят к тому времени, когда физическая география была еще в младенческом состоянии, когда, беспрестанно ссылаясь на мнимые контрасты между Старым и Новым Светом, ученые воображали, будто вся Африка и вся Америка похожи на пустыни Египта и на болота Кайенны.

С тех пор как о положении вещей судят не на основании произвольно избранного образца, а на основании точных знаний, стало общепризнанным, что на огромных пространствах двух материков встречаются совершенно одинаковые ландшафты. В Америке существуют такие же бесплодные и знойные области, как и во внутренней части Африки.

Острова, где растут индийские пряности, вовсе не отличаются особой сухостью; не из-за влажности климата, как это утверждали в еще недавно опубликованных трудах, в Новом Свете нет тех прекрасных видов лавровых и миристицевых, которые вместе растут в маленьком уголке земли в Индийском архипелаге [Индонезия].

Вот уже несколько лег настоящее коричное дерево с успехом выращивают во многих районах Нового Света, и нельзя считать лишенной ароматических растений ту область, где произрастают Coumarouna[198], ваниль, Laurus Pucheri Humb. ex Willd., Ananas L., Mytus pimenta L., бальзам Толу, Myroxylon peruvianum, Croton L., Citrosma Ruiz et Pav., Pehoa[199], Incienso с каракасской Сильи[200] Quereme, Pancraium Dill. ex L. и множество великолепных лилейных.

Кроме того, сухость воздуха благоприятствует развитию ароматических или возбуждающих свойств только в некоторых видах растений. Самые сильные яды дают растения, произрастающие в наиболее сырой области Америки, и именно под влиянием длительных тропических дождей лучше всего развивается американское перечное дерево (Capsicum baccatum Н. В. et К. [С. cumanense Fingern.]), плод которого часто обладает столь же едким и острым вкусом, как и индийский перец.

Из совокупности этих соображений следует, что: 1) в Новом Свете существуют пряности, ароматические растения и очень активные растительные яды, свойственные лишь ему и отличающиеся от тех, что производит Старый Свет; 2) первоначальное распределение видов в жарком поясе не может быть объяснено одним только влиянием климата, распределением теплоты, наблюдаемым нами при современном состоянии нашей планеты, но это различие в климате делает для нас более или менее ясным, почему определенный тип живых существ достигает более мощного развития в той или иной местности.

Мы понимаем, что некоторые растительные семейства, например банановые и пальмы, не могут из-за их внутреннего строения и важной роли определенных органов произрастать в очень холодных районах; но мы не можем объяснить, почему ни одна форма семейства меластомовых не растет севернее 30-й параллели, почему в Южном полушарии нет ни одного вида шиповника. В Старом и Новом Свете часто наблюдается сходство климата без тождественности растительности.

Вичада (Бичада), при впадении в Ориноко образующая маленький Raudal, является, на мой взгляд, самой большой после Меты и Гуавьяре рекой, текущей с запада. В течение последних 40 лет ни один европеец не плавал по Вичаде. Я ничего не мог узнать о ее истоках и предполагаю, что они, как и истоки Томо, находятся в равнинах, которые тянутся к югу от Касимены. Несомненно, во всяком случае, что самые старинные миссии были основаны на берегах Вичады иезуитами, прибывшими из миссий Касанаре. Еще недавно беглые индейцы из Санта-Росалия-де-Кабапуна, деревни, расположенной на берегах Меты, приплыли по реке Вичада к порогу Майпурес, и это дотаточно убедительно доказывает, что ее истоки находятся неподалеку от Меты. Отец Гумилья сохранил для нас имена нескольких немецких и испанских иезуитов, которые в 1734 году стали жертвами своего религиозного рвения, погибнув от руки карибов на ныне пустынных берегах Вичады.

После того как мы миновали сначала Каньо-Пирахави, находящийся с восточной стороны, а затем впадающую с запада речку, которая, по словам индейцев, вытекает из озера Нао, мы расположились лагерем на берегу Ориноко около устья Самы – реки очень большой и столь же неизвестной, как и Вичада. Несмотря на то что в Саме вода черная, мы сильно страдали от насекомых.

Ночь была прекрасная; в нижних слоях атмосферы не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. Однако около двух часов мы увидели большие тучи, которые быстро пересекали зенит, двигаясь с востока на запад. Когда, спускаясь к горизонту, они вырисовывались на фоне больших туманностей в созвездиях Стрельца или Корабля, то казались иссиня-черными.

Туманности всегда сверкают ярче, если они частично скрыты вереницами облаков. Такое же явление мы наблюдали в Европе в Млечном Пути, в северных сияниях, излучающих серебристый свет, и, наконец, при восходе и заходе солнца в той части неба, которая бледнеет по причинам, до сих пор недостаточно разъясненным физиками.

Никто не знал, что представляет собой обширная территория между Метой и Вичадой и Гуавьяре даже на расстоянии одного лье от их берегов. Предполагают, что там живут дикие индейцы из племени чирикоа, по счастью, не строящие лодок. В былые годы, когда карибы и их враги кабре плавали в этих краях на своих флотилиях из плотов и пирог, было бы неблагоразумно останавливаться на ночь близ устья какой-нибудь реки, текущей с запада.

Теперь, после того как маленькие поселения европейцев заставили независимых индейцев держаться подальше от берегов Верхнего Ориноко, эти места стали такими пустынными, что во время плавания на расстоянии 380 лье от Каричаны до Явиты и от Эсмеральды до Сан-Фернандо-де-Атабапо мы не встретили ни одного судна.

Около устья Самы мы вступили в систему рек, заслуживающую большого внимания. В Саме, Матавени, Атабапо, Туамини, Теми, Гуаинии aguas negras, иначе говоря, их воды в большой массе кажутся коричневыми, как кофе, или зеленовато-черными. Тем не менее вода в них самая красивая, самая прозрачная и самая приятная на вкус. Выше я уже упоминал, что крокодилы и если не zancudos, то во всяком случае mosquitos почти всегда избегают черных вод.

Местные жители утверждают, кроме того, что от этой воды скалы не темнеют и что у белых рек берега черные, между тем как у черных рек берега белые. В самом деле, на песчаных берегах Гуаинии, которую европейцы знают под названием Риу-Негру, часто можно видеть массы зерен ослепительно белого кварца, образующегося при разрушении гранита.

Вода реки Матавени в стеклянном сосуде кажется почти белой, а вода Атабапо сохраняет бледный желтовато-коричневый цвет. Когда легкий ветер волнует поверхность черных рек, они приобретают красивый травянисто-зеленый цвет, напоминающий цвет швейцарских озер.

В тени воды рек Сама, Атабапо и Гуаиния черные, как кофейная гуща. Эти явления настолько разительны, что повсюду индейцы различают черные воды и белые. Первые часто служили мне искусственным горизонтом: изображение звезд отражается в них с изумительной четкостью.

Цвет воды источников, рек и озер относится к числу тех проблем физики, которые трудно, а может быть, и невозможно разрешить путем непосредственных опытов. Цвета отраженного и проходящего света обычно сильно отличаются друг от друга, в особенности когда свет проходит через большую толщу жидкости.

Если бы не происходило поглощения лучей, то цвет проходящего света всегда был бы дополнительным по отношению к цвету отраженного света; вообще о проходящем свете получают по большей части неправильное представление, если наполняют водой неглубокий сосуд с узким отверстием. В реке отраженный свет доходит до нас всегда от нижних слоев жидкости, а не от верхнего слоя.

Знаменитые физики, изучавшие самую чистую воду ледников и источников, которые берут начало в покрытых вечным снегом горах, где земля не содержит растительных остатков, считали, что воде присущ, вероятно, голубой или зеленый цвет. В самом деле, нет никаких доказательств, что вода от природы белая и что следует во всех случаях предполагать наличие какого-нибудь красящего вещества, если вода в отраженном свете окрашена.

В реках, содержащих красящее вещество, его обычно бывает так мало, что оно не может быть обнаружено с помощью химического анализа. Цвет океана часто не зависит, по всей вероятности, ни от характера дна, ни от отражения неба и облаков. Говорят, будто великий физик Дэви думает, что окраска различных морей, возможно, обусловлена неодинаковым содержанием в воде йода.

Обращаясь к географам древности, мы видим, что уже греки были поражены голубыми водами у Фермопил, красными водами у Яффы и черными водами теплых купаний в Астире, напротив Лесбоса. В некоторых реках, например в Роне у Женевы, вода очень интенсивного синего цвета. Утверждают, что снеговые воды в Швейцарских Альпах иногда бывают изумрудно-зеленого цвета, переходящего в травянисто-зеленый.

В Савойе и в Перу есть озера, где вода коричневатая, почти черная. Большая часть этих явлений окрашивания наблюдается в водах, которые считают наиболее чистыми; пролить некоторый свет в столь неясном вопросе можно скорее с помощью рассуждений, основанных на аналогиях, чем путем непосредственных анализов.

В той обширной системе рек, по которой мы совершили путешествие (и это обстоятельство, по-моему, достаточно поразительно), черные воды свойственны главным образом экваториальной полосе. Они появляются с 5° северной широты и встречаются в изобилии по ту сторону экватора до 2° южной широты.

Устье Риу-Негру находится даже на 3°9' южной широты; но в этом промежутке черные и белые воды перемешаны в лесах и саваннах столь причудливым образом, что совершенно непонятно, какой причине следует приписать окраску воды. В Касикьяре, впадающем в Риу-Негру, вода белая, как и в Ориноко, из которого он вытекает. Из двух притоков Касикьяре, находящихся очень близко друг от друга, Сиапы и Пасимони, в одном вода белая, в другом черная.

Когда спрашивают индейцев относительно причин этих странных окрасок, они отвечают так, как иногда отвечают в Европе на вопросы из области физики или филологии: они описывают явление другими словами. Если обращаться к миссионерам, те говорят, словно у них есть самые неоспоримые доказательства их утверждений, что «вода окрашивается от того, что омывает корни сарсапарели».

Несомненно, Smilaceae в изобилии растут на берегах Риу-Негру, Пасимони и Кабабури; их корни, мокнущие в воде, дают экстрактивное вещество бурого цвета, горькое на вкус и слизистое; но разве мало зарослей Smilax L. видели мы в местах, где вода была совершенно белая? Почему в болотистых лесах, по которым мы прошли, перетаскивая нашу пирогу из реки Туамини в Каньо-Пимичин и Риу-Негру, мы переходили вброд в одной и той же местности ручьи то с белой водой, то с черной?

Почему никогда не находили реки, которая была бы белой у истоков и черной в нижней части течения? Я не знаю, сохраняет ли Риу-Негру свой желтовато-коричневый цвет до самого устья, несмотря на большое количество белой воды, поступающей в эту реку из Касикьяре и Риу-Бранку. Так как Кондамин не видел Риу-Негру к северу от экватора, то он не мог судить о различии в цвете воды.

Хотя растительность вследствие обилия дождей у экватора отличается большей мощью, чем восемью-десятью градусами севернее или южнее от него, все же нет оснований утверждать, что реки с черной водой берут начало главным образом в самых тенистых и густых лесах. Напротив, очень многие aguas negras текут из открытых саванн, тянущихся от Меты за Гуавьяре к Какете.

Во время путешествия из гавани Гуаякиля в Бодегас-де-Бабаохо, которое я совершил с Монтуфаром в период больших разливов рек, я был поражен сходством между цветом обширных саванн Инвернадеро-дель-Карсаль и Лагартеро и цветом воды в Риу-Негру и Атабапо. В этих саваннах, в течение трех месяцев частично затопленных водой, растут Paspalum L., Erichloa H. B. et K. и некоторые виды осоковых.

Мы плыли по воде глубиной в 4–5 футов; температура ее днем равнялась 33–34 °С; от нее исходил сильный запах сероводорода, чему, несомненно, способствовали сгнившие стволы аронника и геликонии, плававшие на поверхности озерков. Вода в Лагартеро была при проходящем свете золотисто-желтой, а при отраженном – темно-кофейного цвета. Ее окраска, несомненно, обусловлена углеводородом.

Сходное явление наблюдается в навозной жиже, приготовляемой нашими огородниками, и в воде, вытекающей из торфяных болот. Не следует ли поэтому предположить, что черные реки – Атабапо, Сама, Матавени и Гуаиния – окрашены соединением углерода и водорода, растительным экстрактивным веществом? Обилие экваториальных дождей, без сомнения, способствует окрашиванию вследствие просачивания воды сквозь густой покров злаков.

Я высказываю эти мысли лишь в форме предположения. Красящее вещество содержится, по-видимому, в очень небольшом количестве, ибо, подвергнув воду Гуаинии, или Риу-Негру, выпариванию на огне, я не обнаружил, чтобы она потемнела, как это происходит с жидкостями, сильно насыщенными углеводородами.

Следует отметить, что явление черных вод, которое можно было бы считать свойственным лишь низменным районам жаркого пояса, наблюдается, хотя очень редко, и на плоскогорьях в Андах. Мы посетили город Куэнса в королевстве Кито, окруженный тремя речками, Мачангара, Рио-дель-Матадеро и Янункаи.

Первые две белые, в последней воды черные (aguas negras). Воды эти, как и в Атабапо, темно-кофейного цвета при отраженном свете и бледно-желтые при проходящем. Они очень красивы, и жители Куэнсы, предпочитающие их для питья, не колеблясь приписывают их цвет сарсапарели, которая, как говорят, в изобилии растет на берегах реки Янункаи.

23 апреля. В три часа утра мы покинули устье Самы. По обоим берегам реки все время тянулся густой лес. Горы на востоке, казалось, отступали все дальше и дальше. Мы миновали сначала устье реки Матавени, затем островок весьма необычайной формы. Это четырехугольная гранитная скала, выступающая в виде сундука из воды; миссионеры называют ее El Castillito[201].

Черные полосы, по-видимому, указывают, что в этом месте уровень воды в Ориноко при самых сильных паводках не поднимается выше 8 футов и что большие паводки, наблюдаемые ниже по течению, обусловлены притоками, впадающими севернее Raudales Атурес и Майпурес.

Ночь мы провели на правом берегу, напротив дельты реки Сиукуривапу, близ скалы, называемой Арикагуа. Ночью летучие мыши в несметном количестве вылезли из расселин в скале и летали вокруг наших гамаков. Я уже говорил в другом месте, какое зло причиняют эти животные стадам. Число летучих мышей особенно увеличивается в очень сухие годы.

24 апреля. Сильный дождь заставил нас спозаранку вернуться к пироге. В два часа дня мы тронулись в путь, оставив на скале Арикагуа несколько книг, которых не могли отыскать в ночной темноте. Река течет совершенно прямо с юга на север, берега ее низкие и с обеих сторон поросли густыми лесами. Мы миновали устья Укаты, Арапы и Каранавени и в четыре часа дня высадились у conucos Сикуита, плантаций индейцев из миссии Сан-Фернандо.

Эти славные люди хотели, чтобы мы задержались у них, но мы поплыли дальше против течения, скорость которого составляла 5 футов в секунду. Таков результат, полученный мной на основании времени, за которое плавающее тело проходило определенное расстояние.

Темной ночью мы вошли в устье Гуавьяре, миновали место, где Атабапо соединяется с Гуавьяре, и после полуночи добрались до миссии. Нас поместили, как всегда, в обители, то есть в доме миссионера; очень удивленный нашим неожиданным посещением, он тем не менее принял нас с самым любезным гостеприимством.